chandni пишет:
цитата: |
Автор, пиши! Мы просто подпрыгиваем от нетерпения |
|
Да пишу я, пишу.
Главное, последних читателей не лишиться.
Муравский также предполагал, даже скорее был уверен, что его ожидает непростой разговор, исход которого заранее можно было предопределить. Еще в Петербурге княгиня ясно дала ему понять, чтобы он и не мечтал об ее дочери. Хотя с тех пор он таки обзавелся имением, состояния у него не появилось, как и не отросло ампутированное предплечье. Будь у него самого дочь, он также вряд ли был бы доволен, выбери она себе в мужья искалеченного отставного офицера без достаточных средств к существованию.
Когда Муравский сел на коня и отправился домой, то поехал сначала неспешной рысью, дабы успеть собраться с силами и предстать перед домочадцами в обычном состоянии духа, никак не выдав своего беспокойного, близкого к отчаянию состояния. Счастье, на которое он не смел и надеяться, вдруг оказалось так близко, почти коснулось его, но тут же отступило и стало невозможным…
«Но это завтра, только завтра я о том точно узнаю», – напомнил он себе, впрочем, не питая излишних иллюзий по сему поводу. Его душу грело объяснение с княжной, ее признания и желание быть с ним, объятие и жаркий поцелуй. И обдавало холодом, как вспоминал суровый, надменный взгляд ее отца и жесткий тон, с каким тот повелел ему явиться поутру в Пригожее.
«Но не выгнал сразу, таки хочет переговорить… Что мне думать?! О, черт!»…
Муравский не выдержал, поднял Лешего в галоп и, вместо того чтобы скакать в Негожее, повернул в луга и во весь опор помчался по едва приметной тропинке, перелетел ручей, еще один и перешел на рысь, только услышав шумное дыхание притомившегося коня. Шагом добрался до перелеска, поездил кругами вокруг ближнего поля и уже на закате вернулся наконец домой. Приехал неудачно – на веранде собралась толпа визитеров, кои шумно обсуждали приезд князя и княгини Булавиных.
Оказывается, Стремоухов-старший случаем приметил на дороге поезд из нескольких экипажей и, каким-то образом догадавшись, что сие едут владельцы Пригожего, решил туда незамедлительно явиться и по всей форме представиться сиятельным особам.
– Гляжу, в сторону Худого шестериком двигается роскошная карета с гербами на лакированных дверцах – не иначе аглицкая, я таковых в уезде и не видывал, – взахлеб начал рассказывать Стремоухов – и явно не в первый раз – подошедшему Муравскому под возбужденное одобрение присутствующих. – Лакеи на подножках, форейторы, верховые – не менее дюжины – на статных лошадях одинаковой вороной шерсти, все в шитье и галунах… И за ними два экипажа поскромнее, верно, с прислугою и багажом. Ну, думаю, не иначе сам князь-сенатор пожаловал… Дал им время, чтоб доехать и отдохнуть после дороги, сел в коляску и по направлению к Пригожему направился. А там господина Шишелова по дороге-то и встретил, что к княжне с визитом, хе-хе…
– Так вместе и прибыли, – кивнул Шишелов и с обидою добавил:
– Но нас не приняли!
– Лакей так и сказал: мол, их сиятельства не принимают! – поддакнул Стремоухов, в голосе которого было более не обиды, но уважения и даже восторга. – И не дворецкий сие заявил – тот даже не вышел, а какой-то лакей, что держал себя с таким высокомерием, словно не обычный слуга, а по меньшей мере генерал…
– При таких-то особах и лакеи не могут быть обыкновенными, – с восхищением предположила мадам Дремина. – По положению.
– Верно, теперь нас в Пригожее и на порог не пустят, не то, что при княжне, – заметил кто-то.
– Может, и пустят, но в приемный день разве, в определенные часы. Слыхивал, в Петербурге так заведено.
Муравский с удовольствием и в Негожем завел бы такой обычай, поскольку постоянное явление соседей в любое время и в любом количестве давно уж его раздражало. Ему даже понравилось, как князь поставил на место бесцеремонных визитеров.
«А завтра сделает то же с бесцеремонным претендентом на руку своей дочери», – острой болью кольнуло его. Он извинился и покинул сие сборище, удалившись в свою комнату, и не показывался оттуда, пока гости не разъехались.
– Будет жаль, коли прервутся наши занятия… – говорила Мария Григорьевна и осеклась при виде Муравского, что появился на веранде.
– Скорее всего прервутся, – кивнул он, догадавшись, о каких занятиях она хотела сказать. Булавины наверняка в полном составе скоро отбудут в Петербург, но ежели вдруг и задержатся здесь, вряд ли княжне будет дозволено приезжать в Негожее.
Домочадцы перешли на обсуждение усадебных дел и при нем сиятельных соседей более не упоминали.
Долгий утомительный вечер наконец сменила мучительная бессонная ночь, наступило бесконечное утро, и Муравский не мог найти себе места до той поры, пока не пришло время ехать в Пригожее.
Он переоделся в мундир, велел оседлать себе Кая Фредерика – беспокойный жеребец требовал к себе особого внимания, что теперь весьма устраивало Муравского, и поскакал навстречу судьбе.
Его тут же провели в кабинет. Князь сидел за большим столом, едва кивнул в ответ на приветственный полупоклон, не предложил присесть, что свидетельствовало о худшем развитии событий, и холодно спросил:
– Сколько вам надобно, дабы вы оставили в покое мою дочь?
– Простите?! – оторопел Муравский.
– Сколько денег? Какая сумма вас устроит?
И, не дожидаясь ответа, двинул листом бумаги, что лежал подле него, по столу в сторону Муравского. Листок сей скользнул по блестящей поверхности столешницы и замер неподалеку от ее края.
– Сие вексель на ваше имя на пятьдесят тысяч рублей, – сказал князь, поднялся и окинул своего визави непроницаемым, ничего не выражающим взглядом.
Муравский некстати подумал о том, что на нем нету протеза – тот уже починили, но он не мог его носить из-за до сих пор болезненной травмы культи, и рукав мундира был просто подколот пряжкой с внутренней стороны. Впрочем, это уже не имело никакого значения.
– Я люблю вашу дочь и только по этой причине хочу на ней жениться, деньги здесь ни при чем, – сказал он.
– Будете уверять, что вам не надобны деньги?
– Не буду, но они не главное для меня. Я женился бы на ней и без приданого.
– Вам не придется идти на подобные жертвы, – подобие усмешки скользнуло по лицу Булавина. – Зато без досужих проблем обогатитесь на предложенную сумму. Для вас, полагаю, сие никак не будет лишним.
Пятьдесят тысяч были для Муравского огромными деньгами, но не взамен княжны.
– Достаточно просто отказать мне, – сказал он. – Зачем предлагать деньги? Чтобы унизить меня в глазах вашей дочери?
– Нет, ей незачем того знать, – сказал князь после паузы, словно обдумав его слова. – Верно, это был бы неплохой способ, но я не преследую такой цели. И не могу столь жестоко обойтись со своей дочерью. Я даю вам деньги, дабы вы сами от нее отказались и о том ей сказали. Так будет вернее, и вы не останетесь в проигрыше. Подойдет любой предлог. Убедите ее, что вы ошиблись в своих чувствах, не считаете себя достойной ей парой, или ее – подходящей себе женой. Она довольно упряма, и коли вобьет что себе в голову… Мне не слишком хочется вести с нею бои из-за вас. Коли вы отступитесь сами, сия прихоть у ней пройдет легче, быстрее и безболезненнее. Через неделю-другую она о вас и не вспомнит.
Что ж, в этих словах был резон, тем паче Муравский сам до последнего не верил, что не является очередным ее временным увлечением. И они действительно были неподходящей парой – и не далее, как вчера, он сам ей все это изложил. Но теперь, после их объяснения, ему было невозможно оттолкнуть ее. И отказаться от нее. Она сама должна была решить и сделать свой выбор.
– А ежели откажусь?
– Останетесь без денег, мою дочь вы в любом случае не получите. Кроме того, я ведь могу затеять с вами и какую тяжбу… Кажется, не слишком четко установлены права на каменоломню и тот кусок вашей земли, на котором она расположена. Пока мне до того нету дела, и я не против закрыть на то глаза, коли мы сговоримся.
Муравский впервые о том слышал, но поверил Булавину – его дотошные адвокаты вполне могли найти какое спорное место по границам имения и затеять бесконечную и определенно проигрышную для владельца Негожего тяжбу, что могла вестись годами и в итоге оставить его вообще без всего… Это был если еще не мат, то точно шах.
– Хорошо, – сказал он. – Я готов переговорить с княжною.
Князь кивнул.
– Не забудьте, – показал на вексель, что все лежал на столе, и дернул шнур звонка.
Тут же явился дворецкий.
– Пригласите сюда мою дочь, – сказал Булавин.