Отправлено: 23.02.12 10:58. Заголовок: ПОСВЯЩАЮ ЭТУ КНИГУ П..
ПОСВЯЩАЮ ЭТУ КНИГУ ПАМЯТИ МОЕГО ОТЦА ГРИГОРИЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА ГУКОВСКОГО
Глава 1
Всегда я рад заметить разность Между Онегиным и мной.
Когда мне бывает трудно, я иду на Мойку, 12 — к Пушкину. Вхожу в его квартиру — последнюю квартиру, где он жил и где умер. Пробегаю через комнаты в кабинет, смотрю на его стол, его книги. Потом иду обратно — в одной из комнат висит на стене под стеклом записка писателя Владимира Федоровича Одоевского: "Жуковскому, Плетневу или Далю. Напиши одно слово: лучше или хуже. Несколько часов назад Арендт надеялся". Арендт — это врач, лечивший Пушкина. Я знаю, мы все знаем: Арендт надеялся зря. И все равно, все равно эта записка чем —то помогает мне: я вижу за ней друзей, любящих Пушкина, вижу его — измученного, раненого, умирающего человека — и этого человека я люблю. За что люблю? За веселье, и мудрость, и грусть, и благородство. За верность той мечте о свободе, которую он пронес через нелегкую свою жизнь. За умение чувствовать себя счастливым даже тогда, когда это очень трудно. За то, что он любил людей и умел дружить с ними... Первая страница романа в стихах "Евгений Онегин" — посвящение:
Не мысля гордый свет забавить, Вниманье дружбы возлюбя, Хотел бы я тебе представить Залог достойнее тебя...
Пушкин посвящает "Евгения Онегина" своему другу Плетневу. Есть ли, может ли быть на свете лучший подарок, достойнейший "залог дружбы"? Для Пушкина так высока его дружба, что и этого подарка мало. А "Онегин" — вся его жизнь:
Небрежный плод моих забав, Бессонниц, легких вдохновений, Незрелых и увядших лет, Ума холодных наблюдений И сердца горестных замет.
Все вложено в эту книгу: ум, сердце, молодость, мудрая зрелость, минуты радости и горькие часы без сна — вся жизнь прекрасного, гениального и веселого человека. Вот почему я всегда, каждый раз с трепетом открываю страницы, которые прошу вас прочесть вместе со мной. Кто главный герой романа "Евгений Онегин"? Ответ на этот вопрос кажется вполне ясным: конечно, тот, чьим именем назвал Пушкин свою книгу; конечно, Евгений — кто же еще? Даже Татьяна, даже Ленский играют в романе менее важную роль, а уж тем более Ольга, старики Ларины, соседи — помещики, светские денди, крестьяне... И в школьных учебниках мы читаем: главный герой романа – Евгений Онегин, типичный молодой дворянин начала XIX века. Это, разумеется, правильно: без Онегина и романа бы не было. Но этот роман не совсем такой, как другие известные нам произведения того же жанра, и не только потому, что он — в стихах. Что-то еще отличает его, скажем, от "Героя нашего времени", или "Рудина", или "Войны и мира". Это "что-то" — постоянное открытое присутствие автора. Он все время здесь, на страницах своей книги. То выглянет из-за плеча героя и улыбнется нам, то поделится своей печалью или радостью, то очень серьезно расскажет о своих мыслях, о своей любви, дружбе, работе... Вот поэтому для меня главный герой романа — все-таки сам Пушкин. Как бы я ни сочувствовала Онегину, как бы ни любила Татьяну, как бы ни жалела Ленского, для меня самым близким и интересным из всех людей в романе остается автор. И можно попробовать, отвлекшись от привычного школьного представления, прочесть роман про Александра Пушкина. Начало первой главы "Онегина" мы все знаем наизусть с детства: "Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог..." Речь идет о Евгении: это его дядя заболел, его мыслями (даже заключенными в кавычки) Пушкин начинает роман. И вся первая глава, казалось бы, рассказывает об Онегине: его детстве, юности, привычках, развлечениях, друзьях.
Эпиграф к этой главе: "И жить торопится и чувствовать спешит" {Князь Вяземский) — тоже про Онегина, это он "жить торопится"... Но, если прочесть главу повнимательней, мы увидим, что в ней не один, а д в а героя: Онегин и Пушкин. Им не только уделено почти равное количество строф, мы узнаем о каждом из них очень много — об авторе почти столько же, сколько о герое. Они во многом похожи, недаром Пушкин сразу скажет об Онегине: "добрый мой приятель". Но много у них и разного. Трудно, конечно, сравнивать реально жившего великого человека с другим, созданным его фантазией, а мне все-таки каждый раз, когда я читаю роман, думается: насколько же Пушкин ярче, умнее, значительней человека, которого мы называем "типичным представителем" его эпохи! В то время, когда он начал писать "Онегина", полагалось начинать большое поэтическое произведение торжественным вступлением, обращаясь к богам. Так, как начал Гомер свою "Илиаду":
Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына...
Или так, как начал Пушкин свою оду "Вольность":
Беги, сокройся от очей, Цитеры слабая царица! Где ты, где ты, гроза царей, Свободы гордая певица?..
Так полагалось. А Пушкин начинает свой роман в стихах совсем иначе. Он берет строчку из знакомой каждому его современнику басни Крылова "Осел и мужик":
Осел был самых честных правил... —
и переделывает эту строчку по-своему. Сразу, с первой же строки, он смело, весело, молодо бросается в бой против того, что устарело, что мешает развитию литературы, что ему ненавистно: против сковывающих писателя правил и законов — за свободу мысли, свободу творчества. Никого он не боится: ни критиков, ни ученых знатоков, ни даже друзей — писателей, которые, конечно, рассердятся на него за подобное начало. Итак, роман начинается без всякого вступления — мыслями героя, едущего к больному дяде, которого он не знает и не любит, чтобы
Ему подушки поправлять. Печально подносить лекарство, Вздыхать и думать про себя: Когда же черт возьмет тебя!
Одобряет Пушкин такое поведение Онегина? Пока мы еще не можем ответить на этот вопрос. Но дальше, читая роман, мы все узнаем: и что думает Пушкин об Онегине, и как он смотрит на принятые в свете родственные отношения, и какие люди ему по душе, кого он ненавидит и за что, над чем смеется, что любит, с кем борется... Уже во второй строфе, знакомя нас с Онегиным, Пушкин напоминает и о себе:
Друзья Людмилы и Руслана! С героем моего романа Без предисловий, сей же час Позвольте познакомить вас…
И дальше по поводу того, что Онегин "родился на брегах Невы":
Там некогда гулял и я: Но вреден север для меня.
Всего несколько строчек сказано о самом поэте, а узнаем мы из них очень многое: поэт жил в Петербурге, но теперь ему нельзя там жить; им написана поэма "Руслан и Людмила", у которой есть друзья, но есть и недруги, об этом известно читателю, знакомому с журналами: ведь вокруг "Руслана и Людмилы" разгорелся литературный бой. Мы читаем следующие строфы — о воспитании Онегина, о том, что он знал и умел, — и невольно все время сравниваем его с Пушкиным, представляем себе Пушкина. Автор и его герой — люди одного поколения и примерно одного типа воспитания; у обоих были французы—гувернеры; оба провели молодость в петербургском свете; у них общие знакомые, друзья. Даже родители их имеют сходство: Сергей Львович Пушкин, как и отец Онегина, "долгами жил... и промотался наконец". Но вот Пушкин сообщает читателю:
Мы все учились понемногу Чему-нибудь и как-нибудь...
Мы ведь знаем, что Пушкин учился в Лицее — самом серьезном и прогрессивном учебном заведении своего времени. Кто же — "все"? И неужели в слово "мы" Пушкин включает себя, Пущина, Кюхельбекера, Дельвига? Понимать эти строки можно по-разному. Мне кажется, Пушкин имеет в виду не себя и своих друзей, а тех средних петербургских юношей, с которыми ему не раз приходилось общаться в свете. На их фоне Онегин, конечно, мог "воспитаньем... блеснуть". Сам же Пушкин — другой. С того и начинается отличие автора от героя, что уже в лицейские годы Пушкину было доступно многое, недоступное Онегину. "Высокая страсть" к поэзии, овладевшая Пушкиным и его друзьями еще в детстве, чужда Евгению:
Не мог он ямба от хорея, Как мы ни бились, отличить.
Лицейское братство, книги, стихи, вольнолюбивые мечты, прекрасная царскосельская природа, романтические увлечения милыми девушками — так прошла юность автора. А герой... В строфах X, XI, XII Пушкин рассказывает о "науке страсти нежной", которую Онегин знал "тверже всех наук":
Как рано мог он лицемерить... ...К а з а т ь с я мрачным, изнывать, Являться гордым и послушным... ...Как он умел казаться новым... (Разрядка моя. — Н. Д.)
Поэт находит самые точные, самые убедительные слова, чтобы объяснить, как несчастливо воспитали Евгения: чувствовать, страдать, радоваться он не умеет. Зато умеет, "лицемерить, казаться, являться"; зато, как многие светские люди, умеет скучать, томиться... Вот как по — разному воспринимают Пушкин и Онегин, например, театр. Для Пушкина петербургский театр – "волшебный край", о котором он мечтает в ссылке:
Услышу ль вновь я ваши хоры? Узрю ли русской Терпсихоры Душой исполненный полет?
А Онегин "входит, идет меж кресел по ногам, двойной лорнет, с к о с я с ь, наводит на ложи незнакомых дам..." А Онегин, едва взглянув на сцену "в большом рассеянье", уже "отворотился — и зевнул". Почему так? Отчего Пушкин умеет радоваться тому, что наскучило, опостылело Онегину? Мы еще придем к ответу на этот вопрос. Сейчас мы вместе с Евгением вернулись из театра и вошли в его кабинет. Белинский назвал роман Пушкина "энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением". Что такое энциклопедия? Мы привыкли представлять себе при этом слове многотомное справочное издание — и вдруг: тоненькая книжка в стихах! А все — таки Белинский прав: дело в том, что в пушкинском романе сказано так много, так всеобъемлюще о жизни России в начале XIX века, что если бы ничего мы не знали об этой эпохе и только читали "Евгения Онегина" — мы бы все-таки знали многое. На самом деле, прочтя только двадцать строф, мы уже узнали, как воспитывали молодых дворян, где они гуляли в детстве, куда ездили развлекаться, став взрослыми, что ели и что пили; какие пьесы шли в театре, кто была самая знаменитая балерина и кто самый знаменитый балетмейстер. Теперь нам хочется знать, что покупала за границей и что вывозила за границу Россия XIX века. Пожалуйста: "за лес и сало" ввозились предметы роскоши: "янтарь на трубках Цареграда, фарфор и бронза... духи в граненом хрустале" и многое другое, необходимое "для забав, ...для неги модной". Хотим узнать, как одевались молодые люди, как шутили, о чем думали и беседовали — скоро мы все это узнаем. Пушкин подробно и точно расскажет обо всем. Еще один вопрос: почему так много иностранных слов в первой главе? Некоторые даже и написаны латинским шрифтом Madame, Monsieur l’Abbe, dandy, vale, roast, roast-beef, entrechat... И слова-то из разных языков: французские, английские, латинские, опять английские, французские... Может быть, Пушкину трудно обойтись без этих слов, он слишком привык к ним, всегда употреблял их? Вот в строфе XXVI он и сам пишет:
А вижу я, винюсь пред вами, Что уж; и так мой бедный слог Пестреть гораздо б меньше мог Иноплеменными словами...
Когда мы начнем читать вторую, третью и другие главы, то убедимся: Пушкину вовсе не нужны "иноплеменные слова", он превосходно без них обходится. А вот Онегину — нужны. Пушкин умеет говорить по-русски блестяще, остроумно, богато — а герой его говорит светским мешаным языком, где переплетается английский с французским и где не поймешь, какой же родной язык твоего собеседника. Более того, Пушкин сознательно, нарочно извиняется перед читателем — а вдруг читатель не заметит "иноплеменного" словесного окружения Онегина! Нужно обратить его внимание на эти слова — иначе читатель недостаточно поймет героя.
Спасибо тебе за такую тему! Не сомневаюсь, что мы не единожды будем иметь возможность восхититься не только красотой стиха, но и умением поэта проникнуться глубиной чувств и переживаний своих героев. А иногда, как мне казалось, даже ощутить и настроение автора, с которым он писал те или иные строки. А сейчас, едва прочитав начало, поняла, как много открытий нас ждёт впереди!!
Перед померкшими домами Вдоль сонной улицы рядами Двойные фонари карет Веселый изливают свет...
Улица спит. Дома спят. Обычные, простые люди давно уснули. А Онегин и те, кто живет, как он, только еще начинают развлекаться:
Толпа мазуркой занята; Кругом и шум и теснота...
Но ведь Пушкин тоже любит балы и сам признается в этом:
Люблю я бешеную младость. И тесноту, и блеск, и радость, И дам обдуманный наряд; Люблю их ножки...
Пушкин — молодой, веселый, жизнелюбивый человек, В строфах XXXII и XXXIII он делится с читателем своими чувствами и воспоминаниями:
Дианы грудь, ланиты Флоры Прелестны, милые друзья! Однако ножка Терпсихоры Прелестней чем-то для меня...
Такое игривое и, в общем-то, несерьезное восприятие женской красоты доступно и Пушкину, и Онегину — так относились к "милым дамам" в свете. Не случайно в строфе XXXII так много иностранных слов (а в следующей — только одно) — здесь и богиня охоты Диана, и богиня цветов Флора, и муза танцев Терпсихора, "ножка" которой вызывает такие воспоминания:
Люблю ее, мой друг Эльвина, Под длинной скатертью столов, Весной на мураве лугов, Зимой на чугуне камина, На зеркальном паркете зал, У моря на граните скал.
Это — мир светских обедов, подстриженных парков с "муравой", гостиных, балов; мир, где не любят, а играют в любовь, — мир Онегина. Пушкин тоже живет в этом мире, но он знает и другое отношение к женщине, ему доступна настоящая страсть:
Я помню море пред грозою: Как я завидовал волнам, Бегущим бурной чередою С любовью лечь к ее ногам! Как я желал тогда с волнами Коснуться милых ног устами! Нет, никогда средь пылких дней Кипящей младости моей Я не желал с таким мученьем Лобзать уста младых Армид, Иль розы пламенных ланит, Иль перси, полные томленьем; Нет, никогда порыв страстей Так не терзал души моей!
Светская "наука страсти нежной" выражается в мелких словах: "ножка Терпсихоры прелестней чем-то для меня" и т. д. Высокая страсть Пушкина не нуждается ни в перечислении античных богинь, ни в снисходительном "ножка"; она находит слова простые и торжественные: "С любовью лечь к ее ногам!" И не случайно в этой строфе так много старинных славянских слов: чередою, уста, младость, ланиты, перси...
Читаем дальше. Огромный город, столица Российской империи, просыпается на заре:
Встает купец, идет разносчик, На биржу тянется извозчик, С кувшином охтенка спешит...
Поднимаются люди, у которых есть дело. Им нужно встать утром, чтобы работать, чтобы день не прошел зря. А Онегину некуда торопиться, незачем вскакивать с постели.
Но, шумом бала утомленный И утро в полночь обрати, Спокойно спит в тени блаженной Забав и роскоши дитя. Проснется за полдень, и снова До утра жизнь его готова, Однообразна и пестра. И завтра то же, что вчера.
И вот тут Пушкин задает самый главный вопрос — тот, на который и мы с вами ищем ответа, и после нас люди будут искать: "Но был ли счастлив мой Е в г е н и й?" (разрядка моя. — Н.Д.) На первый взгляд, жизнь Онегина привлекательна: развлечения с утра до глубокой ночи, и такие яркие, богатые развлечения: прогулки, беседы с умными людьми, рестораны, театры, балы... Каждому захочется по¬жить немножко таким образом. Немножко. Но — всю жизнь? Представьте себе: всегда, каждый день, каждый месяц, каждый год, много лет подряд — одно и то же: прогулки все по тому же бульвару, беседы все с теми же людьми, те же блюда в ресторанах, те же лица на балах — каждый день много лет подряд... Пушкин беспощадно точно определяет эту жизнь: "...однообразна и пестра. И завтра то же, что вчера". Читая первую главу "Онегина", я всегда вспоминаю начало другой гениальной книги, вижу другого литературного героя: "Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно". На вопрос: "Ну, для чего вы идете на войну?" — этот литературный герой отвечает: "Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь — эта жизнь — не по мне!" Так говорит Андрей Болконский. А он ведь много старше Онегина: в 1805 году, когда начинается действие "Войны и мира", князю Андрею уже под тридцать лет, а девятилетний Онегин в это время еще гуляет по Летнему саду... Так много изменится в жизни России за те пятнадцать лет, что пройдут между первыми страницами "Войны и мира" и "Евгения Онегина": ведь Евгений едет к дяде весной 1820 года. Так много произойдет в мире за пятнадцать лет: прогремит Отечественная война 1812 года, и пройдут русские войска по Европе, и выплывет зловещая фигура Аракчеева, и Александр I забудет свои либеральные настроения первых лет царствования, и вырастут новые люди: Рылеев, Пестель, Кюхельбекер, Пущин, Пушкин! — и возникнут новые, опасные для царя настроения — только свет петербургский останется тем же, по-прежнему "однообразна и пестра" будет его жизнь... И как Андрею Болконскому в 1805 году, так другому умному, незаурядному человеку — Евгению Онегину — тошно станет в этом свете в 1820 году, и он подумает про себя: "Эта жизнь — не по мне!" — и будет искать, мучиться, страдать: куда уйти, что делать, чем заполнить жизнь?! Вот что, оказывается, привлекает Пушкина в Онегине: его неудовлетворенность той жизнью, которая удовлетворяет многих и многих людей света. Мы хорошо знаем этих людей по книгам. Скалозуб, Фамусов, всякие графини — внучки и княжны —дочки, Загорецкий, Репетилов, Наталья Дмитриевна... Берг и Борис Друбецкой, Ипполит Курагин и Анна Павловна Шерер,,. Все эти люди вполне довольны своим уделом, своей жизнью в свете, все они считают себя счастливыми. Онегин не таков. Ведь не случайно Пушкин сразу, в самом начале романа, назвал его своим приятелем, не случайно свел в ресторане с Кавериным, а потом сравнил с Чаадаевым – умнейшим человеком пушкинской поры! Правда, с Чаадаевым Онегина сближает только уменье модно и красиво одеваться — но все равно: не стал бы Пушкин зря, просто так, вводить в роман имена своих друзей! Что же это значит? Пушкин задал очень важный вопрос: "Но был ли счастлив мой Евгений?" Отвечает он твердо:
Нет: рано чувства в нем остыли; Ему наскучил света шум; Красавицы недолго были Предмет его привычных дум; Измены утомить успели; Друзья и дружба надоели...
(Разрядка моя. — Н.Д.)
"Друзья и дружба надоели" — кто пишет эти слова? Неужели Пушкин? Тот Пушкин, который мальчиком еще сказал:
...Где б ни был я; в огне ли смертной битвы, При мирных ли брегах родимого ручья, Святому братству верен я.. ?
Тот Пушкин, который Пущину писал: "Мой первый друг, мой друг бесценный", а Кюхельбекеру: "Мой брат родной по музе, по судьбам"? Тот Пушкин, чьи слова:
Друзья мои, прекрасен наш союз! Он как душа неразделим и вечен... —
мы до сих пор повторяем с волнением и после нас будут повторять так же?
Отправлено: 23.02.12 11:19. Заголовок: Чем чаще перечитыв..
Чем чаще перечитываешь "Онегина", тем тверже убеждаешься: целой жизни не хватит, чтобы передумать, понять, вобрать в себя все, что вложено в эту тоненькую книжку. Вот, например, слова — наши обычные русские слова имеют очень много значений: смысл их зависит от того, кто их произносит, что в них вкладывается... Можно целую жизнь прожить — и так и не открыть для себя подлинного значения слова "дружба", так и считать своими друзьями просто приятных знакомых, с которыми, в общем-то, ничто серьезное тебя не связывает и которые потому легко надоедают. Так вот и жил Онегин. Конечно, он умнее, глубже, честнее Молчалиных и Бергов – потому-то мир этих людей надоел ему. Но ведь Онегин встречал в свете Каверина, Чаадаева, Пушкина — что мешало ему сблизиться с этими людьми? А мешало, оказывается, многое. То, что Онегин несчастлив, не вина его, а беда. Ему живется трудно:
Недуг, которого причину Давно бы отыскать пора, Подобный английскому сплину, Короче: русская хандра Им овладела понемногу; Он застрелиться, слава богу, Попробовать не захотел, Но к жизни вовсе охладел. (Курсив Пушкина.)
Евгений не сразу примирился с горьким своим разочарованием, с ощущением своей ненужности:
Онегин дома заперся, Зевая, за перо взялся, Хотел писать, — но труд упорный Ему был тошен; ничего Не вышло из пера его, И не попал он в цех задорный Людей, о коих не сужу, Затем, что к ним принадлежу.
Не может и не умеет Онегин того, что умеет и может Пушкин: "задорный цех" поэтов — не для него, и дело не только в том, что у Пушкина есть талант, а, у Онегина — нету. Ведь Евгений даже книги читать не способен:
Отрядом книг уставил полку, Читал, читал, — а все без толку; Там скука, там обман иль бред; В том совести, в том смысла нет...
Беда Онегина в том, что "труд упорный ему был тошен". В нем живы ум, совесть, мечтания, но нет у него способности действовать, быть активным, трудиться, верить людям — той самой способности, которой, наперекор своему веку, обладали Пушкин и его друзья. Пушкин, Чаадаев, Онегин, Чацкий, Молчалин, Борис Друбецкой, Пьер Безухов, Рылеев, Кюхельбекер, Репетилов, Петя Ростов, Грибоедов — все это люди примерно одного поколения. (Примерно — потому, что точный ровесник Онегина — один Петя Ростов; Пушкин и Кюхельбекер моложе, остальные — старше.) Но это именно и есть то поколение, которое сформировалось в первые годы царствования Александра I, — годы, наполненные либеральными обещаниями и относительной свободой после тирании Павла I. Это поколение приняло на свои плечи войну 1812 года и дало России декабристов. Почему же люди этого поколения — и реальные исторические лица, и литературные персона¬жи — почему они такие разные? Мы и сейчас часто говорим о поколении в целом, совсем не учитывая того, что каждая возрастная группа людей вовсе не одинакова, что в каждом поколении есть свои борцы и мыслители, герои и философы, трусы и подлецы, карьеристы и стяжатели; есть свои яркие, выдающиеся личности — по ним—то мы чаще всего и судим обо всем поколении. Но рядом с Чацким стоит Репетилов — пустой болтун, унижающий то дело, которому служит Чацкий. И Молчалин — сверстник Чацкого, а в то же время — враг его, может быть, опаснейший. И рядом с Пьером Безуховым живет Николай Ростов — милый, добрый человек, средний помещик; он искренне любит Пьера и все же, не колеблясь, обещает пойти против него с пушками, если Аракчеев пошлет... Это — полюсы поколения, крайние точки. Онегин не стоит ни на одном из полюсов. Он умен и честен настолько, чтобы не довольствоваться жизненными идеалами Берга или Бориса Друбецкого, чтобы не жить, как Молчалин; но у него нет того глубокого понимания жизни и людей, той силы личности, которая помогла бы ему выбрать свой путь. Так что же в таком случае привлекает Пушкина в Онегине? Только его неудовлетворенность светскими буднями? Или еще что-то? Ответ на этот вопрос дан в строфе ХLV:
Мечтам невольная преданность, Неподражательная странность И резкий, охлажденный ум.
Для меня главное в этом сжатом рассказе о характере Онегина — "мечтам невольная преданность". Каким мечтам? О чем может мечтать человек, все испробовавший и ничего для себя не нашедший? Может быть, именно из-за этой преданности мечтам Онегин "застрелиться, слава богу, попробовать не захотел". Он все-таки надеялся, все-таки верил, что есть какая—то другая жизнь — не та, которой живут Друбецкие и Скалозубы, — пусть еще недоступная ему, но должна же она быть! Эту веру, эту надежду и ценит в нем Пушкин, а к разочарованности своего героя поэт относится сочувственно, но в то же время с иронией. Строфа ХLVI кажется, на первый взгляд, очень понятной:
Кто жил и мыслил, тот не может В душе не презирать людей; Кто чувствовал, того тревожит Призрак невозвратимых дней; Тому уж нет очарований, Того змия воспоминаний, Того расканье грызет... —
все это написано без кавычек, очень серьезно, и неискушенный читатель совсем уж начинает думать, что сам Пушкин "не может в душе не презирать людей", но вдруг видит следующие строки:
...Все это часто придает Большую прелесть разговору. Сперва Онегина язык Меня смущал; но я привык К его язвительному спору, И к шутке, с желчью пополам, И к злости мрачных эпиграмм.
Мы еще много раз увидим: "Онегина" нельзя читать бездумно — запутаешься. Пушкин многое говорит не прямо, не в лоб; он верит уму и догадливости читателя, ждет серьезного отношения к своим стихам. Вот и здесь вся первая половина строфы — это слова Онегина, привычные, уже стершиеся слова, много раз им повторявшиеся, о презрении к людям, о том, что "нет очарований", — а Пушкин тонко и мудро иронизирует над этими фразами Онегина: "Все это часто придает большую прелесть разговору" — и только! Все эти мрачные речи Онегина несерьезны для Пушкина, он-то знает другое: и люди бывают разные, и очарования в жизни есть всегда, надо уметь их найти — вот в чем задача! Пушкину ведь очень нелегко жить — гораздо труднее, чем Онегину. Вот они бродят вдвоем по набережной — один разочарован в жизни, нет у него ни друзей, ни любви, ни творчества, ни радости; у другого есть все это, но нет свободы — его высылают из Петербурга, он не принадлежит сам себе... Онегин свободен, но зачем ему свобода? Он томится и с ней, как без нее, он несчастлив, потому что не умеет жить той жизнью, какой живет Пушкин. А Пушкин счастлив все равно, даже лишенный свободы, даже высланный из Петербурга: он умеет так много — и мечтать, и любить, и работать! Онегину ничего не надо – и в этом его трагедия. Вот он получил наследство от отца — и предоставил его заимодавцам, "большой потери в том не видя". Вот он приезжает в доставшееся ему после смерти дяди имение:
Два дня ему казались новы Уединенные поля, Прохлада сумрачной дубровы, Журчанье тихого ручья; На третий роща, холм и поле Его не занимали боле; Потом уж наводили сон....
Это Пушкин так видит: "уединенные поля, прохлада сумрачной дубровы, журчанье тихого ручья..." Это для Пушкина "роща, холм и поле" — ценности громадные, а Онегину все равно, он ясно видит, "что и в деревне скука та же"...
Мы приближаемся к концу первой главы. Состоялось наше знакомство с автором романа и с его героем. По возрасту Пушкин моложе Онегина. Но поэт — незаурядная личность, человек яркий, талантливый; естественно, что он более мудр, чем Евгений, что внутренний мир его более глубок. Духовные поиски, метания и потери Онегина знакомы Пушкину, он прошел через разочарование, хандру, опустошенность — и преодолел эти "болезни века". При всей симпатии автора к герою, при общем воспитании, общем для обоих недовольстве миром, в котором они живут, между Пушкиным и Онегиным есть громадная разница: они по-разному воспринимают жизнь и людей. Читая роман дальше, мы увидим, как много бед принесли Евгению его холодность, его равнодушие к людям, и тоска, и опустошенность... Конечно, когда мы говорим об Онегине, мы не можем не учитывать и не обвинять сформировавшую его среду, его век, его окружение — они отняли у Евгения уменье любить жизнь и наслаждаться ею. Но я, сегодняшний читатель, думаю о сегодняшнем дне, когда читаю Пушкина. И вижу людей, которые скучают сего — дня, когда никто не отнимает у них радостей жизни, просто они не хотят научиться ценить эти радости — научиться тому, что так великолепно умел Пушкин:
Я был рожден для жизни мирной, Для деревенской тишины: В глуши звучнее голос лирный, Живее творческие сны... ...Цветы, любовь, деревня, праздность, Поля! я предан вам душой...
Цветы, любовь, деревня — понятно, что всему этому можно быть преданным душой. Но праздность? Ведь именно она опостылела Онегину, от нее бежал он из Петербурга. Как же ею может дорожить Пушкин? Праздность, как и деятельность, бывает разная. Томительное безделье Онегина не имеет ничего общего с праздностью, знакомой Пушкину, — когда одинокие прогулки или часы, проведенные в сумерках у камина, наполнены мыслями, работой воображения, ума и сердца. Когда душа человека пуста, ему тоскливо и скучно наедине с самим собой. В наше время на помощь такому человеку приходит техника: транзистор, магнитофон, телевизор... Но ведь все это может так же надоесть, как надоели Онегину балы и карты. Спасает от тоски только душевная заполненность, богатство внутренней жизни — в нее входит и наслаждение природой, и "роскошь человеческого общения" (так говорил Экзюпери), и просто умение думать. Конечно, жизнь яркого, думающего, значительного человека тоже не состоит из одного блаженства. Пушкин не хуже своего героя знал приступы грусти, отчаяния, тоски. Но он умел преодолеть их, победить.
Прошла любовь, явилась муза, И прояснился темный ум... ...Погасший пепел уж не вспыхнет, Я все грущу, но слез уж нет, И скоро, скоро бури след В душе моей совсем утихнет: Тогда—то я начну писать Поэму песен в двадцать пять.
Есть у человека выход из любого, самого трагического положения. Всегда остается с нами природа, всегда остаются друзья — если они настоящие, остается наш труд — если мы научили себя находить в нем радость. А это уже так много, так бесконечно много... Пушкин кончает главу шутливо:
... Покамест моего романа Я кончил первую главу; Пересмотрел все это строго; Противоречий очень много, Но их исправить не хочу. Цензуре долг свой заплачу И журналистам на съеденье Плоды трудов моих отдам; Иди же к невским берегам, Новорожденное творенье, И заслужи мне славы дань: Кривые толки, шум и брань!
Но в этой шутливой концовке заложен глубокий и серьезный смысл. "Противоречий очень много" – так должны были оценить труд Пушкина литературные противники. А он мужественно шел навстречу "кривым толкам, шуму и брани"; он строил новую литературу, а было ему, когда он кончил первую главу, двадцать пять лет!
Хелга Если бы именно вот так подавали в школах информацию, а не просто говорить, что «роман Пушкина - энциклопедия русской жизни и в высшей степени народное произведение», дистанция с произведением была бы на много короче При всей моей любовью к русскому языку я вот только сейчас начинаю во истине понимать мотивы Онегина А для сына моего оно так и останется "что-то из эры динозавров"
Эта фраза до сих пор отскакивает от зубов, но вникать так подробно в роман не приходилось.
В отрыве от контекста она выглядит немного странно, нет?
мариета пишет:
цитата:
Если бы именно вот так подавали в школах информацию, а не просто говорить, что «роман Пушкина - энциклопедия русской жизни и в высшей степени народное произведение», дистанция с произведением была бы на много короче
Ты очень права, наверное, проблема неприятия школьниками классических произведений - та дистанция, которая разделяет их. Если сделать героя и слова ближе и соотнести с проблемами читателя, взгляд на классику был бы иным.
Отправлено: 24.02.12 10:36. Заголовок: Глава 2 Быть может..
Глава 2
Быть может, в Лете не потонет Строфа, слагаемая мной...
Первая глава — это свободный разговор поэта с читателем, разговор дружеский, неторопливый, откровенный — с воспоминаниями, отклонениями от первоначальной темы, с шутками и намеками... Пушкин все время стоит рядом с героем, иногда заслоняя его, иногда ненадолго скрываясь, но с первой до последней строфы он здесь, перед нами. Вторая глава — совсем другая. Она удивительно компактна, сжата. В ее сорока строфах рассказано о многих жизнях, об огромных человеческих проблемах, обо всей помещичьей деревенской жизни пушкинской поры, но сам Пушкин очень редко обращается к читателю, почти не показывается ему. Пушкин оставил нам план романа с точным указанием, когда и где написана каждая глава, и с названиями глав, которые в этом плане именуются по-старинному "песнями". Первая песнь называется у Пушкина "Хандра": речь в ней идет о разочаровании, о тоске Онегина. И эпиграф соответствует пушкинскому названию главы: "И жить торопится, и чувствовать спешит...". Эта строчка сразу заставляет читателя задуматься судьбе героя. Вторую песнь Пушкин называет "Поэт". Значит, для него главный герой главы — Ленский. А эпиграф говорит совсем о другом. Странный эпиграф у второй главы: "О rus! — Гораций. — О Русь". По-латыни "rus" значит деревня. Казалось бы, Пушкина просто забавляет занятное сов¬падение: по-латыни — деревня, а по-русски — Русь. Так похоже! Но если вдуматься, станет понятно, что восклицание "О Русь!" — горькое, даже трагическое; что русская деревня совсем не вызывает у поэта сладкого умиления. Но примемся, наконец, читать главу.
Деревня, где скучал Евгений, Была прелестный уголок...
Прелестный? Для кого? Мы же помним, что Онегину "два дня... казались новы уединенные поля", а "на третий... его не занимали боле". Значит, это не онегинское восприятие деревни: "прелестный уголок"! И действительно, в следующих строчках мы видим:
Там друг невинных наслаждений Благословить бы небо мог.
Мы только что говорили, что Пушкина не видно на страницах второй главы. Но он, оказывается, здесь, хоть его и не сразу замечаешь: он не выступает на первый план, но мы видим "деревню, где скучал Евгений", не онегинскими, а пушкинскими глазами. Что это за деревня? Она очень похожа на Михайловское:
Господский дом уединенный, Горой от ветров огражденный, Стоял над речкою. Вдали Пред ним пестрели и цвели Луга и нивы золотые, Мелькали села; здесь и там Стада бродили по лугам, И сени расширял густые Огромный запущенный сад, Приют задумчивых дриад.
Работая в Одессе над второй главой, Пушкин еще не знал, что скоро — не пройдет и года — он вынужден будет поселиться в этом "прелестном уголке", сосланный, поднадзорный. Но он уже давно знал, что русская деревня далеко не так прекрасна, как кажется непосвященному взору. Еще в 1819 году, приехав в Михайловское во второй раз в жизни, двадцатилетний Пушкин увидел не только прелесть русской природы:
...Но мысль ужасная здесь душу омрачает: Среди цветущих нив и гор Друг человечества печально замечает Везде невежества губительный позор. Не видя слез, не внемля стона, На пагубу людей избранное судьбой, Здесь барство дикое, без чувства, без закона, Присвоило себе насильственной лозой И труд, и собственность, и время земледельца... ("Деревня". 1819г.)
Вот эти страшные контрасты русской деревни XIX века сохранились в уме и сердце поэта. Не случайно уже в первой строфе слышна еле заметная ирония — когда Пушкин говорит о "прелестном уголке". Чем дальше описывает он деревню, тем слышнее ирония. Дом дядюшки Онегина назван "почтенным замком", хотя обставлен он весьма скромно: "два шкафа, стол, диван пуховый..." Слово "замок" вызывает мысли о феодале, которому подчинены безропотные вассалы, о несправедливости, царящей там, где властвует "барство дикое". Прочтя всего две строфы, читатель начинает понимать горечь эпиграфа: "О Русь!" Тяжело мыслящему, благородному человеку жить на Руси в пушкинскую эпоху. Следующая, третья строфа рассказывает о жизни дяди Онегина, который
Лет сорок с ключницей бранился, В окно смотрел и мух давил.
В двух строчках — целая жизнь, и какой невыразимой скукой повеяло от этой жизни: сорок лет без дела в глухой деревне! О дяде Онегина не случайно рассказано именно здесь: попав в деревню, Евгений имеет полную возможность повторить дядину жизнь — что же ему еще остается делать, как не браниться с ключницей и смотреть в окно? Но Онегин на такое не способен.
Один среди своих владений, Чтоб только время проводить, Сперва задумал наш Евгений Порядок новый учредить. В своей глуши мудрец пустынный, Ярем он барщины старинной Оброком легким заменил; И раб судьбу благословил.
Среди умных, образованных, прогрессивно мыслящих людей, знакомых Пушкину, был Николай Иванович Тургенев. Еще в 1818 году его брат Александр Иванович писал другу Пушкина поэту П.А.Вяземскому: "Брат возвратился из деревни и тебе кланяется. Он привел там в действие либерализм свой: уничтожил барщину и посадил на оброк мужиков наших, уменьшил через то доходы наши. Но поступил справедливо, следовательно, и согласно с нашею пользою". Братья Тургеневы были не одиноки в своем либерализме. Мы знаем многих будущих декабристов, стремившихся облегчить положение крестьян, — даже в ущерб себе. Пушкин явно сочувствует и своим друзьям, и своему герою. Недаром он находит такое резкое, страшное слово: "и р а б судьбу благословил". Но Пушкин знает и другое:
Зато в углу своем надулся, Увидя в этом страшный вред, Его расчетливый сосед; Другой лукаво улыбнулся, И в голос все решили так, Что он опаснейший чудак.
Тот же Н. И. Тургенев пишет по этому поводу в своем дневнике: "Со всех сторон все на нас вооружились, одержимые хамобесием... о нас разумеет эта публика как о людях опасных, о якобинцах". Трудно Онегину в деревне — потому трудно, что он умнее, честнее тех людей, которые окружают его. И ему эти люди постылы, и он им враждебен; они злословят о нем:
"Сосед наш неуч; сумасбродит; Он фармазон; он пьет одно Стаканом красное вино; Он дамам к ручке не подходит; Все да, да нет; не скажет да-с Иль нет—с". Таков был общий глас.
(Курсив Пушкина.)
Эти обвинения нам знакомы: "Шампанское стаканами тянул. — Бутылками-с, и пребольшими. — Нет-с, бочками сороковыми". Так рассуждали о Чацком гости Фамусова. В "Горе от ума" глухая старуха графиня — бабушка не услышала ни звука из того, что ей рассказал Загорецкий о Чацком, но слова нашла такие же, как соседи Онегина: "Что? К фармазонам в клоб? Пошел он в бусурманы?" Мы хорошо знаем еще одного "фармазона": это Пьер Безухов из "Войны и мира". Он ведь одно время увлекался обществом франкмасонов (полуграмотные помещики исказили это слово и получилось: фармазоны). Сам Пушкин во время южной ссылки примыкал к кишиневской масонской организации. Среди масонов было немало передовых людей, будущих декабристов, потому их так ненавидели гости Фамусова и соседи Онегина. Читая первую главу, мы сравнивали Онегина с Пушкиным, Чаадаевым, Кавериным – с умнейшими, выдающимися людьми своей эпохи. Евгений не таков, как эти люди, ему недоступны их знания, Их таланты, их умение понимать жизнь, действовать. Но он много выше среднего человека своего круга — в этом мы убеждаемся, читая вторую главу. И этого-то не прощает ему его круг.
За неделю до того, как вчерне закончить вторую главу, Пушкин писал А. И. Тургеневу: "...Я на досуге пишу новую поэму Е в г е н и й О н е г и н, где захлебываюсь желчью". (Разрядка Пушкина.) За месяц до этого, в разгар работы над второй главой, Пушкин пишет в другом письме — П. А. Вяземскому: "...О печати и думать нечего, пишу спустя рукава. Цензура наша так своенравна, что с нею невозможно и размерить круга своего действия — лучше об ней и не думать". Эти письма были написаны одновременно со второй главой. Даже те пять строф, которые мы уже прочли, вовсе не безобидны. Онегин ввел в своей деревне новые порядки, "чтоб только время проводить", но в глазах соседей он тем не менее не просто "чудак", а "опаснейший", да еще и не единственный в своем роде: так, как он, вел себя не один молодой дворянин, и это вызывало ненависть мира Молчалиных и Загорецких. А Пушкин, как будто бы и не показываясь на страницах романа, на самом деле явно симпатизирует Онегину и "захлебывается желчью" при мысли о его недоброжелателях. Какими бы ни были разными Пушкин и Онегин, они из одного лагеря, их объединяет недовольство тем, как устроена российская действительность. Умный, насмешливый, зоркий Пушкин первой главы остался таким же и во второй, но теперь читатель узнал о нем больше. Перед нами — гражданин, человек, неравнодушный к судьбе своей страны; ссыльный поэт продолжает думать и действовать — так, как действуют поэты — словом. Короткий рассказ о жизни Онегина в деревне заключает в себе мысли и наблюдения, близкие к мыслям и наблюдениям декабристов.
Отправлено: 24.02.12 10:52. Заголовок: Когда на сцене появл..
Когда на сцене появляется Ленский, мы знако¬мимся с еще одним типом русского молодого человека пушкинской поры.
...С душою прямо геттингенской, Красавец, в полном цвете лет, Поклонник Канта и поэт. Он из Германии туманной Привез учености плоды: Вольнолюбивые мечты, Дух пылкий и довольно странный...
В Геттингенском университете в Германии воспитывалось немало русских юношей — и все они были известны своими "вольнолюбивыми мечтами". "Дух пылкий и довольно странный" был у другого "поклонника Канта и поэта" — Кюхельбекера, того самого Кюхли, которого так дразнил в детстве и так любил всю жизнь Пушкин. С Ленским в музыку пушкинских стихов врывается совсем новая мелодия — трогательно — нежная и немножко насмешливая.
От хЛадного разврата света Еще УвянУть не Успев, Его дУша быЛа согрета Приветом дрУга, Лаской дев...
Вся седьмая строфа построена на повторении звуков -У-У-У-У-Л-У-Л...
Он сердцем миЛый быЛ невежда, Его ЛеЛеяЛа надежда...
(Выделено мною. — Н.Д.)
И слова—то какие: увянуть, душа, лаской, милый, лелеяла! Когда Пушкин в "Полтаве" описывает бой, у него звучат Ж, Р, Ш: "швед, русский колет, рубит, режет..." Во вступлении к "Медному всаднику" слышен пир: "шипенье пенистых бокалов и пунша пламень голубой" (Ш — П — П —П —Ш —П). А Ленского сопровождает мягкая, негромкая музыка: нежные, возвышенные слова, плавные звуки Л—У создают ощущение легкой грусти, заставляют полюбить Ленского и даже проникнуться к нему жалостью, хотя оснований для жалости пока нет. И Пушкин любит молодого поэта — нет сомненья. Но все-таки что-то настораживает в первых же строфах, посвященных Ленскому:
...Он сердцем милый был невежда... ...Цель жизни нашей для него Была заманчивой загадкой, Над ней он голову ломал И чудеса подозревал.
Вдруг среди таких возвышенных поэтических слов простые и даже грубоватые: "невежда", хоть и "милый"; "голову ломал"! Более того: те высокие идеалы, которым верит, которым поклоняется Ленский, Пушкин называет "чудесами"! И дальше снова — с тем же повторением звука "Л" Пушкин рассказывает о стихах Ленского:
Он пеЛ разЛуку и печаЛь, И н е ч т о, и т у м а н н у д а л ь, И романтические розы; Он пеЛ те даЛьные страны, Где доЛго в Лоно тишины ЛиЛись его живые сЛезы; Он пеЛ побЛекЛый жизни цвет Без маЛого в осьмнадцать Лет.
(Курсив Пушкина.) (Выделено мною. — Н.Д.)
Вот эти две последние строчки — при всей их мелодичности — уже не просто настораживают нас, а приоткрывают пушкинское отношение к Ленскому: любовно — ироническое. Наивный, восторженный мальчик воспевает "поблеклый жизни цвет" — увяданье. И это — "без малого в осьмнадцать лет". В возрасте Ленского и Пушкин писал очень грустные стихи:
Встречаюсь я с семнадцатой весной... Моя стезя печальна и темна... Вся жизнь моя — печальный мрак ненастья...
("Послание Горчакову")
Печаль, слезы, разлука, тоска, разочарование — излюбленные темы поэтов — романтиков, а юный Пушкин был романтиком. Кюхельбекер вспоминал в 1824 году: "С семнадцати лет у нас начинают рассказывать про свою отцветшую молодость". Но мы знаем: лично Пушкину такое восприятие жизни не свойственно. Он отдал дань общему увлечению разочарованностью – и преодолел это увлечение, как преодолел романтизм. В 1824 году Вяземский писал поэту—романтику А. А. Бестужеву: "Смотрите на Пушкина! И его грызет червь, но все-таки жизнь выбрасывает из него отпрыски цветущие. В других этого не вижу: ими овладевает маразм..." Работая над "Евгением Онегиным", Пушкин не только, отошел от романтизма, но и понял его слабости — отсюда ироническое отношение к Ленскому. Но, с другой стороны, разочарованность юного поэта ведь отражает его недовольство окружающим миром, и это нравится Пушкину в Ленском; он любит в нем свою юность — потому Ленский вызывает не только его улыбку, но и сочувствие. Ленский наивен, не знает жизни, но Онегину, конечно, интереснее с ним, чем с остальными соседями, которые "благоразумно" беседуют
О сенокосе, о вине, О псарне, о своей родне, —
в этом коротком перечне — полная картина их бессмысленной, тупой жизни. И Пушкин — тот самый Пушкин, который только что говорил о Ленском с мягкой, доброжелательной улыбкой, о соседях Онегина говорит с настоящей злостью и настоящим презрением :
Все дочек прочили своих За полурусского соседа... ...Зовут соседа к самовару, А Дуня разливает чай, Ей шепчут: "Дуня, примечай!" Потом приносят и гитару: И запищит она (бог мой!) Приди в чертог ко мне златой!..
(Курсив Пушкина.)
Итак, Онегин и Ленский подружились. Но они ведь такие разные:
...Волна и камень, Стихи и проза, лед и пламень Не столь различны меж собой.
Подружились они потому, что все остальные совсем уж не подходили для дружбы, потому что каждый скучал в своей деревне, не имея никаких серьезных занятий, никакого настоящего дела, потому что жизнь обоих, в сущности, ничем не заполнена.
Так люди (первый каюсь я) От делать нечего друзья. (Курсив Пушкина.)
Это "первый каюсь я" — характерно для Пушкина. Да, и в его жизни были такие дружеские отношения — от делать нечего — в которых пришлось потом горько каяться: с Федором Толстым — "Американцем", тем самым, о котором Грибоедов говорит: "В Камчатку сослан был, вернулся алеутом, и крепко на руку нечист; да умный человек не может быть не плутом". Быть может, Пушкин, когда писал эти строки, думал и об Александре Раевском, своем "демоне", — много горя принес ему этот друг. Большинство людей вовсе не склонно признавать свои заблуждения, в особенности, когда речь идет о человеческих отношениях. В разладе любовном, дружеском всегда хочется обвинить другого и оправдать себя. Пушкин не делает этого: за тремя словами, стоящими в скобках, скрыто большое мужество, хотя сказаны эти слова шутливо. Каяться в своих ошибках неприятно, но как иначе понять и самого себя, и других? Для Пушкина дружба — не только одна из главных радостей жизни, но и долг, обязанность. Он умеет относиться к дружбе и друзьям всерьез, ответственно, умеет думать о человеческих отношениях, и мысли его далеко не всегда веселы. В строфе XIV второй главы он с горечью размышляет:
Но дружбы нет и той меж нами. Все предрассудки истребя, Мы почитаем всех нулями, А единицами — себя. Мы все глядим в Наполеоны; Двуногих тварей миллионы Для нас орудие одно; Нам чувство дико и смешно.
Прежде всего, кто это — "мы"? Онегин? Ленский? Сам Пушкин? Или — люди вообще? Попробуем начать рассуждать со второго четверостишия: "Мы все глядим в Наполеоны..." Мировая слава, завоеванная за какие-нибудь тринадцать лет безвестным корсиканцем Бонапарте; фантастический путь от капрала до императора, пройденный Наполеоном, — все это вскружило головы многим молодым людям — и во Франции, и в России. Герой романа Стендаля "Красное и черное" Жюльен Сорель мечтает вслед за Наполеоном пройти столь же блестящий путь. Андрей Болконский на поле Аустерлица ждет "своего Тулона" — того мгновенья, когда он сможет совершить подвиг, спасти русскую армию и прославиться. Из седьмой главы мы узнаем, что и в кабинете Евгения стоял "столбик с куклою чугунной под шляпой, с пасмурным челом, с руками, сжатыми крестом", — модная тогда статуэтка Наполеона.
Наполеон привлекал молодых людей не только своим головокружительным успехом. В нем видели яркую, выдающуюся личность, которая сумела доказать всему миру свою силу и величие. С именем Наполеона стали связывать и такие философские проблемы, которые на самом деле не имели к нему отношения. Русский молодой человек Родион Раскольников, живший гораздо позже Наполеона, поставил перед собой вопрос: имеет ли он право убить одинокую старуху, чтобы завладеть ее богатством? Исходил он при этом из такого положения: старуха наживается на своем богатстве, приносит людям вред. Он же, Раскольников, сможет использовать эти деньги, чтобы выучиться и приносить людям пользу. Значит, убийство старухи не преступление; цель, которую поставил перед собой Раскольников, оправдывает любые средства для достижения этой цели, даже убийство человека. Так рассуждал Родион Раскольников, герой романа Достоевского "Преступление и наказание". Оправдывая свой поступок, он размышлял о Наполеоне: ведь ему же история простила множество погибших на войне во имя великих целей, которые ставил перед собой Наполеон.
Двуногих тварей миллионы Для нас орудие одно...
Пушкин не разделял такой философии: "цель оправдывает средства". Он помнил лекции своего любимого лицейского профессора Куницына: "Человек имеет право на все деяния и состояния, при которых свобода других людей по общему закону разума сохранена быть может... Не употребляй других людей как средство для своих целей..." Человеку свойственно эгоистическое чувство своего превосходства над окружающими. Но Пушкин рано научился преодолевать в себе это чувство. Когда он говорит:
Мы почитаем всех нулями, А единицами — себя... —
"мы" означает у него то поколение, к которому он принадлежал, то поколение, достоинства и недостатки которого воплотились в Онегине. Но ведь Онегин, Ленский и тем более Пушкин — все они действительно выше окружающих людей. Так, может быть, каждый из них имел право считать себя единицей, а остальных — нулями? И тогда на самом деле исключительные, выдающиеся личности имеют право жертвовать интересами и судьбами рядовых людей во имя своих великих целей? Эта теория приобрела немало сторонников и привела человечество к многим трагедиям — даже в нашем, двадцатом веке. В сущности, на ней строились "идеи" фашистов, дымили трубы Майданека и Освенцима: тысячи "нулей" были обречены теми, кто считал себя "единицами"! С нашей точки зрения приравнивать человека к нулю безнравственно. Никого нельзя считать нулем: ни себя, ни другого. Все люди — личности, все — единицы, каждый — неповторимое чудо. Пушкин уже в свою эпоху понимал это, Онегин — нет. Пушкин говорит о нем: "Сноснее многих был Евгений..." — многих людей света. Но, не умея уважать Другого, как с е б я, не умея нести ответственность за свои отношения с людьми, он не мог найти себе настоящих друзей — таких, какими были для Пушкина Дельвиг, Кюхельбекер, Пущин, Жуковский, Вяземский, Плетнев... Но вернемся к роману. Итак, Онегин и Ленский сблизились, и Евгений даже терпеливо выслушивал "юный жар и юный бред" суждений Ленского. Круг их разговоров серьезен, это не пустая болтовня:
Племен минувших договоры, Плоды наук, добро и зло, И предрассудки вековые, И гроба тайны роковые, Судьба и жизнь в свою чреду, Все подвергалось их суду.
Это — темы разговоров мыслящих людей. Те же проблемы обсуждались будущими декабристами: читался "Общественный договор" французского просветителя Жан Жака Руссо; решались задачи практического применения наук в сельском хозяйстве; "о добре и зле" сам Пушкин много говорил с Раевским, а в лицейские годы — с Кюхельбекером. В 1821 году Пушкин записал в своем дневнике: "Утро провел я с Пестелем; умный человек во всем смысле этого слова... Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч.". Вполне может быть, что и с Пестелем Пушкин беседовал о добре и зле, что их занимали "предрассудки вековые и гроба тайны роковые". В черновике у Пуш¬кина вместо слов "судьба и жизнь" было написано "царей судьба" — значит, и политические разговоры могли вести Онегин с Ленским. Следовательно, оба они умны и образованны, но каждому из них недостает очень важных человеческих качеств. Каких же? Об этом мы еще будем говорить. Наивный, искренний Ленский не умел и не хотел скрывать свои чувства:
Евгений без труда узнал Его любви младую повесть, Обильный чувствами рассказ, Давно не новыми для нас.
Что значит "давно не новыми для нас"? Настоящее чувство всегда ново, всегда неповторимо. А вот чувства Ленского "не новы", и в описании его любви нас опять настораживает та чуть насмешливая интонация, которую мы уже заметили, когда впервые познакомились с Ленским:
Ах, он любил, как в наши лета Уже не любят...
В строфах XX -XXIII, описывающих любовь Ленского, опять возникает та же мелодия: длинные, нежные, романтические слова: мечтанье, печаль, "разлука", "девственным”, “плененный”, “умиленный”, "дубравы", "ландыш ", “восторгов”, “цевницы”, “игры золотые” ... И, наконец:
Он рощи полюбил густые, Уединенье, тишину, И ночь, и звезды, и луну...
Отправлено: 24.02.12 10:56. Заголовок: Не очень веришь любв..
Не очень веришь любви Ленского, когда видишь, какими романтическими атрибутами она непременно должна сопровождаться. И думается: может, Ленский любит не столько Ольгу, сколько все это окружение: "и ночь, и звезды, и луну"? Но вот перед нами сама Ольга.
Всегда скромна, всегда послушна, Всегда как утро весела... ...Глаза как небо голубые, Улыбка, локоны льняные, Движенья, голос, легкий стан...
Как выглядит Онегин? Какие у него глаза, волосы, какого он роста? Пушкин не нарисовал его портрета, да и о Ленском мы знаем одну только деталь: "кудри черные до плеч". И дальше — познакомившись с Татьяной — мы ничего не узнаем о ее внешности: не это важно Пушкину. И в Онегине, и в Татьяне, и в Ленском важно другое: их духовный облик, мечты, страдания, мысли. А Ольга выписана так подробно: глаза, локоны, Улыбка, легкий стан — и так привычно! Чтобы читатель не заблуждался, Пушкин и сам подчеркивает эту привычность, банальность внешности Ольги:
Все в Ольге... но любой роман Возьмите и найдете верно Ее портрет: он очень мил, Я прежде сам его любил, Но надоел он мне безмерно.
Такая, как все! Самая обыкновенная провинциальная барышня — и на нее, оказывается, обращены все вздохи, все восторги, все мечты. Ей посвящаются стихи, ей отдана "неземная" любовь Ленского — естественно, что у нас возникает сомнение: да знает ли Владимир Ленский свою избранницу? И — если знает — как же любит? А главное, здесь же, рядом, .бродит по лесам, мечтает, думает совсем другая девушка. Ее сестра звалась Татьяна... Сам Пушкин делает такое примечание к этой строчке: "Сладкозвучнейшие греческие имена, каковы, например: Агафон, Филат, Федора, Фекла и проч., употребляются у нас только между простолюдинами". И поясняет в следующих строчках:
Впервые именем таким Страницы нежные романа Мы своевольно освятим...
Нам странно представить себе, что в эпоху до "Евгения Онегина" это имя звучало совершенно так же, как теперь Матрена, Марфа, Прасковья, Лукерья, Фекла...
...с ним, я знаю, неразлучно Воспоминанье старины Иль девичьей!..
Это Пушкин сделал нам подарок — одно из самых красивых женских имен. Дело, значит, не в имени, а в том, кто его носит, — ведь и фамилии Пушкин, Глинка, Толстой показались бы нам смешными, если бы не были прежде всего великими. Так же имена. Назвал Пушкин свою героиню Татьяной — и вот уже полтора века мы восхищаемся ее именем, даем его своим дочерям, влюбляемся в девушек, названных Татьянами... Татьяне посвящены четыре строфы — в трех из них бросается в глаза настойчивое повторение частиц НЕ и НИ:
НИ красотой сестры своей, НИ свежестью ее румяной НЕ привлекла б она очей... ...Она ласкаться НЕ умела К отцу, НИ к матери своей; Дитя сама, в толпе детей Играть и прыгать НЕ хотела…
(Выделено мною. — Н.Д.)
И дальше: "ее изнеженные пальцы НЕ знали игл", "узором шелковым она НЕ оживляла полотна", "куклы... Татьяна в руки НЕ брала", "в горелки НЕ играла"... Пушкин рассказывает не столько о том, какой была Татьяна, сколько о том, какой она не была: обычной. Если "все в Ольге... но любой роман возьмите" и т. д., то в Татьяне все свое, все необычное, не похожа она ни на девиц из романов, ни на ту Дуню, что "разливает чай" и пищит: "Приди в чертог ко мне златой!", ни на свою сестрицу Ольгу и ее подруг.
... страшные рассказы Зимою в темноте ночей Пленяли больше сердце ей... ...Она любила на балконе Предупреждать зари восход... ...Ей рано нравились романы... —
вот и все, что мы пока знаем о привычках, вкусах, интересах Татьяны. Этого, казалось бы, совсем мало, но Пушкин пишет о ней очень серьезно, без улыбки, как о Ленском; без сожаления, как об Онегине, — и это настраивает нас на уважение к героине.
Отправлено: 24.02.12 10:57. Заголовок: Но как только ..
Но как только Пушкин переходит к родителям Татьяны и Ольги, возникает усмешка:
Отец ее был добрый малый, В прошедшем веке запоздалый; Но в книгах не видал вреда; Он, не читая никогда, Их почитал пустой игрушкой...
Убийственная строчка: "в прошедшем веке запоз¬далый"! Достойный сосед дядюшки Онегина, единственным чтением которого был "календарь осьмого года" (а действие происходит в 1821-м!). Вся история матери Татьяны и Ольги, описанная Пушкиным подробно, хотя и коротко, грустна именно потому, что о б ы к н о в е н н а. Была романтическая девица, "писывала кровью она в альбомы нежных дев"... Не "писала" — писать можно и один раз, — а "писывала", то есть не раз, значит, проделывала это романтическое действие; "звала Полиною Прасковью... корсет носила очень узкий", а книг не читала: слышала о модном тогда английском писателе Ричардсоне и его герое Грандисоне от своей московской кузины! И влюблена была очень возвышенно в романтического юношу, который на самом деле
...был славный франт, Игрок и гвардии сержант.
Невольно вспоминается Ленский с его неземной любовью к такому земному созданию! Мать Татьяны и Ольги быстро преодолела свою любовь к "Грандисону": ее выдали замуж за другого, а она "привыкла и довольна стала". Может, и любовь Ленского так же быстротечна?
Привычка свыше вам дана: Замена счастию она, —
грустно замечает Пушкин. К сожалению, это правда. Привычка определяет многое в жизни человека, иногда лишая его жизнь всяких духовных интересов, поисков, страстей... Так и Ларина силой привычки превратилась из возвышенного создания в чрезвычайно практическую — чтоб не сказать низменную — особу:
Она езжала по работам, Солила на зиму грибы, Вела расходы, брила лбы...
Обыкновенная барышня стала обыкновенной барыней — вполне закономерное превращение! И дочь ее Ольга спокойно . может повторить путь своей маменьки. А вот дочь Татьяна — та не сможет, мы уже почувствовали это, хотя знаем о Татьяне совсем мало. Пушкин грустно и насмешливо смотрит на стариков Лариных: они ведь добрые, в сущности, люди, а как тускло и мелко живут! "Привычки милой старины", царствующие в доме Лариных, приятны поэту:
У них на масленице жирной Водились русские блины; Два раза в год они говели; Любили круглые качели, Подблюдны песни, хоровод...
Но эта размеренная, спокойная жизнь по раз навсегда установленным традициям не освящена мыс¬лью, делом; она бесполезна и потому страшна. А ведь отец Татьяны Дмитрий Ларин тоже не всегда был "простым и добрым барином": в молодости он участвовал в русско-турецкой войне, заслужил чин бригадира и медаль за взятие Очакова — об этой медали вспоминает Ленский, посетив могилу старого Ларина. Куда же все-таки уходят поиски, метания, стремления молодости, когда приближается старость? И неужели неизбежно вот это превращение юного, страстного, деятельного человека в слишком уж спокойного, медлительно доживающего свой век обывателя? Неужели привычка сильнее всех бурных сил, живущих в человеческой душе? Ученик и последователь Пушкина Николай Васильевич Гоголь написал в шестой главе "Мертвых душ", в Ужасе остановившись перед обратившимся в "прореху на человечестве" Плюшкиным: "Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом! Грозна, страшна грядущая впереди старость, и ничего не отдает назад и обратно!" Нет, нельзя поддаваться привычке, надо нести с собой в зрелые и старые годы бодрость и дух молодости — об этом невозможно не думать, читая о судьбе отца и матери Татьяны. Кладбище, на котором похоронен Дмитрий Ларин, естественно, вызывает у Ленского грустные размышления. И вот тут впервые на всем протяжении главы перед читателем открыто появляется сам Пушкин. Сначала он как будто подхватывает грустные мысли Ленского:
Увы! на жизненных браздах Мгновенной жатвой поколенья, По тайной воле провиденья, Восходят, зреют и падут; Другие им вослед идут... Так наше ветреное племя Растет, волнуется, кипит И к гробу прадедов теснит. Придет, придет и наше время...
Пушкин пишет эти строки, когда ему вот-вот исполнится двадцать пять лет: еще, казалось бы, рано задумываться о смерти, о смене поколений, об уходе из жизни. Но Пушкин был мудр даже в молодости, он умел такое подарить людям, что дух захватывает и жить хочется:
Придет, придет и наше время. И наши внуки в добрый час Из мира вытеснят и нас!
В добрый час! Через семь лет, в трудные годы, после смерти Дельвига, Пушкин напишет в письме Плетневу: "Хандра хуже холеры — одна убивает только тело, другая убивает душу. Дельвиг умер, погоди — умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата. Мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья. Дочь у тебя будет расти, вырастет невестой. Мы будем старые хрычи, жены наши — старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята. Вздор, душа моя. Не хандри — холера на днях пройдет. Были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы". Это, может быть, самое трудное уменье, какого способен достичь человек: не раздражаться на молодость за то, что она молода, а радоваться и любоваться ею. Находить радость в каждом возрасте, который приходит к человеку. Называть добрым тот час, когда придется уйти из жизни — потому что останутся другие люди, наступит их черед мечтать, любить, горевать, бороться, страдать — жить. Этим уменьем обладал Пушкин — он подарил, оставил его нам. А ему хотелось, чтобы мы его помнили:
Без неприметного следа Мне было б грустно мир оставить... ...Быть может (лестная надежда!), Укажет будущий невежда На мой прославленный портрет, И молвит: то — то был поэт!
Даже об этих серьезных, может быть, самых серьезных своих мыслях он говорит легко, с улыбкой, немножко насмешливо, избегая высокопарности, торжественных слов, подшучивая над самим собой. Ему хотелось, чтобы мы его помнили, но он не желал остаться в нашей памяти классиком, "стариком" — он пишет об этом с иронией, но в то же время с благодарностью думает о тех, кто его не забудет:
Прими ж мои благодаренья, Поклонник мирных аонид, О ты, чья память сохранит Мои летучие творенья, Чья благосклонная рука Потреплет лавры старика!
Пушкин пишет эти строки, когда ему вот-вот исполнится двадцать пять лет: еще, казалось бы, рано задумываться о смерти, о смене поколений, об уходе из жизни.
Да это восхищает. Меня начинает затягивать этот процесс "перечитывания с умом". Давайте еще
Отправлено: 25.02.12 19:22. Заголовок: Глава 3 Кто ей вну..
Глава 3
Кто ей внушал умильный вздор, Безумный сердца разговор, И увлекательный и вредный?
"Куда? Уж эти мне поэты!" — Прощай, Онегин, мне пора. "Я не держу тебя: но где ты Свои проводишь вечера?" — У Лариных...
"Представь меня". — Ты шутишь. "Нету". — Я рад. "Когда же?" — Хоть сейчас. Они с охотой примут нас. "Поедем".
Перед вами — начало третьей главы "Онегина". Я только расположила пушкинские строки так, чтобы нам легче было услышать разговор друзей: Онегина и Ленского. Странно подумать, что разговор этот происходит почти полтора века назад: "уж эти мне поэты", "мне пора", "я не держу тебя", "ты шутишь", "хоть сейчас" — все это привычные, сегодняшние разговорные выражения, и даже не верится, что в начале девятнадцатого века люди уже говорили так... Говорили — да! Но не писали! До Пушкина никто бы не осмелился ввести в поэтическое произведение такую будничную, прозаическую беседу. А Пушкин не боялся "низких", "простых", "разговорных" слов и выражений, смело вводил их в поэзию. В пушкинском плане романа третья песнь называется "Барышня". И эпиграф подсказывает: глава эта будет посвящена Татьяне. Вот этот эпиграф: "Elle etait fille elle etait amoureuse". Malfilatre. В переводе это значит: "Она была девушка, она была влюблена". Мы сразу понимаем: Татьяна влюбится в Онегина. А Пушкин и не думает этого скрывать: в его романе главное не повороты сюжета (все в нем очень просто), а мысли, чувства, искания героев и автора. Глава начинается тем, что Онегин едет с Ленским к Лариным, чтобы "увидеть... предмет и мыслей, и пера" поэта. Онегин очень точно представляет себе, что ждет его у Лариных: "варенье, вечный разговор про дождь, про лен, про скотный двор..." И действительно, друзей встречает
Обряд известный угощенья: Несут на блюдечках варенья...
Пушкин, как всегда, предельно краток. Мы ничего не узнали о том, как друзья провели вечер у Лариных, как Татьяна впервые увидела Онегина, что он ей сказал... Пушкин вообще не описывает этого вечера. Но тем не менее мы знаем о нем все. Татьяна не встретила гостей, а вошла в гостиную позже. Она молча сидела у окна — развлекала гостей, видимо, Ольга. Но умный Онегин сразу понял обеих сестер:
"Неужто ты влюблен в меньшую?" — А что? — "Я выбрал бы другую, Когда б я был, как ты, поэт..."
Каждый читает "Онегина" по-своему, и я вовсе не считаю свое прочтение правильным. Но для себя я знаю: вот здесь начинает складываться трагедия Онегина.
"Скажи, которая Татьяна?"
Ведь Евгений поехал знакомиться с Ольгой. Его интересовала Ольга — возлюбленная друга. Почему же спрашивает он не о ней, а о ее сестре? Почему говорит: "Я выбрал бы другую..." и тут же спохватывается: "Когда б я был, как ты, поэт..." Встретились два человека, которые могут дать друг другу счастье. Встретились — и заметили друг друга, и могли бы полюбить... Но Онегин отталкивает от себя эту возможность: он не верит в любовь, не верит в счастье, ни во что не верит, не умеет верить... А Татьяна — умеет! И верить, и мечтать, и ждать, и надеяться, и любить:
Давно ее воображенье, Сгорая негой и тоской, Алкало пищи роковой; Давно сердечное томленье Теснило ей младую грудь; Душа ждала... кого-нибудь, И дождалась... Открылись очи; Она сказала: это он!
Что это значит: "душа ждала... кого-нибудь"? Неужели Татьяне действительно все равно, кого полюбить? Ведь вокруг нее много молодых людей; мы познакомимся с ними в следующих главах — всякие Петушковы, Пыхтины, Буяновы, — но эти люди не привлекают Татьяну, она ждет кого-нибудь необыкновенного, отличного от всех, с кем ей приходилось до сих пор встречаться. "И дождалась!" Белинский, объясняя характер Татьяны, говорит: "Весь внутренний мир Татьяны заключался в жажде любви; ничто другое не говорило ее душе; ум ее спал... Девические дни ее ничем не были заняты, в них не было своей череды труда и досуга... Дикое растение, вполне предоставленное самому себе, Татьяна создала себе свою собственную жизнь, в пустоте которой тем мятежнее горел пожиравший ее внутренний огонь, что ее ум ничем не был занят... ... И вдруг является Онегин. Он весь окружен тайной: его аристократизм, его светскость, неоспоримое превосходство над всем этим спокойным и пошлым миром, среди которого он явился таким метеором, его равнодушие ко всему, странность жизни — все это произвело таинственные слухи, которые не могли не действовать на фантазию Татьяны, не могли не расположить ее к решительному эффекту первого свидания с Онегиным."
Татьяна совсем не знает Онегина: она видела его один только раз, да еще слышала неодобрительные разговоры "расчетливых соседей". Она знает лишь, что Евгений не такой, как все вокруг, — этого оказывается достаточно, чтобы заинтересоваться, а потом и полюбить. Но ведь надо же знать, кого любишь! А Татьяна не знает людей — за исключением соседей, она никого не видела, — мужчины знакомы ей только по романам, она и наделяет Онегина качествами литературных героев:
Любовник Юлии Вольмар, Малек — Адель и де Линар, И Вертер, мученик мятежный, И бесподобный Грандисон, Который нам наводит сон, — Все для мечтательницы нежной В единый образ облеклись, В одном Онегине слились.
Рассказывая о любви Ленского, Пушкин никак не позволял читателю отнестись к этой любви слишком серьезно: мы видели его легкую улыбку, чувствовали его недоверие к возвышенным страстям героя. Описывая любовь Татьяны, Пушкин один только раз позволяет себе улыбнуться: "бесподобный Грандисон, который нам наводит сон..." Но эта улыбка адресована не Татьяне, а Ричардсону — создателю нестерпимо скучного романа. К любви Татьяны Пушкин относится всерьез и, более того, благоговейно. Почему же? Ведь, на первый взгляд, это та же романтически-напыщенная, выдуманная страсть, что у Ленского: ведь Татьяна тоже
Вздыхает и, себе присвоя Ч у ж о й восторг, ч у ж у ю грусть, В забвенье шепчет наизусть Письмо для милого героя... (Разрядка моя. — Н.Д.)
Ведь Татьяна так же не знает и не понимает Онегина, как Ленский не знает и не понимает Ольги! И, казалось бы, Пушкин, рассказывая в строфах VIII —X о любви Татьяны, выбирает такие же возвышенные слова, как те, которыми говорил о Ленском: "очи", "жаркий одинокий сон", "волшебной силой", "уныние", "сладостный роман", "обольстительный обман", "плоды сердечной полноты"... Слова такие же, а отношение автора к герою — иное. И это отношение, естественно, передается читателю. Если Ленский "сердцем милый был невежда", душа у него "безумная", блаженство "минутное", чувства "давно не новые" — то Татьяну Пушкин называет "девой милой", "мечтательницей нежной".
Вот что пишет Белинский: "Здесь не книга родила страсть, но страсть все-таки не могла не проявиться немножко по-книжному. Зачем было воображать Онегина Вольмаром, Малек–Аделем, де Линаром и Вертером?.. Затем, что для Татьяны не существовал настоящий Онегин, которого она не могла ни понимать, ни знать; следовательно, ей необходимо было придать ему какое-нибудь значение, напрокат взятое из книги, а не из жизни, потому что жизни Татьяна тоже не могла ни понимать, ни знать. Зачем было ей воображать себя Кларисой, Юлией, Дельфиной? Затем, что она и саму себя так же мало понимала и знала, как и Онегина". Татьяна очень мало знала жизнь, людей и даже себя — как и Ленский. Но по характеру она совсем иной человек, чем Ленский: "существо исключительное, натура глубокая, любящая, страстная" (Белинский). И если придуманная любовь Ленского может оказаться недолговечной, рассыпаться от первого же прикосновения жизни,. то любовь Татьяны — настоящее, большое чувство, как бы по-книжному оно ни проявлялось. Вот почему Пушкин уважает эту любовь и преклоняется перед Татьяной.
Отправлено: 25.02.12 19:24. Заголовок: В третьей главе Пушк..
В третьей главе Пушкин опять, не таясь и не прячась, беседует с читателем — на этот раз о книгах, о литературе, о деле поэта, о том, что волнует его больше всего. Строфы XI —XII – короткая и предельно точная картина современной Пушкину литературы:
Свой слог на важный лад настроя, Бывало, пламенный творец Являл нам своего героя Как совершенства образец. Он одарял предмет любимый, Всегда неправедно гонимый, Душой чувствительной, умом И привлекательным лицом. Питая жар чистейшей страсти, Всегда восторженный герой Готов был жертвовать собой, И при конце последней части Всегда наказан был порок, Добру достойный был венок.
В четырнадцати строчках — полная, исчерпывающая характеристика законов литературы предшественников. Современные Пушкину книги — другие:
А нынче все умы в тумане, Мораль на нас наводит сон, Порок любезен, и в романе, И там уж торжествует он. Британской музы небылицы Тревожат сон отроковицы...
Британская муза — это, конечно, творения Байрона и его последователей, романтические книги. Пушкин любит Байрона, преклоняется перед ним — и в то же время осуждает "безнадежный эгоизм" его героев. Пушкин знает, что человек может и должен быть счастлив и приносить счастье другим. В своем романе он показывает, как несчастлив и горек жребий безнадежного эгоиста; он спорит с Байроном, ищет новых путей и в жизни, и в литературе:
Быть может, волею небес, Я перестану быть поэтом, В меня вселится новый бес, И, Фебовы презрев угрозы, Унижусь до смиренной прозы...
Пушкин умеет писать о себе удивительно легко, а между тем — очень серьезно и про самое важное в его писательской жизни. Шутливое "и, Фебовы презрев угрозы, унижусь до смиренной прозы" написано в 1824 году, а первое прозаическое произведение Пушкин начал писать через несколько лет. Но уже в это время он замышлял переворот не только в поэзии ("Евгений Онегин"), но и в драматургии ("Борис Годунов"), и в прозе — предполагаемый "роман на новый лад". Что же это за будущий роман, о котором мечтает Пушкин?
НЕ муки тайные злодейства Я грозно в нем изображу, Но ПРОСТО вам перескажу Преданья русского семейства... ...Перескажу ПРОСТЫЕ речи Отца иль дяди —старика...
(Выделено мною. — Н.Д.)
Эта простая программа не так уж проста, как кажется. Прежде всего, Пушкин демонстративно отказывается от литературных позиций своих предшественников: "Не муки тайные злодейства я грозно в нем изображу..." Время, эпоха требуют от писателя не выдуманных колоссальных страстей и титанических фигур, а простого изображения простой жизни: "любви пленительные сны да нравы нашей старины", "несчастной ревности мученья, разлука, слезы примиренья" — вот что привлекает Пушкина. Это — обычная, будничная жизнь обычных людей, и в этой обычной жизни поэт хочет найти высокие страсти и прекрасные чувства, глубокие и сильные характеры... Эту программу он уже выполняет — в стихах — в своем романе "Евгений Онегин". В обыкновенной русской деревне среди глупых надутых помещиков и замученных ими крестьян, среди пошлых сельских барышень вырос характер яркий, сильный, способный на трудное счастье неразделенной любви...
Татьяна, милая Татьяна! С тобой теперь я слезы лью, Ты в руки модного тирана Уж отдала судьбу свою. Погибнешь, милая; но прежде Ты в ослепительной надежде Блаженство темное зовешь...
На протяжении пяти строк Пушкин два раза называет Татьяну "милой", да и вообще это слово постоянно сопутствует Татьяне. "Волшебный яд желаний", "искуситель роковой", "недвижны очи", "мгновенное пламя" — все эти слова Пушкин употребляет всерьез; потому что любит Татьяна всерьез, а других слов она не знает. Знаменитый разговор Татьяны с няней — две любви, две судьбы. Казалось бы, огромная разница: девушка—дворянка 20-х годов XIX века, окруженная вниманием семьи, заботами крепостных, — и крестьянская девушка чуть не середины XVIII века, ребенком еще отданная "в семью чужую", скорее как работница, чем как жена. Татьяне уже кажется невероятным такое замужество:
"Да как же ты венчалась, няня?" — Так, видно, бог велел. Мой Ваня Моложе был меня, мой свет, А было мне тринадцать лет...
Но ведь и судьба Татьяны, с нашей точки зрения, ужасна: запертая в деревне среди диких людей, она волей — неволей вынуждена повторить жизнь своей маменьки, выйдя замуж за какого-нибудь отпрыска Скотининых, или ждать, когда ее повезут "в Москву, на ярмарку невест" – каким унизительным кажется нам подобное путешествие! Татьяна пытается вырваться из этого привычного для сельской барышни круга. Она — первая! — пишет письмо Онегину. Даже и в наше время не принято девушке первой открывать свою любовь — и это ведь, в сущности, правильно: такие понятия, как гордость, честь, не стареют. Во времена же Татьяны такой поступок был совсем уж неприличным. А мы не только не осуждаем Татьяну, но и сочувствуем ей. И читатели — современники сочувствовали. Потому что у нее есть могучий защитник — Пушкин. Он сравнивает искреннюю, бесхитростную Татьяну с девушками и женщинами света — и мы с отвращением смотрим на изображаемых Пушкиным "причудниц":
Внушать любовь для них беда; Пугать людей для них отрада... ...Они, суровым поведеньем Пугая робкую любовь, Ее привлечь умели вновь... ...Кокетка судит хладнокровно... ...говорит она: отложим — Любви мы цену тем умножим, Вернее в сети заведем...
Все эти дамы отвратительны своей неискренностью. А для Пушкина неестественность, лицемерие, фальшь — страшное зло! Гораздо позже, а 1833 году, в "Сказке о мертвой царевне" он снова воспоет простоту и естественность царевны, которая "живет без всякой славы, средь зеленыя дубравы у семи богатырей". И в жене своей Пушкин больше всего ценил ее "милый, простой тон". В том же 1833 году он писал ей: "Ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской барышней". Потому и защищает Пушкин Татьяну, что
...в милой простоте Она не ведает обмана И верит избранной мечте...
Она "любит без искусства", "доверчива", "от небес одарена воображением мятежным, умом и волею живой, и своенравной головой, и сердцем пламенным и нежным". Главное же для Пушкина — "милая простота" Татьяны. Те самые условности света, которые заставят Онегина выстрелить в Ленского, не имеют для Татьяны значения. Она полюбила и знает, что полюбила навсегда; это дает ей право написать своему избраннику.
Отправлено: 25.02.12 19:27. Заголовок: Еще предвижу затрудн..
Еще предвижу затрудненья: Родной земли спасая честь, Я должен буду, без сомненья, Письмо Татьяны перевесть. Она по-русски плохо знала...
Эти строчки каждый раз заново удивляют. Как?! Татьяна — "русская душою", Татьяна с ее любовью к русским лесам, с ее няней, "выражалася с трудом на языке своем родном"? Как же она с няней разговаривала? С няней, конечно, по-русски – но, видимо, только с няней да с дворовыми. Читала Татьяна по-французски и по-английски, писать ей тоже было легче на чужом языке — так ее воспитали. Татьяна написала и сложила письмо в строфе XXI, кончающейся вопросом: "Татьяна! для кого ж оно?" Целых десять строф отделяют этот вопрос от самого письма. Пушкин описывает лицемерных светских красавиц, сообщает о своей нелюбви к ученым женщинам; обращается к "певцу пиров и грусти томной", поэту Баратынскому, с "просьбой нескромной": "чтоб на волшебные напевы переложил... страстной девы иноплеменные слова". Пушкин сознательно нагнетает тот трепет ожидания, которым уже охвачен читатель. Что же написала Татьяна Онегину? ЧТО и — КАК?! — если сам Пушкин не осмеливается "переложить" ее письмо "на волшебные напевы"? И вот, наконец, строфа XXXI — одна из самых нежных, и страстных, и сильных строф романа:
Письмо Татьяны предо мною; Его я свято берегу, Читаю с тайною тоскою И начитаться не могу. Кто ей внушал и эту нежность, И слов любезную небрежность? Кто ей внушал умильный вздор, Безумный сердца разговор, И увлекательный и вредный? Я не могу понять. Но вот Неполный, слабый перевод, С живой картины список бледный, Или разыгранный Фрейшиц Перстами робких учениц...
Письмо Татьяны пронизано тем же громадным чувством, о котором уже рассказывал нам Пушкин, и выражено теми же книжными словами, которые уже показал нам поэт: "несчастная доля", "души неопытной волненья", "то в вышнем суждено совете", "до гроба ты хранитель мой", "ты в сновиденьях мне являлся", "кто ты, мой ангел ли хранитель или коварный искуситель"... Более того, в письме есть места, прямо заимствованные из любимых книг Татьяны: недаром она бродила по лесам, "воображаясь героиней своих возлюбленных творцов", и "в забвенье" шептала "наизусть письмо для милого героя". Но в том-то и дело, что Пушкин сумел показать, как за книжными словами живет настоящее чувство. Татьяна прекрасно понимает, что поступок ее неприличен с точки зрения привычной морали окружающих людей:
Я к вам пишу — чего же боле? Что я могу еще сказать? Теперь, я знаю, в вашей воле Меня презреньем наказать.
Любой знакомый Татьяне молодой человек стал бы презирать ее за то, что она первая написала ему письмо. Любой — но не Онегин! Неопытная Татьяна ч у в с т в о м понимает людей лучше, чем умом, она знает: Онегин не такой, как все, для него не такое значение имеют законы света, он не осудит, не станет презирать ее, — ведь эта самая необычность Онегина и привлекла ее к нему! Она верит Онегину:
Но вы, к моей несчастной доле Хоть каплю жалости храня, Вы не оставите меня.
Когда читаешь книги гениальных писателей, испытываешь трепет перед необъяснимым чудом. Как, откуда, каким образом мог Толстой узнать, почувствовать и передать ощущения шестнадцатилетней девушки на ее первом бале? Кто дал Чехову этот дар проникновения в д у ш у женщины, ждущей ребенка, или в мучительную тоску старого извозчика, у которого вчера умер сын — и некому поведать свою печаль? Письмо Татьяны — одно из таких чудес. Оно все — порыв, смятение, страсть, тоска, мечта, и при этом оно все – подлинно, оно написано именно русской девушкой, начитанной и неискушенной, нежной и одинокой, чувствительной и застенчивой. Татьяна начинает свое письмо, как полагается: она обращается к Онегину на "вы", объясняет мотивы своего поступка:
Поверьте: моего стыда Вы не узнали б никогда, Когда б надежду я имела Хоть редко, хоть в неделю раз В деревне нашей видеть вас...
Как и всякий влюбленный человек, Татьяна невольно обманывает себя. Ей только кажется, что это — уже счастье: "хоть редко, хоть в неделю раз" видеть Онегина. Разумеется, ей не хватило бы встреч раз в неделю, душа ее слишком богата, ей надо или все — или ничего. Поэтому она и пишет, не в силах ждать, не в силах переносить неизвестность: может быть, Онегин тоже заметил, тоже полюбил ее. Тогда — счастье, тогда — полная радости жизнь. Если же нет — что ж, лучше горе, чем неизвестность. Татьяна пытается обмануть себя и в другом:
Зачем вы посетили нас? В глуши забытого селенья Я никогда не знала б вас, Не знала б горького мученья. Души неопытной волненья Смирив со временем (как знать?), По сердцу я нашла бы друга, Была бы верная супруга И добродетельная мать.
Верная супруга — кого? Петушкова? Скотинина? Да невозможно же это! Не могла Татьяна с ее пламенной душой, с ее "воображением мятежным" полюбить обыкновенного, низменного, средненького человека из окрестных поместий! Не могла — да и не хотела! Потому для настоящего человека есть радость и в неразделенной любви. Есть радость в "горьком мученье" — такая чиста огромная радость, какой никогда не узнать Ольге с Ленским при всем "благополучии" их любви. Татьяна и сама понимает, что обманывать себя незачем. Начав письмо спокойно, она через несколько строк сбивается на другой тон — взволнованный, страстный:
Другой!.. Нет, никому на свете Не отдала бы сердца я! То в вышнем суждено совете... То воля неба: я твоя...
В одном из пушкинских стихотворений есть такие строчки:
Пустое вы сердечным ты Она, обмолвясь, заменила...
Вот и Татьяна заменяет пустое "вы" сердечным "ты", сама не замечая этого, потому что слишком она полна своей любовью, своей печалью, своей надеждой... "Здесь не книга родила страсть, но страсть все-таки не могла не проявиться немножко по-книжному..."! Все, что пишет Татьяна Онегину, сбивчиво, искренне и... все-таки заимствовано из ее любимых романов:
...Я знаю, ты мне послан богом, До гроба ты хранитель мой... Ты в сновиденьях мне являлся... ...Ты чуть вошел, я вмиг узнала, Вся обомлела, запылала И в мыслях молвила: вот он! ...Ты говорил со мной в тиши, Когда я бедным помогала Или молитвой услаждала Тоску волнуемой души... ...Кто ты, мой ангел ли хранитель Или коварный искуситель...
Все это — признания любимых героинь Татьяны, их слова, их чувства — но, в то же время, это и чувства самой Татьяны, только выраженные заимствованными словами. Один — единственный раз прорывается ее собственная интонация:
Вообрази: я здесь одна, Никто меня не понимает...
Мы уже видели: ни мать, ни отец, ни Ольга, ни соседи, ни даже Ленский не в состоянии понять Татьяну. Ее может — и должен! – понять Онегин: не даром она так долго ждала его — "и дождалась!" А он не захотел, не сумел, испугался понять Татьяну. Пушкин не любит многоточий, он почти никогда не употребляет их в своей авторской речи. Но здесь — в концовке письма Татьяны — он три строчки из четырех заключает " многоточиями, и мы чувствуем смятение героини, мучительную смену тоски и надежды... И снова возникает это "вы" — как и в начале, неудавшаяся попытка сохранить спокойный, вежливый тон:
Кончаю! Страшно перечесть... Стыдом и страхом замираю... Но мне порукой ваша честь, И смело ей себя вверяю...
Письмо написано. Но нужно ведь еще решиться его отправить!
Татьяна то вздохнет, то охнет; Письмо дрожит в ее руке; Облатка розовая сохнет На воспаленном языке. К плечу г о л о в у ш к о й склонилась. Сорочка легкая спустилась С ее п р е л е с т н о г о плеча.
(Разрядка моя. — Н.Д.)
Пушкин не только понимает свою героиню, он любит и жалеет ее. Всего два слова: "головушка", "прелестного" — но за этими двумя словами — нежность и сочувствие. Наступило утро. Но Татьяна ничего не видит. "Она зари не замечает", и только появление няни прерывает ее задумчивость. Второй разговор Татьяны с няней снова удивительно точно рисует два совсем разных мира: молодой, яркий, влюбленный, мятущийся мир девушки и спокойный, медлительный, скучно–однообразный мир няни. Татьяна в волнении, речь ее прерывиста:
Не думай... право... подозренье... Но видишь... ах! не откажи.
Она просит няню послать "тихонько внука с запиской этой к О... к тому... к соседу..." А няня так далека от волнений любви, что ничего не может сообразить:
"Кому же, милая моя? Я нынче стала бестолкова. Кругом соседей много есть; Куда мне их и перечесть".
Кто же поймет Татьяну, с кем разделить чувства, переполняющие душу? Не с Ольгой же — она так спокойна и так прилично счастлива со своим Ленским! Нет, один Онегин может понять, один Онегин! И Татьяна отправляет письмо.
Отправлено: 25.02.12 19:28. Заголовок: Но день протек, и не..
Но день протек, и нет ответа. Другой настал: все нет как нет.
Татьяна изведала муку ожидания вполне. Уже и Ленский приехал, а от Онегина — никакой весточки. Так и представляешь себе мучительную тоску Татьяны, ее нетерпение, видишь, как она выглядывает из окна, прислушивается к каждому звуку, доносящемуся с дороги: не топот ли его коня?! А кругом — обычная жизнь:
Смеркалось; на столе, блистая, Шипел вечерний самовар, Китайский чайник нагревая; Под ним клубился легкий пар. Разлитый Ольгиной рукою, По чашкам темною струею Уже душистый чай бежал...
Пушкин умеет рассказать о будничном вечере в помещичьей семье так, что читателю кажется: сам он сидит в гостиной старого дома. Поэт замечает все милые мелочи быта: самовар, китайский чайник, душистый запах крепкого чая — но Татьяне не до того: она видит все это каждый день, ей опостылели и эти чашки, и эти разговоры — ее другое занимает; она, как миллионы девушек до и после нее, уносится мыслями в другой мир, уходит от привычного, обыденного, пишет на стекле заветный вензель... Когда чего-нибудь очень ждешь, всегда пропускаешь необходимую минуту, и это "что-то" совершается неожиданно. Так и Татьяна, прождав Онегина два дня, все-таки не была подготовлена к его приезду, все-таки восприняла топот его коня как что-то неожиданное, внезапное. Она в таком волнении, что бежит от Онегина — бежит, сама не зная куда; бежит от встречи, которой ждала с таким нетерпением... В глазах у нее мелькают предметы: "куртины, мостики, лужок...", она их не замечает:
Татьяна прыг в другие сени, С крыльца на двор, и прямо в сад, Летит, летит; взглянуть назад Не смеет; мигом обежала Куртины, мостики, лужок, Аллею к озеру, лесок, Кусты сирен переломала, По цветникам летя к ручью, И, задыхаясь, на скамью Упала...
В первый раз за все три главы Пушкин переносит о д н о слово в следующую строфу: "упала..." А до этого — нагромождение глаголов, выражающих движение: "летит, летит… обежала... переломала... летя... задыхаясь..." — и, наконец, "на скамью упала..." Что же такое — любовь, если она приносит такие муки? Может быть, лучше прожить жизнь спокойно, не зная ни ее быстролетных радостей, ни ее долгих мук? Вероятно, нельзя дать общего ответа на этот извечно мучающий людей вопрос. Татьяна, во всяком случае, предпочла беды и радости любви спокойному и рассудительному течению привычной жизни. Онегин — тот выбрал другое. Кто из них счастливее, кто богаче? Татьяне кажется, что весь мир перевернулся, все вокруг должно быть так же взволновано, так же взвихрено, как ее душа. Но – ничего подобного! жизнь идет своей чередой:
В саду служанки, на грядах. Сбирали ягоды в кустах И хором по наказу пели (Наказ, основанный на том, Чтоб барской ягоды тайком Уста лукавые не ели, И пеньем были заняты: Затея сельской остроты!)
В жизни часто случается такое: горе перемешивается с радостью, возвышенное с низким, громадные трагедии — с мелкими расчетами... Татьяну волнует одно: что скажет ей Онегин. А вот мать Татьяны обеспокоена совсем другим: чтобы все ягоды были собраны, чтобы ничего не попало крепостным девушкам. Татьяна не слушает песни девушек — ей не до нее. А песня эта прекрасна. Написал ее Пушкин в Михайловском — в то самое время, когда, надев красную рубаху, ходил на ярмарку слушать и записывать народные песни и сказки. Он подарил пачку записанных им песен собирателю народного творчества П.В.Киреевскому и предложил ему разобрать, "которые поет народ и которые смастерил я сам". Песня девушек в "Евгении Онегине" пронизана народным духом — и в этом ничего нет удивительного. Но Татьяне не до песен — ей лишь бы как-нибудь совладать со своим волнением, взять себя в руки. Вот, наконец, ей это удается — но, едва завидев Онегина, она снова теряет самообладание:
Пошла, но только повернула В аллею, прямо перед ней, Блистая взорами, Евгений Стоит подобно грозной тени, И, как огнем обожжена, Остановилася она.
Если бы у такого свидания были свидетели, они, без сомнения, не увидели бы в Онегине ничего особенного, никакого "блистающего взора", и нисколько он бы не напомнил "грозную тень". Это – восприятие Татьяны, романтической, влюбленной, страдающей, терзаемой раскаянием, надеждой, страхом. Пушкин довел до самой высшей точки напряжение героини, а вместе с ней и читателя. Но именно в этом самом месте, когда читателю уже не терпится узнать, что будет дальше, как сложатся отношения героев, Пушкин прерывает рассказ, со своим милым хитроватым юмором объясняя читателю:
Но следствия нежданной встречи Сегодня, милые друзья, Пересказать не в силах я; Мне должно после долгой речи И погулять и отдохнуть: Докончу после как-нибудь.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 69
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
