Кстати: клуб "Литературные забавы"

«Раз в крещенский вечерок
Девушки гадали:
За ворота башмачок,
Сняв с ноги, бросали...»

В.А.Жуковский

– Что за черт?! – Муравский едва успел перехватить на лету какой-то предмет, запущенный прямо ему в лицо.
– Какого дьявола?! – разозлившись, опять выругался он, пытаясь при лунном свете и тусклом отблеске расположенного неподалеку уличного фонаря рассмотреть пойманную вещь. Башмак! Маленький, явно женский, из мягкой кожи. Попади он в цель, удар не нанес бы ощутимого вреда, но все равно как-то не очень приятно получить по лицу ботинком. Ни с того, ни с сего.

Этот предновогодний вечер Муравский провел весьма приятно в гостях у гвардейского капитана Томилина, своего близкого приятеля и бывшего однокурсника. Собралось несколько человек, все старые знакомые, сытно и вкусно поужинали, как водится, выпили – не слишком много, но тостов набралось предостаточно: за государя-императора, за матушку-Россию, за удалую армию и храбрых ее солдат. Поговорили, вспоминая былые дни, помянули погибших товарищей, чокнулись за здоровье живых, за удачу и будущие успехи.
Разошлись около полуночи. Муравский снимал квартиру неподалеку, потому отказался от предложений его подвезти, решил пройтись – всего-то несколько кварталов. Он любил тихие ночи, не исключая зимние. Да и погода тому благоприятствовала: небольшой морозец, без обычного для Петербурга пронизывающего ветра. Самое милое дело прогуляться по скрипучему снегу, подышать свежим воздухом, полюбоваться заснеженными улицами. И тут вдруг на тебе!
Краем глаза Муравский заметил неуклюже метнувшуюся тень с той стороны, откуда прилетел башмак. Реакция его была молниеносной. Сунув ботинок в карман, в несколько прыжков он настиг злоумышленника и, крепко ухватив его за плечо, развернул к себе. Девица. Маленькая бесформенная фигурка, закутанная в пуховой платок и толстый стеганый салоп. Пойманная шалунья тонко пискнула, попыталась вырваться, испуганными темными глазами косясь на Муравского, но безуспешно.
– Как прикажешь сие понимать?! – он хорошенько встряхнул девчонку и посмотрел на калитку, возле которой они стояли. За железной калиткой из спаянных ажурных звеньев в такой же ограде находился сад, в глубине его за деревьями виднелась крыша большого особняка. Вероятно, Муравский узнал бы, чей это дом, увидев его с фасада, но в этот проулок выходили задники зданий, расположенных на набережной Мойки, и определить по ним что-либо было сложно.
– Гадаешь, что ли? – вдруг догадался он, вспомнив, что Святки в самом разгаре, и Крещенье на носу.
Злость его прошла, ситуация выглядела скорее курьезной. Девчонка – совсем молоденькая горничная или кто она там – выскочила в полночь на улицу, чтобы погадать на суженого, да опростоволосилась. Он еще раз встряхнул ее, уже легонько, и отпустил.
Она молча бросилась к калитке, забыв подобрать полы огромного, похоже, с чужого плеча, салопа – подол сего одеяния был ей длиннее на добрую пядь и волочился по снегу, споткнулась и с размаху плюхнулась в сугроб под оградой. Попытка подняться не удалась. Девица беспомощно взмахнула руками и укоризненно посмотрела на Муравского. Он не удержался, рассмеялся, уж больно забавно выглядела она, барахтаясь в снегу.
– Чем насмехаться, лучше б помогли, – пробурчала девчонка.
– Видела бы ты себя со стороны, – он, все смеясь, протянул ей руку.
Она ухватилась, было встала, но поспешила и вновь наступила на подол салопа. Муравский хотел перехватить ее за талию, но не смог высвободить руку – девица с визгом опять упала, чуть не утянув его за собой. Он опять чертыхнулся.
– Не торопись, вставай осторожно.
Муравский стоял наклонившись, и лицо девчонки оказалось совсем близко. Глазищи так и сверкают, пушистые волосы выбились из-под платка… Кажется, хорошенькая, несмотря на запорошенные снегом брови и нос.
Медленно выпрямляясь, он потащил ее из сугроба.
– Ну, что вы, право, сударь, – одной рукой держась за его левое запястье, другой она решительно потянулась к его плащу – к тому месту, где у всех людей находится правая рука. – Куда сподручнее обеими руками…
И осеклась.
– У меня нет второй руки, – коротко бросил Муравский.

Ох, как неловко получилось! Сан опустила голову, чтобы скрыть смущение, хотя вряд ли в этом блеклом свете можно было заметить загоревшийся на ее щеках румянец. Опираясь на руку прохожего, она наконец встала на ноги и принялась отряхиваться. Незнакомец тоже принял в этом участие: похлопал ее по спине и плечам, смахнул снег с платка.
«И что меня понесло на ночь глядя на улицу?» – Сан подтянула полы громадного няниного салопа, при первом удобном случае собираясь ретироваться за калитку. Если бы не этот спор с маман…
У нее была, в общем, славная мать, которая разве чрезмерно беспокоилась о своей единственной дочери, чем невероятно всех утомляла, в первую очередь саму Сан. И сегодня уже с утра маман продолжила бесконечный разговор о женихах, на этот раз о князе Александре Рогачевском – блистательном, по ее мнению, кавалере. Последнее время он весьма настойчиво ухаживал за Сан, и Ольга Гавриловна, крайне переживая, что засидевшаяся в девицах дочь отвергнет очередного завидного жениха, неутомимо превозносила достоинства князя и призывала ее наконец образумиться и выйти замуж.
– Тебе почти двадцать два года, – причитала Ольга Гавриловна. – Все твои ровесницы давно обзавелись мужьями и детьми, а ты? Хочешь остаться старой девой?
Она всплакнула и промокнула глаза кружевным платочком.
– У Рогачевского и титул, и состояние, и весьма успешная карьера, он молод и хорош собой. Влюблен в тебя! Что тебе еще надобно?! Да и зовут его Александром, – со значением напомнила она, намекая на прошлогоднее Крещенье, когда Сан гадала на имя суженого, и первый же прохожий на улице назвался Александром. Маман видела в том особый знак.
– Соне сказали имя Иван, – заметила Сан, – а замуж она вышла за Сергея.
– Неважно, – отмахнулась мать, с трудом пережившая тот факт, что племянница обзавелась мужем раньше ее дочери. – Софья легкомысленно отнеслась к гаданию, поэтому так и получилось. Тебе же сказали: Александр. Все сходится!
Сан лишь пожала плечами. Они с кузиной тогда умирали со смеху, подталкивая друг друга сначала перед зеркалом, – и, конечно, ничего в нем не увидели, затем, когда лили воск в воду, а после побежали на улицу, где спросили имена у первых встреченных ими мужчин и заодно кинули по башмаку. Туфелька Сони попала в кусты, указывая мыском в землю, ботинок Сан угодил в сугроб, где и застрял верхом в небо, что вызвало у девушек очередной приступ смеха.
– Ничего не сходится, – упрямо возразила Сан. – Александров хоть пруд пруди, каждый второй, ну или третий нынче зовется Александром. Что до князя Рогачевского…
– Только не говори, что он тебе не нравится! – запротестовала Ольга Гавриловна.
Что ж, князь действительно был хорош во всех отношениях, он нравился Сан, и третьего дня она даже позволила ему себя поцеловать в укромном уголке. Когда следом он признался ей в своих чувствах, Сан восприняла это благосклонно, а его намерение переговорить с ее отцом не вызывало у нее никакого протеста. Тогда. Но нынче она была на него обижена, потому что он не явился к ним на обед, хотя обещал, вместо того прислал какую-то отписку, де не может отлучиться со службы, что показалось Сан пустой отговоркой. Княжна не терпела пренебрежения от своих кавалеров.
– Нравится, но я не уверена, что готова принять его руку и сердце, – более из вредности пробормотала она, что вызвало у маман очередной поток упреков. Впрочем, памятуя об упрямстве дочери, княгиня перестала упоминать Рогачевского, переключившись на дурные манеры и вздорный характер Сан – де она не умеет вести себя с молодыми людьми, недостаточно с ними обходительна, не в меру привередлива и капризна, из-за чего рискует навсегда остаться старой девой, несмотря на происхождение, большое приданое и миловидную внешность. Сан вскипела, попыталась доказать матери недоказуемое, а затем, разгоряченная спором, бросилась в прихожую, в сердцах схватила первые попавшиеся под руку вещи – нянины салоп и пуховой платок, натянула их на себя и вылетела в сад. Но и этого ей показалось мало. Она домчалась до калитки и выскочила на улицу, где, вдруг нащупав в кармане салопа тот злощасный башмак, не глядя, зашвырнула им незнамо куда, и в результате оказалась в сугробе, перед тем чуть не убив ни в чем не повинного прохожего, да еще калеку...

– Благодарю вас, сударь, – сказала она, все еще испытывая неловкость, – и примите мои извинения…
Просить прощения за то, что вынудила этого господина признаться в его увечье, Сан показалось совсем неуместным. К счастью, она вспомнила, за что действительно следует извиниться.
– …за ботинок, – девушка кашлянула. – Поверьте, я вовсе не хотела в вас попасть! Случайно получилось…
– Радует, что ты… вы не нарочно целились в меня, – ответил Муравский.
По речи девчонки он догадался, что перед ним не служанка. Барышня, пусть и одетая в не совсем подобающую для дворянской девушки одежду. И в одиночестве разгуливающая по улице в столь поздний час. Он присмотрелся, пытаясь лучше разглядеть ее в тусклом свете, и лицо ее показалось ему знакомым.
Она как-то робко улыбнулась, подняв к нему голову, Муравский заметил родинку на ее скуле. И тут же понял, с кем столь странным образом свела его в эту ночь случайность. Как же – знаменитая родинка, неоднократно воспетая в виршах петербургских галантных рифмоплетов.

Бархат нежной родинки
На лице прелестном.
Лакому смородинку
Съест кто – неизвестно.

Княжна Александра Булавина – хорошенькая, кокетливая и избалованная барышня на выданье, с приданым чуть не в полмиллиона рублей, дочь уважаемого и весьма влиятельного сенатора, пользующегося особым расположением государя-императора.
Булавины вращались в узком великосветском кругу Петербурга, куда таким, как Муравский – без чинов, связей и состояний, вход был заказан. Но порой он видел ее на больших приемах и в театре, разумеется, издали, поскольку не был ей представлен. Она всегда была окружена сонмом поклонников, и, хотя – по слухам – пара дюжин смельчаков, отважившихся просить руки Булавиной, были ею отвергнуты, ряды ее ухажеров не редели. Что ж, княжна имела все основания и возможности быть разборчивой невестой. Впрочем, вроде бы она наконец остановила свой выбор на Рогачевском. Во всяком случае, на днях князь хвастал, что де у него с Булавиной все слажено, и по такому случаю проиграл в карты десять тысяч, не моргнув и глазом.
Зачем барышне понадобилось гадать на жениха, коли он у нее уже был, казалось необъяснимым, впрочем, Муравского этого не касалось. Он подошел к калитке, отворил ее и коротко кивнул на тихий заснеженный сад:
– Изволите пройти, мадемуазель?

Девушка почувствовала, как изменился тон прохожего. Он уже не тыкал ей, принимая за простолюдинку, перестал смеяться, заговорил сухо и отрывисто, будто предлагая «выйти вон».
– А ежели я не хочу проходить? – обиделась она, хотя еще минуту назад только и мечтала поскорее удрать с места нечаянного преступления.
Сан не привыкла к подобному отношению со стороны мужчин – они, напротив, обычно пытались привлечь ее внимание и удержать его. Этот же явно хотел избавиться от ее общества.
«Он не знает, кто я, иначе непременно воспользовался бы возможностью познакомиться со мной», – решила она, бросив на незнакомца изучающий взгляд. В офицерских шляпе и плаще, лет тридцати, кажется приятной наружности. Не красавец, но и не урод, лицо ничем не примечательное, разве что взгляд притягивали его яркие темные глаза, в которых Сан с удивлением заметила… гнев, презрение, насмешку? Злится, что вынужден с нею возиться? Не может простить ей ботинок? Или рассердился из-за ее бестактности с его рукой? Но она же не знала…
Сан пожала плечами, придя к выводу, что лучшее – не замечать его холодности.
– Благодарю, – пробормотала она, подобрала полы салопа и прошла в сад.
Муравский коротко кивнул, притворяя за нею калитку.
– Прощайте, – сказал он, спеша расстаться с взбалмошной девицей, повернулся и пошел прочь.
Она постояла у ограды, глядя ему вслед и кусая губы от досады, потом закрыла калитку на засов и побрела к дому, сердясь на себя, на прохожего и на весь белый свет.