Отправлено: 27.02.12 21:49. Заголовок: Хорошо Ольге: она жи..
Хорошо Ольге: она живет, "как ландыш потаенный, незнаемый в траве глухой ни мотыльками, ни пчелой". Ей ничто страшное не снится, потому что она ни о чем серьезном, ни о чем трагическом никогда не задумывается. Хорошо Ольге... А так ли уж хорошо? Это ведь один из главных вопросов, которые задают себе люди во все времена: кому лучше жить – тому, кто не задумывается, дни его текут легко и однообразно, или тому, кто думает, страдает, радуется полной мерой? Кто счастливее — Гамлет или могильщик? Этот вопрос, казалось бы, никакого отношения не имеющий к "Евгению Онегину", обсуждался в одном девятом классе два урока подряд. Гамлет измучен мыслями и сомненьями, он задает себе бесконечные вопросы, ни на один из которых не может дать прямого и окончательного ответа, страдает и терзается, ничего не может для себя решить твердо и до конца... И вот в одну из самых страшных минут его жизни — на кладбище, у могилы Офелии, — он встречает могильщика. Тот прожил жизнь не задумываясь: копал могилы, нисколько не интересуясь, какие люди, страсти, мечты, идеи будут в них похоронены; для него в жизни все ясно, все просто и череп королевского шута Йорика, валяющийся на кладбище, для него просто ненужная кость; а для Гамлета — напоминание о величайшей беде человечества: смертности всех людей — даже самых умных, добрых, благородных. Кому же лучше — Гамлету или могильщику? Ответ на этот вопрос каждый выбирает для себя сам. Можно выбрать путь могильщика, можно — Гамлета. Первому, безусловно, легче, спокойнее, проще жить. Но счастливее ли? Жизнь второго полна страданий, но и радости его глубже, острее; да и в самом страдании его есть радость — оно дает познанье мира, то самое познанье, которое недоступно могильщику. Конечно, нелепо сравнивать Татьяну с Гамлетом – что может быть общего у наивной провинциальной девушки, выросшей в русской деревне XIX века, с титаническим характером эпохи Возрождения, с философом и мучеником — принцем Датским! А вот Пушкина и Шекспира можно сравнивать, можно ставить рядом – оба они задавали человечеству вопросы, мучающие нас до сих пор, — вопросы, на которые мы должны непременно ответить своей жизнью: будем мы мыслить или только существовать? В свое время, в своей деревне, среди своего окружения Татьяна бессознательно, но твердо выбирает путь трудный, мучительный, но богатый, а Ольга –легкий, радостный... и нищий. Каждому свое. События в романе развиваются — приближается самый острый момент развития сюжета, кульминация. Наступает утро 12 января по старому стилю — именины Татьяны. Пушкин начинает описывать этот день легко, весело, пародируя известную в его время всем оду Ломоносова "На день восшествия на престол Елизаветы Петровны" 1746 года:
Заря багряною рукою От утренних спокойных вод Выводит с солнцем за собою...
В молодости Пушкин подражал поэтам—классицистам, вполне серьезно писал, например, в "Кавказском пленнике":
Заря на знойный небосклон За днями новы дни возводит...
Теперь он не просто отказался от подражания классицизму, но и смеется над ним:
Но вот багряною рукою Заря от утренних долин Выводит с солнцем за собою Веселый праздник именин.
В этом пародийном четверостишии, слово "веселый" звучит насмешливо, тем более, что мы знаем: Татьяне вовсе не весело; Онегин тоже, скрепя сердце, согласился поехать на праздник — кто же будет здесь веселиться?
С утра дом Лариных гостями Весь полон; целыми семьями Соседи съехались в возках, В кибитках, в бричках и в санях. В передней толкотня, тревога; В гостиной встреча новых лиц, Лай мосек, чмоканье девиц, Шум, хохот, давка у порога, Поклоны, шарканье гостей, Кормилиц крик и плач детей.
Прочтем еще раз повнимательней эти строки. Что-то они нам напоминают — что именно? Да мы же только недавно читали:
Лай, хохот, пенье, свист и хлоп Людская молвь и конский топ...
Лай мосек, чмоканье девиц, Шум, хохот, давка у порога.,
Если сравнить эти строки из сна Татьяны и из описания собравшихся на бал соседей, сразу становится яснее, кто именно снился Татьяне и почему среди чудищ оказался Онегин. Тупые, ничтожные соседи Лариных только внешне походили на людей, а на самом деле вот они какие: "один в рогах с собачьей мордой, другой с петушьей головой... вот череп на гусиной шее вертится в красном колпаке..." Татьяна видела во сне не сказку, не просто ужасы, рожденные фантазией. Ее тонкий, хотя и суеверный ум не мог не оценить по заслугам окружающих жалких людей; она не смогла бы объяснить, конечно, почему ей кажется неизбежной ссора Онегина с Ленским, но ведь эта ссора и на самом деле была неизбежна: слишком холоден и себялюбив был Онегин, слишком наивен Ленский... Ничего таинственного, необъяснимого нет, оказывается, в сне Татьяны: просто любящее сердце помогло ей понять и предугадать приближение несчастья...
А чудовища из сна — вот они, наяву. И неизвестно еще, где они страшнее: С своей супругою дородной Приехал толстый Пустяков...
Всего две строчки сказаны о Пустяковых, а больше ничего и не нужно: супруга дородная, сам толстый, а фамилия чего стоит: Пу—стя —ков...
Первое, что приходит на память, — строчка Грибоедова: "Сам толст — его артисты тощи". Здесь тот же ненавистный и Пушкину, и Грибоедову тип: "хозяин превосходный" в отличие, например, от Чацкого, который именьем управляет "оплошно", мужиков не мучает. Нет, хозяин превосходный — тот, у кого мужики нищие. Фамилия объясняет, как он управляет своими мужиками: Гвоздин — от выразительного глагола гвоздить. Но этого мало. Среди гостей Лариных
Скотинины, чета седая, С детьми всех возрастов, считая От тридцати до двух годов...
Старый знакомый! Еще полвека назад Фонвизин в мечтах своих отнял имение у его сестрицы, Простаковой, да и самому Скотинину пришлось с опаской убраться восвояси, но ничего дурного с ним не приключилось: жив, здоров, обзавелся женой, многочисленными чадами, и действительно в его деревнях лучше живется свиньям, чем людям. А вот и молодежь:
Уездный франтик Петушков, Мой брат двоюродный, Буянов, В пуху, в картузе с козырьком (Как вам, конечно, он знаком)...
"Уездный франтик Петушков" — три слова, больше ничего не сказано. Но мы зрительно ощущаем этого пустопорожнего шалопая, с петушиным хохолком, в пестром одеянии, с дурным французским выговором и без единой мысли в голове. Буянов — герой поэмы Василия Львовича Пушкина "Опасный сосед". Поэтому наш Пушкин и называет его двоюродным братом, раз он — создание дяди. Но самая страшная фигура завершает галерею:
И отставной советник Флянов, Тяжелый сплетник, старый плут, Обжора, взяточник и шут.
Слова падают, как ядра: обжора, взяточник и шут! Грубые слова с грубыми звуками: ж, р, вз... и, наконец, короткое, как удар: ш у т! Флянов снова воскрешает в памяти знакомые лица: Фамусова с его важными заботами: "ешь три часа — а в три дни не сварится", "она не родила, но по расчету, по моему, Должна родить..."; его обожаемого дядю Максима Петровича, умевшего "подслужиться" перед царицей, а для низших — "тупеем не кивнуть". Конечно, и Фляков — взяточник для маленьких людей, шут — для знатных. Такой разнообразной компании не хватает, разумеется, и своего иностранца — вот он, тут как тут, "мосье Трике, остряк, недавно из Тамбова, в очках и в рыжем парике". Да еще с переделанной на подходящий к случаю лад модной песенкой в кармане! Поневоле посочувствуешь Онегину, не желавшему принимать участия в этом сборище! Современные Пушкину читатели возмутились тем что крестьянскую девушку он назвал девой ("в избушке, распевая, дева прядет..."), а дворянских барышень — девчонками ("Какая радость: будет бал! Девчонки прыгают заране..."). Пушкин знал, что им будут недовольны и читатели, и критики, когда писал эти строки, но все равно написал их. Он не боялся никаких нападок и умел стоять на своем. Здесь, в пятой главе, Пушкин в первый и единственный раз на протяжении романа употребляет глагол "кушать", получивший в наше время широкое распространение.
Какая радость: будет бал! Девчонки прыгают заране; Но кушать подали. Четой Идут за стол рука с рукой...
В наше время слово "кушать" стало вытеснять слово "есть" — и напрасно. Это влияние мещанского представления, что "есть" — грубо, некрасиво, а кушать –"культурно". Совсем как гоголевские дамы, которые вместо "я высморкалась" говорили изящно: "я облегчила свой нос посредством платка". Во времена Пушкина "кушать" было лакейское слово, его произносили слуги, приглашая к столу: "Кушать подано", подчеркивая этим словом свою приниженность и благоговение перед господами. Вот и здесь в повествование автора как будто врывается голос лакея: "Но кушать подали... " У нас слуг нет, господ тоже, нам незачем стыдиться нормального русского слова "есть" и заменять его жеманным "кушать" — ведь смешно и нелепо, когда взрослый дядя говорит о себе: "Я сегодня покушал..."!
А обед между тем в разгаре На миг умолкли разговоры; Уста жуют... ...Но вскоре гости понемногу Подъемлют общую тревогу. Никто не слушает, кричат, Смеются, спорят и пищат.
Отправлено: 27.02.12 21:51. Заголовок: Как мог чувствовать ..
Как мог чувствовать себя Онегин, попав на этот "пир огромный"? Мы еще во второй главе видели его отношение к соседям: он мчался из своего поместья куда глаза глядят, "лишь только вдоль большой дороги заслышит их домашни дроги". А здесь, у Лариных, все общество в сборе, несмотря на уверения Ленского, что никого не будет, только "своя семья"... Онегин раздражен, а туг еще Татьяна бледнеет и краснеет, чуть не плачет, чуть не падает в обморок — это совсем уж выводит Евгения из себя. Недовольство и раздражение Онегина понятны. Странно другое: рассердившись на Татьяну за "трагинервические явленья", Евгений тут же пожалел ее: "Он молча поклонился ей, но как-то взор его очей был чудно нежен..." Сложно это — движения человеческой души. Единственный человек, вызывающий у Онегина добрые чувства, —Татьяна. Он ощущает ее прелесть, его привлекает эта не похожая на обычных барышень девушка, но он сам себя отталкивает, запирается в крепости своего неверия, холодности, равнодушия... На одну только минуту Онегин позволил себе быть искренним, отдаться чувству, но он уже недоволен собой, растет его раздражение. Пир между тем подходит к концу, гости начинают развлекаться, кто как может:
Довольный праздничным обедом, Сосед сопит перед соседом; Подсели дамы к камельку; Девицы шепчут в уголку; Столы зеленые раскрыты...
Подобные развлечения надоели Онегину еще в Петербурге, а здесь и подавно. Гнев его снова обращается на Ленского:
К минуте мщенья приближаясь, Онегин, втайне усмехаясь, Подходит к Ольге. Быстро с ней Вертится около гостей... ...Все в изумленье. Ленский сам Не верит собственным глазам.
Что, собственно, произошло? Человек пригласил на вальс невесту друга — ни по каким светским канонам это не запрещено. Но здесь, в деревне, где так мало пищи для сплетен, это вызвало бурю пересудов... и раззадорило Онегина. Увидев, что его месть удалась, Онегин не остановился, как следовало бы, а продолжал развлекаться:
...Онегин с Ольгою пошел. Ведет ее, скользя небрежно, И наклонясь ей шепчет нежно Какой-то пошлый мадригал, И руку жмет — и запылал В ее лице самолюбивом Румянец ярче. Ленский мой Все видел: вспыхнул, сам не свой...
Хороша же Ольга! Уж ей-то, кажется, следовало бы знать любимого человека, понимать его состояние, бояться огорчить его. Ничуть не бывало! Она ведь любит Ленского потому, что никого другого нет под рукой, а вот подвернулся Онегин — и нисколько она не думает о своем возлюбленном, веселится, наслаждается успехом, ; пересудами соседей... Так из мелких, необдуманных эгоистических поступков Онегина и Ольги складывается трагедия. Далеко не всегда большие беды и большие радости происходят от крупных, значительных причин. Очень часто совсем мелкие, незаметные людские поступки приводят к огромным результатам — плохим и хорошим. Мы так часто забываем об этом, так часто не ведаем, что творим, а потом, когда опомнимся, поймем — уже поздно, уже принесли непоправимую беду другим или себе! Разве может смеющаяся Ольга представить себе, что вот сейчас, принимая приглашение Онегина на последний танец — котильон, она приближает трагическую развязку, что, может, из -за этого котильона Ленский через день будет убит? И Онегин, конечно же, не думает о последствиях, к которым приведет его "мщение". А тем между тем события развиваются, и направляет их не судьба, а сами люди. Наивный, восторженный, ничего в жизни не понимающий Ленский уничтожен, разбит, раздавлен изменой друга и невесты. Изменой! Иначе он не может назвать то, что происходит. Ведь его представление о жизни прямолинейно и кристально: "Он верил, что друзья готовы за честь его принять оковы", что возлюбленная глаз с него не будет сводить до могилы... Первое же столкновение его розовых мечтаний с жизнью разрушает весь его внутренний мир, красивый и хрупкий. Прав Ленский или неправ, когда так резко осуждает Ольгу:
Возможно ль? Чуть лишь из пеленок, Кокетка, ветреный ребенок! Уж хитрость ведает она, Уж изменять научена!
Ведь Ольга не хитрит, она как раз совершенно естественна: ей весело с Онегиным, она и веселится, ни о чем не думая, и вовсе не воспринимает это как измену. Ленский обвиняет Ольгу не в том, в чем она действительно виновата. Все гораздо проще, чем видится Ленскому, и в то же время сложней. Не происходит никаких громадных событий: измен, трагедий. События совсем незначительные: маленькое предательство, очень маленькое, и заключается оно не в том, что Ольга разлюбила Ленского и полюбила Онегина. Она просто не думает о Ленском, только и всего. Ленскому этого не понять; в романтическом мире бедного поэта нет серой краски, есть только розовая и черная. Для Ленского теперь наступила черная ночь. Все рухнуло...
... Пистолетов пара, Две пули — больше ничего — Вдруг разрешат судьбу его.
Так кончается пятая глава. Мир мечты приходит в соприкосновение с миром реальности — и разрушается. Это трагично, но неизбежно — поэтому, жалея Ленского Пушкин даже и здесь все еще чуть-чуть подсмеивается над ним: "две пули — больше ничего"; а что такое собственно, случилось? Ведь можно еще повернуть вспять, ведь завтра все забудут о событиях на балу, все пойдет по-старому — так считают и Онегин, и Ольга... Но так не может считать Ленский, а до его смятения, страданий, горести никому нет дела. На всем протяжении пятой главы сам Пушкин только раз предстал перед читателем — во время бала, чтобы напомнить о лирическом отступлении из первой главы, о "ножках... знакомых дам" и заявить:
С изменой юности моей Пора мне сделаться умней, В делах и слоге поправляться И эту пятую тетрадь От отступлений очищать.
В последних четырех главах действительно меньше отступлений, чем в первых четырех. Но Пушкин вовсе не собирается отказываться от них совсем. В пятой главе ему хотелось быть незримым — мы и не видели его, но чувствовали все время, что он рядом: любили его любовью, ненавидели его ненавистью, а ему этого и надо было.
Первое же столкновение его розовых мечтаний с жизнью разрушает весь его внутренний мир, красивый и хрупкий
Такое возможно только в 18 (плюс-минус лет), когда все воспринимается с известным юношеским максимализмом. С годами начинаешь смотреть на мир с долей - в лучшем случае - здорового цинизма. Или не начинаешь. Кстати, Гамлету, оказывается, 30 лет.
Отправлено: 02.03.12 22:41. Заголовок: Глава 6 Простимся ..
Глава 6
Простимся дружно, О юность легкая моя!
Там, где дни облачны и кратки, Родится племя, которому умирать не больно.
Петрарка
Эпиграф к шестой главе разбивает все наши надежды. Так нелепа и — внешне, во всяком случае, незначительна ссора Онегина и Ленского, что нам хочется верить: все еще обойдется, друзья помирятся, Ленский женится на своей Ольге... Эпиграф исключает благополучный исход. Дуэль состоится, кто-то из друзей погибнет. Но кто? Даже самому неискушенному читателю ясно: погибнет Ленский. Пушкин незаметно, исподволь подготовил нас к этой мысли. Случайная ссора — только повод для дуэли, а причина ее, причина гибели Ленского гораздо глубже, мы уже говорили о ней: Ленский с его наивным, РОЗОВЫМ миром не может выдержать столкновения с Жизнью. Онегин, в свою очередь, не в силах противостоять общепринятой морали, но об этом речь впереди. События развиваются своим чередом, и ничто уже не может остановить их. А внешне ничего особенного еще не произошло: Ленский уехал домой, но ни ни Ольга не придают этому значения. Онегин доволен своим мщением и не помышляет о последствиях "Оленька зевала, глазами Ленского искала"... Бал кончился, но дом Лариных еще полон чудовищами:
Все успокоилось: в гостиной Храпит т я ж е л ы й Пустяков С своей т я ж е л о й половиной, Гвоздин, Буянов, Петушков И Флянов, н е с о в с е м з д о р о в ы й, На стульях улеглись в столовой... (Разрядка моя. — Н.Д.)
Кто может помешать дуэли? Кому есть дело до нее? Все равнодушны, все заняты собой. Одна Татьяна страдает, предчувствуя беду, но и ей не дано угадать все размеры предстоящего . несчастья, она «только томится, тревожит ее ревнивая тоска, как будто хладная рука ей сердце жмет, как будто бездна под ней чернеет и шумит...» В ссору Онегина и Ленского вступает сила, которую уже нельзя повернуть вспять, — сила "общественного мненья". Носитель этой силы ненавистен Пушкину больше, чем Пустяков, Гвоздин, даже Флянов, – те только ничтожества, угнетатели, взяточники, шуты, а теперь перед нами — убийца, палач:
Зарецкий, некогда буян, Картежной шайки атаман, Глава повес, трибун трактирный, Теперь же добрый и простой Отец семейства холостой, Надежный друг, помещик мирный И даже честный человек: Так исправляется наш век!
На таких людях, как Зарецкий, стоит мир Петушковых и Фляновых; он — опора и законодатель этого мира, охранитель его законов и свершитель приговоров. В каждом слове Пушкина о Зарецком звенит ненависть, и мы не можем не разделять ее. Уже сама фамилия Зарецкого напоминает о Грибоедовском Загорецком и его характеристике: "лгунишка он, картежник, вор... при нем остерегись: переносить горазд и в карты не садись: продаст". Поначалу пушкинская характеристика как будто просто продолжает грибоедовскую: "некогда буян картежной шайки атаман, глава повес..." — но дальше Пушкин приоткрывает такие глубины мерзости, которые даже грибоедовскому герою не снились. Как много можно сказать в двух словах! Трибун — это блестящий оратор, человек, ведущий за собой единомышленников на битву за высокие идеалы; у Пушкине Зарецкий — трибун т р а к т и р н ы й... Если трибун – то трактирный, если отец семейства – то холостой, если "надежный друг, помещик мирный" — то в следующей строчке: "и даже честный человек" — такова сила пушкинского сарказма, что это даже убивает все предыдущие слова. Все противоестественно, античеловечно в Зарецком, и нас уже не удивляет следующая строфа, в которой выясняется, что и храбрость Зарецкого "злая", что "в туз из пистолета" он умеет попасть, но
в сраженье Раз в настоящем упоенье Он отличился, смело в грязь С коня калмыцкого свалясь, Как зюзя пьяный, и французам Достался в плен: драгой залог!
Честь, долг, патриотизм — все это недоступно Зарецкому. Он готов снова попасть в плен, чтобы только опять пьянствовать в долг у французского ресторатора! Многочисленные уменья Зарецкого — "весело поспорить, остро и тупо отвечать, порой расчетливо смолчать, порой расчетливо повздорить" — все эти уменья подлые, гнусные, но они ценятся тем обществом, в котором и Пушкину приходится жить! Даже Онегин, умный и благородный человек, не избегает Зарецкого: "Не уважая сердца в нем... он с удовольствием, бывало, встречался с ним..." Исследователи творчества Пушкина видят в Зарецком черты современника Пушкина, называвшего себя одно время его другом, а потом сеявшего клевету на поэта, — графа Федора Толстого, по прозвищу Американец, о котором мы уже говорили. Но в то же время Зарецкий гораздо больше, чем просто портрет знакомого Пушкина или даже чем тип современного Пушкину человека из общества. Идет время, меняется жизнь людей, общество, происходят величайшие социальные изменения, а психология человека меняется всего медленней. Когда мы сегодня читаем про Зарецкого, мы, конечно, не видим вокруг себя таких именно людей, но учимся у Пушкина отличать показное благородство от настоящего, честную храбрость от бесчестной, сдержанность чувств — от подлого умолчания, теплоту души — от прикрытого лакированной словесной добротой равнодушия... А Ленский именно Зарецкому поручает отвезти Онегину "приятный, благородный, короткий вызов иль «картель» (курсив Пушкина). Поэтический Ленский все принимает на веру, искренне убежден в благородстве Зарецкого, считает его "злую храбрость" мужеством, уменье "расчетливо смолчать" — сдержанностью, "расчетливо повздорить" — благородством... Вот эта слепая вера в совершенство мира и людей губит Ленского. Но Онегин! Он-то знает жизнь, он отлично все понимает. Сам говорит себе, что он
Был должен оказать себя Не мячиком предрассуждений, Не пылким мальчиком, бойцом, Но мужем с честью и с умом.
Пушкин подбирает глаголы, очень полно рисующие состояние Онегина: "обвинял себя", "был должен", "он мог бы", "он должен был обезоружить младое сердце..." Но почему все эти глаголы стоят в прошедшем времени? Ведь еще можно поехать к Ленскому, объясниться, забыть вражду — еще не поздно... Нет, поздно! Вот мысли Онегина:
"... в это дело Вмешался старый дуэлист; Он зол, он сплетник, он речист... Конечно, быть должно презренье Ценой его забавных слов, Но шепот, хохотня глупцов..."
Так думает Онегин. А Пушкин объясняет с болью и ненавистью:
И вот общественное мненье! Пружина чести, наш кумир! И вот на чем вертится мир!
Пушкин не любит нагромождения восклицательных знаков. Но здесь он венчает ими подряд три строки: вся его мука, все негодование — в этих трех восклицательных знаках подряд. Вот что руководит людьми: шепот, хохотня глупцов от этого зависит жизнь человека! Ужасно жить в мире, который вертится на злой болтовне! "Наедине с своей душой" Онегин все понимал. Но в том-то и беда, что умение остаться наедине со своей совестью, "на тайный суд себя призвав", и поступить так, как велит совесть, — это редкое уменье. Для него нужно мужество, которого нет у Евгения. Судьями оказываются Пустяковы и Буяновы с их низкой моралью, выступить против которой Онегин не смеет. Строчка "И вот общественное мненье" – прямая цитата из Грибоедова, Пушкин ссылается на "Горе от ума" в примечании. Но и предыдущая строчка отсылает читателя к монологу Чацкого:
Поверили глупцы, другим передают, Старухи вмиг тревогу бьют — И вот общественное мненье!
Мир, убивший душу Чацкого, всей своей тяжестью наваливается теперь на Онегина. И нет у него нравственных сил, чтобы противостоять этому миру, — он сдается. Ленский всего этого не понимает. Нарастает трагедия, а Ленский все еще играет в жизнь, как ребенок играет в войну, похороны, свадьбу, – и Пушкин с горькой иронией рассказывает об игре Ленского:
Теперь ревнивцу то-то праздник! Он все боялся, чтоб проказник Не отшутился как — нибудь, Уловку выдумав и грудь Отворотив от пистолета.
Ленский и будущую дуэль видит в романтическом книжном свете: обязательно "грудь" под пистолетом, Пушкин знает, как оно бывает в жизни, проще и грубей: противник метит "в ляжку иль в висок" — и это земное слово "ляжка" звучит страшно, потому что подчеркивает пропасть между жизнью, как она есть, и представлениями Ленского. И все-таки, если смотреть на вещи нормальными человеческими глазами, еще не поздно. Вот Ленский едет к Ольге — и убеждается, что она вовсе ему не изменила, что она
Резва, беспечна, весела, Ну точно та же, как была.
Ольга ничего не понимает, ничего не предчувствует, наивно спрашивает Ленского, зачем он так рано скрылся с бала...
Все чувства в Ленском помутились, И молча он п о в е с и л н о с... (Разрядка моя. — Н.Д.)
Романтический герой, каким видит себя Ленский, не может вешать носа — он должен заворачиваться в черный плащ и уходить, непонятый, гордый, таинственный... Но Ленский на самом деле — просто влюбленный мальчик, который не хотел видеть Ольгу перед дуэлью, а все-таки сам не заметил, как "очутился у соседок"; который "вешает нос" от малейшей неприятности, — таков он есть, таким видит его Пушкин. А самому себе он кажется совсем другим – грозным мстителем, который может простить Ольгу, но Онегина никогда:
Все эти громкие фразы Пушкин переводит на русский язык просто и в то же время трагически:
Все это значило, друзья: С приятелем стреляюсь я.
Вот так оно и бывает в жизни: надвигаются страшные события, их можно изменить, если люди приложат к этому усилия, но усилия не прикладываются — и события происходят неотвратимо. Если бы Ленский знал о любви Татьяны... Если бы Татьяна знала о назначенной назавтра дуэли... Если бы хоть няня сообразила рассказать Ольге, а та — Ленскому о письме Татьяны... Если бы Онегин преодолел свой страх перед общественным мненьем... Ни одно из этих "если бы" не осуществилось.
Отправлено: 02.03.12 22:43. Заголовок: Петр Ильич Чайковски..
Петр Ильич Чайковский — замечательный композитор, и опера его "Евгений Онегин" – прекрасное музыкальное произведение. Но, если мы хотим понять всю глубину пушкинского романа, нам непременно надо забыть либретто оперы – оно обедняет, а кое-где и прямо искажает текст Пушкина. Так происходит прежде всего с Ленским. В опере Ленский подан глубоко всерьез. Он стоит на авансцене в черном одеянии, снег падает на его плечи, и волшебная музыка заставляет нас не вслушиваться в стихи, которые он поет. В романе — все иначе. Пушкин сознательно снимает всякую романтическую окраску с поведения Ленского перед дуэлью:
Домой приехав, пистолеты Он осмотрел, потом вложил Опять их в ящик и, раздетый, При свечке, Шиллера открыл…
Что еще может читать перед дуэлью Ленский, кроме как духовного отца всех романтиков — Шиллера? Так полагается по игре, которую он играет сам с собой, но читать ему не хочется:
Владимир книгу закрывает, Берет перо; его стихи Полны любовной чепухи, Звучат и льются. Их читает Он вслух, в лирическом жару, Как Дельвиг пьяный на пиру.
Ведь Пушкин любит и жалеет своего героя, почему же он так странно говорит о его предсмертных стихах: "полны любовной чепухи", да еще и читает он их, "как Дельвиг"; это вызывает симпатию к Ленскому — но "как Дельвиг пьяный на пиру" – тут ведь уже насмешка слышится! И дальше Пушкин опять скажет шутливо:
Стихи на с л у ч а й сохранились; Я их имею; вот они: "Куда, куда вы удалились, Весны моей златые дни?.." (Разрядка моя. — Н.Д.)
Пушкин написал за Ленского блистательное роман¬тическое стихотворение — так думают некоторые литературоведы до сих пор. Так считал, видимо, и Чайковский, раз эти стихи вдохновили его на серьезную и грустную музыку. Так думал и Лермонтов: ведь он, в сущности, приравнивает к Ленскому самого Пушкина:
И он убит — и взят могилой, Как тот певец, неведомый, но милый, Добыча ревности глухой, Воспетый им с такою чудной силой...
(Лермонтов. "Смерть Поэта")
Для Лермонтова, который сам был еще и в 1837 году поэтом — романтиком, такое восприятие стихов Ленского естественно. Но сегодня с этими стихами, на мой взгляд, происходит недоразумение. Как можно не видеть в этих стихах п а р о д и и на романтизм? Они не только введены в роман насмешливо – об этом мы уже говорили, – но и самые стихи по своим поэтическим достоинствам невозможны, неприемлемы для зрелого Пушкина. В молодости Пушкин сам мог бы писать так туманно, неопределенно: "в глубокой мгле таится он" (день); но и тогда Пушкин старался не употреблять привычных, стертых, много раз употреблявшихся другими поэтами слов и образов. А у Ленского – подряд: златые дни, день грядущий, судьбы закон, луч денницы, таинственная сень, ранняя урна, рассвет печальный жизни бурной... Зрелый же Пушкин, автор пяти глав "Онегина" и "Бориса Годунова", давно отошел и от того стиля, и от тех слов, которые употребляет Ленский. Через несколько строф мы увидим, как Пушкин точно и зорко описывает дуэль, а Ленский, только что осмотрев пистолеты, пишет: "паду ли я, стрелой пронзенный"; ему точность описаний не важна. Пушкин не просто написал за Ленского стихи, но и ясно выразил свое отношение к ним. Он еще раз подчеркивает это отношение в строфе XXIII:
Так он писал темно и вяло (Что романтизмом мы зовем, Хоть романтизма тут нимало Не вижу я; да что нам в том?) И наконец перед зарею, Склонясь усталой головою, На модном слове идеал Тихонько Ленский задремал...
(Курсив Пушкина.)
То литературное направление, которое создал Пушкин, гораздо позднее стали называть критическим реализмом. Сам Пушкин называл его "истинным романтизмом", поэтому он и пишет, что не видит в стихах Ленского "романтизма... нимало". Так что же, Пушкин не любит Ленского, только и знает, что смеяться над ним, не верит его чувствам? Нет, конечно. И любит, и верит. Ленский предельно искренен в своих стихах, но искренности еще мало для того, чтобы создавать настоящее искусство. Поэзия Ленского несамостоятельна — это первый ее недостаток. Но и те высшие образцы, которым подражает молодой поэт, Пушкина не устраивают. В начале двадцатых годов Пушкин пользовался теми же рифмами, теми же поэтическими приемами, что и Ленский. Ведь и "Руслан и Людмила" и "Кавказский пленник", "Братья —разбойники", "Бахчисарайский фонтан" — романтические поэмы. Но уже в "Цыганах" Пушкин развенчал романтического героя, а теперь выступает против самого принципа романтической поэзии, подсмеиваясь над ней.
Ночь, проведенная Ленским перед дуэлью, характерна для мечтателя: Шиллер, стихи, свеча, "модное слово идеал"... Равнодушный Онегин "спал в это время мертвым сном" и проснулся, когда давно пора было выехать к месту дуэли. Собирается Евгений торопливо, но без всяких вздохов и мечтаний, и описывает Пушкин эти сборы очень коротко, четко, подчеркивая бытовые детали:
Он поскорей звонит. Вбегает К нему с л у г а француз Гильо, Х а л а т и т у ф л и предлагает И подает ему б е л ь е...
(Разрядка моя. — Н.Д.)
И вот они встречаются за мельницей — вчерашние друзья. Для секунданта Ленского, Зарецкого, все происходящее нормально, обычно. Он действует по законам своей среды, для него главное — соблюсти форму, отдать дань "приличиям", традиции:
В дуэлях классик и педант, Любил методу он из чувства, И человека растянуть Он позволял не как-нибудь, Но в строгих правилах искусства, По всем преданьям старины (Что похвалить мы в нем должны).
Пожалуй, нигде еще так не прорывалась ненависть Пушкина и к Зарецкому, и ко всему его миру, как в этой последней саркастической строчке: "Что похвалить мы в нем должны..." — что похвалить? И кто должен похвалить? То, что он не позволяет растянуть (страшное какое слово) человека не по правилам? Удивителен в этой сцене Онегин. Вчера у него не хватило мужества отказаться от дуэли. Его мучила со¬весть — ведь он подчинился тем самым "строгим правилам искусства", которые так любит Зарецкий. Сегодня он бунтует против "классика и педанта", но как жалок этот бунт! Онегин нарушает всякие правила приличия, взяв в секунданты лакея. "Зарецкий губу закусил", услышав "представление" Онегина, – и Евгений вполне этим удовлетворен. На такое маленькое нарушение законов света у него хватает мужества. И вот начинается дуэль. Пушкин страшно играет на словах "враг" и "друг". В самом деле, что они теперь, Онегин и Ленский? Уже враги или еще друзья? Они и сами этого не знают.
В р а г и стоят, потупя взор.
В р а г и! Давно ли д р у г о т д р у г а Их жажда крови отвела? Давно ль они часы досуга, Трапезу, мысли и дела Делили д р у ж н о? Ныне злобно, В р а г а м наследственным подобно, Как в страшном, непонятном сне, Они д р у г д р у г у в тишине Готовят гибель хладнокровно... Не засмеяться ль им, пока Не обагрилась их рука, Не разойтиться ль полюбовно? . , Но дико светская в р а ж д а Боится ложного стыда.
...Плащи бросают два врага. Зарецкий тридцать два шага Отмерил с точностью отменной, Д р у з е й развел по крайний след, И каждый взял свой пистолет.
(Разрядка моя. — Н.Д.)
Та мысль, к которой Пушкин подводил нас всем ходом событий, теперь сформулирована коротко и точно:
Но дико светская вражда Боится л о ж н о г о стыда.
(Разрядка моя. — Н.Д.)
Но ведь Пушкин сам стрелялся с Дантесом! Если он понимал бессмысленность дуэли, почему сам прибегнул к ней? Дуэль Онегина с Ленским имеет только то сходство с дуэлью Пушкина, что она происходит тоже зимой, почти в те же числа на такой же белый снег через десять лет после того, как написана шестая глава, прольется кровь Пушкина. Но причины дуэли разные, хотя, казалось бы, оба поединка происходят из-за женщины. Даже если не учитывать того, что за спиной Дантеса стоит царский двор, ненавидевший поэта и устроивший его травлю, даже если забыть об этом, Дантес действительно враг Пушкина, он оскорбил жену поэта, и Пушкин — рыцарь, благородная и мужественная личность — не мог смириться с оскорблением. Тут не было никакого л о ж н о г о стыда, а была оскорбленная честь. В дуэли же Ленского с Онегиным все нелепо, противники до последней минуты не испытывают друг к другу настоящей вражды: "Не засмеяться ль им, пока не обагрилась их рука?" Быть может, нашел бы Онегин в себе смелость засмеяться, протянуть другу руку, переступить через ложный стыд — все повернулось бы иначе. Но Онегин этого не делает, Ленский продолжает свою опасную игру, а в руках у секундантов уже не игрушки:
Вот пистолеты уж блеснули. Гремит о шомпол молоток. В граненый ствол уходят пули, И щелкнул в первый раз курок.
Пушкин описывает приготовления к дуэли с такой точностью, как будто составляет руководство по стрельбе. Если бы мы ничего не знали об оружии пушкинской эпохи и его применении, мы по одному этому описанию могли бы восстановить это оружие: молоток, забивающий шомпол; граненый ствол... "И щелкнул в первый раз курок" — какая безнадежность в этой строчке! В первый раз – когда заряжают, но он щелкнет и во второй раз — во время выстрела...
Вот порох струйкой сероватой На полку сыплется. Зубчатый, Надежно ввинченный кремень Взведен еще...
Мы видели игру слов "враг – друг" в описании подготовки к дуэли. Теперь, когда все уже готово, в последнюю минуту, Пушкин еще раз называет противников друзьями: Зарецкий, с удовольствием выполняя свои обязанности, "друзей развел по крайний след, и каждый взял свой пистолет".
"Теперь сходитесь". Хладнокровно, Еще не целя, два в р а г а Походкой твердой, тихо, ровно Четыре перешли шага, Четыре смертные ступени. (Разрядка моя. — Н.Д.)
Вот теперь они уже окончательно стали врагами. Уже идут, поднимая пистолеты, уже несут смерть... Так долго, так подробно Пушкин описывал подготовку к дуэли, а теперь все происходит с непостижимой быстротой:
Онегин выстрелил... Пробили Часы урочные: поэт Роняет молча пистолет,
На грудь кладет тихонько руку И падает...
Второй раз на протяжении всего романа Пушкин не заканчивает описание события в одной строфе, а резко переносит его в следующую. Так он сообщил нам смятение Татьяны перед свиданием с Онегиным:
И, задыхаясь, на скамью Упала.
Так он сообщает о смерти Ленского. Строфа кончается строчкой: "роняет молча пистолет" и запятой — у читателя есть еще надежда: может, ранен? Но строфа XXXI снимает надежду:
На грудь кладет тихонько руку И падает. Туманный взор Изображает смерть, не муку.
И вот здесь, перед лицом смерти, Пушкин уже очень серьезен. Когда Ленский был жив, можно было, любя, посмеяться над его наивной мечтательностью. Но теперь случилось непоправимое:
Младой певец Нашел безвременный конец! Дохнула буря, цвет прекрасный Увял на утренней заре, Потух огонь на алтаре!..
Те же самые слова, которые так любил бедный романтик: "младой", "буря", "увял", "потух огонь", – Пушкин отдает дань романтическому стилю Ленского, но уже в следующих строках пишет о его смерти по-своему, по–пушкински:
Недвижим он лежал, и странен Был томный мир его чела. Под грудь он был навылет ранен; Дымясь, из раны кровь текла.
Это не "стрелой пронзенный" — здесь абсолютная, почти научная точность описания: "под грудь он был навылет ранен" — и вместе с тем та мрачная торжественность, которую несет с собой смерть, высокие слова: "томный мир его чела..."
Тому назад одно мгновенье В сем сердце билось вдохновенье, Вражда, надежда и любовь, Играла жизнь, кипела кровь...
Если умирает старый, больной человек, — все равно ничего не может быть страшнее минуты, когда вот — только что он шевелился, дышал, глаза жили – и нет ничего: недвижим и холоден... Но когда это происходит с молодым, полным сил, только что блиставшим здоровьем и красотой...
Теперь, как в доме опустелом, Все в нем и тихо и темно; Замолкло навсегда оно. Закрыты ставни, окны мелом Забелены. Хозяйки нет. А где, бог весть. Пропал и след.
Сколько бы я ни перечитывала шестую главу, меня каждый раз заново поражает это сравнение погибшего человека с опустелым домом. И — главное – сразу за привычными, много раз использованными романтиками сравнениями: "цвет... увял", "потух огонь"...
Отправлено: 02.03.12 22:49. Заголовок: Мне всегда кажется, ..
Мне всегда кажется, что, горюя о Ленском, жалея его, Пушкин в шестой главе еще больше жалеет Онегина.
Приятно дерзкой эпиграммой Взбесить оплошного в р а г а; Приятно зреть, как он, упрямо Склонив бодливые рога, Невольно в зеркало глядится И узнавать себя стыдится... ... Но отослать его к отцам Едва ль приятно будет вам. Что ж, если вашим пистолетом Сражен п р и я т е л ь молодой..?
(Разрядка моя. — Н.Д.)
Так Пушкин возвращается к словам — антонимам: враг – друг, приятель. Так он, гуманист, разрешает проблему, волнующую людей всегда: имеет ли человек право лишить другого человека жизни? Достойно ли это — испытывать удовлетворение от убийства, даже если убит враг? Разумеется, Пушкин не говорит здесь об убийстве врага во время войны. Его волнует другое: личная вражда. Поставить врага в унизительное положение – да, это приятно. Но убить его, взять на себя единоличную ответственность за лишение человека жизни — нет! Даже если он твой враг — нет! А если друг?! Онегин получил суровый, страшный, хотя и необходимый урок. Перед ним — труп друга. Вот теперь окончательно стало ясно, что были они не врагами, а друзьями. Пушкин не только сам понимает мученья Онегина, но и читателя заставляет понять их:
Скажите: вашею душой Какое чувство овладеет, Когда недвижим, на земле Пред вами, с смертью на челе, Он постепенно костенеет, Когда он глух и молчалив На ваш отчаянный призыв?
Онегину невероятно тяжело. Но Зарецкого ничто не мучит. "Ну что ж? убит", — решил сосед.
Убит!.. Сим с т р а ш н ы м восклицаньем Сражен, Онегин с содроганьем Отходит и людей зовет. Зарецкий бережно кладет На сани труп оледенелый; Домой везет он с т р а ш н ы й клад. Почуя мертвого, храпят И бьются кони... (Разрядка моя. — Н.Д.)
В шести строчках два раза повторяется слово страшный. Пушкин нагнетает, сознательно усиливает тоску, ужас, охватившие читателя. Вот теперь уже ничего нельзя изменить; то, что произошло, необратимо. И никакие романтические слова так не передали бы ужаса происходящего, как бытовая деталь: "Почуя мертвого, храпят и бьются кони..." Ленский ушел из жизни, уходит и со страниц романа. Мы уже говорили о том, почему он погиб. Нет места романтике и романтикам в слишком уж трезвом и лишком низменном мире; Пушкин еще раз напоминает об этом, прощаясь с Ленским навсегда. Строфы XXXVI — УХХ1Х посвящены Ленскому — уже без малейшей шутливой интонации, очень серьезно. Какой был Ленский?
Во цвете радостных надежд, Их не свершив еще для света, Чуть из младенческих одежд, Увял!
Все в нем было прекрасно: "благородное стремление и чувств и мыслей молодых", и "бурные любви желанья, и жажда знаний и труда, и страх порока и стыда", и "сны поэзии святой"... Все это было прекрасно, но так недолговечно. В последний раз возникает в романе сопутствующая Ленскому стилистическая нота: все эти возвышенные слова — "жаркое волненье", "заветные мечтанья", "признак жизни неземной"... Розовый мир поэта исчезает — он не мог сохраниться в соприкосновении с окружавшим его миром пошлости. Для Ленского возможны были три пути: гибель; разрушение мечтаний — замена их будничной жизнью; и — третий — путь самого Пушкина, пересмотревшего свои романтические увлечения.
Быть может, он для блага мира Иль хоть для славы был рожден; Его умолкнувшая лира Гремучий, непрерывный звон В веках поднять могла...
Но путь к славе не легок и не прост; хватило бы у Ленского мудрости, воли, таланта, труда, чтобы идти этим путем?
А может быть и то: поэта Обыкновенный ждал удел... ...Во многом он бы изменился, Расстался б с музами, женился, В деревне, счастлив и рогат, Носил бы стеганый халат;
Узнал бы жизнь на самом деле... ...И наконец в своей постеле Скончался б посреди детей, Плаксивых баб и лекарей.
Ужасно подумать, что такая судьба могла ждать чернокудрого мечтателя — но что поделать, она не просто возможна, а даже наиболее вероятна. Ведь прочны только выстраданные, проверенные умом, сердцем, делом убеждения, а Ленский — то жил в выдуманном мире, любил выдуманную женщину...
Но что бы ни было, читатель, Увы, любовник молодой, Поэт, задумчивый мечтатель, Убит приятельской рукой!
Какое бы будущее ни предстояло Ленскому, Онегин отнял жизнь у человека, который мог быть счастлив. Пушкин ничего не говорит об Онегине, но мы неотступно думаем о нем. Как ему жить теперь в своем доме, где все напоминает о друге: вот здесь обедали вдвоем, в этой карете ездили к Лариным, об этих книгах говорили, из этого бокала любил он пить вино, здесь у камина сидел вечерами... Сколько должен был Онегин передумать, как истерзать себя за малодушие, за трусость, каким судом осудить? Пушкин не обвиняет Онегина, а объясняет нам его. Неумение и нежелание думать о других людях обернулось такой роковой ошибкой, что теперь Евгений казнит самого себя. И уже не может не думать о содеянном. Не может не научиться тому, чего раньше не умел: страдать, раскаиваться, мыслить... Так смерть Ленского оказывается толчком к перерождению Онегина. Но оно еще впереди. Пока Пушкин оставляет Онегина на распутье – верный своему принципу предельной краткости, он не рассказывает нам, как Ленского привезли домой, как узнала Ольга, что было с Татьяной... Все это мы отлично можем себе представить, зная характеры людей, близких Ленскому. А Пушкин не отвечает на наши вопросы:
Что —то с Ольгой стало? В ней сердце долго ли страдало, Иль скоро слез прошла пора? И где теперь ее сестра? И где ж беглец людей и света, Красавиц модных модный враг, Где этот пасмурный чудак, Убийца юного поэта?
Пушкин оставляет своих героев, чтобы встретиться с читателем лицом к лицу. Он обещает: "Со временем отчет я вам подробно обо всем отдам, но не теперь". И признается: "Хоть я сердечно люблю героя моего... но мне теперь не до него". Не до него — потому что настала пора рассказать читателю — другу об очень важных мыслях, чувствах, о новом понимании жизни, которое открылось Пушкину. Именно здесь, в конце шестой главы, после смерти Ленского, Пушкин прощается со своей молодостью. Это понятно: Ленский и есть молодость Пушкина, мечты, романтизм, восторженное отношение к жизни...
Лета к суровой прозе клонят, Лета шалунью рифму гонят, И я — со вздохом признаюсь — За ней ленивей волочусь... ...Другие, хладные мечты, Другие, строгие заботы И в шуме света и в тиши Тревожат сон моей души.
Плохо это или хорошо, когда уходит молодость, когда появляются "другие, хладные мечты, другие, стро¬гие заботы"? Есть радость и в мудрости, приходящей к человеку в зрелые годы, — если, конечно, она приходит. Ужасна потеря юных идеалов и мечтаний, когда вместо них ничего не обретаешь; когда жизнь кажется пустой, знакомой и неинтересной...
Так, полдень мой настал, и нужно Мне в том сознаться, вижу я. Но так и быть: простимся дружно, О юность легкая моя! Благодарю за наслажденья, За грусть, за милые мученья...
Разве легкая была у Пушкина юность? Неприязненное, почти враждебное отношение родного отца, шестилетняя ссылка, нападки литературных врагов, не¬довольство царя — у Пушкина было достаточно оснований считать свою юность трудной. Но он сам умел внести в свою вовсе не легкую жизнь светлое, веселое, радостное — и с этим умением он вступает в зрелость, об одном мечтая: чтобы сохранилось творчество.
Это написано в середине 1826 года, Не только молодость прошла — погибли и отправлены на каторгу люди, которых он уважал, друзья: нет Рылеева, Пестеля, в Сибири Пущин, Кюхельбекер. И сам он прошел через горе, разлуку, разочарование в людях – прошел и сохранил свою живую душу, и вдохновенье, и даже веселье...
Отправлено: 04.03.12 23:19. Заголовок: Хелга Спасибо за п..
Хелга Спасибо за продолжение!
цитата:
Когда мы сегодня читаем про Зарецкого, мы, конечно, не видим вокруг себя таких именно людей, но учимся у Пушкина отличать показное благородство от настоящего, честную храбрость от бесчестной, сдержанность чувств — от подлого умолчания, теплоту души — от прикрытого лакированной словесной добротой равнодушия...
Кстати, да. Такие типы, такие характеры - типичны не только для пушкинской эпохи - в любое время, в любом обществе, вокруг нас или даже в себе, увы, можно замечать какие-то похожие черты. Кстати, возвращаясь к Гамлету - и там Зарецкие...
цитата:
царский двор, ненавидевший поэта и устроивший его травлю
Я бы не обобщала так. Среди друзей Пушкина были и придворные - тот же Жуковский. Естественно, находились завистники, да обычные сплетники, готовые перемыть ближнему все косточки и т.д. Но уверена, что далеко не весь царский двор - в едином порыве - желал смерти Пушкину. Не думаю, что вообще желали его смерти, вот посплетничать были горазды - этого не отнять, причем у любого общества.
Увы, увы... Но хуже то, что эти Зарецкие столь влиятельны, что им трудно противостоять или игнорировать. Влиятельны, как змей, заползающий в мозг. Они с легкостью разрушают, не задумываясь о последствиях.
apropos пишет:
цитата:
Я бы не обобщала так. Среди друзей Пушкина были и придворные - тот же Жуковский. Естественно, находились завистники, да обычные сплетники, готовые перемыть ближнему все косточки и т.д. Но уверена, что далеко не весь царский двор - в едином порыве - желал смерти Пушкину.
Смерти никто не желал, думаю, но перемыть кости и наговорить гадостей - этого ведь не отнять. Опять же, не задумываясь о последствиях.
Вообще, читая книгу, перечитывая и слушая "Онегина", вдруг, и кажется, впервые настолько явственно ощутила героев поэмы совершенно живыми людьми. Сцена дуэли и все, что предшествует и следует за нею, потрясло.
цитата: царский двор, ненавидевший поэта и устроивший его травлю
Я думаю, эта фраза - дань времени. Хочешь не хочешь, приплети царизм и припечатай Хелга, ещё раз спасибо! Жду бумажную книгу. Моя будет 71 года издания. Теперь уж как следует посмакую валяючись))
Отправлено: 11.03.12 18:58. Заголовок: Г л а в а 7 Иль с..
Г л а в а 7
Иль с природой оживленной Сближаем думою смущенной Мы увяданье наших лет, Которым возрожденья нет?
...Я не люблю весны; Скучна мне оттепель; вонь, грязь — весной я болен; Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены. Суровою зимой я более доволен... —
так пишет Пушкин в стихотворении "Осень". В "Евгении Онегине" он подробно и грустно объясняет, почему не любит весну.
Гонимы вешними лучами, С окрестных гор уже снега Сбежали мутными ручьями На потопленные луга...
Когда смотришь на картины, написанные великими Мастерами, не только видишь то, что изобразил художник, но и кажется тебе, что слышишь: вздохи отца над вернувшимся блудным сыном у Рембрандта; грубый хохот рубенсовских героев; шелест травы на полотнах Моне и Левитана... Когда читаешь пушкинские пейзажи, не только представляешь их себе, но и в и д и ш ь, как бегут ручьи с холмов, как "еще прозрачные, леса как будто пухом зеленеют..."
Улыбкой ясною природа Сквозь сон встречает утро года...
Сквозь сон улыбаясь, просыпаются дети – вот и весенняя природа кажется ему ребенком, весело начинающим жить... И читатель настраивается на умиленно–восторженное восприятие весны, обновлен¬ной жизни... И кажется — улеглись зимние бури, сошел снег, повеяло теплом — и растворятся горести, забудутся несчастья... Но во второй строфе Пушкин сразу снимает наше умиленье:
Как грустно мне твое явленье, Весна, весна! пора любви!
Почему же грустно? Любить весну, радоваться свойственно человеческой природе, а тут вдруг – грустно!
С каким т я ж е л ы м у м и л е н ь е м Я наслаждаюсь дуновеньем В лицо мне веющей весны...
(Разрядка моя. — Н.Д.)
Пушкин, написавший эти строки, уже не тот, который весело, легко, задорно беседовал с нами на страницах первой главы. Прошло пять лет — и каких лет! "Беспечный, влюбчивый", двадцатичетырехлетний, писал он "строфы первые" в южной ссылке, не очень серьезно огорчаясь тем, что сослан, непобедимо веря, как и всякий очень молодой человек, что жизнь впереди — долгая и светлая. А жизнь не радовала. Одна ссылка сменилась другой; родной отец согласился следить за сыном; потянулись одинокие месяцы в Михайловском: зимние вечера при свечах в холодном, неудобном доме, и ни огонька кругом, и волки воют под самыми окнами, и только с няней можно перемолвиться добрым словом, и неизвестно, сколько лет еще сидеть здесь взаперти... Но в одиноком этом доме он писал:
Да здравствуют музы, да здравствует разум!.. ...Да здравствует солнце, да скроется тьма!
И еще:
Куда бы нас ни бросила судьбина, И счастие куда б ни повело, Все те же мы: нам целый мир чужбина, Отечество нам Царское Село.
Он сохранил бодрость и мужество, остался верен своим друзьям и своей молодости. А мысли у него были невеселые: мы знаем это из стихов Михайловского периода. Нечему было радоваться: что-то непонятное и страшное нависало над Россией, над Родиной — Пушкин, историк и философ, не мог этого не чувствовать. Друзья, братья: Пущин, Кюхель¬бекер, другие лицейские товарищи — шли на опасность, может быть, на гибель. От Пушкина скрывали существование тайного общества, но он чувствовал надви¬гающуюся грозу. Она разразилась, когда он работал над четвертой главой "Онегина". Мучительная неизвестность — что в Петербурге? Потом — письмо Жуковского о следствии по делу декабристов, о стихах Пушкина, найденных чуть ли не у каждого из подсудимых; известие о казни одних друзей, о ссылке на каторгу других: вызов в Москву и встреча с царем... Его везли в Москву "свободно, не в виде арестанта" (так было сказано в приказе), но в сопровождении фельдъегеря, и оставшаяся в Михайловском няня не знала, куда и зачем его повезли, металась в отчаянии. Разговор Пушкина с Николаем I широко известен. «Что сделали бы вы, если бы четырнадцатого декабря были в Петербурге?» — спросил царь. "Стал бы в ряды мятежников", — ответил поэт. Он был гражданином, этот легкий и веселый человек. Шесть лет назад брат императора Николая Александр I отправил Пушкина в ссылку за то, что он наводнил всю Россию возмутительными стихами". Тогда он написал оду "Вольность", и послание к Чаадаеву, и "Деревню"; он показывал знакомым в театре портрет Лувеля, убившего родственника французского короля, с надписью: "Урок царям" — но тогда он еще верил в конституционную монархию. В "Вольности" он прославлял Закон, которому должны подчиниться и цари и народы; в "Деревне" надеялся увидеть "рабство, падшее по манию царя".
За шесть лет он многое узнал, и передумал, и понял. В Михайловском он читал бесконечно, требовал от брата еще и еще книг; изучал "Историю государства Российского" Карамзина, думал над опытом русской истории. Незадолго до декабрьского восстания он кончил "Бориса Годунова" — трагедию, в которой главным героем стал народ.
Живая власть для черни ненавистна. Они любить умеют только мертвых, — говорил царь Борис в, его трагедии.
Александр Пушкин в 1825 году понял то, чего не могли понять люди XVII века, герои его трагедии: всякая царская власть ненавистна народу. Трагедия кончается сценой возведения на престол Самозванца, которого народ поддерживал, пока он воевал против царя Бориса. Бояре обращаются к народу: "Что ж вы молчите? кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!" Народ безмолвствует (выделено Пушкиным) Сначала Пушкин хотел кончить трагедию иначе: запуганный боярами народ кричит то, что от него требуют. Потом изменил концовку: в безмолвии народа он услышал ненависть и силу. Гаврила Пушкин, предок Александра, воюющий на стороне Самозванца, говорит в трагедии такие слова:
Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов? Не войском, нет, не польскою помогой, А мнением; да! мнением народным.
Мы не можем знать, о чем думал Пушкин, работая над своей трагедией осенью 1825 года, но мы знаем: он понимал, что всякая попытка захватить и сохранить власть без поддержки народа обречена на неудачу. "Сто прапорщиков не могут изменить государственный строй России", – сказал Грибоедов. Пушкин тоже пришел к той мысли. И все-таки ответил на вопрос царя: "Стал бы в ряды мятежников". Не мальчиком, не юношей — взрослым человеком разговаривал он с царем. Знал, какие последствия может иметь его ответ. И — сказал то, что думал. Не хотел и не мог иначе. Зачем ему было рисковать собой, ведь друзьям от этого не стало легче? Может, благоразумнее было промолчать или сказать царю что-нибудь более для него приемлемое? Что бы от этого изменилось? Изменилось бы то, что это был бы ответ другого человека, не Пушкина. Пушкин не мог ответить иначе, таков он был — и, написав Николаю I стихи, он поставил ему в пример Петра I и посоветовал:
Во всем будь пращуру подобен; Как он, неутомим и тверд. И памятью, как он, незлобен.
Царь не внял его советам. Он сам знал, как ему править Россией. Герцен писал об этом времени: "Одна лишь звонкая и широкая песнь Пушкина звучала в долинах рабства и мучений". Но и этой песне подрезали крылья: в Ленинграде, в Институте литературы, который чаще называется Пушкинским домом, хранится рукопись "Медного всадника", исчерканная красным карандашом царя, – "Медный всадник" не был напечатан при жизни автора. После его смерти Жуковский нашел у него в столе много стихов, о существовании которых даже самые близкие люди не знали. Десятую главу "Онегина" Пушкину пришлось сжечь — хранить ее было опасно. Молодость не вернешь — он это знал. Вспоминать о ней было тяжко: слишком многие люди приходили на память — те, о ком он позже скажет: "Иных уж нет, а те далече..." Но идеалам своей юности он остался верен — одинокий, измученный человек. Не случайно годы 1826—1830 биографы Пушкина называют годами странствий: он места себе не находил, тоскливо было ему жить — и преодолеть тягостные мысли было не так—то просто. Шестую главу "Онегина" он кончил в середине 1826 года и, хотя обещал читателям вернуться к своему герою, не возвращался к нему долго — трудное было время. Вот почему так грустно начинается седьмая глава; горькие мысли приходили ему на ум, когда он видел просыпающуюся весну:
Или с природой оживленной Сближаем думою смущенной Мы увяданье наших лет, Которым, возрожденья нет? Быть может, в мысли нам приходит Средь поэтического сна Иная, старая весна...
Отправлено: 11.03.12 19:01. Заголовок: Что же случилось с г..
Что же случилось с героями романа? Онегина нет — и где он, неизвестно. Ленский похоронен, на могилу его еще недавно "ходили две подруги... но ныне... памятник унылый забыт". Ольга вышла замуж. Пушкин рассказывает о ее судьбе неуважительно, насмешливо. Избранник Ольги не имеет никаких человеческих качеств: он "улан" — и только! От этого дважды повторенного чина "улан умел ее пленить, улан любим ее душою" пошлостью веет. Восторженный Ленский или бравый, вполне земной офицер – не все ли ей равно, в конце концов...
Мой бедный Ленский! за могилой В пределах вечности глухой Смутился ли, певец унылый, Измены вестью роковой... ...Так! равнодушное забвенье За гробом ожидает нас. Врагов, друзей, любовниц глас Вдруг молкнет. Про одно именье Наследников сердитый хор Заводит непристойный спор.
Татьяна бы не забыла Онегина. Татьяна могла выйти замуж, быть хорошей женой и даже полюбить другого человека, но у Татьяны все было бы настоящее: и горе, и радость, и любовь. А у Ольги — другая мораль, чем у Татьяны: ей, выходит, и правда, легче чем сестре: вот – поплакала, утешилась, вышла замуж, уехала с мужем в полк, опять поплакала, расставаясь с матерью и сестрой...
Но Таня плакать не могла; Лишь смертной бледностью покрылось Ее печальное лицо...
У Ольги впереди — ровный и легкий путь, без особых страстей и страданий. У Татьяны — и слезы, и горе, и неизвестность. Трудно, да и незачем доказывать, что ей живется на свете лучше, чем Ольге. Но — мы уже говорили об этом — что значит: лучше? Для одних людей путь Ольги бесспорно привлекательней, для других — все равно, все равно — путь Татьяны, как бы ни был он горек. И вот одна, одна Татьяна! ...И облегченья не находит Она подавленным слезам, И сердце рвется пополам.
Боль и тоска по Онегину еще осложняются тем, что
Она должна в нем ненавидеть Убийцу брата своего...
Для Ольги этих высоких моральных категорий не существует. Она живет по тем же привычным законам, что все люди вокруг: Зарецкий, Буянов, Пустяковы... Онегин убил Ленского не из —за угла, а на дуэли, в честном бою — такова уж судьба, что же Ольге ненавидеть Евгения? У Татьяны же, сверх общепринятой морали, есть еще та необходимая каждому человеку л и ч н а я мораль, которая не позволяет ей забыть, простить...
Поэта память пронеслась Как дым по небу голубому, О нем два сердца, может быть, Еще грустят... На что грустить?..
Д в а сердца! Два: Татьяны и Онегина. Потому что они двое и лучше, и чище, и глубже остальных людей. Белинский говорил об Онегине, что "он не был ни холоден, ни сух, ни черств, что в душе его жила поэзия и что вообще он не был из числа обыкновенных дюжинных людей". Он и Татьяна могли быть счастливы вместе. Но они не понимали ни друг друга, ни даже самих себя. Только теперь, когда Онегин далеко, Татьяна может, наконец, хоть немного узнать человека, которого она полюбила навсегда.
Был вечер. Небо меркло. Воды Струились тихо. Жук жужжал. Уж расходились хороводы; Уж за рекой, дымясь, пылал Огонь рыбачий...
Мы читаем это — такое поэтическое описание летнего вечера, и нам в голову не может прийти, что именно оно вызвало нападки на Пушкина: что это за предмет для поэзии — жук! Какую красоту можно найти в рыбачьем костре! "Все это — низкая природа; изящного не много тут", — эти слова Пушкину приходилось выслушивать не раз. Современники обвиняли его в грубости, в бедности воображения. По поводу седьмой главы было особенно много насмешек, толков и пересудов. Говорили — и далее в критических статьях рассуждали — о том, что Пушкин "исписался", что талант его иссяк... "Я очень люблю обширный план твоего "Онегина", но большее число его не понимают... Высокая поэтическая простота твоего создания кажется им бедностию вымысла", — так писал Пушкину талантливый поэт Баратынский, тот самый, к которому Пушкин обращался с просьбой помочь ему "переложить" письмо Татьяны "на волшебные напевы". А сам Пушкин говорил: "Поэзию же, освобожденную от условных украшений стихотворства, мы еще не понимаем". Даже многие друзья не понимали того, что сделал Пушкин для русской литературы. А он все шел своим путем, пока не поднялись новые друзья, ученики: Гоголь, позднее — Лермонтов, а за ним все те, кого мы сегодня называем классиками...
Летним вечером, бродя по окрестным лесам, Татьяна случайно заходит в поместье Онегина. Какая проза, казалось бы, окружает влюбленную девушку в этот возвышенный момент ее жизни:
К ней, лая, кинулись собаки. На крик испуганный ея Ребят дворовая семья Сбежалась шумно. Не без драки Мальчишки разогнали псов...
Но для Татьяны — а за ней и для Пушкина, за ним и для читателя все, что связано с Онегиным, окружено поэзией. Она на всю жизнь запомнит этот вечер: и собак, и мальчишек, и жука, и рыбачий костер... Прекрасное – вокруг нас; прекрасны не вымыслы, мечты романтиков, а сама жизнь "со всем холодом, со всею прозою и пошлостию", — такую именно жизнь, по словам Белинского, Пушкин описал в своем романе. И в этой будничной, простой жизни нашел красоту... Только теперь, войдя в опустелый дом Онегина, Татьяна начинает хоть по предметам, окружавшим Ев¬гения, знакомиться с его бытом:
Она глядит: забытый в зале Кий на бильярде отдыхал, На смятом канапе лежал Манежный хлыстик...
Из рассказа старой Анисьи Татьяна узнает те подробности жизни Онегина, которые уже знакомы читателю:
"...А вот камин; Здесь барин сиживал один. Здесь с ним обедывал зимою Покойный Ленский, наш сосед".
Пушкин передает народную речь очень экономно: всего два слова в непривычном виде: с и ж и в а л, о б е д ы в а л — и мы видим старую крестьянку с ее неторопливой певучей речью... В кратком рассказе Анисьи – вся деревенская жизнь Онегина: "Здесь почивал он, кофей кушал, приказчика доклады слушал и книжку поутру читал..." Влюбленной Татьяне, попавшей в дом Онегина, "все здесь кажется бесценным". Кабинет Евгения – совершенно такой, как десятки кабинетов модных молодых людей начала XIX века, но Татьяна впервые оказалась "в келье модной", и ее поражает все:
И вид в окно сквозь сумрак лунный, И этот бледный полусвет, И лорда Байрона портрет, И столбик с куклою чугунной Под шляпой, с пасмурным челом, С руками, сжатыми крестом.
А ведь в Онегине тоже живет романтик! Помните, еще в первой главе Пушкину нравилась его "мечтам невольная преданность"! И теперь мы видим в кабинете Евгения любимых героев романтической молодежи: Байрона и Наполеона. Пушкин тоже увлекался этими яркими личностями: в стихотворении "К морю", одном из последних своих романтических стихов, именно Байрона и Наполеона вспоминает он, прощаясь с морем. Но Пушкин преодолел и эту разновидность романтизма — эгоистическую, как и восторженную мечтательность Кюхли или Ленского; Пушкин пришел к трезвому и доброму взгляду на мир и людей. А для Онегина — такого, каким он жил в опустевшем теперь кабинете, – люди все еще делились на единиц и нулей, он все еще "глядел в Наполеоны". Конечно, неопытной, хотя и чуткой Татьяне не понять всего этого сразу, с одного взгляда на кабинет Онегина. Перед ней только приоткрывается его жизнь. Но, когда "через день... вновь явилась она в оставленную сень", когда погрузилась в книги Онегина, всмотрелась в его пометки на полях, — тогда Татьяна, впервые за мучительный год любви к Онегину, стала понемногу узнавать и понимать его.
…Чтенью предалася Татьяна жадною душой; И ей открылся мир иной
(Разрядка моя. Н.Д.)
Иной! Лучше или хуже, чем ее собственный, — это трудно определить сразу. Но, конечно, совсем другой, чем тот, в котором она жила до сих пор. Сказки и преданья, приметы, народные обычаи и "разговор благоразумный о сенокосе, о вине", сентиментальные романы с их дивными героями и жуткими злодеями — весь этот мир, знакомый Татьяне, вдруг обрушился. Поэмы и романы, найденные Татьяной в кабинете Онегина, были вовсе не похожи на то, что она читала раньше. Здесь были книги,
В которых отразился век И современный человек Изображен довольно верно С его безнравственной душой, Себялюбивой и сухой, Мечтанью преданной безмерно, С его озлобленным умом, Кипящим в действии пустом.
Эта характеристика современного Пушкину умного, так называемого передового и очень несчастливого человека может быть применена и к Онегину. Очень важно понять, почему душу современного ему человека Пушкин называет безнравственной. 'Он говорит об этой душе, что она "себялюбивая, сухая, мечтанью преданная безмерно" — где же безнравственность? Все дело в том, что у Пушкина была та самая личная мораль, которой обладала Татьяна и которой не хватало Онегину. Пушкин не ограничивался и не подчинялся удобной для всякой подлости и пошлости морали общества, в котором он жил. По его, пушкинской, морали себялюбие и душевная сухость – безнравственны. Потому что человек не для того живет на свете, чтобы любить одного себя. Потому что любить одного себя невозможно без того, чтобы ранить и убивать — пусть даже только духовно — других людей. В седьмой главе Онегин не появится перед читателем ни разу. Но мы не забываем о нем ни на минуту: он живет в любви Татьяны, в ее памяти, в ее пристальном внимании к вещам и книгам любимого человека, к каждому знаку, в котором
...Онегина душа Себя невольно выражает...
Трагедия, начавшаяся во время свидания в саду, углубленная смертью Ленского и отъездом Онегина, продолжается и теперь, когда его нет. "Получив посланье Тани, Онегин живо тронут был", но не смог преодолеть своего эгоизма, равнодушия, сухости и глухоты душевной... Он не сумел понять Татьяну и приблизиться к ней. Теперь Татьяна узнала Онегина — и тоже не сумела понять его. Мысли Татьяны о том, кого она полюбила, "по ком она вздыхать осуждена судьбою властной", — очень несправедливы, хоть во многом и верны:
Чудак печальный и о п а с н ы й, Созданье ада иль небес, Сей ангел, сей надменный бес...
(Разрядка моя. — Н.Д.)
Татьяна не умеет мыслить иначе, чем научили ее сентиментальные романы. Человек, по ее мнению, может быть или прекрасным, или злым, ангелом или бесом, созданьем ада или неба... А Пушкин знает, что добро и зло живут в одном и том же человеке; что один и тот же человек может быть прекрасным или отвратительным; что Онегин не демон и не святой; он человек, страдающий от своих ошибок и недостатков, одинокий, нуждающийся в любви и опоре... Татьяне кажется, что книги Байрона и французских писателей, найденные ею в кабинете Онегина, вполне исчерпывают и растолковывают характер их владельца.
Что ж он? Ужели подражанье, Ничтожный призрак, иль еще Москвич в Гарольдовом плаще, Чужих причуд истолкованье, Слов модных полный лексикон?.. Уж не пародия ли он?
Это очень горькие раздумья. Неужели тоска, разочарование Онегина — действительно, только подражание байроновским героям, в особенности Чайльд Гарольду? Да, "преждевременная старость души" – тяжелый крест не одного Онегина, а многих молодых людей и в России, в Западной Европе. Но разве страдания Онегина делаются от этого неискренними? Разве легче ему нести свое одиночество, равнодушие к радостям жизни, неудовлетворенность ее законами оттого, что эти же чувства испытывал Чайльд Гарольд? Книги помогали Онегину понять самого себя, но не приносили облегчения. И, уж конечно, он не подражал их героям, не был пародией — он искал забвения или совета, как избавиться от своей беды... Не может Татьяна, при всей тонкости ее души, понять всего этого. Ей недостает и жизненного опыта, и той культуры ума, которая позволила бы сделать правильные выводы из пометок Онегина на полях книг. Вот она и останавливается на горькой мысли: "Евгений — чужих причуд истолкованье... пародия".
Ужель загадку разрешила? Ужели слово найдено Часы бегут; она забыла, Что дома ждут ее давно...
(Курсив Пушкина.)
Да, не просто быть думающим, чувствующим, душевно богатым человеком. Ольга, например, отродясь бы не стала терзаться вопросами о том, что собой представляет ее избранник. Нравится — полюбила, не нравится — разлюбила. А Татьяне не нравится Онегин — такой, каким она его узнала вот здесь, в книгах. Но разлюбить его она уже не может, потому что, полюбив раз и навсегда, несет за него ответственность в своем сердце. Тем и отличается ведь настоящая любовь, что отвечаешь за того, кого любишь, — и никуда от этой ответственности не денешься. Может, если бы Татьяна смогла дольше пробыть наедине с самой собой в доме Онегина, глубоко погрузиться в его мир, — она бы больше поняла.
Отправлено: 11.03.12 19:05. Заголовок: Но именно в этот сам..
Но именно в этот самый момент глубокомысленные соседи решают, что ей пора замуж, и советуют старушке Лариной везти ее
В Москву, на ярманку невест! Там, слышно, много праздных мест.
Они даже добрые, эти соседи: предлагают матери Татьяны взаймы, беспокоятся, как бы девушка не осталась незамужней... Только доброта их – на свой манер: не понимают они другого счастья, кроме своего. Бедная, бескрылая доброта бедного, бескрылого мира. Но мир этот властвует над Татьяной, он постановил: ехать в Москву.
И Таня слышит новость эту. На суд взыскательному свету Представить ясные черты Провинциальной простоты, И запоздалые наряды, И запоздалый склад речей; Московских франтов и цирцей Привлечь насмешливые взгляды!.. О страх!
Принято считать, что молодость – самый легкий, беззаботный, свободный возраст. А ведь это не так. Очень много трудностей стоит перед человеком в юные годы: все еще неясно в жизни, и мучают бесчисленные вопросы: как сложится моя жизнь, кем я буду, найду ли свою любовь, свое счастье? Страшно за свое будущее; страшно быть не таким, как окружающие люди, а особенно — провинциальным, запоздалым, недостаточно модным... Всех этих мучений не избежала и Татьяна.
Куда, зачем стремлюся я? Что мне сулит судьба моя? —
спрашивает она себя, и не находит ответа, и боится ехать Москву, и жалко ей расстаться "с своими рощами, лугами", но в то же время и манит неизвестность, как всякого молодого человека: может, там, вдали, счастье?
Но лето быстрое летит. Настала осень золотая. Природа трепетна, бледна, Как жертва, пышно убрана...
Всего три строчки сказал Пушкин о своей любимой осени — а как по-новому, неожиданно и прекрасно, встает она перед читателем: "природа трепетна, бледна— тут и светлое осеннее небо, и дрожащие листья, и вой ветра, грозный, предвещающий недоброе... В пятой главе Пушкин не хотел соперничать с описавшим русскую зиму Вяземским. Здесь, в седьмой главе, он в восьми строках рисует зиму — и она именно русская:
Пришла, рассыпалась; клоками Повисла на суках дубов; Легла волнистыми коврами Среди полей, вокруг холмов... Слышите посвист и вой ветра, сыплющего снег, – преобладают звуки п —с —в... Это – начало зимы. А вот она уже утвердилась:
Брега с недвижною рекою Сравняла пухлой пеленою; Блеснул мороз. И рады мы Проказам матушки зимы. Не радо ей лишь сердце Тани.
Не рада потому, что обрывается привычная, милая жизнь, когда можно в любую минуту выскочить на крыльцо "морозной пылью подышать", когда полагается первым снегом с кровли бани умыть лицо, плеча и грудь", — эта жизнь уходит, а что впереди? Описание отъезда Лариных, разумеется, было воспринято многими современными Пушкину критиками как непристойное нарушение поэтических норм. Но мы уже знаем, что Пушкин не боялся критиков.
Отъезда день давно просрочен, Проходит и последний срок. Осмотрен, вновь обит, упрочен Забвенью брошенный возок. Обоз обычный, три кибитки Везут домашние пожитки, Кастрюльки, стулья, сундуки, Варенье в банках, тюфяки. Перины, клетки с петухами, Горшки, тазы еt сеtеrа, Ну, много всякого добра. И вот в избе между слугами Поднялся шум, прощальный плач: Ведут на двор осьмнадцать кляч...
Если бы таким образом описывался выезд старой помещицы Лариной, над которой автор смеется, — тогда критики ничего не могли бы возразить. Но, кроме старушки Лариной, на "осьмнадцати клячах", с кастрюльками, горшками и тазами отправляется в Москву героиня романа, прекрасная возвышенная девушка, да еще влюбленная, да еще несчастная, — этого не только враги Пушкина, но и многие друзья не могли ни понять, ни принять. Как — на фоне бранящихся баб, бородатого форейтора, прощающейся с барами челяди – героиня произносит романтическую речь:
"Простите, мирные места! Прости, приют уединенный! Увижу ль вас?.." И слез ручей У Тани льется из очей.
Голос автора, такой веселый в первых главах, теперь звучит грустно. Российские дороги, немало измучившие поэта, не меняются со времени Соловья – разбойника и — так думает Пушкин — если изменятся, то "лет через пятьсот". Тогда наступит блаженство:
Шоссе Россию здесь и тут. Соединив, пересекут, Мосты чугунные чрез воды Шагнут широкою дугой, Раздвинем горы, под водой Пророем дерзостные своды, И заведет крещеный мир На каждой станции трактир.
Это не насмешка — про трактир, это стон человека, много ездившего по стране, где
Трактиров нет. В избе холодной Высокопарный, но голодный Для виду прейскурант висит И тщетный дразнит аппетит.
Мне всегда страшно и больно думать, что такому человеку, как Пушкин, столько приходилось терпеть простых земных неудобств: писал он своего "Онегина" при жалкой свечке, умывался из ковшика, ездил в неудобных повозках, тащили его полудохлые клячи, медленно нестерпимо — да еще ругань станционных смотрителей, да еще перекусить негде: "трактиров нет"... А у нас все есть, только работать так, как Пушкин, мы не умеем. И все-таки, несмотря на грустный жизненный опыт, на потери и беды, на крайнюю неопределенность в будущем, все-таки Пушкин не расстается с милым своим юмором, с веселой насмешкой: "сельские циклопы" (он имеет в виду кузнецов) у него благословляют "колеи и рвы отеческой земли", поскольку им достается немалый заработок при починке непрерывно ломающихся колясок и карет; зимняя дорога у него гладка, "как стих без мысли, в песне модной". И только над бедной Татьяной он не смеется, а сочувствует ей:
...наша дева насладилась, Дорожной скукою вполне: Семь суток ехали оне.
Отправлено: 11.03.12 19:21. Заголовок: И тут же делится с ч..
И тут же делится с читателем своей радостью — так ему было одиноко в Михайловском, и вот, наконец, увидел он Москву:
Ах, братцы! как я был доволен, Когда церквей и колоколен, Садов, чертогов полукруг Открылся предо мною вдруг! И после интимного, чуть насмешливого тона торжественные, возвышенные строки о Москве:
Как часто в горестной разлуке, В моей блуждающей судьбе, Москва, я думал о тебе! Москва... как много в этом звуке Для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось!
Пушкин умел отделять парадный, казенный патри¬отизм царских манифестов и светских раутов от тог народного патриотизма, который живет в душе каждого честного человека и который через полвека воплотил Толстой в "Войне и мире". И кто знает — не выросла ли поразительная сцена, когда Наполеон ждет депутацию бояр с ключами от города, из коротких пушкинских строк:
Нет, не пошла Москва моя К нему с повинной головою. Не праздник, не приемный дар, Она готовила пожар Нетерпеливому герою...
Москва пушкинской эпохи — торговый город, обиталище старого российского барства, "ярманка невест" — описана с исчерпывающей полнотой: в девяти строчках Пушкин только перечисляет то, что видит Татьяна из окна возка: "будки, бабы, мальчишки, лавки, фонари, дворцы, сады, монастыри" и т. д. В этом списке — все противоречия большого города: рядом оказываются дворцы — и лачужки, купцы — и монастыри, аптеки — и магазины моды... Но "бульвары, башни, казаки" — все это героиня Пушкина видит из окна. А тот мир, в котором ей предстоит жить, напоминает знакомое окружение — Петушковых, Гвоздиных и прочих... Мы еще не говорили об эпиграфах к седьмой главе. Их три, и все они обращают наше внимание на Москву. Татьяна приедет в этот город только к концу главы, — до этого произойдут многие важные события: известие о замужестве Ольги; знакомство Татьяны с книгами Онегина, а следовательно, и с его внутренним миром; прощанье Татьяны с вольной деревенской жизнью... Все это очень важно. Но самое главное в седьмой главе — все-таки московская жизнь. В пушкинском плане седьмая песнь называется "Москва". Три эпиграфа, каждый по-своему, раскрывают отношение Пушкина к старинному русскому городу.
Москва, России дочь любима, Где равную тебе сыскать?
Дмитриев
Это – серьезный и восторженный отзыв поэта о городе, перед которым можно и нужно преклоняться, имя которого напоминает героические страницы русской истории. Второй эпиграф: "Как не любить родной Москвы?" – Баратынский. Можно принять его всерьез, если помнить предыдущий эпиграф из Дмитриева. Но можно понимать его и как переход к следующему, явно издевательскому эпиграфу из Грибоедова: "Гоненье на Москву! что значит видеть свет! Где ж лучше? Где нас нет". В сознании Пушкина живут две Москвы: величественная, народная, героическая — и барская грибоедовская Москва, над которой он смеется. Быт московского барства хорошо знаком Пушкину. Эти старые полуживые княжны, "простертые на диванах" и живущие событиями полувековой давности; их престарелые слуги, вяжущие чулки в передних, чтобы хоть как-то заполнить тупое свое безделье; эти жеманные восклицания на "смешенье языков: французского с нижегородским" — все это Пушкин помнит с детства. Но Пушкин не только подсмеивается над московской престарелой барышней — теткой Татьяны — он еще и жалеет ее. Весь век свой прожить вот так — воспоминаниями о бывшем Грандисоне, который теперь сына женил; весь век свой ничего не знать, кроме сплетен, ничего не уметь — только кокетничать в молодости да сватать в старости — ведь это жалкая жизнь!
Здесь, в этом новом для Татьяны мире московского барства, люди тоже не злые, а скорее даже приветливые славные — пока каждый из них существует сам по себе. Вот тетушка Татьяны вспоминает возлюбленного своей молодости, жалуется на больную одинокую старость. Вот родственницы ласково встречают Татьяну и твердят то, что во все эпохи повторяют взрослые, видя выросших детей:
"Как Таня выросла! Давно ль Я, кажется, тебя крестила? А я так на руки брала!"... ...И хором бабушки твердят: "Как наши годы —то летят!"
Казалось бы, славные, простые люди. Но в пушкинской интонации начинают звучать и злость, и гнев:
Но в них не видно перемены; Все в них на старый образец... ...Все белится Лукерья Львовна, Все то же лжет Любовь Петровна, Иван Петрович так же глуп, Семен Петрович так же скуп, У Пелагеи Николаевы Все тот же друг мосье Финмуш, И тот же шпиц, и тот же муж...
Это восприятие — не Татьяны, которая была ма¬ленькой девочкой, когда видела в последний раз своих родственников и не помнит их совсем. Это — восприятие Пушкина. Не так уж безобидны эти бабушки, такие милые по отношению к своей родне. Ведь именно они объявили безумным Чацкого, изгнали его из Москвы... Пушкин сознательно напоминает читателю "Горе от ума": "Все тот же шпиц и тот же муж" — почти цитата из комедии Грибоедова. О московском барстве Пушкин скажет очень мало — он только напомнит, что есть пьеса, в которой описаны эти самые люди в эту самую эпоху... Почему получается, что человек, сам по себе и не вредный, а даже добрый, оказывается страшен, когда объединяется с подобными себе против чуждого нового, молодого движения? Ведь и Фамусов у Грибоедова не тиран, не деспот, а любящий отец, хлебосольный хозяин — а вот именно он оказывается во главе травли Чацкого! Пушкин знает: "человек по природе своей добр" — так говорил великий французский просветитель Жан Жак Руссо. Возможности, заложенные в каждом человеке, прекрасны, но как осуществить их в мире зла и лицемерия? Из любой Лукерьи Львовны мог бы выйти отличный человек, и даже — из Молчалина. Но условия жизни, среда, законы общества сформировали в этих людях качества отвратительные и заглушили добрые. И едва они оказываются все вместе, каждый из них перестает быть человеком, личностью, превращается в часть машины, именуемой обществом... Сельские дворяне все-таки лучше. Они что-то понимают хоть в сенокосе, у них общие обычаи с народом, в их среде могла вырасти такая богатая и цельная личность, как Татьяна. А здесь, в Москве, "младые грации" все на одно лицо, все сначала находят Татьяну странной,
Потом, покорствуя природе, Дружатся с ней, к себе ведут, Целуют, нежно руки жмут, Взбивают кудри ей по моде, И поверяют нараспев Сердечны тайны, тайны дев...
Что ж, это все само по себе не так уж худо, если бы не одно, как будто вскользь брошенное Пушкиным замечание:
Текут невинные беседы С прикрасой легкой клеветы.
А главное, что же находит Татьяна в этом мире, представлявшемся ей таким ярким, умным, блестящим?
Татьяна вслушаться желает В беседы, в общий разговор; Но всех в гостиной занимает Такой бессвязный, пошлый вздор; Все в них так бледно, равнодушно; Они клевещут даже скучно... ...И даже глупости смешной В тебе не встретишь, свет пустой.
Читая эту строфу, я всегда вспоминаю человека гораздо старше Татьяны, и умней, и образованней ее, вот так же, с широко открытыми глазами вошедшего впервые в светскую гостиную — только петербургскую — и все мечтавшего услышать свежие слова, умные мысли... Это — Пьер Безухов. Ничего, конечно, общего нет — только одно: тяжко живому, светлой души человеку в этом мире бездушия! Разумеется, Татьяна не могла понравиться людям, воплощающим этот мир. "Архивны юноши толпою на Таню чопорно глядят и про нее между собою неблагосклонно говорят", — можно себе представить, что это в большинстве своем за юноши, если "служить в архивах" Чацкому советовал Молчалин! Но Пушкин верен себе: и здесь, в московской гостиной, он посылает на помощь Татьяне своего друга:
У скучной тетки Таню встретя, К ней как - то Вяземский подсел И душу ей занять успел...
Конечно, яркие, умные, добрые люди встречаются изредка и здесь. Но их немного, им тоже тоскливо... И не может Татьяна, привыкшая к свободной жизни и естественным человеческим отношениям, смириться с московской шумной и бестолковой жизнью, с показными чувствами, с миром, где
...кажут франты записные Свое нахальство, свой жилет И невнимательный лорнет,
где Шум, хохот, беготня, поклоны, Галоп, мазурка, вальс... —
вот и все, чем живут люди. Вероятно, Ольге было бы весело на московском бале. На нее, должно быть, обратились бы и "дам ревнивые лорнеты", и "трубки модных знатоков из лож и кресельных рядов". Ольга ведь и в деревне жила поверхностной жизнью, какая царствует в Москве. Но Татьяна знает иную жизнь: мечты, глубокие и сложные мысли, серьезные чувства, настоящие страдания и подлинные радости.
Ей душно здесь... она мечтой Стремится к жизни полевой, В деревню, к бедным поселянам... ...Ив сумрак липовых аллей, Туда, где он являлся ей.
(Курсив Пушкина.)
И вот в такую минуту, когда "мысль ее далече бродит; забыт и свет и шумный бал", — в жизнь Татьяны входит то, что любая из присутствующих в зале женщин, молодых и старых, красивых и некрасивых, умных и глупых, назвала бы счастьем:
А глаз меж тем с нее не сводит Какой — то в а ж н ы й генерал.
(Разрядка моя. — Н.Д.)
В либретто оперы "Евгений Онегин" генералу дана звонкая оперная фамилия Гремин, и он даже впрямую объясняет зрителю, как любит Татьяну и как она зажгла его жизнь. Ничего этого у Пушкина нет. О муже Татьяны мы узнаем мало — меньше, чем об Ольге, меньше даже, чем о Зарецком, — и это тоже явное нарушение существовавших до Пушкина литературных норм: как-никак, муж героини — значительное лицо, а ему не дается даже фамилии, даже возраста. Представление о муже Татьяны как о старом человеке тоже порождено оперой. Пушкин — здесь, в седьмой главе, — не дает никаких указаний на его возраст. Он вообще определяет генерала только двумя словами: важный" — это восприятие тетушек, и "толстый" — это восприятие Татьяны. Но толстым ведь может быть и не старый человек! Более подробно мы вместе с Пушкиным будем говорить о супруге Татьяны в связи с восьмой главой Сейчас нас волнует другое.
Но здесь с победою поздравим Татьяну милую мою И в сторону свой путь направим, Чтоб не забыть, о ком пою... Да кстати, здесь о том два слова: Пою приятеля младого И множество его причуд. Благослови мой долгий труд, О ты, эпическая муза! И, верный посох мне вручив, Не дай блуждать мне вкось и вкривь. Довольно. С плеч долой обуза! Я классицизму отдал честь: Хоть поздно, а вступленье есть.
(Курсив Пушкина.)
Удивительно верен себе Пушкин! Вдруг в конце п р е д п о с л е д н е й главы он пишет — по всем правилам классицизма — вступление!
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 242
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
