Rukel 
Продолжение о том, как хорошо было
в тени под липами на лужайке.
– Хотела увидеть вас, – просто сказала она.
– Увидеть? – пробормотал он, не зная, что на это сказать.
Вообще-то ему совсем не хотелось нарушать сии чудные минуты, полные расслабленности и какой-то странной, непривычной для него безмятежности, вдруг впервые за долгое время на него снизошедшей. Было удивительно приятно вот так лежать на мягкой траве под теплыми лучами солнца, подле девушки, что завладела всем его существом, как никогда ощущая ее близость.
Боль еще пульсировала в культе, но куда слабее, постепенно отступая. Пожалуй, княжна была права, настояв на снятии протеза. Ему действительно следовало сразу от него освободиться, потому как деревяшка безжалостно впивалась в его плоть, доставляя значительные мучения, но ему казалось невозможным сделать это в присутствии девушки, тем более, с ее помощью. Удивительно, как она выдержала зрелище его руки. Чуть запнулась, но он видел, как расширились ее глаза, а на лице появилось выражение… Нет, не отвращения, скорее ужаса. И смятения.
Тяжкое испытание для любой женщины, тем паче, для изнеженной барышни, но с которым она, надобно признать, превосходно справилась. Впрочем, княжна с самого начала вела себя безукоризненно в той ситуации, в которой оказалась, и он не мог не отдать тому должное. На ее месте какая другая барышня наверняка бы ударилась в крики, стоны, слезы, истерики, капризы, если не обмороки…
Муравский вздохнул, таки решив до конца прояснить ситуацию, из-за которой они сейчас находились на этой лужайке, пусть не в самом плачевном, но близком к тому состоянии.
– И дело сие было настолько безотлагательным, что вы помчались в лес без сопровождения? – уточнил он.
– Так и знала, что вы это скажете, – она тоже вздохнула. – Мне очень жаль, что причинила вам столько хлопот и неприятностей…
– Да, я знаю, что жаль, – усмехнулся Муравский. – Сначала причиняете, потом сожалеете.
Княжна пропустила мимо ушей его сарказм.
– Правда, сожалею, – повторила она. – Но вы все время где-то пропадаете, вас никогда нету дома, и в Пригожем вы тоже не появляетесь… Мне не хотелось думать, что вы намеренно избегаете меня…
Сказала это с нажимом, он не счел нужным на это отвечать, потому она продолжила:
– Но сегодня примчался этот несносный Стремоухов-младший за запиской, что вы посоветовали ему получить от меня…
Он рассмеялся.
– Таки решил последовать совету?! Молодец, ничего не скажешь!
– Вам смешно, а он уж извел меня, – обиделась она. – Как-то вы упрекнули, что я не знаю слова «нет». Так вот, уверяю вас, сей молодец и вовсе не имеет о том никакого представления. Он несколько раз сделал мне предложение, получил столько же отказов, их не принял и не угомонился, теперь вознамерившись отправиться к моему отцу… И еще имел наглость просить записку от меня, в которой – по его воображению – я должна сообщить, что намерена выйти за него замуж, дабы отец учел сие обстоятельство в их разговоре.
– И вы решили высказать свое возмущение по поводу моего совета корнету?
– Не совсем. Я хотела… – она запнулась. – Хотела сказать, чтобы вы не думали, что я действительно вознамерилась принять его руку.
– Я и не думал так, – сказал Муравский и не удержался, чтобы не поддеть ее:
– Что княжне Булавиной какой-то корнет Стремоухов?
– Почитаете меня столь тщеславной?! Что я смотрю только на чины и титулы?! – взвилась она и, кажется, не на шутку обиделась. И даже рассердилась.
Он посмотрел на нее – щеки у ней загорелись румянцем, глаза засверкали. Что и говорить, княжна была чертовски хороша! Настолько хороша, что не люби он уже ее, сейчас непременно бы влюбился. Перед нею невозможно было устоять, и он, как никто, понимал мужчин, что наперебой пытались привлечь ее внимание, тем паче, жениться на ней…
Муравский про себя чертыхнулся и только хотел сказать, что вовсе так не думает – хотя, конечно, думал, как она его опередила.
– Это вовсе не так! – воскликнула она. – Мужчины отчего-то считают, что стоит им лишь посмотреть на барышню, как та не только должна быть польщена их вниманием, но и непременно ответить на чувства, ежели господа изволят что-то к ним испытывать. И, конечно, принять предложение, коли оно последует, что, несомненно, их сполна осчастливит. И никто, никто не думает, что у девушек тоже могут быть свои предпочтения и какие-то чувства, и что они порой не в состоянии даже выносить присутствие сих кавалеров, терпеть ухаживания, тем паче разделять их устремления и планы. Но стоит кого отвергнуть, отказать в руке, как сразу раздаются упреки в тщеславии, высокомерии и бог весть еще в чем…
– Простите, я не хотел обидеть вас, – сказал Муравский, догадываясь, что ненароком задел ее больное место, и в ней довольно накипело по сему поводу. Что ж, теперь он мог понять ее, поскольку сам в какой-то степени уже испытал на себе все неудобства своего нового положения, вдруг оказавшись объектом матримониальных планов местного общества.
– Верно, барышне просто надобно самой дать понять, разделяет она или нет выказанные ей чувства, – предположил он. – И не принимать ухаживаний того, кто ей безразличен или неприятен.
– Словно, сие может помочь! – вспыхнула она. – Попробуйте объяснить что Рогачевскому, этому Стремоухову и им подобным самодовольным болванам. Они не понимают, не относят к себе, да вовсе не представляют, что могут не нравиться какой-либо женщине. И как отказать в том же танце или сопровождении, как на памятной прогулке к водопаду? Или вы полагаете, мне доставило удовольствие ехать в компании сначала князя, а затем Стремоухова и Шишелова? Это мужчины могут не подходить к какой девушке, не приглашать ее на танец и не говорить ей комплименты, а нам приходится выслушивать, танцевать и терпеть… И дело вовсе не в том, есть у них какие чины или вовсе нету.
Княжна с раздосадованным видом вскочила, сняла с его руки уж согретые и подсохнувшие на солнце платки и пошла к ручью.
Муравский приподнялся на локте и проводил ее взглядом, любуясь ее легкою, грациозною походкой. Она была без шляпки, в испачканной землей и травой бледно-серой амазонке с темно-голубым лифом. Волосы ее разлохматились, пряди, выбившись из узла на затылке, упали на тонкую шею…
Он вздохнул и опять откинулся на спину.
Княжна вернулась, заботливо обернула влажными прохладными платками его культю.
– Помогает? – с беспокойством спросила она.
– Более чем, – улыбнулся Муравский. – Благодарствую, уже почти не болит. Просто сначала была отдача от сильного удара, а потом давил протез…
– Я рада, – сказала она и села вполоборота возле него, поджав под себя ноги и опершись на руку. Манжеты ее платья были отвернуты, верно, чтобы не намочить в воде.
Муравский посмотрел на ее хрупкое запястье, таки не выдержал, и потянулся, обхватил его, с наслаждением ощущая прохладу ее нежной кожи.
– Сожалею, – сказал он. – Я… Мне трудно судить, что чувствует девушка, когда за ней ухаживают нежеланные мужчины… Меня извиняет только то, что я за вами никогда не ухаживал…
– Это я должна просить у вас прощения, – сказала она, не отнимая руки. – За все, что устроила… Да, не ухаживали… Но… Ужели я вам так… Совсем не нравлюсь?
– Вы не можете не нравиться… Я понимаю тех мужчин, что не устояли перед вами.
Муравский поднял ее руку, поцеловал ладонь – к подушечке у основания указательного пальца прилипла травинка. Он ласково смахнул ее своим большим пальцем, не выдержал, коснулся этого места губами, после чего прижал ладонь к своей щеке, определенно проигрывая той неудержимой силе, что влекла его к этой девушке. Их взгляды встретились, и меж ними словно что-то вспыхнуло. Едва владея собою, Муравский подтянул ее к себе и, когда она оказалась лежащей на его груди, перекатился с нею по траве так, что навис над ней. Затылок ее лежал на сгибе его искалеченной руки, локтем которой он опирался о землю и совсем не чувствовал боли, вовсе о ней забыв. Второю рукой он погладил ее по щеке и прошептал:
– Сан…
В ответ она чуть повернула голову и поцеловала касающиеся ее пальцы, обняла его и потянула за шею, привлекая к себе. Он наклонился и не смог сдержать стона, когда наконец прильнул к ее затрепетавшим губам. Она пахла солнцем и листвою, луговым разноцветьем и медовым нектаром, и он с исступлением целовал ее рот, лицо, волосы, шею, плечи, раздвинув воротник блузы, вновь возвращался к ее сладким и нежным, таким мягким и податливым ему губам, и никак не мог насытиться ими…
Муравский очнулся, когда понял, что рукою ласкает ее грудь, прикрытую теперь только тонкой тканью сорочки, а коленом раздвигает ее бедра. Его будто окатило внезапно хлынувшим холодным осенним ливнем. Он резко отстранился и сел, стараясь не смотреть на ее подернутые истомой глаза, припухшие розовые губы и темные волосы, разметавшиеся по ярко-зеленой траве.
Оба не выдержали... 
Честно говоря, я хотела ввести внешнее воздействие - шум какой или что еще, но потом чет передумала, чтобы он сам проявил силу воли. Не мальчик, но мужчина все же. Хотя, может, и зря. Он там сейчас весь на инстинктах. Еще подумаю над этим. 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
