Виньетка 1 Название: Пренеприятное известие Автор: Элайза Размер: мини Жанр: сценка из супружеской жизни Рейтинг: G Герои: Элизабет, Дарси Первоисточник: "Гордость и предубеждение" Аннотация: попытка представить, как бы мог выглядеть диалог между супругами Дарси при получении некоего неизбежного, хоть и не слишком приятного для обоих известия :)
Комментарии: Поддавшись всеобщему творческому настроению (здесь уже многие писали о том, что это очень заразно :))), решила внести свою скромную лепту в создание отечественного ГиП-фикшена, раз уж не смогла из-за дефицита времени поучаствовать и от души оторваться в создании "Переполоха". Сразу оговорюсь, что я не писатель и никогда им не буду ;), поэтому даже и не замахиваюсь на роман или иное какое макси, и не думаю, что у этой зарисовки будет какое-то продолжение. В свое оправдание могу только сказать, что это мой первый писательский опыт (и, скорей всего, последний. :)) Иными словами, никаких писательских амбиций не имею и иллюзий относительно себя не питаю, так что любая критика и метание тапков и помидоров только приветствуются; единственная просьба - чтобы помидоры, по возможности, были свежими, а не гнилыми. :)))
Виньетка 2
Название: Благая весть
Размер: Думала, что будет мини, но словоблудие не позволило. Миди, стало быть. Жанр: Виньетка Рейтинг: PG Герои: Джорджиана, Элизабет, Дарси Первоисточник: "Гордость и предубеждение" Аннотация: Жизнь в Пемберли глазами Джорджианы и ее реакция на некую весьма важную для четы Дарси новость… Комментарии: С благодарностью apropos, без которой этот фанфик никогда бы не был дописан… : На сайте: http://apropospage.ru/fanfiction/fan06/fan601.html http://apropospage.ru/fanfiction/fan06/fan611.html
была еще задумка написать небольшое мини с POV Джорджианы
Это было бы чудесно!
Элайза пишет:
цитата:
то, что я наваяла, с ходу "покусившись на святое" , не вызвало у вас отторжения и резкой критики
Такого и быть не могло! Как можно критиковать столь очаровательное мини-произведение? Пишешь ты отлично: стиль замечательный, фантазия великолепная, у текста сплошные художественные достоинства. В нем все: и юмор, и лирика, и образность.
Элайза "Пренеприятное известие" стало приятным открытием для нас - читателей. Замечательная семейная сценка супругов Дарси, легкое подтрунивание друг над другом, которое Элайза так здорово озвучила. Спасибо, присоединяюсь к отряду ждущих продолжения.
Элайза всеми все сказано! П.С. Мне помидоров жааалко, вот еще делиться и кидаться, и не-по-ду-маю! мы все хором попросим чтобы она(муза) поскорее к тебе летела
Джорджиана играла Бетховена. Тонкие пальчики с привычным проворством бежали по клавишам, стараясь придерживаться указанного темпа - allegro ma non troppo – «быстро, но не слишком»; короткие темно-русые локоны, счастливо избежавшие участи своих более длинных собратьев, аккуратно собранных в тугой узел на затылке, трогательно подрагивали у висков в такт музыке; большие бархатисто-карие глаза то и дело внимательно взглядывали на пюпитр, стремясь не пропустить ни единой ноты; и вся ее хрупкая, по-девичьи изящная фигурка, казалось, слившаяся в единое целое с великолепным бродвудовским инструментом, являла собой воплощение самого прилежного усердия, самой серьезной сосредоточенности; но мысли ее при этом витали где-то очень, очень далеко… Впрочем, она и сама затруднилась бы сказать, о чем именно думает и чем полнится сейчас ее сердце – ибо это был сумбурный, почти бессвязный калейдоскоп воспоминаний, переживаний, настроений, перетекающих друг в друга плавно и незаметно, совсем как витиеватая вязь нежных и напевных мелодий, из которых соткан причудливо-переливчатый узор первой части 20-й бетховенской сонаты соль мажор. События трехлетней и даже десятилетней давности, всплывая в памяти, не заслоняли собою образы и картинки из совсем недавнего прошлого, вплоть до происшествий сегодняшнего дня, но вставали в один ряд, выстраиваясь, словно партнеры в танце, и сменяли друг друга в том же ритме, в котором двигались и ее пальцы – быстро, но не слишком.
За последние десять месяцев жизнь Джорджианы самым решительным образом переменилась – и это касалось не только того обстоятельства, что она смогла наконец окончательно осесть в Пемберли и зажить под одной крышей с братом, которого любила и почитала, как отца. Перемены коснулись и самого Пемберли, который больше не был тем тихим, чинным и даже несколько печальным и опустевшим местом, каким он казался Джорджиане со времени смерти родителей. Теперь дом полнился жизнью, энергией, звуками – быстрыми, легкими шагами хозяина и хозяйки, деловитым топотом оживившейся прислуги, веселыми и громкими голосами, шутками, звонким смехом, музыкой – иногда в четыре руки, пением – часто на два голоса… И еще он полнился радостью и счастьем, которые светились на лицах ее брата и его очаровательной темноглазой супруги. Другими словами, Пемберли из роскошного, элегантно-холодного особняка превратился в настоящее уютное и теплое «гнездышко влюбленных». (Джорджиане встретилось это выражение в каком-то стихотворении и показалось очень точным определением для этого нового Пемберли, хотя она, конечно, и не могла без внутренней улыбки сравнивать огромное поместье с гнездышком.) И находиться в этом гнездышке было приятно и отрадно не только самим влюбленным, но и тем, кто их окружал – хотя, конечно, временами некоторые особо стеснительные окружающие испытывали непреодолимое желание провалиться сквозь землю, чтобы только не нарушать любовную идиллию молодой четы.
Несмотря на то, что брат и невестка старались не демонстрировать свои чувства на людях, да и к Джорджиане были неизменно добры и внимательны и отнюдь не стремились избегать ее общества, она все равно порою ощущала себя неловко, словно была третьей лишней или невольно подсмотрела то, что не предназначалось для посторонних глаз и ушей. Это мог быть и случайно перехваченный обмен страстными, пылкими взглядами, внезапный и испепеляющий, словно разряд молнии; и тайное нежное пожатие рук за столом или во время прогулки; и чуть слышное влюбленное воркование, доносившееся по вечерам из гостиной, так что у Джорджианы уже давно выработалась привычка предварительно стучаться или же, если дверь была приотворена, негромким покашливанием извещать о своем приближении; а несколько раз она своими собственными глазами видела, как брат, встретив супругу где-нибудь в коридоре или на лестнице, вдруг увлекал ее в одну из ближайших комнат и плотно прикрывал за собою дверь. Они появлялись вновь, как ни в чем ни бывало, минуты через две-три – только Элизабет неизменно с раскрасневшимися, почти пунцовыми щеками, слегка встрепанными локонами и каким-то особым, женственно-томным взглядом сияющих глаз, а выражение на лице Уильяма в такие моменты пожалуй, больше всего напоминало Джорджиане Феликса, любимого кота миссис Рейнольдс, когда этот шкодливый пушистый разбойник, с притворно-невинным видом вернувшись под утро на кухню и первым делом напившись молока, довольно урча и сыто жмурясь, устраивался подле печи.
Случались уже, конечно, между ними несколько раз и размолвки, когда супруги дулись друг на друга целый день, а то и два – не разговаривали, избегали встречаться взглядами и даже находиться в одной комнате. Элизабет в такие дни делалась непривычно серьезной, молчаливой и строгой, а Уильям до отказа загружал себя текущими делами по поместью, а если таковых не оказывалось, то с мрачным и решительным видом отправлялся на конюшню, приказывал седлать Гектора и уносился скакать во весь опор по окрестным долам и весям, возвращаясь лишь в сумерках; а если дело было зимой, то удалялся с бокалом коньяка в бильярдную, где допоздна с остервенением гонял шары, пока однажды на второй день ссоры не сломал свой любимый кий, после чего, тяжко вздохнув, пошел к жене мириться. У Джорджианы в такие моменты всегда болезненно сжималось сердечко – она переживала и за брата, и за невестку, но не осмеливалась встревать между ними, находя утешение в музыке и в мудром совете добрейшей миссис Рейнольдс, которая, заметив в один из таких дней, что девушка едва сдерживает слезы, не удержалась и тихонько шепнула, потрепав ее по руке: «Не переживайте так, мисс; милые бранятся – только тешатся».
К счастью, подобные ссоры происходили крайне редко – всего раза два или три за эти прошедшие десять месяцев, – а все остальное время супруги превосходно ладили и являли собой настолько гармоничную, красивую и счастливую пару, что Джорджиана не могла не признать: даже в самых радужных своих мечтах она не представляла для брата более подходящей и достойной жены. Правда, порой, особенно поначалу, ее несколько смущала и даже пугала склонность Элизабет постоянно подшучивать над мужем и говорить ему колкости, иронизируя над отдельными чертами его натуры – и подчас в довольно дерзкой, по меркам Джорджианы, манере. Иногда ей начинало даже казаться, что Лиззи – о ужас! – над ним откровенно издевается. Во всяком случае, ей самой и в голову не пришло бы так обращаться с Уильямом, и первое время она внутренне трепетала при каждой новой шутке или веселой насмешке, предметом которой становился ее обожаемый брат. Но, к ее удивлению, его это ничуть не задевало – разумеется, временами он делал вид, что серьезно уязвлен и обижен и пытался приструнить супругу, сердито и грозно хмуря брови, но сестра, давно и хорошо изучившая его характер и уже знавшая, каков он в настоящем гневе, не могла не видеть, что во многом с его стороны это была лишь поза. Она довольно скоро убедилась в том, что на самом деле острый язычок Элизабет и ее задорный, шутливый нрав очень по душе ее супругу, и он с видимым удовольствием парирует все ее выпады, превращая практически любой их разговор в остроумную словесную игру, которую Джорджиана со временем стала называть про себя «обмен любезностями». Постепенно она стала привыкать к этим пикировкам и даже находить их интересными и забавными – во всяком случае, скучными вечера в обществе супругов Дарси не бывали никогда.
От внимания Джорджианы не укрылось и кое-что еще: влияние Элизабет очень благотворно сказывалось на характере и настроении ее мужа. Джорджиана не могла не признать, что никогда еще не видела брата таким счастливым, умиротворенным и беззаботным – и это ее и радовало, и изумляло одновременно. Ведь сколько она его помнила, он всегда был серьезным, сдержанным и немногословным, а позапрошлым летом, после возвращения из Кента, сделался и вовсе необычно мрачен, неразговорчив и угрюм. Сестра после нескольких робких неудачных попыток оставила надежду до него достучаться, и в результате и сама замкнулась в смятенном, подавленном молчании, в отчаянии подозревая самое худшее. Она боялась, что брат так и не сумел ее простить и поэтому теперь отгораживается от нее – и терзалась от раскаяния и мучительного ощущения собственной вины, которое не покидало ее, впрочем, с самого дня того глупого неудавшегося побега. Чувство вины и стыда полностью не оставило ее и по сей день, хотя она уже давно догадалась, что настроение Уильяма в ту весну и лето было вовсе не связано с ее опрометчивым поступком. Умом она понимала, что брат давно уже простил ее - а вернее всего, никогда и не винил, считая еще неразумным ребенком (и это было в каком-то смысле еще больнее, ибо она понимала, что винит он в первую очередь самого себя - за то, что «недоглядел» за ней.) Он даже и Уикхема, должно быть, почти простил, раз счел возможным с ним породниться… Хотя Джорджиане трудно было себе представить, что Уильяма могла отвратить от союза с Элизабет перспектива породниться хотя бы и с целым полком Уикхемов. От этой мысли она невольно улыбнулась, переворачивая ноты и переходя ко второй части сонаты – менуэту.
Главная проблема Джорджианы заключалась в том, что она не простила себя сама. Правда, ей стало немного легче с тех пор, как пару месяцев назад у нее состоялся разговор на эту тему с Элизабет. Он возник случайно, почти спонтанно, в одной особенно задушевной беседе, случившейся во время их ежедневной прогулки по аллеям парка, и признание Джорджианы вырвалось у нее неожиданно для нее самой… Впрочем, она подозревала, что для Лиззи история с Уикхемом давно уже не была новостью, - но заговорили они об этом в первый раз, хотя за месяцы, проведенные под одной крышей, успели уже сблизиться и подружиться настолько, что временами Джорджиане казалось, будто она знает Элизабет всю жизнь, словно та и в самом деле приходилась ей старшей сестрой. Всегда веселая и добродушно-насмешливая Лиззи, готовая при каждом удобном случае лукаво поддразнить не только мужа, но и золовку, на сей раз выслушала ее с самым серьезным и неподдельным участием, после чего, ласково приобняв, строго-настрого запретила ей заниматься самоедством.
– Полно, милая Джо-Джо, ты должна не расстраиваться, а, наоборот, каждый день возносить благодарственные молитвы, что избежала участи называться миссис Уикхем – ибо, можешь мне поверить, это звание не слишком-то почетное и завидное, хотя не могу не признать, что нынешняя обладательница вполне его достойна – уж во всяком случае, гораздо больше тебя, – с печальной улыбкой добавила она. – А что до того, что ты поддалась чарам этого человека и оказалась излишне доверчивой… что ж, дружок, увы, далеко не только ты одна. И, если тебя это хоть сколько-нибудь утешит, имей в виду, что в пятнадцать лет подобная доверчивость гораздо более простительна, чем в двадцать с лишним.
– Что ты хочешь сказать, Лиззи? – испуганно распахнула глаза Джорджиана. – О ком ты говоришь?
– О себе; да-да, не смотри на меня с таким ужасом – твоя благоразумная невестка тоже в свое время попалась на удочку мистера Уикхема и пала жертвой его обаяния, лести и нечистоплотных происков. Так что если ты винишь в этом себя, то вини и меня тоже, за компанию с Лидией.
– Быть не может! Лиззи, неужели ты тоже собиралась с ним бежать?..
– Нет, бежать я с ним не собиралась, но боюсь, что повинна в преступлении гораздо худшем, если посмотреть с твоей точки зрения. Даже не знаю, право, сможешь ли ты когда-нибудь мне это простить… – Элизабет тяжело вздохнула и потупила глаза, забавно копируя виноватый и смущенный вид, с которым Джорджиана пару минут назад поведала ей свою историю. Затем, подняв взгляд и увидев выражение лица своей собеседницы, не выдержала и улыбнулась своей заразительной лукавой улыбкой, после чего продолжила уже серьезным тоном: – Мое преступление заключалось в том, что я поверила всем тем гадостям, которые он наговорил мне про твоего брата – и даже про тебя, милая Джо-Джо – поверила охотно и безоговорочно, даже не удосужившись усомниться в истинности его слов – и этим причинила в свое время твоему брату немало боли, хотя отчасти он ее, надо признаться, и заслужил. Но лишь отчасти – и это в любом случае не снимает с меня вины за те несправедливые упреки, которые я на него обрушила. Так что ты не единственная обитательница Пемберли, которая раскаивается в своей глупости и излишней доверчивости к словам этого господина – но, к счастью для на нас обеих, судьба уберегла нас от непоправимых ошибок.
– В моем случае имя этой судьбе – Уильям, - тихо произнесла Джорджиана. – Если бы он тогда вовремя не приехал…
– И в моем случае у судьбы то же имя, - негромко откликнулась Элизабет, и лицо ее озарилось невыразимой нежностью. – Если бы он не был так добр и великодушен…
Джорджиана сжала ее руку и пару мгновений они прошли в молчании; пока одна из них осмысливала все услышанное, другая, судя по мечтательной улыбке, погрузилась в воспоминания.
- Итак, - словно очнувшись, после недолгой паузы жизнерадостно подытожила Элизабет, поворачивая обратно к дому, - позволь мне ознакомить тебя с одним из главных правил моей жизненной философии: если совершенные нами ошибки не привели в результате к непоправимым последствиям, мы имеем полное право считать их не ошибками, а приобретенным жизненным опытом, который делает нас старше и мудрее и помогает избегать новых ошибок в будущем. А посему за этот опыт мы должны быть благодарны судьбе, особенно если выясняется, что у нее такое красивое мужское имя… - С этими словами она забавно сморщила носик, и обе, не удержавшись, рассмеялись.
После этого разговора Джорджиана постаралась, насколько это было в ее силах, воспользоваться советом невестки и относиться к этому самому постыдному эпизоду в своей недолгой жизни как к приобретенному опыту, который сделал ее мудрее и научил лучше разбираться и в людях, и в себе самой – и результаты не замедлили сказаться. Нет, она, разумеется, все равно не переставала себя винить и стыдиться своего поступка - но теперь ей удавалось воспринимать его несколько более отстраненно, словно с некоей отдаленной дистанции, и даже с определенной долей снисходительной жалости оценивать ту наивную пятнадцатилетнюю дурочку, которой она тогда была, с высоты своих зрелых и умудренных семнадцати лет. Она была уверена, что хорошо усвоила этот урок и больше не повторит прежних ошибок – во всяком случае, от излишней доверчивости к людям, особенно к мужчинам, Джордж Уикхем излечил ее надолго.
Немного успокоившись в отношении прошлого, Джорджиана в последнее время стала все чаще обращать свой взгляд в будущее – но и тут ее мысли отнюдь не были безоблачны и легки. Приобретенный жизненный опыт действительно не прошел бесследно и открыл ей глаза на многое, о чем она раньше не давала себе труда задумываться. Глядя на Элизабет, Джорджиана порой ловила себя на крамольной мысли о том, что будь и она так же не обременена приданым, как невестка, ей в каком-то смысле было бы легче устроить свою личную судьбу. Во всяком случае, Элизабет, выходя замуж, могла быть абсолютно уверенной в том, что будущий муж полюбил именно ее саму, а не причитающиеся ей средства, и ценит ее исключительно за внутренние и внешние достоинства, а не за тридцать тысяч фунтов дохода. У Джорджианы же такой уверенности не было, и вкупе с пошатнувшейся верой в людское бескорыстие, ее достаточно пессимистический взгляд на собственные романтические перспективы, казалось, вполне имел под собой основания. Впрочем, она старалась себе внушить, что это был взгляд не столько пессимистический, сколько трезвый. Как бы то ни было, Джорджиана дала себе твердый зарок, что лучше вообще не станет выходить замуж и с удовольствием проведет всю свою жизнь подле Уильяма и Лиззи, если только не будет точно уверена в том, что будущий муж ее действительно любит, а не просто хочет составить себе выгодную партию. Только вот как можно быть в этом уверенной? Как не ошибиться? Этого она как раз и не знала…
Впрочем, на настоящий момент это были вопросы совершенно отвлеченные и риторические, и она решила пока не забивать себе ими голову. В конце концов, в богатстве, должно быть, есть не только одни минусы… Улыбнувшись этой мысли, она подняла руки от клавиш и, после того как затих последний аккорд, внимательно прислушалась к звукам, царившим в доме. Пока что все было покойно, и тишину музыкального салона нарушало лишь мерное тиканье больших часов в углу. Сумерки уже пробирались внутрь сквозь высокие стрельчатые окна, и Джорджиана подумала было зажечь свечи по обе стороны от пюпитра, чтобы лучше видеть ноты – но, помедлив пару мгновений, решила вместо этого сыграть что-нибудь из тех вещей, которые помнила наизусть. Она легонько провела пальцами по гладким прохладным клавишам, а затем, тряхнув головкой, словно кивнув самой себе, взяла первый аккорд.
На сей раз она выбрала сонату Гайдна – эмоциональную, грустно-лиричную, волнующую и плавную. Она играла ее до этого столько раз, что ноты были ей не нужны. Это была любимая вещь ее матери, и Джорджиана невольно подумала, что этот выбор, сделанный вроде бы наугад, на самом деле не был случаен. Ведь события сегодняшнего дня воскресили в ее памяти давнее прошлое так отчетливо, словно это случилось вчера, а не больше десяти лет назад. Когда Уильям появился сегодня в холле, неся на руках бесчувственную Элизабет, Джорджиану, которая от ужаса и неожиданности утратила в первый миг и дар речи, и способность к передвижению, охватило ощущение самого яркого deja vu, которое ей когда-либо случалось переживать. Она застыла на месте, не в силах оторвать взгляд от безжизненно свесившейся женской руки, которая беспомощно раскачивалась в такт стремительным, размашистым мужским шагам, а главное - от кольца на этой руке, изящного серебряного кольца с небольшим сапфиром изумительно чистой воды. Наверное, именно благодаря кольцу сцена из прошлого так ясно и встала у нее перед глазами. Ибо это оказалось то же самое кольцо, которое запомнилось ей в тот день на руке матери (старинная фамильная драгоценность, уже несколько поколений переходившая по наследству старшему сыну, и Уильям в свой черед преподнес его Элизабет в качестве обручального). Хотя сама рука была не слишком похожа, ибо принадлежала молодой женщине, тогда как мать Джорджианы была уже в зрелых летах – но вот то, как эта рука с кольцом свесилась к полу, обессиленно и вяло покачиваясь, словно затухающий маятник в часах, которые вот-вот остановятся…
…и Джорджиане вновь было семь, и она выскочила из детской на шум и крики, раздавшиеся внизу, под окнами, быстро сбежала по винтовой лестнице вниз, в центральную галерею, и помчалась на голоса, доносившиеся уже изнутри, из холла, безошибочным детским чутьем уловив в них что-то необычно тревожное. Топот, суета и шаги делались все ближе, и вот уже распахнулись двери большой гостиной, в которую она вбежала с противоположной стороны, и ей навстречу вошел отец, несущий на руках бесчувственную супругу – точно так же, как сегодня Уильям. Вслед за ними бежали суетящиеся слуги – дворецкий, два лакея, горничная Милли, и даже грум с конюшни – все они почтительно пытались предложить свою помощь, чтобы понести миссис Дарси, но безуспешно - отец только сильнее прижимал ее к себе и решительно мотал головой, повторяя: «Не надо, не надо, я сам. Это обморок, ничего страшного, простой обморок…С ней все будет в порядке.» Из боковых дверей, со стороны библиотеки и бильярдной, показались Уильям и Джордж Уикхем – они как раз приезжали в то лето из Кембриджа на каникулы - и тоже на секунду застыли при виде этой сцены. Джордж Уикхем опомнился первым и кинулся к мистеру Дарси с предложением помощи, а когда оно было в свой черед отвергнуто, бросился открывать ему двери и засуетился подле, сразу оттеснив всех остальных на задний план. Джорджиана лишь по прошествии лет, оглядываясь назад, начинала осознавать со всей ясностью, сколько в нем всегда было угодливости по отношению к мистеру Дарси-старшему – угодливости, скрытой, впрочем, под самыми обаятельными, подкупающими и искренними манерами, так что девушку ничуть не удивляло, что ее добрейший отец принимал в нем многое за чистую монету и был столь сердечно к нему расположен. И не только отец, впрочем… Джорджиана, переходя ко второй части сонаты, печально вздохнула, ибо с горечью вынуждена была признать, что и в этой сцене она увидела его лебезящее стремление выслужиться только теперь, вспоминая об этом спустя годы. Тогда же, в семь лет, она, надо признаться, совершенно не обратила на это внимания, слишком напуганная всем увиденным.
Когда процессия, руководимая Уикхемом, направилась дальше, в сторону покоев миссис Дарси, Джорджиана перевела взгляд на Уильяма, который дернулся было вслед за Уикхемом, но потом внезапно замер на месте, хмурясь и кусая губу. Он проводил тревожным взглядом отца и мать, а затем вдруг увидел сестру, и лицо его сделалось еще более бледным и озабоченным, чем секунду назад. Он быстро подошел к ней и легко подхватил на руки, словно ей было еще пять лет, когда она обожала кататься у него на плечах и часто просилась «на ручки». И, хотя к семи годам она считала себя уже достаточно взрослой для подобных глупостей, в данную минуту ей и голову не пришло протестовать. «Пойдем-ка, Джо-Джо, малышка, - тихо, но твердо произнес он, - тебе нужно вернуться в детскую.» Но вместо того, чтобы подняться с ней наверх, он решительным шагом устремился в противоположном направлении и буквально через пару мгновений они оказались в холле, где уже начала собираться остальная прислуга, привлеченная непривычным переполохом. Голос Уильяма звучал спокойно и деловито, но прижавшаяся к нему девочка явственно чувствовала его напряжение и едва сдерживаемую тревогу: «Миссис Рейнольдс, прошу вас, немедленно возьмите нюхательные соли и воду и поднимитесь в покои к миссис Дарси, ей стало плохо, она без сознания и очень бледна. С ней там Милли, но у нее под рукой наверняка нет самого необходимого. И скажите m-lle Софи, чтобы быстро спустилась сюда, увела мисс Джорджиану в детскую и не оставляла ее одну. Джайлс, прикажите седлать самую быструю лошадь и во весь опор скачите в Лэмптон за доктором. А пока пусть придет местный аптекарь – Джимми, будь так добр и сбегай за ним, живей!». Слуги моментально бросились врассыпную выполнять эти четкие, как команды, поручения, а Уильям опустил сестренку на ноги и, присев на корточки, внимательно заглянул ей в глаза. «Не пугайся, Джо-Джо, - ласково сказал он, погладив ее по голове, - вот увидишь, с мамой все будет хорошо. Я скажу, чтобы тебя позвали к ней, как только ей станет лучше. А пока иди к себе и поиграй с m-lle Софи, а я зайду к тебе попозже и расскажу, как там мама. Идет?» - «Идет», - прошептала она и сразу почувствовала себя гораздо спокойнее. Раз брат сказал, что все будет хорошо, то так оно и будет, ведь он никогда ей не лгал и никогда не ошибался – она свято верила в это тогда, будучи наивным ребенком, и продолжала так же безоворочно верить и теперь, несмотря на то, что в тот раз его словам так и не суждено было сбыться в самом главном. Внезапный обморок миссис Дарси, случившийся, когда она только села в то утро верхом на лошадь (будучи страстной наездницей, она продолжала регулярно совершать с мужем неспешные конные прогулки по парку даже в том возрасте, когда большинство дам ее круга давно уже передвигались исключительно в экипажах), так, что муж, еще не успевший сесть в седло, едва успел ее подхватить, - этот обморок оказался первым симптомом серзьезной болезни, от которой она уже не оправилась и которая через четыре месяца свела ее в могилу. Отец переживал потерю любимой жены мужественно и стойко, но очень сильно сдал после ее смерти, и не прошло и трех лет, как Уильям и Джорджиана остались круглыми сиротами. С тех пор у нее не было на свете никого роднее и ближе, чем старший брат, который всеми силами старался заменить ей и отца и мать – и вот только в последнее время она все чаще стала ловить себя на мысли, что и ее такая веселая, милая и разумная невестка становится ей как родная... Неужели все опять повторится, неужели им суждено потерять и ее тоже, и снова остаться одним?
Эти мысли, сумбурные и в то же время страшные в своей определенности, вихрем пронеслись в голове Джорджианы сегодня днем, когда она уставилась расширенными от ужаса глазами на тускло мерцающий сапфир на руке Элизабет и услышала, будто в полусне, срывающийся, взволнованный голос Уильяма:
- Мы собирались проехаться верхом, она уже была в седле и натягивала перчатки, как вдруг покачнулась и упала бы наземь, если бы я ее не подхватил. Позови миссис Рейнольдс и пошли кого-нибудь за доктором, живо!
Нотка отчаянья, проскользнувшая в его последних словах, словно вывела ее из ступора, и пока она, бросившись выполнять его просьбу, отдавала необходимые распоряжения, гнетущее ощущение deja vu только усиливалось. Охватило ли оно и Уильяма тоже? Если судить по мертвенной бледности лица, перепугавшей ее еще прежде, чем она успела перевести взгляд на ношу в его руках (не менее, впрочем, бледную), его посетили те же воспоминания и тот же страх, хотя он практически ничем себя не выдал.
Когда Джорджиана, запыхавшись, прибежала в покои нынешней миссис Дарси, служившие когда-то покоями ее матери, Элизабет уже пришла в себя. Ее горничная Сьюзен, смышленая и расторопная девушка лет двадцати, принесла нюхательные соли и уксус, которым растерла своей госпоже виски. Уильям, сидевший подле кровати и державший жену за руку, быстро обернулся навстречу сестре:
- Ты послала за доктором Слоупом, Джо-Джо?
- Да, братец, Джейкоб только что уехал.
- Он взял с собой вторую лошадь, надеюсь?.. Если доктор Слоуп решит опять оседлать своего Росинанта, то здесь он будет не раньше завтрашнего утра, - проворчал Уильям.
- Он поехал в экипаже, Уильям, не волнуйся.
Тут Элизабет начала было протестовать, уверяя, что это был обычный обморок, а теперь она уже чувствует себя гораздо лучше и посылать из-за этого за доктором в Лэмптон – чудовищная глупость, и вообще она сейчас встанет, но Уильям был непреклонен и твердо, хоть и нежно, настоял на том, чтобы она до приезда врача оставалась в постели. Джорджиана с облегчением услышала, как Элизабет отшучивается в своей обычной задорно-лукавой манере, но по-прежнему сильно беспокоилась за невестку – во всяком случае, гораздо сильнее, чем пыталась показать – ибо та была все еще необычайно бледна и на лбу у нее все время проступала легкая испарина, которую Уильям (недвусмысленно давший понять, что не отойдет от жены ни на шаг, пока не перепоручит ее заботам врача), то и дело отирал своим белоснежным шелковым платком. Как бы девушке ни хотелось побыть с ними рядом подольше, она почувствовала, что сейчас их лучше всего оставить вдвоем. Тихонько выскользнув из спальни, она поднялась к себе в комнату, села у окна, чтобы сразу увидеть, как подъедет доктор, и попыталась сосредоточиться на книге. В этом она, впрочем, преуспела не сильно, ибо через час с небольшим, когда экипаж с доктором наконец подъехал к главному входу, ее книга по-прежнему была раскрыта все на той же четырнадцатой странице.
Джорджиана прекрасно знала, что брат не захочет ее присутствия в спальне во время визита врача и, проводив его до хозяйских покоев, покорно вернулась к себе, с замиранием сердца ожидая, чем кончится осмотр мистера Слоупа и молясь, чтобы его вердикт не оказался, как бывало раньше, приговором. Перешептывания прислуги, случайно услышанные по пути, не добавили ей спокойствия, хотя до нее донесся всего лишь обрывок фразы: «…а вот увидите, что так оно и есть – госпожу-то еще третьего дня за завтраком тошнило…» Джорджиана с тревогой вспомнила, что Элизабет действительно жаловалась в то день на легкое недомогание и почти не притронулась к еде, хотя обычно не страдала от отсутствия аппетита, особенно по утрам. Тогда никто не придал этому особого значения, но в свете сегодняшнего обморока и слабости это мог быть какой-то серьезный симптом…
Не в силах больше усидеть на месте от волнения и беспокойства, Джорджиана выскользнула из своей спальни и направилась к лестнице, безотчетно стремясь быть поближе к месту событий. Когда она начала спускаться, раздался звук открывающейся двери и в коридоре под нею раздались мужские голоса, в которых девушка с замиранием сердца узнала голос брата и низкое сипловатое гудение доктора Слоупа. Доктор что-то говорил, но пока она не могла разобрать слов, и невольно опустилась еще на несколько ступенек, прислушиваясь.
И тут Уильям произнес глухим, срывающимся голосом, от которого у Джорджианы мучительно сжалось все внутри:
- О, мой Бог… Вы уверены?
Хотя она считала, что знает своего брата как никто, - и в глубине души была убеждена, что даже Лиззи еще не успела изучить его настолько хорошо, - но в эту секунду она так и не смогла определить по его тону, был ли это возглас отчаяния или, напротив, несказанной радости; не подлежало сомнению лишь сильнейшее душевное волнение, с которым были произнесены эти слова. Девушка слегка перегнулась через перила, опершись на них дрожащими руками, и вытянула шею, чтобы попытаться получше разглядеть лица собеседников. К ее невероятному облегчению, доктор вдруг весело рассмеялся и легонько, ободряюще потрепал Уильяма по руке:
- Как и в том, что никогда еще не видел у нынешнего хозяина Пемберли такого, э-э-э… опрокинутого выражения лица. Успокойтесь, сэр, прошу вас – ведь ваше волнение может передаться и молодой леди, а ей сейчас беспокоиться совсем ни к чему.
Джорджиана судорожно вздохнула и вся словно обмякла, прислонившись к стене. Тон доктора и его слова не оставляли ни малейших сомнений в том, что смертельной опасности в болезни Элизабет нет – и это было главное, что ей нужно сейчас знать. А подробности она сможет выяснить и потом. Испытывая теперь неловкость от того, что подслушала разговор, не предназначавшийся для ее ушей, девушка начала тихонько подниматься обратно по лестнице в свою комнату. До нее все еще доносился негромкий голос брата, непривычно торопливо спрашивающий о чем-то у доктора, но слов она уже разобрать не могла. Зато услышала громкий ответ, произнесенный весьма бодрым тоном человека, еле сдерживающего понимающе-снисходительный смешок:
- Я вас уверяю, что все необходимое будет в должное время сделано, и обещаю, что призову на помощь лучшие силы в графстве, если понадобится. А у вас между тем есть еще около семи месяцев, чтобы найти лучшую акушерку во всем Лондоне и выписать ее сюда, коли вы считаете, что моих рекомендаций вам будет недостаточно.
Потрясенная, Джорджиана машинально спустилась до пролета и остановилась в коридоре, пытаясь переварить эту неверояную, удивительную новость… «Хотя что в ней невероятного, если вдуматься, напротив, самая естественная вещь в супружестве, и стоило скорее удивляться, что этого не случилось раньше», - произнес какой-то насмешливый голос у нее в голове, подозрительно напоминающий лукавый голосок Элизабет. Джорджиана вспыхнула и прижала руки к щекам, стыдясь своих крамольных мыслей – хотя, надо признать, в голове ее сейчас царил такой сумбур, что она и сама толком не знала, были ли эти мысли крамольными или же просто сумасшедшими от облегчения и радости. В этот момент в коридоре показался Уильям, который проводил врача до дверей и теперь быстрым шагом направлялся обратно к жене. Брат и сестра обменялись взглядами, и он сразу увидел, что она все слышала и уже знает новости, так же, как и она сразу же увидела, что он это понял. Им часто не нужны были слова, чтобы понимать друг друга. Врочем, его лицо сейчас было таким же состредоточенно-собранным и непроницаемым, как всегда, только глаза подозрительно блестели, да голос хрипло дрогнул, когда он, подходя двери в спальню Элизабет, у которой она стояла, тихо произнес:
- Не сейчас, Джо-Джо, - и вошел к жене, закрыв за собою дверь.
После этого Джорджиане не оставалось ничего другого, как пойти в музыкальный салон и сесть за фортепьяно, чтобы попытаться, как обычно, навести порядок в голове и в сердце при помощи любимой музыки. Только, похоже, сегодня у нее это подозрительно плохо получалось… Виновато улыбнувшись, она медленно отняла руки от клавиш, взяв последний печальный аккорд.
- Bravissimo, моя девочка. С каждым разом ты играешь эту пьесу все лучше.
- Ох, братец, так ты здесь?.. – вздрогнув, она обернулась на звук негромкого глубокого голоса и увидела Уильяма, стоявшего подле камина. - Я и не заметила, как ты вошел, - произнесла она и, встав из-за инструмента, подошла к нему поближе. – Как там Лиззи?
- Спит. Доктор сказал, что сегодня ее лучше не беспокоить.
Сумерки уже полностью сгустились, и в полумраке ей было не разглядеть выражения его лица, а по тону голоса, нейтрально-сдержанному, как обычно, она не могла точно определить, что он сейчас чувствует. Было ли это только облегчение от того, что самые худшие страхи не подтвердились, или же эта новость значила для него гораздо больше, чем он хотел показать? Она робко притронулась к его руке и испытующе всмотрелась в его черты, надеясь увидеть в них то, что ей так хотелось увидеть и, поколебавшись мгновение, нерешительно спросила:
- Но ведь это очень хорошая новость, правда же, Уильям? Ты ведь доволен, не так ли?..
И только когда сильные руки привычным жестом обняли ее и притянули к себе, Джорджиана, с готовностью прильнувшая к родной груди, сумела наконец всеми фибрами своей любящей сестринской души ощутить и его волнение, и переполнявшую его огромную, почти непомерную радость. Он нежно прижал ее голову к своему плечу и чуть слышно прошептал ей на ухо:
Уф-ф-ф-ф... (Вытирая пот со лба) Дописала-таки до отъезда... Думала уже, что не успею, а прочтя свой опус через две недели свежим взглядом и вовсе приду в ужас и нажму на del, так что решилась все-таки выложить (еще раз спасибо apropos за моральную поддержку! ). Жду тапков, и желательно побольше... Главное знаю сама - дико, дико длинные предложения. Лев Толстой отдыхает, нервно куря в углу. Но с этим ничего не могу поделать, увы, просто не получается по-другому. Ну и с пафосом, по-моему, слегка переборщила, но сейчас уже нет времени что-то исправлять, только через две недели (может, за это время и тапков наберется, я их тогда все постараюсь учесть... или убить сибя апстену ).
Элайза , как это трогательно! нет слов, как тонко, изящно, чувствительно, и ... вот просто нет слов! ты мастер! И это нужно было столько времени отнекиваться - не мое, я не писатель, я Белинский! Ай-ай! Я в совершенной душевном раздрае после прочтения Почти как Джорджиана.
По ходу - предложения не длинные - то есть длинные, но это им так к лицу . Мне очень нравятся - именно - такие длинные предложения!
Элайза Нет слов... Вернее, есть: великолепно! Романтика и драма сплелись воедино, образуя необычайно живое, яркое повествование. Чувства Джорджианы, ее восприятие Пемберли, брата с женой, событий настоящего и прошлого времени переданы превосходно. Стиль повествования очень насыщенный, даже можно сказать - музыкальный. Чудесно! Чтение доставляет истинное удовольствие. Спасибо!
Цапля, apropos - ой, спасибо, девочки, огромное на добром слове...
Если честно - очень волновалась (вот apropos не даст соврать ), потому как мне казалось, что у меня ничего не получается. Мне хотелось, действительно, передать настроение двух музыкальных пьес, которые играет Джорджиана - спокойной, созерцательной бетховенской сонаты, под которую она размышляет о жизни в Пемберли и вспоминает прошлое, и более эмоциональной и драматической сонаты Гайдна, под которую она переживает события настоящего дня. Насколько получилось - не знаю, но задумка была именно такой...
Элайза , ах, как хорошо!.. Мне кажется, я даже услышала эти сонаты... Ты еще сомневалась, писать или не писать? Я не могу подобрать подходящие слова, чтобы описать свои чувства! Ты так все замечательно написала, такой складный язык, красивые обороты речи, так все образно, где нужно - романтично, где нужно - с иронией, где нужно - трагично... Браво! В самом деле, чувствуется твоя трепетная любовь к этой книге и отдельным героям в частности. Великолепно! Спасибо, спасибо тебе огромное! Я получила невыразимое наслаждение! Пиши еще, пожалуйста, у тебя так хорошо получается!
Только сейчас сообразила по поводу посвящения. Спасибо! У нас получается взаимообразно. А вообще очень рада, что у нас происходит вот такое коллективное вдохновение друг друга, если можно так выразиться. И что следствием этого являются такие изумительные сочинения, как "Благая весть" и прочие замечательные и талантливые произведения на нашем форуме, многие из которых появились именно благодаря доброжелательной и творческой атмосфере, созданной его участниками. (Кажется, я немного путано, но от всего сердца )
Если вообще словами можно передать музыку - настроение, то тебе это удалось, без сомнения. Восхищена - всем - темпом, мелодикой повествования! Вот они - длинные фразы! это они придают такую поэтичность тексту, и они позволяют читателю слышать музыку. Спасибо! Элайза , ты попала Теперь не отвертишься. Кто не Пушкин? В поездке - на пляжУ - только с тетрадкой и ручкой
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 38
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
Миди, стало быть. 
: 
П.С. Мне помидоров жааалко, вот еще делиться и кидаться, и не-по-ду-маю! 
мы все хором попросим чтобы она(муза) поскорее к тебе летела 
). 
Почти как Джорджиана. 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
