Здравствуйте, форумчане "Аpropos"! Предлагаю почитать и дать оценку началу романа, который я пишу. Буду благодарна за добрые советы и конструктивную критику, особенно по исторической части. Основной вопрос, мучающий автора: стоит ли продолжать начатое, или нет?
1. «Perla azul” оказалась неожиданно легкой добычей. Это был огромный многопалубный галеон, с узорчатой разноцветной кормой и огромной позолоченной фигурой женщины под бушпритом, в вытянутой руке держащей довольно большой шар голубого цвета - пресловутую жемчужину. Судно выглядело неприступной твердыней. Но было изрядно потрепано недавней ночной бурей, во время которой оно и конвой - три сопровождавших его фрегата – потеряли друг друга. Корабль лишился двух мачт, и из-за этого – а также из-за своего груза, весьма тяжелого, что явственно можно было определить по низкой осадке судна - маневренности. Команда, измученная продолжавшейся целую ночь борьбой со штормом, почти вся спала. Четыре берберийские шебеки, атаковавшие несчастную «Голубую жемчужину», имели на своих бортах всего лишь около ста пушек. Но зато обладали несравненным преимуществом в быстроходности и маневренности, а также удачно воспользовались эффектом неожиданности нападения. Они выскользнули в предрассветном тумане, окутавшем океан после страшного атлантического шторма, навстречу галеону, идущему под флагом королевства Испанского, и закружились вокруг «Голубой жемчужины», подобно вечно голодным гиенам, описывающим круги вокруг умирающего от ран льва. Одновременно шебеки осыпали галеон градом пуль и ядер, нанося существенный урон верхним палубам, переборкам и оснастке и без того израненного, недавно столь могучего корабля. Выскакивавшие на палубу из внутренних помещений и кают заспанные полуодетые члены команды попадали под шквальный огонь пуль и ядер, и в первые же минуты нападения более ста человек было убито или ранено. - Пираты! Берберы! – кричали люди, мечась по палубе и баку. С трех сторон – кроме чересчур высокой кормы - в дубовые борта «Голубой жемчужины», подобно бандерильям, вонзающимся в бока выпущенного на арену быка, впились острые крючья абордажных кошек. Это были штурмовые якоря на цепях, каждый с пятью острыми лапами; и, когда команды шебек начали подтягивать эти цепи, стремясь к максимальному сближению с захватываемым кораблем, чтобы начать абордаж, галеон издал почти человеческий стон. Тогда по цепям, поддерживаемые громкими криками пиратов, на палубу «Голубой жемчужины» стали перепрыгивать первые атакующие. Их называли «черными досками», - это были невольники-негры, привезенные из глубин африканского материка, все как на подбор рослые и могучие мужчины, в одних набедренных повязках, вооруженные обнаженными ятаганами и тесаками. Эти люди расчищали дорогу основным силам берберийских головорезов. Большинству рабов суждено было погибнуть во время штурма; тех из них, кто трусил и пытался повернуть назад, убивали сами корсары. Следующие за неграми пираты часто дрались с командой атакуемого судна прямо на трупах этих бедняг, безжалостно топча их ногами, - отсюда и прозвище «черные доски». За невольниками, подбадривая себя дикими воплями, начали перескакивать с шебек на «Голубую жемчужину» остальные пираты, являвшие собою весьма разношерстное зрелище – одни, как и рабы, полуголые, другие в штанах и рубахах, но босиком, третьи - в латах, кольчугах и шлемах, порой очень дорогих, часто трофейных, с богатыми насечками и узорами, из лучших сортов стали – толедской и дамасской. Вооружены корсары тоже были по-разному: в руках у них можно было увидеть боевые топоры и ятаганы, палаши и булавы, луки, а также тяжелые длинноствольные мушкеты; последние, впрочем, были уже почти непригодны, потому что начинался ближний бой, и перезаряжать огнестрельное оружие было некогда. И завязалась кровавая схватка... Зная, что участь их будет весьма незавидной, даже если они сдадутся, испанцы сопротивлялись отчаянно, бросая на шебеки горшки с маслом, делающим доски скользкими и передвижение по палубе почти невозможным, паля из мушкетов картечью, протыкая пиратов длинными алебардами и копьями-протазанами. В какой-то момент казалось, что атакуемые могут победить. Но вынырнувшее из клочьев медленно рассеивающегося тумана пятое пиратское судно – галера-бригантина, на вершине фок-мачты которой развевался бело-зеленый флаг командующего тунисским флотом, а палуба была усыпана вооруженными до зубов берберийскими корсарами, - решило исход сражения. ...Стоя на носу своей галеры, носящей название «Золотой дельфин», Селим-Реис*, немного удивленный тем, что пушки – самое главное оружие галеона - почти не отвечают на выстрелы шебек, следил за разворачивающимся на его глазах сражением. Ноздри командующего флотом, или капудан-паши, тунисского султаната трепетали от смешавшихся в одно плотное, едва ли не осязаемое целое запахов порохового дыма, гари, пота и крови; пальцы правой руки с такой силой сжимали рукоять богато украшенной драгоценными камнями сабли, что самоцветы, казалось, вот-вот выдавятся из нее; темные глаза горели тем алчным огнем, который загорался в них редко – лишь при виде очень красивой женщины или такого, как сегодня, зрелища боя. Реис жаждал быть сейчас на «Голубой жемчужине», он алкал крови, стонов, хрипов поверженных врагов; бездействие в такой момент он ощущал так же остро, как ощущает свое заключение тигр, мечущийся по клетке в зверинце. Но Селим не мог сегодня рисковать собою; да в этом и не было необходимости. Галеон был практически захвачен. Да, вон уже и верный Гасан, терсане-агаса*, носится по палубе, сверкая своим кончаром*, - подражая командующему флоту, без кирасы, в белой рубахе, - направляя своих людей, и сам Азраил, ангел смерти, несомненно, летит за ним, готовясь забирать души погибших – и истинно верующих, и презренных кафиров*. Селим никогда не боялся риска; более того, и при дворе султана, и среди подчинявшихся ему людей, и даже среди врагов он приобрел за годы, проведенные в множестве морских сражений, прозвище «Неуязвимый». И это было правдой: ни одной раны не получил он в боях, ни разу неприятельская пуля или клинок не задевали его тело. Селим-Реис был человеком неглупым, но он гордился своим прозвищем, и оно безмерно льстило ему. Он никогда не одевал кольчугу и шлем, а всегда – белые одежды, обычно к концу боя становившиеся багряными от крови – но не своей. Когда схватка оканчивалась, он выходил на шкафут* и, окруженный своими завороженно глядящими на него людьми, снимал с себя одежду, демонстрируя мускулистое, смуглое, поджарое тело, на котором не было ни единой царапины. Но вот настал момент, когда он, Неуязвимый Селим-Реис, решил быть осторожным. Не захотел рисковать... И виновна в этом была женщина. Воистину, прав мудрец, сказавший: « Женская слабость сильнее самого могучего воина». И он, могучий воин, испугался риска; ведь так близок желанный миг, которого он так долго ждал, - возможно, уже через несколько дней свершится его заветная мечта, исполнятся все чаяния! Потому сейчас Гасан, а не он, властвует на испанском судне. Но не беда. В любом случае, слава победителя достанется ему, Селим-Реису. Такой прекрасный корабль! Нет, не зря Неуязвимый приказал не стрелять ниже ватерлинии; он приведет «Голубую жемчужину» в порт, как послушную рабыню; все горожане сбегутся посмотреть на столь выдающуюся добычу. Возможно, и те загадочные и обжигающие как огонь глаза, что пленили Селима, узрят его трофей и наконец оценят его победу... А, если на испанском галеоне найдется чем поживиться – командующий флотом не отдаст его на разграбление своим людям; хвала Аллаху, все они, хоть и величают даже сами себя пиратами, подчиняются беспрекословно жесткой дисциплине, введенной Реисом. Он же все богатства готов сложить к ногам своей избранницы. И тогда, быть может, она отбросит свою надменность и из неприступной красавицы превратится в покорную мягкую одалиску?.. В этих сладостных мечтах Селим даже забыл на какое-то время о том, где находится; но, наконец, звуки боя отвлекли его от грез. Капитану «Голубой жемчужины» удалось между тем сплотить вокруг себя около ста человек команды и солдат; но вскоре он был убит метким выстрелом из мушкета. Без командира, явно пользовавшегося большим авторитетом у подчиненных, в рядах испанцев произошло замешательство, вскоре перешедшее в панику. Некоторые побросали шпаги и мушкеты, но это не спасло их от ужасного конца, – разгоряченные боем, озверевшие от вида и запаха крови, корсары беспощадно расправлялись со сдавшимися. Селим-Реис видел, как пираты, предводительствуемые его правой рукой Гасаном – невысоким, но необыкновенно мощного телосложения мужчиной, окружили значительно поредевшие ряды испанцев на шкафуте; и теперь схватка на борту галеона начала походить на резню: оставшихся в живых испанцев просто крошили ятаганами и тесаками, распарывая животы, отрубая руки и ноги и перерезая глотки. Чуть заметно морщась – он предпочитал честный бой такому зверству, и все морские сражения вместе взятые не смогли приучить его привыкнуть к такому – Селим глядел на ужасную картину, разворачивающуюся перед ним на захваченном почти целиком галеоне. Вопли, стоны, мольбы о пощаде, хруст костей, предсмертные хрипы – страшная какофония, заставлявшая многих пиратов, особенно тех, что помоложе, заткнуть уши и закрыть глаза. Но капудан-паша не мог себе позволить проявить слабость; ни один мускул не дрогнул на его смуглом лице, он не мигая смотрел на залитую кровью, загаженную испражнениями и вывалившимися внутренностями, а также обрубками рук и ног палубу «Голубой жемчужины». - Вы перейдете на галеон, Реис? – спросил у Селима один из подчиненных. - Да. Но пусть сначала смоют все с палубы, - ответил он, оборачиваясь к подошедшему, радуясь в глубине души, что может хоть ненадолго отвернуться, отвлечься от жуткого зрелища резни. – Подай мне бурнус. Облачаясь в широкий белый бурнус, он вдруг услышал со стороны галеона какие-то, непохожие на прежние, крики. Повернувшись, Селим увидел, что с десяток его людей, возглавляемых Гасаном, размахивая клинками, бросились к кормовой части «Голубой жемчужины». Вероятно, там еще находились сопротивляющиеся натиску берберов неверные. Похоже, вновь завязалась схватка; из-за сломанной мачты и обрывков парусов командующему не видно было, что происходит на корме галеона. Но неожиданный громкий протяжный вопль корсаров, в котором сквозили изумление и бешенство одновременно, заставил Селима насторожиться. - Что там происходит? – он шагнул вперед, наклонился, прищуриваясь, пытаясь хоть что-то увидеть. - О Аллах всемогущий! Терсане-агасу убили! – послышались крики. Селим скрипнул зубами, рванул завязки бурнуса так, что порвал. Гасана убили!.. Гасан преданно служил ему, один раз он даже спас командующему жизнь. Не добиться бы Селиму своей репутации Неуязвимого, если бы в одном из сражений друг не прикрыл его своим телом, сам едва не погибнув... И вот – его нет!
Реис* - здесь: капитан (араб.) Терсане-агаса*- терсане агасы, помощник командующего флотом. Кончар* - длинный и тонкий меч восточного происхождения, который применяется для пробивания кольчуг и латных доспехов. Кафир* - в исламе понятие безбожника - врага истинной веры. Шкафут*- средняя часть верхней палубы.
2. Карие глаза Селима полыхнули пламенем неистовой ярости. Выхватив из ножен саблю, сбросив с плеч бурнус, он одним гигантским прыжком перемахнул на борт галеона и, расшвыривая своих же людей, спешивших на крики товарищей, перепрыгивая через трупы и обломки рангоута, бросился к кормовым надстройкам, где суетились пираты. Тело Гасана и еще нескольких пиратов спустили с юта* и положили на обрывки паруса под сломанной грот-мачтой. Казалось, на терсане-агасе не было ран; но опытный взгляд капудан-паши, склонившегося над другом, сразу определил, что он мертв. Затем Селим заметил красную полоску с левой стороны в области сердца – от укола шпагой. Трудно было представить, что такое маленькое отверстие, из которого почти не вытекло крови, могло привести к смерти... И, однако, это было так. Селим зарычал, как раненый тигр. Красная пелена застлала ему глаза. Жажда крови, безумная, всепоглощающая, овладела капудан-пашой. Он выпрямился, и люди его, совсем недавно бесстрашно шедшие на смерть, сейчас отшатнулись, содрогаясь,– таким жутким стало его лицо. - Кто?!! – взревел Селим. – Кто это сделал?!! - Испанец, Реис...- забормотали, опуская глаза, подчиненные. – Очень опасный... – Он будто Иблис* бросился на нас, убил сразу троих, меня и еще одного ранил, а потом сошелся с Гасан-беем - и мы не успели и моргнуть, пронзил его шпагой, - хриплым голосом сказал один из пиратов, прижимая к груди окровавленную руку. - Моргнуть не успел, говоришь, трус? Так моргай на том свете! – Реис вырвал из ножен саблю, взмахнул ею, и незадачливый корсар, которому клинок пронзил левый глаз, повалился навзничь на палубу. - Где этот неверный? – крикнул командующий флотом. – Я сам разделаюсь с ним! Его люди поспешно расступились, и Селим взбежал по ступенькам на ют, где, за бизань-мачтой*, единственной уцелевшей во время шторма, на довольно узком пятачке, ограниченном с трех сторон пятифутовыми* бортиками самой высокой кормовой надстройки, дрались несколько человек. Два трупа и пират, катающийся с воем по настилу, - живот несчастного пересекала страшная рубленая рана, – наглядно свидетельствовали, что убийца Гасана еще жив и продолжает сопротивляться. Селим выругался сквозь зубы, когда раненый попытался схватить его за сапог, умоляя Реиса прикончить его и тем облегчить его страдания, и с такой силой отшвырнул беднягу ногой, что тот ударился о мачту головой и затих. Изо рта у него хлынула кровь; он был мертв. - Дорогу! – этот короткий приказ заставил корсаров опустить клинки, и капудан-паша увидел того, на кого они нападали. На испанце не было ни шлема, ни лат. В распахнутой на груди черной рубашке, черных штанах и обутый в сапоги из черной кожи, – очень высокий, загорелый почти дочерна, со стянутыми сзади в хвост длинными цвета воронова крыла волосами, - он и впрямь казался выходцем из ада. На лице его неестественно ярко сверкали светлые глаза. В правой руке у испанца был кинжал-дага - оружие, предназначенное прежде всего для защиты, но также могущее стать смертельно опасным; в левой – длинная шпага. Селим-Реису, опытному стратегу и воину, нетрудно было понять, что испанец находится в гораздо более выгодном положении, нежели корсары: солнце било ему в спину; сзади он был защищен полукругом бортика. К тому же, небольшая площадь юта не давала возможности нападающим для широкого маневра. Судя по всему, испанец был мастером фехтования; на нем, похоже, не было ни царапины, и держался он непринужденно и свободно, словно эта смертельная кровавая схватка на галеоне являлась всего лишь тренировочным боем. - Мы хотим взять его живым, Реис, - сказал один из пиратов Селиму, тяжело дыша, в то время как двое его товарищей обессилено привалились к бизань-мачте. – Мы могли бы застрелить его из мушкетов, но он заслуживает небыстрой смерти за нашего Гасан-бея....Но и ловок же он! Как кошка! Испанец тоже воспользовался передышкой; он прислонился к бортику, отер пот со лба широким рукавом своей рубахи и, полузакрыв глаза, с наслаждением подставил лицо налетевшему прохладному ветерку. Селим кивнул говорившему. Ярость Реиса теперь, когда он убил двоих, улеглась; он вложил клинок в ножны, не спуская сощуренных глаз с противника. Капудан-пашу невольно поразило хладнокровие этого человека, - ведь должен же он понимать, что ему нет спасения. А он так невозмутим! Почему? Быть может, потому что он – левша? Левая рука считается нечистой; леворукость – это признак темных сил, владеющих человеком. Но Селиму приходилось сражаться с левшами, и он всегда выходил победителем. Он не слишком верил в эту примету. Взгляд командующего флотом оценивающе скользнул по фигуре неверного. Великолепно сложен. Строен, широкоплеч, узкобедр. Рост и возраст – такие же, пожалуй, как и у Селима. Раб в полном цвете лет и сил, с такой прекрасной фигурой может стоить не одну сотню золотых динаров. «Пожалуй, мои люди правы. Убить его я всегда успею, - раздумывал Реис, поглаживая эфес сабли. – Я возьму его живым. И не стану выставлять на невольничьем рынке. Он будет моим рабом - и только моим. И он дорого заплатит за смерть моего друга! Он будет молить меня о смерти, молить на коленях!» «Это даже хорошо, что он пока не ранен и полон сил, - продолжал размышлять Селим. – Немного чести – мне, Неуязвимому Реису, грозе неверных, вступить в поединок с ослабленным и истекающим кровью соперником. Я не стану наносить ему раны. Я просто обезоружу его, - каким бы ловким он ни был, против меня и моего мастерства ему не выстоять. Я докажу еще раз своим людям, что я – непобедимый и неуязвимый воин!» От быстро бьющегося в предвкушении схватки сердца горячей волной вместе с кровью по всему телу хлынуло радостное возбуждение. Давно капудан-паша не испытывал такого дивного чувства! - Дай мне кончар, - велел Реис стоявшему рядом пирату, обнажая свою саблю и отстегивая пояс с ножнами. Селим был уверен в своем превосходстве; но драться против вооруженного двумя клинками противника следовало также не одной лишь саблей. – А теперь, - приказал он троим корсарам, - отойдите назад и не вмешивайтесь. Этот человек – мой, и я сам разделаюсь с ним. Они поспешно отступили. Услышав громкие слова своего военачальника, к юту устремились остальные пираты. Вскоре вся корма была запружена жаждущими кровавого зрелища корсарами. Многие вскарабкались по остаткам снастей на сломанные мачты, чтобы сверху наблюдать за поединком своего командующего и единственного оставшегося в живых на галеоне испанца; некоторые залезли и на бизань. Эти несколько минут Селим пристально следил за неверным. Тот стоял все в той же раскованной позе, прикрыв глаза, - но расслабленность его не могла обмануть зоркий взгляд опытного полководца. Из-под полуопущенных век испанец, несомненно, внимательно наблюдал за своими врагами, стараясь понять, что они затевают, и готовясь к новому бою. - Сдавайся! – крикнул кто-то из корсаров на ломаном испанском. – Реис зарежет тебя, как барана! Кафир только улыбнулся, - белоснежные зубы сверкнули на смуглом лице, как крылья чайки в грозовом небе. Когда капудан-паша сбросил пояс и взял в левую руку ятаган, убийца Гасана открыл глаза и взглянул прямо в лицо Селиму. Он понял, что именно этого мужчину в белых одеждах называли Реисом. Глаза испанца и Селима встретились – и вспыхнули. Взгляд тунисца сверкал огнем неутоленного мщения и победоносной радости, взор испанца обжигал ледяной надменностью и решимостью сражаться до конца.
Ют* - кормовая часть верхней палубы судна или кормовая надстройка на судне. Иблис* - имя шайтана, сатаны, дьявола. Бизань-мачта*- название кормовой мачты на трёх- и более мачтовом судне. На трёхмачтовых судах бизань всегда третья, на многомачтовых — последняя. Испанский фут = 0,287342 метра.
Лакшми , приветствую Вас на нашем форуме. Мы всегда рады появлению новых талантов. Что касается конструктивной критики... Из меня критик никакой, но могу поделиться Вами своими ощущениями как рядовой читатель. Первое впечатление - очень тяжелые предложения. Очень длинные и перегруженные причастными и деепричастными формами. Их скопление так перегружает текст, что глаза просто спотыкаются в них. Вот например здесь: Лакшми пишет:
цитата:
.В какой-то момент казалось, что атакуемые могут победить. Но вынырнувшее из клочьев медленно рассеивающегося тумана пятое пиратское судно – галера-бригантина, на вершине фок-мачты которой развевался бело-зеленый флаг командующего тунисским флотом, а палуба была усыпана вооруженными до зубов берберийскими корсарами, - решило исход сражения.
По-моему лучше разбить длинное предложение на два или три коротких. А то, прочитав до конца, потеряла связь с началом. Еще - у меня было стойкое ощущение, что читаю не отрывки романа, а учебник истории. Просто текст звучит слишком ...эээ ... как в учебнике истории Слишком много информации
мариета , здравствуйте и благодарю за отзыв! Над длиннотами поработаю. мариета пишет:
цитата:
как в учебнике истории
Если как в учебнике, то что конкретно убрать? Я и так старалась как могла избегать исторических реалий, чтобы впросак не попасть, морских терминов, описания морского боя и т.д.
Отправлено: 20.05.11 23:57. Заголовок: Лакшми пишет: то чт..
Лакшми пишет:
цитата:
то что конкретно убрать?
Ох, советовать мне будет трудно, я сама еще веду борьбу с русским языком , но вся первая часть по-моему слишком информативна, со всякими перечислениями, еще употребление слова типа "атакуемые", "предводительствуемые" наводят на ассоциации с учебником
Наверное, мариета , Вы все же имели в виду морскую терминологию. Ведь здесь не описание какого-то исторического события, а стандартный морской бой... Атакуемых с предводительствуемыми уберу.
Отправлено: 21.05.11 00:28. Заголовок: Нет, не только морск..
Нет, не только морскую терминологию, весь стиль написания (первой части!). Но это мое личное мнение. Подождем что скажут наши уважаемые писатели. А пока располагайтесь, ознакомтесь с выложенного, может, вы сами ощутите что там в Вашем романе не так как надо
Приветствую Вас! Начало романа интригует, живописная картина битвы, местами даже очень! А с проблемами, о которых уже написала мариета, мне кажется, справиться не трудно, поработав с текстом. Это же интересно, трудиться над своим текстом, переделывать, прикидывать, как лучше выстроить фразы, что убрать, а что добавить. Я не критик и не советчик ни разу, но один момент, который чувствую - в описании битвы, экшена динамика уменьшается длинными перечислениями, избытком предлогов и наречий. На мой взгляд. Может, чем-то стоит пожертвовать, что-то сократить. Жду продолжения, не напрасно же столько крови пролито...
Буду благодарна за добрые советы и конструктивную критику, особенно по исторической части.
Серьезный подход к делу, что приятно. Добрые советы уже последовали - и я с ними соглашусь - переизбыток терминов, информации, длинные предложения со сложными конструкциями снижают динамику событий и запутывают непосвященного в "морские дела" читателя. С критикой по матчасти сложнее. Боюсь, у нас здесь нет специалистов как по истории Востока (точнее, юга ), так и по морским боям. Кстати, и непонятно в какое время и где происходят события, описываемые в начале романа. Упоминание об испанском галеоне - подразумевает, видимо, 16-17 века? Атлантический шторм - Атлантический океан, судя по всему, хотя Тунис вроде как находится в Средиземном море. Т.е. пока одни смутные предположения. Вероятно, не помешает перед началом повествования поставить год и место действия?
Развитие событий - весьма интересно Но как-то жутковато читать о натуралистических подробностях резни во время боя. Это уже на любителя очень острых ощущений.
переизбыток терминов, информации, длинные предложения со сложными конструкциями снижают динамику событий и запутывают непосвященного в "морские дела" читателя.
Будем разбираться!
apropos пишет:
цитата:
не помешает перед началом повествования поставить год и место действия
Не помешает. Года - середина 16 века. Галеон попал в шторм около Гибралтарского пролива, его отнесло штормом довольно далеко вдоль северного побережья Африки (это, конечно, надо было указать). Тут он и встретился с тунисской эскадрой.
apropos пишет:
цитата:
жутковато читать о натуралистических подробностях резни
Писать тоже жутковато, но ведь так как-то оно и было, и даже страшнее.
Писать тоже жутковато, но ведь так как-то оно и было, и даже страшнее.
Понятно, что было страшнее и проч. Просто какую цель ставит автор - написать интригующий авантюрный роман или же описать суровую и неприкрытую правду - как оно было (или есть - т.к. жизнь людей полна страданий, боли и прочего) с натуралистическим изложением происходящего.
написать интригующий авантюрный роман или же описать суровую и неприкрытую правду - как оно было (или есть - т.к. жизнь людей полна страданий, боли и прочего) с натуралистическим изложением происходящего.
Или как-то совместить суровую правду с романтикой? Тоже ведь вариант.
Отправлено: 27.05.11 21:49. Заголовок: Мне кажется, трудно ..
Мне кажется, трудно это совместить. Не имею в виду, что все нужно описывать розовыми красками, нет. Но даже если взять известные классические авантюрные (приключенческие) романы - ну, того же Капитана Блада или Три мушкетера - в них полно интриг и сражений, но при этом нет детальных кровавых описаний, жестокости. Поэтому они и легко читаются, нет?
Отправлено: 27.05.11 21:53. Заголовок: apropos пишет: Мне ..
apropos пишет:
цитата:
Мне кажется, трудно это совместить.
Трудно, но не невозможно, мне кажется. Найти какую-то золотую середину, чтобы было не очень все мило, но и не слишком жестко. Мужчины-бойцы должны выглядеть бойцами, а суровый век - суровым.
Отправлено: 27.05.11 22:13. Заголовок: apropos пишет: Это ..
apropos пишет:
цитата:
Это самое сложное.
Но оно стоит стараний. Создать картину, напоминающую реальность, но в то же время романтически красивую. Смешать простоту бытия с полетом фантазии. Автор, простите, навели на размышления.
Создать картину, напоминающую реальность, но в то же время романтически красивую. Смешать простоту бытия с полетом фантазии. Автор, простите, навели на размышления
Хелга , apropos, , я сама об этом думаю.
zabava ,
Исправленная версия:
1. «Perla azul” оказалась неожиданно легкой добычей. Это был огромный многопалубный галеон. Его украшениями служили узорчатая разноцветная корма и огромная позолоченная фигура женщины под бушпритом. В вытянутой руке статуя держала довольно большой шар голубого цвета - пресловутую жемчужину. Судно выглядело неприступной твердыней. Но было изрядно потрепано трехдневным штормом, во время которого оно и конвой - три фрегата – потеряли друг друга. «Голубая жемчужина» шла из Мексики в Испанию, но в проливе Гибралтар неожиданно налетела страшная буря, которая разлучила галеон с конвоем и отнесла судно далеко на восток, к враждебным берегам Северной Африки. Корабль лишился двух мачт. Судя по низкой осадке судна, груз на нём был тяжёлый, и это тоже уменьшало маневренность. Команда, измученная долгой борьбой со штормом, почти вся спала. Четыре берберийские шебеки, атаковавшие несчастную «Голубую жемчужину», имели на своих бортах всего лишь около ста пушек. Но зато обладали несравненным преимуществом в быстроходности и маневренности. Они удачно воспользовались эффектом неожиданности нападения. Шебеки выскользнули в предрассветном тумане, окутавшем океан после страшного шторма, навстречу галеону, идущему под красно-жёлтыми флагами королевства Испанского, и закружились вокруг «Голубой жемчужины». Они напоминали вечно голодных гиен, описывающих круги вокруг умирающего от ран льва. Шебеки осыпали галеон градом пуль и ядер, нанеся существенный урон верхним палубам, переборкам и оснастке корабля. Выскакивавшие на палубу из внутренних помещений и кают заспанные полуодетые члены команды попадали под шквальный огонь пуль и ядер. В первые же минуты нападения более ста человек было убито или ранено. - Пираты! Берберы! – кричали люди, мечась по палубе и баку. С трех сторон – кроме чересчур высокой кормы - в борта «Голубой жемчужины» впились острые крючья абордажных кошек. Это были штурмовые якоря на цепях, каждый с пятью острыми лапами. Когда команды шебек начали подтягивать эти цепи, стремясь к максимальному сближению с кораблем, чтобы начать абордаж, галеон издал почти человеческий стон. Тогда по цепям, поддерживаемые громкими криками пиратов, на палубу «Голубой жемчужины» стали перепрыгивать первые атакующие. Их называли «черными досками», - это были чернокожие невольники, привезенные из глубин африканского материка. Все они как на подбор были рослыми и могучими, вооруженными обнаженными ятаганами и тесаками. Эти люди расчищали дорогу основным силам берберийских головорезов. Большинству рабов суждено было погибнуть во время штурма. Тех из них, кто трусил и пытался повернуть назад, убивали сами корсары. Следующие за чернокожими пираты дрались с командой атакуемого судна прямо на трупах этих бедняг, безжалостно топча их ногами, - отсюда и прозвище «черные доски». За невольниками, подбадривая себя дикими воплями, начали перескакивать с шебек на «Голубую жемчужину» остальные пираты. Они являли собою весьма разношерстное зрелище. Одни, как и рабы, были полуголые, другие в штанах и рубахах, но босиком, третьи - в латах, кольчугах и шлемах. Порой оружие это было очень дорогим, часто трофейным, с богатыми насечками и узорами, из лучших сортов стали. Вооружены корсары тоже были по-разному: в руках у них можно было увидеть боевые топоры и ятаганы, палаши и булавы, луки, а также тяжелые длинноствольные мушкеты. И завязалась кровавая схватка... Зная, что участь их будет весьма незавидной, даже если они сдадутся, испанцы сопротивлялись отчаянно. Они бросали на шебеки горшки с маслом, делающим доски скользкими и передвижение по палубе почти невозможным, палили из мушкетов картечью, протыкали пиратов длинными алебардами и копьями-протазанами. В какой-то момент казалось, что атакуемые могут победить. Но вынырнувшее из клочьев медленно рассеивающегося тумана пятое пиратское судно – галера-бригантина - решило исход сражения. На вершине её фок-мачты развевался бело-зеленый флаг командующего тунисским флотом. Палуба была усыпана вооруженными до зубов берберийскими корсарами. ...Стоя на носу своей галеры, носящей название «Золотой дельфин», Селим-Реис*, немного удивленный тем, что пушки – самое главное оружие галеона - почти не отвечают на выстрелы шебек, следил за разворачивающимся на его глазах сражением. Ноздри командующего флотом, или капудан-паши, тунисского султаната трепетали от запахов порохового дыма, гари, пота и крови. Пальцы правой руки с такой силой сжимали рукоять богато украшенной драгоценными камнями сабли, что самоцветы, казалось, вот-вот выдавятся из нее. Темные глаза горели алчным огнем, который загорался в них редко – лишь при виде очень красивой женщины или такого, как сегодня, зрелища боя. Реис жаждал быть сейчас на «Голубой жемчужине». Он алкал крови, стонов, хрипов поверженных врагов. Бездействие в такой момент он ощущал так же остро, как ощущает свое заключение тигр, мечущийся по клетке в зверинце. Но Селим не мог сегодня рисковать собою; да в этом и не было необходимости. Галеон был практически захвачен. Да, вон уже и верный помощник командующего, Гасан, носится по палубе, сверкая своим кончаром*, направляя своих людей. Сам Азраил, ангел смерти, несомненно, летит за ним, готовясь забирать души погибших – и истинно верующих, и презренных неверных. Селим никогда не боялся риска. При дворе султана, среди подчинённых и даже среди врагов он приобрел за годы, проведенные в морских сражениях, прозвище «Неуязвимый». И это было правдой: ни одной раны не получил он в боях, ни разу неприятельская пуля или клинок не задевали его тело. Селим-Реис был человеком неглупым. И всё же он гордился своим прозвищем, и оно безмерно льстило ему. Он никогда не одевал кольчугу и шлем, а всегда – белые одежды, обычно к концу боя становившиеся багряными от крови – но не своей. Когда схватка оканчивалась, он выходил на шкафут* и, окруженный своими заворожено глядящими на него людьми, снимал с себя одежду, демонстрируя мускулистое тело, на котором не было ни единой царапины. Но вот настал момент, когда он, Неуязвимый Селим-Реис, решил быть осторожным. Не захотел рисковать... И виновна в этом была женщина. Воистину, прав мудрец, сказавший: «Женская слабость сильнее самого могучего воина». И Неуязвимый, могучий воин, испугался риска. Ведь так близок желанный миг, которого он так долго ждал: возможно, уже через несколько дней свершится его заветная мечта, исполнятся все чаяния! Потому сейчас Гасан, а не он, властвует на испанском судне. Но не беда. В любом случае, слава победителя достанется ему, Селим-Реису. Такой прекрасный корабль! Нет, не зря Неуязвимый приказал не стрелять ниже ватерлинии! Он приведет «Голубую жемчужину» в порт, как послушную рабыню. Все горожане сбегутся посмотреть на столь выдающуюся добычу. Возможно, и те загадочные и обжигающие как огонь глаза, что пленили Селима, узрят его трофей и наконец оценят его победу... А, если на испанском галеоне найдется чем поживиться, командующий флотом не отдаст его на разграбление своим людям. Хвала Аллаху, все они подчиняются беспрекословно жесткой дисциплине, введенной Реисом. Он же всю свою долю богатств готов сложить к ногам своей избранницы. И тогда, быть может, она отбросит свою надменность и из неприступной красавицы превратится в покорную мягкую одалиску?.. В этих сладостных мечтах Селим даже забыл на какое-то время о том, где находится; но, наконец, звуки боя отвлекли его от грез. Капитану «Голубой жемчужины» удалось сплотить вокруг себя около ста человек команды и солдат. Но вскоре он был убит метким выстрелом из мушкета. Без командира, который пользовался большим авторитетом у подчинённых, в рядах испанцев произошло замешательство. Вскоре оно перешло в панику. Некоторые побросали шпаги и мушкеты, но это не спасло их от ужасного конца. Разгоряченные боем, озверевшие от вида и запаха крови, корсары беспощадно расправлялись со сдавшимися. Селим-Реис видел, как пираты во главе с его правой рукой Гасаном окружили значительно поредевшие ряды испанцев на шкафуте. Теперь схватка на борту галеона начала походить на резню: оставшихся в живых испанцев просто крошили ятаганами и тесаками. Чуть заметно морщась, – он всегда предпочитал честный бой подобному зверству, – Селим глядел на ужасную картину, которая разворачивалась перед ним на галеоне. Вопли, стоны, мольбы о пощаде, хруст костей, предсмертные хрипы – страшная какофония, заставлявшая многих пиратов заткнуть уши и закрыть глаза. Но капудан-паша не мог себе позволить проявить слабость. Ни один мускул не дрогнул на его смуглом лице. Селим не мигая смотрел на залитую кровью палубу «Голубой жемчужины». - Вы перейдете на галеон, Реис? – спросил у него один из подчинённых. - Да. Но пусть сначала смоют все с палубы, - ответил он, оборачиваясь к подошедшему. Он был рад в глубине души, что может хоть ненадолго отвернуться, отвлечься от жуткого зрелища резни. – Подай мне бурнус. Облачаясь в широкий белый бурнус, Реис вдруг услышал со стороны галеона какие-то, непохожие на прежние, крики. Повернувшись, Селим увидел, что с десяток его людей вместе с Гасаном, размахивая клинками, бросились к кормовой части «Голубой жемчужины». Вероятно, там еще находились испанцы Похоже, вновь завязалась схватка. Из-за сломанной мачты и обрывков парусов командующему не видно было, что происходит на корме галеона. Но неожиданный громкий протяжный вопль корсаров, в котором сквозили изумление и бешенство одновременно, заставил Селима насторожиться. - Что там происходит? – он шагнул вперед, наклонился, прищуриваясь, пытаясь хоть что-то увидеть. - О Аллах всемогущий! Гасан-бея убили! – послышались крики. Селим скрипнул зубами, рванул завязки бурнуса так, что порвал. Гасана убили!.. Гасан преданно служил ему, один раз он даже спас командующему жизнь. Не добиться бы Селиму своей репутации Неуязвимого, если бы в одном из сражений друг не прикрыл его своим телом, сам едва не погибнув... И вот – его нет!
Реис* - здесь: капитан (араб.) Кончар* - длинный и тонкий меч восточного происхождения, который применяется для пробивания кольчуг и латных доспехов Шкафут*- средняя часть верхней палубы
2. Карие глаза Селима полыхнули пламенем неистовой ярости. Выхватив из ножен саблю, сбросив с плеч бурнус, он одним гигантским прыжком перемахнул на борт галеона. Расшвыривая своих же людей, спешивших на крики товарищей, перепрыгивая через трупы и обломки рангоута, он бросился к кормовым надстройкам, где суетились пираты. Тело Гасана и еще нескольких корсаров спустили с юта* и положили на обрывки паруса под сломанной грот-мачтой. Казалось, на помощнике Реиса не было ран. Но опытный взгляд капудан-паши, склонившегося над другом, сразу определил, что тот мертв. Затем Селим заметил красную полоску с левой стороны в области сердца – от укола шпагой. Трудно было представить, что такое маленькое отверстие, из которого почти не вытекло крови, могло привести к смерти... И, однако, это было так. Селим зарычал, как раненый тигр. Красная пелена застлала ему глаза. Безумная жажда крови овладела капудан-пашой. Он выпрямился, и люди его, совсем недавно бесстрашно шедшие на смерть, сейчас отшатнулись: таким жутким стало его лицо. - Кто?!! – взревел Селим. – Кто это сделал?!! - Испанец, Реис...- забормотали, опуская глаза, подчиненные. – Очень опасный... – Он будто Иблис* бросился на нас. Убил сразу троих, меня и еще одного ранил, а потом сошелся с Гасан-беем... И мы не успели и моргнуть, пронзил его шпагой, - хриплым голосом сказал один из пиратов, прижимая к груди окровавленную руку. - Моргнуть не успел, говоришь, трус? Так моргай на том свете! – Реис вырвал из ножен саблю, взмахнул ею, и незадачливый корсар, которому клинок пронзил левый глаз, повалился навзничь на палубу. - Где этот неверный? – крикнул командующий флотом. – Я сам разделаюсь с ним! Его люди поспешно расступились, и Селим взбежал по ступенькам на ют. Там, за бизань-мачтой*, единственной уцелевшей во время шторма, на довольно узком пятачке дрались несколько человек. Два трупа и пират, катающийся с воем по настилу с раной в животе, показывали, что убийца Гасана еще жив и продолжает сопротивляться. - Дорогу! – этот короткий приказ заставил корсаров опустить клинки, и капудан-паша увидел того, на кого они нападали. На испанце не было ни шлема, ни лат. Смуглый, в распахнутой на груди черной рубашке, черных штанах и обутый в сапоги из черной кожи, он и впрямь казался выходцем из ада. На лице его неестественно ярко сверкали светлые глаза. В правой руке у испанца был кинжал-дага, в левой – длинная шпага. Селим-Реису нетрудно было понять, что испанец находится в гораздо более выгодном положении, нежели корсары. Солнце било ему в спину, а сзади он был защищен полукругом бортика. На неверном, похоже, не было ни царапины, и держался он непринужденно и свободно, словно эта смертельная схватка на галеоне являлась всего лишь тренировочным боем. - Мы хотим взять его живым, Реис, - сказал один из пиратов Селиму, тяжело дыша. Двое его товарищей обессилено привалились к бизань-мачте. – Мы могли бы застрелить его из мушкетов. Но он заслуживает небыстрой смерти за нашего Гасан-бея... Но и ловок же он! Как кошка! Испанец тоже воспользовался передышкой. Он прислонился к бортику, отер пот со лба широким рукавом своей рубахи, полузакрыл глаза и с наслаждением подставил лицо налетевшему ветерку. Селим кивнул говорившему. Ярость Реиса теперь, когда он убил двоих, улеглась. Он вложил клинок в ножны, не спуская прищуренных глаз с противника. Капудан-пашу невольно поразило хладнокровие этого человека: ведь должен же он понимать, что ему нет спасения. А он так невозмутим! Почему? Быть может, потому что он – левша? Левая рука считается нечистой. Леворукость – это признак темных сил, владеющих человеком. Но Селиму приходилось сражаться с левшами, и он всегда выходил победителем. Он не слишком верил в эту примету. Взгляд командующего флотом оценивающе скользнул по фигуре неверного. Великолепно сложен. Строен, широкоплеч, узкобедр. Рост и возраст – такие же, пожалуй, как и у Селима. Раб в полном цвете лет и сил, с такой прекрасной фигурой может стоить не одну сотню золотых динаров. «Пожалуй, мои люди правы. Убить его я всегда успею, - раздумывал Реис, поглаживая эфес сабли. – Я возьму его живым. И не стану выставлять на невольничьем рынке. Он будет моим рабом - и только моим. И он дорого заплатит за смерть моего друга! Он будет молить меня о смерти, молить на коленях!» «Это даже хорошо, что он пока не ранен и полон сил, - продолжал размышлять Селим. – Немного чести – мне, Неуязвимому Реису, грозе неверных, вступить в поединок с ослабленным и истекающим кровью соперником. Я не стану наносить ему раны. Я просто обезоружу его. Каким бы ловким он ни был, против меня и моего мастерства ему не выстоять. Я докажу еще раз своим людям, что я – непобедимый и неуязвимый воин!» От быстро бьющегося в предвкушении схватки сердца горячей волной вместе с кровью по всему телу хлынуло радостное возбуждение. Давно капудан-паша не испытывал такого дивного чувства! - Дай мне кончар, - велел Реис стоявшему рядом пирату, обнажая свою саблю и отстегивая пояс с ножнами. Селим был уверен в своем превосходстве. Но драться против вооруженного двумя клинками противника следовало также не одной лишь саблей. – А теперь, - приказал он троим корсарам, - отойдите назад и не вмешивайтесь. Этот человек – мой, и я сам разделаюсь с ним. Они поспешно отступили. Услышав громкие слова своего военачальника, к юту устремились остальные пираты. Вскоре вся корма была запружена жаждущими кровавого зрелища корсарами. Многие вскарабкались по остаткам снастей на сломанные мачты и бизань, чтобы сверху наблюдать за поединком своего командующего и единственного оставшегося в живых на галеоне испанца. Эти несколько минут Селим пристально следил за неверным. Тот стоял все в той же раскованной позе, прикрыв глаза. Но расслабленность его не могла обмануть зоркий взгляд опытного полководца. Из-под полуопущенных век испанец, несомненно, внимательно наблюдал за своими врагами. Он старался понять, что они затевают, и готовился к новому бою. - Сдавайся! – крикнул кто-то из корсаров на ломаном испанском. Неверный только улыбнулся в ответ. Когда капудан-паша сбросил пояс и взял в левую руку ятаган, убийца Гасана открыл глаза и взглянул прямо в лицо Селиму. Он, конечно, понял, что именно этого мужчину в белых одеждах называли Реисом. Глаза испанца и Селима встретились – и вспыхнули. Взгляд одного сверкал огнем неутоленного мщения, другого - решимостью сражаться до конца.
Ют* - кормовая часть верхней палубы судна или кормовая надстройка на судне Иблис* - имя шайтана, сатаны, дьявола Бизань-мачта*- название кормовой мачты на трёх- и более мачтовом судне. На трёхмачтовых судах бизань всегда третья, на многомачтовых — последняя
В полной тишине они начали свой поединок. Лишь плеск волн, мерно ударяющих в борта «Голубой жемчужины», вторил звону скрестившихся клинков. Селим не ожидал, что неверный окажется так проворен, - и даже не как кошка, а как угорь, который проскальзывает между пальцами, не даваясь в руки. Уже через несколько мгновений после начала схватки Реису стало понятно, что первоначальный план – обезоружить противника, не нанеся ему ран, - невыполним. Чтобы взять этого человека, надо было либо тяжело ранить, либо убить его. Движения испанца были отточены так, будто он родился с двумя клинками в руках. Селим всегда гордился своей быстротой, ловкостью и знанием множества коварнейших приемов, приобретенных как у восточных, так и у европейских мастеров фехтования. И впервые он встретил столь достойного – но, конечно, не превосходящего его - противника. Поняв, что поединок будет на равных, Селим обрушил на врага град разнообразных коварных ударов и выпадов, каждый из которых мог стать смертельным. Но испанец легко отбил все, продемонстрировав великолепную фехтовальную технику. Реису не удавалось даже повернуть его боком к солнцу, чтобы немного облегчить себе задачу. К счастью для тунисца, большое облако закрыло ярко сиявшее светило, и Реис перевел дух. Он с завистью заметил, как ровно и глубоко дышит его соперник. Испанец выглядел более свежим и бодрым, чем Селим, хотя и сражался дольше. Этот презренный кафир своим спокойствием и хладнокровием начинал раздражать командующего флотом. Как найти лазейку в обороне испанца? Дополнительным преимуществом Реиса в бою было обычно то, что он привык сражаться в море, на борту, и даже при сильной качке умело рассчитывал каждое движение своё и своего клинка. Но сегодня, после долгого шторма, море было спокойным, и галеон почти не покачивался. Казалось, что противники дерутся не на палубе, а на твердой земле. Раздосадованный неудачным началом боя, капудан-паша сосредоточился на том, чтобы сломать один из клинков неверного. Они были гораздо уже, чем его сабля, и это дало бы командующему флотом существенное преимущество. Враг понял тактику Реиса и стал вдвойне осторожнее. Он почти не нападал, выжидая, будто уверенный в своем превосходстве. Это всё больше бесило Селима, лишая обычной выдержки. Бой длился уже довольно долго; по лбам противников катился пот, заливая глаза и мешая видеть движения друг друга. Оба теперь дрались расчетливо и неторопливо, ибо каждый из них чувствовал, что решительное мгновение близко. Неожиданно испанец поскользнулся на скользких от крови досках юта и кинул взгляд себе под ноги. Селим моментально воспользовался удобным моментом, и даже крякнул от удовольствия, когда его сабля разрезала грудь противника, который лишь в самую последнюю долю секунды успел отскочить. Но порез все же был глубокий; кровь, почти незаметная на черном, заструилась вниз по рубашке. Пираты приветствовали эту первую кровь неверного оглушительными криками и свистом. Понимая, что с каждой ее каплей уходят силы, испанец молча ринулся вперед, отбросив осторожность. Его атака была подобна стремительному нападению акулы на зазевавшегося искателя жемчуга, который рискнул нырнуть на самую глубину. Неуловимо быстрый бросок, обманный выпад шпагой вверх, нацеленный в горло – и, одновременно, удар дагой наискосок вниз. Селим отбил лезвие клинка противника мечом, но кинжал не успел. Тонкое острие обожгло, словно раскаленным шилом, левое бедро Реиса, который не удержался и вскрикнул от боли. Одновременно из сотен корсарских глоток вырвался вздох – и в нем были и изумление, и ужас, и разочарование. Непобедимый Селим-Реис получил рану!.. На белой одежде капудан-паши появилось кровавое пятно, наглядно свидетельствуя: Неуязвимый оказался все же уязвим! Легенда рухнула. Боль была дикая; но бешенство от осознания своего позора – ибо Реис считал нанесенное ему ранение позором для себя - помогло преодолеть ее и остаться на ногах. Он кинулся на врага, который не отступил, а тоже сделал шаг вперед. Ловкий взмах сабли – и лезвие даги обломалось у самой рукояти, и кинжал в руке испанца превратился в короткий бесполезный обрубок. Затем последовал коварный обманный выпад, который наверняка должен был принести Реису победу.... Селим вскрикнул вновь. Клинок противника пронзил насквозь его левое предплечье, и командующий выронил меч. Испанец же отделался лишь глубокой царапиной на плече. Капудан-паша зарычал как раненый тигр. Он прыгнул, собрав все оставшиеся силы, на врага.... В то же мгновение удар в висок заставил его выпустить свою саблю и рухнуть на палубу: противник оглушил Селима эфесом своей обрубленной даги. ...Но это была, увы, не победа испанца, оставшегося почти невредимым. Вернее, победа, но слишком короткая, чтобы можно было насладиться ею. Крик корсаров, увидевших своего командующего у ног неверного, был подобен реву бури, разразившейся над океаном. Забыв о повелении Реиса не вмешиваться, они, как стая голодных волков, ринулись на врага, который, отбросив бесполезную дагу, поднял саблю Селима и теперь был вооружен двумя клинками. Раздались беспорядочные выстрелы; стреляли сверху, с мачт, чтобы не зацепить своих же. Скорее всего, несколько пуль достигли своей цели, потому что испанец вздрогнул и пошатнулся. Но ни сдаваться, ни быть разорванным в клочья ордой рассвирепевших пиратов он не собирался. Всё еще лицом к корсарам, угрожая им одновременно и саблей Реиса, и своей длинной шпагой, он сделал несколько шагов назад, к бортику. Ухватился за него и, перебросив через ограждение свое истекающее кровью тело, не выпуская из рук оружие, прыгнул, - или, скорее, упал, - в воду.
...Удар, нанесенный Реису эфесом даги, не был очень силен. Он пришелся по касательной и только на несколько секунд лишил командующего флотом сознания. Испанец еще находился на палубе, когда Селим открыл глаза. В тот момент, когда его победитель прыгнул в море, Реис уже сидел, а на бригантину послали за врачом. Кусая губы, чтобы не закричать, Реис обводил склонившихся над ним подчиненных мутным взглядом. Он все еще не мог поверить во все происшедшее, осознать, что это случилось с ним - непобедимым и неуязвимым. Дрожь пробежала по его телу, когда он вспомнил все подробности поединка, и – главное - свое унизительное падение к ногам испанца. Пальцы его машинально зашарили по боку, ища рукоять своей сабли. - Моя сабля, - хрипло потребовал он. - Где она? Корсары испуганно переглянулись. - Она... Реис, ее взял неверный... - Что?!! – подскочил Селим, и тут же, застонав, схватился за бедро. – Где этот пес? - Упал за борт, господин. - Как упал?.. С моей саблей?.. Почему вы его упустили?.. За ним! – бормотал Селим, и глаза его медленно наливались кровью. - Он был мертв, Реис, – быстро сказал один корсар. - Вы его тяжело ранили его, Аллах свидетель! - Нет... Он был жив! – покачал головой Селим. – Я только задел его. - Но в него попало не меньше десятка пуль, - вставил другой пират. - Да, это так! Мы все это видели, господин! – хором воскликнули остальные. - Найти... Поймать... Вернуть! – вскричал Реис, скрипя зубами и снова пытаясь встать. – Вернуть мою саблю! И этого испанского пса!.. - Но неверный камнем пошел на дно, господин! - Вы не слышите приказ?.. За ним! Он нужен мне! Корсары мялись и переглядывались. Ни одному не хотелось прыгать за борт, где плавали трупы команды галеона, и искать тело испанца. Да и вдруг неверный - и впрямь слуга шайтана, и вовсе не умер, а затаился под водой и ждет их там с саблей в одной руке и со своей смертоносной шпагой – в другой?.. Если он одержал победу над самим Реисом – то с ними наверняка справится без всякого труда. Селим правильно понял их взгляды. Трусливые шакалы! Губы его искривились в презрительной усмешке. Глаза его вдруг остановились на одном из отряда «черных досок», полуголом великанского роста африканце-невольнике с широченными плечами, который стоял неподалеку. - Хочешь получить свободу? – спросил его Селим. Чернокожий молча кивнул. - Прыгай за испанцем. Мне нужен он... и моя сабля. Не раздумывая, «черная доска» зажал в зубах свой короткий изогнутый нож, подбежал к фальшборту и, перемахнув через него гигантским прыжком, прыгнул в море.
Зачиталась. Интересный поединок - и победа донельзя загадочного испанца там, где, казалось, ее не могло быть.
По поводу матчасти ничего не могу сказать вследствие своей полной неосведомленности об этой эпохе и части света, где происходят события. Первые части сейчас выглядят значительно лучше, хотя я посоветовала бы еще подчистить текст - убрать шероховатости, лишние перечисления и уточнения, некоторые повторы - чтобы сцену схватки - ее динамику и полет - не отвлекали "описательные" детали. Но это можно сделать позже, когда текст отлежится и сейчас "замыленный" глаз автора - по объективным уже причинам - не видит общей картинки.
это можно сделать позже, когда текст отлежится и сейчас "замыленный" глаз автора не видит общей картинки...
О, это точно, со стороны виднее...
4.
Врач склонился над Реисом, осматривая рану на бедре, - ее медик счел более опасной, нежели пронзенное предплечье, которым занялся его юный помощник. В глубине души старый доктор был рад, что наконец-то Неуязвимый Селим получил эти раны. Доктор был мудр и знал, что неуязвимых людей не существует. Сегодняшнее поражение собьет с капудан-паши немного спеси и самоуверенности. С другой стороны, вздохнул медик, с величайшей осторожностью обрабатывая рану, такого больного никому не пожелаешь: он наверняка не будет выполнять врачебных предписаний, не захочет пить назначенных лекарств и вообще будет вести себя отвратительно, как человек, не привыкший к недугам и страданиям. Вот уже и сейчас он начал своевольничать - запретил переносить себя с кормы, и его усадили в низкое кресло, вытащенное из одной из кают. Он то и дело отталкивал врача, не давая ему спокойно делать свое дело, и спрашивал у своих людей, столпившихся у бортов: не появился ли кто на поверхности воды. - Ничего не видно, Реис, - отвечали ему, – одни трупы плавают. Может, испанец убил «черную доску»? - Убил? – скривился капудан-паша, сдерживая стон. – Вы же сказали, мерзавцы, что он упал за борт мертвым!.. - Вижу! – вдруг крикнул один из тунисцев, показывая рукою вниз. – В воде кто-то живой! - Да! Это чернокожий! – радостно подхватили другие. Реис опять отпихнул старого врача. - Один? Он один? – нетерпеливо спросил он, забыв о ране в бедре, привставая и тут же, охнув, садясь опять. - Да, один... Нет! – корсары у борта аж подскакивали от возбуждения. – Испанец! «Черная доска» плывет с ним! Он его тянет! Они сбросили вниз штуртрап*, и несколько человек спустились по нему, чтобы помочь подплывшему к борту галеона негру.
- Ваша сабля, Реис, - с поклоном сказал один из корсаров, вручая командующему клинок. - Что там происходит? – спросил его Селим, глядя на столпившихся на корме корсаров. Чернокожий, вытащивший испанца, сидел в стороне, прислонившись к переборке и тяжело дыша.– Что неверный? - Мертв. Истек кровью и нахлебался воды. Вашу саблю мы из его правой руки с трудом, но освободили; а вот в свою шпагу он так вцепился, что нам чуть не пришлось ломать ему пальцы. - Рай и ад!.. – выругался Селим. – Быстро давайте его сюда. И его шпагу тоже. Тело пленника проволокли по палубе за руки и бросили у ног Реиса. Селиму подали шпагу; он поставил ее между коленей, не отводя тяжелого взгляда от лица испанца. Даже сквозь смуглую кожу видно было, какое оно бескровное. - Доктор, займитесь этим человеком, - приказал командующий флотом. – Утопленника можно вернуть к жизни. - Но, Реис, я еще не закончил с вашей раной… - запротестовал было врач. - Она подождет, – жёстко прервал его капудан-паша. – Оживите его! Доктор сделал знак своему юному помощнику, и они вдвоем склонились над испанцем. Стоявшие вокруг пираты следили за манипуляциями врачей, тихо переговариваясь между собой. - Нет, ничего не выйдет... - Он покойник, по всему видно. Губы синие, а это первейший признак. - За борт его надо, на корм рыбам!.. Но безжизненно распростертое тело вдруг вздрогнуло; изо рта утонувшего хлынула вода, и дыхание вырвалось из груди вместе со слабым стоном. - Аллах Всемогущий! – воскликнул один из корсаров, делая предохраняющий от злых сил знак. – Воистину этот неверный – пособник дьявола! - Ожил, ожил ... - бормотали остальные, изумленные, невольно отступая назад. Врач между тем ловко разрезал на испанце ножом мокрую от воды и крови рубашку, обнажив плечи, грудь и живот. Ярко сверкнул на солнце золотой крест. - С такими ранениями – и он еще жив?.. – прошептал кто-то. Кроме глубоких порезов на груди и плече, на теле испанца оказались две раны. Обе были нанесены мушкетными пулями - одна из них прошла навылет через бок, вторая застряла в области ключицы. - Он будет жить? – спросил командующий. Доктор, осторожно осматривавший пулевое отверстие в боку раненого, поднял на Реиса озабоченный взгляд и покачал головой: - Едва ли. Хотя, похоже, жизненно важные органы не задеты. Но он потерял очень много крови. - Я хочу, чтобы он жил, - с нажимом сказал Селим. Это был приказ, - и невыполнение его грозило страшными карами. Помощник доктора, юноша лет восемнадцати, накладывавший повязку на плечо испанца, вздрогнул и съежился. Но старый врач остался невозмутим. - Иншалла*, - только и сказал он. В этот момент кафир открыл глаза, и его затуманенный взор скользнул по лицам старого медика и его помощника. Раненый дернулся и застонал, когда юноша, чьи пальцы дрожали после слов командующего, слишком резко затянул повязку. - Ага, он приходит в себя, - удовлетворенно произнес Реис, радуясь, что не только он один испытывает боль. – Значит, не так все плохо. Испанец медленно повернул голову на звук голоса Селима и посмотрел в лицо своего врага; взгляд его стал более осмысленным, пальцы левой руки скрючились и заскребли по доскам палубы, словно пытаясь найти эфес своей шпаги. - Не это ли ты ищешь? – насмешливо спросил Реис, показывая противнику его оружие. По-испански он говорил, тщательно подбирая слова, не быстро, но четко. Светло-голубые глаза раненого расширились и вспыхнули, он приподнялся на локте, протягивая руку к своему клинку; с бескровных губ вновь сорвался полустон-полувздох. - Он тянется к своей шпаге, как голодная собака к кости, - усмехнулся Селим. – Этот пес вовсе не собирается умирать. – Он сделал знак своим людям: - Поднимите его и поставьте передо мной на колени. Испанца грубо подхватили под мышки и поставили на колени перед креслом, в котором сидел Реис. Кафир больше не издавал ни звука, но дрожь вдруг начала сотрясать все его тело, и слышно было, как зубы отчетливо выбивают дробь. Однако Селим с неудовольствием видел, что, несмотря на униженную позу, пленник пытается сохранить горделивую осанку; он не склонил голову и смотрел прямо в лицо Реису, хотя было ясно, что это стоит тяжелораненому огромных усилий. Нахмурившись, капудан-паша сжал эфес шпаги и упер ее острие в обнаженную грудь кафира; тот даже не моргнул. - Ты отважен и горд, - отчетливо выговаривая слова чужого языка, сказал Селим. - Ты храбро бился, и я признаю это. Я уважаю смельчаков, пусть они и мои враги. Уважаю и тебя, хоть ты и пролил мою кровь и кровь моих людей. Но запомни раз и навсегда: у раба не бывает ни смелости, ни гордости. Ты отныне мой раб. А я – твой владыка и повелитель. Если сейчас ты смиришь свою гордыню и признаешь меня своим господином, клянусь именем Всевышнего, я буду снисходителен к тебе. Тебя будут хорошо лечить. Пока ты не выздоровеешь, ты не будешь выполнять тяжелую работу, и тебя не будут слишком сурово наказывать. Если же ты сейчас откажешься, если будешь строптив, - то знай, что, когда твои раны затянутся, я прикажу подвергнуть тебя пыткам. Я обещаю, что они будут ужасными и долгими, и за каждую каплю крови, которую ты сегодня пролил, мою и моих людей, ты расплатишься своими криками и стонами. Думаю, ты достаточно умен и сделаешь правильный выбор. Смирись со своей судьбой. Это кисмет*, так было предопределено Аллахом, и не тебе изменить предначертанное Им. Что ты скажешь? Ты покоришься мне? Кафир молчал. Он балансировал на грани обморока; его трясло все сильнее, глаза подернулись дымкой, на повязках на плече и боку появились, медленно расплываясь, кровавые пятна. Селим отложил шпагу и выставил вперед ногу, обутую в загнутый на носу сапог из мягкой кожи. - Я вижу, тебе плохо. Можешь не отвечать. Поцелуй мой сапог и этим признай меня своим господином, раб. Губы пленника задергались, словно он собирался заплакать. Испанец склонился над ногами Селима, и лицо Реиса озарилось радостью: враг был сломлен и покорён. Упиваясь унижением того, кто недавно одержал над ним победу, Селим позабыл об осторожности. И это едва не стоило ему жизни. Испанец дернул вниз левую ногу командующего флотом. Реис вскрикнул от страшной боли, пронзившей раненое бедро; он почти сполз со своего кресла, а его враг навалился сверху, рыча и бешенно сверкая глазами. Мгновение - и пальцы пленника со страшной, непонятно откуда взявшейся силой, сомкнулись на горле Селима. Реис мог отбиваться только одной правой здоровой рукой, и кто знает, чем закончилось бы это стремительное нападение, не приди на помощь своему капудан-паше корсары. Несколько ударов по голове, – и пальцы испанца разжались. Он скатился с Реиса на палубу в глубоком обмороке, и не меньше двадцати клинков сразу взметнулись над ним. - Не убивать его, - прохрипел Селим, растирая горло, - заковать в цепи... Бросить в трюм. Он нужен мне живой... Живой! - Господин, - вмешался старый врач, - если вы бросите его в трюм, то он не проживет и дня. Для его ран сырость – это верная смерть, и ему нужен свежий воздух. - О, шайтаново семя!.. – выругался Реис. – Хорошо. Тащите его в какую-нибудь каюту. Доктор, вы головой отвечаете за его жизнь. Головой!
*Штуртрап - веревочная лестница на корме судна. Иншалла* - в переводе с арабского это означает "на все воля Аллаха", "если на то будет воля Аллаха" Кисмет — в исламе - неизбежность, предопределение, полная предрешенность Аллахом всех событий в мире, судеб людей.
Мутным взором Селим обводил своих людей. О Аллах, опять они стали свидетелями его поражения!.. Воистину сегодня ужаснейший, несчастнейший день в его жизни. Он лишился своего гордого прозвища из-за этого испанца. Лишился чести, позволив неверному дважды одержать верх над собой. Если бы он, Реис, мог уничтожить всех, кто видел его схватку с испанцем! Всех до одного! А теперь молва о его посрамлении разлетится по всему Тунису и окрестным землям. Весь мусульманский мир будет потешаться над ним, позволившим победить себя какому-то смрадному псу-христианину. И – самое главное – та, о которой он мечтал так долго, чей облик видел в своих снах... Что скажет она, узнав о его позоре? Как он сможет предстать перед ней, униженный, раненый, вывалянный в грязи? Как она встретит его? Презрительно усмехнется? Или расхохочется прямо в лицо? О, невыносимо, невыносимо!.. Реис заскрежетал зубами. Ему страстно хотелось выместить на ком-то свои ярость, боль и унижение. Его глаза остановились на могучем африканце-невольнике, том, который вытащил испанца из моря. Тот стоял немного в стороне от остальных пиратов и смотрел, как бесчувственное тело пленника волокут прочь. На лице великана отражалось восхищение, смешанное с жалостью. Ничтожная «черная доска»!.. Не приказать ли отхлестать этого раба, чтобы впредь держал при себе свои чувства? Селим совсем забыл, что посулил невольнику за то, что тот вытащит из воды испанца и саблю. А негр не забыл. Он вдруг шагнул к командующему и сказал, низко поклонившись: - Я выполнил ваше повеление, Реис. Вы дадите мне свободу? Селим еще больше помрачнел, вспомнив свое обещание. В мыслях он уже видел, как плеть сдирает кожу с широкой спины «черной доски», и зрелище это немного улучшило его настроение. И – что же? Оказывается, он обещал этому невольнику свободу. Еще одна досадная неудача! - Реис, - повторил чернокожий уже настойчивее, потому что Селим молчал, - я получу свободу? Я все сделал, - вернул вам вашу саблю и испанца достал. - Я не говорил, что отпущу тебя на волю прямо сейчас, - резко ответил капудан-паша. – Иди к своим «доскам» и не надоедай мне. Лицо африканца исказилось от сдерживаемого волнения. Он понял, что этот ответ равносилен отказу. - Реис, вы же обещали! Я все выполнил, что вы приказали! - Убирайся, пес, пока я не велел ободрать твои бока плетью! – крикнул, привстав с кресла, забыв о своей ране, Селим, и тут же рухнул обратно, корчась от боли. Но невольник не ушел. - Все слышали, что вы обещали отпустить меня на волю, Реис! – и он, не в силах сдержать обуревавшие его чувства, вдруг схватил командующего за руку. – Вы должны сдержать свое слово! - Гнусный пес! – вырывая руку, воскликнул Селим. – Хорошо же! Ты получишь свою свободу!.. Взять его! – Корсары схватили негра. - Ты больше не раб, как я и обещал тебе, - тяжело дыша, сказал капудан-паша. – Но до меня ты дотронулся, будучи еще рабом. А за это положена смерть. Ты коснулся своего господина без его разрешения. Так вот, уже как свободному человеку, я позволяю тебе выбрать свою смерть: или ты шагнешь за борт к тем трупам, что плавают там, или тебя привяжут к мачте, и ты умрешь небыстро от голода и жажды. Лицо негра посерело. Спасения ему не было. Но он справился со своими ужасом и отчаянием и выдавил: - Я не хочу пойти на корм рыбам... - Привяжите этого свободного человека к мачте, - распорядился Селим. И, когда его приказ был выполнен, и африканца намертво прикрутили к бизани, велел открыть трюм и посмотреть, что везут на «Голубой жемчужине». Через десять минут вопль многих пиратских глоток – вопль, в котором смешивались изумление, радость и алчность одновременно – огласил тихие морские воды далеко вокруг. Трюм «Perla azul” был наполнен сундуками, набитыми золотом, индейским золотом, которое испанцы везли из далекой Мексики. Вот почему почти не стреляли пушки и кулеврины галеона: на «Голубой жемчужине» их было втрое меньше положенного из-за тяжелого груза - чтобы облегчить судно, большую часть орудий сняли. Такого великолепного трофея не помнил ни один самый старый тунисский корсар! Воистину сам Аллах послал Реису встречу с «Голубой жемчужиной». Селим принимал поздравления, величественный и надменный, сидя в капитанской каюте, лучшей на захваченном галеоне. Он больше не страдал ни от ущемленного самолюбия, ни от посрамленной гордости, ни даже от своих ран. Золото, столько золота! Лицо командующего флотом сияло. Сокровища галеона принесут ему славу, богатство и почести. И – теперь Реис был уверен в этом – восхищение и любовь той, к которой стремилось его сердце. Ибо – какая женщина устоит перед блеском желтого металла, драгоценнейшего на земле? Бальзам на душу Селима пролил и назначенный Реисом новый терсане-агаса. Весьма ловко тот ввернул в разговоре с капудан-пашой, что все люди Селима уверены, что на галеон с такими сокровищами на борту испанцы, прежде чем отправить его в море, навели какие-то дьявольские чары. Только колдовством можно объяснить то, что пролилась кровь Неуязвимого Реиса. А испанец, сражавшийся с командующим, недаром оказался левшой: он, несомненно, имел мощную поддержку злых сил. К тому же, у него голубые глаза, а всем известно, что люди с такими глазами могут навести порчу. Но, к каким бы заговорам и чародейству ни прибегали неверные, - против всемогущего Аллаха и его верных слуг – и прежде всего великого Селима-Риса - они оказались бессильны. Капудан-паша - он был куда менее суеверен, чем его люди, - слушал льстивые речи своего нового помощника, улыбаясь про себя. Однако, эта идея о заколдованном галеоне и о нем, Селиме, захватившем его, несмотря на всю христианскую магию, очень понравилась ему. Пусть Реис лишился своего прозвища Неуязвимого, - но новая легенда принесет ему куда больше славы и почета, и его подвиг и героизм останутся в памяти не одного поколения. Оставшись, наконец, один в каюте, откинувшись на мягкие подушки и выпив болеутоляющий настой, Селим предался сладким мечтам. В них он пытал своего врага-испанца, обнимал ту, которую страстно желал, и – о, самая великолепная из всех грез! – вместе со своей любимой всходил на султанский престол.
Отправлено: 09.07.11 13:29. Заголовок: Axel , спасибо. http..
Axel , спасибо.
6.
Ветерок, дувший с моря, играл золотистой вуалью, покрывавшей голову стоявшей на балконе дворца девушки. Потом, расшалившись, откинул прочь легкую ткань, - и, будто пораженный красотою увиденного им лица, осмелел, налетел вдруг резким порывом, стремясь сорвать кисею и унести с собой, как дорогой сувенир, на память о ее владелице. Дворец находился на горе, окруженной цветниками и садом, в котором росли апельсины, лимоны и гранаты. Ниже, за высокой стеною, ограждающей этот райский уголок, раскинулись эвкалиптовые и кипарисовые рощи, естественными террасами спускающиеся к глубокой чаше Тунисского залива. Море сверкало, переливалось, искрилось мириадами драгоценных каменьев. Прозрачно- аквамариновое у берега, постепенно, уходя на глубину, оно приобретало бирюзово-яркие оттенки, переходящие в насыщенный сапфировый цвет, и лишь на горизонте, почти незаметно для глаза сливаясь с облаками, становилось бледно-голубовато-топазовым. Словно пестрые лоскутки по атласному одеялу, разбросаны были по нему разноцветные паруса рыбачьих суденышек. Дома столицы султаната, раскинувшейся тоже внизу, под горою, были почти все белыми и утопали в пышной зелени рощ, садов и виноградников. Город Тунис напоминал несметное стадо белорунных овец, пасущихся в высокой траве долины, окруженной толстыми стенами Медины*. Более высокие мозаичные купола мавзолеев и мечетей походили на сторожащих его пастушеских собак, а белоснежные минареты – на стройные фигуры пастухов в островерхих шапках, закутанные в шерстяные бурнусы. Живописное зрелище города и моря радовало глаз; а аромат роз, жасмина и цветущих цитрусовых деревьев был настолько осязаемым, что, казалось, протяни руку, – и, окунувшись в теплые воздушные волны, она покроется каплями благоухающей влаги. Но стоявшая на балконе девушка смотрела не на город, и не чудесной панорамой моря любовалась она; взгляд ее был устремлен на Рибат* на Горящей Горе, или горе Эль-Манар; у ее подножия час назад в удобную гавань вошли шесть кораблей, и пушечные выстрелы нарушили мирную полуденную дрему города Тунис, возвещая о возвращении султанского флота. - Моя принцесса... – раздалось тихо и скрипуче за спиною девушки; но она не обернулась, лишь руки ее крепче сжали кованые перила балкона, так что побелели костяшки пальцев. - Он вернулся, - промолвила девушка. Голос ее был звонок и высок; но сейчас он звучал тускло и безжизненно. На балкон вышла и встала чуть позади девушки маленькая сухонькая старуха. Коричневое уродливое лицо ее было изборождено такими глубокими морщинами, что скорлупа грецкого ореха показалась бы гладкой по сравнению с ним; но темно-синие глаза на этом лице были живыми и удивительно яркими, не выцветшими, как бывает обычно у старых людей. - Вы уже знаете, - сказала старуха; это не был вопрос. Девушка слегка повела плечами: - Пушки палили так, что, наверное, и глухонемые нищие около Оливковой Мечети* услышали их, Арифа. - Да, несчастье часто скачет на горячем скакуне, а радость плетется на верблюде, - согласилась старуха. - Объясни лучше, как это могло случиться, - резко перебила ее девушка. – Ты говорила, что его ждет несчастье. Не смерти желала я ему - видит небо, - но его исчезновения из моей жизни. Твое гадание поселило надежду в моем сердце, и она уже дала бутон. А теперь этот бутон увял, будто замороженный северным ветром. - Я видела в зеркале опасность, подстерегающую его, - сказала Арифа, - черного орла с золотым венцом на голове, держащего в когтях меч. Видела, как этот орел налетел на белого тигра – того, о ком я гадала, и шкура его обагрилась кровью. Но это было всё, что мне явилось; зеркало помутнело, и видение исчезло. - Твои гадания всегда сбывались... - Разве я сказала вам, что сейчас это не так? - задетая словами госпожи, возразила старуха. - Но он вернулся! – горячо воскликнула девушка. - И, судя по тому красивому кораблю, который вошел в гавань вместе с его судами, вернулся с неплохой добычей. - Это верно, моя принцесса. Но он вернулся не совсем здоровый. Кровь его пролилась, как я и видела в зеркале. - Он ранен? – девушка живо повернулась к старухе. – Селим-бей ранен? Неужели это правда? - Чистая правда. Больше знаменитого Реиса, тунисского командующего флотом, никто не назовет Неуязвимым, – и Арифа с довольным видом потерла сухие, похожие на паучьи лапки, ручки, словно была как-то причастна к происшедшему с Селимом. - Ведь он ранен не смертельно? – допытывалась ее госпожа. - Нет, хотя достаточно серьезно. В руку и бедро. Принцесса задумалась. Она не удивлялась осведомленности Арифы: верная старая служанка была поистине кладезем самых разнообразных знаний и умений; в их числе не последнее место занимали подглядывание и подслушивание. А уж новости она всегда узнавала едва ли не раньше, чем сам султан. - Но он вернулся и, значит, надежды нет, - тяжело вздохнула девушка. Она вновь отвернулась от старухи и посмотрела на гавань, помолчала немного и спросила без особого интереса: - Что это за корабль привел Реис? - Испанский галеон. Говорят, трюм его набит мексиканским золотом. Губы принцессы презрительно изогнулись. - Поделом этим стервятникам-испанцам! Ненавижу и презираю их! Говорят, они уничтожают в Мексике целые народы, и все ради алчности и наживы. Арифа продолжала, ничего не ответив на эти слова своей госпожи: - Ваш отец уже послал на галеон своих лучших катибов*, чтобы они описали все сокровища. Вы же знаете: половина золота принадлежит ему, половина – Реису и его людям. Но и эта половина – огромное состояние. Теперь Селим-бей несметно богат. - Несметно богат – и мог бы выбрать себе любую невесту… - Девушек много, но дочь султана – только одна. - И только она одна не хочет в мужья Селим-Реиса, - не без горечи усмехнулась принцесса. - Это верно, - подтвердила Арифа. – Какая девушка в Тунисе, - да что там, во всей Ифрикии*, - не мечтает о таком муже – красивом, сильном и молодом? А слава, а богатство, а высокое положение? Будто ручные соколы к своему господину, летят они к нему. Если б Аллаху было угодно отрезать от длинной нити моей жизни лет этак двадцать, - клянусь Его именем, и я бы чахла с тоски по нашему капудан-паше. - Как Забарджад, - невольно улыбнулась принцесса. - Да, жена вашего покойного старшего брата только и мечтает что об объятиях Селим-бея. - Забарджад очень красива. И Реис видел ее, и не раз... Почему не на ней остановил он свой взор? - Кого хоть раз коснулся луч солнца, тот не захочет больше греться бледным светом луны, моя принцесса. - Ты говоришь красиво и поэтично… но безбожно льстишь мне, Арифа. - Вы так считаете, ваше высочество? – всплеснула ручками старуха. – Да ни одной девушке так не подходило ее имя, как вам – ваше! Вы и впрямь подобны солнечному лучу, ибо вы стройны, горячи и нежны, как он. А сияние вашего лица заставляет трепетать сердца тех, кто смотрит на него, и жаждать увидеть его вновь и вновь.
*Медина - в странах Магриба и Северной Африки вообще — старая часть города, построенная во времена арабского владычества в IX веке. Арабский квартал, обнесенный стенами, с узкими улочками. *Рибат – здесь - крепость; первоначально означал укрепление, каких немало было во многих местах на границах области ислама для их защиты. *Оливковая Мечеть - Расположеннная в Тунисской Медине Большая, или Оливковая мечеть (Jami ez- Zituna) – самая большая и старая в столице (VIII в.). *Катиб - писец, секретарь. *Ифрикия - 1) в средние века арабы называли Ифрикией территорию Северного Туниса (от названия римской провинции Африка), Северную Африку вообще. 2) Современное арабское название всей Африки.
Отправлено: 14.07.11 14:47. Заголовок: Скажу честно, мне по..
Скажу честно, мне понравилось. К тому же, я всегда питала слабость к морским сражениям и пиратским историям. А уж если понравилось такой вредной особе, как я, которая двадцать лет только и занимается, как придирается к сочинениям своих учеников... Одно только замечание к разговору принцессы и ее дуэньи.
Лакшми пишет:
цитата:
Поделом этим стервятникам-испанцам! Ненавижу и презираю их! Говорят, они уничтожают в Мексике целые народы, и все ради алчности и наживы.
Судя по этому высказыванию, ее высочество видимо посещала политзанятия и там ей рассказывали, какие плохие испанцы, завоевавшие Мексику. Слишком политически окрашенное утверждение. Можно подумать, что принцессе есть какое-то дело до каких-то там индейцев. Для того времени в глазах любой женщины любая война, пусть даже с целью грабежа, совершенно оправдана. Это как бы нормальное занятие мужчины. Девушка еще могла бы возмутиться, если бы испанцы ограбили ее родной город. А до того, что они делают в далекой Мексике, да и знает ли она вообще о такой стране, я полагаю, ей глубоко фиолетово.
И еще. На мой взгляд, диалог было бы неплохо сделать более опосредованным. А то уж очень прямой. Без полутеней и нюансов.
Отправлено: 18.07.11 15:24. Заголовок: Лакшми, вы молодчинк..
Лакшми, вы молодчинка, что выложили свое произведение - это говорит о вашей смелости. Восхищена тем, как вы пишите! Бой между испанцем и Реисом захватывает, окружающая обстановка - которую вы искусно описали - как нельзя лучше вписывается в нить повествования (ни больше, ни меньше, самое то). Вы приложили титанический труд - это видно из первых же предложений вашего - не побоюсь этого слова - исторического (а может быть еще и любовного?) романа.
цитата:
Основной вопрос, мучающий автора: стоит ли продолжать начатое, или нет?
Конечно, стоит! У вас безусловно талант. Жду продолжения...
Конечно, хотелось бы. И мне совершенно ясно, что именно вы хотели этим сказать. Хочется наделить героиню всеми добродетелями, хочется, чтобы она была и умница, и красавица. Я вас отлично понимаю, потому что сама страдаю тем же. Просто неплохо было бы чуть-чуть добавить реалистичности.
Я, кстати, тоже присоединяюсь к похвалам, которые были высказаны относительно описания боя. Просто отлично. Дуэль между испанцем и Реисом написана очень хорошо, очень динамично и правдоподобно. Браво!
Мне эти сомнения так же хорошо знакомы. У меня бывали дни, когда я себе едва ли не клялась, что завязываю с сочинительством раз и навсегда. И завязывала. А все потому, что постоянно себя сравнивала с другими. А вот почему я не могу писать, как этот автор или тот, ну почему у меня нет такого таланта. Всегда казалось, что другие делают это лучше. Тут главное избавиться от этого бесконечного сравнения. Все равно пользы оно не принесет. Если пишется, то надо писать для собственного удовольствия. Главное, чтобы было в радость, чтобы в кайф. Конечно, надо стараться сделать это как можно лучше, учиться, набираться опыта. И в то же время не надо слепо доверять чужому мнению. Да, какой-нибудь маститый критик может сказать : прекратите заниматься графоманством. Ну и что, что скажет? При желании раскритиковать можно кого угодно и как угодно. Это не проблема. И к любому литературному произведению можно придраться и разнести его в пух и прах. Всем угодить нельзя. Поэтому, мой вам совет, угождайте прежде всего себе. Если написание романа дарит вашей душе покой и радость, пишите и никого не спрашивайте. Это надо прежде всего вам, и никому другому.
Отправлено: 23.07.11 19:10. Заголовок: Гелла , спасибо за п..
Гелла , спасибо за поддержку. Гелла пишет:
цитата:
Если написание романа дарит вашей душе покой и радость, пишите и никого не спрашивайте
Писать-то, может, и стОит, а вот показывать... Тем не менее, вот продолжение.
7.
Старая служанка, если и льстила госпоже, то совсем немного. Шамсинур - ибо таково было имя принцессы - была очень высокого роста и сложена скорее как юноша, чем девушка. Плечи ее были менее покаты и более широки, чем было должно для юной особы ее возраста и положения, грудь – крепкая, но маленькая - лишь чуть заметно выдавалась под золотистой тканью платья, ниспадавшего от узких бедер до плиток пола красивыми складками. Но эти недостатки – если их можно так назвать - фигуры не были заметны, ибо принцесса была грациозна, гибка и статна, как молодая газель. Черные волосы юной дочери султана, заплетенные в две длинные и толстые косы, извивались по груди, подобно двум змеям. Лицо принцессы притягивало скорее не красотою, - хотя оно было, безусловно, очень красиво, - а, скорее, своим выражением: в нем непостижимым образом сочетались царственная надменность и уже проснувшаяся женственность, сила духа и ребячливая проказливость. По-детски мягкие черты, свежий пухлый рот, нежный естественный румянец смуглых щек с чудесными ямочками, - все это, казалось, говорило о веселом легком характере этой девушки. Но капризно изогнутые губы, твердый подбородок, неробкий взор выдавали натуру властную, высокомерную, привыкшую повелевать. Глаза, немного приподнятые к вискам, под изящными дугами бровей, были большие, не очень темные, карие с золотистыми искорками, - и, по обычаю подведенные сурьмой, они казались огромными. А вот томности, покорности или завуалированного призыва, свойственных взгляду восточных женщин, в глазах Шамсинур не было. Скорее, она смотрела, как мужчина – прямо, вызывающе, дерзко. - Но луч солнца может и обжечь неосторожного, обманутого его ласковостью и теплом,- заметила девушка на восхваления своей служанки. – Моя мать рассказывала мне об Икаре, взлетевшем под облака - и рухнувшем на землю с расплавленными солнцем крыльями... Но довольно. Скажи лучше, что мне делать. Реис вернулся – и теперь наверняка отец не будет больше откладывать и назначит день свадьбы. - Что тут можно сделать? – вздохнула Арифа. – Я бы вышла замуж за Селим-бея и даже не задумалась бы. - Ты знаешь, что я не могу сделать этого. Моя тайна... - последние два слова принцесса прошептала тихо и со значением. -Да, - укоризненно покачала головой Арифа, - вот именно, ваша тайна! Вы сами выбрали свою судьбу, и отныне удел ваш – слезы в подушку и горе, хранимое на самом дне сердца. - Я не жалею ни о чем, - резко прервала ее девушка. – Я спасла жизнь моему брату! - Вы заплатили за это цену, которую не измерить деньгами. - Я пошла на это с радостью. И разве то, на что я решилась, было напрасно? Мой брат остался жив! - А что будет с вами? Вы не можете стать женою Реиса, хотя султан уже дал согласие на этот брак. Ваша тайна – ваша погибель. Если она откроется... - Я скорее умру, Арифа, чем стану женой Селим-бея, - твердо произнесла Шамсинур. – Знай, что я и раньше, до болезни брата, когда еще не было никакой тайны, не пошла бы за этого человека. Я не люблю его. Нет, даже не так... Он мне ненавистен. Он мне гадок. – Она вздрогнула и обхватила свои плечи руками. - Моя принцесса, я не понимаю. Селим-бей прекрасен и силен, как Ростем.* Но если даже его мужественность и красота не в силах взволновать ваше сердце, разве заслужил он такое к себе отношение? С вами он всегда был почтителен и любезен. - Почему мы испытываем ненависть и брезгливость к скорпиону, даже если он никогда не кусал нас? Мы знаем, что он ядовит, что он может принести нам боль и смерть. Так же я думаю о Селиме. Он опасен для меня. Смертельно опасен. Есть и еще кое-что... Разве ты не помнишь? Он взял силой одну из рабынь моей матери. - Конечно, помню. Но что в этом такого? Рабыни обязаны развлекать господ. Если они не хотят этого – их принуждают либо наказывают. Селим-бей предпочел первое - можно сказать, он пожалел девушку. Или вы бы желали, чтобы ту рабыню жестоко наказали? - Конечно, нет. Но ведь бедная девушка не перенесла этого и удавилась на собственном поясе в саду! Что ты на это скажешь? - Моя принцесса, скажу, что эта рабыня оказалась слаба умом. Принадлежать такому красавцу, как Селим-Реис, – это счастье. - Уж не хочешь ли ты сказать, что и я глупа? – спросила девушка. Обманчивая вкрадчивость голоса госпожи не могла обмануть старую служанку; Арифа знала, как принцесса вспыльчива, и не собиралась накликивать на себя гнев Шамсинур. - Ваше высочество, Аллах меня избави даже помыслить о таком! – воскликнула она. Принцесса задумалась, а потом промолвила: - Я не смогла бы стать женою Селим-бея, даже если б любила его. Я благодарю благое небо, что сердце мое закрыто для этого человека, иначе, наверное, жизнь моя была бы совсем невыносимой. Испытывать страсть к мужчине, быть любимой взаимно, – и знать, что нам никогда не суждено быть вместе? Это, верно, страшнее мук ада. Арифа печально покачала головой: - О Всевышний, если б я знала, чем закончатся ваши встречи с тем человеком... Если б не была так занята врачеванием вашего любимого брата... Я бы сумела отвратить вас от того, что вы сделали. - Рано или поздно - это свершилось бы, - твердо ответила принцесса. – Болезнь Мустафы лишь окончательно утвердила меня в моем намерении, а оно родилось гораздо раньше. - Принц, по воле Аллаха, выздоровел бы и сам, без вашей... жертвы. - А я верю, что это я помогла ему. Вспомни, как он был истомлен недугом, как измучен! Зрелище это раздирало душу, – у Шамсинур дрогнули губы, в глазах появились слезы. - Да, - согласилась старуха, - он был в этот раз очень плох... Не нам судить дела Всевышнего, но почему, дав вам одинаковые, будто зернышки граната в одном плоде, лица и тела, он сделал вас, девушку, сильной и здоровой, как юношу, а наследника престола, последнюю надежду султаната, – слабым и болезненным? - Кто может ответить на это, Арифа? А почему Шахназ, старший мой брат, любимец отца, сильный и крепкий, как чинар, так рано отошел в лучший мир? - вздохнула принцесса. – Неисповедимы пути Господни! Старая служанка вдруг обернулась и приложила тощий слегка искривленный палец к губам. - Тс-с! Идут, моя принцесса. В дверях балкона появился толстый богато одетый мужчина с благообразным женоподобным лицом, и тонким голосом, низко поклонившись, сказал: - Ваше высочество! Капудан-паша Селим-Реис покорнейше просит вас принять его. Шамсинур и Арифа быстро переглянулись. Принцесса явно хотела отказать во встрече, но евнух добавил: - Ваш светлейший отец также желает, чтобы вы приняли Реиса. - Повинуюсь воле своего отца и господина, - кротко ответила принцесса; но, стоило евнуху скрыться за дверями, с такой злостью дернула накидку, прикрывая лицо, что тонкая ткань треснула и чуть не порвалась. - Держите себя в руках, ваше высочество, - промолвила старуха. Девушка бросила на нее гневный взгляд: - Ты говорила, что он ранен! А он, не успев сойти на берег, уже требует встречи. - Что тут странного? Он не видел вас почти месяц. Если человек страдает в пустыне от жажды, даже полумертвый, он поползет к колодцу. Принцесса фыркнула, но ничего не ответила. Она вошла в богато убранную комнату и хлопнула в ладоши. Вбежавшим служанкам она приказала накинуть на нее самую плотную вуаль, а затем уселась в резное кресло на возвышении. Черная рабыня встала позади кресла, обмахивая ее высочество опахалом из страусовых перьев. Арифа замерла сбоку. И почти в ту же минуту узорчатые массивные двери распахнулись.
*Ростем – герой поэмы Фирдоуси «Шахнаме».
8.
Четыре раба-африканца внесли носилки, на которых полулежал, прислонившись спиною к подушкам, командующий тунисским флотом. Пронзенная шпагой рука Селима была перевязана тончайшим белым виссоном* и висела в шелковой петле, переброшенной через плечо; левая вытянутая нога покоилась на шелковой подушке. Опытный глаз Арифы сразу определил, что раненого мучает лихорадка; взор его был воспален, губы потрескались, смуглые щеки покрывал нездоровый румянец. И все же, с сожалением подумала старая служанка, этот мужчина был прекрасен... И она не видела никого при дворе, кто был бы более достоин руки ее принцессы. На широкоскулом лице Реиса прежде всего притягивали взгляд небольшие, но очень выразительные, красивого разреза, темно-карие глаза. Нос был крупный, с чувственно вырезанными ноздрями; губы, обрамленные усами и аккуратной бородкой, - маняще-яркие, нижняя гораздо толще верхней - признак страстной и импульсивной натуры. Длинные густые черные волосы выбивались из-под белоснежной чалмы, украшенной огромным сапфиром; белым было и все одеяние капудан-паши. Мощная шея, мускулистый торс, широкие плечи, длинные ноги, - этот мужчина был самим совершенством даже сейчас, когда он полулежал раненый на носилках; и Арифа улыбнулась про себя, услышав, как громко сглотнула черная опахальщица за креслом принцессы. Но Шамсинур внешне сохраняла полную невозмутимость. Она сидела очень прямо и совершенно неподвижно, и только по быстро вздымающейся груди девушки можно было понять, как она взволнована этой встречей. Селим наклонил голову и приложил ладонь правой руки сначала ко лбу, затем – к губам, и, наконец, к сердцу и произнес: - Я счастлив лицезреть вас, несравненная принцесса. Светлейший отец ваш, да пребудет с ним всегда и всюду благоволение Всевышнего, милостиво разрешил мне увидеться с вами не в его присутствии, ибо он отправился на испанский галеон, который я захватил и привел в порт. Арифа едва заметно усмехнулась. Как похоже на султана! Жадность давно стала главным качеством его характера. Вот и сейчас он, не доверяя даже собственным катибам, поспешил на корабль, чтобы лично увидеть и оценить драгоценный груз, и позволил Селиму встречу со своей дочерью едва ли не наедине, в обход всех обычаев. Впрочем, владыка Туниса всегда пренебрегал как единственной дочерью, так и младшим, болезненным и хилым, сыном, рожденными от наложницы-француженки. Лишь после смерти любимого старшего сына и наследника султан вспомнил об этих своих отпрысках, в течение долгих лет забытых им. Тогда же срочно была сыграна свадьба с наложницей, чтобы Мустафа и Шамсинур получили статус законных детей. Мустафа с женской половины, где он провел все свое детство и отрочество, был переселен на мужскую. К нему были призваны наставники, которые должны были научить наследника воинским дисциплинам, закалить и его характер, и тело. Отцу казалось, что сын быстро окрепнет и возмужает, если будет постоянно окружен настоящими мужчинами. Но этого не произошло, скорее, наоборот; оказавшись в непривычной обстановке, лишенный ласки матери, дружбы сестры и внимания всей женской половины дворца, Мустафа бледнел, вял и чах, как цветок, пересаженный в неблагоприятную почву. Грубые военные потехи, игры и тренировки с оружием и лошадьми внушали юному наследнику страх и отвращение. Правда, мальчик ни на что не жаловался и, сцепив зубы, изучал все то, чему его учили. Порою успехи наследника радовали и изумляли учителей, и они с восторгом докладывали об этом султану, а, бывало, мальчик не мог удержать в руках меч и просто падал из седла. Не иначе это был какой-то сглаз, но никто не мог узнать его причину. Кончилось все это продолжительной и тяжелой болезнью наследника, после которой врачи запретили Мустафе все нагрузки и посоветовали султану не заставлять мальчика делать то, к чему у него нет ни склонности, ни физических возможностей. Арифа вздохнула. Она тоже принимала участие в лечении наследника, так как была сведуща в травах и зельях. Она знала, что болезнь Мустафы почти неизлечима, - в последнее время он хворал все чаще, - и переживала за него и его будущее. Впрочем, как и за будущее своей госпожи, Шамсинур. Как, как могла она, Арифа, позволить принцессе видеться с тем человеком, который овладел своими речами юной девушкой настолько, что она пошла на неслыханное в мусульманской стране преступление?.. Впрочем, виновна в этом была и ныне покойная Фатима – или, если называть ее французским именем, Констанс, - мать Шамсинур. И теперь – что будет с принцессой? Как помочь ей избежать брака с Селимом? И, даже если этот брак расстроится, - что ждет Шамсинур дальше? О Аллах, помоги и ей, и любящей ее Арифе! - Да простит мне лучезарнейшая из принцесс, что я не приветствую ее как должно, - продолжал между тем Селим, - припав к ее стопам; но, надеюсь, ранение мое послужит мне извинением. - Мы рады видеть вас, Селим-бей, и извиняем вас, - ответила Шамсинур спокойным голосом, – но мы изумлены. Вы ранены? Как могло это произойти с вами, Неуязвимым Реисом? В последних словах принцессы все же проскользнула едва уловимая насмешка. Арифа заметила, как передернулось красивое лицо Селима. Он сказал коротко: - Испанцы отчаянно сопротивлялись. Но и было отчего: галеон оказался набит золотом. - Мы поздравляем вас со столь завидной добычей, - холодно произнесла девушка. – И сожалеем о ваших ранах. Надеемся, они не слишком серьезны. - Благодарю за ваше внимание, прекраснейшая из всех принцесс, - наклонил голову Реис. – Я чувствую себя превосходно. Это было ложью, и Арифа видела это. Он тяжело дышал и говорил прерывисто. Глаза неестественно блестели. Похоже, жар все больше охватывал его. Заметила состояние капудан-паши и Шамсинур. Она сказала: - Нам кажется, что вы все же нездоровы, Селим-бей. Отправляйтесь к себе домой, и мы позаботимся, чтобы наши врачи осмотрели вас. - Моя принцесса! Я слишком долго ждал этой встречи, чтобы сейчас покинуть дворец. К тому же, у меня есть новости для вас. Принцесса нервно сжала пальцами подлокотники кресла и быстро произнесла: - Оставим этот разговор на потом, Реис. Вам необходим покой, мы это видим. Но Селим продолжал, будто не слыша ее: - Я имел беседу, перед тем как прийти к вам, с вашим достославнейшим отцом. И его величество, да продлит Аллах его дни, соизволил дать милостивое согласие на мой брак с прекраснейшей из женщин, коего я добивался уже несколько лет. Счастье мое не описать словами, ваше высочество и, надеюсь, вы разделите его со мною. - Вы собираетесь жениться, Селим-бей? Конечно, мы очень рады за вас и вашу избранницу. – Арифа не могла не восхититься своей госпожой: голос Шамсинур звучал ровно и спокойно. - И вы не хотите узнать, кто она? – спросил немного удивленный этими словами Реис. - Мы уверены, что это достойная и красивая девушка... - Ваше высочество, - улыбнулся, думая, что разгадал ее, Селим, - вам угодно играть со мною? Вы еще дитя, и я понимаю это. Я скажу все прямо. В благословенный для всех правоверных месяц мухаррам, следующий за этим, мы с вами, несравненная принцесса, станем мужем и женой, по воле Всемогущего Аллаха и величайшему соизволению вашего отца.
Виссон* - тончайшая ткань, белая, реже золотистая.
9.
Несмотря на то, что Шамсинур прекрасно все поняла с самого начала, она на мгновение забылась от гнева и отчаяния. Она так резко поднялась с кресла, что рабыня, обмахивавшая ее высочество, испуганно отскочила назад, едва не выронив опахало. Но принцесса тут же овладела собой и вновь опустилась обратно на свое место. - Неужели, видев меня всего один раз, вы в самом деле считаете меня прекраснейшей девушкой в Тунисе? – спросила она, забыв о том, что в официальных беседах венценосным особам принято величать себя во втором лице. - Не только в Тунисе, ваше высочество; во всем подлунном мире нет равной вам по красоте женщины. – Искренне ответил Селим. Шамсинур помолчала. Она прекрасно помнила ту встречу, когда командующий флотом отца увидел ее без покрывала; брат тогда выздоравливал после очередного приступа своей болезни, и принцесса пришла навестить его. Они затеяли игру в прятки в саду и, чтобы быть менее заметной среди деревьев и зелени, девушка сняла свою алую вуаль. Проходившего мимо куста, за которым она удачно спряталась, Селима Шамсинур приняла за брата, и решила немного напугать его, выскочив перед ним на дорожку сада. Растерянность, изумление, восхищение сменялись на лице Реиса, когда он увидел принцессу и понял, кто перед ним. Он был так потрясен, что даже не распростерся перед нею ниц, чего она вправе была ожидать от своего подданного. Но она тогда тоже так смешалась, что вначале только испуганно, как мышь, завидевшая перед собою морду кота, пискнула, а затем прыснула со смеха и шмыгнула обратно в кусты. О, сколько раз потом она корила себя за свою неосторожность!.. Нет, Селим не лжет. Он и впрямь любит ее... Боже милосердный, что же делать? - А если я скажу... что не люблю вас? – голос ее дрогнул; она сама не ожидала от себя подобной смелости. Опахало в руках черной рабыни замерло над головою госпожи; Арифа так сжала тонкие губы, что узкая белая полоска на темном сморщенном лице казалась рубцом от старой раны. Лицо Реиса вновь передернулось. - Моя принцесса, все в жизни свершается по воле Аллаха; если будет на то Его воля, вы полюбите меня так же, как я люблю вас. - Я никогда не полюблю вас, - раздельно, почти по слогам, произнесла Шамсинур - и вдруг откинула свое покрывало. Ее взор полыхал ненавистью; но это лишь прибавляло ей очарования; о, она была дивно хороша! - Я повторю вам, ваше высочество: на все воля Аллаха, – невольно подражая девушке, также с расстановкой ответил Селим, пожирая ее прекрасное лицо воспаленным взглядом своих темных глаз. Шамсинур быстро опустила вуаль. Она совершила ошибку, открыв Реису лицо, и горько упрекала себя за это. Надо было сдержаться. Не показывать своих чувств. Чего она добилась? Лишь того, что он возжелал ее еще сильнее. И теперь он знает, что она испытывает к нему. - Если это все, что вы хотели нам сообщить, Селим-бей, то мы более не задерживаем вас, - сказала она. - Почти все, ваше высочество. -Что же еще? - С позволения вашего светлейшего отца, я приглашаю вас завтра утром на захваченный мною галеон, дабы вы своими глазами увидели, моя принцесса, его сокровища. Половина их принадлежит мне. И знайте, несравненная принцесса, что все это несметное богатство, ради которого я пролил свою кровь, я складываю к вашим ногам как мой свадебный подарок. Завтра на корабле вы выберете сами те драгоценности, которыми украсите себя в счастливый день нашей свадьбы. Арифа словно видела, как в отвращении кривятся губы Шамсинур. Испанское золото, за которое жизнями заплатили тысячи индейцев, да еще и предлагаемое как подарок к ненавистной свадьбе, - что может быть отвратительнее для принцессы? - Мы не... – начала Шамсинур; но тут Арифа неожиданно толкнула руку черной рабыни, и та опахалом ощутимо ударила госпожу по голове. Принцесса обернулась; даже под покрывалом было видно, как сверкнули ее глаза. - Муха, ваше высочество, - быстро произнесла Арифа, - она села вам на голову. Простите вашу рабыню. – Но при этом старуха очень выразительно посмотрела на Шамсинур. И принцесса поняла ее взгляд; вновь повернувшись к Реису, она бесстрастно сказала: - Мы не возражаем против этой прогулки, Селим-бей. Надеемся, она развлечет нас. - Я в этом уверен, моя принцесса. Все, что вы выберете и захотите взять себе, обещаю, будет немедленно доставлено к вам во дворец. – Селим не удержался от торжествующей улыбки. Она согласилась! Конечно, увидев сокровища галеона, его избранница забудет свою холодность. Золото греет душу и сердце женщины жарче любого огня. ...Когда носилки с капудан-пашой скрылись за дверями, Шамсинур, знаком отослав рабыню, резко спросила Арифу: - Почему ты хочешь, чтобы я отправилась на этот галеон? Мне противна даже мысль об этом. В сопровождении ненавистного жениха... Да еще и смотреть на грязное испанское золото! - Во-первых, жениха с вами не будет, - начала старуха. – Вы видели его лицо? К ночи у Селим-бея будет такая лихорадка, что он по крайней мере три дня проведет в постели. А, во-вторых, я кое-что придумала. И для этого замысла нам понадобится золото. Много золота! - Что ты замыслила? – схватила ее за руку принцесса. – Говори же! - Что могла я придумать, чтобы спасти вас от брака и сохранить вашу жизнь, которая ежедневно подвергается здесь страшной опасности? Вы должны бежать из Туниса. - Бежать!.. Но как? Куда? - Куда? В христианские земли. Только там вы будете свободны и в безопасности. А как? Я еще не знаю, но, уверена, Аллах подскажет мне и это. А для бегства нужно золото. Очень много золота! Надо подкупить многих людей. И еще оно нужно, чтобы там, куда вы поедете, вы ни в чем не знали нужды, моя принцесса. - Я боюсь, что это невозможно, - покачала головой Шамсинур. – Даже золото не поможет нам. Отсюда нельзя бежать. Море преграждает дорогу к христианским берегам. У меня, увы, нет крыльев, чтобы пересечь его... - На все воля Всевышнего, ваше высочество. Положитесь на меня, если не на Него. У нас впереди целый месяц до назначенного дня свадьбы. За этот месяц мы найдем выход и спасем вас!
С того дня, когда «Голубую жемчужину» привели в Сиди Бу Саид*, ее начали ремонтировать. Для этого ее и поврежденные берберские суда вывели из гавани закрытого порта Рибата, в который допускались только правоверные, и поставили на якорь в другой гавани, находящейся ближе к столице. Сейчас над плененным кораблем трудилось не менее сотни рабочих, - в основном, христианских невольников. Они же плотничали и на получивших пробоины берберских судах. Стучали молотки, визжали пилы, мокрые от пота, обнаженные до пояса загорелые до черноты люди таскали на плечах по деревянным настилам доски и бревна. Галеон, как узник, был окружен тунисскими галерами и шебеками; якорные тросы, удерживающие его на месте, напоминали путы. Но он не потерял своей надменности и выглядел испанским грандом, взятым в плен, израненным, но не сдавшимся окончательно. Казалось, он лишь с мнимой покорностью дает залечивать нанесенные ему увечья; но наступит день, когда его захотят сделать одним из кораблей тунисского флота – и тогда он восстанет, разделается со своими стражами и вырвется из вражеской гавани на широкие просторы океана. Приближавшийся к порту большой пышный кортеж дочери султана заставил прекратить работы на галеоне и вокруг него. Надсмотрщики плетьми сгоняли в одну кучу рабочих; сопровождавшие носилки ее высочества конные телохранители и пешие негры-рабы теснили толпу зевак, собравшуюся поглазеть на столь редкую картину. Не каждый день удается простым смертным лицезреть саму тунисскую принцессу, гордость султаната, о красоте которой, несмотря на ее юность, уже ходит столько легенд. От носилок до верха сходней быстрые руки черных невольников расстелили мягкий ковер, и дочь султана, закутанная в нежно-зеленое покрывало, звеня золотыми украшениями, вышла из роскошного паланкина, с ручками из слоновой кости и инкрустированными бирюзой и серебром деревянными дверцами; за госпожою следовала верная Арифа. Вблизи испанский корабль выглядел еще красивее и огромнее, чем издалека. Даже нанесенные ему штормом и ядрами берберийских пушек пробоины и дыры в бортах, надстройках и такелаже не делали его менее величественным и могучим. Шамсинур, откинув голову, любовалась прекрасным кораблем. Но тут неподалеку послышались свист хлыста и крики. Двое рабов, истощенных и заросших так, что лиц было не разглядеть, пытались помочь своему товарищу, еле держащемуся на ногах скелетообразному седому мужчине, который не успел вовремя убраться с дороги дочери султана. Плеть надсмотрщика обрушилась на головы всех троих. Телохранители принцессы, с обнаженными ятаганами, уже хотели вмешаться, но тут Шамсинур вскинула руку: - Не трогайте их. Охранники отступили. Рабы положили руки товарища себе на плечи и медленно повели его прочь; один из них вдруг тихо сказал на довольно хорошем арабском: - Благодарим вас, добрая госпожа. Шамсинур как будто хотела что-то ответить, но Арифа дотронулась до ее руки: - Молчите, ваше высочество. Вы и так привлекли к себе излишнее внимание вашим милосердием. - Но это же мои....- возразила принцесса едва не со слезами в голосе. Старая служанка крепче сжала руку госпожи: - Вы хотите накликать на себя беду? Ни слова, умоляю вас! Они молча двинулись по ковру к сходням. Уже поднимаясь по ступеням, Шамсинур спросила печально: - Правда ли, что среди христианских невольников есть люди не простого звания? - Да, моя принцесса. - И графы, и маркизы? - И герцоги, и даже принцы. Но они предпочитают не выдавать своего происхождения. Раб есть раб; и от ударов плети у него не брызнет голубая кровь, которая, как утверждают некоторые, течет в жилах знати. - Это ужасно, - тихо сказала Шамсинур, - эти несчастные выглядят такими... страшными. И так пахнут... – Она вздрогнула. - Раньше вы не замечали всего этого. - Раньше я была другой, Арифа. Можно сказать, что я была слепа. Но теперь мои глаза на многое открылись. - Вы были слепы – зато защищены и спокойны. Теперь же, считая себя прозревшей, вы окружены со всех сторон опасностью... - Пусть так; но я не жалею об этом, - резко перебила служанку принцесса. Арифа покорно склонила голову, и только поджатые губы выдавали ее недовольство госпожой.
Они ступили на палубу, где принцессу почтительно приветствовал начальник караула, выставленного около люка, ведущего в трюм «Голубой жемчужины». Шамсинур хорошо знала этого седобородого воина, по имени Камиль-бей, всецело преданного ее отцу. Она остановилась и доброжелательно заговорила с ним. - А где же достославный Селим-Реис, ваше высочество? – спросил начальник караула. – Меня оповестили, что он будет сопровождать вас на галеон. - Нам сообщили, что капудан-пашу ночью начала терзать лихорадка, и сегодня утром он не смог даже встать с постели. Но нам так захотелось увидеть сокровища испанского корабля, что мы не удержались и решили осмотреть их без Селим-бея. Камиль-бей понимающе кивнул, а Арифа под своим покрывалом улыбнулась. Вчера вечером она отправила лекарю, лечащему Селима, укрепляющий настой, который должен был вернуть раненому командующему флотом силу и прогнать лихорадку. На самом же деле старая служанка Шамсинур подмешала в снадобье сонных трав, и не мудрено, что Реис заснул таким крепким сном, что его не смогли утром добудиться. Испуганный врач послал за Арифой, но она, осмотрев Селима, успокоила доктора, обещав, что к ночи больной обязательно проснется. Впрочем, Арифа вовсе не желала зла Селиму, - она искренне считала, что ему куда полезнее будет немного побыть в постели, нежели трястись в носилках в порт и спускаться вместе с невестой в затхлый душный трюм осматривать сундуки с золотом. - Катибы уже поделили сокровища на те, что принадлежат отцу, и на те, что остаются Реису? – спросила принцесса. - Да, ваше высочество. Но пока все золото находится здесь. - Чего же наш светлейший отец ждет? - Звездочеты и предсказатели не советуют ему пока трогать сундуки. Это может быть опасно. Разве вы не слышали, моя принцесса, что на золото на захваченном галеоне наложены мощные христианские заклятия? - Нет, мы не слышали об этом. - Как, по-вашему, почему Неуязвимый Реис получил свои раны? Испанец, который нанес их, говорят, был одним из хранителей сокровищ. Его поддерживали злые силы, поэтому он и справился с нашим капудан-пашой. - Вот как? – удивилась Шамсинур. – Мы полагали, что Селим-бей сражался, по крайней мере, с дюжиной врагов... - Нет. Испанец был один. Я слышал от людей Реиса, что это был настоящий великан, а со шпагой он управлялся с такой легкостью и быстротой, как самая проворная швея не справится со своей иглой. - И что с ним сталось? – заинтересовалась принцесса. - Я не знаю, ваше высочество, - ответил начальник караула и добавил: - Полагаю, его все же убили. Шамсинур кивнула и знаком показала, что хочет спуститься в трюм. Охранники распахнули створки люка, и принцесса проследовала за старым воином по довольно крутым ступеням вниз, где, освещенные светом висящих на крюках медных ламп, стояли обитые стальными листами ящики. Их было более сотни; замки с них были сорваны. - В основном здесь золото, ваше высочество, - объяснил Камиль-бей. – В слитках. Но есть и украшения из золота и серебра, есть и драгоценные камни. Сундуки вашего светлейшего отца справа от вас, Селим-Реиса - слева. - Вы свободны, - сказала Шамсинур. – Мы с моей служанкой осмотрим сокровища сами. Старик низко поклонился и удалился наверх. В помещении стоял тяжелый воздух, было душно; иногда слышались, кроме мерного плеска волн о борта, шорохи и писк: это крысы, извечные спутницы любого судна, шныряли по трюму. Принцесса, брезгливо приподняв подол платья, подошла к ближайшему сундуку и уселась на него с ногами, как маленькая девочка, откинув с лица покрывало. - Вы не будете осматривать сокровища, ваше высочество? – спросила Арифа. Шамсинур отрицательно качнула головой. - Гляди сама. Только не очень долго, здесь нечем дышать. Арифа вовсе не была против. Она с удовольствием принялась за дело: откидывала крышки, без конца ахая и охая, погружала по локоть руки в драгоценности, камни и монеты, перебирая их с явным наслаждением. На темном морщинистом лице ее появилось выражение полного блаженства. - О Аллах всемогущий, сколько же здесь сокровищ! – она извлекла из ящика массивное золотое налобное украшение и приложила к голове: – Взгляните, моя принцесса! Жаль, я не захватила зеркало... - Я вижу, ты не боишься этого золота и наложенных на него заклятий? – небрежно спросила Шамсинур. Арифа привычно сделала знак, отгоняющий злые силы, но тут же хихикнула: - Моя госпожа, если какой-нибудь христианский дух и явится за мной, то, увидев меня, он тут же в страхе уберется прочь!.. А это, о Аллах всемогущий... - она перешла к следующему ящику и зачерпнула из него целую горсть крупных изумрудов. - Какая красота! Таких каменьев и в султанской сокровищнице нет! - Давай побыстрее, - прервала ее восторги Шамсинур. – Обещаю, ты получишь из этих драгоценностей все, что тебе приглянется. Старая служанка вздохнула, вытащила из-под полы своей накидки несколько больших мешков и начала складывать туда понравившиеся ей украшения и драгоценные камни, бормоча: - Селим-бей такой щедрый... Кто еще смог бы бросить к вашим ногам столько богатств? Этот мужчина заслуживает любви, клянусь именем Пророка. Счастлива будет та, которая станет его любимой женою. - Ты не сваха, так что прекрати расхваливать мне Реиса, – скривилась ее госпожа. - Лучше скажи, придумала ли ты, как мне бежать из Туниса? Ты не гадала этой ночью? - Нет, моя принцесса. Но мне приснился сон... – старуха замолчала, хитро поглядывая на принцессу. Та встрепенулась, спустила ноги с сундука, чтобы подбежать к Арифе, но тут же вскрикнула и приняла прежнюю позу: мимо ящика, на котором она сидела, не прошмыгнула – а протопала, не торопясь, огромная, размером чуть ли не с кошку, крыса. Шамсинур тут же устыдилась своего страха; она выхватила из-за пояса маленький кинжал и метнула его в мерзкое существо. Ловко попала: острое лезвие пригвоздило крысу к полу. Принцесса поморщилась, повернулась к Арифе. - Говори, не тяни! – приказала она служанке. – Что ты видела? - Мне снова приснился черный орел в золотой короне. Он подхватил вас, поднял над землей и унес за море. Принцесса задумалась. - Опять тот же орел, - наконец, сказала она. – Второй раз ты видела его, и у меня больше нет сомнений, что человек, которого эта птица олицетворяет, существует в действительности. Но кто он и где? Когда я встречусь с ним? Успеет ли он помочь мне бежать? До свадьбы всего месяц, каждый день на счету. - Будет так, как угодно Аллаху, - вздохнула Арифа. – Я надеюсь, Он покажет мне путь к вашей свободе.
*Сиди Бу Саид - город святого Саида на горе Эль-Манар; ныне пригород Туниса. Корсары сделали Сиди-Бу-Саид своим символом, центром антихристианского пиратства.
11.
Наконец, мешки были полны; принцесса хлопнула в ладоши и велела спустившимся в трюм охранникам отнести их в ее носилки. Затем женщины поднялись обратно наверх. Но Шамсинур не хотелось покидать галеон. Морской бриз приносил легкую прохладу, море мерно дышало под днищем корабля, как огромное неведомое живое существо, и дыхание это успокаивало взбудораженные нервы девушки. Она сделала Арифе знак следовать за нею, и они вдвоем двинулись по палубе к корме; телохранители принцессы остались по ее приказанию на шкафуте. Слабый стон привлек внимание женщин; он доносился сверху, с юта. Дочь султана быстро взбежала по ступеням наверх и остановилась около бизань-мачты. К ней был крепко привязан человек*. Курчавая голова его бессильно свесилась на грудь; кожа цвета какао потускнела и приобрела неприятный сероватый оттенок. Негр был так высок, что принцессе не надо было наклоняться, чтобы заглянуть ему в лицо. Оно тоже было серым, будто присыпанным пеплом, губы распухли и потрескались, темные глаза были открыты, но как будто затянуты мутной голубоватой пеленой. Несчастный, несмотря на свое состояние, увидел принцессу. Попытался что-то сказать, но из горла вырвалось лишь мучительное мычание, как у глухонемого, - язык во рту распух и не слушался. Тем не менее, что пленник хочет, понять было несложно. - Арифа, сбегай за водой, - распорядилась Шамсинур. – И пусть кто-нибудь из охраны разрежет веревки на этом бедняге. Он умирает от жажды. Через несколько минут чернокожий полусидел, прислонившись к мачте, а Арифа осторожно поила его из глиняной миски. С каждым глотком он оживал на глазах. Когда он напился, Арифа подозвала двух охранников, и они стали растирать конечности негра. Он терпел молча, хотя и морщился от боли. Шамсинур, скрестив на груди руки и прислонившись к бортику, с интересом разглядывала его. - Кто так поступил с тобой и за что? – спросила она. - Селим-Реис, госпожа. Он обещал отпустить меня на волю. Но потом разозлился на меня. Он дал мне свободу, но велел привязать к мачте и держать так до тех пор, пока я не умру. Принцесса хотела сделать какой-то знак рукой, но вовремя опомнилась. - Значит, это приказал Селим-бей....- сказала она. – Хорошо. Как тебя зовут? - Нгумба, госпожа. - Ты свободен. Но мы предлагаем тебе должность при нашем брате. Ему нужны сильные воины-телохранители. Ты умеешь обращаться с оружием? - Да, госпожа, - чернокожий был явно обрадован. – Я владею и мечом, и ножом, и из лука метко стреляю. Ваша милость безгранична. Но, - тут широкое лицо его омрачилось, - Реис... Ему не понравится, что меня отвязали. - Тебе не надо его бояться. Ведь капудан-паша сам отпустил тебя на волю, а у нашего брата ты будешь в полной безопасности. Около галеона стоят наши носилки. Сможешь сам дойти до них? Жди нас там. - Благодарю, госпожа. – Нгумба поднялся и, слегка пошатываясь, двинулся в сторону сходней. - Не пойму, зачем вам понадобилось освобождать его...- протянула Арифа. - Не понимаешь?.. Просто чтобы позлить Селим-бея, - весело ответила Шамсинур. - Вы как дитя, моя принцесса. Не стоит дергать тигра за хвост, не имея в руке даже палки. Провожая Нгумбу взглядом, Шамсинур вдруг спросила Арифу: - Не это ли тот орел, которого ты видала? Старуха так и зашлась смехом, похожим на скрип несмазанных колес старой арбы: - Что вы, ваше высочество! Этот чернорожий?.. - Но тогда – где этот орел? – нетерпеливо воскликнула принцесса. И, словно отвечая ей, откуда-то из глубин юта, казалось, прямо из-под ног женщин, раздался отчаянный крик. Шамсинур и Арифа вздрогнули. - Ты слышала? – спросила девушка. - Слышала. Мужской голос. Клянусь Аллахом, мне стало даже жутко. На этом галеоне творятся странные дела. Старуха опять сделала предохраняющий знак. В это же мгновение крик повторился вновь, но в этот раз он звучал приглушенно, словно тому, кто издал его, пытались зажать рот. Шамсинур схватила Арифу за руку и, прежде чем служанка успела опомниться, повлекла за собою вниз. Женщины уже спустились на следующий этаж кормовой надстройки, когда Арифе удалось вырвать руку. - Ваше высочество, что вы собираетесь делать? - Найти того, кто кричал. - Здесь дело не чисто. Мы не знаем, ни кого искать, ни где он, ни человек ли это, наконец. Надо взять вашу охрану... Принцесса вдруг быстро поднесла палец к губам. -Тс-с... Слышишь? С двух сторон в коридорчик, где стояли женщины, выходили двери кают; все они были закрыты. Но неожиданно одна из них, слева, слегка приоткрылась, - кто-то осторожно смотрел из-за нее. Дочь султана с удивительным проворством и совершенно бесшумно подскочила к этой двери, схватила за ручку и распахнула. Шамсинур увидела в проеме темноволосого юношу ненамного старше себя; глаза его изумленно расширились при виде женщины в богатой накидке, он издал испуганное восклицание и попытался закрыть дверь, но девушка держала ручку крепко. - Это ты кричал? – спросила она. Властный голос и манера держаться слишком явственно выдавали происхождение Шамсинур. Челюсть юноши задрожала. Тут к госпоже присоединилась Арифа и, увидев уродливое сморщенное лицо служанки, молодой человек потерялся окончательно. Он молчал, дрожа, лишь кадык ходил по тощей жилистой шее. - Ты что, глухой? – проскрипела Арифа. – Моя госпожа обращается к тебе. Ты кричал сейчас? - Д-да, - наконец, выдавил юноша. Голос был высоким и срывающимся. Арифа фыркнула: - Он лжет, моя принцесса. Тот голос был не такой. - Отойди от двери, - повелительно сказала Шамсинур. Повторять не пришлось, - юноша, услышав обращение «моя принцесса», сполз вниз и замер, распростершись ниц, обхватив руками голову и бормоча: - Я не виновен... Я только выполнял приказ Селим-Реиса... Пощадите, госпожа... Принцесса, слегка отпихнув его ногой, шагнула в каюту. Судя по всему, она принадлежала либо кому-то из высшего командного состава галеона, либо знатному пассажиру. Задрапированные прекрасными тканями стены, роскошный мягкий ковер, в котором тонут ноги, два стула и столик из дорогих пород дерева с красивыми инкрустациями у забранного частой решеткой окошка. Над окном находилась полка, на ней стояло довольно много книг в сафьяновых и золоченых переплетах. Воздух в помещении стоял тяжелый, пропитанный густыми запахами различных снадобий; единственная лампа находилась на столике у окна; там же стояли флакончики с различными лекарствами. В каюте были два ложа: одно справа от двери, на широком плоском ящике, накрытом сверху куском грубого полотна, второе – в утопающей в полутьме нише, напротив входа, задернутое легкой тканью. Нетрудно было понять, что одно, на ящике, предназначалось слуге, другое – в алькове - господину. Постель справа была пуста; но за задернутой занавесью алькова кто-то находился; Шамсинур слышала тяжелое хриплое дыхание того, кто лежал там. Принцесса не успела подумать о том, что, возможно, этот человек болен какой-нибудь заразной болезнью; ноги как будто сами несли девушку к нише. Она подала знак Арифе, и верная служанка, взяв лампу со столика, последовала за своей госпожой. Шамсинур подошла к алькову – и одним движением руки отдернула занавесь. Желтоватый чуть колеблющийся свет лампы озарил того, кто лежал на постели.
Шамсинур подошла к алькову – и одним движением руки отдернула занавесь. Желтоватый чуть колеблющийся свет лампы озарил того, кто лежал на постели.
Дааа, а вы интригуете, автор. На самом интересном месте. Но думается мне, встреча главной героини с героем на 11 главе - не слишком ли? Хотя это мое сугубо личное мнение. Повествование, на мой взгляд, идет плавно, но... дальше, думаю, будет виднее ))
(Скромно): Я старалась. Ведь роман авантюрный, а в этом жанре надо всё время держать читателя в напряжении. (Задумчиво) : почему меня никто не закидывает тапками? Наверное, все просто идеально...
Я не критик, я - САМОкритик :))) так что в отношении тапков ничем помочь не могу. Высказываю свое мнение только как читатель - мне действительно понравилось! Спасибо за Ваш труд
12. Это был мужчина; он лежал на спине на скомканной простыне, накрытый по грудь тонким одеялом. Правое плечо было перевязано. Подушки не было, и голова больного запрокинулась назад; длинные, до плеч, черные волнистые спутанные волосы разметались по белой простыне вокруг заросшего щетиной пылающего жаром худощавого лица. Глаза мужчины были закрыты, он быстро шумно дышал, густые черные ресницы подрагивали, словно ему снился какой-то сон. Изо рта больного глумливо и нелепо торчал скрученный жгутом тряпичный кляп. Руки незнакомца, длинные и сильные, были заведены за голову и прикованы кандалами к столбикам в изголовье кровати; руки эти блестели от пота, будто намазанные маслом, на волосах в подмышечных впадинах тоже поблескивали капли пота. - Ага, еще один больной в лихорадке, - произнесла Арифа, разглядывая мужчину. – Зачем же тебе кляп засунули... Давай-ка его вытащим. – Она ловко выдернула искусанную тряпку изо рта больного. Мужчина вздрогнул и открыл странно ясные глаза, оказавшиеся чистого голубого цвета, удивительно контрастирующего с темным лицом и черными кудрями. Эти необычные глаза уставились на уродливое лицо старой служанки, затем расширились как бы от испуга; больной вдруг задергался, и с губ его сорвалось какое-то бессвязное восклицание. - Ну-ну, не надо меня бояться, - ласково сказала Арифа, кладя руку ему на лоб, - я не хочу тебе зла, красавец. - По-твоему, он красив? – недоуменно спросила принцесса. Взгляд мужчины мгновенно переместился на закутанную в покрывало Шамсинур. Кажется, она внушила больному еще больший страх, чем Арифа: он забился сильнее, пытаясь освободиться, по-волчьи ощерив зубы, дергая кандалы переплетенными тугими узлами мускулов руками. Одеяло сползло вниз до талии, обнажив перевязанный левый бок; на широкой, покрытой черными волосами груди тускло блеснул золотой крест на длинной цепочке. Затем изо рта неизвестного вырвался новый крик, такой же отчаянный, как тот, что женщины слышали, находясь на юте. - Он вас испугался, моя принцесса, - хмыкнула Арифа. - Не меня, а моего покрывала. К тому же, он просто ничего не понимает, – немного обиженно отозвалась Шамсинур: ее задели слова служанки. - Он католик; и посмотри, он носит золото, как женщина. - Это у нас считается, что мужчинам зазорно украшать себя золотом. А в христианских землях придерживаются иных обычаев. Незнакомец между тем метался и стонал; затем он начал быстро-быстро говорить, захлебываясь словами, переводя блуждающий взор с одной женщины на другую, будто пытаясь убедить их в чем-то очень важном. Принцесса не могла понять ни слова, но Арифа довольно улыбнулась: - Так, значит, ты испанец, красавец! - Испанец... - разочарованно протянула Шамсинур, разглядывая больного. Что нашла в нем красивого старая служанка? Ну разве что эти необычные глаза. А вот заросшее лицо, волосатая грудь, тяжелый запах пота и лекарств, которым было пропитано тело больного и его постель, эти бессвязные речи и стоны... Да еще, к тому же, этот мужчина оказался испанцем – значит, он один из этих стервятников, грабящих мирных индейцев в далекой Мексике. - Что он говорит? – спросила она. - Не разобрать. Что-то про индейцев... теперь – про пиратов. А, вот сейчас свою шпагу хочет. Пленник извивался в своих оковах, повторяя одно и то же слово, пальцы левой руки судорожно сжимались и разжимались, лицо исказилось страданием. Шамсинур невольно стало жаль несчастного; она подумала, что надо найти что-нибудь, похожее на рукоять шпаги, и подошла к окошку, где стояли пузырьки с различными снадобьями. Там же лежало несколько серебряных хирургических инструментов; на краю столика стояла красивая резная шкатулка из красного дерева. Принцесса взяла стальной ланцет, вернулась к постели раненого и вложила инструмент ему в ладонь. Длинные пальцы сжали холодную ручку, и тут же, будто по мановению волшебной палочки, тело больного расслабилось, он перестал метаться и затих, как ребенок, получивший требуемую погремушку. - Вот и умница, - сказала Арифа, подкладывая под голову испанцу лежавшую в углу кровати подушку и откидывая длинные волосы с его пылающего лба. – Сейчас мы тебя осмотрим... Эй, ты! – окликнула она все еще коленопреклоненного у дверей юношу. – Хватит изображать черепаху. Иди сюда. Ты его лечил? У него только эти две раны? Молодой человек поднялся и подошел к Арифе. Старуха сунула ему лампу и начала осторожно ощупывать рану на плече пленника. Сначала путаясь и заикаясь, но постепенно осмелев и более понятно, юноша объяснил, что лечил раненого до вчерашнего дня сам врач великого Реиса. Но, когда галеон вошел в гавань, и Селима перенесли на берег, лекарь последовал за капудан-пашой, а ему, своему помощнику Фариду, приказал остаться на «Голубой жемчужине», распорядившись, что давать пленнику. - Почему же испанца оставили на галеоне? – спросила старуха, теперь осматривая бок раненого. - Врач не ручался за жизнь больного, его нельзя было переносить. Он был очень плох с того дня, как его ранили. Почти постоянно бредил, и лихорадка не проходила. Но все равно Реис повелел заковать его. - Что ты ему давал? – Она слушала, что говорил Фарид, кивая головой. Шамсинур же отошла к окошку, приоткрыла его, с наслаждением вдохнула свежий морской воздух. Взгляд ее вновь упал на резную шкатулку, стоящую на столике. На крышке была изображена дева Мария с младенцем Иисусом на руках; значит, вещь принадлежала хозяину каюты, а не врачу и его помощнику. Шамсинур открыла крышку шкатулки. В ней лежали Евангелие и связка бумаг, вероятно, писем, а сверху – небольшой портрет в овальной золотой, украшенной жемчугом, рамке. Принцесса достала портрет и при свете, льющемся из окна, увидела, что на медальоне изображено лицо очень красивой девушки возраста примерно Шамсинур, белокурой, с большими голубовато-зелеными глазами. Принцесса любовалась портретом, в то время как Арифа выговаривала Фариду: - Ты плохо лечил этого человека. Твой господин совсем ничему тебя не научил. Ну что ты трясешься? Так и быть, я не стану говорить о тебе табибу, – смягчилась она, видя, что, кажется, совсем запугала юношу. - Я б-боюсь не своего господина, а его, - выдавил он, указывая на больного. – Он сам дьявол. Иблис... Иначе он не справился бы с Реисом... - Так, значит, это и есть тот самый испанец! Победитель нашего Селим-бея и так называемый хранитель сокровищ! – воскликнула с торжеством Арифа. – Ну и чем же он похож на дьявола? Я не вижу рогов. Может, у него есть копыта? Сейчас проверим... - Она откинула одеяло и увидела, что и ноги испанца тоже скованы цепями. Больной был абсолютно наг, и глаза старухи вспыхнули веселыми огоньками, беззастенчиво разглядывая прекрасно сложенную фигуру пленника. – Нет ни копыт, ни хвоста, - констатировала она, - это не Иблис, так что успокойся. Это просто христианин... и его Бог любит его, потому что дал ему такое великолепное тело... И наградил такой мужской силой, – не удержалась старуха. – О Аллах, даже Селим-бей не имеет того, что есть у этого испанца... – пробормотала она восхищенно. Шамсинур отложила портрет и направилась к алькову. Арифа быстро прикрыла больного одеялом. - Что там такое? – с любопытством спросила девушка. - Ничего, ваше высочество. Испанец сейчас в забытьи, но, кажется, он идет на поправку. - Он в одиночку справился с Селимом. Как ему это удалось? – вслух размышляла принцесса. – На вид он вовсе не огромный и могучий великан, как говорил начальник караула... - Мне кажется, что он и есть тот черный орел, - тихо сказала Арифа. - Неужели? – фыркнула Шамсинур. – А где его венец? - Была бы голова, а корона найдется. Шамсинур смотрела на испанца. Она не могла понять, что он вызывает в ней... Но какая-то дрожь вдруг прошла по ее телу. Этот неверный, даже в лихорадке, не казался слабым и беспомощным. В нем чувствовались сила и твердость духа. И он - победитель самого капудан-паши! Она чувствовала, что испанец опасен... Опасен даже сейчас, пока лежит здесь в забытьи. - Почему он в цепях? – спросила она. – Ведь он же болен. - Это личный пленник Селим-Реиса, – объяснил Фарид. - Бей приказал заковать его, чтобы он не сбежал, и лечить тут. -Ах, личный пленник? Ну, так мы забираем его, - вдруг решительно сказала Шамсинур. – Что ты дрожишь? – резко спросила она юного помощника врача, который уже готов был снова пасть перед нею ниц, умоляя о пощаде, - тебя не накажут за то, что мы забрали испанца. Реис сам позволил нам взять все, что мы захотим, на этом корабле. - Ваше высочество, - вмешалась старуха, - подумайте... - Что тут думать? Мы хотим взять этого человека. И всё, – упрямо повторила девушка. - Мы прикажем со всей осторожностью переложить его на носилки и перенести в покои, смежные с комнатами нашего брата. В сопровождении Арифы она поднялась наверх и отдала все распоряжения, добавив, чтобы ей доставили шкатулку из каюты. Медальон с изображением неизвестной красавицы почему-то тревожил Шамсинур... Впрочем, еще больше ее тревожил раненый испанец – и его необыкновенные голубые глаза.
Далее идут письма невесты испанца, которые, наверное, надо было бы сократить или выкинуть. Автор еще не решил, что с ними делать. Они тормозят действие, но невесте очень хотелось выговориться.
13. «Дорогой Этьен! Вы, наверное, ужасно удивитесь, когда увидите, что это письмо написано мною в день вашего отъезда. Я удивлю вас еще больше, ибо признаюсь вам, что взялась за перо в тот самый миг, как паруса вашего корабля исчезли на горизонте. Я слышала не раз такие слова – жених увез с собою часть сердца своей невесты. Но это неправда, Этьен, либо же ни одна невеста в мире не любила своего жениха так, как люблю вас я. Я смотрела вслед белым парусам вашей каракки и чувствовала, что сердце остановилось в груди моей, дыхание стеснилось, словно не стало воздуха, глаза перестали видеть от стоящих в них слез. Я разом лишилась и сердца, и возможности дышать, и зрения, - все это вы увезли с собою. Вот что принесла мне разлука с вами – разлука, длящаяся всего каких-то несколько часов! Но, дорогой Этьен, не подумайте, что я жалуюсь вам, – о нет! Наоборот, я счастлива. Ибо то, что взяли вы с собою в дальний путь у своей невесты, пригодится вам неизмеримо более, нежели ей. Сердце ваше, к которому добавится пусть небольшая, но сила моего, укрепится и будет биться мощнее, грудь станет дышать свободнее, очи станут зорче, и ничто не ускользнет от их орлиного взора. В том краю, куда вы направились, где обитают дикие индейские племена, где со всех сторон подстерегают христианских воинов опасности, где леса кишат змеями, ядовитыми насекомыми и неизвестными хищниками, - пусть там, кроме моих молитв, охраняет вас то, что увезли вы с собою, забрав у меня. Я же научусь терпению и постараюсь жить без сердца, дыхания и зрения, - лишь бы вы были живы и здоровы и вернулись ко мне. Простите, простите, что буквы расплываются на бумаге. В том виновны мои слезы, которые я не могу удержать…»
« Вас удивит, когда вы развернете это письмо, что в нем почти ничего нет, кроме вашего имени, написанного много-много раз. Я пишу снова и снова ваше имя – Этьен, и целую его опять и опять. Наверное, у меня все губы в чернилах. Но это все равно. Я так люблю ваше имя! И по-испански, и по-французски оно звучит чудесно. Представляете, сегодня утром, когда я проснулась, за окном пел жаворонок. И – вы не поверите! – в его трелях я отчетливо слышала ваше имя. Этьен, Этьен, повторял он. Вы, наверное, скажете: фантазия глупенькой девочки. Но, клянусь вам всеми святыми, это правда. Мне кажется, это хорошая примета. Я стала ужасно суеверна. Сегодня раз десять загадывала на чем только можно, как пройдет ваше путешествие. Загадала на том, что подадут к завтраку, потом – кто из наших собак первой подберет с полу брошенный мною кусок дичи: если Бланшефлёр – то все будет хорошо, если Парсифаль – то плохо. Затем в саду попросила мальчика – помощника садовника – сорвать мне любой цветок, решив, что, если он будет красный или желтый – быть беде, а если белый или голубой – то плавание ваше пройдет благополучно. Мальчик сорвал бордовую розу. Сначала я страшно испугалась. Но затем убедила себя, что бордовый – это все-таки не красный. И немного успокоилась. И так целый день. Но, милый мой Этьен, все же семь раз против трех – что вы останетесь живы и вернетесь ко мне. И лишь три, зловещие три раза, - что встреча не суждена нам в этом мире. Нет, я не буду об этом. Нет, не буду! Лучше я снова напишу бессчетное число раз ваше имя – и снова прильну к нему губами. Нехорошо так думать, но, мне кажется, мои поцелуи защитят вас больше, чем самые жаркие молитвы. А в самом низу я напишу свое имя. Маленькими буковками, незаметное и не слишком красивое, как и я сама. Захотите ли вы последовать моему примеру – и тоже поцеловать его? Или улыбнетесь, как обычно, вашей холодноватой улыбкой, и скажете про себя : «Глупенькая девочка». Я ни о чем не прошу, можете не делать этого. Я знаю, что я глупая. Но позвольте мне надеяться. Не много раз, а всего один, милый мой Этьен! Только раз. Брижитт.»
« Дорогой Этьен! Сегодня я ездила кататься верхом по нашим с вами любимым местам. У реки, под обрывом, где однажды я поскользнулась и чуть не упала в воду, а вы так легко подхватили меня, поразив меня своею силой и ловкостью, я долго сидела, глядя на быстрое течение. Море – это не река. Увы! Как долго вам еще плыть на корабле по морям и океанам, и как это опасно, - ведь суда подстерегают и бури, и шторма, и всякие подводные течения, и ужасные чудовища, поднимающиеся порой из глубин океана. А есть ведь еще и пираты. Ваша каракка, на борту которой мы прощались с вами, казалась мне такою большою и мощною, с такими высокими мачтами, с такими огромными пушками. Она выглядела неприступной твердыней, которой не страшны ни люди, ни волны. Но, когда она подняла якоря и отчалила, и я увидела ее в открытом море, - я поняла, что она будто песчинка в безбрежности океанских просторов, и мне стало жутко при мысли о том, что вы отныне вынуждены будете столько месяцев провести на палубе столь утлого и крошечного суденышка, став его невольным пленником. Я ехала потом по нашему лесу, по тропинкам, где столько раз мы пускали с вами наперегонки наших коней. Грива бедной Киприды стала мокрой от моих слез. О, Этьен, мой Этьен, почему, почему суждена была нам эта разлука? Почему жестокий отец ваш послал вас в эту далекую Мексику? Горе было нестерпимо, и рыдания сотрясали меня. Будь я вашей женою, а не невестой, я была бы в тысячу раз спокойнее. Я ждала бы вас терпеливо и кротко, как Пенелопа Улисса. О, зачем вы отказались от того, что я предлагала вам, почему не согласились на тайное венчание? Вы сказали, что благородство не позволяет вам вступить со мною в тайный союз, что вы хотите называть меня своею открыто и честно. Тем самым вы заставили меня тогда усомниться в вашей любви, ибо разве истинная любовь не сильнее голоса чести и уж, тем более, доводов рассудка? Что честь, что рассудок, когда я бы принадлежала вам, а вы – мне? Нет, нет, я не права. Простите меня. Вы поступили правильно, Этьен. Я подбивала вас на недостойный честного дворянина поступок. Я думала лишь о нас, я не думала о наших отцах, - а ведь тайный брак лег бы пятном на оба семейства, и мое, и ваше. Этьен! Я обещаю больше не изливать в письмах к вам свои отчаянье и горе. Я буду больше молиться, и это принесет мне утешение. Этьен! Я люблю вас. Можете не отвечать на эти три слова, можете сделать вид, что вообще не получили этого жалкого письма. Я клянусь, что больше не напишу вам ничего грустного и печального, не попрекну вас ни единым словом! Я буду писать вам веселые и радостные письма, чтобы вы находили в них только поддержку, чтобы бодрость и душевное спокойствие не покидали вас.»
Отправлено: 07.08.11 17:59. Заголовок: Так, тут кто-то жажд..
Так, тут кто-то жаждал быть закиданным тапками... Да без проблем! Только не стоит воспринимать все это серьезно и забывать о том, что мною уже было сказано в предыдущем послании. Ну, если расценивать представленное произведение как авантюрно-развлекательное, то тут никаких проблем. Все на своих местах. Героиня королевской крови, храбрый герой ( голубоглазый брюнет... ммм... сама питаю слабость... тут уж ничего не поделаешь - архетип), верная служанка с медицинскими познаниями ( у меня в этой роли ученый типа Паганеля), злодей-соперник, вещие сны... ну и тому подобное. Читаешь, развлекаешься, очень даже неплохо. Черные волосы, разметавшиеся по подушке, цепи на руках... Очень эротично. Сама, сама этим грешу, поэтому это ни в коем случае не камень. Вот у меня только один вопрос возник. Как это служанка сходу насчет мужской силы приговор вынесла?.. Это она как определила? Неловко как-то даже спрашивать... И опять выплыли эти сожаления по поводу мирных индейцев! А кто сказал, что индейцы мирные? Они, ваще-то, баловались челоческими жертвоприношениями. На мой взгляд, если необходимо подчеркнуть доброту и милосердие героини, то можно сделать это, не акцентируя внимание именно на индейцах. Например, она может сожалеть по поводу того, что люди вообще любители убивать и грабить друг друга. Если, конечно, подойти к вопросу более серьезно, то это разумеется комикс. Это я к тому, что герои уж слишком схематичны. Их надо немного оживить. Пока это только картинки. Они не несут за собой никакой информации. Ни храбрость испанца, ни милосердие принцессы почти не впечатляют. Им положено так по роли, и потому не удивляешься. Живой человек таким не бывает. Живой человек это всегда сомнения, страхи, мечты, надежды... Всегда и везде тени. Хочется посмотреть, чего у них там в голове Но это все мое субъективное мнение. И оно вовсе не означает, что надо все бросить и забыть.
Лакшми Хм... Довольно "странный" смайлик вы ставите после слова "спасибо", мне не понятно к чему он... это так... мысли вслух Лакшми пишет:
цитата:
Правда, комикс. (Я комиксы люблю).
Это ирония? Лакшми, пожалуйста, не обижайтесь на слова Геллы. Я способна только на розочки и дифирамбы, так как не являюсь ни писателем, ни критиком тем более. Но, думаю, взгляд со стороны помогает - убедилась на собственном опыте. Так что... выше нос и ни в коем случае не опускайте перо руки. Все будет хорошо (Русское радио)))
Отправлено: 08.08.11 20:30. Заголовок: Гелла, я ни в коем с..
Гелла, я ни в коем случае не обижаюсь, признаю все Ваши претензии и слова правильными. Я подумала и поняла, что это и вправду комикс, причем не из лучших. Наверное, я никогда не смогу раскрыть характеры героев. мне это просто не дано. Энн, спасибо и Вам за поддержку. Думаю, комиксам на этом форуме делать нечего. Они хороши, но на своем месте.
Отправлено: 08.08.11 21:24. Заголовок: Ну вот, кажется, я в..
Ну вот, кажется, я выступила в роли критика Латунского. Остается только надеется, что мне не разнесут квартиру. Дорогая Лакшми, если Вы беретесь творить, то будьте готовы к тому, что вас будут критиковать. Увы, таков закон. Критиковали всех и всегда. Если посмотрите в интернете, то на любую, самую раскрученную книгу, вы найдете как положительные, так и отрицательные отзывы. Одни говорят, что гениально, а другие что полный бред. И к этому надо быть готовым. А вы так легко сдаетесь после моей легкой иронии. И не надо говорить, что у вас никогда не получится раскрыть характеры. Надо учиться. Сразу это не получается. Это приходит не за один день. Художник, чтобы создать картину, делает тысячи набросков. С одной стороны, вы просите, чтобы вам дали совет, а с другой стороны, тут же впадаете в отчаяние. Вы уж определитесь. И давайте, выходите из подполья и продолжайте, а то у меня уже воображение разыгралось. Кстати, критика гораздо лучше, чем молчание. Гораздо хуже, если вас просто игнорируют. а если критикуют, значит, читают. Значит, вы чем-то зацепили.
Отправлено: 08.08.11 21:29. Заголовок: Лакшми пишет: мне э..
Лакшми пишет:
цитата:
мне это просто не дано
А кому дано? У меня, например, тоже не совсем все получается (( Но я не сдаюсь! :) Всего можно достичь благодаря труду - упорному, кропотливому труду - и конечно советам профессионалов (ну или тех, кто более-менее в этом разбирается )) Лакшми ваше произведение вовсе не комикс. Не смейте так думать! Ведь это только начало романа, вы еще сможете раскрыть характеры героев. В принципе еще ничего существенного не произошло - я имею в виду, где бы был виден этот самый характер. И... я жду продолжения! Как пишет Эльвира Барякина:
цитата:
Новичкам жизненно необходимы критики, но не абы какие, а начитанные, доброжелательные и искренние. Члены семьи — это не всегда удачный вариант. Они любят нас и не видят в наших произведениях коммерческий продукт. Исключения попадаются довольно редко.
Не ищите тех, кто будет хвалить вашу книгу — эти люди не способствуют развитию. Самый лучший критик — это тот, кто разберет произведение по косточкам и пояснит, что ему показалось удачным, а что — не очень. При этом он не будет голословен и не станет приклеивать ярлыки ни вам, ни вашей работе. Он будет стараться помочь вам довести книгу до ума.
Самый худший критик — неудачливый злобный литератор. Он и сам ничего не добился (по большей части из-за лени и веры в мифический талант), и другим не способен помочь. Он плохо начитан, и потому у него отсутствует вкус, он никогда не учился литературному мастерству, поэтому не знает, что такое писательская техника. Но он вполне способен закатывать глаза и брезгливо поводить плечами. Такие деятели лишь самоутверждаются за счет новичков.
Постарайтесь, чтобы вашу рукопись прочитали несколько человек: что упустит один, заметит другой. Но все бета-ридеры (именно так называют первичных критиков) должны входить в вашу целевую аудиторию. Сентиментальный роман не стоит показывать офицеру-десантнику, а крутой боевик не оценит дама, влюбленная в викторианскую эпоху.
Отправлено: 08.08.11 21:40. Заголовок: Гелла , это не сдача..
Гелла , это не сдача. Критика Ваша меня не обидела, ни в коем случае. Просто констатация факта. Первая часть почти дописана, я еще раз ее просмотрела. Ужасно. Полный бред. Никаких характеров, шаблонные картонные персонажи. Что-то исправить невозможно, я этого не сумею. Не дано мне это. Выставлять это здесь значит опозориться. Энн , спасибо, но поздно мне учиться.
Отправлено: 08.08.11 22:04. Заголовок: Энн , дело не в том,..
Энн , дело не в том, что роман так ужасен, дело в том, что он ужасен для этого форума. Здесь уважают хорошую литературу. Зачем засорять его бездарным произведением? Их и так тут есть немало.
Отправлено: 08.08.11 22:58. Заголовок: Лакшми, не переживай..
Лакшми, не переживайте и не останавливайтесь на полпути!
Каждое произведение в разное время и в разном состоянии мы видим неодинаково.
Вполне возможно, что то, о чем вам написали, вы со временем не только увидите, но прекрасно почувствуете, что именно надо сделать, чтобы образы ожили. Сейчас вы в эпицентре, смотрите на все изнутри. Вот и продолжайте медленно ползти по сюжету. А когда доползете - то после небольшого отдыха (душа же тоже должна отдыхать!) начнете читать текст заново, вносить исправления, дополнять, убирать... Ну и собирайте критические замечания и взгляды со стороны в отдельный файл, в свою копилку. Чтобы потом нащупать нужный путь
И таких "кругов" и "чисток" может быть не один, и не два... Вспомните того же Л.Толстого или А.Пушкина. Вот уж кто черкал и правил, оттачивал и переписывал. Главное - не останавливайтесь, допишите свою канву до логичного конца, "озвучьте" задуманное.
В свое время я остановилась, не стала дописывать свой первый опус. Думала отдохну, развеюсь, обдумаю, а потом с новыми силами возьмусь, начну переделывать, перестраивать, подтачивать, но в самом копании, перестройке сюжета и очеловечивании героев зашла так далеко, что уже и не знаю, что лучше, что хуже, что надо, чего не надо... Уже ничего не нравится, все кажется банальным, натянутым, неинтересным и никому не нужным. Не повторяйте мою ошибку! Вначале допишите, потом отдохните - а потом со свежими силами за перестройку и правку!
Будет время - почитайте, каким трудом давался автору "Водоворот" и сравните начальный вариант с конечным. Там много переработанных мест, кое-что добавлено, что-то изъято... Отточено. И автор уже в какой раз берется за вычитку и правку.
Кстати, можно нескромный вопрос, а что вас связывает с Индией?
Отправлено: 08.08.11 23:10. Заголовок: Мне очень стыдно пер..
Мне очень стыдно перед всеми, потому что кажется, что я своим "выпендрежем" хочу привлечь к себе внимание. Это не так, поверьте. Просто слова Геллы подсказали мне, чего не хватает тому, что я пишу. Эта ошибка совершается не единожды, не знаю, почему так происходит, вроде стараюсь, а толку никакого. Значит, не дано. Думаю, Линдсей или Картланд (а у меня что-такое, кажется) на здешнем форуме не прокатит, это не тот формат.
Отправлено: 09.08.11 18:29. Заголовок: Лакшми По моему ск..
Лакшми
По моему скромному мнению не вижу причин не продолжать выкладывать ваш роман здесь на форуме. У вас хорошее перо, фантазия, увлеченность и критичность по отношению к себе. Разве этого мало? Да и персонажи только появились, у вас столько возможностей наполнить их жизнью. Ну, и все-таки хочется узнать, как все сложится у вашей пары!
Отправлено: 10.08.11 16:10. Заголовок: Письма продолжаются...
Письма продолжаются...
« Я выполняю свое обещание, дорогой Этьен. В этом письме я напомню вам нашу первую встречу и то время, которое вы в первый раз провели у нас. Надеюсь, вы, так же как и я, улыбнетесь, читая эти строки. Я решила извлекать воспоминания о тех счастливых - и несчастных - днях, которые мы провели вместе, из глубин своей памяти, как драгоценности из ларца, и перебирать их потихоньку, любуясь и восторгаясь каждым мгновением тех чудесных дней, как любуются переливами каменьев и узорами редчайшего ювелирного украшения. Я буду писать и о том, что вам прекрасно известно, и о том, чего вы не знали, но что впоследствии было обговорено меж нами, и о глубоко личных моих чувствах, о которых я никогда не рассказывала вам. Мой характер, милый Этьен, - это смесь полной откровенности – я без утайки и прямо способна высказать вслух то, что принято держать про себя, - и, в то же время, дикой стыдливости и замкнутости в вещах абсолютно обыденных. Но вернусь к тому лету и к тем событиям – очень важным для меня. Мне было двенадцать, а вам девятнадцать в то лето, когда вы впервые приехали в имение моего отца. Твой испанский кузен, - сказал мне батюшка, - будет гостить у нас. Я так обрадовалась: ведь у меня не было ни родных братьев, ни сестер, а тут вдруг – двоюродный брат, да еще и испанец! Я готовилась к вашему приезду, достала испанский словарь и учила всякие простые слова и выражения, представляя, как мы будем сидеть где-нибудь на скамье в саду, и разговаривать с вами, учась друг у друга. Мне сшили несколько красивых платьев, а в день вашего приезда я велела горничной сделать мне взрослую прическу. Я осталась очень довольна собой, я выглядела, как мне казалось, гораздо старше и, несомненно, вы должны были обратить на меня внимание. Но все мои надежды и чаяния разбились в пух и прах, когда вы появились на пороге нашего дома. На меня вы едва взглянули, а прикосновение ваших губ к моей руке показалось мне ледяным. Вы смотрели так неприступно и держались столь высокомерно, что смутили даже нашего всегда невозмутимого мажордома, что уж говорить обо мне, выросшей в сельской глуши и напоминающей манерами скорее пугливого жеребенка, нежели дочь аристократа! Вы очень плохо говорили по-французски, но, естественно, не могло быть и речи о том, чтобы я занималась с вами языком. Мой батюшка предложил вам это, но вы с надменной улыбкой ответили, что прекрасно обойдетесь без учителей. Вы делали ужасные ошибки, но при этом смотрели так, что ни у кого не хватило бы смелости сделать вам замечание или, тем более, посмеяться над вами. Не прошло и дня, как я исполнилась к вам самыми неприязненными чувствами. Вы напоминали мне своей горделивой величавой походкой, привычкой кичливо вздергивать подбородок, и даже одеждой – черным пурпуэном*, коротким плащом и беретом и алым платком на шее – фрезу* вы не выносили - большого индюка с нашего птичьего двора. Я вас так и прозвала - про себя, конечно - напыщенным испанским индюком. Вы почти все время проводили в одиночестве, или гуляя по окрестностям пешком, или с раннего утра уезжая верхом и возвращаясь уже в сумерках, часто на взмыленном коне, вероятно, проделывающем за день много десятков лье. Я была только рада, что почти не вижу вас. А вот батюшка заметно переживал за ваши отлучки, хотя я и не могла понять почему. Может, потому, думала иногда я ( как я ни пыталась гнать вас из моих мыслей, но вы частенько занимали их), что с ним единственным во всем доме вы снимали свою заносчиво-высокомерную маску и становились любезны и разговорчивы, и отец нередко проводил в разговорах с вами по нескольку часов. Он отдыхал душою, разговаривая на этом языке, ведь лучшие годы его прошли в Севилье, с моею матушкой, которую я почти не помню. Однажды, когда наступили сумерки, а вы еще не вернулись, батюшка вдруг позвал меня в библиотеку. Усадив меня в кресло, он спросил, как я нахожу вас. Обычно я говорила все, что думала - о чем частенько потом жалела, - но в тот раз я решила не расстраивать отца искренним ответом о том, насколько наш гость мне неприятен. Потому я отвечала, что вы кажетесь мне весьма достойным и красивым молодым человеком с безупречными манерами. Отец одобрительно кивал на каждое мое слово и, когда я высказалась, вдруг произнес: «Дитя мое, не кажется ли тебе, что этот достойный юноша мог бы стать тебе неплохим мужем?» Этьен, не могу описать всех овладевших мною чувств! Смятение, растерянность, изумление, - а за ними пришла такая ярость, какой я никогда не испытывала в жизни! Я вскочила, затопала ногами и закричала на весь дом, что вы мне отвратительны, что я лучше пойду за последнего виллана, нежели за вас! В заключение я выкрикнула, что вы – надменный чурбан и напыщенный индюк, и выскочила из библиотеки. И столкнулась с вами. Вы шли к отцу. Не сомневаясь, что вы все слышали, я, тем не менее, фыркнула вам прямо в лицо - о, как хотелось мне вцепиться в него ногтями и стереть с него это безразлично-холодное выражение! - и стремглав пронеслась мимо вас в свою комнату. Батюшка вскоре пришел ко мне и, сев рядом со мною на кровать, на которой, уткнувшись лицом в подушку, я лежала, заговорил со мною, ласково поглаживая меня по голове. Он сказал, что, конечно, не станет меня приневоливать, но что союз двух старинных благородных и богатых родов, нашего и вашего, Этьен, отца, был бы весьма и весьма выгоден и той и другой стороне. Дон Балтасар, ваш отец, намекнул об этом в своем последнем письме моему батюшке. В нем же мой испанский дядя просил на некоторое время позволить своему сыну пожить в нашем поместье во Франции. (Переписка, даже после смерти моей матери, между ее братом и моим батюшкой велась регулярно, как вы, наверное, знаете.) Я, поначалу слушавшая отца молча, опять взорвалась и крикнула, что никогда, никогда не пойду замуж за такое бесчувственное чудовище, как вы. Он вздохнул и ответил, что мой кузен вовсе не чудовище, что я просто еще мала и года через три обязательно изменю свое мнение об этом юноше. Но все эти кроткие увещания вызвали только новый приступ бешенства, и я заколотила руками по подушке с такой силой, что перья из нее так и полетели. Отец снова вздохнул и вышел. С тех пор, Этьен, моя ненависть к вам приняла некие уродливые, невообразимые формы. Хотя – странно – вы стали ко мне более внимательны, и даже несколько раз заговаривали со мною, как будто проявляя ко мне интерес. Я же вообразила, что батюшка и с вами говорил о браке между вами и мною, и вы теперь приглядываетесь к будущей жене и стараетесь сблизиться со мною, пытаясь выяснить, подхожу ли я вам. Я твердо решила показать вам, насколько вы ошибетесь, если вздумаете ко мне посвататься. В то лето из веселой, добродушной и проказливой девочки, любимицы всех в нашем поместье и его окрестностях, я превратилась в сущего монстра – наглого, вздорного и жестокого. Я грубила всем, даже батюшке. Прежде безобидные шутки и проказы мои сменились дерзкими и нахальными выходками. Слугам я отдавала распоряжения, прямо противоположные по смыслу одно другому, повергая их в недоумение и шок. Когда же мои приказы, естественно, не выполнялись, я закатывала истерики и била посуду. Единственным, кого миновали мои злобные эскапады, были вы. Но не потому, что я боялась вас или так тщательно избегала. Просто мне хотелось нанести вам удар побольнее и посерьезнее, а какой, я придумать не могла. Я мечтала сбить с вас спесь, - я считала ее маской, под которою прячется ничтожная пустая трусливая душонка. Разоблачить вас - перед собою и батюшкой, заставить обнажить истинное ваше лицо, вот чего я чаяла добиться. Тогда отец поймет, кого он прочил мне в женихи, и ваши надежды на меня (о, мне уже казалось, что вы лелеете их!) рухнут. В августе мой отец, по давно заведенному обычаю, приглашал всех соседей на праздник, проводившийся в нашем имении и длившийся с утра до позднего вечера, с обильным обедом «по-деревенски» и танцами под открытым небом. Не стал исключением и тот год. Все с радостью согласились приехать, и в назначенное время более четырех десятков гостей съехались к нам. Были среди гостей и девочки – мои ровесницы, и девушки постарше. К вам, встречавшему приезжающих вместе с батюшкой, был проявлен необычайный интерес, и обед еще не начался, а меня уже облепили со всех сторон юные прелестницы от двенадцати до двадцати лет, умоляя рассказать о вас или познакомить с вами. Это привело меня в неописуемое бешенство. Что все эти девушки нашли в вас? Я откровенно заявила, что считаю вас надутым пустоголовым ослом, и удалилась, провожаемая изумленными взглядами. После обеда на большой открытой лужайке начались танцы. Деревенские музыканты исполняли незатейливые мелодии, но подкрепившиеся отличным вином из наших погребов гости, отбросив аристократическое чванство, с удовольствием отплясывали народные танцы и водили хороводы. Я постаралась хотя бы на время празднества выкинуть вас из головы и предалась безудержному веселью; но последнее длилось недолго. Я обратила внимание, что вы почти все танцы танцуете с Изабо, восемнадцатилетней девицей, считающейся первой красавицей в нашей округе. Стоило мне увидеть, как она строит вам глазки, а вы улыбаетесь ей чуть ли не нежно, - и ярость вновь обожгла меня огнем. Однако, не только я одна наблюдала за вами и Изабо, - ее верный поклонник, молодой граф де Вюмон, совершенно забытый ветреной красавицей, стоял в стороне, кусая губы и не спуская глаз со своей избранницы и вас. Вскоре, когда был объявлен небольшой перерыв, чтобы музыканты могли передохнуть, а гости – выпить прохладительное, я заметила, что Изабо под руку с вами направилась в наш сад. Я тихонько последовала за вами, - и не зря, потому что вы с девицей вошли в уединенную беседку, стоявшую в глубине сада, имевшую две двери на противоположных сторонах. Стены и зарешеченные оконца этого укромного местечка были густо увиты переплетенными меж собой виноградом и плющом. И мне на ум пришла блестящая - как мне казалось - мысль, как отомстить вам и заодно опозорить в глазах окружающих. Граф де Вюмон был молод и горяч, к тому же слыл превосходным фехтовальщиком. Привести его к беседке, показать, что его красавица нежится в ваших объятиях – и ссора вспыхнет. А за нею непременно последует вызов. Вот тогда я и посмотрю на вас, решитесь ли вы принять его. Я была уверена, что вы трусливо подожмете хвост и сбежите, став для всех посмешищем. Я вернулась к гостям. Де Вюмон стоял с двумя своими приятелями. Он оглядывался кругом, явно выискивая в толпе свою милую. Лицо его было перекошено злобой. Решив, что это даже к лучшему, что поклонник Изабо не один, и что моей задумке не помешают свидетели, я подошла к графу и предложила прогуляться по нашему саду, пообещав показать ему и его друзьям несколько великолепных цветков. Граф скрепился и сделал любезное лицо – ведь я все-таки была хозяйкой дома, хоть и очень юной, – и галантно подал мне руку. Его приятели последовали за нами, и мы двинулись в том направлении, где находилось ваше и Изабо тайное убежище. Помню, что сердце мое билось так отчаянно, что мне казалось, что де Вюмон вот-вот услышит его стук. Сначала я смеялась и болтала без умолку, и беззаботные приятели графа с удовольствием вторили мне. Но, когда впереди показалась беседка, очень строго сказала молодым людям, чтобы они не шумели и шли тихо, потому что, якобы, в ней живет мой любимец – ежик, и он боится топота и шума, а я очень хочу его показать. Юноши замолчали, и мы едва не на цыпочках подкрались к беседке; тут мой сопровождающий вздрогнул – из нее послышался звонкий смех, и граф, без сомнения, сразу узнал, чей это голос. Насторожились и его приятели. Я изобразила удивление и знаками показала, что нам лучше удалиться, но де Вюмон, от бешенства забыв об учтивости, бесцеремонно сжал мой локоть и подтащил меня вплотную к беседке, пытаясь увидеть через густые переплетения лоз и ветвей, что происходит внутри. Друзья его также приникли к оконцам. Но видно ничего не было; зато голоса слышались отчетливо; у меня все заклокотало внутри, когда я услыхала ваш – вы осыпали Изабо весьма цветистыми комплиментами на своем отвратительном французском. Впрочем, девица, похоже, не замечала, как вы коверкаете язык, она хихикала, явно очень польщенная и довольная. Будь на вашем месте кто-нибудь другой, я бы повеселилась всласть, слушая все эти нелепые излияния, да еще на таком ломаном языке. Но смеяться над вами я, при всем желании, не могла себя заставить. А этот ваш голос, низкий и чуть хрипловатый, - я вспоминаю его до сих пор. Он вызвал во мне новые неведомые чувства – смятение, трепет, какой-то непонятный жар в груди. Я испытывала гнев – но в самой глубине души понимала, что гнев этот вызван отнюдь не вами и не вашими комплиментами. А тем, что вы расточаете их другой! И от этого моя ненависть к вам возрастала еще более, ибо я ничего не могла с собой поделать. Это была ревность, еще детская, наивная и похожая на зависть, но ревность. Вам, наверное, будет смешно читать это, Этьен. Но это так. Не знаю, долго ли мы подслушивали вас. Вы сказали какую-то очередную фразу, глупо переврав слова, с ужасающим акцентом, и тут я разразилась громким, злым, не веселым, а истерическим хохотом. Приятели де Вюмона присоединились ко мне, а сам граф лишь заскрежетал зубами. В беседке мгновенно воцарилась тишина. Затем послышался шелест шелкового платья – это Изабо выскочила из двери на противоположной стороне постройки и побежала по дорожке к нашему особняку. Граф крикнул: - Не дайте ему уйти! – имея в виду вас; он был уверен, что вы тоже попробуете сбежать. Он схватился за свою шпагу, потеряв голову от ревности; я, вдруг испугавшись не на шутку, попыталась образумить его, умоляя успокоиться. Но он так грубо отпихнул меня, что я упала в кусты, и загородил переднюю дверь в беседку. Его друзья уже собирались выполнить его приказ; но этого не понадобилось. Вы уже стояли на пороге, положив руку на эфес своей шпаги. Увидев вас, я затаилась в кустах. По вашему лицу я мгновенно поняла, насколько я в вас ошиблась: его выражение ясно говорило, что вы нисколько не напуганы. Но и ярости на нем не было, только ледяная решительность. В тот момент мне захотелось одного: чтобы время повернулось вспять, чтобы я могла изменить то, что наделала, так безрассудно поддавшись жажде мести и ненависти к вам. - Не надо мной ли, сударь, вы изволили смеяться? – спросили вы не предвещавшим ничего хорошего голосом у графа, скрестив руки на груди с самым высокомерным видом. Ваше хладнокровие, кажется, немного отрезвило взбешенного де Вюмона, приятели которого подошли к нему. Он подбоченился и ответил заносчиво-насмешливо: - Именно над вами! Я и мои приятели не смогли и слова разобрать из той чуши, которую вы говорили своей даме. На это вы пожали плечами и шагнули вперед, произнеся следующее: - Во-первых, господа, подслушивать невежливо; а во-вторых, коли вы считаете, что мой французский столь дурен, то я буду краток и ограничусь этим. Надеюсь, это будет вам понятнее моих слов, господин шпион. – И вы влепили де Вюмону звонкую пощечину, прибавив презрительно: - Считайте, что это относится и к вашим друзьям, сударь. Граф взревел и хотел броситься на вас, но приятели удержали его, напомнив, что они все – гости моего отца и находятся в чужом доме. Вы тотчас предложили выйти из сада в лес, сообщив, что неподалеку есть калитка. - Там мы сможем свободно обсудить наше дело, - сказали вы так спокойно, словно речь шла о безобидной прогулке. Молодые люди тотчас согласились с вами, и вы двинулись в сторону известной и мне калитки. Вы меня не заметили, а граф и его приятели забыли обо мне. Когда стихли звуки шагов, я выбралась из кустов, дрожа, но не от холода, а от страха за содеянное мною. Я заметалась по дорожке. Что делать? Бежать к отцу, звать на помощь? Мысль, что вы вызвали сразу троих, вместо того чтобы позорно отступить, сводила с ума и парализовала мозг. Я не была особо сведуща в правилах дуэлей, но что-то слышала о том, что, если вызвать нескольких человек, они вправе выбрать одно и то же время для поединка. А это означало почти верную смерть, - только если вызвавший не очень искусный фехтовальщик. Наконец, я подобрала порванные в двух местах кустами юбки и помчалась за вами. Уже опускались сумерки. Я бежала напрямик, продираясь сквозь деревья и кусты, которые, казалось, нарочно хватали меня за подол, мешая и задерживая. Слезы катились по моему лицу, и ветки хлестали по нему. Один раз я споткнулась, упала, порвала чулок и очень сильно рассадила коленку, но даже не заметила этого, охваченная страхом за вас. Наконец, я достигла калитки и, распахнув ее, выскочила в начинавшийся прямо за нею подлесок из молодых сосенок. Куда вы могли направиться? Влево? Вправо? Секунду помедлив, я побежала налево, зная, что там, неподалеку, есть ровная открытая полянка, о которой и вы наверняка знали, и которая могла послужить неплохим местом для поединка на шпагах. Я не ошиблась. Вы, де Вюмон и его приятели были там. Но все уже было почти кончено и, когда я выбежала на поляну, друзья графа были обезоружены и ранены, впрочем, легко. Лица у обоих были бледные, злые и растерянные одновременно. Один потирал кровоточащую кисть правой руки, другой сидел на земле, держась за разодранную ляжку. Вы же загнали графа к густому кустарнику. Как мне показалось, действуя шпагой чуть ли не с ленивой неторопливостью, вы выбили клинок у него из руки, а сам он повалился задом прямо в затрещавшие кусты. В другое время и при других обстоятельствах я бы расхохоталась, - так был он жалок, когда барахтался там, пытаясь встать. Вы что-то ему сказали, он ответил каким-то невнятным бурчанием. Вы протянули ему руку и помогли выбраться из кустов. И только тут оглянулись – и увидели меня. Наверное, вид у меня был не менее жалкий, чем у де Вюмона. Вы вложили шпагу в ножны, подняли свой пурпуэн, лежавший на земле, подошли ко мне и, галантно поклонившись, предложили мне руку. Лицо у вас было спокойное, вы ровно дышали и трудно было поверить, что вы только что сражались сразу с тремя противниками. Вы холодно улыбнулись и сказали: - Успокойтесь, мадемуазель, всё уже кончено, и ваши друзья все, как видите, живы. На что я пробормотала, заикаясь от волнения и пережитого страха: - Я д-думала в-вовсе не о них....- Я хотела добавить: «А о вас», но слова не шли с языка. На смену ужасу пришел невообразимый стыд. Вы, конечно, слышали мой смех, когда были с Изабо в беседке, поняли, что я принимала участие в том гнусном подслушивании, и решили, что я полностью заодно с де Вюмоном и его приятелями. Когда я произнесла это, вы наклонились и проницательно заглянули мне в лицо. Наверное, вы что-то прочитали на нем, что заставило вас поверить мне, потому что вы снова улыбнулись, но уже другой, никогда прежде мною не виданной, мягкой улыбкой, от которой сердце мое забилось вдруг сильно-сильно. - Успокойтесь, кузина, - повторили вы, - всё хорошо. Идемте. Я сделала шаг. И тут же, охнув, остановилась. Разбитая нога, о которой я не думала все эти страшные мгновения, что бежала через сад и по лесу, вдруг дала знать о себе острой болью. - Что с вами? – спросили вы. - Колено. Я упала и, наверное, повредила его. – Я не успела больше ничего добавить, вы легко, словно перышко, подхватили меня на руки и, донеся до пня, стоявшего на опушке, осторожно усадили на него. - Вы разрешите мне осмотреть вашу ногу? Лицо мое так и вспыхнуло, я почувствовала жар, охвативший щеки. Ведь ваша просьба означала поднять подол выше коленей, что было абсолютно недопустимо для приличной девушки. Но вы настаивали: - Я должен убедиться, что ничего страшного не произошло. Прошу вас, Брижитт. Никогда вы не называли меня по имени. Это было так непривычно и приятно! Я кивнула молча, судорожно сглотнув, и потянула вверх юбки. Нога, как вы помните, имела весьма плачевный вид. Вы встали на одно колено, очень осторожно ощупали ее и успокоили меня, сказав, что она не сломана, это просто сильный ушиб. За этими вашими манипуляциями мы и не заметили, как к нам приблизились де Вюмон и его друзья. Лишь в последнее мгновение я увидела их и одернула юбки. Но было поздно. Они смотрели на нас со злорадным удовольствием. Нетрудно было догадаться, какие грязные мысли вызвала эта сцена в их пустых головах. Вы подняли голову и взглянули на своих недавних противников таким взглядом, что они поспешно ретировались. Но я сидела, уставившись в землю, ни жива ни мертва. Что теперь будет? Наверняка эти молодые люди разнесут сплетню о пикантном положении, в котором они застали нас, по всей округе. Вы будто угадали мои мысли и произнесли самым серьезным тоном: - Вам не нужно опасаться их, Брижитт. Скоро мы станем мужем и женой, и ваша репутация будет спасена. Я подняла глаза и увидела, что лицо ваше серьезно, но в глазах пляшут смешинки. Я не удержалась и улыбнулась вам в ответ, но бес противоречия, все ещё сидевший во мне, заставил меня ответить: - Выйти за вас? Да ни за что в жизни! Теперь ваши губы искривила уже откровенная усмешка: - Наверное, потому, что я – надменный чурбан? и… надеюсь, я скажу правильно… напыщенный индюк? Я запомнил эти слова и потом попросил вашего мажордома разъяснить мне их значение. Видели бы вы, какое у него было при этом лицо. А когда я сообщил ему, что я не хочу его оскорбить, и что это меня так назвали, он онемел от изумления и молчал, наверное, минут десять. Так вы поэтому не хотите стать моей женой? - О да, - ответила я, пытаясь не рассмеяться. – Да. Для меня вы - индюк. Испанский индюк. - Тогда я тоже скажу, что думаю о вас. Вы – самая милая девочка во всем королевстве. А совсем скоро станете самой красивой девушкой во всем мире. Этьен, я вспоминаю ваши слова – и вновь чувствую тот же трепет и волнение, что и в то мгновение. Голова моя кружилась от радости. Как, как могла я называть вас бесчувственным чудовищем и надутым ослом? Вы были рядом, я ощущала тепло ваших рук, держащих мои ладони, а ваша улыбка и огоньки в голубых глазах согревали, как в зимний вечер благодатный огонь камина. Почему-то я сразу поверила вам, хотя совсем недавно вы расточали комплименты Изабо. Но в них была одна ложь, это были пустые равнодушные фразы. В том же, что вы сказали мне, были нежность и правдивость. Я была обезоружена вашими словами. Сидела и улыбалась, наверное, страшно глупой, но счастливой улыбкой. Тогда вы сказали, чуть насмешливо, но это была добрая насмешка: - Я прошу вас согласиться стать моей невестой. Мне даже не надо становиться перед вами на колени, - я и так у ваших ног. Соглашайтесь, Брижитт. И я ответила вам. Вы помните, что. Потом вы несли меня на руках к моему дому, и мы молчали всю дорогу. Мне было так хорошо в ваших сильных руках! Мне хотелось, чтобы этот путь не кончался никогда. Никогда. Как вы помните, на следующий день состоялась наша помолвка. Она прошла тихо, приглашены были лишь несколько человек. Нога моя распухла, я не могла ходить, и поэтому особого веселья в доме устроено не было. Но мне это было и не нужно, - только чтобы вы были рядом. И в тот же вечер пришло письмо от вашего отца, срочно требовавшего вашего возвращения в Испанию. Вы уехали, увозя с собою письмо от моего батюшки и локон моих волос, который я срезала для вас и который вы обещали хранить. «До тех пор», -сказали вы, - «пока все эти роскошные кудри не будут принадлежать мне». Лишь много позже я узнала о том вашем первом приезде, и с чем он был связан. Сами вы никогда не касались этой темы. Большую часть рассказал мне отец, кое-что – ваш преданный слуга Хосе. Не уверена, что оба они были до конца правдивы. Но, думаю, вы никогда не расскажете мне всё, что было с вами. Я узнала, что вы без памяти были влюблены в одну юную сеньориту, и в один прекрасный день через ее дуэний, осыпав их золотом, - о, вы были богаты и очень щедры! - получили доступ в комнату возлюбленной. Что ваше объяснение в любви застал разгневанный отец сеньориты, и вы бежали через балкон. Отец девушки немедленно обвенчал ее с неким очень знатным сеньором, но бедняжка наутро после первой же брачной ночи выпила яд и скончалась в страшных муках. Вы встретили ее мужа через несколько дней, вызвали на дуэль и убили. Это был честный поединок, но родные этого сеньора, горя местью, наняли убийц. Те подстерегли вас всемером и едва не прикончили, еле живой вы добрались до своего дома. Ваш отец вынужден был на время вашего долгого лечения, длившегося полгода, приставить к вам охрану. Но, едва вы выздоровели, на вашу жизнь вновь покусились. Вас ранили в грудь, слава Богу, легко. Тогда-то ваш отец и решил тайно отправить вас во Францию, боясь лишиться единственного сына и наследника. План был хитроумен: вашего слугу, несколько схожего с вами лицом и фигурой, одели господином, а вас – слугой. Лишь во Франции вы вновь стали идальго и приняли свой облик. Я долго обдумывала всю эту историю. Ведь перед тем, как приехать к нам, вы были страстно влюблены. Неужели вы так скоро забыли ту девушку? И чем могла привлечь вас я, двенадцатилетняя девчонка, дерзкая, злая, глупая? Я мучилась сомнениями, ревностью, подозрениями. Вы помните мои письма – они были то нежные и полные любви, то отталкивающе-холодные. Всё это – последствия моих горьких дум о вас. Но всё разрешилось, когда вы приехали вновь, хотя это и случилось только через три года. Я поняла, что вы любите меня. И даже сильнее, чем прежде, ведь я перестала быть ребенком, я стала девушкой. Возможно, не самой красивой в королевстве. Но и не такой уж дурнушкой. Мои чувства к вам тоже изменились, они сформировались и, пройдя через горнило ревности, душевной боли и тягостных сомнений, выросли и окрепли. В следующем письме, дорогой Этьен, я напомню вам тот ваш приезд, тот месяц, самый счастливый для нас обоих. А в последующем – мой приезд к вам в Испанию и горькие проводы вас в Мексику. Надеюсь, это мое письмо понравится вам больше, чем предыдущее. Милый Этьен, от вас я получила пока всего два письма. Коротких и, на мой взгляд, холодноватых... О нет, простите эту глупую фразу, я прекрасно знаю, что вы обычно и пишете так. Возможно, это просто мне кажется, и я чересчур мнительна. Это я строчу и строчу; но я свободна. А вы на службе, наверное, очень устаете и вам, конечно, не до писем. Вы пишете, что не дружились ни с кем из офицеров. Это плохо. Умоляю, сдерживайтесь и не затевайте ни с кем ссор. Я знаю, к чему это может привести, и боюсь за вас. Этот страх меня мучает постоянно. Мне снятся кошмары, почти каждую ночь. Я стала много есть. Я ем все время, каждую минуту мне хочется положить что-нибудь в рот. Этьен, я вам признаюсь: я потолстела. Господи, к вашему возвращению я вполне смогу стать такой же толстухой, как те торговки рыбой на базаре в Севилье, куда мы с вами ходили однажды. Помните, как мы смеялись над ними? И над осликами, которых так много на базарной площади, что, кажется, товарами торгуют они, а не люди? Мне страшно за вас. Мне страшно подходить к зеркалу. Этьен, милый, любимый, возвращайтесь! Ваша Брижитт.»
Пурпуэн – короткая мужская куртка с узкими рукавами или без рукавов. В первой половине 16 в. пурпуэн нового фасона шили из шелка или бархата, отделывали вышивкой, украшали разрезами, которые скреплялись пряжками, шнурками, пуговицами и т.п. По краю воротника выпускают узкий рюш, а позднее небольшую фрезу. Фреза (фр.) – или брыжи: широкий рифленый крахмальный белый воротник, плотно прилегающий к шее. Этот воротник в виде кольца обрамлял шею до самых плеч. Держался он только на специальном металлическом каркасе.
Отправлено: 13.08.11 08:08. Заголовок: Не слишком ли развер..
Не слишком ли развернуто для писем-то?.. Хотя... не зная задумки автора, сложно судить, что сие значит... Может еще кусочек - только уже продолжение истории испанца и принцессы, а? ;)
Отправлено: 13.08.11 10:33. Заголовок: Энн пишет: Не слишк..
Энн пишет:
цитата:
Не слишком ли развернуто для писем?
Энн , мне тоже так кажется. Иногда я следую за желаниями своих героев, которые хотят что-то сделать, или высказаться, покорно давая им управлять действием. Так получилось и с Брижитт, хотя как героиня она мне видится слабо, возможно, мелькнет еще пару раз - и все. Писмьма легко выкинуть, но, раз уж они написаны, вроде жалко...
14. Шамсинур отложила прочитанное письмо и достала из шкатулки еще одно, предпоследнее. За четыре прошедших дня она так часто перечитывала эти письма, что заучила их почти наизусть, и теперь ей казалось, что она знает их отправительницу так же хорошо, как знают самую близкую подругу детства. Перед принцессой открывался мир переживаний, тревог и любви ее ровесницы из далекой Франции, и Шамсинур была заворожена и поглощена им. Как отличалась жизнь этой юной француженки от жизни тунисской принцессы! Девушка горько усмехнулась. Все её годы прошли в гареме, под неусыпными взорами зорких стражей – евнухов. Не будь между нею и братом Мустафой такого сходства – она бы, возможно, так и просидела взаперти в четырех стенах до самого замужества. Шамсинур вспомнила маму. Как часто та рассказывала о Франции, прекрасной стране, где прошли ее детство и юность! Маме было шестнадцать, когда она вместе с родителями – небогатыми дворянами из Прованса, и младшим братом - плыла на корабле в Неаполь, и их захватили пираты. Родители погибли, а маму и ее брата отвезли в Тунис и выставили на невольничьем рынке. Брата купили какие-то богатые купцы, и с тех пор она его больше никогда не видела. А ее саму, очень красивую девушку, приобрел для гарема светлейшего владыки Туниса главный евнух, и она стала наложницей повелителя, а, после смерти старшего сына и наследника султана, - женой. Но она не забыла свою милую родину, свои традиции и язык, которому научила и двух своих детей. Будучи девочкой, Шамсинур воспринимала рассказы матери как сказки, красивые и полные чудес. Позднее принцессе стало понятно, что тот мир действительно существует, что в нем женщины ведут совсем другой образ жизни, они более свободны, с ними обращаются не только как с красивыми игрушками, но как с разумными существами. Шамсинур нестерпимо потянуло туда; во дворце султана, в этой золотой клетке, она, с ее жаждой полноты жизни, была как птица в неволе. ...И вот сейчас эти письма. Они вновь всколыхнули страстное желание увидеть тот, иной мир, насладиться всеми его прелестями, испытать счастье быть не скованной цепями строгой мусульманской морали, почувствовать себя не дочерью султана, а – просто молодой девушкой, живой и беззаботной. Она вздохнула и взяла следующее письмо Брижитт. « Дорогой Этьен, - начиналось оно, - в этом письме, как и обещала, я напомню себе и вам о второй нашей встрече, состоявшейся, по воле Господа нашего и вашего сурового отца, лишь через три года после первой. Как была я изумлена, когда вы вошли в наш парижский дом и заговорили на прекрасном французском! И как польщена и обрадована, когда вы сказали, что это волшебное превращение в настоящего француза произошло благодаря мне! Вы все то время, что мы провели в разлуке, усердно занимались языком, дабы мне не пришлось краснеть за вас. О том, как были поражены вы, увидев меня, выросшую и преображенную, настоящую парижскую даму, я предпочитаю умолчать. Та минута настолько сладостна, так взлелеяна и любима мною, что доверить столь драгоценное для меня воспоминание бездушному листу пергамента я считаю просто святотатством. Помните ли вы, как объяснили мне ту давнюю историю с Изабо? Как я рассердилась из-за этого и дулась на вас весь день? Вы признались, что в первый свой приезд во Францию, после объяснения моего с батюшкой в библиотеке, случайно подслушанного вами, начали и вправду присматриваться ко мне. Я вас забавляла, и в то же время вы находили меня очень милой, что вас удивляло и даже немного тревожило. (Я знаю, почему, хотя тогда вы и промолчали об этом. Ведь прошло всего полгода с того дня, когда вы потеряли горячо любимую вами севильскую сеньориту.) На том празднике, устроенном моим отцом в нашем поместье, вы тоже следили за мною. «У вас такое живое лицо, Брижитт, что я читал в нем, как в раскрытой книге», - сказали вы. Заметив, как я отнеслась к вашему танцу с Изабо, какие яростные взгляды я бросала в вашу сторону, делая вид, что веселюсь и не обращаю на вас внимания, вы решили поиграть со мною. И увлекли Изабо в сад, а оттуда в беседку. Вы увидели, что я последовала крадучись за вами, и продолжили игру уже в беседке, рассыпаясь перед абсолютно безразличной вам девицей в комплиментах, но представляя меня, стоящую у окошка и наблюдающую за вами горящими, как у кошки, глазами. «У вас необыкновенные, кошачьи глаза, Брижитт, вы знаете это? » – добавили вы, смеясь. То, что я приведу к беседке кавалера Изабо и его друзей, стало для вас полной неожиданностью… Остальное я уже описывала в предыдущем письме, думаю, к этому можно не возвращаться. А теперь, милый мой Этьен, вспомним те блаженные дни, которые мы провели вместе с вами в Париже, наслаждаясь обществом друг друга…» Шамсинур дочитала письмо, в котором с любовными подробностями описывались прогулки, выезды за город и на балы и тихие вечера дома, у камина, и положила его на стопку других. Вздохнув, она устремила взгляд в окно, где под холмами блестело в предзакатных лучах море. Как счастлива должна была быть эта Брижитт! Она могла свободно видеться со своим женихом, гулять с ним пешком и верхом, ходить рука об руку по улицам, болтая и смеясь, ездить на охоту, на балы… Зависть острой иглой пронзила сердце принцессы. Да, она, Шамсинур, окружена самой изысканной роскошью, которую только может вообразить себе женщина. В ее распоряжении десятки услужливых служанок и рабов, в шкатулках сотни золотых украшений и драгоценных каменьев. Стоит ей хлопнуть в ладоши раз – явятся танцовщицы и музыканты, стоит два – и будет готова благоуханная ванна в виде огромного раскрывшегося цветка лотоса из чистого малахита, наполненная розовыми лепестками, хлопнет три – и прекрасную дочь султана отнесут на носилках в сад или на берег моря, чтобы она могла усладить свой слух пением птиц, коего не услышишь и в раю, или потешить свой взор красотою набегающих на берег волн. Но это не свобода. Куда бы она ни пошла, за нею последует целый эскорт из телохранителей. Где бы ни появилась – лицо ее должно быть закрыто, дабы ни один мужчина не мог лицезреть его красу. Балы? Этого слова даже нет на арабском. Лишь для мужа может женщина танцевать. Охоты? Охота – не женское занятие, правоверная мусульманка обязана сидеть дома, а не скакать по полям и лесам за соколами или гепардами. Брижитт счастливица по сравнению с нею, Шамсинур. Интересно, красив ли ее возлюбленный? В одном месте написано: «голубые глаза». Не тот ли это испанец, которого дочь султана подарила брату? Очень может быть. Тем более, что в ту ночь, когда его перенесли в покои Мустафы, испанец вдруг начал бредить по-французски. Брат сам сказал Шамсинур об этом, сон у него всегда был очень чуткий и, хотя раненого поместили в отдаленный покой, Мустафа услышал его крики. Почему-то это известие сильно взволновало девушку, которая уже ознакомилась со всем содержимым взятой на галеоне шкатулки. «Не называл ли он в бреду какое-нибудь женское имя? Например... Брижитт?» – спросила Шамсинур. Но брат ответил отрицательно. Тем не менее, чутье подсказывало принцессе, что испанец и есть тот Этьен, которому писала Брижитт.
15. - Моя принцесса, - сзади послышался скрипучий голос старой Арифы. Шамсинур живо обернулась к служанке. Два первых дня, когда испанца перенесли во дворец, Арифа лечила раненого, почти не отходя от его постели. Старуху пускали на мужскую половину беспрепятственно; все знали, что она пользует самого наследника престола, и что только после ее лекарств ему становится легче. На третий день испанцу стало гораздо лучше. Он пришел в себя, о чем и сообщила старая служанка гордо своей госпоже. По просьбе Арифы к ложу выздоравливающего, еще очень слабого, был приставлен слуга, на помощь лекарке. Им оказался Нгумба, который сам вызвался ухаживать за раненым. Нгумба не только помогал Арифе. Он рассказал старухе во всех подробностях, как испанец сражался с Селимом, как прыгнул за борт и как потом едва не задушил Реиса. На принцессу, которой верная служанка потом пересказала всё, эта история произвела большое впечатление. То, что испанец так хорошо владеет шпагой, тоже убеждало Шамсинур в том, что он и есть жених Брижитт... И это последнее вызывало в ней нечто похожее на смутное раздражение. Сегодня же шел уже пятый день пребывания испанца во дворце. - Ну как он? – спросила Шамсинур. Арифа улыбнулась; она сразу поняла, о ком речь. Зубы у нее были на удивление белые и крепкие для такой старой женщины. - Прекрасно. С его аппетитом завтра он уже сможет встать. Этот спасенный вами Нгумба сказал, что не удивился бы, если бы, принеся утром нашему раненому зажаренного целиком слона, к вечеру бы обнаружил одни обглоданные кости. Кстати, африканец весьма расторопный юноша, хотя понятливым его не назовешь. Принцесса не сдержалась и залилась смехом. Назвать огромного здорового как буйвол африканца юношей могла только Арифа!.. Успокоившись, она сказала, постукивая пальчиками по крышке шкатулки: - Как только испанец поднимется на ноги, его надо допросить. И решить, что делать с ним дальше. - Разве это не решено, ваше высочество? Ведь ваш брат готов выполнить вашу просьбу. - А если этот испанец не согласится? С его дикой гордостью... - задумчиво протянула девушка. - Если у него есть только гордость, но нет ума, то он не стоит наших стараний спасти его, - заметила Арифа. – Мы же не будем жалеть петуха, так высоко задиравшего свою голову на птичьем дворе, что она первая попалась в когти ястреба. - Правда, что Селим-бей был страшно разгневан, когда узнал, что мы забрали раненого с галеона? - Он рычал как лев, у которого шакалы стащили его добычу, - хмыкнула Арифа. – Только когда ему сказали, что пленника взяли по вашему приказу, и что вы подарили его своему брату, Реис смирился с происшедшим. Шамсинур довольно кивнула. - Я рада, что могу хоть этим досадить Селим-бею. Он ненавидит испанца, который победил его на виду у всех его людей. Хотела бы я увидеть этот поединок своими глазами! – Она снова задумалась, глядя вдаль. Вдруг глаза ее вспыхнули, она улыбнулась, словно ей пришла в голову хорошая мысль. – Я кое-что придумала! Мы сведем их вместе и вынудим сразиться друг с другом! Арифа сердито поджала губы. Она знала прекрасно и этот взгляд, и эту улыбку своей госпожи. - Опять вы задумали очередное дерзкое приключение на свою, да и на мою старческую голову! Но принцесса не слушала ее, она вся была поглощена своей идеей и говорила: - Мустафа как всегда поможет мне. Селим-бей и испанец… О, это будет незабываемое зрелище! – и она весело захлопала в ладоши, как ребенок. - Ваш брат слишком потакает всем вашим прихотям. Ни в чем не может вам отказать. А стоило бы. Кстати, совсем негоже вам – вспомните об этом - радоваться тому, что может пролиться кровь. И не важно, чья она будет – мусульманина или христианина. – Со значением сказала Арифа. - Да, да, ты права, - со вздохом согласилась Шамсинур, слова служанки заставили ее вновь стать серьезной. – Негоже, я знаю... Но ничего не могу с собой поделать. Кто виноват, что брат мой тих и кроток, как ягненок, а вся сила духа и крепость сердца достались мне? Что я люблю скакать верхом, не разбирая дороги, что метко стреляю из лука, и даже меч послушен моей руке? - Аллах свидетель, сколько я молилась о том, чтобы вы стали другой. Женщина не должна иметь такой характер. Мягкость и нежность – вот что было бы вам к лицу, а не упрямство, мужество и решительность. А ещё своеволие и безрассудство – они и привели к тому, что мы обе ежедневно дрожим за вашу жизнь. - Хватит, Арифа! Расскажи лучше еще о нашем пленнике. - Кажется, он сблизился с Нгумбой. Как я ни приду – они болтают и улыбаются. - Чему же он радуется, это испанец? Или он забыл, что он всего лишь раб? – немного нахмурилась принцесса. - Ваше высочество, он поступает правильно, забыв пока об этом. Раненому пленённому орлу, чтобы быстрее выздороветь, надо смотреть вверх, на солнце, а не на свои путы. -Ты хочешь сказать, что он думает... о том, как вернуть себе свободу? -Уверена. Он свободолюбив, горд и мятежен. Как вы, моя принцесса. Шамсинур польщенно улыбнулась, но тут же спросила: - А этот Нгумба... он что, знает испанский? - Немного. И, мне показалось, он учит испанца арабскому. - Странная дружба, Арифа, не правда ли? - Что же тут странного? Один только что был рабом, другой только что рабом стал. Им есть, чем поделиться и чему научиться друг у друга. - А что они делают сейчас? - Нгумба приготовил ванну, и наш красавчик моется. А потом негр хочет остричь ему волосы и побрить. - Я бы хотела посмотреть на это, - внезапно оживилась Шамсинур. – Давай сходим через потайной ход.... - Ваше высочество! – всплеснула руками испуганная Арифа. – Одно дело, когда вы тайно навещаете своего брата, а он – вас, и совсем другое – когда вы хотите взглянуть на моющегося раба. - Что в этом такого? - Но он же... не одет. - Ну и что? Разве я не видела Мустафу нагим, когда он болел? - Сравнили червячка с королевской коброй, - пробормотала старуха. - Что ты сказала? - Ничего, моя принцесса. Но я, уж простите свою ничтожную служанку, отказываюсь вести вас сейчас в покои вашего брата. - Ну хорошо, - вдруг согласилась принцесса, и Арифа кинула на нее пристальный взгляд, так как знала, что такая резкая смена решения может означать либо что Шамсинур и впрямь передумала, либо что девушка собирается любыми путями достичь своей цели. В этот раз, облегченно вздохнула старуха, было явно первое. - Но мы пойдем завтра. Завтра мы допросим испанца. – Переходя на царственное «мы», тоном, не допускающим возражений, произнесла принцесса. Арифа склонилась перед нею и вышла. Шамсинур же достала из шкатулки последнее послание Брижитт.
16. «Мой дорогой Этьен, - начиналось оно, - это письмо не будет наполнено радостными и счастливыми воспоминаниями. Ибо оно напомнит мне и вам, как мы с моим отцом приехали к вам в Севилью, и как совершилось то, что ваш отец отправил вас в Мексику, и вы не посмели перечить ему. Вы никогда не рассказывали о своем отце – и моем дяде, ограничиваясь одними общими фразами и, оказавшись в вашем севильском доме, мрачном, продуваемым ветрами и, казалось, наполненном тихо стенающими тенями, я поняла причины вашей замкнутости. Отец ваш был великим альгвасилом*, и внешность его вполне соответствовала его жуткой должности. Эта тощая необыкновенно высокая фигура, всегда в черном, это сухопарое изборожденное глубокими морщинами лицо с горящими на нем фанатичным огнем светлыми, светлее даже чем у вас, глазами под косматыми нависшими бровями, впалый узкогубый рот, острый подбородок, крючковатый нос и совершенно лысый череп, весь в похожих на рытвины впадинах, сразу внушили мне страх, которому я даже не могла дать объяснения. Когда мой дядя прижал свои сухие губы к моему лбу, я едва не лишилась чувств. Пишу вам об этом, Этьен, понимая, что вряд ли вы одобрите эту мою откровенность. Но я хочу высказать все до конца. В моем представлении, обладатель такой аскетической внешности и фанатик веры должен был бы вообще не помышлять о чем-то земном и бренном. Поэтому я была так изумлена, познакомившись с вашей мачехой, донной Кларой, молодой и очень красивой женщиной, ненамного старше меня, а затем, за столом за ужином, увидев, с какою жадностью и беспорядочностью ваш отец поглощает самые разные блюда. Но вернусь к моей встрече со всем вашим семейством еще раз. Ваш отец был очень рад увидеть нас с батюшкой, он поцеловал меня в лоб и назвал своею дочерью. Я, как вы помните, старательно учила испанский язык весь год после вашего второго приезда во Францию. Поэтому вполне сносно говорила по-испански и всё понимала. Вы были, как мне показалось, очень сдержанны в проявлении чувств, пробормотали какие-то пустые фразы о своем счастии видеть меня и едва коснулись губами моей руки. Ваша мачеха же сияла улыбками и, как я поначалу решила, была единственным обитателем дома, радующимся нашему приезду искренне; увы, и это оказалось одним притворством. За ужином, о котором я упомянула выше, я заметила, какие взгляды исподтишка бросает на вас и меня донна Клара, и вскоре уже не сомневалась, что она питает к вам чувства отнюдь не материнские, а мой приезд в Севилью ей как кость в горле. Мой батюшка и ваш отец обсуждали нашу свадьбу, которая должна была состояться через месяц здесь, в Севилье. С вами мой дядя был очень суров, он редко обращался к вам, но всегда резким и чуть ли не грубым тоном, даже если речь шла о каких-то пустяках; вы отвечали ему дерзко и почти что с вызовом. Донна Клара несколько раз тоже вставляла свое слово, медово улыбаясь вам; ей вы отвечали, презрительно цедя слова и едва на неё глядя. Позднее я узнала, что это она была виновницей вашего расстроившегося свидания с вашею первою любовью, - донна Клара была родственницей той девушки. Узнав о готовящейся встрече, мачеха ваша сообщила о ней отцу несчастной, что и привело в итоге к трагедии. Внутреннее убранство особняка вашего отца, ваши отношения с родственниками, самый воздух, которым был пропитан старый дом, - всё это произвело на меня чрезвычайно гнетущее впечатление, и я едва дождалась конца ужина, и попросила вас, встав, проводить меня в мои комнаты. На что донна Клара со сладчайшею улыбкой заметила, что незамужней девице не прилично оставаться наедине с мужчиной, даже если он является её женихом. «Вам нужна дуэнья, моя милая. А, пока ее нет у вас, я к вашим услугам». Тут вы не выдержали и сказали вашей мачехе, что я не нуждаюсь в ее услугах, таким тоном, что она расплакалась – очень натурально, надо отдать ей должное, а отец ваш вскочил из-за стола и назвал вас невоспитанным наглым мальчишкой. Вы молча отвесили ему шутовской поклон, подали мне руку, и мы вышли из столовой. В коридоре вы сжали мою руку и прошептали, что очень рады моему приезду, и с нетерпением ждете того дня, который сделает нас мужем и женою. Это пролило бальзам на мое сердце, и мне стало гораздо легче. Вы любили меня, - все остальное были не стоящие внимания мелочи. Даже донну Клару я постаралась выкинуть из головы. На следующее утро мы с вами и моим отцом отправились на прогулку по городу. Я заметила, что многие люди спешат в одном направлении, как будто на какой-то праздник. Одеты все были нарядно, на лицах было написано радостное предвкушение. Я потянула вас в ту же сторону; вы, как вы, конечно, помните, остановились и начали отговаривать меня и моего батюшку от этого маршрута, не объясняя причин. Это усилило мое любопытство, и я настояла на своем. Лучше б я этого не делала!.. На большой площади мы увидели помост, или кемадеро, как его называли. По углам этого сооружения находились каменные статуи. К ним было привязано четверо живых людей – все в уродливых желтых рубахах, расписанных жуткими узорами, - рубахи эти, как я позже узнала, назывались санбенито. Под каждым из четырех несчастных лежала куча дров и хвороста. Когда мы вышли на площадь, эти кучи уже горели. Зрелище было ужасающее; приговоренные корчились и кричали, а люди на площади смеялись и показывали на них пальцами. Потянуло страшным, отвратительным запахом горелой плоти, и я лишилась чувств и упала вам на руки. Когда я пришла в себя, мы уже были в вашем доме. Вы держали меня за руку и мрачно говорили моему отцу, стоявшему рядом: «В этой стране можно жить только с закрытыми глазами и заткнув уши и ноздри, сеньор.» Увидев, что я очнулась, вы тотчас прервали свою речь и нежно поцеловали мне руку. Весь тот день я провела в постели. Вечером пришел ко мне батюшка. Оказывается, он имел беседу с вашим отцом, и она весьма встревожила моего родителя. Дон Балтасар извинился за вчерашнюю сцену за обедом, происшедшую между ним и вами. Он назвал вас буйным, необузданным и дерзким, не уважающим ни отца, ни мать. Говорил, что ваши безрассудства, которые прежде он был склонен считать проявлениями юношеского пыла и объяснял, в отеческом добродушии своём, бурлением горячей молодой крови, в последнее время перешли все границы. « Я прощал ему все, - говорил о вас моему батюшке дядя, - платил дорогие штрафы и вытаскивал его изо всех передряг, в которые он попадал постоянно. Помолвка его с вашею дочерью, как мне показалось вначале, произвела на него благоприятное действие. Но я ошибся. Ни меня, ни свою мачеху, женщину, искренне считающую себя его матерью и пекущуюся о нем не менее, чем я, он не ставит ни во что. Я надеялся также, что мой сын и наследник пойдет по моим стопам, станет ревностным защитником веры и займет со временем мой высокий пост, - но и тут чаяния мои не оправдались, сын не хочет и слышать об этом. Донна Клара советует мне отправить его в Мексику; её сын обижает постоянно и, я уверен, по своей кротости она о большей части этих обид умалчивает. Не будь сын помолвлен и не договорись мы о свадьбе заранее, я бы так и сделал и отослал непокорного за море. Теперь вся надежда моя – на этот брак, семейная жизнь и долг перед женою и будущими детьми должны наставить моего сына на путь истинный.» Эти слова дяди произвели на батюшку впечатление. Он начал сомневаться, не поторопился ли он с помолвкой. «Если твой жених и в самом деле столь необуздан и вспыльчив, то, быть может, не надо торопиться со свадьбой? Твой дядя намекнул, что его сын часто ввязывается в дуэли, и что лишь семейное богатство и положение самого дона Балтасара до сих пор спасали Этьена. Возможно, тебе стоит приглядеться к жениху еще, дитя моё, да и мне тоже?» Я отвечала, что ни за что не соглашусь на это, что вы вовсе не такой, как говорят о вас дон Балтасар и, тем более, донна Клара. Батюшка поцеловал меня в лоб и вышел. Следующие две недели были заняты подготовкой к нашему бракосочетанию. Я плохо спала и много ела, как всегда, когда волновалась. Сны мне снились всё страшные, и я постоянно просыпалась в холодном поту. Тем не менее, я находила время и для прогулок с вами, и мы ежедневно гуляли – более я не выбирала сама маршруты, полагаясь на вас, и вы показали мне все любимые вами уголки Севильи и ее окрестностей. Когда я заговорила с вами, довольно робко, о тех словах дяди, переданных мне батюшкою, вы зло усмехнулись и ответили, что ваш отец и впрямь мечтал, чтобы вы стали служить инквизиции. « Но это свыше моих сил, Брижитт, - горячо сказали вы. – Вы не представляете, чего мне пришлось быть свидетелем по воле моего отца, и в какую пропасть он толкал меня… и толкает даже сейчас. Но я лучше поеду простым конкистадором в Мексику, нежели уступлю ему!» Увы, слова ваши оказались пророческими… До свадьбы оставалось семь дней, когда случилось непоправимое, что сделало меня несчастнейшею девушкой на всем белом свете. В тот день, возвращаясь домой с пешей прогулки, совсем недалеко от вашего дома, мы с вами встретились на улице с тремя молодыми дворянами. Они были одеты очень богато и держались вызывающе. «Мадридцы», - как-то сразу определили и сказали мне вы, едва они вышли навстречу нам из переулка. Обычно я, как вам известно, довольно смелая, но тут что-то словно толкнуло меня, и я остановилась, не решаясь идти вперед. Я знала, что жители Севильи не слишком жалуют мадридцев, и эти последние также не питают теплых чувств к севильцам. Какой-то холод пробежал у меня по позвоночнику, - это было предчувствие надвигающейся опасности. Но вы взяли меня под руку и с самым надменным видом двинулись вперед, увлекая меня с собою. Я помню, что держала в руке вкусный свежеиспеченный хлеб, который мы купили на рынке. Я шла и откусывала от него потихоньку, потому что гуляли мы долго, и я страшно хотела есть. Но, увидев этих разряженных молодых людей, я ощутила, что кусок встал у меня в горле. Я судорожно пыталась проглотить его и никак не могла. Мадридцы – они все были приблизительно одного с вами возраста – издалека начали обмениваться шуточками, довольно громкими, о нас, разглядывали нас очень пристально и всячески, нисколько не пытаясь придерживаться хороших манер, демонстрировали свое нахальство, будто мы с вами были не людьми, а лошадьми или коровами. Я не смотрела вам в лицо, но чувствовала, как вы наливаетесь злостью, и даже дрожь прошла по вашему телу. Однако, уверена, что вы бы сдержались, если бы не произошло следующее. Уже поравнявшись с нами, один из этих мужчин, самый высокий, не отпустил в мой адрес совсем уж скабрезную шуточку. Я не выдержала и, забывшись от возмущения и гнева, с силой запустила обкусанным хлебом прямо ему в лицо. Звук, раздавшийся от соприкосновения вкусного выпечного изделия с физиономией этого мерзавца, и сама она, побагровевшая и перекошенная, вполне компенсировали мне нанесенное оскорбление. Мне – но не вам. Вы выхватили шпагу и молча ринулись на этих негодяев. Они, конечно, ожидали этого, и встретили вас тремя обнаженными клинками. Завязалась схватка. Она оказалась почти такой же короткой, что и та, на памятной мне поляне в лесу. Я стояла, прижавшись к стене, ни жива ни мертва, и смотрела, как один за другим мадридцы оказываются на обагренных кровью камнях мостовой. В отличие от того боя, этих мужчин вы не пощадили. Все они были тяжело ранены. Тут появились альгвасилы* и схватили вас. Я бросилась к ним, пытаясь объяснить, что произошло, но они грубо оттолкнули меня. Тогда я побежала к вашему дому и начала стучать в дверь, призывая на помощь... В общем, как вы помните, дон Балтасар своим вмешательством избавил вас от тюрьмы. Но вы были помещены под домашний арест. Мадридцы остались, слава Господу, живы. Но все они оказались знатными людьми, и вы не могли остаться безнаказанным или же отделаться штрафом. Сам королевский коррехидор* потребовал вашего наказания за содеянное. Отец ваш был в ужасном гневе. О свадьбе больше не могло быть и речи. Мой батюшка, пораженный случившимся, настаивал на нашем немедленном отъезде, я же то рыдала, то впадала в истерику. Одна донна Клара была невозмутима и довольна, мужу она повторяла только: «Я знала, что этим и кончится.» Наконец, было решено, что вы отправитесь в Мексику на несколько лет, гарнизонным офицером. Это должно было послужить вам достойной расплатой за ваше безрассудство, сказал ваш отец. Вы восприняли новость спокойно, понимая, что это лучший выход. Успокаивали вы и меня, говоря, что два-три года – не такой уж большой срок, и совсем скоро мы вновь будем вместе. Я же втайне от батюшки договорилась со священником, приходившим к вам ежедневно исповедовать вас, о венчании. Я надеялась уговорить вас на тайный брак перед вашим отъездом. Но вы разрушили эту последнюю мою надежду, наотрез отказавшись тайно обвенчаться со мной. В ту ночь я рыдала так и столько, сколько не рыдала никогда в жизни, мне казалось, что вы разлюбили меня, что жизнь кончилась. Через два дня я проводила вас на борт каракки, отправляющейся к берегам Мексики. Не смогу описать вам, Этьен, те чувства, что обуревали меня перед и во время нашего прощания. Это свыше моих сил – вновь возвратиться к этим воспоминаниям. Этьен, я прощаюсь с вами, до следующего письма. Полтора года без вас, - и сколько еще мне ждать? Боюсь, вы приедете, а я стану уже старухой. Толстой морщинистой старухой, в которой вы не узнаете свою Брижитт. Нет, не буду об этом! Я живу надеждой на ваше возвращение. Пишите мне чаще, любимый мой. Вот всё, чего я прошу у вас. Ваша Брижитт.»
*Великий альгвасил - В период испанской инквизиции почётная и уважаемая должность «великий альгвасил» — судебный пристав в верховном совете инквизиции. *Альгвасил - в Средневековой Испании алгвасилы подчинялись алькайду и выполняли роль полицейских. *Коррехидор - (исп. corregidor — букв. исправник, от соrregir — исправлять, корректировать) — административная и судебная должность в городах и провинциях феодальной Испании.
17. - Назови своё имя, звание и откуда ты родом? Молчание. - Твое имя и звание? Снова молчание. Вопросы задавала по-французски Арифа, - старуха владела и этим языком, так же как многими другими. Шамсинур и Мустафа сидели рядом с нею, скрытые от глаз испанца занавесью, позволявшей им наблюдать за допрашиваемым, оставаясь невидимыми для него. - Мы знаем, что ты не глухой и не немой. И что ты испанец, но говоришь по-французски. Мы повторяем: твое имя и звание? Нет ответа. Арифа тихо хмыкнула. Хоть она и задавала вопросы суровым, даже грозным голосом, но молчание испанца не злило, а, скорее, смешило её. «Ишь какой упрямец! - отчетливо читалось на ее уродливом лице, в кривящихся в улыбке тонких бескровных губах. – Но ты заговоришь, красавец. Никуда не денешься!» В том, что этот мужчина действительно очень хорош собой, Шамсинур вынуждена была согласиться со своей старой служанкой, хотя и почти против своей воли. С чисто выбритым лицом и подстриженными волосами, он больше абсолютно не был похож на того неухоженного, заросшего густой щетиной, лежащего в бреду и лихорадке больного, которого шесть дней назад принцесса нашла в каюте галеона. Короткая стрижка очень шла испанцу; непокорные густые колечки смоляно-черных волос над высоким лбом и на висках придавали лицу пленника что-то задорное, мальчишеское. Завитки эти смягчали безупречно правильные черты, забавно контрастируя с высокомерным выражением лица, надменно сжатыми твердо очерченными губами, вздернутым подбородком и кичливым разлетом черных как крылья ворона бровей. Глаза этого мужчины завораживали Шамсинур, было нечто необъяснимое и притягательное в их прозрачной топазово-голубой глубине, что заставляло не сводить с них взгляда. Голова испанца, горделиво откинутая назад, из-за коротко остриженных волос казавшаяся меньше, чем Шамсинур помнилось по первой встрече с ним, и эти светлые холодно сверкающие глаза напоминали принцессе хищную птицу. «Он и правда похож на орла!» - мелькнуло у девушки. Пленник сидел на табурете лицом к занавеси, за которой находились Шамсинур с братом и Арифа. Только чуть впалые щеки и проглядывавшая даже сквозь смуглоту бледность лица допрашиваемого свидетельствовали о том, что он совсем недавно был при смерти, и все еще довольно слаб. Сзади испанца тем не менее на всякий случай поставили Нгумбу. Одет испанец был в галабею, или джиллабу, – хлопковую прямую белую рубаху, доходящую до самых лодыжек, с широкими длинными рукавами, без пояса и воротника. Но непривычность этой одежды, казалось, нисколько не смущала пленника. Глядя, в какой непринужденной позе, прямой и статный, он сидит на табурете, можно было подумать, что он мнит себя восседающим на троне, с королевской мантией за плечами. Принцесса не могла не восхититься этим мужчиной; его гордость и чувство собственного достоинства внушали ей уважение. А вот упорное молчание и нежелание отвечать на самые простые вопросы казались Шамсинур глупостью. Да, конечно, пленник не ожидал, что кому-то придет в голову допрашивать его, и был сейчас растерян, хотя и скрывал свои чувства. Он готовился, скорее всего, либо к пыткам и издевательствам, либо – что его, как только он встанет с постели, отволокут на галеры или в каменоломни. Он никак не думал, что его хозяева, в руки которых он попал, так старательно лечат его не для того, чтобы истязать или превратить в бессловесную рабочую скотину, а для каких-то иных целей, - не говоря уже о человеколюбии и жалости к простому рабу. Принцесса сделала служанке знак рукой, означавший, чтобы старуха нажала на испанца, и Арифа проскрипела зловещим голосом, но продолжая улыбаться: - Мы уверены, что двух десятков ударов палками по ступням хватит, чтобы развязать твой ленивый язык и оживить твою уснувшую память. Испанец вздрогнул и изменился в лице, сбросив на миг свою надменную маску. Но не страх выразился в его чертах, а еле сдерживаемое бешенство. Шамсинур заметила, как рука его, дернувшись, скользнула по бедру, - непроизвольный жест, слишком явственно выдававший, насколько этот человек привык носить оружие. Нгумба, ощутивший, как напряглось тело сидящего, положил огромную черную лапу на плечо пленника, скорее успокаивающе, чем угрожающе. Это оказало свое действие. Испанец вновь овладел собою, только зло сузившиеся глаза выдавали обуревавшие его чувства. Глядя на занавесь, за которой скрывался допрашивавший его, он, наконец, открыл рот - и пробормотал что-то невнятное. - Говори громче, мы ничего не слышим. Как тебя зовут? - Пепе. Шамсинур прижала ладонь к губам, беззвучно смеясь. Ну и имя!.. Арифа же сказала: - Пепе? Значит, тебя зовут Хосе. Дон Хосе... а фамилия? Что-то вдруг изменилось в фигуре и выражении лица пленника. В позе появилась некая развязность, он шире расставил длинные ноги, гордо расправленные плечи его как бы насмешливо вздернулись, а губы, твердо сжатые, раздвинулись в глуповатой ухмылке. Он вытер рукавом галабеи нос и сказал громко на отличном французском, но тягуче выговаривая слова: - Дон? Хотел бы я быть доном. Меня зовут Пепе, Пепе Агуалес, родом я из Калаоры, и я служу... То есть, теперь уже, получается, служил у моего господина, который плыл вот на том самом корабле, на котором мы из Мексики домой возвращались. Арифа улыбалась, качая головой. Она не верила ни одному слову испанца. - Хорошо, Пепе Агуалес. А как звали твоего господина, и что с ним стало? Пленнику, кажется, не понравился этот вопрос. Он немного сдвинул брови и неохотно ответил: - Звали его дон Эстебан... дон Эстебан де Вийар дель Агила. Мы спали, когда на корабль напали пираты. Мой хозяин проснулся первым, выглянул, ничего не понимая, за дверь каюты – и сразу получил две пули в живот. Я втащил его в каюту да попытался кровь остановить, но без толку. Он умер, спаси, Господи, его душу, даже без покаяния. Тогда я схватил его шпагу и дагу – ну, и попытался, раз такое дело, свою шкуру спасти... - Нам известно, Пепе, что ты достойно спасал свою шкуру. Убил несколько человек и ранил нашего командующего флотом, которого называли Непобедимым. Как тебе это удалось? Испанец пожал плечами, улыбаясь еще развязнее и шире и показывая великолепные белоснежные зубы: - Сам не знаю. Верно, мой покровитель Святой Иосиф помог. - Давай оставим твоих святых. Говори правду. Почему, если ты простой слуга, ты так хорошо умеешь владеть шпагой? Откуда знаешь французский? - Хозяин показал мне пару ударов. Он любил каждый день тренироваться. Вот я ему и помогал, фехтовал, значит, с ним. А французскому научил меня тоже мой господин. - А золотой крест на твоей груди? Откуда он у тебя? - Дон Эстебан подарил мне его за верную службу. Арифа знаками показала Шамсинур и Мустафе, что пленник лжет. Принцесса знаками же ответила, что пора заканчивать допрос. Она заметила, что испанец устал, он тяжело дышал, и на висках его появились крупные капли пота. - Что ж, Пепе Агуалес, - проскрипела Арифа, - тебе, вероятно, известно, где ты находишься? - Да. Во дворце султана. - Ты подарен дочерью нашего светлейшего повелителя его единственному сыну и наследнику. Скажи ему спасибо, что ты сейчас сидишь, а не лежишь во прахе у его ног. Ты являешься отныне его рабом, но он щадит тебя, потому что ты еще не совсем здоров. Лицо испанца снова исказилось, эти слова были для него как пощечина; глаза его вновь бешено сверкнули. - Твоё положение, - продолжала Арифа, - почти не изменилось, и тебе не о чем скорбеть. Ты продолжишь служить, но другому господину и, если будешь честно и усердно выполнять свои обязанности, то к тебе будут относиться, быть может, даже лучше, чем относился твой прежний хозяин. - И... что же я буду делать? – спросил пленник. Голос его чуть дрогнул, этот вопрос дался ему нелегко. - Сын нашего великого и достославного повелителя, Мустафа, желает, чтобы ты стал его телохранителем, раз ты так хорошо владеешь шпагой. Испанец явно не ожидал такого поворота. Он даже обернулся на Нгумбу, и африканец улыбнулся ему, как бы подбадривая. - Что ты скажешь на это? Если согласишься – тебе дадут одежду и оружие, и ты будешь охранять наследника престола и здесь, во дворце, и при его выездах. Если откажешься – тебя выставят сегодня же на невольничьем рынке. Испанец кусал губы, раздумывая. Шамсинур с тревогой следила за ним. Неужели откажется? Наконец, он произнес: - Я не приму ислам, если этого требует должность телохранителя. - Не требует, - быстро заверила его Арифа. – Останешься христианином, коли не желаешь менять свою веру*. - Тогда я согласен, – твердо сказал пленник. Что-то мелькнуло в его голубых глазах, какой-то огонек, который не понравился принцессе. «Он согласился не просто так, он что-то задумал!» - подумала она. Она еще раз показала знаком Арифе, чтобы та закончила допрос. - Ступай, Пепе, - произнесла старуха. – Завтра ты получишь одежду и меч, и начальник охраны объяснит тебе твои обязанности. Испанец встал и, даже не поклонившись, направился к двери. Он шел прямо, и лишь у самых дверей пошатнулся, и Нгумбе пришлось поддержать его. Когда они оба вышли из покоя Мустафы, Арифа поглядела на Шамсинур с загадочной улыбкой, а потом сказала: - Дон Эстебан де Вийар дель Агила. Что вы на это скажете, моя принцесса? Агила по-испански – орёл, а Эстебан – венец. И, я уверена, ваше высочество, - наш испанец и этот дон Эстебан – одно и то же лицо.
* При дворе тунисского султана было немало охранников-иноверцев.
18. - Нет, я хочу знать, Шамсинур, что всё это значит! – Мустафа пристально смотрел на сестру. – Ты даришь мне раба-испанца, просишь сделать его моим телохранителем, - и я иду навстречу твоему желанию, хотя мне этот человек не внушает никакого доверия. Я чувствую, что он опасен, а мои чувства почти никогда меня не обманывают. Но я вижу, что это еще не всё, что вы с Арифой что-то от меня утаиваете. - Ты ошибаешься, Мустафа, - бросив предостерегающий взор на Арифу, сказала принцесса. – Я сделала тебе этот подарок, потому что испанец победил Реиса, а ты ведь относишься к нашему капудан-паше не лучше меня. Я подумала, что тебе будет приятно иметь в личной охране человека, который одним своим видом будет злить Селим-бея, напоминая об унизительном поражении. - Это так, - согласился юноша. – Но что означают твои речи о том, чтобы я не обращался с испанцем, как с рабом, чтобы он не падал передо мной на колени и не целовал мои ноги? Уж не хочешь ли ты, чтобы я сам простирался перед ним ниц? – Последние слова он произнес разгорячаясь, и даже румянец появился на обычно бледных щеках. Принцесса слегка улыбнулась. Как ни был Мустафа мягок и кроток, но кровь царственных предков давала о себе знать. - Ты же видел его, брат. Если ты попробуешь унизить его, сломить гордость этого человека, он, я уверена, набросится на тебя и тогда – страшно представить, что может случиться. - Вот видишь? Ты подарила мне гремучую змею, Шамсинур. И еще хочешь, чтобы я ласкал и нежил её! Старая Арифа внимательно следила за разговором близнецов, хотя и делала вид, что перебирает лекарства, стоявшие на столике в изголовье постели наследника. Несколько раз она бросала на говоривших быстрые взгляды. На лице Мустафы было упрямое выражение, появляющееся на нем крайне редко, и в такие мгновения делающее сходство брата с сестрой поистине необыкновенным. Впрочем, они и так были неразличимы, - лишь покойная мать и она, Арифа, могли узнать, где Шамсинур, а где – Мустафа. Сейчас, когда детям султана было уже семнадцать, казалось, и голос и лицо царевича, перешагнувшего рубеж, отделяющий подростка от мужчины, должны были отличать его от сестры. Но – к счастью или нет – голос Мустафы был так же звонок и высок, как и голос Шамсинур, и ни одного волоска не появлялось до сих пор на по-девичьи гладких щеках и подбородке царственного юноши. - Эта змея тебя не укусит, брат. Чего тебе опасаться – в своем дворце, где тебя со всех сторон день и ночь стережет охрана? – Говорила между тем принцесса. – Уверяю тебя, испанец вовсе не опасен. Если ты не доверяешь ему– прикажи ему тренировать твоих телохранителей, и тогда он не будет даже приближаться к тебе. И пускай этот чернокожий Нгумба следит за ним. - Нет, я все-таки не понимаю тебя. Что тебе этот христианин? Я заметил, как ты глядела на него... Шамсинур, у тебя никогда не было такого взгляда! На этот раз вспыхнули уже щеки девушки. - Как я на него смотрела? Никак. Тебе показалось. Да, он меня интересует, - потому что он одержал победу над Реисом, которого отец прочит мне в мужья, и которого я ненавижу. Вот и всё. Прошу тебя, Мустафа... - Она умоляюще сложила руки, в голосе чуть ли не зазвенели слезы. Арифа усмехнулась про себя. Девочка знает, чем можно пронять брата, да и не его одного. Мустафа тотчас смягчился: - Шамсинур, ради Аллаха, только не плачь. Коли ты этого хочешь, я готов назвать этого испанца даже своим другом. – Он нежно взял руки сестры в свои и продолжал: - Если бы только отец прислушался ко мне, - я бы отговорил его от твоего брака с Селимом. Арифа опять усмехнулась – на этот раз горько. Султан еще не стар, но порок и разнузданная жизнь уже разъели его мозг и иссушили тело. Повелитель Туниса давно не переступал порог своего гарема, - женщинам он предпочитал юных мальчиков, а, когда не занимался развратом, предавался кайфу* - курил гашиш или чревоугодничал, а потом обычно его выворачивало наизнанку, поскольку от печени и желудка у него мало что осталось. - Отец тебя не послушает. Это бесполезно. Но я не выйду за Селим-бея, Мустафа. Ни за что на свете! - Свадьба меньше чем через месяц, сестра. Как же ты избежишь её? - Еще не знаю... Ах, брат! Вот о чем я еще хотела тебя попросить. Мне очень хочется на соколиную охоту. - Шамсинур!.. - Мустафа, прошу тебя, – ласкалась к брату девушка. - Ты в это время отдохнешь на моей половине. Знаешь, моя рабыня – та, что так хорошо сочиняет стихи - недавно придумала новые, такие красивые... Ты бы мог подобрать к ним музыку на ребабе или гембри*. Глаза Мустафы загорелись точь-в-точь такими же золотистыми огоньками, какие так часто сверкали в очах его сестры. Юноша обожал музыку, прекрасно играл на нескольких музыкальных инструментах, сочинял музыку и очень хорошо пел. Но на своей половине он стеснялся заниматься столь немужественными занятиями. Шамсинур откровенно пользовалась этой склонностью брата к музыке в своих целях, и он часто тайком приходил на половину принцессы, а она тогда могла, переодевшись в мужскую одежду, занять его место – и либо выехать из дворца на верховую прогулку, либо отправиться на охоту. - Ну хорошо, - соблазн был слишком велик для наследника, и юноша сдался, - когда ты хочешь поехать на охоту? - Через несколько дней. Ну, например, через три дня. - Я поговорю об этом с отцом и начальником моей охраны. Скажу, что хорошо себя чувствую и попрошу нашего отца позволить мне съездить на охоту. - Благодарю тебя! – с жаром воскликнула Шамсинур, искоса поглядев на Арифу – не выдаст ли ее служанка? Арифа промолчала, но недовольно поджала губы. Старуха не забыла о желании своей госпожи свести испанца и Реиса. Очередная авантюра! И небезопасная – и не только для этих мужчин. Не дай Аллах, принцесса чем-нибудь выдаст себя! Тогда конец всем надеждам на спасение. - Мустафа, у меня к тебе еще маленькая просьба... Отправь приглашение на охоту Селим-бею. - Это еще зачем? – юноша снова насторожился. Между ним и Реисом существовала глухая вражда. Капудан-паша почти не таясь выказывал пренебрежение к хилому и болезненному наследнику престола. Мустафа, тонко чувствующий отношение к себе со стороны окружающих, сносил это, не выказывая внешне, как это его задевает, но платил красавцу-Селиму таким же молчаливым презрением. - Зачем?.. Говорят, у него новый сокол, отлично обученный, – почти мгновенно нашлась Шамсинур. - Хочу взглянуть на эту птицу. Брат, пожалуйста! - Он вряд ли примет приглашение. Он, наверное, еще не совсем оправился от ран. - А ты намекни на это: мол, я понимаю, Селим-бей, вы были ранены, и вам еще тяжело садиться на коня... Мол, мы не настаиваем. И вот увидишь: гордость не позволит ему отказаться. Мустафа улыбнулся: - В кого ты такая хитроумная, Шамсинур? - Это не хитроумие, брат. Я просто знаю вас, мужчин. Это женщинам приятно признавать перед мужчинами свою слабость; вы же скорее умрете, чем сознаетесь в ней. - Моя принцесса, - вмешалась Арифа, - нам пора. - До свидания, Мустафа, - сказала девушка, легонько касаясь губами чела молодого человека. – Не забудь: через три дня!
* Кайф (араб). – приятное безделье, отдых. *Ребаб — струнный смычковый инструмент арабского происхождения, с почти круглым корпусом и круглым небольшим отверстием для резонанса на деке. *Гембри – трёхструнная арабская лютня.
19. Когда на следующее утро Арифа появилась в покоях Шамсинур, то увидела, что принцесса пребывает в необычно хорошем расположении духа. Девушка пританцовывала, кружилась по комнате и напевала, очень довольная, по-видимому, намечающейся охотой - и тем, что должно было произойти на ней. Арифа неодобрительно посмотрела на свою госпожу. - Лучше бы вам отказаться от этой затеи, ваше высочество, - наконец, сказала старуха. Шамсинур перестала петь и резко повернулась к ней: - А что такого я затеяла? Это будет просто охота. - А как же испанец и Реис? Девушка пожала плечами: - Может, ничего и не получится. И что ты так за них переживаешь? Если даже мне и удастся стравить их, не перережут же они глотки друг другу. Я этого не допущу. - Я уже вам говорила: во-первых, негоже вам хотеть крови, вы девушка, да к тому же вы... – Арифа осеклась и произнесла тихо, со значением: - вы сами знаете что. А во-вторых: разве вам совсем не жаль ни одного из этих мужчин? - Жаль? Почему я должна их жалеть? – принцесса приподняла тонкие красиво очерченные брови. – Они оба останутся живы, даю свое слово. - У вас нет сердца, - вздохнула Арифа. - При чем здесь мое сердце? Один из них – человек, которого хотят навязать мне в мужья, ненавистный мне. – Шамсинур была явно задета словами служанки. - Второй – ты же сама слышала – какой-то простолюдин.... - И вы в это поверили? - Не слишком. Но, если ему угодно назваться слугой - стоит ли он – не моей жалости, а даже просто мысли о нём? - А вы о нем так вот нисколечки и не думаете? – с ехидцей спросила старуха. - Нет, - ответила принцесса, но как-то слишком быстро и горячо, и Арифа про себя улыбнулась. – Совсем нет! Кто он такой, чтобы я думала о нем? - А не хочет ли ваше высочество рассказать мне, как всегда, что снилось ей этой ночью? – продолжала спрашивать Арифа. Щеки Шамсинур немного порозовели. - Я...я не видела сегодня ночью никаких снов, – смешалась дочь султана. - Так ли? - Так. Может, и видела... но забыла, когда проснулась. - Вы не должны скрывать от меня свои сны, моя принцесса. Ведь вам известно: каждый ваш сон подлежит толкованию и, только зная смысл ваших сновидений, я могу заглянуть в ваше будущее, приподняв его завесу, – не без лукавства промолвила Арифа. Девушка прикусила губу и, помолчав, сказала: - Я правда плохо помню этот сон. - Постарайтесь вспомнить, моя принцесса. - Ну…мне снилась женщина. - Одна? - Нет. С нею был мужчина, – неохотно призналась принцесса. -Вы узнали её? - Да. - И кто это был? - Это была женщина с медальона. - А, та самая француженка? Брижитт? - спросила старуха. Шамсинур кивнула. Арифе, конечно, уже было известно содержание писем из шкатулки, взятой на галеоне, - скрыть что-либо от старой служанки было невозможно. - А мужчина? – допытывалась провидица. - Я точно не уверена. - И все же? - Хранитель Сокровищ, - призналась, наконец, принцесса. – Мне кажется, это был он. - Что они делали? - Они обнимались. В нашем саду. А я смотрела на них из-за кустов. - Что вы чувствовали? - Досаду. Раздражение. - Всего лишь? - Может быть, скорее гнев. Да. Сильный гнев. Мне хотелось крикнуть, позвать охрану, чтобы она схватила их... Но у меня почему-то не было голоса. - Что было дальше? - Потом Брижитт исчезла. А испанец повернулся – и увидел меня, – она замолчала. Румянец на ее щеках запылал ярче. - Что он сделал? - Подошел ко мне. - Близко? - Так близко, что я видела своё отражение в черных зрачках его глаз.- Прошептала Шамсинур, в волнении стискивая руки, невольно возвращаясь в переживания своего сновидения. - А дальше? – Арифа тоже понизила голос. - Я… протянула к нему руки. И обняла его. Ну, что ты так смотришь? Пойми, это был просто сон! - Конечно, ваше высочество, я понимаю. Вы обняли его. Что было потом? - Мы... соприкоснулись губами. - То есть – поцеловались, - уточнила Арифа. - Да, - неохотно призналась девушка. - Он целовал вас… или вы его? - Я не помню, - сдвинула брови Шамсинур. - Попытайтесь. – Не помню! - Хорошо. Как вы целовались? - Ну…- принцесса вспыхнула как роза и отвернулась, нервно теребя крупную золотую серьгу, изображающую ныряющую рыбку.– Это было странное ощущение. Совсем не похожее на мамин поцелуй в щеку или в лоб. - Не сомневаюсь, - пробормотала про себя старуха. - Его губы… они оказались теплыми и неожиданно мягкими. Совсем не такими, как можно подумать, глядя на них. Нежные и мягкие... Как зрелый плод абрикоса. - Вам было приятно целоваться с этим мужчиной? - Да, – Шамсинур мечтательно улыбнулась; но тут же опомнилась и тряхнула головой, отгоняя видение: - Во сне – да. Только во сне! И, может, это был вовсе не этот испанец! И вообще – неужели ты посмела подумать, что я дам прикоснуться к себе – тем более к своим губам - мужчине, который не является моим мужем? – Она даже топнула ногой, так она разгневалась. - Избави меня Аллах даже помыслить об этом, ваше высочество! – испуганно воздев кверху сухие ручки, воскликнула Арифа, про себя приговаривая: «Ах, моя принцесса, моя принцесса, знали бы вы, что вовсе не губы больше всего привлекают мужчин...» - Что ты там бормочешь? - Ничего, госпожа. - Сегодня вечером ты должна погадать снова. Узнать, что ждет меня в ближайшем будущем. - Слушаюсь и повинуюсь. - Может, в грядущем уже и нет больше никакого орла? - На все воля Аллаха, моя принцесса. - И больше не напоминай мне об этом сне! - Всевышний свидетель – не промолвлю ни слова. - И об охоте тоже. И об этом... как его... Пепе. - Я и имя его уже забыла, моя принцесса, - кланяясь чуть не до полу, промолвила старуха. Она направилась, семеня, к дверям, но на пороге оглянулась и нараспев произнесла: - Пепе? Не знаю никакого Пепе. А вот дона Эстебана знаю. Настоящий красавец! – И, не дожидаясь ответа своей госпожи – вернее, скорее, гневного окрика, - шмыгнула за дверь.
Оставшись одна, Шамсинур вышла на балкон, с наслаждением вдохнув напоенный ароматами раскинувшегося внизу сада воздух. Веселый щебет птиц, ласковые дуновения прохладного ветерка, дующего с моря, легкие облачка, кучерявые, похожие на белоснежных овечек, пасущихся там, в бескрайней синеве неба, - всё это пробуждало в девушке какое-то новое чувство, удивлявшее принцессу своею непонятной силой. Как будто она чего-то не замечала раньше, жила с закрытыми глазами, - а сейчас они распахнулись, и всё окружающее девушку вдруг нахлынуло на нее, подхватив и закружив в славящем Всевышнего и сотворенную Им жизнь светлом и радостном танце. Но Шамсинур не ощущала себя ничтожной песчинкой в этом хороводе; нет, она была неотъемлемой, гармоничной частью его – и, одновременно, его центром, как будто всё вокруг существовало лишь для нее и принадлежало лишь ей. - Мир прекрасен! Я счастлива! – шептала она, подставляя лицо солнечным лучам, улыбаясь и широко распахивая руки, будто пытаясь обнять весь этот огромный мир. Но постепенно блаженство, охватившее дочь султана, исчезло. Она задумалась, опершись на парапет и устремив затуманившийся взор вдаль. Что вызвало в ней это новое чувство, что пробудило его? Казалось, для радости, для счастья нет никаких причин, более того – месяц мухаррам, в который должна состояться ее свадьба, совсем скоро. И, хотя Арифа и обещала помочь ей, - кто знает, как все обернется, удастся ли избежать ненавистного замужества? Но сейчас это почему-то не тяготило Шамсинур, не омрачало её настроения, не витало над нею тенью стервятника; и что же было тому причиною? «Быть может, не что… а кто? Принцесса сдвинула брови, пальчики ее нервно забарабанили по мраморным перилам. Разве может так быть, что человек, которого видела два раза в жизни, о котором ничего не знаешь, вдруг становится для тебя так важен? Что твои мысли постоянно возвращаются к нему; что он завладевает не только ими, но и тем, что тебе совершенно неподвластно, - твоими сновидениями? Девушка вновь вспомнила свой сон. Она сама обняла испанца, - о, она знала, знала прекрасно, что это именно он! Какой странный, возбуждающий контраст был между мягкостью его губ – и стальными мускулами плеч, которые она обвила своими руками... А его глаза! Она погрузилась в них, как в маняще-светлые прозрачные озера. Но не удержалась - нырнула туда, где, как под толщей воды, темнели, загадочно мерцая, зрачки, - но не достигла глубин, не проникла в скрытую в них тайну… А Шамсинур хотелось разгадать её! …Да полно! Ее не может тянуть к этому Хранителю Сокровищ. Во сне – быть может; на то это и сновидения, чтобы человек совершал в них поступки, абсолютно ему не свойственные, - или с ним происходило то, чего в действительности совершаться не может. Летала же Шамсинур во сне – и не раз; она прыгала с балкона - и парила над садами, виноградниками и домами, легко и свободно, подобно птице. Но наяву пленный испанец не должен волновать ее воображение. Ей надо думать о куда более важных вещах, чем об этом рабе. Почему же мысли ее то и дело возвращаются к нему? Что за наваждение? Шамсинур решительно тряхнула головой, как будто отгоняя надоедливое насекомое, подошла к туалетному столику с венецианским зеркалом в серебряной оправе и села на табурет. Задумчиво глядя на свое отражение, подняла руку к волосам и – о, как бы удивился кто-нибудь, если б увидел это! – отстегнула свои красивые длинные черные косы. Собственные волосы дочери султана были прямые, очень густые и блестящие, но они едва достигали плеч, - она носила точь-в-точь такую же прическу, как и ее брат Мустафа. Шамсинур взяла золотой гребень и начала расчесывать их. Никому она не позволяла прикасаться к своим волосам, кроме старой Арифы, и никто из многочисленных служанок и рабынь не знал тайну юной принцессы. Много-много раз провела девушка гребнем по своим волосам, одновременно вспоминая, как впервые, с безумно бьющимся сердцем и пересохшим от волнения ртом, переоделась в одежду брата и в сопровождении его телохранителей отправилась учиться стрелять из лука... Перед этим-то она и обрезала собственноручно свои роскошные косы, - тут вспомнилось принцессе, как причитала Арифа, обнаружив это, как, забыв о своем зависимом положении, ругала служанка свою своевольную упрямую госпожу... А Шамсинур нисколько не было жаль своих кос, - она получила такое наслаждение, оказавшись хоть ненадолго на свободе! Она получила возможность и ездить верхом, и попробовать драться на мечах, она научилась метко стрелять из лука и метать кинжал, - принцесса была словно рождена для мужских забав и увлечений, и сама не раз удивлялась этому. К тому же, и Мустафа был доволен, он с удовольствием менялся местами с сестрой, предпочитая уединение женской половины дворца, тишину и покой изнурительным для него тренировкам, скачкам, охотам. Выходило, что оба они – и брат, и сестра, - были счастливы. И, хвала Всевышнему, ни разу за время этих авантюрных вылазок Шамсинур никто не заподозрил в наследнике султана неладного. Девушка подумала о намечающейся охоте, и знакомая дрожь азарта пробежала сверху вниз по позвоночнику. На этой охоте она поднимет такую крупную дичь, какая еще ни разу никому не попадалась, - самого Селим-Реиса! «Оба они были ранены, - так что силы их должны быть равны, - подумала она. – Хочу, хочу увидеть, как Хранитель Сокровищ расправится с моим самоуверенным «женихом»!» Почему-то принцесса была почти уверена в победе испанца. «Он не из тех, кто проигрывает. И, если ему это удастся, - тогда я...» Она рассеянно подняла глаза и взглянула в зеркало. Гребень замер у нее в руке. Она увидела в отражении, как кровь прилила к щекам и даже губам, как необычно ярко заблестели глаза, - никогда еще она не была так хороша. «Что со мною?» Она коснулась щеки. «Пылает. Уж не начинается ли жар? Нет, нет, только не заболеть! Иначе не видать мне никакой охоты». Она бросила гребень, вскочила, прошлась по комнате. «Да нет, я прекрасно себя чувствую! Тогда что же... что же это со мной творится?» Ответ был где-то совсем рядом, он лежал на поверхности – только руку протянуть. «О чем это я думала? Ах да, об этом Пепе. Пепе. Глупое имя. Ему совсем не подходит. Вот Хранитель Сокровищ или дон Эстебан – другое дело. Арифа считает, что он и есть дон Эстебан. Да я и сама так думаю! Я это выясню. Обязательно. Если он – не какой-то там слуга со смешным именем Пепе, если он – кабальеро из знатного рода... Если он победит послезавтра Реиса... Тогда я... тогда...» Она хотела оборвать себя, свою мысль, казавшуюся абсурдной и нелепой, но не успела. «Тогда он, быть может, достоин моей любви!» Это вырвалось само собой, из глубин души, - будто из них вдруг выпорхнула прекрасная белая птица и, расправив крылья, закружилась над Шамсинур. - Тогда, - прошептала девушка, - я, быть может, полюблю его. Принцесса снова подошла к зеркалу и посмотрела в него. Нет, это не она! Девушка в зеркале – настоящая красавица, Шамсинур никогда такой не была... Какая странная чудесная метаморфоза! В чем же дело?.. Она вдруг вскрикнула и прижала ладони к горящим как в огне щекам. «Все очень просто! Я УЖЕ влюблена в этого испанца!»
20. Выезжающая очень ранним утром через ворота Баб Эль-Бахар нарядная кавалькада всадников напоминала ползущую по тропе сверкающую чешуёй змею. Блестели расшитые золотом, серебром и разноцветными шелками попоны на тонконогих арабских лошадях, гривы и хвосты которых были переплетены нитями жемчуга и золотыми цепочками; чепраками под седлами охотников служили тигриные, львиные, леопардовые шкуры; сбруя, уздечки и стремена также были украшены драгоценными металлами и каменьями. Одежда придворных, телохранителей и сокольничих изумляла своим великолепием: мерцали мягкие бархатные ткани, вспыхивали в солнечных лучах яркий шелк и узорчатая парча, переливался, подобно морским волнам, блестящий атлас. Оружие охотников также поражало воображение своей роскошью – были здесь и сабли, и ятаганы в усыпанных драгоценными камнями ножнах, - а чаще всего за поясами вельмож в свите наследника можно было увидеть джамбию. Это был обоюдоострый кинжал, носящийся за поясом, изогнутый наподобие когтя, с рукоятью, обычно вырезанной из слоновой кости, в деревянных или серебряных ножнах, инкрустированных камнями, жемчугом и перламутром. Но самыми богато разукрашенными были ловчие птицы, столь любимые охотниками. Колпачки на головах соколов сияли от обилия драгоценных камней; ожерелья на шеях птиц и кольца и цепочки на когтистых лапках искрились разноцветными лучами. Хозяину хорошо обученный ловчий сокол обходился в не одну сотню динаров, - но иные из ювелирных изделий на последнем стоили во много раз дороже самой птицы. Владельцы соколов с удовольствием, гордостью и особой щепетильностью наряжали своих любимцев, которые на больших выездах на охоту соревновались между собой не только в красоте и лучших ловчих качествах, но и в великолепии своего бесценного убранства. Наследник тунисского султаната ехал впереди; на руке, на кожаной рукавице, сидел голубовато-серый, с пестрой грудкой сокол-сапсан в головном уборе из чистого золота, со вставленными в него огромными индийскими рубинами и сапфирами. На сыне султана были широкие черные штаны-ширваль, опоясанные алым, расшитым золотой нитью, поясом, за который была заткнута джамбия с рукоятью из носорожьего рога – редкостного и чрезвычайно ценившегося на северном побережье Африки материала. Верхнее платье, надетое на Мустафе, называлось гумбаз, одна его сторона была из алой, а другая – из синей парчи. Платье это имело по бокам разрезы, и в нем было очень удобно ездить верхом. На изящных маленьких ногах юноши были красные сафьяновые сапожки, на голове – белоснежный платок-куфия, придерживаемый обручевидным витым шнуром, имеющим название угаль – последний был черно-белый, украшенный золотым позументом. Принц сидел на белоснежном арабском скакуне, чепрак под седлом которого был выделан из драгоценной пятнистой шкуры снежного барса; морда редкого хищника с оскаленной пастью, из которой торчали огромные клыки, лежала на крупе коня, а вставленные вместо глаз ирбиса ограненные рубины как будто следили за ехавшею позади свитой. Казалось, глаза эти полыхнули алым пламенем, а страшная пасть оскалилась шире, когда за воротами, около соленого озера Эль-Бахар, с оранжево-плоскими берегами, окруженного чахлой растительностью, принца и его свиту начали нагонять несколько всадников. Они подскакали; это был капудан-паша, его новый помощник-терсане-агаса и еще двое слуг. Наследник обернулся на подъезжавших и – в знак особого расположения - придержал коня, ожидая их. Селим с удивлением заметил, что на лице юноши отобразилось удовольствие. Он как будто был рад встрече с командующим тунисским флотом. Но почему? Реис пришпорил лошадь и, подъехав к принцу, почтительно поздоровался с ним, приложив руку к сердцу. - Мы уже думали, что вы не присоединитесь к нам, высокочтимый Реис, - звонким голосом сказал Мустафа, кивком отвечая на приветствие Селима, который обратил внимание, что принц хорошо выглядит: обычно бледное лицо покрывает румянец, на щеках от улыбки появились задорные ямочки, глаза ярко блестят. - Мог ли я, смиренный слуга вашего высочества, отклонить ваше столь милостивое приглашение? – Слова, произносимые Селимом, не соответствовали тону, небрежному и даже высокомерному. Мустафу всегда задевало это обращение капудан-паши, он хмурился и мрачнел; но сегодня юноша улыбнулся еще лучезарнее, снова удивив Реиса. - Мы счастливы, что раны уже настолько не беспокоят вас, что вы можете выезжать, - похлопав по лоснящейся шее своего жеребца, пуская его неторопливой рысью и делая знак командующему флотом, чтобы он ехал рядом, промолвил наследник – промолвил с искренностью, которая насторожила Селима. - Ваша забота о ничтожнейшем из ваших подданных приводит меня в трепет и смятение, мой принц. Не знаю, чем заслужил я её... - Вы чересчур скромны, Селим-бей. Разве мало совершили вы подвигов во славу нашего великого султаната? Взять даже последний из них, - ваш захват испанского галеона, набитого золотом. Говорят, вы проявили себя в том бою героем, пред доблестью которого побледнели бы от зависти и Ростем, и Тариэль*. Селим напрягся. В голосе наследника звучало восхищение, под которым, однако, чувствовалась насмешка – почти неуловимая... но не ускользнувшая от слуха Реиса. Так вот в чем дело!.. А он-то гадал: с чего бы принцу приглашать его на охоту? А этот змеёныш, оказывается, вздумал позлорадствовать над Селимом, напомнить ему позор поражения, до сих пор бередящий душу подобно незаживающей ране. - Да, бой был нелегкий, - сдерживаясь, чтобы не выдать, как он задет, произнес Реис и, неожиданно для самого себя, добавил: - разве вы не слышали, мой принц, что испанцы наложили на галеон сильные заклятья, дабы защитить свое золото? Мустафа откинул голову и залился звонким смехом: - Досточтимый Селим-бей, от кого мы не ожидали услышать такое – так это от вас! И вы повторяете нам эту сказку о заклятьях и колдовстве, вы, наш непобедимый и неустрашимый флотоводец? О нет, мы готовы поклясться бородой Пророка, что вы первый не верите в это! Просто права лечащая нас старая Арифа, сказавшая однажды: «Когда надоедливый малютка-овод загоняет льва в реку, царь зверей делает вид, что сам захотел искупаться!» Селим почувствовал, как краска прилила к щекам. Наследник говорил достаточно громко, и ехавшая позади свита, конечно, слышала его слова. Реис заметил краем глаза ядовитые усмешки и ехидные улыбки на лицах кое-кого из вельмож. Ну, на этих шакалов, никогда не бывавших в сражениях и даже не ступавших на борт корабля, он и внимания не обратит. Пусть усмехаются в свои бороды; эти лизоблюды не стоят его гнева. А вот принц... Селиму страшно захотелось сомкнуть пальцы на тощем горле этого наглого мальчишки и сжимать их до тех пор, пока тот не испустит дух. - Слышали мы и об испанце, который нанес вам ваши раны, что якобы его поддерживали злые силы, - насмешливо продолжал Мустафа. – Воистину вам повезло, Селим-бей, что вы остались в живых, скрестив оружие с таким ужасным противником! При этом юноша оглянулся назад, будто ища кого-то глазами; невольно последовал его примеру и Реис... И ощутил, как вспыхнуло лицо, - не далее как в десяти шагах позади находился тот, о ком только что говорил наследник, - да еще и одетый с иголочки в черно-зеленый кафтан - цвета личной охраны принца, - с кончаром на поясе в серебряных ножнах, верхом на великолепном вороном жеребце. Недавний пленник Селима ехал немного в стороне от остальной кавалькады; рядом с ним гарцевал на рыжем коне африканец – та самая «черная доска», вольноотпущенник, приговоренный командующим флотом к мучительной казни. Испанец смотрел прямо на Реиса; в голубых глазах – о, как жаждал Селим, чтоб они закрылись навеки! - сверкала ненависть. Капудан-паша резко отвернулся, тяжело дыша, чувствуя, как раскаленной лавой клокочет в груди бессильная ярость. Рука, на которой сидел сокол, так задрожала, что ничего не видящая из-за колпачка на голове птица встрепенулась, захлопала крыльями, чувствуя волнение хозяина. Воспоминание о перенесенном унижении мутило разум Реиса, застилало кровавой пеленой глаза. Этот жалкий раб здесь, совсем рядом, - живой и здоровый, как ни в чем не бывало, скачет на охоту в свите тунисского принца, - когда должен был бы висеть на цепях в подвале дома Селима, истерзанный страшными пытками. - Как видите, глубокоуважаемый Реис, у нас в охране двое новичков, - ласково поглаживая спинку своего сокола, произнес принц. – И вам оба, кажется, хорошо знакомы. Один – черный, один – белый. Забавно, не правда ли? Когда наша сестра предложила их мне, то сказала так: ты любишь шахматы, Мустафа; Селим-бей, говорят, тоже неплохо в них играет. Так вот, считай, что белыми ты поставил высокочтимому Реису шах, а черными – мат. И наследник снова рассмеялся, а Селим едва не заскрежетал зубами от злости. Щенок, а как искусно довел его, обычно столь хладнокровного, почти до невменяемого состояния!.. - Позвольте дать вам совет, мой принц, - сказал он, наконец, справившись с приступом бешенства и проглотив до поры до времени издевку наследника. - Говорите, прошу вас, многомудрый Селим-бей. - Не доверяйте этому христианину-испанцу. Он опасен. Быть может, он прикидывается сейчас смирившимся и покорным вам, но это лишь овечья шкура, под которой прячется матерый волк. - Неужели? – снова оглядываясь на испанца, удивленно спросил Мустафа. – Нам кажется, для этого простолюдина большая честь возвыситься до звания нашего телохранителя, и он вполне доволен своею участью. Селим, пораженный, уставился на юношу. - Что...Что вы сказали, ваше высочество?.. Простолюдин? Этот испанец? - Ну да, - ответил наследник, откровенно наслаждаясь изумлением Реиса. – Он был слугой у какого-то дона, которого убили на галеоне ваши люди. - И вы в это поверили?.. - Капудан-паше не хватало воздуха, он судорожно рванул воротник атласного халата. - А почему бы и нет? – невозмутимо спросил принц, приподнимая изящно изогнутые брови. Селим вновь начал терять выдержку. Быть побежденным в бою испанским грандом – это унизительно, но это еще можно стерпеть. Но оказаться поверженным рукою какого-то ничтожного простолюдина – совсем другое дело. Такой позор не смоешь с себя и тысячами подвигов и славных деяний! - Ваше высочество, этот пес солгал вам! - Неужели? - Да, клянусь именем Всевышнего. Он дворянин, я уверен в этом! Дайте испанца мне – я развяжу ему язык, и завтра вы узнаете настоящее имя и звание этого неверного и убедитесь в моей правоте. – Селим не смог скрыть дрожи в голосе, - надежда, что враг вновь окажется в его руках, была слишком сладка. Наследник окинул его неожиданно холодным взглядом: - Неужели вам, достославный Реис, опостылела должность командующего флотом, и вы решили стать заплечных дел мастером?.. Быть может, нам следует поговорить об этом с нашим светлейшим отцом? Он будет рад получить такого опытного палача. Селиму пришлось проглотить и это оскорбление. Мальчишка издевается над ним... Ну ничего, придет час, и он, Реис, расквитается с этим щенком за всё! - Вы меня не так поняли, мой принц, - сказал он. – Я лишь хочу убедить вас, что ваш новый охранник не достоин вашего высочайшего доверия, и – более того - я опасаюсь за вашу драгоценную жизнь, если вы приблизите его к себе. Этот человек лжец и обманщик. Какой он слуга? Взгляните хотя бы, как он сидит в седле, как правит лошадью. Разве простолюдины так ездят верхом? Они оба вновь оглянулись на испанца. Действительно, он держался в седле с непринужденной естественной грацией человека, всю жизнь занимавшегося верховой ездой; он почти не касался поводьев, управляя конем только коленями, и тот беспрекословно повиновался всаднику. Как раз в этот момент кавалькада достигла перегородившей дорогу длинной старой, возведенной еще римлянами, полуобрушившейся и уже начавшей уходить в землю арочной стены, напоминавшей акведук. Футах в ста пятидесяти справа кладка была разобрана, образовав проход, и к нему повернули коней принц и почти все охотники. Но несколько всадников, пришпорив лошадей, подскакали к стене и, желая продемонстрировать своё мастерство наездников, попытались перескочить её. Удалось это всего двоим – лишь со второй попытки, - кони храпели, вставали на дыбы и отказывались повиноваться хозяевам, которым пришлось прибегнуть и к шпорам, и к хлысту, чтобы заставить животных взять опасный барьер. Испанец подъехал последним, с таким невозмутимым видом, будто перед ним и его конем нет никакого препятствия, а, если даже и есть, - оно само раздвинется перед ними. Новый телохранитель принца не понукал и не хлестал своего жеребца, - а, наоборот, наклонился и шепнул что-то в ухо умному животному, а затем лишь крепче сжал его бока ногами; и оно послушно взметнулось в воздух в красивом высоком прыжке – и легко взяло барьер. Селим почувствовал, как от злобы заходили на скулах желваки, - он надеялся, что испанец не сможет заставить лошадь прыгнуть, или же свалится с нее. Но неверный сидел на коне как влитой; в отличие от двух других всадников, которым также удалось перепрыгнуть стену, он ничем не проявлял своего торжества, лицо его оставалось непроницаемо. Воистину сам шайтан помогает этому псу!.. Реис обернулся к принцу: - Вы видели, ваше высочество? Разве похож этот человек на простолюдина? Мустафа, казалось, не сразу расслышал его, весь поглощенный наблюдением за испанцем. Селим вдруг заметил, как длинны и пушисты ресницы наследника, как алы и мягки губы, как не по-мужски нежен и томен взор; но тут же напомнил себе о необычайном сходстве принца и принцессы и подумал: «Моя красавица Шамсинур, мой солнечный луч, мерещится мне повсюду... Как я люблю ее! И, о Аллах, скоро, совсем скоро она будет принадлежать мне, мне одному!» Мустафа, наконец, повернулся к нему; опустив глаза, словно пытаясь скрыть от капудан-паши свои мысли и чувства, он произнес: - Да, этот испанец неплохо держится в седле. Но, быть может, это объясняется тем, что он часто сопровождал верхом своего господина. Мы бы поверили, что он дворянин, только увидев, как он обращается с оружием. - Так повелите ему сразиться с кем-нибудь, ваше высочество! – воскликнул Селим. – И посмотрите, как он умеет драться. - Воистину вы дали нам мудрый совет, сиятельный Реис, - лукаво усмехнувшись, сказал принц, - и мы, пожалуй, последуем ему... Но с кем, по-вашему, мы должны приказать испанцу скрестить клинок? Коли христианин так искусен в обращении с оружием, ему надо выбрать достойного противника. – И он оглянулся вокруг, как бы ища такого человека взором. Селим уже было открыл рот, чтобы вызваться на этот бой. Мысль, что он сможет прямо сейчас доказать всем, и себе самому, что он сильнее испанского пса, пустить кровь тому, кто так недавно поверг его, Неуязвимого Реиса, к своим ногам, заставила его вновь задрожать от волнения. Но капудан-паша тут же прикусил язык: разве драться с ничтожным рабом – не бесчестье для командующего флотом всего Туниса?.. Словно разгадав ход его мыслей, наследник произнес: - Конечно, самый лучший фехтовальщик здесь – это вы, достославный Реис. Но драться с жалким рабом вам, великому воину, овеянному славой, и первому знатнейшему вельможе при нашем дворе, негоже. Если только... – Он замолк; Селим с нетерпеньем ждал продолжения. – Если только мы не дадим этому испанцу свободу на то время, что вы будете сражаться с ним. – Закончил Мустафа. Реис вздохнул: да, это был выход! - Тогда, ваше высочество... я согласен, - хриплым голосом сказал он. - Прекрасно! – юноша улыбнулся, ямочки опять появились на порозовевших скулах. Он подозвал сокольничего и передал ему свою птицу. – Начнем прямо сейчас, - сообщил он Селиму. - Но как же охота, мой принц? - Охота подождет. Да и не думаем, что поединок займет много времени. – Он сделал знак рукою, натягивая поводья, и охотники вслед за принцем тотчас остановились, придержав лошадей. - Здесь, - сказал Мустафа, кивая на естественную ровную широкую площадку справа, казалось, специально созданную для фехтования, окаймленную искривленными оливковыми деревьями с пыльной листвой. - Вы утомились, ваше высочество? – с тревогой спросил один из вельмож, седобородый мужчина в огромном тюрбане. Это был начальник охраны принца, Рашид-бей. - Нет. Мы просто хотим развлечься небольшим поединком, и это место кажется нам вполне подходящим. Старик низко поклонился наследнику и тотчас отдал необходимые распоряжения. Как по мановению волшебной палочки, на краю площадки появился крытый коврами навес, под которым также разложили огромный пушистый ковер и наложили подушки, дабы принцу удобно было сидеть или лежать. На низком столике появились кушанья: финики, орехи, виноград, дыни, холодное мясо и столь освежающее в дороге пальмовое молоко. Всё это – и припасы, и ковры, и посуду - везли на вьючных лошадях в хвосте кавалькады. Но, не закончились еще приготовления к отдыху наследника, а весть о том, ради чего приостановлена охота, уже обежала всю свиту. Все перешептывались между собою, бросая любопытные взгляды на испанца. О нем уже знали, и теперь из уст в уста передавали то прозвище, которое он заслужил еще на галеоне: Хранитель Сокровищ. Испанец, вместе с африканцем Нгумбой, снова держался несколько в стороне от остальных. Он, конечно, заметил особое внимание к себе, но оставался совершенно хладнокровен и ничем не показывал, что его это задевает или раздражает. Принц расположился под навесом. На него тоже посматривали удивленно, - его высочество никогда не испытывал любви к кровавым зрелищам. Неужели наследник султана становится настоящим мужчиной? Отведав несколько долек дыни, угостившись горстью фиников и выпив молока из золотой чаши, - будто нарочно оттягивая минуту начала боя, как откладывают напоследок самое сладкое блюдо, - Мустафа приказал, наконец, чтобы к нему подвели испанца.
*Тариэль - герой поэмы Ш. Руставели "Витязь в тигровой шкуре".
Лакшми Спасибо! Сомневаюсь я, что так легко можно перепутать девочку с мальчиком. Впрочем, такой обмен весьма популярен в литературе, хотя мне лично это кажется весьма неправдоподобным.
21. - Пади на колени перед сыном нашего великого повелителя! – мешая испанские и арабские слова, велел начальник охраны, подталкивая испанца в спину. Тот яростно сверкнул глазами; но тут Шамсинур – ибо это, конечно, была она в одежде Мустафы – вмешалась: - Оставьте его, Рашид-бей. Подойди ближе, - поманила она рукою. Испанец сделал несколько шагов вперед и остановился прямо перед навесом; через начальника охраны принцесса начала говорить. - Мы дадим тебе свободу, - сказала она. На лице пленника выразились изумление и надежда; но девушка тут же прибавила: - Ненадолго. На десять минут. Их хватит, чтобы ты смог показать свое фехтовальное искусство. Она заметила, что Хранителя Сокровищ передернуло; его гордость была уязвлена тем, что он должен был драться перед принцем и его свитой, как выставленный на бой петух. Боже всемогущий, ну почему он такой строптивый?.. - Ты сразишься с нашим командующим флотом – Селим-Реисом, – быстро произнесла она, опасаясь, что испанец начнет упрямиться при ее людях, что было совершенно недопустимо. Но ярко-голубые глаза вспыхнули нескрываемой радостью, когда Рашид-бей перевел её слова, и она с облегчением вздохнула про себя. – Мы надеемся, твои недавние раны не помешают тебе показать, на что ты способен. « И одержать победу», - добавила она мысленно. - Я готов, - только и сказал испанец, и кровожадная улыбка на мгновение мелькнула на его губах. Принцесса знаком подозвала Реиса и произнесла: - Мы запрещаем вам убивать друг друга и наносить серьезные раны. Коли вы так искусно владеете оружием, вам обоим это будет не трудно. Того, кто нас ослушается, ждет зиндан*. Победит тот, кто обезоружит противника или вынудит его упасть. Драться будете кончарами. Переведите это испанцу, Селим-бей. – Когда он выполнил повеление лже-Мустафы, она промолвила: - Мы всё сказали. Начинайте! Оба противника разделись до пояса, чтобы ничто не мешало их движениям. Когда, вооружившись прямыми мечами, испанец и Селим вышли на середину площадки, Шамсинур не могла не признать, что оба они имеют прекрасные фигуры, и каждый из них, безусловно, очень красив. Они были одинакового роста, но ширококостный Реис был массивнее, и испанец рядом с ним казался еще более стройным. «Лев и орел! Достойные соперники!» Однако, едва клинки скрестились, принцесса заметила, что оба еще не полностью оправились от своих ран: Селим прихрамывал, а испанец держался несколько скованно. Оба морщились, преодолевая боль. «Мне надо было подождать еще несколько дней! Я слишком поторопилась свести их...» Бой начался. Противники держались осторожно, помня предыдущую свою схватку на галеоне. Поэтому сейчас они не торопились и прощупывали друг друга, пытаясь найти уязвимые слабые места и ударить наверняка. Селим первый бросился вперед, - ему стало стыдно перед зрителями за свою медлительность, - ему, великому Реису, опасаться какого-то кафира! Неожиданный обманный выпад... И резкий рубящий удар, который должен был выбить оружие из руки противника. Но кончар капудан-паши рассек лишь воздух, - испанец, как и на корабле, ускользнул в сторону, и теперь уже его клинок, подобно смертоносной змее, метнулся вперед, норовя пронзить руку Реиса. Селим отбил удар; и вновь сражающиеся выжидали, двигаясь по кругу. Еще два удара Реиса – и два ответных выпада Хранителя Сокровищ. И вновь эти маневры не принесли успеха ни тому, ни другому противнику. Оба тяжело дышали, пот тек по лицам, мускулистые обнаженные торсы тоже стали мокрыми и заблестели под яркими лучами еще низкого, но уже начавшего пригревать солнца, словно намазанные маслом. Шамсинур не выдержала, поднялась на ноги, вышла из-под навеса, чтобы лучше видеть. Она крепко, до боли, сцепила руки в замок, чтобы не выдать себя неосторожным восклицанием или вздохом. Вся свита принца приблизилась, окружила дерущихся кольцом, напряженно затаив дыхание, следя за разворачивающимся перед нею боем. Каждый выпад Реиса, оканчивающийся ничем, встречался вздохом разочарования; никто не желал победы Хранителю Сокровищ... Кроме мнимого наследника – и Нгумбы. Этот последний шептал, шевеля толстыми губами, про себя какие-то свои заклинания и сжимал свои огромные, как булыжники, кулачищи, - всякий раз, когда испанец отражал удар Селима или наносил ответный, - будто тем самым мог как-то помочь своему новому другу. Но, вероятно, африканские божки были послабее Аллаха, потому что очередной бросок Реиса принес ему нежданное и весьма существенное преимущество, – его меч переломил меч противника, и в руках испанца осталось лезвие длиною не более полутора футов, при том, что в тонком узком четырехгранном клинке кончара их около пяти. Это можно было считать практически победой; тунисские вельможи взглянули на принца – его слово было решающим. Если бы испанец выказал хотя бы подобие страха, Шамсинур, вероятно, остановила бы бой. Но, казалось, то, что случилось с его оружием, наоборот, вызвало у христианина прилив сил и желание доказать, что он не случайно одержал над Реисом победу на «Голубой жемчужине». Как и тогда, он молча ринулся вперед, не дав Селиму времени насладиться плодами своего успеха. Он поднырнул под слишком высоко поднятый клинок капудан-паши, - так опытный пловец ныряет на глубину, стремительно, бесшумно, не оставляя брызг, - намереваясь, скорее всего, повалить Реиса на землю. В броске испанец полоснул Селима обломком своего меча по ноге выше колена, довольно глубоко, - однако в последнее мгновение Селим успел отпрянуть назад и ударил врага по голове рукоятью кончара. Кафир упал, - но упал прямо на командующего флотом, причем ухватившись за бедро Реиса, которое еще не совсем зажило. Селим, не удержавшись на ногах и вскрикнув от страшной боли, тоже рухнул наземь, ударившись затылком так, что из глаз брызнули искры, и оказавшись придавленным сверху телом испанца, потерявшего на несколько секунд сознание. Противники в падении одновременно выронили свои мечи; выходило, что бой можно считать законченным - оба бойца оказались обезоруженными, оба лежали на земле. Но тогда – кто же победил? - Мой принц, остановить схватку? – спросил Рашид-бей у лже-Мустафы. - Нет-нет. Мы так и не выяснили, кто из них сильнее. Пусть продолжают, - дрогнувшим голосом ответила Шамсинур. Облако пыли повисло над упавшими; принцесса, позабыв о своем царственном достоинстве, едва ли не бегом поспешила приблизиться к ним, и вся свита последовала за нею. Между тем, воспользовавшись бессознательным состоянием неверного, Селим сбросил с себя его тело и навалился сверху, добираясь до горла своего заклятого врага. Он уже торжествовал победу. Но тут противник очнулся и, неожиданно для Реиса, набрав горсть сухой земли и песка, бросил их в лицо капудан-паши. Селим закашлялся, протирая зажмуренные глаза и изрыгая чудовищные проклятия. Теперь уже Хранитель Сокровищ скинул его и подмял под себя. Но и первенство испанца оказалось недолгим. Реис c силой бешеного слона схватил врага за пояс и отшвырнул на целых десять футов. Вся описываемая сцена заняла какие-то мгновения; когда же наследник и его свита подбежали к противникам, те снова вцепились друг в друга и катались по земле, рыча как дикие звери и нанося друг другу беспорядочные удары. - Разнять их? – снова спросил начальник охраны у принца. Но тот знаком руки остановил Рашид-бея, который с удивлением увидел, как необычно блестят глаза Мустафы, как раскраснелись бледные щеки наследника. Странный юноша! Чаще всего вид крови и зрелище боя вызывали у сына султана только затаенные, но все же видимые опытным взглядом старого воина отвращение и страх. Но иногда, как сейчас, принц становился другим, и тогда эти позорные для мужчины и будущего повелителя великого государства чувства сменялись необычным радостным возбуждением. - Мы досмотрим до конца, – произнес наследник, не сводя сверкающего взгляда с дерущихся. «Как он взволнован! – подумал Рашид-бей. – Но отчего? На чьей он стороне? Неужели на стороне Реиса? Быть не может!» Гадать долго старику не пришлось. Бешеная схватка подошла к концу. Оба противника обессилили, удары их становились все слабее, яростное рычанье сменилось короткими сдавленными вскриками и болезненными стонами. Наконец, Хранитель Сокровищ снова оказался сверху. Он сел на грудь Селиму, придавив коленями руки врага и сжав пальцами его горло так, что Реис захрипел. Затем испанец отпустил шею капудан-паши и сказал ему достаточно громко, так что услышали все вокруг: - Отдай мою шпагу – или ты мертвец. Селим, задыхаясь, пробормотал какое-то ругательство. Стальные пальцы тут же снова сомкнулись на его горле, и командующий тунисским флотом беспомощно задергал ногами. - Мою шпагу! – снова потребовал его мучитель. - Хорошо… Отдам…Убери лапы, пёс… - Ты запомнишь эти лапы навсегда, Реис, - усмехнулся испанец, отпуская Селима. Наследник спросил у Рашид-бея, о чем говорили испанец и капудан-паша, и тот с готовностью перевел принцу слова победителя и побежденного. Кафир пошатываясь, поднялся. С ног до головы покрытый пылью, смешанной с кровью – своей и своего врага, в изодранных штанах, еле держащийся на ногах, - он являл собою плачевное зрелище. И все же он выиграл схватку, и голова его была гордо поднята, в то время как медленно встававший командующий флотом кусал губы и смотрел в землю, охваченный жгучим стыдом. Его люди бросились, чтобы помочь ему, но он метнул на них такой свирепый взгляд, что они в страхе отшатнулись. …- Хранитель Сокровищ победил! – сказал наследник, и голос его зазвенел от всё-таки прорвавшейся радости. - Победил... Победил... – Люди принца делали знаки, предохраняющие от злых сил. Воистину, этот неверный – слуга шайтана! - Пусть наш врач осмотрит обоих воинов, - приказал принц. Лекарь также всегда сопровождал эскорт наследника при выездах. – Селим-бея – конечно, первым, - добавил лже-Мустафа и, обращаясь к Селиму, произнес: - Великий Реис, поверьте, ваше поражение терзает нам сердце, как когти тигра – внутренности антилопы. А как расстроит оно нашу любимую сестру! Селим уловил насмешку в словах принца, представил прекрасную Шамсинур – как она воспримет то, что ее жених проиграл схватку жалкому рабу? - и покрытое пылью лицо его передернулось от злобы. Нет, наглому мальчишке недолго осталось жить!.. А Реис еще хотел пощадить этого щенка – ради сестры. Теперь же – никакой пощады! И старого развратника-султана, и его отродье – обоих ждет смерть, и очень скоро!
Отправлено: 12.10.11 21:12. Заголовок: Дальше совсем плохо...
Дальше совсем плохо... Но продолжу.
22. Ни один из противников не получил серьезных ран. Оба отделались царапинами, ссадинами и синяками. - Как там Реис? – спросил принц у лекаря, осмотревшего капудан-пашу. – Мы надеемся, он не пострадал? - Больше всего, ваше высочество, - ответствовал врач, - у Селим-бея пострадали губы. – Он намекал на то, что побежденный искусал себе их от стыда. Мустафа прикрыл лицо рукавом, скрывая веселую улыбку. ...Когда же врач занялся победителем, наследник опять удивил Рашид-бея, сделав начальнику охраны знак следовать за ним и приблизившись к испанцу, который стоял, покорно позволяя себя осматривать и ощупывать. - Зачем тебе нужна шпага? – спросил через Рашида принц. – И почему ты назвал её своей? Ведь ты же говорил, что это оружие принадлежало твоему дону. Мы это помним. Испанец заметно напрягся. Он, конечно, понял, что совершил ошибку и выдал себя. Но ответил почти сразу: - Да, это верно. Это шпага моего господина. Но я считаю своим долгом сохранить у себя это оружие, чтобы потом передать хотя бы его родным моего хозяина, раз уж я не уберёг его самого. - Ты хотел бы отдать её дону Балтасару? Или невесте своего господина – Брижитт? – с невинным видом поинтересовался Мустафа. Испанец вздрогнул, услышав из уст наследника знакомые имена. - Откуда... – начал он, но тотчас осекся, сообразив и нахмурившись. - Знай, что от нашего всевидящего ока не скроется ничто в нашем султанате, - высокопарно произнес принц. – А тебе следовало бы помнить, что ты – снова раб, лишь на несколько минут получивший свободу, и тебе никогда не удастся вернуться на твою родину. Но мы милостивы сегодня, - продолжал он, - и, как победитель, ты заслужил награду. Когда Селим-бей вернет тебе шпагу, мы позволяем тебе носить ее на поясе вместо кончара. - Это большая честь для меня, - отвесил испанец почти шутовской поклон. Но наследник, кажется, не уловил издевки, и сказал: - Ты хороший слуга, раз так предан своему господину даже после его смерти. Будешь ли ты так же верен нам? Хранитель Сокровищ вздернул подбородок и так высокомерно взглянул в глаза Мустафе, будто тот был не его повелителем, а смиренным просителем. - Преданность невозможна без свободы. Невольник же может быть только покорен... – немного помолчал и все же прибавил: - ваше высочество. Рашид-бей решил, что сейчас наследник взовьется и велит наказать дерзкого раба. Мустафа хоть и был мягок, но и его можно было прогневать, и тогда всё трепетало перед ним. Но сын султана повел себя опять странно: он уставился на обнаженную грудь испанца, как будто увидел на ней нечто очень интересное; затем быстро сглотнул, отвел глаза в сторону и отступил назад, пробормотав: - Что ж, мы запомним это... – Повернулся и поспешно зашагал к своему белому коню. Охота продолжилась. Селим по-прежнему ехал рядом с принцем, и многие придворные позавидовали бы обласканному милостью наследника счастливчику, не опозорься Реис так недавно перед всеми. Мустафа смеялся и шутил, но Селим был мрачен как туча и едва отвечал сыну султана. Этот день был поистине чёрен для командующего флотом, - его великолепно обученный сокол, словно почувствовав подавленное настроение хозяина, также не принес столько добычи, сколько обычно, сбив за пять напусков всего трех цапель и семь гусей. В конце охоты случилось еще одно происшествие. Сопровождавший Селима помощник, новый терсане-агаса, тучный кривоногий коротышка с желчным злым лицом, не слишком хорошо сидел в седле. Он куда больше привык к качающейся палубе, нежели к верховой езде. Африканец Нгумба немало перенес вместе с другими «черными досками» от этого жестокого человека, который, до того, как стать помощником капудан-паши, был надсмотрщиком за рабами. Сейчас Нгумба веселился от души, наблюдая, как, одышливо кряхтя, терсане-агаса трясется, то и дело вытирая пот, струящийся по побагровевшему лицу, позади свиты наследника, колотя кривыми ногами по бокам своего коня, чтобы, не дай Аллах, не отстать от охоты и тем самым не выразить непочтение к сыну великого султана. Наконец, Нгумба не выдержал, подъехал к терсане-агасе и, смеясь и показывая белоснежные крепкие зубы, сказал: - Что, почтеннейший, не попросить ли у его высочества подушку – подложить на седло под ваш сиятельный жирный зад? Или взять опахало и обмахивать вас по дороге, - а то как бы вы не расплавились, как кусок бараньего сала на горячей сковороде? Коротышка метнул на издевающегося над ним африканца яростный взгляд. Но промолчал. Нгумба больше не был ничтожной «черной доской», которого можно было запороть до смерти или сбросить за борт на корм рыбам. В дорогом кафтане личного охранника принца, на прекрасном коне, вооруженный луком и мечом, он был, казалось, недосягаем для ненависти своего бывшего надзирателя. Но терсане-агаса был все же не тем человеком, который глотает нанесенные ему оскорбления, - тем более прилюдные, - а слова дерзкого чернокожего слышали многие из свиты. Охота - одно из самых удачных мест для осуществления мести – и, в то же время, подозревать охотника, попавшего, вместо дичи, в другого участника празднества, никто не будет. Всё спишут на неудачный выстрел, на дрогнувшую в напряженный момент руку. Шанс поквитаться с Нгумбой выпал помощнику командующего флотом в самом конце охоты. Охотники подняли целую стаю цапель, но уже не стали спускать на них уставших соколов, а начали стрелять по летящим птицам из луков. Будучи никудышным наездником, терсане-агаса являлся прекрасным лучником. Он спешился, вытянул из колчана стрелу, прицелился – сначала в одну из цапель, затем наконечник его стрелы начал опускаться все ниже... Нгумба сидел в седле шагах в тридцати – и был как на ладони перед помощником Реиса. Коротышка, мстительно улыбаясь, натянул тетиву... И тут – резкий хлесткий удар по щеке. Стрела всё же сорвалась и полетела, - но Нгумбу она не задела, свистнув около его уха и заставив негра оглянуться – и понять, кому она предназначалась. Он увидел своего бывшего надсмотрщика и испанца, который опускал руку с плетью. Лицо африканца посерело: ведь новый друг Нгумбы был всего лишь раб - и вот он осмелился ударить свободного человека! Терсане-агаса завизжал, - как многие жестокие люди, любящие причинять физические страдания тем, кто полностью находится в их власти, сам он боль не переносил совершенно. Из рассеченной ударом щеки хлынула кровь. Он, зажимая щеку, бросился к лошади принца, упал в пыль перед передними ногами жеребца и, протягивая окровавленные руки вверх, возопил: - Ваше высочество! Милостивейший и достойнейший принц, солнце, взошедшее, чтоб никогда не погаснуть на небосклоне нашего великого султаната! Снизойдите до ничтожного червя, распростертого у ваших ног! Меня жестоко оскорбил раб, ударив меня плеткой! Справедливейшего суда над этим злодеем просит смиренный ваш слуга! - Что там произошло? – резко спросил наследник, с отвращением отворачиваясь от корчившегося на земле, действительно, подобно червю, или, скорее, жирной гусенице, человека, и вопрошающим взглядом обводя свиту. Несколько вельмож и охранников видели произошедшую сцену, - вернее, видели, что испанец непонятно почему хлестнул терсане-агасу по лицу. Они объяснили, что случилось, и указали на виновника. Лицо мнимого Мустафы омрачилось. Он заметил, что Селим, по-прежнему находящийся рядом с ним, едва скрывает свою радость: ведь невольник, поднявший руку на гостя принца, заслуживал самой суровой расплаты за содеянное. Наследник нахмурился еще больше. - Встань, - брезгливо бросил он помощнику Реиса. – Мы накажем этого раба. Как только вернемся с охоты. – И прибавил повелительно, подбирая поводья, поворачивая коня и вонзая в его бока шпоры: - Мы возвращаемся во дворец. Охотники торопливо последовали за его высочеством... …Весь обратный путь Шамсинур провела в размышлениях. Она скакала впереди, знаком руки показав, что хочет побыть в одиночестве, и придворные послушно ехали шагах в пятидесяти позади, не смея приблизиться к лже-наследнику. Прежде всего, принцессе надо было подумать, что о сегодняшнем дне она скажет Мустафе. Брат обязан знать, что произошло на охоте, дабы ни у кого не возникло сомнений, что он присутствовал на ней. Но кое-что придется утаить. Он не должен понять, что Шамсинур сама столкнула Селима и испанца. Это наверняка наведет Мустафу на определенные подозрения... Которые, похоже, и так у него появились. Брат слишком, не по-мужски, проницателен, с досадой признала девушка. Второе, о чем, помимо воли, думала Шамсинур, было то притяжение, которое она испытывала к Хранителю Сокровищ. Тщетно повторяла она себе, что он простолюдин, а теперь и раб, и что у него самое смешное на свете имя. Он был магнитом, к которому ее притягивало неотвратимо и таинственно. Она тряхнула головой, отгоняя наваждение, постаралась сосредоточиться на тоже очень важном. Это было наказание, которому она обещала подвергнуть своего провинившегося раба. Оставить решение этого вопроса на Мустафу? Нет-нет. Брат может ненароком поступить с испанцем излишне жестоко, а этого нельзя позволить. Почему? – спросила себя девушка. И ответила: - Потому, что этот раб чересчур горд. Такого не запугать, не сломить; он презирает смерть и смеется ей в лицо… И, если задеть его гордость, - он будет способен на все. Он наверняка погибнет, защищая свое достоинство, свою честь. А этого Шамсинур допустить не может. Она оглянулась и отыскала его глазами. Он ехал немного сбоку и позади кавалькады, африканца Нгумбы рядом с ним не было. Лицо у него было задумчивым, отрешенным. Не потому ли, что он думает о грядущем наказании, о котором наверняка уже знает? Но нет. Не похоже. Скорее... скорее он вспоминает свою Брижитт. «Зачем я упомянула о ней? Как он вздрогнул, услышав её имя! Он любит её... Он её не забыл... О, как я ненавижу эту женщину! Всё бы отдала за то, чтобы её не было на свете!» Она вспомнила о милосердии и прощении, которым ее учили совсем недавно, и укорила себя за свои темные мысли. Но, стоило ей представить портрет прелестной француженки, - и последние вернулись вновь, терзая сердце неведомой прежде болью. Сила этой незнакомой боли, от которой хотелось закричать, заскрежетать зубами, поразила Шамсинур. «Что это? Никогда со мной такого не было! Неужели… неужели это ревность? Я ревную? Но ревность идет об руку с любовью. Значит, я всё-таки люблю его! Но почему эта мысль так пугает меня? Он доказал, что он отважен, силен и мужественен. Он достоин моего чувства. Осталось лишь окончательно убедиться, что он дворянин и человек не низкого звания, дабы влечение к простолюдину не унизило меня, - дочь султана, в жилах которой течет царственная кровь». Влечение... Вновь Шамсинур была во власти своего воспоминания. Сегодня, когда она стояла рядом с испанцем... Его полуобнаженное тело просто свело ее с ума. Сердце начало бешено биться, дыхание стеснилось, в глазах даже потемнело от невыносимого желания дотронуться до него, до груди, шеи, лица этого мужчины... И – не только руками, но и губами! Это открытие потрясло девушку. Она задыхалась от переполнявших ее чувств; хотелось как-то излить их – быть может, в стремительном танце? в песне, рвущейся из груди? в безумной скачке?.. Все равно, в чем, лишь бы двигаться, чтоб выплеснулось то, что накопилось, чтоб вырвалось на волю то, что росло, ширилось в груди... Свита вдруг увидела, что принц вновь пришпорил своего белого жеребца и поскакал, не разбирая дороги, бешеным галопом. Не на шутку встревоженный странным поведением сына султана, начальник охраны Рашид-бей, как верный пес, поспешил за ним. Но догнать мчавшегося как вихрь Мустафу так и не смог до самого дворца.
23. - И как же вы намерены поступить, моя принцесса? - Ах, я не знаю, Арифа... Думала – ты мне подскажешь! – Шамсинур мерила комнату нервными шагами. Она рассказала вкратце верной служанке о том, что произошло на охоте. И сейчас рассчитывала получить у нее совет. Но Арифа ответила: - Я? Я – старуха, безмозглая, дряхлая и ни на что не годная. Меня даже на мужскую половину пускают, потому что я так стара, что никто не верит, что я была когда-то женщиной. - Арифа! Пожалуйста, помоги мне. - «Помоги»... Ну уж нет. Сами виноваты. Видите, чем обернулась ваша задумка – свести Хранителя Сокровищ и Реиса. А вам сейчас надо вести себя тихо, как горлинка, на которую охотится беркут. Не дай Аллах, кто-нибудь что-нибудь заподозрит. Тогда – не видать вам свободы. А ведь я уже начала подготовку... - И молчишь?.. - Встрепенулась принцесса. – Что ты сделала? - В порту была. Разузнавала, выспрашивала. Есть один человек, - у него быстроходная фелука. Думаю, можно будет с ним договориться, чтобы он взял вас на судно, и вы бежали из Туниса. - О, как это опасно, Арифа! Будь осторожна, умоляю. Тебе придется довериться незнакомцу... - Опасно - а что делать? Правда, мои сведения об этом человеке обнадеживают. Он обращенный мусульманин и свободный человек, живет в Тунисе много лет. Но тайно поддерживает христиан, даже выкупает некоторых из рабства. Шамсинур задумалась. - Ты не гадала больше? Если этот хозяин фелуки согласится помочь, - почему ты видела уже не раз, что меня уносит за море черный орел? Не значит ли это, что ты ошиблась? И испанец здесь ни при чем? - Ваше высочество, разве мое гадание хоть раз обманывало? Или, - хитро прищурившись, спросила Арифа, - этот ваш Хранитель Сокровищ больше вас не интересует? Может, вы им уже натешились, - и пора отослать его в каменоломни? Девушка так и вскинулась: - В каменоломни?.. Что это ты такое говоришь? - Так, значит, он вам небезразличен? – вкрадчиво осведомилась старуха. - Я уже говорила: я держу его поближе, чтобы позлить Селим-бея, - упрямо ответила принцесса. – Вот и все. Черный орел он или нет, - мне это все равно. Я к нему ничего не испытываю. Он в моих глазах такой же раб, как и все остальные… Чего ты хмыкаешь? Ты сомневаешься?.. - Что вы, что вы, моя принцесса! Вам показалось. Осмелюсь ли я? Только, знаете, о чем я подумала? Теперь Селим-бей наверняка захочет отомстить своему победителю, убийц может подослать. Или наймет для расправы кого-нибудь из слуг вашего брата. Он не простит испанцу своего позора. - Ты права! Как я об этом не подумала! – Вскинулась, тут же забыв о своем «безразличии», Шамсинур. – Вот что... С сегодняшнего дня Хранитель Сокровищ будет жить в той комнате, где его лечили. Еду только со стола Мустафы будет получать. И Нгумбу к испанцу приставим. Ты говорила – у чернокожего слух как у собаки, и сон чуткий. -Телохранитель телохранителя? – усмехнулась старуха. – Неплохо. Но как отнесется ко всему этому ваш брат? - Мустафе я найду что сказать. И насчет охоты, и насчет комнаты для испанца, и насчет кушаний. Брат меня не заподозрит... Но вот что с Хранителем Сокровищ сейчас делать? Надо что-то придумать. Ведь Рашид-бей и Нгумба привели его и ждут внизу моего приказания. – Шамсинур подошла к окну и встала, глядя в него и рассеянно накручивая на палец черную прядь своих волос. - Ну, с этим-то как раз всё просто, - снова усмехнулась Арифа. – Тридцать ударов палками по пяткам научат раба, как вести себя с гостями вашего брата. - Ты шутишь?.. - гневно обернулась к ней принцесса. - Это же я о Пепе говорю. О безродном слуге. А с доном Эстебаном, с вашим гордым Хранителем Сокровищ как поступить – ума не приложу. Наказать его надо. Вы – то есть, так сказать, ваш брат - обещали сделать это, да еще и при всех... Слово надо держать. Но и унижать этого человека побоями не хочется. Да и слаб он еще. Не совсем от ран своих оправился. - Вот именно, - тут же ухватившись за эти последние слова служанки, сказала Шамсинур. – Он еще не совсем здоров. Поэтому я не могу позволить бить его. - Но надо что-то решать, моя госпожа. - Да, да... Вели, чтобы за ними сходили, Арифа. Пусть сюда войдет только испанец, а Рашид-бей и африканец останутся за дверями. Ты не уходи, будешь переводить. Не хочу, чтоб Хранитель Сокровищ знал, что я говорю по-французски. ...Когда испанец, без оружия, вошел и остановился в дверях, слегка поклонившись, - по восточному обычаю, прижав руку к сердцу, - Шамсинур все еще не придумала, что с ним делать. Она растерянно поглядела на Арифу, - но служанка уже накинула покрывало, и девушка не могла видеть ее лица. Почему-то дочери султана казалось, что старуха забавляется ее смятением. Это подозрение рассердило Шамсинур, она сдвинула брови и вновь взглянула на Пепе – надменно и холодно, как подобает сыну повелителя государства. Хотя лицо испанца было напряженным, он вовсе не выглядел подавленным или трепещущим в ожидании своего приговора. «Чересчур смелый. Чересчур гордый. Что может напугать такого человека?..» Она поманила его рукой: подойди. Он сделал несколько шагов вперед. Он успел привести себя в порядок после возвращения, - переоделся в другое платье, еще влажные волосы завивались блестящими кольцами, лицо было чистым. Только из рассеченной кулаком Селима скулы и из ссадины на подбородке продолжала сочиться кровь, - ранки открылись после умывания. Одна алая капля медленно скатывалась по крепкой смуглой шее вниз, к широкой груди, где мелко курчавились черные волосы. Шамсинур невольно проследила взглядом путь этой капли; когда та исчезла в треугольном вырезе рубашки, девушка судорожно сглотнула. Она быстро подняла глаза. Испанец смотрел прямо на нее, слегка наклонив голову, с нескрываемым интересом. Она почувствовала, что краснеет, и постаралась придать себе самый суровый вид. - Подойди ближе, - приказала она. Арифе не надо было переводить; испанец понял и шагнул к мнимому наследнику. Теперь их отделяло друг от друга расстояние протянутой руки. Взгляды их все еще были скрещены. Всевышний, почему у него такие красивые глаза?.. - Разве ты еще не знаешь, что раб не имеет права смотреть в лицо своему господину без позволения? – Кажется, она произнесла это вполне спокойно… и высокомерно, как должно наследнику. Уголок рта испанца дернулся, словно в усмешке, но голова слегка опустилась, а взгляд с явно наигранной покорностью скользнул вниз, на загнутые узкие носы туфель мнимого принца. - Ты знаешь, зачем мы повелели привести тебя? – спросила Шамсинур. - Да, принц. - Ты посмел ударить гостя на нашей охоте. Сначала нам хотелось бы знать, почему ты сделал это? - Потому что этот гость хотел убить моего друга. - Убить?.. Друга? - Да. Нгумбу. Этот ваш гость целился в него из лука. Не думаю, что вашему высочеству понравилось бы, что на охоте погиб человек. Тем более, ваш личный охранник. - Нам это, действительно, не понравилось бы... Но ты переступил через черту, хлестнув нашего гостя плетью. Ты будешь наказан. Хранитель Сокровищ не ответил, лишь слегка пожал плечами. - Жестоко наказан, - добавила Шамсинур. Опять то же движение плеч, выражающее полное равнодушие к угрозе наследника. Что это – бравада или истинная храбрость?.. - Подними голову. Посмотри нам в глаза, - приказала она. Испанец снова взглянул на нее. Как могла она сомневаться в нем?.. Бесстрашие и полное презрение к ожидающей его участи. И снова ее потянуло к нему, властно и неудержимо. Захотелось дотронуться до его рассеченной скулы, погладить - нежно-нежно - чуть колючую от проступающей щетины щеку... Провести рукой по завиткам кудрей, ощутить под подушечками пальцев их густоту и, наверное, жесткость... А эти губы? Таковы ли они на вкус, как были в ее сне? О нет, они наверняка ещё более мягки, более сладки! - Подойди ближе. - Кажется, голос охрип... Хранитель Сокровищ удивленно приподнял бровь – куда же ближе? – но сделал шаг и оказался совсем рядом, почти соприкасаясь грудью с Шамсинур. - Я накажу тебя, - пробормотала она, забывая о царственном «мы», плывя как в тумане по бездонным голубым озерам его глаз. – Но сначала… сначала поцелуй... поцелуй меня. Рядом поперхнулась, закашлялась, передавая «приказ» принца, старая Арифа. Теперь уже обе брови испанца поползли вверх, на невозмутимом лице отразились недоумение и замешательство. - Поцеловать?.. Руку? Или ногу? – наконец, решив, что он неправильно понял слова наследника, спросил он, переводя взгляд с мнимого Мустафы на закутанную в покрывало переводчицу. Та снова кашлянула и многозначительно ответила: - Сам догадайся, красавец. Совсем недавно Шамсинур думала – что может испугать столь неустрашимого человека? Сейчас она неожиданно получила ответ на свой вопрос. Испанец вновь взглянул на принцессу – щеки его вдруг залил румянец, и он отшатнулся от нее с выражением брезгливого ужаса. Для Шамсинур, находившейся во власти охватившего ее безумного желания, этот взгляд и это движение были подобны пощечине. Она забыла в этот миг, что на ней мужское одеяние, что она изображает брата. Она видела лишь одно: Хранитель Сокровищ отвергает ее! И он не просто не хочет ее поцеловать, - она внушает ему отвращение! - Ничтожный раб! – воскликнула она, приходя в бешенство и топая ногой, чувствуя, как запылало и ее собственное лицо. – Ты поплатишься за это!.. Испанец попятился еще дальше, не понимая её слов, всё с тем же выражением на лице. Тут Арифа подскочила к нему, схватила за руку и бесцеремонно потащила к дверям, бормоча на ходу: - Пойдем, мой мальчик. Его высочество повелевает тебе удалиться. Он немного не в себе, и ему лучше остаться одному. Он безропотно последовал за старой служанкой; но на пороге оглянулся и еще раз взглянул на мнимого принца. За дверью стояли Рашид-бей и Нгумба. Они, конечно, слышали крик Мустафы. Лица у обоих были взволнованные. Арифа подтолкнула испанца к ним и сказала по-арабски начальнику охраны: - Его высочество приказывает, чтобы этот человек с сегодняшнего дня жил в комнате, в которой его лечили. И Нгумба вместе с ним. У двоих мужчин физиономии так и вытянулись от изумления. Судя по всему, оба думали, что им тут же велят - и это будет самой мягкой карой - посадить дерзкого раба на кол. Арифа же повторила свои слова по-французски и, когда испанец воззрился на нее в немом удивлении, прибавила, издав звук, похожий на хихиканье: - Ты еще не понял? Это и станет тебе наказанием. И скрылась за дверями личных покоев наследника.
- Ты видела, как он смотрел на меня? – бушевала Шамсинур. – Никогда не прощу ему этого! Арифа откинула покрывало, и принцесса с возмущением увидела, что старая служанка откровенно улыбается. - Ты смеешь смеяться? – Набросилась на Арифу девушка. – Я вне себя – а она радуется! - Я радуюсь, моя принцесса, потому что вы наконец-то влюбились. - Да отсохнет твой язык! – вскричала Шамсинур. – Ни в кого я не влюбилась! Да я... Да я скорее выйду замуж за Селим-бея, чем еще раз посмотрю на этого жалкого раба! - Верно, верно, - усердно закивала головой Арифа, - жалкий раб этот, как его... Пепе, жалкий раб - и больше ничего. И что я в нем красивого только нашла? Наш Реис куда как краше! Зубы – что жемчужины, глаза как у газели, стан подобен кипарису, ноги стройные как две греческие колонны! – Она даже глаза закатила, восторгаясь расхваливаемым ею мужчиной. Шамсинур подозрительно смотрела на нее, но, казалось, восхищение старухи вполне искренне. - Вот только губы у него почему-то не удались, - вдруг добавила Арифа. – Иначе почему вы захотели поцеловать не его, а этого ничтожного невольника? - Не смей напоминать мне об этом! – крикнула принцесса, вспыхнув как мак. – Попробуй только еще хоть раз... - Успокойтесь, ваше высочество, – ласково сказала старуха. – Аллах свидетель – если б Хранитель Сокровищ вас поцеловал, я бы первая вам посоветовала отправить его на галеры. Взгляните на себя в это зеркало. - Она подвела Шамсинур к большому венецианскому зеркалу в простенке между окнами. - Разве вы похожи на девушку? Нисколько. Вы вылитый Мустафа! А как бы вы отнеслись к тому, что испанец поцеловал бы вашего брата? Да еще – в губы? Вам бы это пришлось по душе? - Нет. Конечно, нет! - выдохнула, немного смягчившись, дочь султана. - Ну вот видите. Мужчины не целуются с мужчинами – это очень нехорошо, это противоречит законам и Всевышнего, и человеческим! Это противоестественно, так же как любовь между братом и сестрой или матерью и сыном. Если б Хранитель Сокровищ вас поцеловал, - я бы решила, что он либо недостоин вашей любви, либо – что он чересчур проницателен. Его реакция была абсолютно правильной. Он видел в вас, моя красавица, не девушку, а юношу, и потому отверг вас. Ибо сей закон, сия заповедь одна и для мусульман, и для христиан. Да испанец лучше скорпиона бы облобызал, чем прикоснулся губами к губам Мустафы! Принцесса задумалась. Похоже, Арифа права. Потом сказала: - Я видела один раз отца... Он был с мальчиком. Лежал с ним на ковре и целовался. – Арифа помрачнела. – Значит, наш отец делал что-то... нехорошее? - Лучше вам это забыть, ваше высочество. Да и уверены ли вы, что видели именно это? - Уверена. – Она пристально посмотрела на старую служанку, но та отвела взгляд, съежилась, став еще меньше ростом. – Наш отец... он не навещает своих жен. Я всё думала – почему? Гарем покинут, женщины заброшены, месяцами сидят, не видя белого света. Тоскуют, скучают... Одна Забарджад, вдова моего старшего брата, может иногда развлечь меня, с остальными я как в болото попадаю, в трясину, которая затягивает. Выходит, - наш отец потому не ходит к своим женам, что ему нравятся мальчики? - Не знаю, - быстро, сухо ответила Арифа, - не знаю я ничего и не ведаю... Забыла совсем – надо мне по одному делу отлучиться. А вам пора на свою половину идти и Мустафе всё рассказывать. - Да, верно. Солнце уж к закату клонится, - согласилась Шамсинур, поняв, что ничего больше не вытянет из старухи. Слова мудрой Арифы, ее объяснение тому, что испанец отверг мнимого принца, залили как водою огонь ярости, вспыхнувший в душе девушки, целебным бальзамом пролились на нанесенную сердцу рану. «И все же... я добьюсь, чтобы он поцеловал меня! – Решила она, направляясь на половину своей «сестры». – Обязательно! И скоро!»
...Работорговцы с севера напали на деревню Нгумбы, когда ему было около десяти. Семнадцать следующих лет он провел в неволе, переходя от одного хозяина к другому, пока, наконец, благодаря гигантскому росту и мощному телосложению, не оказался в рядах «черных досок» на одном из кораблей тунисского флота. Многому научился Нгумба в домах своих многочисленных хозяев, понимал и мог объясниться и на испанском, и на греческом, и на итальянском. Был и опахальщиком, и носильщиком, и оружейником, и гребцом на галерах, работал помощником повара, научился даже основам массажа и кое-каким лекарским приёмам. А вот друзьями, при такой собачьей жизни, не обзавелся. Если к кому и тянулся чернокожий юноша, - так получалось, что продавали Нгумбу, и снова он оказывался один. В конце концов, он научился ни к кому не привязываться по-настоящему, - так было меньше боли при неизбежном расставании. «Для раба иметь друга – слишком большая роскошь», - говорил себе Нгумба. Но теперь, - теперь он был свободным человеком! Мог пойти куда угодно, не спрашивая позволения, заняться чем захочется самому, а не тем, что взбредет в голову самодуру-господину. И теперь у него появился друг. Настоящий. Доказавший, что для истинной дружбы не страшны ни угроза смерти, ни любые кары. Друга звали Хосе. Так он назвался Нгумбе. Не похоже, что это было настоящее имя, - но африканец не обиделся на недоверие к себе. Если ты только вчера был волен, как антилопа в саванне, - и вдруг стал рабом, ты не станешь открывать душу первому встречному. Нгумбе был нужен не только друг. Ему был нужен еще и наставник, человек, за которым можно было следовать и которому можно было подчиняться. Несмотря на свой возраст и печальный опыт многолетней неволи, чернокожий гигант во многом оставался все тем же мальчиком-дикарем, которого поймали работорговцы. Наивным, верящим в чудеса и множество своих африканских божков – вперемешку с верой в Аллаха, добродушным и доверчивым по натуре. К тому же, жизнь в рабстве приучила Нгумбу подчиняться и не научила самому принимать решения. Он привык зависеть от желаний и прихотей хозяев. И неожиданная свобода даже слегка напугала его, - он растерялся и не знал, куда деваться и что делать с нею. Поэтому Нгумба с радостью ухватился за предложение стать телохранителем принца. Это было дело, ему знакомое, простое и понятное. Потом он вызвался помогать Арифе ухаживать за раненым испанцем. Еще на галеоне этот человек поразил Нгумбу своей силой духа, гордостью и свободолюбием, и негр проникся к нему уважением, смешанным с верою в почти сверхъестественные способности, данные Хранителю Сокровищ, победителю самого Неуязвимого Реиса. Теперь же, когда Хосе спас Нгумбу от верной смерти, не побоявшись рискнуть собственной жизнью, - африканец готов был ради нового друга на всё и решил быть вечно предан ему, хотя многое в поведении испанца приводило чернокожего в недоумение и было абсолютно непонятно примитивному мозгу африканца. Вот и сейчас, - Хосе метался по комнате, как раненый тигр, со сверкающими глазами, а Нгумба смотрел на него - и никак не мог понять причины такой безудержной ярости. В руке испанца была шпага, возвращенная Селимом и принесенная во дворец слугой капудан-паши, - Хосе делал ею выпады, будто хотел пронзить невидимого врага, и цедил сквозь зубы проклятия. Нгумба уже знал, что произошло между испанцем и наследником, – Хосе ему все рассказал, - они уже неплохо понимали друг друга. Но почему это привело первого в такое бешенство? Ради спасения своей жизни Нгумба бы поцеловал принца куда угодно и сколько угодно раз. Что в этом такого, из-за чего можно было так рассвирепеть? А какую роскошную комнату сын султана дал испанцу! Тут тебе и ковры мягчайшие, и кровать под балдахином, - на ней пять «черных досок» бы поместилось. Нгумба, конечно, на такой постели спать ни за что не будет. Он где-нибудь на ковре в уголке прекрасно выспится... А ванна здесь какая, вся мрамором выложенная – с ума сойти! Но Хосе, похоже, всё это не нужно, - может, ему больше нравится спать под навесом среди других храпящих охранников, лежащих вповалку, а по утрам и вечерам умываться в общей лохани, вода в которой только первому подошедшему достается чистая, а последние, кто ею пользуется, напоминают бегемотов, возящихся в грязи? - Мерзкий мальчишка! – воскликнул Хосе, наконец, останавливаясь. – Блудливый щенок! «Это и станет мне наказанием»! – Он с отвращением обвел взглядом комнату. Губы его искривились, он, не удержавшись, полоснул крест-накрест лезвием по дорогому персидскому ковру на стене. Нгумба потер широкий плоский нос и сказал: - Говорят, что его отец, наш великий султан, любит мальчиков. Что он даже к своим женам не ходит. - Тогда все понятно, - зло усмехнулся испанец. – Но я ничего такого не замечал в нем до сегодняшнего дня. А ты? Нгумба пожал широченными плечами. - Я бы сказал, что он скорее тебя боится. Смотрел исподлобья, недоверчиво так... - И я это замечал. Недоверие, боязнь. Выходит, мы оба ошиблись. Но есть еще одна странность. – Он задумчиво нахмурился. – Мне показалось в какой-то момент... О, черт, конечно, это какое-то наваждение... – Он умолк. Нгумба терпеливо ждал продолжения. Хосе провел рукой по лбу, и африканцу почудилось, что друг немного растерян и смущен. – Принц... он точно – мальчишка? – наконец, закончил мысль испанец. Нгумба не понял сначала, выпучил глаза, осмысливая вопрос. Потом ответил: - Пока ты лежал тут в лихорадке, а я при старухе-лекарке находился и ей помогал за тобой ухаживать, в одну ночь принцу плохо стало. И мы поспешили к нему. В общем, я видел Мустафу раздетым. Он юноша, в этом нет сомнений. - Черт побери, - промолвил Хосе, смущенный еще больше. – Это все полгода воздержания. Вот и мерещится всякое. – Он заметил, что чернокожий опять его не понимает, добавил: - У меня слишком давно не было женщины. - А, - только и сказал Нгумба. У него-то за столько лет жизни было всего две женщины, да и то так давно, что вспоминалось это как сон. В шестнадцать он сошелся, когда был опахальщиком, со служанкой одного знатного вельможи. С ней познал первые радости плотской любви. А второй раз закончился для него и вовсе чуть не трагически. Его соблазнила жена купца, привлеченная статностью, ростом и силой молодого раба. Купец все узнал. Нгумба не ведал, что стало с женой его господина, а его самого едва не запороли до смерти, а затем отправили на галеры. Но жизнь в рабстве, как давно понял Нгумба, если и терпима, то одним, - о женщинах обычно и не вспоминаешь, потому что работаешь с рассвета до заката, а, когда вечером до своей подстилки добираешься, никакие похотливые мысли в голову уже не лезут. Он все же не выдержал, сказал то, что вертелось на языке: - Может, надо было тебе его поцеловать? Ты ему отказал – а он тебя, вместо наказания, во дворце поселил, чуть не в своих покоях. А если б ты согласился - глядишь, мальчишка дал бы тебе и свободу. Он к тебе благоволит, по всему видно. - Что?!! – мгновенно взъярился Хосе. – Что ты сказал?!! Чтобы я его поцеловал?.. – Он увидел, однако, что друг только непонимающе хлопает глазами, вспомнил, что Нгумба простой дикарь, и гнев его поутих. – Я никогда не пойду на это, - раздельно, по слогам, сказал он. – Стать любовником этого щенка?.. Лучше пытки, смерть. Что угодно! Нгумба снова почесал нос. - Пытки и смерть – это ведь не все, что может тебя ждать. А что, если принц велит сделать тебя евнухом? Хосе заметно побледнел. - Ты думаешь, такое возможно? – Голос его невольно дрогнул. - Почему нет? Гарем большой, евнухи всегда нужны. - Господь Всемогущий! – воскликнул испанец, бледнея еще больше. - Хочешь дружеский совет? Не будь таким строптивым. Хотя бы вид сделай, что принц тебе нравится. Будь с ним поласковее. Хосе передернуло. - Я не смогу, - хрипло пробормотал он. - Пересиль себя. Что делать? Ты в его власти. Хотя бы кланяйся пониже. Не задирай нос. Ведь если оттяпают – то не его, а кое-что другое. - Ты прав, - снова зашагав по комнате, сказал Хосе. – Лучше смирить гордыню. Может, мальчишка потому и глаз на меня положил, что я не такой, как все остальные рабы? Лучше прогнуть сильнее спину, чем остаться без... хм... головы. - Вот-вот, - от души радуясь, что смог дать своему такому умному другу путный совет, произнес Нгумба, - глядишь, его высочество и перестанет обращать на тебя внимание. Испанец положил на кровать шпагу, подошел к окну, скрестив руки на груди, посмотрел туда, где в чаше между холмов синел в надвигающихся сумерках тунисский залив. Африканец догадывался, о чем думает друг, - там, за морем, была родина Хосе. - Я должен вырваться отсюда, - сказал испанец. – Но как? Сегодня, рано утром, когда мы проезжали по дороге на охоту по городу, я узнал одного человека. Помнишь, мы видели рабов-христиан, которых вели в порт? Мой знакомый был там. Насколько я мог понять, он надсматривает за невольниками, как свободный человек. Он ехал верхом. Он тоже меня узнал и даже кивнул мне... Быть может, через него как-нибудь удалось бы бежать? - Вряд ли. Если даже он свободен, - а, значит, он принял ислам, - для побега нужны деньги, и немалые. Необходимы верные люди, нужен корабль, на котором можно уплыть. Где все это взять? - У меня есть ты, - это уже немало, - ответил испанец, и Нгумба почувствовал гордость от этих простых слов. Он поскреб затылок, стараясь помочь Хосе, придумать что-нибудь дельное. Не совсем же он тупой? Но, кроме того, что в сокровищнице султана богатств полным-полно, ничего умного в голову Нгумбе не пришло. А как проникнуть в сокровищницу? Её охраняет, как зеницу ока, множество стражников, и находится она, говорят, в подземелье за семью замками. Слышал он когда-то рассказ о волшебной шапке. Надел её – и можешь сквозь стены проходить. Вот если б найти ее – то можно было бы и в сокровищницу попробовать пробраться. Но стоит ли говорить Хосе о шапке? Кажется, не стоит. Не поверит ему друг, что есть на свете такая. Поэтому африканец сказал только: - Я не знаю, что нам делать, но последую за тобой, куда бы ты ни повел меня. Хосе подошел к негру, положил руку ему на плечо, слегка тряхнул, будто вливая в Нгумбу свои надежды, свое желание свободы: - Не печалься, друг! Мы достанем деньги и убежим. Мы обязательно что-нибудь придумаем!
24. Звеня украшениями, покачивая бедрами, грациозно ступая по мягким коврам босыми ухоженными, никогда не знавшими тесной обуви, ножками, на лодыжках которых покачивались в такт шагам золотые браслеты, не шла – плыла по переходам дворца красавица-Забарджад. Впереди шествовал евнух-негр (практически все служители гарема были чернокожими, - предосторожность, нелишняя потому, что при рождении ребенка у наложницы или жены султана сразу можно было определить, не от евнуха ли он. Иногда детородные функции у этих последних каким-то чудом сохранялись). Сзади, мелко семеня, поспевала старуха-служанка с лютней-гембри в руках. Час умащали наложницы тело Забарджад благовониями, маслами и ароматными притираниями, два часа провела она перед зеркалом, румянясь, насурьмляясь, подводя брови, глаза, нанося тени, примеряя драгоценности – ожерелья, браслеты, серьги, пояса. Вот только с выбором одежд не было у красавицы больших затруднений и богатства выбора – как вдова, одевалась она лишь в черное. Поэтому Забарджаж надела абайю – платье из черного шелка, с рукавами такой ширины, что нижние края их, если раскинуть руки в стороны, спускались ниже колен. Правда, по кайме подола и по круглому вороту абайи вышиты были изумрудами и жемчугом сложные узоры; но, после ярких платьев из тончайшего шифона, блестящего атласа, шуршащей парчи эта одежда казалась молодой красавице безумно угрюмой и безобразной, и чувствовала она себя в ней ворона вороной. На голову накинула Забарджад черный же газовый платок – гишуа, достаточно плотный, чтобы нельзя было разглядеть через него черты лица, но позволяющей его носительнице все видеть. Молодая женщина вздохнула, придерживая край платка холеными пальчиками с терракотового цвета – из-за окраски хной - острыми ноготками. Вот с этим как раз была проблема: красавица с глазами, напоминающими блеском и яркостью изумруды, пленившая старшего сына султана Шахназа – вопреки обычаю, жениху позволили полюбоваться невестой до свадьбы, - была страшно близорука. Даже сейчас Забарджаж с досадой повела полным плечом, вспомнив, как смеялся над нею муж в первую их ночь после свадьбы, когда подслеповатая новобрачная вместо полотенца для ног подала ему свой белый гишуа. Шахназ!.. Она снова вздохнула, уже громче. Почему Всевышний забрал его так рано, такого молодого, мужественного, красивого? С ним Забарджад познала сказочное блаженство; в постели пылкое желание ее мужа было подобно стремительному гепарду, выскакивающему из зарослей наперерез стаду газелей, а сила и мощь – все сметающему на своем пути несущемуся вперед носорогу. О Аллах, ну почему эта страсть, это желание не принесли своего плода, не подарили молодой вдове хотя бы частичку умершего супруга – ребенка?.. Но – их нет... Ни Шахназа, ни ребенка. И вместо статуса первой и единственной жены наследника красавица-Забарджад получила смешной титул принцессы-вдовы, отдаленные покои на женской половине дворца султана и всего восемь рабынь в услужение. Вернулась бы она к родителям – но не было их уже на свете, и приходилось ей влачить жалкое существование под кровлей дворца своего свекра. О Аллах, а ведь ей нет и двадцати! Она так молода, так прекрасна! Султану все равно, что с ней станет. Неужели так и зачахнут красы Забарджад, неужто никогда не узнать ей больше счастья любить и быть любимой?. Вот Селим-бей. Увидев его вблизи, молодая вдова едва не лишилась чувств, так был он хорош собою. Однажды, улучив удобную минуту, отбросив женскую стыдливость, даже приподняла вуаль, чтобы мог узреть великий Реис ее прекрасный подобный луне лик. Но красавец капудан-паша остался равнодушен к прелестям невестки султана. А все из-за чего? Вернее, как вскоре поняла Забарджад, - из-за кого? Из-за плоскогрудой, тощей как сушеная рыбина на базаре, Шамсинур! Как мог он польститься на эту девицу, у которой ни бедер нет, ни пышных форм, ни живота? Конечно, из-за того, чья она дочь, - лишь поэтому! Не одну подушку искусала Забарджад, лежа без сна в кровати и думая о Селиме. Не одна служанка получила увесистую пощечину, потому что госпожа была в плохом настроении, вспоминая чувственные губы и мускулистое тело командующего тунисским флотом – тело и губы, которые никогда не изведают ласк Забарджад и не ответят на ее страсть. В конце концов, оставила мысли о Реисе невестка султана. Шамсинур, сколько не проклинала ее про себя Забарджад, была жива и здорова; а осмелиться на крайние меры вдова Шахназа не решалась. Арифа мудра и глазаста; не дай Аллах оказаться заподозренной в том, что дочь султана отошла в мир иной не без помощи Забарджад! Поэтому молодая женщина начала поиски нового решения. И нашла его. Выход был прост и лежал на поверхности: принц Мустафа не женат и девственник, как знают все во дворце. Соблазнить юношу – что казалось делом несложным, - очаровать, околдовать, влюбить в себя без памяти... и женить на себе! И тогда Забарджад – вновь жена наследника султаната! Как жена старшего покойного брата и, значит, сестра наследного принца, Забарджад могла с соизволения Мустафы навещать его в его покоях, конечно, не оставаясь с ним наедине. Молодая вдова была равнодушна к музыке и стихам, - но, зная, как любит их наследник, она делала вид, что разделяет его увлечение, приносила музыкальные инструменты, просила Мустафу что-нибудь спеть или продекламировать. Садилась поближе, обволакивая юношу ароматом благовоний, иногда приподнимала край гишуа, зная, как чувственны ее дрожащие пухлые алые губки, как красивы изумрудные глаза, особенно когда они заволакиваются слезами, - последние Забарджад умело вызывала, изображая якобы обуревающие ее эмоции, вызванные голосом Мустафы и его стихами. Так проходила неделя за неделей; наследнику, кажется, полюбились эти приходы невестки, он с удовольствием пел и играл для нее. Но не более. Глупый мальчишка никак не мог уразуметь, что Забарджад нужно не только это. Она уж и служанку брала самую глухую и слепую, чтобы ничего не заподозрила, сажала в дальний темный угол, где та дремала мирно все время, пока вдова Шахназа гостила у принца; и улыбалась призывно. И садилась так, чтобы ножку показать, а порой и ложилась, опершись на локоть, принимая самые соблазнительные позы. Даже несколько раз прикоснулась к руке Мустафы грудью, будто невзначай. Но принц ничего не замечал. Не хотел заметить, быть может?.. Или – не мог, по причине своей болезни? С каждым визитом к Мустафе надежда Забарджад таяла. Но и отказаться от этих посещений наследника молодая вдова не хотела. Это было хоть какое-то развлечение в ее однообразной скучной жизни. К тому же, принц был щедр, в отличие от отца-скряги, и охотно шел навстречу желаниям своей прекрасной невестки, давая ей деньги на драгоценности и золото, которые Забарджад обожала. А однажды она присмотрела себе на мужской половине одного из рабов принца, высокого красавца-грека, и ей удалось сделать так, что он оказался в ее постели, - помогла старуха Арифа, знавшая во дворце все закоулки. Забарджад улыбнулась под своим покрывалом, вспомнив этого мужчину. Он был совсем неплох... Увы, их встречи продолжались недолго, грека перевели на половину султана; но он был не глуп, и вдова Шахназа не боялась, что он заикнется об их связи. Арифа, конечно, тоже не осмелится проболтаться. Забарджад же молчит о том, что к принцессе Шамсинур ходит мужчина... Да еще какой! Молодая женщина фыркнула, презрительно скривив губы. Раб. Старый. Плешивый. Седобородый. Благородная дочь тунисского султана могла бы найти себе любовника попривлекательнее. И как она, интересно, собирается обмануть Селим-бея в свою первую брачную ночь, которая уже не за Атласскими горами? Наверное, Арифа обещала помочь Шамсинур. Эта старая хитрая карга предана своей госпоже как собака. И наверняка уже придумала, как сделать так, чтобы Реис поверил в девственность юной жены. ...Итак, Забарджад направлялась на половину Мустафы. Но шла она сегодня туда, не чтобы продолжить соблазнение наследника. А чтобы увидеть того, о ком говорили во дворце уже все. Кого называли Хранителем Сокровищ. Голубоглазого леворукого кафира-испанца, победителя великого Селим-Реиса.
После того, как были выпиты две чашки ароматного чая с мятой и кедровыми орешками и выслушаны со всем вниманием две новые песни, придуманные Мустафой, Забарджад перешла к жалобам. Сначала посетовала на своих служанок, трое из которых едва сносны, а пятеро совсем невыносимы, - а ей, вдове самого наследного принца Шахназа, вообще положено не менее двадцати невольниц! – и с благодарностью приняла заверение Мустафы, что она получит еще шесть самых расторопных и сметливых служанок. Затем пожаловалась на недостаток украшений, на то, что ей нечего надеть. Ей уже стыдно появляться перед своим возлюбленным братом в таком виде, – словно она не знатная тунисская женщина, а какая-нибудь жалкая бедуинка из глубин Сахары. Принц немедленно распорядился выдать бедной сестре деньги на покупку новых украшений и тканей. Весьма довольная первой частью своего визита, Забарджад приступила ко второй. - Ах, дорогой брат, - грудным бархатистым голосом сказала она, томно откидываясь на подушки, - слышала я недавно о новом твоем рабе-телохранителе. Говорят, он победил в поединке самого Реиса. Мне хотелось бы взглянуть на него. - Странное желание, - проводя тонкими длинными пальцами по струнам гембри, произнес Мустафа. – Сговорились вы, что ли, с Шамсинур, что вас обеих так интересует этот невольник? – Он тут же пожалел о своих опрометчивых словах, отложил лютню и отошел к окну, отвернувшись от невестки. Забарджад же вспыхнула и прикусила губу, благодаря Всевышнего, что под вуалью наследник не видит ее лица. Опять Шамсинур!.. Выходит, эта девчонка уже пресытилась своим стариком, - и теперь зарится на испанца-кафира? Ну нет. Не бывать по её! Забарджад заполучит этого мужчину первая, - конечно, если он и впрямь окажется таким красавцем, как рассказывают во дворце. - Что же тут странного? – спросила она, стараясь не выдать голосом охватившей ее злости. – Тот, кто справился с Селим-беем и лишил его звания Неуязвимого, заслуживает, чтобы на него посмотреть. - Что ж. Вон он, тренирует во дворе охранников. Можешь подойти и взглянуть. – И Мустафа указал рукою из окна вниз. Забарджад скривилась: подойди и взгляни… Если б она могла хоть что-то увидеть с такого расстояния! - Я бы хотела, возлюбленный брат мой, чтобы ты повелел ему прийти сюда. И сразиться с кем-нибудь из воинов в твоих покоях. Прошу тебя, дорогой брат! - Ну хорошо, - довольно неохотно согласился принц, хлопнул в ладоши и отдал приказание вошедшему слуге, а затем снова уселся на подушки рядом с Забарджад. Через несколько минут вошли десять охранников наследника, - среди них был и испанец. Оружия при них не было; но впереди важно шествовал, положив руку на золотой эфес кривой сабли, Рашид-бей. Остановились в дверях, почтительно, низко поклонились, прижав руки к сердцу. Мустафа ответил благожелательным кивком, показал, чтоб они подошли ближе. Телохранители выстроились в один ряд, - все как на подбор, высокие, широкоплечие. Принц уже заметил, что со дня охоты, на которой была вместо него Шамсинур, новый невольник-испанец ведет себя по-другому - держится куда смиреннее, старательно опускает глаза, чтобы не встречаться взглядом со своим господином, низко кланяется. Исчезли раздражавшие Мустафу гордость и чуть ли не открытый вызов в осанке и взоре. Юноша был весьма доволен этой переменой. Не иначе, Шамсинур примерно наказала этого строптивца-раба; а, значит, опасения сына султана, что сестра могла увлечься испанцем, были ошибочны. А опасения были… Особенно не понравилось Мустафе, что Шамсинур поселила кафира в комнатах, примыкающих к покоям наследника. Но девушка убедила брата, что это необходимо, - Селим наверняка не простит неверному своего унизительного поражения и попробует покончить с ненавистным испанцем. А этого допустить нельзя. Ведь этот Хранитель Сокровищ такой искусный боец! Если он будет рядом с Мустафой, Шамсинур не придется опасаться за жизнь единственного любимого брата. …Забарджад, сильно прищурившись, разглядывала мужчин. Кто из них победитель Селима? А, кажется, вон тот, по левую руку от Рашид-бея. О Аллах, у него в самом деле голубые глаза, - просто чистая бирюза! А какая фигура, какие рост, стать! Тот грек не идет ни в какое сравнение с этим красавцем! Молодая женщина задрожала, когда ей показалось, что он кинул на нее быстрый взгляд, и нервно облизнула вдруг пересохшие губы. - Мы – я и наша сестра – желаем, чтобы вы продемонстрировали нам ваше умение, - промолвил принц и небрежно ткнул пальцем в пятерых. Среди них оказался испанец. Начальник охраны перевел для него слова наследника и прибавил громко: – Наградой тому, кто выйдет победителем, будет ночь с красивой наложницей! Глаза всех избранных принцем вспыхнули, – приз был очень соблазнительным. - Чем его высочество желает чтобы дрались? – спросил начальник охраны. - Палками. Нам не нужно моря крови, Рашид-бей, - сказал Мустафа, скривив губы. Тотчас принесли слегка заостренные бамбуковые палки, которые иногда использовались охранниками на тренировках, и выбранные принцем мужчины вооружились ими. Пространство залы, где находились Мустафа и Забарджад, вполне подходило для схватки пяти человек. Наследник подал знак рукою – и бой начался. В отличие от слишком чувствительного принца, Забарджад была бы совсем не против, если б охранники бились настоящими клинками. Впрочем, и вооруженные деревяшками, они были великолепны, и она следила за ними сверкающим взором, тяжело дыша от волнения. Воодушевленные обещанной наградой, воины не жалели ни сил, ни умения, ни своих товарищей, которые волею судьбы превратились в противников. Схватка была довольно короткой, но жестокой; первый боец покатился по полу, схватившись за живот, в который угодил заостренный наконечник палки. Второй получил такой удар по голове, что упал чуть ли не замертво. Остались трое – испанец и два араба. Последние, украдкой переглянувшись между собою, заключили молчаливый расчетливый союз. Они решили объединиться против неверного, дабы превосходящими силами справиться с чересчур искусным фехтовальщиком, а затем между собою решить исход поединка. Они сделали вид, что собираются напасть друг на друга; но затем атаковали испанца с двух сторон, внезапно и стремительно. Однако, кафир не был глупцом или растяпой, и им не удалось застать его врасплох. Он встретил это нападение бесстрашно, с обычным своим хладнокровием; и даже улыбка мелькнула на его губах, когда один из воинов бессовестно использовал против него тот хитрый неожиданный прием, которому испанец совсем недавно обучил его. Но даже вдвоем охранники не сумели справиться с новичком; он ткнул одного из них в горло, заставив захрипеть и упасть на колени, а другого ударил по руке так, что тот взвыл от боли и выпустил палку. - Победу одержал наш новый телохранитель, - объявил Мустафа, слегка морщась и показывая знаком, чтобы проигравшие, которые, кряхтя и охая, вставали на ноги, убирались из его покоев. Победитель поклонился принцу и Забарджад, и ей почудилось, что он вновь метнул на нее внимательный взгляд. Ах, если б она видела чуть лучше!.. Но пора было приступать к следующей части уже возникшего в голове вдовы плана. - Мне пора идти, дорогой брат, - сказала она, грациозно поднимаясь. – Ты ведь позволишь, чтобы твой телохранитель сопровождал меня до женской половины? - Если ты этого желаешь, сестра моя. Забарджад торжествующе улыбнулась под своим покрывалом. Всё идет как надо! Лишь бы голубоглазый кафир понял её... Двинулись в обратный путь: впереди по-прежнему вышагивал чернокожий евнух, затем – старуха-служанка, которой Забарджад предусмотрительно приказала идти перед собою; затем – сама принцесса-вдова; и, наконец, замыкал шествие испанец, видимо, весьма серьезно отнесшийся к своей обязанности, потому что он шел, положив руку на эфес своей шпаги. Молодая женщина пару раз оглянулась на него. Затем полутемный коридор кончился, и они вышли в одну из галерей, окаймлявшую прямоугольный залитый солнцем двор, напоминающий патио. Здесь Забарджад сначала приподняла, будто невзначай, подол своей абайи, открыв взору следовавшего за ней мужчины безупречно стройные лодыжки, на которых покачивались, звеня в такт легким шагам, золотые браслеты. Затем, на повороте, молодая вдова быстро откинула вуаль и вновь обернулась к кафиру, вложив в свой взгляд и улыбку целое море обещаний. Он даже не слишком удивился, увидев ее с открытым лицом. Улыбнулся в ответ, - у нее даже дыхание перехватило, таким он был красивым и высоким вблизи, - и глаза его вспыхнули, как у изголодавшегося зверя при виде желанной добычи. - Сегодня ночью, - шепнула она, - жди; за тобой придут... Он кивнул, и она заметила, отворачиваясь и накидывая гишуа, что испанец беззвучно шевелит губами, повторяя её слова, - возможно, понял не всё, и запоминает, чтобы потом спросить у кого-нибудь смысл сказанного ею. Больше она не оглядывалась. Это было небезопасно; да и слишком ее тянуло к нему, она ощущала на себе его жаркий взгляд, и дрожь пробегала по телу. Как будто он уже касался ее напрягшихся плеч, спины, ягодиц... Наконец, впереди показались решетчатые двери, ведущие на женскую половину дворца. Их сторожили двое громадного роста евнухов, вооруженных секирами и кривыми саблями. Далее охраннику Мустафы идти было нельзя. Он повернул назад, а Забарджад проследовала в свои покои. Сердце молодой женщины сладко трепетало при мысли, что совсем скоро прекрасный голубоглазый кафир окажется в ее постели… И для этого остался один, последний, ход: Забарджад надо было уговорить Арифу привести к ней ночью испанца. …Однако, это оказалось не так просто, как в случае с греком. Старуха никак не хотела понять, чего желает от нее вдова Шахназа. Глядела недоуменно своими по-детски ясными синими глазами, дергая длинный седой волос, росший на подбородке. Суеверная Забарджад сделала потихоньку от старухи предохраняющий от злых чар знак. Об этом волосе ходили по гарему слухи, что он обладает волшебной силой, и что, если Арифа выдергивает его и загадывает желание, - оно непременно сбывается, и что верная служанка принцессы Шамсинур даже, таким образом, может заколдовать человека, превратить его в кого угодно. Пришлось объяснять всё прямо и откровенно. Сказать, что с испанцем Забарджад говорила, и что он согласен. Посулить красивый браслет в подарок, - Арифа была падка на золото. Но старую служанку это не обрадовало. Забарджад показалось, что сморщенное лицо Арифы стало озабоченным, старуха прикрыла глаза пергаментными, лишенными ресниц, веками, зажевала тонкими губами, как бы раздумывая. Не иначе верная наперсница дочери султана уже знает, что ее госпожа положила глаз на красавца-испанца! При мысли об этом Забарджад окатила волна жгучей ревности. Не в силах сдержаться, вдова намекнула Арифе на старика, который навещал Шамсинур, на то, что, если об этом узнает отец принцессы или ее жених, Селим-бей… Она не продолжила, остановилась, не решаясь зайти дальше. И это подействовало. Старуха обещала помочь. Правда, сказала, что это будет куда сложнее, чем раньше: охрана гарема усилена, риск огромный. Забарджад пришлось к браслету добавить пару серег. Арифа повеселела, серьги тут же вставила в уши. «Ну кого эта старая хитрая шакалиха соблазнить собирается?» - с раздражением думала вдова Шахназа, глядя, как та вертится перед зеркалом, словно юная кокетка в день свадьбы. Но эти минуты досады стоили конечного результата. Арифа обещала в полночь привести испанца в спальню Забарджад; только, - сказала напоследок, - придется пойти на хитрость, чтобы всё прошло как надо. Но счастливая вдова уже почти не слушала старуху, кивала, на всё согласная, вся в грезах о грядущей ночи и ждущем блаженстве…
25. Сидя на толстом мягком ковре и горстями забрасывая в рот сладкие финики, Нгумба слушал своего друга Хосе, который рассказывал о том, как тунисская принцесса почти открыто обещала ему свою любовь. - Она велела мне ждать. За мной придут, - и отведут к ней. Голубые глаза Хосе так и сверкали. Он быстро ходил по комнате, поглаживая эфес своей шпаги длинными пальцами. - И ты пойдешь? – спросил Нгумба. - Конечно. – Хосе остановился, бросил быстрый взгляд на африканца, и тому почудилось, что друг немного смущен. - Ну да. У меня есть невеста, - как бы оправдываясь, сказал Хосе. Нгумба знал об этом, - когда он помогал Арифе ухаживать за раненым, в одну из ночей, когда бывший «черная доска» был один у постели испанца, тот в бреду несколько раз упомянул имя Брижитт. А, когда началась дружба между Хосе и Нгумбой, испанец признался, что Брижитт – его суженая, что они помолвлены. – Но, видишь ли... Во-первых, я не видел её уже несколько лет. Если б не медальон, который она мне подарила перед моим отъездом, - даже лицо бы её, может, не вспомнил. Во-вторых, мы пока еще не женаты. – Нгумба только кивал. Он не очень понимал, зачем Хосе ему это рассказывает. – А в-третьих... В-третьих, эта сестра принца вся увешана золотом. Нгумба вытаращил глаза, пытаясь все это осмыслить. Но доводы Хосе не складывались в его курчавой голове. - Понимаешь? – спросил испанец. Негр недоумевающе пожал могучими плечами. Хосе подошел, наклонился над ним, шепнул почти в ухо: - Золото, дружище! Золото, которое может нам пригодиться. Оно есть у этой женщины. У нее его много! Нгумба повращал белками глаз, будто это могло помочь мыслительному процессу. - Ты хочешь... попросить у нее золото? – наконец, решился он на вопрос. - «Попросить»! – усмехнулся Хосе. – Не думаю, что она так легко расстанется со своими побрякушками. Даже если очень постараться доставить ей удовольствие. Но, когда она заснет, - можно поискать драгоценности в ее комнатах, найти и взять. - За воровство руки отрубают, а, если у своих господ украл, - кожу с живого сдирают или опускают в кипящее масло. – Резонно заметил Нгумба. - Думаю, это наш единственный шанс. Вряд ли меня будут обыскивать перед тем, как я уйду от принцессы. А, обнаружив кражу, она не посмеет указать на меня - своего тайного любовника. Нгумба понял. Восхищенно взглянул на друга. До чего же Хосе умен! Ведь и правда, - побоится сестра Мустафы выдать испанца, ведь это и ей самой смертный приговор! - Всего несколько золотых украшений, - говорил между тем Хосе, вновь начиная мерять шагами комнату, - и мы можем приступать к своему плану. Ты не раб, ты свободен, можешь, если не на дежурстве, выходить в город. Свяжешься с тем человеком, о котором я тебе рассказывал. И попробуем через него найти способ бежать из Туниса. Нгумба кивнул. Он на все согласен, лишь бы помочь Хосе! А друг задумался, слегка нахмурил лоб, спросил неожиданно: - У наследника одна родная сестра? - Одна, Аллах свидетель. Они, я слыхал, в один день и час родились. - А, - только и произнес испанец, почему-то мрачнея, прикусив губу. Потом добавил: - Она совсем не похожа на принца. Выглядит немного старше. Но красавица! Глаза яркие, зеленые, я таких не видел никогда. – И снова зашагал туда-сюда. - Финики вкусные, - вдруг ослепительно улыбнулся ему негр. – Садись, покушай, а то я один всё съем. Они тебе нынче очень полезны будут. Хосе недоуменно воззрился на него: - Почему? - Чтоб принцессу довольной сделать, одно из лучших средств. – Чернокожий выразительно поднял вверх палец. - После горсти фиников можно всю ночь женщину любить и не утомиться. - Ты пробовал? - Нет, не довелось, - вздохнул африканец. – Но так многие говорят. Хосе расхохотался, уселся по-турецки рядом с Нгумбой и начал, всё смеясь, есть предложенное лакомство.
...Уже вечерело, когда Нгумбу вдруг вызвали к Рашид-бею. Начальник охраны был не один и, едва африканец вошел в комнату, удалился, оставив чернокожего наедине с закутанной в покрывало маленького роста женщиной, в которой Нгумба тотчас признал лекарку, врачевавшую Хосе. - Ну что, юноша, - начала она без особых предисловий, - раненый наш на ноги поднялся? - Да, госпожа. – Нгумба говорил со старухой уважительно, чувствовал – непростого она звания. – Он встал. Он уже совсем здоров. Старуха неопределенно хмыкнула, как показалось чернокожему, внимательно разглядывая его. - Здоров... Встал... Это хорошо. Вот только сегодня у него встало не то, что нужно. – Она сделала настолько выразительный знак рукой, что даже недогадливый Нгумба сразу ее понял. – Не в тот курятник орел наш черный залететь собрался. Как бы ему там голову прекрасную набок не свернули. Эта старая хитрая кобра что-то знает! Но, в любом случае, Нгумба будет молчать. Не выдаст друга ни за что на свете! И он постарался изобразить на лице полное недоумение. Только лекарку это не обмануло. - Да ты губы-то не выпячивай и глаза не таращь, будто на термитник голым задом сел,- произнесла она со скрипучим смешком. - Мне ведомо, что одна женщина сделала твоему другу предложение. И он согласился. Сегодня в полночь его должны к ней отвести. - Ничего такого я не знаю. – Выдавил из себя негр. – Ни о каких женщинах. Лекарка повелительно взмахнула рукой: молчи, мол. Продолжала: - Нельзя ему туда идти. Ни в коем случае. – Она извлекла из-под покрывала флакончик, протянула Нгумбе. – Вот. Это для него. - Тот отшатнулся, даже руки за спину спрятал. Отравить Хосе?.. Да он скорее позволит себя живьем в землю закопать! - Не бойся. Это просто чтоб он уснул. Несколько капель в какое-нибудь питье – и он до утра проспит крепким сном. – Поняв его движение, сказала старуха. – Не желаю я зла красавцу-испанцу. Если б желала – он бы с постели, еще когда я его лечила, не поднялся. Аллах свидетель. Африканец вынужден был согласиться про себя, что она права. Но смотрел недоверчиво и пузырек не брал. - Ты ему жизнь спасешь, коли по-моему сделаешь, - продолжала старуха. – Видение мне было – если он к этой женщине пойдет, смерть его ждет неминучая. Нгумба начинал верить ей. Что она не простая лекарка – это ясно. Шаманка, раз видения у нее бывают. Таких почитать и уважать надо. И беспрекословно повиноваться. Поэтому он протянул огромную светло-коричневую ладонь, и старуха положила на нее флакончик. - Как он заснет, - придешь сюда ко мне. Это полдела только, а вторую половину позже обговорим...
Как хорошо, что Мустафа прислал Забарджад шесть новых рабынь-служанок! Всем нашлось дело, и старым, и новым, весь вечер прошел в хлопотах и приготовлениях. Молодой вдове хотелось сразить красавца-кафира наповал, и для достижения этой цели она не щадила ни одну их своих прислужниц. То и дело слышались шлепки – это Забарджад отвешивала не слишком проворным служанкам подзатыльники. Впрочем, делала это почти беззлобно, и к концу вечера, уже полностью одетая, причесанная и надушенная, отсылая всех рабынь, даже расщедрилась, подарила трем наиболее расторопным девушкам по динару. Какое счастье, что она могла выбрать, наконец, не чёрное платье! Забарджад одела бирюзовую абайю, обильно расшитую золотом. А серьги, ожерелье, перстень – все эти украшения на красавице-вдове были с изумрудами. Ведь и имя Забарджад означает «изумруд», и молодая женщина считала, что этот камень приносит ей удачу и счастье. Сегодня-то точно принесёт! Скоро, совсем скоро Арифа приведет к ней голубоглазого испанца! Сладкая истома охватила тело, когда представила себе вдова его прекрасное лицо и великолепную фигуру. Сказочное блаженство ждет Забарджад; и, коли так угодно будет Всевышнему, никто, никто не помешает этому! Чем ближе была полночь, тем в большее возбуждение приходила красавица. Места себе не находила, бродила по спальне, по которой витал аромат благовоний – Забарджад сама смешала в нужных пропорциях капли драгоценного цветка иланг-иланга, сандала, розы и муската и, добавив полученное масло в бронзовую курительницу, зажгла ее. А на одеяла и подушки брызнула сосновым маслом, - Шахназу этот запах всегда очень нравился, делал покойного мужа сильным и неутомимым. Расставила везде светильники, зажгла: хотелось всю ночь любоваться красавцем-кафиром. Наконец, когда ожидание стало совершенно невыносимым, и мочки ушей заболели от того, что Забарджад без конца нервно дергала длинные, чуть не до шеи, серьги, - в дверь постучали, негромко, но явственно. Молодая вдова так и бросилась к двери, распахнула ее... На пороге стояли две закутанные в покрывала женщины – одна очень маленькая, другая - очень высокая. Они!.. Маленькая взяла за руку высокую - та неуклюже сделала несколько шагов, - ввела в комнату Забарджад. Вдова быстро задвинула засов, перевела дух: о Аллах всемогущий, помог, обошлось! Арифа откинула покрывало, и Забарджад увидела, что лицо у служанки напряженное. -Еле пробрались, - скрипуче сказала старуха, - на каждом шагу стража, везде опасность... – И тут же набросилась на вдову: - Зачем столько ламп зажжено, принцесса? Не дай Аллах, кто-нибудь свет заметит! Забарджад кинулась тушить огонь, оставила пару светильников у кровати. Высокая фигура так и стояла закутанная, переминалась с ноги на ногу под своим плотным покрывалом, явно чувствуя себя неудобно в женском облачении. Молодая вдова устремила на нее горящий нетерпеливый взор. Арифа заметила его, понимающе хмыкнула: - Сейчас, сейчас! Вот он, ваш испанец, привела во всей красе! – Она резким жестом стянула покрывало со своего спутника... И Забарджад отшатнулась назад, потеряв на какое-то мгновение дар речи, только раскрывала как рыба беззвучно рот и хлопала изумленно вытаращенными глазами. Словно не замечая ее реакции, Арифа слегка подтолкнула к ней приведенного мужчину, почти пропела: - Ах, как хорош, ну чисто испанский гранд! Да что гранд - просто принц заморский! Ему бы корону на голову да мантию на плечи – короли всего мира позавидовали бы! Забарджад, наконец, обрела дар речи, с шипением выдохнула из груди воздух, а с ним следующее: - Ты кого привела, старая паучиха? Кто это такой, шайтан тебя возьми? - Как кто? – изумленно спросила Арифа, переводя взгляд с «принца» на молодую вдову и обратно. – Испанец ваш голубоглазенький. - Ты, помесь шакалихи и ехидны! Какой же это испанец? Ты что, ослепла или из ума совсем выжила?.. Это же африканец! - Да быть не может! – Всплеснула руками старуха, вглядываясь в лицо приведенного. – Где же вы чернокожего увидали, моя принцесса? И кожа светлая, и глазки голубые. Видно, света здесь мало. Или переволновались вы, дожидаючись... Забарджад так ногами и затопала: - Переволновалась, значит?.. Ах ты, Иблисово семя, зловонный помёт гиены! Вместо испанца мне задумала чернокожего подсунуть? Да я тебя на кол велю посадить! Живой в землю зарыть!.. Арифа вдруг как будто что-то сообразила, опять руками замахала, запричитала: - Ай-яй-яй, несчастная я, голова моя седая неразумная... Принцесса, это ж всё волшебство моё! Перестаралась я с вашим красавчиком, Всевышний в том свидетель! -Ты это о чем? - Чтоб никто ничего не заподозрил, чары я на любезного вашего навела. Только я теперь его в истинном виде могу узреть, больше никто. А для всех я его чернокожим сделала. Всё чтобы привести его к вам! Ведь евнухи почитай все негры, а, если б и заподозрил его кто, он бы одежду скинул – да в темноте и улизнул незаметно. Но, видать, волос мой слишком длинным был, вот и колдовство сильнее, чем нужно, оказалось! И теперь красавчик ваш, только Аллах ведает когда, обратно превратится! - Ты что же, хочешь сказать, что это – испанец? – недоверчиво спросила Забарджад, щурясь и поднося ближе к лицу невозмутимо стоявшего всё это время мужчины одну из ламп. – Это... он? - Он, кому ж и быть как не ему? Рост его, стать его, одежда его – видите, кафтан телохранителя... Да и шпага его на боку! - Одежда, шпага – это да... – Всё не верила вдова. – А вот ростом тот вроде поменьше был, да и в плечах поуже... - Вы ж его вблизи не видели, разве не так? Вот и показалось, верно, что он не такой рослый да плечистый. Да неужто вы и этим недовольны, что он так сложён? Быть того не может! Сама на него гляжу – и слюнки даже у меня, старой, текут, бородой пророка клянусь! Ведь это же принц, настоящий принц! А что заколдованный он – так это не беда, может, за ночь пройдёт. И к утру он белым да голубоглазым снова станет! – Она ходила вокруг «испанца», нахваливая его, поглаживая, как барышник продаваемого жеребца. Молодая женщина и не верила ей – и верила. Какая выгода старухе лгать? Что она, Забарджад, у Шамсинур перехватила испанца, - так он же не невинная девушка, кто узнает, что он раньше в постели у вдовы Шахназа побывал? И заплачено Арифе более чем достаточно, - не будет старая алчная кобра, да ещё в таком важном деле, шельмовать, будто игрок в кости на базаре. - Снова станет голубоглазым, говоришь?.. – задумчиво протянула она. - Ой, не буду врать, может, и до утра такой останется... А, может, и через часик побелеет. Тут «испанец» издал какой-то непонятный, сдавленный звук, похожий на стон. Арифа сразу подскочила, спросила у него что-то, он ответил тихо на непонятном вдове языке. - Что он говорит? – заинтересовалась Забарджад. - Красотой вашей несказанной восхищается. Сказал – не могу больше, обнять хочу, к груди прижать. Сил, говорит, нет больше ждать. Забарджад почувствовала, как запылало лицо. Как давно не слышала она таких слов! Сомнения ее испарились, когда чернокожий молча скинул кафтан и, белозубо улыбаясь, протянул к ней руки, мощные, длинные; в свете ламп мускулы вздувались и перекатывались под эбеновой кожей, будто волны. Как он силен! Как могуч! И как пахнет от него приятно, что-то до того мужественное, влекущее... Она со вздохом шагнула вперед, оказавшись в его объятиях. И последнее, что успела произнести, прежде чем уста ее слились с устами заколдованного испанца, было обращение к Арифе: - Ступай в соседнюю комнату... Позову... Но, если он окажется нехорош, - вернёшь мне всё моё золото...
- Просыпайся! Просыпайся же, Хосе! – расталкивал друга Нгумба. – Чтоб носорог тебя забодал, разве можно так крепко спать?.. Хосе только бормотал что-то, отмахиваясь от Нгумбы как от надоедливой мухи. Но вдруг подскочил на постели, - и чернокожий и моргнуть не успел, как его горло укололо острое лезвие обнаженной шпаги, выхваченной из-под подушки. Несколько секунд Хосе смотрел на Нгумбу недоумевающим застывшим взглядом, как человек еще до конца не проснувшийся и находящийся во власти своего сновидения; затем опустил клинок и пробормотал: - Это ты?.. Прости, я думал, что еще сплю. Нгумба потер шею: - Да я не в обиде. Хорошо, когда воин не расстается с оружием и всегда наготове. Испанец растерянно посмотрел в окно комнаты, в которое вливались яркие солнечные лучи: - Разве уже утро? - Он взъерошил волосы, потряс головой: - Голова что-то тяжелая... Не пойму почему. - Уже полдень. – Мудро предпочтя проигнорировать вторую часть фразы друга, произнес Нгумба. - И скоро нам заступать на пост. Сегодня мы вдвоем охраняем двери в личные покои наследника. Это большая честь для нас, сказал Рашид-бей. - А, - только и ответил на это Хосе, вскочил одним гибким движением сильного хищника и, босой и нагой, направился в ванную комнату. В глубокую и широкую чашу мраморной ванны, больше похожей на бассейн, прислужники уже натаскали свежей прохладной воды. Хосе не стал спускаться по ступеням; взмахнул руками и прыгнул, почти без брызг, вниз головой с того края, где была наибольшая глубина. Долго не показывался над водой, потом вынырнул и перевернулся на спину, блаженно раскинув конечности. Но вдруг забарахтался, будто начал тонуть, быстро подплыл к краю бассейна, позвал Нгумбу. - А как же мое свидание с принцессой? – спросил он, когда африканец подошел, подтягиваясь на руках и садясь на край ванны. – Черт возьми, я совсем забыл о нем! Выходит, оно не состоялось? Нгумба взял свежее пестрое полотенце, лежащее на низком столике, бросил другу. - Не беспокойся. Состоялось. Я ходил вместо тебя. - Ты?.. Чернокожий, пока Хосе вытирался, рассказал, как пришла около полуночи посланная от принцессы, как они безуспешно пытались вместе разбудить испанца, спавшего мертвецким сном, и как потом раздосадованная служанка велела идти вместе с нею ему, Нгумбе. Эта часть рассказа, бывшая ложью, нелегко далась африканцу. Он боялся запутаться в тенетах собственного вранья, но Хосе ничего не заметил, возможно, потому, что бывший «черная доска» и раньше не отличался красноречием. Зато дальше повествование пошло легче, потому что Арифа позволила негру рассказать другу все как было о прошедшем тайном свидании. Хосе от души хохотал, когда Нгумба живописал, как старуха обманула принцессу. - Святители небесные, неужели эта девица так глупа?.. - смеялся испанец. – Вот и пленяйся после этого подобными красавицами! Но, господи милосердный, все равно, как она была хороша! Право, как же я проспал такое свидание?.. Никогда раньше со мной такого не было! – Он снова потряс головой, прибавил разочарованно: - А сегодня, как на зло, будем целый день стоять у дверей, как какие-нибудь языческие идолы. От такого стояния только мысли всякие лишние на ум приходят, а они мне совсем не нужны. Мне бы лучше изнурительную тренировку, долгий бой, да такой, чтоб после него только и мечтать добраться до постели, рухнуть на нее и заснуть. Он взглянул на слушавшего его с удивлением Нгумбу, улыбнулся: - Тебе повезло, дружище! Ты утолил голод своего тела. А я остался без еды. - А, вот ты о чем! – тоже заулыбался чернокожий. – Не расстраивайся, Хосе! Рашид-бей сказал, что сегодня ночью ты получишь то, что он обещал вчера за победу в бою в покоях наследника – рабыню. Хосе оживился: - Неужели? Что ж, великолепная новость! Надеюсь, она будет симпатичная. - Я слышал от охранников, что некрасивых Рашид-бей не выбирает. Девушки все очень юные и хорошенькие, прекрасно танцуют, даже делают массаж... Глаза испанца так и засверкали от предвкушения; но вдруг он нахмурился и перебил негра, спросив: - Нгумба, а как же наше дело? Ты вспомнил о нем, когда был в опочивальне принцессы? - Пойдем, - торжественно ответил африканец, и они вернулись в спальню. Нгумба подошел к стоявшей в нише у стены большой статуе из серебра, изображавшей схватку двух тигров, осторожно засунул два пальца в пасть одному из зверей и извлек оттуда несколько драгоценностей. - Это из ее шкатулки, - немного смущенно – ему никогда еще не приходилось воровать – сказал чернокожий. – На девушке были украшения с изумрудами, но мне стало жалко её, кажется, она очень ими дорожит. Поэтому, когда она крепко заснула, я встал, нашел ящичек с драгоценностями и взял это. С самого дна, чтобы она не сразу спохватилась. – Он гордо посмотрел на друга – вот гляди, и я не такой уж глупый! Но тут же, уже огорченно, добавил: - Не знаю, насколько они ценны и сколько за них дадут... Они подошли к окну, и Хосе начал рассматривать украшения. Лицо его просияло. - Это великолепные и редкие вещи. Бриллианты чистой воды, крупные сапфиры и рубины. Уверен, всё это будет стоить очень дорого. Дружище, ты молодчина! И какая смекалка! Не взял то, что было сверху... Это должно нам помочь! - Я очень рад, - только и сказал Нгумба. Хосе похлопал его по плечу. Потом слегка пригнул голову Нгумбы и заговорил тихо, почти шепотом: - Сегодня вечером, после того, как нас сменят, тебе надо отпроситься у Рашид-бея и сходить в порт. Рабов-христиан как раз в это время погонят в тюрьму, и, возможно, ты увидишь моего приятеля, о котором я тебе рассказывал. Его ни с кем не спутаешь, у него рыжие волосы и борода и шрам через левый глаз. Скажешь, что ты от меня... То есть, от дона Эстебана де Вийяр дель Агила. Запомнишь? – Нгумба кивнул, пошевелил толстыми губами, повторяя имя. – Скажешь этому человеку, что я нахожусь в охране наследника. Что у меня есть план побега, и довольно простой, но мне необходим корабль и люди, умеющие им управлять. Быстрый, очень быстрый корабль, и надежные умелые моряки. Мой приятель наверняка заметит, что на это нужно много денег. И ты дашь ему эти драгоценности. - Все? – Нгумбе явно не хотелось расставаться с трофеем, доставшимся с риском для жизни, - но, Аллах и все существующие боги, так приятно! Испанец сказал твердо: - Все. Для нас с тобой это не понадобится. Нас выпустят из дворца и так, да еще, быть может, - он усмехнулся, - с пышной свитой, с почетом проводят в порт. Лишь бы нам было на чем уплыть из Туниса! Нгумба с уважением посмотрел на решительное, энергичное лицо друга - какой же он все-таки умный! Нет, надо делать всё, что велит Хосе. Подчиняться, не задавая лишних вопросов. Он кивнул, потом спрятал драгоценности в тайник, и друзья начали надевать парадную форму, собираясь заступать на свой почетный пост. ...Вскоре они, в полном соответствии с традицией: в одной руке – меч наголо, в другой – длинное копьё - уже стояли по обе стороны роскошных обитых кованым серебром двухстворчатых дверей, ведущих в личные покои наследного принца. Прошло не более получаса – и к Мустафе был призван Рашид-бей; а вскоре двери распахнулись, и сын султана вышел в сопровождении начальника охраны. Оба стража вытянулись в струнку, отдали наследнику честь, прижав к груди обнаженные клинки, отставив со стуком копья; но юноша, занятый разговором с Рашид-беем, не обратил на них никакого внимания. - Мы идем всего лишь к своей сестре, - негромко говорил он. Лицо у него было очень бледное, он хрипло, быстро дышал. – Нам не нужна охрана. Если вы так настаиваете, - вы можете сопровождать нас. Рашид-бей что-то тихо ответил, Нгумба расслышал слово «носилки», но принц взмахнул рукой, повелевая приближенному замолчать, и двинулся вперед, бесшумно ступая по ковру, который был расстелен по всему коридору. Сделав шагов десять, вдруг закашлялся, схватившись рукой за грудь, пошатнулся, и Рашид-бей поддержал его. Затем они скрылись в полутьме коридора. Испанец и Нгумба переглянулись и одновременно приняли расслабленные позы. Во дворце стояла жара, оба взмокли в своих плотных одеждах, поверх которых были к тому же стальные доспехи. Из-под шлемов, украшенных перьями цапли, по лицам тек пот. Хосе не выдержал, снял свой шлем и повесил на острие копья, которое затем отставил в сторону, вложил в ножны шпагу. Нгумба укоризненно покачал головой. Ой, и попадет же другу, если кто увидит его на столь важном посту в таком виде! А Хосе и дела не было до этого. Он беспечно, даже тихо насвистывая, скрестил на груди руки, прислонился к стене. - Он совсем мальчишка, и такой... беззащитный, - вдруг ни с того ни с сего произнес он. – Слабый, тоненький. Кажется – ткнешь пальцем, и упадет как сухая былинка. Даже жаль... Он не докончил свою мысль, замолчал, посерьезнев, задумавшись о чем-то. - Ты о его высочестве? - Да. - Я заметил, кстати, – он на тебя и не смотрит почти, - сказал Нгумба, почесывая мокрый лоб. – Ты его больше не интересуешь. - Да, я тоже заметил, – согласился Хосе, вновь повеселев. Африканец шумно вздохнул, тяжело, как буйвол, переступил с ноги на ногу, с завистью поглядывая на друга, но не решаясь снять шлем. Внезапно ему пришло в голову, что ведь и Хосе есть в чем ему позавидовать, и негр начал рассказывать про прекрасную принцессу и проведенную с ней ночь. Этот весьма незатейливый, но полный весьма откровенных подробностей рассказ, к удовольствию Нгумбы, подействовал. Хосе напрягся, и уже через несколько минут начал умолять друга прекратить. - Перестань! Не трави душу! Иначе я не доживу до ночи... Ведь нашел тему для разговора! Лучше мух на дверях бей!.. – А потом прибавил: - Вот уж не думал, что в гареме самого султана такое творится. Любой европейский бордель по сравнению со здешним дворцом – просто монашеская обитель! Время для изнывающих от безделья и жары стражников тянулось невыносимо медленно. И вдруг из полутьмы коридора показался принц. Он был один, и шел очень быстрым шагом, почти бежал, к своим покоям, - но ковер заглушал звуки, и наследник двигался почти неслышно. Нгумба вытянулся. Хосе схватил копье, хотел надеть шлем, но тот вдруг соскользнул с наконечника и покатился прямо к ногам Мустафы. Нгумба внутренне вздрогнул: ну вот, дождались! Сейчас будет другу головомойка! Опасения чернокожего подтвердились. Принц приближался, и оба охранника увидели, что он в бешенстве. Рот искривлен, щеки горят, глаза светятся желтым цветом, как у разъяренного тигра, чалмы на голове нет, и волосы растрепаны. Мустафа с размаху пнул ногой шлем, и тот подскочил и со звоном ударился о стену. Нгумба и Хосе переглянулись. Наследник совсем не походил на того бледного чахлого юношу, который так недавно вышел из своих покоев. Вообще был не похож на себя. И что могло так разгневать его?.. Принц был уже в двух шагах. Стражи приветствовали его как положено, распахнули перед ним тяжелые двери. Он бросил тяжелый, исподлобья, взгляд на испанца и процедил сквозь зубы: - За мной. Друзья снова переглянулись. Относилось ли приказание наследника к одному Хосе, или оно касалось обоих телохранителей? Испанец пожал плечами, отставил копье, отстегнул пояс со шпагой, - входить в личные покои сына султана с оружием было нельзя. Передал всё Нгумбе и шагнул за принцем. Но тут Нгумба вдруг сообразил, чем так разъярен Мустафа. Сестра принца! Она обнаружила похищение своих украшений и пожаловалась брату. Это казалось невозможным, - ведь тем самым принцесса признавалась в своем свидании с охранником, - но эта девушка, как сказал Хосе, так глупа... И, возможно, сгоряча всё выложила брату, не подумав о последствиях. В общем, как-то – или чуть проще - подумалось Нгумбе, и ему стало ясно, что спасти испанца от бешенства наследника может только он. Он бросил у дверей оружие - и свое, и Хосе, - и поспешил на помощь другу...
26. Тем утром в покои к принцессе Шамсинур явился сам владыка Туниса, ее отец. Разговор пошёл о свадьбе и подготовке к ней. Для Шамсинур, все мысли которой были отнюдь не о женихе и скором браке, это было нелегкое испытание. Девушке пришлось изо всех сил делать вид, что всё, что говорит отец, ей очень интересно, что она очень рада и довольна предстоящим событиям, столь важным в ее жизни. На самом же деле ей хотелось заткнуть уши, завизжать и затопать ногами. Всё внутри клокотало от невозможности выплеснуть свои чувства, высказаться откровенно, распахнуть душу. Как на зло, и Арифы рядом не было, чтоб поддержать свою госпожу если не ласковым прикосновением, так хоть ободряющим взглядом. Старуха отсутствовала всю ночь, сказали Шамсинур служанки, и к утру так и не вернулась. Девушка надеялась, что верная Арифа занимается устройством и подготовкой побега. Иначе – зачем пропадать невесть где так надолго? Когда султан, наконец, ушел, Шамсинур заплакала – скорее, от злости и бессилия, нежели от горя. Краска с подведенных глаз размазалась безобразными пятнами по лицу принцессы, пришлось всё смывать. Затем дочь султана, выгнав всех прислужниц, заметалась по комнатам, кусая кончики пальцев, чтоб не закричать. Боже правый, если с побегом ничего не выйдет, - что тогда ей делать?.. Остановилась, провела рукою по бурно вздымающейся груди. Там, под платьем, было спрятано то, из-за чего брак с Селимом был невозможен. Из-за чего она не могла оставаться в Тунисе, из-за чего вынуждена была бежать на чужбину... «Но этим я спасла Мустафу! – напомнила себе девушка. – Значит, такова была воля неба». В это время и пришел брат. Шамсинур пришлось притвориться, что она ему очень рада. Но вид принца сразу заставил ее всполошиться. У Мустафы снова была сильная одышка, болело сердце. Нужна была Арифа, а ее по-прежнему не могли найти. Евнухи помогли принцу раздеться, лечь в одной из комнат. Потом девушка сидела рядом с братом, держа его за руку, с тревогой глядя на бледное до синевы лицо юноши. Наконец, прибежала Арифа, увидела Мустафу, покачала головой, велела Шамсинур оставить больного и ее. Дочь султана прошла в самую большую из своих комнат, типа гостиной, села на оттоманку, начала рассеянно ощипывать гроздь винограда с золотого подноса. И тут евнух объявил о приходе Забарджад. Шамсинур сначала хотела сказаться спящей, но потом решила, что невестка сможет развеять ее тоску. Велела принять нежданную гостью. К изумлению принцессы, Забарджад внесли на носилках, хотя покои вдовы соседствовали с комнатами Шамсинур, находились не более чем в тридцати шагах. - Ты нездорова, сестра моя? – спросила дочь султана, когда Забарджад спустила ноги и как-то неловко вылезла из паланкина. По ярким, каким-то чересчур пухлым, губам молодой вдовы скользнула таинственная улыбка. - Нет-нет, не беспокойся, Шамсинур. Со мной все хорошо. – Гостья бросила проницательный взгляд на дочь султана, на её бледное ненакрашенное лицо, едва заметно усмехнулась. Затем, немного поморщившись, будто испытывала боль в седалище, опустилась на оттоманку рядом с хозяйкой. Шамсинур приказала принести напитки и сладости. Омыв руки розовой водой и попивая апельсиновый шербет, закусывая халвой и засахаренными орешками, Забарджад спросила, лукаво блестя зелеными глазами: - А где твоя Арифа? - Она... скоро придет. Что ты хотела от нее? - Да так. Рецепт одного снадобья. – Переводя разговор на другое, промолвила: - Слышала я, был у тебя наш повелитель и твой отец? Свадьба ведь твоя, сестричка, уж совсем скоро... Шамсинур промолчала, потянулась к чашке с шербетом, но неловко опрокинула ее, сладкая фруктовая масса разлилась по подносу. Забарджад откинулась на подушки, прикрыла глаза, как будто смакуя напиток, но сама пристально наблюдала за «сестричкой». Не дождавшись ответа, продолжала: - Завидую тебе. Какое счастливое это время - быть невестой! Да еще такого красавца, как наш капудан-паша. - С удовольствием уступила бы это счастье тебе, - не выдержала Шамсинур. – Тем более, помнится, ты всегда восхищалась Селим-беем. Забарджад рассмеялась: - Да, сестра, было время... Но оно прошло. Наш великий Реис меня больше не интересует, Аллах свидетель. - Вот как? В самом деле? Что же произошло? Вдова отложила чашку, любовно огладила изумрудное ожерелье на высокой довольно полной шее. - Мне нравятся победители, а не побежденные, - сказала, наконец, загадочно улыбаясь. Шамсинур, недоуменно сдвинув брови, смотрела на нее. Вид у Забарджад был такой... как у львицы, только что насытившейся мясом свежеубитой газели, - подумалось девушке. И что означает эта фраза о победителях?.. Победитель... Победитель Селим-бея! Шамсинур вскочила так резко, что вдова даже подпрыгнула на подушках. - Что с тобою, сестра? – спросила встревожено – а в уголках губ все же затаилась едва уловимая насмешка. - Ничего, - сдавленным голосом ответила дочь султана. О, какое подозрение! Арифы не было всю ночь... Забарджад, пришедшая к старухе – и такая томная, расслабленная, таинственно сияющая... Шамсинур не слишком хорошо умела притворяться. Жизнь в гареме не приучила ее, как других обитательниц дворца, к лицемерию и обману. И сейчас она почувствовала, как туманит голову поднимающийся из глубин души гнев. Как судорожными толчками, будто колесо арбы, которую тянут круто в гору волы, бьется сердце. Она знаком выслала из комнаты прислужниц, затем подошла чуть ли не вплотную к Забарджад, прямо глядя в зеленые хитрые, подведенные до самых висков, глаза. - Скажи... Ты была с ним? Изумрудные глаза захлопали, забегали, словно пытаясь спрятаться, не выдерживая пристального взгляда карих - с желтыми огоньками, вспыхивающими, как знаки приближающейся опасности. - С кем? Ты о чем?.. - Сама знаешь, с кем. С Хранителем Сокровищ. С победителем Реиса. - Как ты можешь, Шамсинур?.. – Вскочила теперь и Забарджад, заметно краснея даже под слоем румян. - Я – вдова твоего брата, уважаемая и уважающая себя женщина! Я верна памяти Шахназа, клянусь бородой Пророка! - Знаю я твое уважение и верность! И про грека знаю, – тихо, злобно процедила дочь султана. - И мне про тебя кое-что известно! – не удержалась Забарджад. – Про плешивого старика, который навещал тебя каждую ночь много дней! – Она с торжеством увидела, что Шамсинур вздрогнула, побледнела. Но тут же справилась с собой и начала медленно наступать на Забарджад, и такое у нее было лицо, что молодая вдова не на шутку испугалась. - Попробуй только кому-нибудь обмолвиться об этом, сестрица... И тебе недолго жить, - это я тебе обещаю, – низким, незнакомым даже себе голосом, сказала Шамсинур. - Никогда не видела, что бывает с людьми, которых укусила кобра? Их лица чернеют, языки вываливаются, глаза вылезают из орбит. Так может быть и с тобой, дорогая Забарджад!.. А теперь говори – был у тебя испанец? Арифа его к тебе приводила? - Д-да....был. Да, Арифа его привела. Но что в этом такого? – отступая назад, пролепетала вдова. – Ты тоже его хочешь? Бери, сестричка, бери. Мне он больше не нужен. Не так уж он и хорош... – Сзади оказался диванчик, и Забарджад упала на него, выставив перед собой руки, боясь, что взбешенная «сестричка» нападет на нее. Но принцесса не кинулась на нее. Она стояла, дергая себя за косы. И вдруг Забарджад с ужасом увидела в руке Шамсинур что-то черное, длинное... О Аллах, это же змея! Настоящая змея! Кобра!.. А дочь султана вдруг размахнулась – и с невнятным криком запустила в Забарджад этой змеей. Несчастная женщина взвизгнула – и растянулась на диванчике, лишившись чувств. Обморок гостьи немного отрезвил взбешенную дочь султана. Она оторвала и вторую косу, засунула обе под подушки и, сняв туфли, бесшумно побежала к комнате, где лежал Мустафа. Отдернула полог, которым была закрыта постель. Брат спал; он дышал почти без хрипов, лицо приняло более естественный оттенок. Арифы рядом с ним не было, - и хорошо, - мрачно подумала девушка, - иначе этой предательнице было бы несдобровать! Шамсинур знала, что Мустафа будет крепко спать несколько часов. Одежда юноши была сложена на стуле рядом с кроватью. Неожиданно девушка схватила ее и начала лихорадочно переодеваться. Она должна, должна пойти на мужскую половину! - Предатели!.. Арифа... и он. Я отомщу, отомщу! – бормотала Шамсинур, дрожащими руками надевая рубашку брата, натягивая штаны-ширваль. Чалму Мустафы, лежавшую в стороне, не заметила, так и выскочила из своих покоев с непокрытой головой и понеслась к мужской половине дворца.
Шамсинур, выгнав прислужников брата, металась по комнате, до крови кусая пальцы, а испанец стоял и смотрел на нее, - то есть, на принца, которого она изображала. Ее ярость, кажется, нисколько не страшила Хранителя Сокровищ. Это было странно и парадоксально, - ведь даже сейчас, находясь на грани слепого бешенства, девушка помнила, как испугался он такой малости, как ее просьба о поцелуе! Но, наверное, этот мужчина был из тех, в которых близость смерти вызывает не боязнь, а радостное возбуждение, и которые смело, даже безрассудно бросаются навстречу приближающейся опасности. Вот и в этот момент фигура испанца, горделиво вскинутая голова и бесстрастное выражение лица – казалось, тем самым он издевается над рассвирепевшим принцем - были прямым вызовом безудержному гневу Шамсинур. Никто и никогда не выводил ее раньше из себя так, как этот человек... И уже второй раз! И все же – как он был красив! Его красота распаляла злобу и ненависть к нему ещё больше. Эти твердо сжатые, но в уголках чуть приподнятые, будто в едва заметной усмешке, губы, о которых Шамсинур грезила не раз, - они целовали Забарджад! Эти сильные руки, с длинными сухощавыми пальцами, - гладили и обнимали Забарджад! Эти голубые, сейчас напоминающие холодные, как заснеженные вершины Атласских гор в зимних сумерках, глаза любовались и восхищались Забарджад! Весь он принадлежал Забарджад... а не ей! Это сводило с ума, туманило рассудок, застилало кровавой пеленой глаза. Всю дорогу до этих комнат в голове Шамсинур мелькали какие-то отрывочные образы – сплетённые тела Хранителя Сокровищ и вдовы Шахназа... руки, торопливо срывающие одежду... звуки поцелуев... А вслед за этим тут же следовали сцены расправы над испанцем. Изменником. Предателем. Иудой. Девушке было так больно, как никогда в жизни; сердце будто разрывалось. Словно в груди поселился целый клубок ядовитых змей, и все они, одновременно, жалили и кусали, как, наверное, это бывало при приступах у Мустафы. И хотелось причинить боль тому, кто её вызвал, муку в десятки раз большую. Казалось, это принесет хоть какое-то облегчение... Но теперь, видя невозмутимость этого Хранителя Сокровищ – по сути, раба, чья жизнь была в ее власти и ценилась не более жизни муравья, ползущего по тропинке в саду, - Шамсинур не была уверена, что хоть какое-то наказание заставит его страдать так, как страдает она. Это было невыносимо, - знать, что она не сможет сделать своему мучителю больнее, чем он сделал ей... Или сможет? Пусть не болью, так унижением расплатится за своё предательство! - На колени! – приказала она, делая жест рукой, чтобы он понял её. Она почувствовала легкое удовлетворение оттого, что он изменился в лице, по которому пробежала мгновенная судорога ярости. Но затем углы рта испанца опять дернулись в подобии улыбки, и он покорно опустился на оба колена, однако продолжал глядеть прямо на мнимого принца, - по-прежнему чуть насмешливо и с любопытством, будто ребенок, который своим непослушанием намеренно провоцирует терпеливых родителей: когда же они не выдержат, сорвутся и накажут его. - Опусти голову! Не смей смотреть на меня, ничтожный раб! – крикнула она, топая ногой. Он снова понял, склонил голову; но почему-то и в этой позе он не выглядел униженным, и это взбесило ее ещё больше. Она тут же забыла о сделанном за минуту до того приказании, шагнула к испанцу, цепко схватила за подбородок, заставляя поднять лицо: - Ты был с ней?.. Был? Даже глядя на лже-Мустафу снизу вверх, стоя на коленях, этот мужчина не потерял своего поистине королевского высокомерия. Он не понял сказанного; но улыбнулся на этот раз не таясь, откровенно и вызывающе. И плотина прорвалась; Шамсинур ударила его по лицу с такой силой, что он пошатнулся и едва не упал. Она размахнулась для второго удара... но в то же мгновение оказалась на ковре, придавленная телом испанца, утяжеленном твердыми латами; а в следующую секунду пальцы Хранителя Сокровищ добрались до горла мнимого наследника, и Шамсинур потеряла сознание. ...Её спас вошедший в момент, когда она давала пощечину испанцу, Нгумба. На редкость быстро сообразивший, что к чему, и догадавшийся, что расцепить сомкнутые на шее принца пальцы друга не удастся, африканец тихонечко и даже нежно ударил Хосе кулаком в висок.
- Где он? – Вот было первое, что, очнувшись, спросила Шамсинур. Голос был слабым и хриплым. Она лежала на софе, и над нею склонилось сморщенное лицо Арифы, строгое и встревоженное. - Жив он, - коротко и чуть ли не сурово ответила старуха. – Не беспокойтесь. Девушка оперлась на руки, приподнялась. Арифа привычно подложила под спину госпоже пару подушек. Принцесса провела рукой по саднившей шее, гневно сверкнула глазами на служанку: - Ты предала меня! - Как, позвольте спросить? – обиженно поджала губы старуха. - Ты водила прошлой ночью испанца к Забарджад! Я всё знаю! - Да не был он там, - проворчала Арифа, - Аллах свидетель, разве осмелилась бы я на такое? - Не лги! – Шамсинур хотела крикнуть, но не получилось, голос охрип окончательно. - Страсть вам голову совсем помутила, я вижу. Клянусь бородой Пророка, если б не африканец, вы бы сейчас не со мной разговаривали, а были на пути в Рай! Знайте: я водила к вашей невестке этого Нгумбу. А испанец в это время спокойно спал. Какое это было облегчение – услышать это! - Правда? – Она схватила Арифу за руку. – Это правда?.. Но Забарджад сказала... - У этой женщины ума не больше, чем у коровы, - хмыкнула старуха. – Я обманула ее. – И коротко рассказала, как было дело. В это время вошел чернокожий мальчик с чашкой теплого молока. – Выпейте. Оно с медом. Смягчит горлышко... Принцесса маленькими глоточками пила молоко; а Арифа рассказывала, как она сегодня лечила Мустафу, дала ему успокаивающий настой и оставила буквально на две минуты, а, когда вернулась, обнаружила разбросанную женскую одежду и сразу догадалась, что это Шамсинур переоделась братом. Арифа вышла в гостиную – и увидела лежащую в обмороке Забарджад, над которой уже суетились испуганные прислужницы. Тогда старуха поняла, что могло произойти и, хотя служанки умоляли её помочь несчастной вдове, махнув на них рукой, бросилась на мужскую половину. По дороге встретила Рашид-бея, увлекла начальника стражи с собою, ничего не объясняя, но страшась того, что может случиться. - Рашид-бей помоложе, и ноги у него подлиннее. Видя, как я встревожена, он бросился вперед, оставив меня далеко позади. Ворвался в покои наследника – а там вы на ковре лежите, и испанец ваш, и оба без сознания... А у вас на горле следы пальцев, и Нгумба рядом, только глазами хлопает, ничего не может объяснить. Рашид-бей кликнул стражников. Те начали избивать и африканца, и испанца. Тут Нгумба закричал: «Это я, я напал на принца! А испанец не виноват - он пытался Мустафу защитить!» Только Рашид – человек умный и проницательный, у чернокожего пятерня в два раза больше, чем у Хранителя Сокровищ, следы на вашей шее явно не Нгумбы. Может, и убили бы бедняг на месте, да я подоспела, хвала Всевышнему, запретила их бить. - Какой хороший этот Нгумба, - прошептала Шамсинур. – Он хотел спасти друга... Но что сейчас с ними обоими? - Пока вы не очнулись, не рассказали, как дело было, и не вынесли сами приговор, обоих в колодки во дворе посадили. - Они не сильно пострадали?.. Я хочу увидеть их! Его! - Моя принцесса, вы и так уж достаточно сегодня совершили безумств... - Мы должны их увидеть. - В голосе Шамсинур была сталь. Арифа недовольно поджала губы, пробормотала: - Как пожелаете. Но ваше счастье, что отцу вашему о происшедшем не донесли... Я уговорила начальника стражи помалкивать. Да он и сам понимает – если только султан узнает о том, что случилось, – не только головы испанца и африканца покатятся... Ах, моя принцесса! – Старуха опустилась на колени у ложа Шамсинур, ласково провела ладонью по щеке девушки. – Ведь всё могло кончиться ужасно! Вы были на волосок от гибели. Хотела я промолчать о Забарджад... Думала, так лучше будет. Ошиблась, старая ворона! Шамсинур пожала руку верной служанки: - Не вини себя. Всё обошлось. -Обошлось… Да, жизнь вашу спасли. А если б, пока вы были без сознания, вас бы раздели? Или хоть рубаху на груди расстегнули? О Аллах, что бы тогда было? Принцесса содрогнулась, прижала руки к вороту: - Боже правый!.. Арифа мрачно смотрела на нее. - Всегда надо сначала думать – а потом уж делать. - Я ни о чем не думала, это верно. Я вспылила... Господи, сама не знаю, что нашло на меня! - Так уж и не знаете? Это ревность. Женская ревность. Вы любите его. И ревнуете. - Да, ты права. Я больше не отрицаю этого. Люблю. Да! Он царит в моем сердце… безраздельно. – А вы чуть не погубили его, - напомнила старуха. - И себя, и его. - Ах, Арифа, я не властна над своими чувствами. Я думаю о нем – в голове всё мешается. Когда Забарджад сказала, что он был с нею ночью... Я будто с ума сошла. Было так больно! Хотелось и ему причинить боль. И я ударила его. А он... Он не стерпел этого - он не мог поступить иначе. Если бы он снес мою пощечину... Я бы начала презирать его. Но он сделал то, что должен был. Мой орёл... – Она мечтательно улыбнулась, забыв о боли в горле, обо всем, что пережила совсем недавно. Но вскоре встрепенулась: - А как же мы всё объясним начальнику стражи? Что ему сказать? Что придумать, чтобы снять вину с Хранителя Сокровищ и бедного Нгумбы? А Мустафа? Господи всемогущий, если он узнает о том, что произошло… - Она побледнела, умоляюще глядя на свою верную мудрую служанку. - Не волнуйтесь так, ваше высочество. Я уже кое-что сделала для освобождения ваших телохранителей. Сказала начальнику охраны, что следы на вашей шее от рук массажиста, который перестарался, делая вам массаж по моему предписанию. Думаю, остальное надо объяснить так: вы якобы сами упали в обморок в ваших покоях – ведь многие видели, что вы... то есть, ваш брат, плохо себя чувствовали. Испанец хотел вам помочь, перенести на кровать, а Нгумба вошел, не понял, что происходит, и ударил его. А потом, когда в комнату ворвались Рашид-бей и стража, с перепуга понес чушь о том, что хотел убить наследника. - Довольно нескладно... Зачем чернокожему брать вину на себя? Ведь это равно самоубийству! - Африканец с испанцем вроде приятели. Может, выгородить захотел друга... Сойдет и так. Главное – прикажите Рашид-бею и всем, кто был свидетелями, под страхом смерти молчать о происшедшем. Ни слова! Этого не было - и всё. Тогда и Мустафа ничего не узнает. - Моя мудрая Арифа! Что бы я делала без тебя? – почти со слезами воскликнула принцесса. - Воистину твой совет бесценен для нас! Но не будем тянуть. Вели, пусть придет Рашид-бей. …Начальник охраны наследника не слишком поверил путаному и сбивчивому рассказу принца. Но слушал молча, понимающе кивая. Он и впрямь многое понимал. Мальчик идет по стопам отца, - это очевидно. Пленился красивым голубоглазым кафиром – и готов простить ему все, даже покушение на свою жизнь. Мустафа требует молчать обо всем? С одной стороны – и верно, лучше молчать. Если султан узнает – не поздоровится всей охране, и Рашид-бею тоже. С другой – этот испанец вряд ли по доброй воле уступит домогательствам наследника. Как бы не случилось чего похуже сегодняшнего. Выходит – надо глаз с Хранителя Сокровищ не спускать. А как это сделать, если Мустафа этого человека так к себе приблизил? Задача не из простых. Рашид-бей стоял, вполуха слушая принца и при этом раздумывая над сложной дилеммой, и поглаживал свою холеную бороду. Когда наследник закончил приказом вызвать к своим телохранителям лекаря и пожелал тотчас увидеть их, спросил: - Ваше высочество, вы хотите, чтобы они по-прежнему занимали комнату рядом с вашими покоями? - Да, хотим. - Скажите, мой принц: обещанный для испанца приз... Всё остается по-прежнему? – И напомнил: - Он должен был получить его за свою вчерашнюю победу. Но наследник смотрел на него непонимающе: - Приз? Какой? - Вы, конечно, не помните, светлейший принц, что я обещал этому рабу... – Рашид-бей поклонился, прижав руку к сердцу, с почтением, но скрывая лукавую усмешку, - ночь с красивой невольницей. Если у начальника стражи и были еще сомнения относительно отношения Мустафы к Хранителю Сокровищ, то теперь они рассеялись окончательно. Юноша так и подскочил на софе, карие глаза сверкнули золотыми искрами: - Что?.. Какая наложница?.. Мы... я... – Он задыхался. Тут вмешалась Арифа: - Мой принц, вам вредно волноваться. Рашид-бей, его высочеству нужно принести еще чашку теплого молока. Прошу вас. Начальник охраны поклонился и вышел. Шамсинур тут же вскочила – лицо бледное, глаза горят. - Ты слышала?.. Этого еще не хватало! Ночь с рабыней!.. - Для невольника это поистине королевский подарок, - заметила Арифа. - Я не позволю! – Топнула ногой принцесса. – Он мой! Отдать его какой-то рабыне?.. – Тут она вдруг замолчала, лицо стало сосредоточенным. Вошел Рашид-бей с молоком. Шамсинур двумя глотками осушила ее, посмотрела на начальника охраны - с достоинством, невозмутимо – как истинный наследник. Волнения как не бывало, она полностью овладела собой. - Мы разрешаем нашему невольнику получить обещанный приз. Но девушку для него выберет Арифа, и она сама приведет ее к испанцу. – Арифа приподняла брови, но промолчала. - А теперь мы желаем увидеть его и этого... Нгумбу. – Мнимый принц направился к двери, расправив плечи, холодно-надменный, спокойная. Арифа не могла не признать – ее юная госпожа держится прекрасно. На пороге лже-Мустафа приостановился и равнодушно бросил следующему за нею Рашид-бею: - Кстати, если чернокожий не слишком пострадал, пусть сегодня ночью охраняет наши покои. – И вышел.
27. За свою нелегкую жизнь Нгумбе пришлось перенести немало. И плеть по нему прохаживалась, и палка. Случалось и на цепи сидеть. Так что к колодкам он отнесся с флегматичной покорностью. Будь африканец склонен к философским рассуждениям, то мог бы сказать, слегка перефразировав, подобно Кальдерону: «То вверх, то книзу – одной слепой случайности капризы»*. То ли потому, что Нгумба не был рабом, то ли потому, что не оказал сопротивления, то ли, наконец, потому, что Рашид-бей не поверил в его виновность, - что несказанно удивило бывшего «черную доску», - ведь он так ловко придумал взвалить вину за покушение на наследника на себя! - но с ним поступили довольно мягко, и в колодках оказались только кисти его рук. Он мог, стоя на коленях, шевелить и головой, и ногами, и немного менять положение тела. Хосе повезло меньше. Он уже достаточно пришел в себя, когда друзей выволокли во двор и, когда понял, что с ним собираются сделать, начал яростно сопротивляться, причем одному из стражников сломал руку, другому нос, а третьего оставил без нескольких зубов. В результате строптивого кафира тоже поставили на колени, засунув его голову и кисти рук в колодки – вертикально расположенную футах в четырех от земли доску с тремя отверстиями, на деревянных же подпорках. Не ограничившись этим, в ножные колодки заключили и ноги испанца. Нгумба видел склоненную голову (поднять ее Хосе не мог, отверстие в досках было слишком узкое и плотно охватывало шею) и запястья друга – костяшки пальцев левой руки были разбиты. Вначале Хосе то и дело сплевывал кровь, сочившуюся из рассеченной нижней губы; потом сделал несколько яростных попыток освободиться и, наконец, поняв их бесплодность, затих. Колодки находились в незатененном углу двора, солнце стояло высоко, и вскоре Нгумба, на котором, как и на Хосе, оставили одни штаны, весь покрылся потом. Ужасно хотелось пить. По лицу градом катились соленые капли, Нгумба ловил их шершавым сухим языком, представляя, что это чистая вода, и ворочался, как бегемот в грязной луже, подставляя солнцу то один бок, то другой. Ему было очень жалко Хосе, - ведь тот вообще не мог пошевелиться. Человека, посаженного таким образом в колодки, очень удобно наказывать, - можно и по спине бить, например, бамбуковой палкой, - Нгумбу ею пару раз секли. Тут самое страшное – когда конец палки расщепляется, и края её становятся острые как наточенные ножи. А можно и по пяткам палками колотить, что, пожалуй, еще хуже... И странно: вроде как пятки от головы далеко, дальше некуда, а боль отчего-то в самом мозгу взрывается, и глаза просто на лоб лезут. Только вряд ли Хосе, а с ним и Нгумба, отделаются поркой. Вернее – об этом и мечтать нечего. Представить жутко, что их ждет. Покушение на жизнь наследника престола – это не какое-то там воровство или прелюбодеяние. Лучше б их с Хосе убили на месте, - думал Нгумба, кряхтя и переминаясь. Потом услышал – друг издал то ли всхлип, то ли смешок. Африканец позвал: - Хосе! Как ты там? - Прекрасно, - спокойным голосом ответил Хосе. – Единственное неудобство – мухи. Они ползают по моему лицу и телу и щекочут. Вот думаю: не кликнуть ли нашего доброго Рашид-бея, чтобы он опахалом отгонял их от меня? Нгумба засмеялся – и тут же охнул: у него тоже губы были разбиты. Подумал: «А ведь скоро мухи будут ползать по нашим истерзанным трупам», - и помрачнел. - За что ты напал на принца? – Спросил он. - Этот мальчишка меня унизил, да еще и ударил по лицу, - глухо откликнулся друг. Похоже, воспоминание об этом снова вызвало в нем ярость, кисти его рук сжались в кулаки. - А, - только и вымолвил Нгумба. Замолчал, переваривая услышанное. Сколько пощечин он перенес в жизни, - не пересчитать. Если б он на каждого из своих хозяев за оплеуху набрасывался, - от него бы уже давно только череп и кости обглоданные остались. Нгумба вздохнул. Хосе – хороший человек и верный друг, но слишком уж гордый. Придется им обоим за эту гордость расплачиваться, делать нечего. Спросил сиплым из-за пересохшего горла голосом: - Он узнал про свою сестру? И про драгоценности? - Не знаю. Думаю, что нет. Кстати, я еще не поблагодарил тебя, что ты взял вину на себя. Спасибо. Хотя не стоило этого делать. Так бы расправились только со мной, а теперь и тебя ждет казнь. - Я же говорил, что пойду за тобой куда угодно, - Нгумба постарался сказать это легко и весело, но вышло уныло. - Жаль, я не успел свернуть мальчишке голову, - продолжал испанец. – Было бы за что умереть. Мерзкий ублюдок!.. Нгумба вздрогнул, вдруг увидев появившихся откуда-то из-за своей спины принца и маленькую старуху-лекарку, изо всех сил закашлял, пытаясь предупредить друга, но Хосе его не понял и продолжал задумчиво, глядя в землю: - Не знаю, что меня остановило, когда я вцепился в тощую шею этого паршивого щенка… - Что он говорит? – С интересом, негромко спросил принц у старухи. Нгумба умоляюще посмотрел на нее – может, она сжалится над Хосе, переведет как-нибудь иначе? Но та – вот ведь старая ведьма! - засмеялась – вернее, закудахтала, - и передала наследнику то, что сказал испанец, слово в слово. «Теперь к тому, что нас ждет, можно смело прибавить еще пару каких-нибудь страшных пыток», - безнадежно подумал африканец. Но, к великому его изумлению, Мустафа звонко, по-девчоночьи, рассмеялся. Хосе вздрогнул, попытался поднять голову, застонал, - наверное, шея затекла в таком неудобном положении. Но наследник почему-то не посмотрел в его сторону; он сделал знак рукой, и двое охранников, следовавшие за принцем, разъединили колодки, в которых находились руки Нгумбы. - Ты свободен, - сказал Мустафа. Сначала Нгумбу охватила невыразимая радость. Он упал ниц перед сыном султана и поставил туфлю юноши себе на голову, демонстрируя тем самым свою полную преданность и покорность. - Благодарю... Благодарю... – только и бормотал он со слезами на глазах. Но потом вспомнил о Хосе. И всю радость как ветром сдуло. Если его, Нгумбу, освободили... Это означало лишь одно – что принц все знает - и что расплачиваться за нападение на него придется Хосе. Чернокожий готов был ради друга на любое унижение – впрочем, по своей простоте он не был способен понять, что такое унижаться. Просто он хотел спасти Хосе – и поэтому начал целовать туфли Мустафы, умоляя сжалиться над испанцем, уверяя, что тот не ведал что творил. -Прекрати! – хриплым голосом крикнул Хосе, - он не мог поднять голову и увидеть лица наследника, но видел лежащего у ног юноши Нгумбу и догадывался, о чем идет речь. – Не проси за меня. Я не раскаиваюсь. И, если бы мог, - клянусь, что убил бы этого щенка! Но принц будто не слышал испанца, хотя старуха снова перевела эти дерзкие слова; он дал знак – и охранники подхватили Нгумбу, поставили на ноги. - Ты свободен, - снова повторил Мустафа. – Ступай. Тебя осмотрит врач. А ночью ты будешь охранять мои покои. Все ступайте! – Он взмахнул рукой, и стражники, пятясь и кланяясь, поспешили со двора, увлекая за собою африканца. Но уже около дверей, ведущих во внутренние помещения со двора, Нгумба оглянулся. Отчаяние было в его выпуклых темных блестящих как черносливины глазах. Какое же изумление он испытал, увидев, что сын султана, второй по могуществу и значимости человек в Тунисе, опустился перед своим заключенным в колодки рабом на колени!..
Чтобы увидеть его, и немедленно, она была способна на любое безумство. И не было силы, способной остановить ее. Но, когда она вышла с Арифой и стражниками во двор, у нее не достало храбрости сразу посмотреть на него, подойти к нему. Хотя она и почувствовала несказанное облегчение, когда услышала его голос и поняла, что Арифа сказала правду, и он жив и вполне здоров. Он мог говорить что угодно, произносить самые кощунственные речи, - она была готова простить ему в эту минуту всё. Радость была слишком велика. Но, когда были отосланы охранники, и она приблизилась к нему, сердце ее сжалось. Он выглядел – так ей показалось вначале – ужасно. И это она, да, только она была виновна в этом! На его широкой мокрой от пота спине она видела страшные багровые подковообразные кровоподтеки – следы каблуков сапог стражников, избивавших его ногами. Ей стало физически больно, когда она представила, что пришлось перенести ему, - и его прекрасному телу, и его духу, столь гордому и высокомерному. Заглянуть ему в лицо она могла, лишь низко наклонившись, присев на корточки или встав на колени. Она не колебалась. Пусть он увидит, что она – сейчас она забыла, что играет роль брата, - сожалеет о случившемся... И, быть может, поймет без слов, как она раскаивается. И Шамсинур опустилась на колени. Ее лицо оказалось совсем близко от его, - он не мог отвернуться или опустить ниже голову, и избежать ее настойчивого взгляда. Но испанец не понял ее желания заслужить прощение. Он ощерился, как пойманный и связанный охотниками матерый волк, пальцы сжались в кулаки. Казалось – освободи его, и он моментально набросится на Шамсинур, чтобы закончить то, что ему не удалось. Она ощущала, как он напрягся, ожидая удара; ощущала исходящие от него волны ненависти, которую еще больше увеличивало беспомощное и унизительное положение, в котором он находился. Но девушка готова была простить ему и эту ненависть, - ведь последняя относилась не к ней, – а к наследнику, ее брату. Она снова ужаснулась – у него и на лбу был огромный сине-красный кровоподтек, а нижняя часть лица была вся покрыта коркой запекшейся крови, которая поначалу текла из разбитого – к счастью, не сломанного, - носа и рассеченной опухшей губы. Но глаза Хранителя Сокровищ не пострадали и, встретившись с глазами принцессы, сверкнули бессильным гневом и жаждой мщения, в то время как ее сами собой наполнились слезами. Он увидел, как на ресницах мнимого принца набухли и повисли, дрожа, две прозрачные капли, и выражение его лица изменилось – сначала на по-ребячьи растерянное, затем – на изумленное и, наконец, на почти испуганное. Она же протянула к Арифе руку – и старуха, поняв свою госпожу без слов, подала ей платок, смочив его лавандовой водой из небольшого флакона – о, верная мудрая Арифа всегда была предусмотрительна! Шамсинур приложила платок ко лбу испанца, затем к губе. Он дернулся, но не от боли, - ее прикосновения были мягки и бесконечно осторожны, а пропитанный ароматной жидкостью батист дарил успокоение ссадинам и ранам, нес облегчение и живительную прохладу. Но девушка видела, что ее заботливость и нежность для него хуже пытки; он закрыл глаза, и на лице отразилось страдание, напомнившее Шамсинур рисунок в книге, которую приносил ей падре Симон, - изображение бичевания Христа. Та же покорная безнадежность, решимость снести все молча, не взывая к милосердию мучителей. - Бедняжка, - прошептала она, стирая кровь над верхней губой, смывая запекшуюся корку с подбородка, - бедный мой... Прости меня. Лицо у него стало таким несчастным, брови так страдальчески-забавно изломались, что она даже слегка улыбнулась. Кинула взгляд на Арифу, - ту, похоже, тоже веселила эта сцена, но, поймав взгляд принцессы, она тут же насупилась, сказала сурово: - Ваше высочество, нам пора. Не дай Аллах, кто-нибудь увидит вас в такой…хм… позе. Да и мне нужно, сами знаете, к кому. Напоминание о брате заставило Шамсинур опомниться. Но уйти от Хранителя Сокровищ сейчас, когда она могла, не боясь нападения, дотронуться до него, быть так близко… Это было свыше ее сил. Она отбросила платок и коснулась его напряженной, чуть колючей, немного впавшей щеки, - эта впадинка отчего-то необычайно тронула принцессу. - Мой прекрасный орел, - шепнула она, погладив выступавший на скуле, будто камушек, желвак. Испанец снова вздрогнул, задышал быстрее, скрипнул зубами. Капли пота катились по его вискам. Неужели это она причиняет ему такие страдания?.. А что было бы с ним, если бы она сейчас поцеловала его?.. О, Боже, а ей так хотелось этого! Её пальцы скользнули по губам возлюбленного, дотронулись до твердого подбородка. Какой он надменный, этот подбородок - и как он ей нравится за это! - Хватит уже мучить его, - вновь вмешалась Арифа. – Он и так еле дышит. А этак вы своими ласками его до обморока доведете. - Не могу я уйти... - Ради Всевышнего, он же на самом солнцепёке уже два часа! – применила другую тактику старуха. - С него кожа слезет, как с удава. И пить он хочет. Пожалейте вы его! Шамсинур так и вскинулась. Как же она не подумала об этом? Ее несчастный Хранитель Сокровищ, он мучится вовсе не от ее прикосновений, а от жары и жажды! - О да! Где стража? – Она озиралась, совсем забыв, что сама приказала ей удалиться. - Пусть немедленно его освободят! И немедленно врачей! Самых лучших! Питья, еды, - всё, что он захочет! - Хорошо-хорошо. Не волнуйтесь так. Всё с вашим милым будет нормально. Только успокойтесь, ради Аллаха, и идем... Пора. Пора!
…Его словно вываляли в грязи – несмываемой, прилипшей навсегда. Он ощущал жгучий стыд. Его гордость была растоптана. Унижение было нестерпимым как самая дикая боль. И всё это увеличивалось многократно сознанием того, что на какой-то крошечный миг, толику секунды, - ему было приятно то, что с ним делали. Он был честен сам с собою и не отрицал этого. Но, Боже правый, какое позорное, невыносимое чувство! Как он презирал себя за это мгновение отвратительной слабости! Он не мог ничего сделать... Не мог даже набрать в пересохший рот слюны и плюнуть в лицо своего мучителя. Тогда бы его точно подвергли пыткам и казнили. Но он сомневался, что терзания тела были бы ужасней душевных страданий. Зато как радовался преданный Нгумба, когда увидел его живым и практически невредимым! Когда понял, что оба они по-прежнему будут рядом, что всё позади, и смертельная опасность миновала! Нгумба едва не задушил его в своих медвежьих объятьях. А потом, когда ушли вызванные по приказу принца врачи, с удивлением и полным непониманием слушал друга, который говорил, что предпочел бы этому помилованию галеры, пытки и плаху. Нгумба... добрый и верный друг, но тонкости души, тем более души благородного идальго, для него абсолютная загадка... И Хосе – он даже сам себя приучил называть лишь этим именем - даже обрадовался, когда узнал, что чернокожий будет всю ночь стоять на дежурстве у дверей покоев наследника – пустых, потому что сын султана вновь удалился к своей сестре, и Рашид-бей сообщил, что он не вернется до утра. Хосе хотелось побыть в одиночестве. Но вечер не принес отдохновения. Надеясь забыться во сне, Хосе погасил все светильники, бросился на кровать вниз лицом. И, действительно, вскоре заснул. Но сновидение оказалось кошмарным. В нём снова был принц, - он вновь гладил Хосе по лицу, нежно-нежно. Во сне Хосе не был скован колодками, - но он принимал ласку наследника добровольно и даже с наслаждением. Прикосновения рук юноши были ему необыкновенно приятны. А потом... потом лица их оказались в опасной близости... И принц потянулся к Хосе губами. Хосе не оттолкнул его, не отшатнулся. Он тоже хотел этого поцелуя – и губы его и сына султана соприкоснулись. Они целовались страстно, полно и яростно, трепеща и задыхаясь, будто в горячечном бреду. Будто это был поцелуй двух любовников, приговоренных за свою связь к смерти. Хосе обнял худенькое тело наследника, прижал к себе, смежил веки... И вдруг почувствовал грудью – выпуклость маленькой, но отнюдь не юношеской груди; а по пальцам заструились шелковистые волосы... Он открыл глаза – наследник, как это бывает в сновидениях, постепенно превращался в женщину. Сначала это почему-то не испугало Хосе, ему было даже забавно наблюдать эту волшебную метаморфозу. Это был всё тот же принц, но только с длинными черными волосами. И глаза стали немного другими – с золотистыми искорками, веселые и ласковые. А в самой глубине их таилось обещание... и соблазн. Глаза любящей и желающей тебя женщины. В этот момент Хосе почувствовал несказанную радость. Он протянул руки к этой женщине, вернее, девушке... Но по-мальчишески тоненькая фигура её вдруг исчезла, сменившись соблазнительными округлыми формами, карие глаза вдруг превратились в удлиненные, зеленоватые; превращение продолжалось, и вот вместо девушки перед ним оказалась зеленоглазая красавица – сестра принца, которая хотела провести с Хосе ночь. Он отступил, пораженный; но красавица протянула к нему руки – удивительно длинные, причем пальцы заканчивались не ногтями, а крючковатыми, как у хищной птицы, когтями, - и притянула его к себе. Когти впились в его тело; он почувствовал острую боль, попытался вырваться, освободиться... безрезультатно, - они впивались лишь сильнее, раздирая кожу до мяса. Красавица прижала его к себе и начала целовать, но это были отвратительные, липкие поцелуи, а изо рта ее несло зловонием отверстой могилы. Затем он увидел, что лицо ее начало разлагаться, глаза вытекли... и вот уже от головы прекрасной женщины остался один голый череп. Хосе в ужасе извивался в этих страшных объятиях трупа, но не мог пошевелить и пальцем, будто скрученный веревками... …Но вот он вскрикнул – и очнулся, дрожа, в холодном поту, с бешено бьющимся сердцем и, как ни странно, возбужденный. С проклятием, в темноте наткнувшись на столик и больно ударившись об его угол бедром, он бросился в ванную комнату, нырнул с разбегу в прохладную воду, плавал до тех пор, пока не обессилел. Потом лежал на спине в воде и думал. Сны вообще снились ему крайне редко, и обычно не запоминались. А тут - он помнил каждую мельчайшую деталь. И вряд ли теперь забудет. Жуткое сновидение!.. И самой кошмарной частью сна была вовсе не последняя. А первая. Господи всемогущий, неужели он, мужчина в полном расцвете сил, превращается в... Он содрогнулся. Такого позора пережить нельзя. Только смерть может смыть столь гнусное пятно с его чести. Он вылез из ванны, обвязал вокруг бедер полотенце, направился в спальню... И, едва переступив порог, замер. Комната была освещена. Кто-то зажег несколько светильников по углам, и они бросали таинственные отблески на стены и пол, оставляя в полутьме только центр спальни, где находилось ложе. Полог был задернут. Он не помнил – сам ли задвинул ткань, когда встал, или... Или полог трогала чужая рука. Кто-то был здесь, понял он. И этот кто-то не ушел; Хосе отчетливо чувствовал присутствие постороннего, хотя стояла полная тишина. Он слышал только свое собственное быстрое дыхание, которое казалось необычайно громким. Он вдруг остро ощутил собственную незащищенность, усиленную сознанием своей почти наготы. Его шпага была под подушкой, на кровати. Успеет ли он, прежде чем на него нападут, добраться до оружия?.. Но что-то подсказывало: неизвестный там, на постели, за этим пологом. Значит, по крайней мере один клинок в руках врага. Что там – враг, в этом Хосе не сомневался. Он сжал зубы и двинулся вперед. Бежать, звать на помощь – это было не в его характере. Кто бы ни ждал его за этой занавеской – он встретит опасность лицом к лицу и не дрогнет. Два шага, три... Ему послышалось, что за пологом раздался тихий мелодичный звон. Но нет, не может быть, ему показалось, - скорее, это был скрежет лат, лязг вынимаемой из ножен стали. Он подошел вплотную к постели – и резким движением, готовый мгновенно отпрыгнуть назад, раздернул занавеси…
*Измененная фраза взята из пьесы исп. драматурга Педро Кальдерона «Стойкий принц» в переводе Б. Пастернака.
28. …Из всех её авантюр эта, несомненно, была самой безумной. Арифа, верная, надежная, всегда и во всем потакающая любым прихотям и проделкам госпожи, - Арифа в этот раз, услышав, что Шамсинур задумала, наотрез отказалась помогать девушке, встала каменной стеной: - Не пущу! И подумать не смейте! Да слыханное ли это дело… совсем вы стыда лишились! И, видать, не знаете, чем это для вас закончиться может? Я за вашу честь ответ несу – и пред родителем вашим, и пред самим Всевышним! - При чем здесь моя честь? – спросила задетая словами старухи и непонимающая её Шамсинур. – Я берегу ее для мужа. Никто иной её не получит. Тут Арифа рассмеялась. Шамсинур поняла, что старухе известно нечто, чего сама она не знает. Девушка сдвинула брови. - Что тут смешного? Я помню, кто я, помню о своем высоком сане. Моя честь мне не менее дорога, чем тебе. Я желаю просто встретиться с Хранителем Сокровищ, но не как наследник... До этого испанец видел меня лишь в образе Мустафы. Я, конечно, не открою ему свое лицо, но предстану перед ним в истинном, женском, обличье. Он отвергал меня как мужчину, шарахался, как от прокаженного, избегал. Хочу узнать – так же ли он поведет себя, увидев меня в женском наряде… Пойми, как это важно для меня! Мне невыносимо, что он испытывает ко мне только отвращение. А я хочу понравиться ему, мечтаю, чтобы в глазах его появилось восхищение мною, а не страх и презрение… - Вот этого я опасаюсь больше всего. - Чего? - Что он вами восхитится. - Я не понимаю тебя… И при чем здесь моя честь? Говори! - Девушка, раздосадованная, топнула ногой. - При том, моя принцесса, что он – мужчина. И воздержание его длилось долго. Это значит – он опасен для любой более-менее привлекательной женщины, которая окажется слишком близко от него. - Более-менее? – высокомерно вздернула голову принцесса. – Не слишком ли ты стала дерзка на язык?! - Простите, ваше высочество, – смиренно поклонилась старуха. - Я желаю всего лишь увидеть его, – продолжала Шамсинур. - Прикоснуться к нему. Поцеловать. Почему я могу сделать это, лишь когда он связан по рукам и ногам? Хочу, чтоб он был свободен – и не отверг меня, мою ласку… - Лучше б он был связан. Потому что боюсь, что он не только не отвергнет, - а набросится на вас, как голодный тигр на беззащитную лань, – пробормотала Арифа. - Я сумею защитить свое целомудрие. – В голосе Шамсинур была такая уверенность, что Арифа снова едва не засмеялась. - Как? Открыв ему свое лицо – лицо Мустафы? Но, если испанец увидит его, то, бородой Пророка готова поклясться, он навсегда перестанет быть мужчиной. – Фыркнула старуха. – Уверена, ваш брат уже снится ему в кошмарах! Дочери султана надоели все эти насмешки. Она снова топнула ногой. - Хватит с меня твоих смешков и недомолвок! Я уже не маленькая! Ты немедленно мне все расскажешь! - О чем, моя принцесса? - О чем?.. О мужчинах. О том, что происходит между ними и женщинами. - Я хотела рассказать вам всё накануне вашей свадьбы, - посерьезнев, ответила Арифа. – Неужели вы думаете – я бы отдала вас мужу, не поведав вам о том, что вас ждет в первую брачную ночь? - Я все равно пойду к нему, - и, если ты не предупредишь меня обо всем, - случившееся между мною и испанцем будет на твоей совести! – Сказано это было так твердо и решительно, что старая служанка сдалась… …И, когда Шамсинур следовала за своей верной наперсницей по темным переходам дворца, кутаясь в покрывало, она уже знала много нового. Правда, знания эти не наполняли девушку мужеством перед встречей с Хранителем Сокровищ. Скорее, наоборот. Да, принцесса трепетала и страшилась... В душе ее странно смешались восторг, что она вновь увидит его, возбуждение, нетерпение… и ужас. Уж очень всё, рассказанное Арифой, выглядело жутковато. Неужели мужчина, тем более такой, как невозмутимый хладнокровный испанец, может настолько потерять голову, что накинется на Шамсинур, как дикий зверь? А этот жезл страсти, как Арифа назвала то, что один раз принцесса видела между ног больного брата? Старуха утверждала, что он может становиться огромным: толстым и длинным. В это как-то слабо верилось. Как и в то, что нечто подобное может проникнуть в ту маленькую дырочку, которую любопытная Шамсинур, потихоньку от Арифы, после ее рассказа, нашла у себя и осторожно исследовала кончиком пальца. Девушка, правда, решила, что старуха нарочно пугает её, чтобы юная госпожа отказалась от своего авантюрного намерения. Но принцесса была настроена во что бы то ни стало увидеть своего черного орла. Чем бы это ей ни грозило. Даже отказалась от ужина и не выпила ни глоточка из поданных напитков, - знала, что Арифа вполне способна подсыпать в еду или питье снотворное. - Не беспокойся, лица я ему не открою, - сказала она, выбирая себе одеяние, соответствующее намечающейся встрече. - Если этот его… жезл страсти, как ты выразилась… поднимется... Если Хранитель Сокровищ набросится на меня, - я знаю, чем укротить его. - Чем же? – заинтересовалась Арифа. Но Шамсинур только таинственно улыбнулась и положила некий небольшой округлый предмет в подвешенный к пояску из мелких золотых и серебряных монет мешочек... …Они долго шли темными запутанными переходами. В одном из них Арифа на несколько минут оставила госпожу одну, вернувшись, шепнула: «Нгумба стоит на часах. Так что Хранитель Сокровищ в своей комнате один». Дочь султана лишь молча кивнула. …И вот, наконец, остановились перед дверью, ведущей в отведенную испанцу комнату. - Я буду ждать вас здесь, - тихо сказала Арифа, - и, если вы позовете меня, - тотчас приду. Шамсинур снова только кивнула, боясь голосом выдать свое волнение. Нервно сглотнула вставший в горле комок. Старая служанка поняла ее состояние, непривычно ласково спросила: - Может, передумаете, голубка моя? Принцесса тут же расправила плечи, гордо вскинула голову. Она сама захотела этого. И не отступит теперь. Не ответила Арифе, шагнула вперед, - дверь, не скрипнув, отворилась. В комнате было почти совсем темно. Шамсинур замерла на пороге, пока глаза не привыкли к этому полумраку. Затем, на цыпочках, – она была необута, - затаив дыхание, приблизилась к кровати. Полог был раздвинут. И принцесса увидела, что на широком ложе никого нет... Никого! Она испытала одновременно разочарование – и облегчение. Но куда испанец мог деться посреди ночи?.. Ответ нашёлся скоро – Шамсинур услышала из ванной плеск воды. Подкралась, как кошка, - да, Хранитель Сокровищ плавал в бассейне. Да еще как плавал! Судя по его фырканью и всплескам рассекаемой быстро двигающимся телом воды, он без устали носился, подобно дельфину, от одного края ванной до другого. Что это понесло его в воду за полночь?.. Жара, быть может? Но сегодня как раз довольно прохладно... Всё-таки какой он странный, необыкновенный мужчина! В любом случае, Шамсинур была довольна дарованной ей возлюбленным передышкой. Она могла немного расслабиться и подготовиться к встрече с ним – так, как хотелось ей. Она зажгла несколько светильников под абажурами из цветного стекла. Откинув покрывало, взглянула на себя в зеркало, - лицо бледное, губы слегка вздрагивают… Еще раз поправила накладные косы, – впервые она жалела об отрезанных волосах - едва ли не главном украшении любой женщины. Потом забралась на кровать и задернула полог. Провела рукой по подушке, на которой остался отпечаток головы любимого. Наклонившись, вдохнула шедший от тонкого полотна запах, лёгкий, но уже знакомый ее обонянию, и оттого кажущийся родным и близким. Неожиданно рука принцессы наткнулась на нечто, лежащее под подушкой – твердое и длинное. Потянула – и вытащила обнаженную шпагу. Улыбнулась – Хранитель Сокровищ всегда наготове, вот только сегодня ночью ему не повезло, и его застанут врасплох! Впрочем, не купаться же ему со шпагой… Она осторожно потрогала пальцем остро отточенное лезвие, спрятала клинок обратно. И тут ее обостренный слух уловил легкие шлепки мокрых босых ног по мраморному полу в ванной… Он выбрался из бассейна. И совсем скоро будет здесь! Она затаилась, как мышь, к норе которой подбирается большеухий фенек. Даже дышать перестала. Конечно, он сразу поймет – в спальне кто-то есть. И без труда догадается, где именно скрывается нежданный гость. Но – как он это воспримет? Изумится? Рассердится? Обрадуется? Вдруг, без долгих слов, он схватит ее за косы – и вышвырнет за дверь? Или – молча набросится на нее, урча, как голодный волк? Она так и не решила, что предпочтительнее для нее, первое или второе, - занавеси резко раздвинулись, и он предстал перед ней, полунагой, с одним полотенцем вокруг узких бедер. Подсвеченное сзади разноцветным светом ламп, его тело было словно окружено каким-то волшебным ореолом. Капельки воды, сверкающие в кудрях, на мускулистых красиво развернутых плечах, обнаженном торсе, вспыхивали радужными искорками и напоминали бриллианты. Он был темным. Огромным. Незнакомым. И – загадочно прекрасным. Глаза его в полумраке казались наполненными тайной, черными, лишенными блеска - как вода в очень глубоком колодце. Шамсинур скорее догадывалась, чем видела, какое напряженное у него лицо; но, увидев ее, он резко выдохнул, и она почувствовала, что он мгновенно расслабился, - ведь перед ним была всего лишь сидящая на постели закутанная в покрывало тоненькая и стройная девушка. Она не была уверена, - но, кажется, он улыбнулся, чуть-чуть, краешками губ, - встал на кровать коленом и протянул руку к принцессе. Её движение было чисто инстинктивным. Она выхватила из-под подушки его шпагу и приставила острием к его груди. На этот раз он улыбнулся широко, - влажно блеснули белоснежные зубы на темном лице, заставив Шамсинур вновь восхититься отвагой Хранителя Сокровищ. Было ли хоть что-то в мире – кроме, пожалуй, его боязни Мустафы - что могло устрашить его?.. Он не отшатнулся, а, наоборот, наклонился вперед, по-прежнему улыбаясь, будто дразня и провоцируя незнакомку, - вот я, перед тобой, ну коли, если хочешь! Она опустила шпагу, положила её на подушку, показывая ему, что пришла не с дурными намерениями, и соскользнула с кровати с другой стороны от него. Он не последовал за нею, и она вздохнула с невольным облегчением. Ее взгляд помимо воли то и дело останавливался на его бедрах, - о Арифа, зачем я только приказала тебе всё мне открыть?.. - но ничто пока не указывало на возможную опасность. Она сразу решила, что объясняться с ним будет лишь знаками, - он мог узнать ее голос. И сейчас, взяв со столика один из принесенных ею золотых кувшинчиков тонкой чеканки, начала показывать испанцу, чего хочет от него. Он понял, кивнул. Тронул полотенце на бедрах, - у нее перехватило дыхание от страха и любопытства одновременно... Оставил его, спрыгнул с кровати и лег на толстый ковер на живот, раскинув руки и ноги, повернувшись лицом к ней, но не закрывая глаз. «Всё-таки опасается», - поняла Шамсинур. Легким движением опустилась на колени сбоку от него, осторожно вылила из кувшинчика на сложенные лодочкой пальцы ароматную тягучую жидкость и, растерев ее между ладоней, начала осторожно массировать спину Хранителя сокровищ. Она взяла масло для обожженной кожи, потому что он и вправду обгорел на солнце, сидя в колодках. Эта смесь должна была снять жар и боль и ускорить процесс заживления ожогов. В детстве они нередко забавлялись с братом подобными процедурами, массируя друг друга и, хотя принцесса не была особым мастером, но и невежей назвать ее было нельзя. Она знала, что Мустафе нравился массаж в определенных местах, и надеялась, что и её черный орел останется доволен ею. Правда, над этим красавцем ей придется повозиться куда дольше, чем над братом, - так подумалось ей, когда она прикоснулась к широким плечам Хранителя Сокровищ, - они были в три раза шире, чем у Мустафы, и мускулы были куда заметнее, хотя и не бугрились безобразно выпирающими узлами, как у некоторых мужчин. Она массировала его спину, любуясь ею. Ей нравились красивые изгибы лопаток, напоминающие лопатки лежащего крупного хищного зверя в расцвете сил, нравился заметный переход к узкой талии; и похожая на русло реки линия позвоночника, и перекаты мышц вдоль нее. Подушечками пальцев Шамсинур чувствовала гладкую атласистую кожу, и ощущение таящейся под этим тонким блестящим покровом твердости и мощи было восхитительно приятным. Девушка только печально вздохнула, когда осторожно проводила кончиком пальца по синякам на спине. Она чувствовала, что он никак не может полностью расслабиться, и удвоила старания, приступив к плечевым мышцам, разминая их, каждый выступ и ямочку. Ну же, не напрягайся, позволь доставить тебе удовольствие! – хотелось сказать ей ему. Он вдруг издал что-то вроде тихого стона. Она быстро взглянула ему в лицо – может, ему больно? Но он лежал с уже закрытыми глазами и блаженной полуулыбкой на губах. Она тоже улыбнулась, успокоенная, - значит, она старается не зря, и ему приятно! Теперь она перешла к поясничной впадине. Ниже было полотенце, обертывающее его бедра. Поколебавшись, она все же очень осторожно потянула ткань вниз, открыв своему взору ягодицы, выглядевшие заманчиво упругими, как две половинки какого-то неизвестного плода, и в то же время нежными. Она настороженно и быстро посмотрела в его лицо, не уверенная в том, как он отреагирует на свое обнажение. Он не открыл глаз, но ноги свел вместе. Она помассировала ягодицы – интенсивнее, чем обгоревшую спину. Затем натянула обратно полотенце и спустилась к ногам Хранителя Сокровищ. Они тоже были не такие, как у Мустафы – вызывающе длинные, мускулистые и покрытые, в отличие от гладкой кожи брата, черными жесткими волосами. Последние забавно вставали, когда чувствовали, что к месту, где они растут, сейчас прикоснется рука массажистки, и даже, кажется, тянулись к Шамсинур, требуя уделить им всем повышенное внимание. Необычно было и ощущать волосы под пальцами. Принцесса обратила внимание, что подушечки стали как будто крайне чувствительны, чего прежде, массируя Мустафу, она не замечала. Так же как не было и какого-то странного возбуждения, постепенно охватывавшего ее по мере того, как длился массаж. Дыхание ее стало сбивчивым, она чувствовала, как краснеют от прилившей к ним крови щеки. Порой она низко наклонялась над телом массируемого, и ей почему-то очень хотелось соприкоснуться с ним грудью, которая как будто тоже налилась, так что трущиеся о ткань соски едва не болели. Какое странное ощущение!.. Ступням испанца она уделила много времени, поскольку кожа на них была заметно более грубая, и зная также, что Мустафе этот массаж наиболее приятен. Оказывается, и черный орел был удовлетворен; он стонал все чаще, по мере того как она массировала и разминала палец за пальцем, а, когда дошла до высокого подъема, начал тяжело дышать, и на спине выступили мелкие, как роса, капельки пота. А вот Шамсинур очень боялась щекотки. Вспомнилось, как любил щекотать ее брат, и как она сразу начинала визжать и брыкаться... Но – разве совсем недавно она уже не сделала вывод: слово «боязнь» несовместимо с лежащим перед ней мужчиной? И вообще, пока ему, безусловно, нравилось все то, что девушка с ним проделывала, и он не выказывал ни боли, ни недовольства. Наконец, со спиной было покончено. Шамсинур тронула его за плечо и, когда он открыл один глаз – немного затуманенный, как у человека в полусне, – показала знаками, что просит его перевернуться. Он перекатился на спину. От этого вида у нее перехватило дыхание, - настолько он был хорош. Прежде всего, конечно, привлекало внимание лицо, - в свете ламп она видела, какое оно умиротворенное и расслабленное, - таким она никогда еще его не видела. Почему же всё-таки она полюбила его? – гадала она, разглядывая его, пользуясь тем, что он как будто дремлет. Например, его нос, - он отнюдь небезупречен, пожалуй, чересчур крупный и вовсе не прямой, - вон какая горбинка заметная! Губы – слишком тонкие, и делаются еще тоньше оттого, что он вечно их крепко сжимает. Лоб высокий, но на нем уже заметны продольные морщинки, которые со временем станут глубокими и придадут ему вид старого мудрого визиря... Пожалуй, брови неплохи, - решила девушка, - разлетаются над глазами черными крыльями, не густые, не кустистые или низко нависшие и очень изящно, почти по-женски очерченные. Кудри тоже хороши – Шамсинур нравилась их постоянная непокорность, они вечно смешно топорщились или красиво завивались, хотя почему-то принцессе казалось, что Хранителю Сокровищ хочется иметь прямые волосы. Эти кудри манили прикоснуться к ним, взлохматить или, наоборот, пригладить... В зависимости от настроения их обладателя. Ну и, наконец, подбородок, - он тоже был очень симпатичный. Такой твердый, слегка массивный, немного выдающийся вперед. Гордый и надменный. В своих мыслях Шамсинур совсем забыла о глазах – главном украшении его лица. Да, глаза... Ей нравилась их голубая прозрачность, - обманчивая, поскольку принцесса редко могла понять, что скрывают они в своей глубине. Нырнешь – но до дна не достанешь... Хорошо, что сейчас они закрыты. Уж слишком они притягивают к себе. Он выглядел очень беззащитным и казался моложе - это впечатление подчеркивали кровоподтек на лбу и все еще опухшая губа. Они вовсе, в глазах Шамсинур, не портили красоту испанца, лишь усиливали жалость к нему, желание сделать ему приятное и загладить свою вину перед ним. Налюбовавшись лицом, взгляд принцессы переместился на грудь Хранителя Сокровищ, покрытую – правда, не столь густо, как ноги, - черными волосами. Больше всего их было в центре грудной клетки и около сосков. Затем ручейком они спускались вниз, между рельефно выделяющихся пластин живота, этих естественных лат, окружающих солнечное сплетение над пупком, и далее - по впадине живота к бедрам, где исчезали под полотенцем. Туда же скользнул нескромный взор девушки, ибо разбуженное рассказом Арифы любопытство было очень сильно и требовало разгадки всех тайн. То, что находилось под полотенцем, сейчас выглядело как некая выпуклость неопределенной формы, отнюдь не напоминающая мощный выпрямленный жезл и не внушавшая особых опасений. Девушка, наконец, оторвалась от созерцания распластанного перед нею великолепного тела, взяла другой кувшинчик, и на этот раз начала массаж другим маслом, снизу вверх, с ног, от ступней к коленям. Когда она начала подниматься от коленей выше, Хранитель Сокровищ что-то пробормотал и стянул полотенце чуть ниже, снова сомкнув ноги. Принцесса бросила взгляд на полотенце. Показалось ей – или раньше выпуклость была чуть меньше?.. «Это самая чувствительная часть мужского тела, - вспомнила Шамсинур слова Арифы, - гораздо более уязвимая и нежная, чем любая часть женского. Ударив мужчину в это место, вы получите в течение некоторого времени полную власть над беднягой, ибо он будет кататься по полу, крича от дикой боли... Если речь идет о защите себя, - мужчины в первую очередь обезопасят свой жезл страсти. Для них легче лишиться руки, ноги или глаза, чем этого своего органа». Похоже, сейчас любимый именно хотел оградить свой самый драгоценный орган от ее рук, - вероятно, чересчур грубых для столь нежной части тела. Хотя принцесса не собиралась трогать Его, - просто взглянуть, так же ли Он устроен, как у Мустафы. У брата, по ее воспоминаниям, жезл страсти являл собою довольно жалкое зрелище... Но, раз испанец не дозволяет ей этого... Она вздохнула и принялась за его грудь, стараясь быть осторожной с его недавними ранами и свежими, доставшимися ему накануне от стражников, синяками на ребрах. У него был смешной пупок – узелок, похожий на крошечную горошинку, - и маленькие едва заметные в зарослях волос соски. Шамсинур уделила особое внимание сначала соскам, оглаживая их вокруг. Мышцы его груди начали непроизвольно сокращаться, как бы в такт с касаниями ее пальцев. Но дышал он размеренно и глубоко, словно спящий, и это успокаивало принцессу. Может, он и впрямь заснул?.. Она не удержалась – и слегка ущипнула тот сосок, что слева, ближе к сердцу. Испанец вздрогнул и тотчас открыл глаза. Девушка едва не подскочила сама и отдернула руки, когда увидела, что он смотрит на нее. Она сделала извиняющийся знак, - мол, простите, господин, я не нарочно. Он закрыл глаза, вдруг взял ее за руку и положил опять себе на грудь, словно требуя продолжать. ...Она начала вновь водить по его телу, и сразу почувствовала, что оно уже не то, что оно напряглось и застыло будто в неком ожидании. Когда пальцы Шамсинур перебрались к пупку и начали круговые движения вокруг него, - испанец задышал чаще, и девушка вновь увидела капли пота, – они появились на его груди и засверкали на черных блестящих волосах, растущих на ней. Хранитель Сокровищ по-прежнему лежал с закрытыми глазами, но лицо не было больше расслабленным и юным, - оно показалось Шамсинур опасным, чем-то неуловимо напомнив морду голодного волка. Почти то же выражение, что и во дворе, когда она подошла к нему, закованному в колодки. Челюсти крепко сжались, скулы, чуть тронутые налетом темной щетины, напряглись. Ее пальцы между тем тоже изменились, они перестали быть смелыми и слегка подрагивали, уже касаясь не только кожи испанца, но и края полотенца, и без того приспущенного. Но принцесса не решалась, как когда он лежал на животе, сдвинуть ткань вниз. Но и отвести глаза от его бедер не могла. Что-то подсказывало – вот-вот начнется... Сердце колотилось так сильно, что, быть может, он слышал его стук. В горле пересохло. То, что было под полотенцем, шевельнулось вдруг на ее глазах, как змея, на которую накинут платок факира... Шамсинур резко отпрянула, испуганная куда больше, чем если б из-под ткани появилась голова настоящей кобры. Но, оказывается, Хранитель Сокровищ был не только настороже, - он, похоже, наблюдал за массажисткой из-под прикрытых ресниц, потому что тотчас открыл глаза, схватил ее за руку и потянул девушку назад, повелительным жестом показав, что желает продолжения процедуры. Она бросила на него гневный взгляд, - конечно, из-под покрывала, и испанец не мог увидеть его. Но вспомнила о своей роли, смирилась, только передвинулась на коленях вверх, подальше от опасного места, и покорно принялась за его руки, мускулистые, оплетенные выступающими голубыми нитями вен. Он снова затих, расслабился, закрыл глаза. Когда девушка дошла до ладони левой руки, - она знала, что там, в центре, тоже одна из чувствительных точек, - он вдруг сжал пальцы Шамсинур и поднес к губам. Поцеловал медленно, каждый пальчик, втягивая их по очереди в рот, будто желая съесть, заставив тело принцессы затрепетать и податься вперед, к нему. Он неожиданно открыл глаза и улыбнулся ей – томной успокаивающей улыбкой, от которой у Шамсинур просто закружилась голова, - настолько обольстительной она была. Что-то подсказало девушке, что испанец почувствовал ее волнение и напряжение и этими поцелуями, этой медленной ленивой игрой с ее пальцами как бы показывает, что опасности нет, что бояться его нечего. Но он лукавил с ней, и она догадывалась об этом. «Обманщик!.. твоя улыбка не заставит меня поверить тебе… Я уверена – ты наготове, мой прекрасный Хранитель Сокровищ! Иначе сердце мое не билось бы так сильно. И – как это странно – меня бы не бросало попеременно то в жар, то в холод...» «Что будет, если сейчас я поцелую тебя?.. Господь свидетель – я хочу этого, и в то же время мне страшно... Но почему? Что заставляет меня опасаться какого-то поцелуя? Ведь он не лишит меня моей чести. И – разве я не желаю этого? Давно желаю, так давно, едва узнав тебя, мой таинственный возлюбленный...»
29. Она наклонилась над Хранителем Сокровищ, готовая сдаться и прижаться к его устам. Но он разрушил волшебство момента, потянувшись рукой к покрывалу на ее лице, намереваясь поднять плотную ткань. Шамсинур вздрогнула и быстро отклонилась, покачав головой, показывая этим жестом: нет, вуаль я не сниму. Он слегка нахмурился, недоуменно и, кажется, даже раздосадованно. Отстранился, когда она вновь хотела продолжить массаж, и одним гибким движением вскочил на ноги. Лицо его снова стало напряженным, глаза сверкнули при свете ламп хищным голодным блеском. Однако, таким, как ни странно, принцесса боялась его гораздо меньше, чем улыбающимся своей неотразимой чувственно-манящей улыбкой. Тем не менее, она не рискнула дразнить его долее и показала ему знаком, что готова повиноваться его воле, и откинула покрывало... Под которым было еще одно, полупрозрачное, закрывающее глаза и нос и оставлявшее открытым губы и подбородок. Шамсинур медленно стянула с себя верхнюю вуаль и предстала перед испанцем в том наряде, в котором обычно выступают танцовщицы, - в облегающем лифе и многослойной юбочке из полупрозрачного газа чуть ниже колена, обшитых позвякивающими золотыми и серебряными монетками. Монетки же были на браслетах, украшающих запястья и лодыжки обнаженных рук и ног девушки. Принцесса надевала подобный наряд иногда, чтобы развлечь танцем маму или брата. Ей казалось, что она чувствует себя в нем достаточно уверенно и непринужденно. Но сейчас, перед Хранителем Сокровищ, который смотрел на нее сверкающими как топазы глазами, будто пожирая открывшееся ему тело, Шамсинур вдруг ощутила себя уязвимой и почти нагой. Это было странное ощущение, вызвавшее дрожь, но не холода, а возбуждения, в котором смешались страх и одновременно острое желание близости с его телом, также полуобнаженным. Прижаться к нему... грудью, животом... Сплестись своими ногами с его... Почувствовать сильные руки на своих хрупких плечах... Изогнуться в его объятиях... Ощутить прикосновения его длинных пальцев к лифу... Ее тело жаждало этого, но рассудок сопротивлялся, напоминая о долге чести принцессы, несовместимом со сближением с мужчиной, который не стал её супругом. Противилась и гордость, ибо подобное желание было сродни капитуляции, а сдаваться, да еще так легко, на милость победителя, дочь султана, властелина огромного государства, не хотела и не могла себе позволить. Он протянул руку, намереваясь привлечь ее к себе, но она сделала несколько шагов назад. И вновь глаза его полыхнули гневом и вожделением. «Тебя опасно дразнить, Хранитель Сокровищ! Ты так нетерпелив! Но – неужели ты откажешься посмотреть, что еще я приготовила для тебя?..» Она улыбнулась ему, смягчая этим свой отказ подчиниться, и знаками показала ему, чтобы он сел. Он скрестил руки на груди и прикусил губу, словно обдумывая ее предложение. Но затем одним прыжком оказался на постели и лег на живот лицом к Шамсинур, подперев подбородок ладонями обоих рук. Решил, видимо, что добыча все равно никуда от него не денется, - подумала принцесса, не сомневаясь, что таким же легким прыжком он может вскочить и кинуться на нее, подобно стремительному леопарду, не дав ей сделать и двух шагов к дверям. Однако, она снова улыбнулась, довольная, что пока он не так непредсказуем и уж тем более не так неистов, как опасалась Арифа. «Посмотрим, как тебе понравится это, мой прекрасный испанец!» И Шамсинур начала медленный чувственный танец, изгибаясь, подобно кобре, которая выползает из корзины своего хозяина, завороженная игрой того на флейте. Помноженная на ежедневные упражнения, - которые были по душе девушке, стремившейся прийти к полному совершенству, - природная гибкость позволяла принцессе непринужденно исполнять самые сложные па. Стройный как стебель цветка стан Шамсинур легко гнулся назад, так что голова юной танцовщицы едва не касалась пола, а длинные черные косы ложились на ковер, переплетаясь меж собою, как две черные змеи. Так же легко дочь султана вновь выпрямлялась, поводя бедрами и плечами и заставляя монетки на лифе, поясе и браслетах на руках и ногах мелодично звенеть, как бы в такт со своими движениями. И мелодия эта, гармонично сочетаясь с танцем и всею обстановкой этой комнаты - мягким приглушенным светом ламп, ароматом масел, которыми принцесса массировала своего возлюбленного и, наконец, роскошным ложем, готовым для всех возможных плотских утех, - мелодия эта медленно, но верно накрывала находящихся в спальне накатывающей волной чувственности. Это было ощутимо, как приближение самума в пустыне. Шамсинур чувствовала это. Ее тело покрылось капельками пота, - она хотела танцевать для Хранителя Сокровищ этой ночью, и специально не умащалась перед приходом к нему ничем, только сбрызнула себя розовой водой. Но пот выступил не от движений, - она еще не начала энергичную пляску, - а от предчувствия надвигающейся бури. «Выдержу ли я? Сумею ли остановить его, если его жезл страсти поднимется? Господь Всемогущий, дай мне силы – не для сопротивления, а для того, чтобы не пасть в его объятья раньше времени...» Она подхватила с одного из столиков небольшой узкогорлый кувшинчик, принесенный с собою, поставила на голову. Чуть согнув колени, не наклоняясь, взяла с подноса с фруктами кисть золотистого спелого винограда. «А видел ли ты хоть раз такое, мой возлюбленный?» Шамсинур начала медленно волнообразно вращать бедрами, без видимого усилия удерживая сосуд на голове. Оторвала от грозди две виноградины, затем зубами зажала черенок кисти во рту – и начала ловко перебрасывать ягоды из одной руки в другую, а потом точным движением забросила в узкую горловину. Затем оторвала от грозди уже три виноградины, и стала жонглировать ими, при этом постепенно убыстряя вращение бедрами...Потом также по одной перекидала их в кувшинчик. Ни одна ягода не упала из тонких проворных пальцев девушки, ни одна не отскочила на пол, все они, одна за другой, оказались в сосуде... Теперь уже одновременно пять виноградин перелетали из руки в руку юной танцовщицы, и казалось, что это целое золотое ожерелье, так быстро жонглировала Шамсинур. Она научилась этому искусству сама, ещё девочкой, и часто поражала проворством своих пальцев и маму, и брата, который, посмеиваясь и в то же время восхищаясь, говорил, что сестра вполне могла бы выступать на базарных площадях. Пять ягод тоже удачно перелетели в сосуд. Кисть была оборвана. Плясунья всё энергичнее крутила бедрами, но кувшинчик по-прежнему держался на голове девушки, будто прикрепленный невидимыми нитями. Танец дочери султана убыстрялся, одновременно с растущим возбуждением. Страх ее исчез. Ей безумно хотелось свести этого полунагого прекрасного мужчину с ума своим танцем. Увидеть воочию, что он жаждет ее. Убедиться в силе его желания. Вот она завертелась волчком, - и тонкий легкий шифон на ее юбочке разлетелся вокруг ее стройных ног, открывая их почти полностью жадному взору Хранителя Сокровищ. Он вовсе не был во время танца бесстрастным зрителем. Он все более тяжело дышал, и глаза его постепенно разгорались огнем, как у изголодавшегося хищника. Шамсинур видела это, но, охваченная экстазом, уже не боялась этого опасного огня, ей нравился его взгляд, это распаляло ее еще больше, еще сильнее… Танец закончился. Принцесса резко наклонила голову вбок, легко подхватила падающий кувшинчик и, высыпав несколько виноградин, поочередно забросила их в пересохший рот, раздавив зубами и с наслаждением почувствовав сладкий сок, брызнувший из спелых ягод. Кажется, в это мгновение она даже прикрыла глаза... Иначе – почему не заметила, как Хранитель Сокровищ, бесшумно вскочив, оказался рядом с нею и, схватив ее за талию, привлек к себе, обдав жарким дыханием?.. В следующую секунду его губы уже прижались к ее, сминая, терзая, раскрывая настойчивым, жестоким до безжалостности поцелуем. Она поддалась, разомкнула губы, и тотчас почувствовала его язык, скользящий по внутренней поверхности ее нёба, будто – как промелькнуло в ее голове - стремящийся тоже напиться живительным виноградным соком... Потом же Шамсинур уже ни о чем думала, потому что поцелуй стал глубоким, властным и всепоглощающим, и голова ее вдруг закружилась, отяжелела и безвольно откинулась назад, словно цветочный бутон на слишком тонком стебле во время грозы. Но одной рукой испанец поддержал затылок девушки, а вторая сжала грудь, затеребила сосок, мгновенно откликнувшийся, затвердевший и в то же время обретший необычайную чувствительность. Кувшинчик упал на ковер, а руки Шамсинур обвились вокруг плеч испанца, твердых, налитых, атласно-гладких. Не прекращая поцелуя, Хранитель Сокровищ подхватил принцессу на руки и – так легко и незаметно, словно на сказочном ковре-самолете – перенес на постель. Только теперь он со стоном оторвался от нее, и она, открыв глаза, затуманенные дымкой, увидела, что он и она лежат на боку лицом друг к другу, что уже обе его руки гладят ее налившуюся грудь... И тут принцесса ощутила упершееся ей в живот прямое доказательство того, о чем предупреждала Арифа. О небеса, какое же оно большое, какое твердое – словно каменное!.. Дыхание у нее перехватило. Туман в голове рассеивался. Она не должна... не может... не имеет права! И, когда Хранитель Сокровищ вновь потянулся к ней, чтобы поцеловать, она отпрянула, села. Его глаза сразу полыхнули злобой, он пробормотал что-то и грубо схватил ее за запястье. Боль мгновенно и окончательно привела Шамсинур в чувство. Как он смеет так с ней обращаться! Она хотела доставить ему удовольствие, загладить причиненные днем мучения, - а он за все это платит ей грубостью и низкой похотью! Она вырвала руку и вскочила на ноги. Одним прыжком он загородил ей выход. Ее взгляд невольно остановился на его бедрах, и она увидела то, что скрыть он уже не мог – вставший жезл страсти туго натягивал ткань полотенца. Да, зрелище было впечатляющее!.. Ему же, видимо, надоело то, что он считал всего лишь искусной игрой с ним, - лицо его стало как будто жестоким, черты заострились от неудовлетворенного желания. И девушка поняла, что у нее осталась лишь кроха времени, чтобы остановить его, не дать ему наброситься на себя и успеть убежать. Он издал низкий горловой звук, напоминающий рычание, и шагнул к ней... И тогда она выхватила из мешочка, подвешенного к поясу, тот округлой формы небольшой предмет, что так и не показала Арифе, и сунула его под самый нос испанцу. Хранитель Сокровищ изменился в лице. Шамсинур отступила, вытянув перед собою руку, по-прежнему показывая ему этот предмет. Испанец стоял как вкопанный и застывшим взором смотрел на него. Но вдруг встрепенулся и бросился вперед... Тогда принцесса размахнулась – и швырнула вещицу высоко и далеко через его голову. «И что для тебя дороже, мой черный орел?.. Я – или твоя Брижитт?..» Ответ она получила тотчас. Он оглянулся – и кинулся за покатившейся по ковру миниатюрой... Шамсинур выиграла несколько мгновений - и воспользовалась ими, в долю секунды преодолев расстояние до двери и скрывшись за нею.
Отправлено: 23.10.11 19:15. Заголовок: Лакшми, вы такая умн..
Лакшми, вы такая умничка. То, что вы выкладываетесь здесь несмотря на отсутствие хвалебных отзывов и критики, говорит о вашем горячем желании узнать мнение других о собственном произведении, возможно чему-то научиться и просто познакомить читателей с результатом ваших каждодневных (а может и каждоночных) усилий. Роман ваш, честно признаюсь, читала не полностью, так как немного устала от исторических романов (вернее романов в стиле "Анжелики" Голон или "Катрин"/"Марианны" Бенцони, на данном этапе люблю почитать что-нибудь ироничное, смешное и все же современное), но одно стало для меня очевидным - при прочтении некоторых отрывков - пишите вы очень хорошо. Слова гармонично выливаются в предложения, предложения - в абзацы. Повествование захватывает и легко читается. Стиль очень мне нравится, так как в свое время я буквально жила романами Бенцони и "Анжелику" люблю - правда, не всю, несколько книг. В отношении исторических подробностей ничего сказать не могу - так как к сожалению не обладаю для этого столь обширными знаниями - но чувствуется, что предмет вы усвоили по крайней мере мне так кажется. Очень уж подробно вы описываете данную эпоху, умело вплетая в повествование мелочи, о которых далеко не всем известно. Я к примеру писала бы более поверхностно, так как не очень люблю копаться в мат.части, хотя историю глубоко уважаю и не раз (и не два!) увязала в ней, не имея возможности выбраться, закапывалась по самую макушку ))) И хочу высказать вам свое уважение и восторг - именно за те усилия, которые вы приложили, чтобы как можно ярче и точнее донести до читателя ту "картинку", которая существует только в вашем воображении. Мне лично это не по силам. Благодарю за ваш труд
Энн , благодарю сердечно за Ваш отзыв! Знаете, молчание на форуме по отношению к ТП мне кажется странным и непривычным, не потому, что жду похвал, а скорее наоборот, разгрома и линчевания. (Как раз по исторической матчасти, ну и в гаремах тоже не так, наверное, всё было...). Тому может быть несколько причин (молчанию, в смысле): а) произведение настолько всех потрясло своей гениальностью, что все в восторге и безмолвном восхищении замолкли; б) тем, кто меня читает, меня жалко за такую ересь, и не хотят форумчане меня, убогую, и попинать; в) меня просто никто, кроме Вас, не читает. Склоняюсь ко второму варианту. Впрочем, ждать окончания всего этого безобразия недолго, роман я забросила... Так и не знаю - стоил ли он потраченных усилий и дней (не ночей, о нет!) Скрытый текст
Зато какие-то звёздочки в рейтинге у него уже есть, что и приятственно бедному автору.
Впрочем, ждать окончания всего этого безобразия недолго, роман я забросила... Так и не знаю - стоил ли он потраченных усилий и дней (не ночей, о нет!)
Лакшми, не заморачивайтесь вы на отзывах, не надо. И ни в коем случае не бросайте писать! Как вы наверное успели заметить, форум слегка не в той форме, в какой он был год или два назад. Причина мне неизвестна. Но то, что вас "не линчуют" и "не пинают" ;) вовсе не означает, что вас жалеют и бояться ненароком сломать (в форумчанах говорит не жалость, уж поверьте). Вы уже достаточно сложившаяся личность и вам не нужно чье-то мнение, чтобы продолжать писать. Мне лично - если я решила, что то, что я пишу, мне нравится, если получаю от процесса удовольствие - оно не нужно. Так что не вздумайте бросать писать. А то, что он стоил усилий, это несомненно. Уж поверьте, так, как пишите вы, далеко не все могут писать. По крайней мере я так не могу. И вряд ли смогу. А у вас это получается и от этого не нужно отказываться. Бриллиант должен сверкать и радовать других, а не лежать где-нибудь в коробочке
Отправлено: 24.10.11 18:01. Заголовок: Я не большой спец в ..
Я не большой спец в литературе и тем более в написании произведений, но как благодарный читатель могу сказать, что Ваш роман меня захватил и я каждый день наведываюсь на эту страничку в надежде на продолжение. Читая Ваш роман я отдыхаю. Ни в коем случае не забрасывайте, очень хочется узнать продолжение. Спасибо за Ваш труд.
я каждый день наведываюсь на эту страничку в надежде на продолжение
Но автор-то об этом не знает, а писать в "пустоту"... не слишком вдохновляет, так скажем. Если все читатели будут молчать - то им в итоге просто нечего будет читать на форуме.
Отправлено: 26.10.11 14:50. Заголовок: Ничего не могу сказа..
Ничего не могу сказать насчет романа, ибо он про пиратов. Но у меня конкретные замечания 1 Насколько я знаю на востоке в брак вступать было не обязательно. У меня под рукой нет источников, но по-моему у турецких султанов так было, что несколько сот лет подряд на престоле были незаконные сыновья. К тому же у них не соблюдалось право первородство - кого угодно могли назначить наследником. Это я про историю с браком родителей. Принцесса конечно могла быть только выдана замуж. 2 Никогда в истории не встречала аристократку по имени Бриджит. Вики говорит, что это имя ирландского происхождения. Француженок стали так называть только в 20 веке (судя по списку дам). Было несколько святых по имени Бригитта, но они опять же кельтские. Таким образом если Ваша Бриджит не имеет маму ирландку или не происходила из кельтского региона (Бретань), то вероятность что ее так назовут крайне мала. 3 С именем Этьен-Эстебан как раз все удачно.
Пенелопа , спасибо Вам за отзыв и разбор ляпов! Да, имя Брижитт взяла за то, что нигде в историч. романах о Франции мне оно не попадалось. Теперь понятно почему.
Отправлено: 26.10.11 19:26. Заголовок: Ну, и осталось немно..
Ну, и осталось немного, чем дальше, тем хуже, но что делать, выложу уж все.
30. Хосе нервно мерял шагами свою комнату. Он ждал Нгумбу – с вестями, и молился про себя, чтоб вести эти были, как прежде, обнадеживающими. Его чернокожий друг уже трижды за эти десять дней встретился с Морисом Лежю, рыжебородым французским капитаном, с которым Хосе познакомился в то время, когда под видом своего слуги Пепе бежал из Севильи во Францию. Этот Морис не являлся ни добряком, ни приятным человеком, и уж тем более не был он человеком чести, к тому же он принял в Тунисе ислам, отказавшись от католической веры. Но испанец знал его как отчаянно смелого и решительного моряка, не верящего ни в Бога, ни в черта. К тому же, как помнил Хосе, в Марселе у Лежю была семья: жена и двое сыновей. Поэтому, когда француз тотчас согласился помочь старинному приятелю и присоединиться к нему в его опасном предприятии, Хосе это не удивило. Нгумба передал Морису золото, украденное у сестры Мустафы, и рассказал французу о придуманном товарищем плане. Бывший капитан пришел в восхищение от простоты этого замысла. Первая часть плана была возложена на Лежю. Она заключалась в следующем: подобрать в порту судно, на котором можно совершить побег, и достаточно сильных и крепких рабов-христиан, из моряков, способных управлять этим кораблем, людей надежных и умеющих держать язык за зубами. Здесь не подразумевалось крупных затрат: ведь рабы, мечтающие о свободе и возвращении на родину, должны были последовать за французом добровольно и с радостью. Набор команды оказался, как и рассчитывал Хосе, действительно, нетрудным делом: Лежю как раз занимался надсмотром над невольниками, ремонтирующими пиратские суда, и большая часть этих рабов была, естественно, знакома с корабельным делом. Уже при второй встрече француз сообщил Нгумбе, что надежную команду он уже подобрал. Лежю сообщил Нгумбе, что присмотрел и судно, а также договорился с нужными людьми там же, в порту, о закупке провизии и оружия и о безопасном месте для хранения ящиков и мешков. А с управлением судном проблем не будет: оно не берберское, а испанское, к тому же свежеотремонтированное. Вторая часть плана Хосе была и труднее, и рискованнее, - и тут также должно было сыграть свою роль золото, которым можно было подкупить портовых сторожей и кое-кого из моряков на кораблях тунисского флота. Это тоже было возложено на Лежю. Третья, самая важная и опасная, часть должна была быть выполнена самим Хосе. И от того, как он справится с нею, зависел исход всего предприятия. В себе испанец не сомневался, – он твердо решил или обрести свободу, или погибнуть, но рассчитывал на удачу, зная, что капризная фортуна обычно всегда на стороне смельчаков. Влачить же свои дни, оставаясь жалким рабом, пусть и живущим в роскоши и ни в чем не нуждающемся, он больше был не намерен. Успеху плана должно было способствовать отсутствие в столице султана, - по слухам, повелитель Туниса отправился на несколько дней поохотиться в Атласских горах. Вместе с ним отбыла большая часть придворных и стражи; во дворце стало заметно тише и малолюднее. И Хосе надеялся, что все, задуманное им, пройдет быстро и гладко. К тому же, события последних дней лишь еще больше укрепили его в подозрениях, что наследный принц питает к нему порочную противоестественную склонность, и это заставляло новоиспеченного телохранителя принца со всею энергичностью готовиться к побегу. Правда, сейчас мальчишка опять притворяется безразличным, но Хосе ему не обмануть! Взять хотя бы этот приход к нему, Хосе, наложницы... Здесь явно не обошлось без Мустафы: ведь принц уже намекал своему телохранителю, что знает о его невесте, а тут – танцовщица с портретом Брижитт... Нет, этот щенок, сын султана, которого вначале испанец жалел, потому что видел, что тот нездоров, не заслуживает снисхождения! Слишком долго и изощренно он издевался над своим рабом-испанцем. Иногда Хосе казалось, что прошли уже целые годы с тех пор как он живет во дворце и терпит то унижения, то ласки блудливого мальчишки. Теперь близка пора расплаты. Наследник ответит за все, что Хосе от него вынес! О, как жалел так называемый Хранитель Сокровищ, что танцовщица ускользнула от него!.. Не оттого, что он остался неудовлетворенным, а оттого, что он мог выпытать из нее хоть что-нибудь. Впрочем, говоря по правде, и возбуждение, которое он столь долго подавлял в себе той ночью, - этому он научился в Мексике, у одной из жриц древних индейских богов, - и которое наложница под вуалью разожгла в нем, было безумным. Хосе и не ожидал, что девушка с подобной фигурой может так его завести. Он вспоминал ее небольшую грудь, узкие бедра... Не такие женщины обычно нравились ему. Хотя – никто еще не делал ему так искусно массаж и не танцевал для него так самозабвенно и с такой страстностью. А ее обворожительная манящая улыбка – о, она обещала райское блаженство, и он не скоро сможет забыть ее! А вкус и аромат ее губ!.. Кажется, никогда ни одни женские губы не были столь сладки... податливы... мягки... И это при том, что эта девушка, казалось, целуется в первый раз - неумело, робко, почти целомудренно. Но – если она и впрямь была невинной, во что верилось с трудом, – она была способной ученицей, самозабвенно отдающейся своему учителю. Быть может, в этом контрасте - девственной неопытности и готовности отдаться полностью любви - и заключалось нечто ошеломляюще восхитительное. Раньше Хосе лишь слышал, а теперь узнал сам, что такое – восточная женщина, и почувствовал наяву, как ее таинственная привлекательность может разжечь огонь в крови, заставить позабыть всех, которых знал до нее. Хосе сжал зубы, постарался выкинуть юную плясунью из головы, и вновь вернулся мыслями к организации побега. Если все идет по плану, и Нгумба принесет другу желанную весть, - то через четыре дня, утром, они покинут Тунис. Без сопротивления охранников. Без единого выстрела. Никто не посмеет воспрепятствовать им... «Так должно быть! И так будет! Боже Всемогущий, помоги нам!»
...Как бы удивился Хосе, если бы знал, что, в то же время, когда вернулся Нгумба и сообщил, что всё идет по плану, и что теперь только от друга зависит, удастся ли побег рабов-христиан, почти подобный разговор шёл не где-нибудь, а в самом сердце дворца тунисского султана – на женской половине! И что в этом диалоге не раз будет упоминаться он сам – Хранитель Сокровищ!.. - Моя принцесса, - говорил скрипучий голос старой Арифы, - завтра попросите вашего брата, чтобы он разрешил вам поехать на прогулку верхом, поменявшись с ним обликом и одеждой. Я назову вам судно, на котором вы совершите побег, скажу, где оно причалено, и вы сможете познакомиться с его капитаном. - Ужели, Арифа?.. Значит, все готово? Наконец-то! – нетерпеливо и радостно ответил звонкий голос Шамсинур. – Но расскажи мне всё подробнее! - Мустафе врач, как вам известно, назначил месяц назад ежедневный моцион – утренние конные прогулки по морскому берегу. Быстроходная фелука, на которой вы совершите побег, стоит как раз неподалеку от того места, где ваш брат полюбил ездить верхом, в тихом заливе среди скал, неподалеку от порта. Вы же знаете, Мустафе нравятся корабли, хотя он и не умеет плавать. И, если наследнику захочется посмотреть поближе на красивое судно и даже ступить на его борт, - вряд ли кто-то заподозрит в этом неладное. А я сегодня же предупрежу капитана, чтобы он был готов завтра утром к встрече с тем, кто скоро станет его пассажиром. Капитану и команде заплачено достаточно, а вещи – как мы и договаривались, мужские - и золото уже находятся в сундуке в приготовленной для вас каюте. Отплытие назначено через четыре дня, в полдень. - Через четыре дня!.. Ах, Арифа, мне не верится!.. Совсем скоро я буду далеко отсюда... – Принцесса вздохнула, будто нерадостно. - Вас что-то огорчает, ваше высочество? - Да. Я бы уплыла с легким сердцем, но Мустафа и ты – как обойдусь я без вас?.. Без своего любимого брата, единственного близкого мне по крови человека! Без тебя и твоих добрых мудрых советов! - Но рядом с вами будет Хранитель Сокровищ, - напомнила ей Арифа. – Ведь вы намерены увезти его с собой, не так ли? Вот только как он к этому отнесется? - Разве твое гадание не должно исполниться? – лукаво ответила принцесса. – Мы должны уехать вместе, это предназначено нам судьбой! И разве он откажется от побега? Ведь его ждет свобода – и возвращение на родину! - И все же я не понимаю. Да, вы вместе с ним, на одном корабле, приплывете в Европу. Но что будет дальше? Ведь вы не пожелаете расстаться с испанцем? Вы его любите? - Я его обожаю! – пылко воскликнула Шамсинур. - И надеетесь, что, пока будете вместе на корабле, он проникнется к вам ответным чувством? И не захочет вас покинуть? - Да, Арифа. Так и будет! Ему не останется ничего другого, - таинственно ответила девушка. - У меня нет приворотных зелий, моя принцесса, - если вы рассчитываете тут на мою помощь. Я не смогу помочь вам и влюбить в вас Хранителя Сокровищ. - Зелье не понадобится, Арифа, - усмехнулась Шамсинур. - Если он настоящий дворянин и идальго, и честь его дорога ему, - а я во всем этом не сомневаюсь, - он станет моим, и судьбы наши навсегда соединятся. Ты не веришь? Качаешь головой? А я убеждена в том, что это свершится!.. Кстати, что говорит твое гадание? Мои сны в эти дни – ты смогла проникнуть в их тайный смысл? - Моя принцесса, я пыталась... Но они не радуют меня. Правда, быть может, я ошибаюсь. Аллах свидетель, в последнее время я стала рассеянна, да и стара я слишком... - Арифа, что бы ты ни увидела – я должна знать это! Пусть самое плохое. Страшное... Но открой мне это! - Ваше высочество, я видела снова, что черный орел перенес голубку – то есть вас - в когтях через море. Но нерадостен был этот полет. Из глаз моей голубки катились горькие слезы... - И что это значит, как ты думаешь? Я буду плакать, горевать?.. Наверное, это естественно, – ведь я буду думать о брате, оставшемся навсегда в далекой стране, куда мне уже не вернуться. Но со мною будет мой возлюбленный, мой черный орел! Рядом с ним и печаль моя будет мне сладка. Или нет?.. Ну, что ты молчишь? Ответь! - Я бы, возможно, ответила на ваши вопросы. Но вы многое не открываете мне, - ответила Арифа обиженно. - И сны не все рассказываете – ох, не обманете вы старуху, я же вижу! - Всё, что тебе надо знать, ты знаешь. Довольствуйся этим... до поры до времени. Что касается остального... Арифа, ты не должна сердиться. Ты, конечно, узнаешь всё. Но сначала я поговорю с братом. Если первой эту новость я скажу тебе, это будет несправедливо к нему, – загадочно ответила девушка. - И когда состоится ваш разговор? - Скоро. Завтра. Или – это крайний срок, ведь времени совсем мало - послезавтра. Да, пусть будет послезавтра, после прогулки Мустафы!
Через два дня, в полдень, дворец тунисского султана был взбудоражен новостью: наследник престола едва не утонул во время своей конной прогулки вдоль берега моря! Едва услышав об этом, Шамсинур поспешила на половину Мустафы. Следуя за Арифой по переходам дворца, досадуя, что нельзя скинуть покрывало и туфли и бежать бегом, девушка со страхом думала о том, как брат останется тут без нее, совсем один... И так скоро! Конечно, Арифа будет рядом, будет заботиться о нем и следить за его здоровьем. Но Мустафа так хрупок, так нежен! И почему, почему он так боится воды? Давно бы мог научиться плавать, но, сколько ни внушала ему Шамсинур, что в плавании нет ничего опасного, что это, наоборот, настоящее блаженство, он даже и по шею в воду никогда не залезал, только по пояс, и то с опаской. ...Мустафа лежал на оттоманке, обложенный подушками. Лицо его было несколько бледно, но выглядел он неплохо. К наследнику уже приходил врач, и нашел состояние принца вполне удовлетворительным. Тем не менее, Арифа также подвергла юношу осмотру и, пока это происходило, Мустафа рассказывал сестре, что произошло. - Я пустил лошадь по мелководью и, наверное, она наступила копытом на что-то острое: камень или обломок раковины. Взвилась на дыбы и вдруг понесла, и я не справился с нею. Я оглянулся – крикнуть я не мог, у меня горло перехватило, - но, как мне показалось, за мной никто не последовал... Потом я узнал: мои охранники решили, что мне просто надоело ехать шагом, и я сам пришпорил коня и пустил его вскачь. Мне сказали, что недавно я точно так же поскакал как безумный, и был очень недоволен тем, что меня хотели догнать... Шамсинур кивнула, вспомнив, как, во время достопамятной охоты, на обратном пути во дворец, она поскакала бешеным галопом, а потом ругала Рашид-бея, что он попытался настигнуть её. – Белый мчался вдоль кромки воды как вихрь, - продолжал Мустафа, - а потом я не удержался в седле, и упал... - Около самого берега? Брат, но ведь там совсем мелко! – вскрикнула едва не возмущенно Шамсинур. - Да... – смутившись, ответил юноша. – Но я так перепугался, что даже не помню, как оказался на глубине... Точнее, там не было так уж глубоко... Может, по грудь. Но я растерялся окончательно, и захлебнулся, и начал тонуть... - Все обошлось, милый брат! Ты ведь выбрался? Отделался испугом... - Нет, я почти утонул! Уже потерял сознание. Меня спасли. Вернее, спас... один из телохранителей. - Хвала небесам! Значит, хоть один оказался рядом с тобою? - Да. Это был тот, которого зовут Хранителем Сокровищ. Шамсинур и Арифа переглянулись. - Но... ты же сказал, что за тобой никто не последовал? – осторожно, стараясь не выдать голосом охватившего ее с новой силой волнения, спросила принцесса. - Мне так показалось... И, если б не этот испанец, я бы, конечно, утонул раньше, чем подоспели бы остальные охранники. Но Хранитель Сокровищ оказался рядом как раз тогда, когда я уже захлебнулся и был без сознания. Он вытащил меня из воды и оказал помощь, и вода вылилась из моих легких. Когда подскакала вся свита, я уже даже пришел в себя. - Воистину сам Аллах послал нам этого человека! - бросая быстрый многозначительный взгляд на Шамсинур, сказала Арифа. - Да, это так; и я был несправедлив к нему, подозревая его,- согласился Мустафа. – Испанец спас мне жизнь, и заслуживает за это награду. Не правда ли, сестра? - Конечно! - с жаром подхватила девушка. – Я никогда не сомневалась, что он благороден, смел и великодушен... – Она покраснела и замолчала, чувствуя, что почти выдала себя. - Я признаю это, - не заметив ее смущения, сказал принц. – И, думаю, ты согласишься, что то, что я собираюсь дать ему, будет лучшей наградой. - Чем же ты собираешься его отблагодарить? - Он сегодня же получит свободу, - торжественно возвестил наследник. Шамсинур вздрогнула. - Нет, Мустафа! – Это вырвалось у нее с таким жаром, что брат изумленно уставился на девушку. - Что такое?.. Ты недовольна? Почему? Тебе кажется, что этого для него слишком много – или слишком мало? По-твоему, вырвав меня из когтей смерти, он не заслужил того, чтобы я освободил его от неволи? - Я полагаю... конечно, он достоин свободы, – как бы нехотя признала принцесса. – Но... - Что значит это твоё «но»? Послушай меня, сестра! Ты не всё знаешь. И, если судьба Хранителя Сокровищ тебе небезразлична, сейчас ты согласишься, что, отпуская его на свободу, я дарю ему нечто большее - саму жизнь. - Как так? – изумленно воскликнула девушка. – Ну, говори же, Мустафа! - Ты помнишь про золото с испанского галеона? То, которое, по слухам, охранял во время плавания испанец? - Конечно. - Так вот, та часть этого золота, которая принадлежит султану, всё еще находится в порту. Все звездочеты и предсказатели в один голос заявили нашему отцу, что эти сокровища трогать нельзя, что страшные заклятия наложены на них и погубят всякого, кто посмеет прикоснуться к ним и – тем более - стать их хозяином. - Глупости! – сказала Шамсинур, не понимая, при чем здесь ее возлюбленный. - Я тоже так думаю, но ты же знаешь нашего отца и его веру в сверхъестественное. Так вот – он был у меня перед своим отъездом. На самом деле он поехал вовсе не на охоту... - А куда? - К некоему магрибскому колдуну и предсказателю, которого отцу порекомендовал Селим-бей. Якобы Селим был у этого магрибинца, и тот помог капудан-паше снять заклятия с той части золота, которая досталась Реису. Услышав имя ненавистного жениха, Шамсинур кинула быстрый взгляд на Арифу; он выражал укор – новость была важной, а всеведущая служанка не знала о ней!.. Та пожала плечами, как бы признавая, что не всесильна. - И... что же сказал отцу этот колдун? Хотя – ты не можешь этого знать... Ведь отец еще не вернулся! - Но он прислал мне письмо, - сказал принц, довольный, что сестра так заинтересована. – Магрибец – его имя Хуссейн Хусния – гадал отцу по звездам и изрек следующее: заклятия с сокровищ, которые отныне принадлежат владыке Туниса, можно снять лишь с помощью их хранителя – то есть испанца: сначала его следует подвергнуть пыткам, дабы он выдал секрет колдовства; если же он будет запираться, то убить его и окропить каждый сундук его кровью. Тогда чары будут сняты. - О небеса! – воскликнула в ужасе Шамсинур. - Сестра!.. Что с тобой? На тебе лица нет! - Неужели?.. – тщетно стараясь прийти в себя, пробормотала девушка. – Мустафа! Ты ведь понимаешь – это всё происки Селима! Он ненавидит Хранителя Сокровищ. И, наверное, подговорил этого Хуссейна сделать такое страшное предсказание... - Я и сам так думаю, - согласился ее брат. – Но далее. Письмо я получил сегодня перед прогулкой. Отец велит глаз не спускать с испанца, чтобы тот ни о чем не догадался до его возвращения. И я, признАюсь, был не против того, чтобы передать палачам своего телохранителя... Но теперь, когда он меня спас, всё изменилось. Я хочу спасти его – и единственным способом сделать это будет дать ему свободу и деньги, чтобы он мог скрыться из столицы. Шамсинур, сжимая руки, быстро ходила по комнате. Боже правый, конечно, это коварство Реиса!.. Он жаждет отомстить тому, кто победил его – и нашел наилучший способ, чтобы осуществить свою месть!.. Подлец... но какой изобретательный!.. А ее возлюбленный... Нет, свободу ему рано давать! Иначе то, что задумала она, Шамсинур, станет вряд ли возможно. Сначала – осуществление ее замысла. Потом, когда Хранителю Сокровищ некуда будет деваться, и он будет навсегда связан с нею, - после этого брат отпустит его на волю! - Когда возвращается отец? – спросила она, наконец. - Послезавтра вечером. Шамсинур вздохнула. В это время она и Хранитель Сокровищ должны уже быть на пути в Европу!.. - И как же ты хочешь объяснить отцу, что не исполнил его повеление и отпустил испанца на свободу? Наш родитель страшно разозлится! - Объясню это тем, что обязан этому кафиру своей жизнью. Отец любит меня. Я – его наследник. Он не станет меня бранить и, тем более, наказывать... А теперь, сестра, может, ты все же скажешь, почему ты не хочешь, чтобы испанец был отпущен мною на волю? - Я этого хочу, брат. Но... не сейчас. - Не понимаю тебя, Шамсинур! Почему не сейчас? Принцесса глубоко вздохнула. Что ж, лучше времени, чтобы всё открыть Мустафе, у нее не будет! Сейчас, когда брат исполнен благодарности к Хранителю Сокровищ за своё спасение, и сердце его смягчилось к испанцу, открытие тайны и просьба сестры найдут отклик в его душе, не возмутят и не разгневают так, как было бы еще день назад. - Потому что... потому что сейчас он получит иную награду. Более ценную... – краснея, сказала она. - Что может быть для раба дороже, чем свобода? - Для раба – ничего. Но для тебя есть более дорогое, что ты отдашь ему... - Что же? - Мою руку, - покраснев еще больше, тихо ответила Шамсинур.
31. - Что ты сказала? – переспросил Мустафа, приподнимаясь с подушек. – Я не расслышал. - Ты отдашь ему мою руку, - громче повторила принцесса. Арифа было закашлялась, но сразу перестала, когда девушка кинула на нее гневный взгляд. Наследник оттолкнул руку старой служанки, вскочил на ноги: - Шамсинур!.. Что ты такое говоришь? Ты с ума сошла! - Мой рассудок при мне, брат. Всё очень просто. Я люблю этого человека! И хочу выйти за него замуж. - Как могла ты полюбить его? – изумленно спросил юноша. – Он появился здесь меньше месяца назад. Ты видела его всего несколько раз... И – кто ты и кто он? Ты – принцесса, дочь богатого и могущественного владыки целого царства. Ты мусульманка. А он? Он – никто. Он простолюдин. Он раб. Он чужестранец. Он неверный, наконец! - Когда ты полюбишь, брат, ты поймешь: для любви нет преград, законов и запретов. Это – как восход солнца на востоке. Оно встанет, как бы ты ни противился этому. Ты – принц, но ты не сможешь повелеть светилу не появиться в небе. Ни богатство, ни тысячи и даже сотни тысяч воинов, ни всё твое могущество не остановят восход солнца. Такова и любовь, Мустафа! - Нет, я все же не верю... Ты принимаешь за любовь что-то другое, сестра! А ты, Арифа, - он гневно посмотрел на старуху, - ты что молчишь? Твоя госпожа вбила себе в голову, что влюблена, – а ты не смогла убедить её, что это всё просто девичьи фантазии?.. Обычно находчивая Арифа пробормотала что-то невнятное. Впрочем, Шамсинур не нуждалась в защитниках, как не боялась и обвинений. - Это не фантазии, – горячо возразила она, – Мустафа, я действительно люблю его! Мое чувство глубоко и искренно. Только рядом с этим мужчиной я буду счастлива! Ты должен поверить мне! - Ну хорошо, пусть так - ты влюблена в него. Но, сестра, приди в себя, призови на помощь чувствам, с которыми ты, как я вижу, не в силах бороться, разум, достоинство и гордость! Вспомни о своем и его положении! Тигру и газели не быть вместе, так уготовано природой, таков её закон. И существуют законы человеческие, не менее жестокие – но в то же время и справедливые. Вы – ты и этот испанец - слишком разные. Пойми это и оставь бесплодные надежды. Да, ты не любишь Реиса. Не хочешь выходить за него. Потому и ухватилась, наверное, за свою склонность к этому Хранителю Сокровищ... Обещаю тебе: я сделаю всё, что смогу, чтобы помочь тебе избежать ненавистного брака. Клянусь! Но – отдать тебя рабу-христианину? Я никогда не соглашусь на это! - Тебе придется, милый брат, - вздохнув, сказала Шамсинур. – На то есть причины... - О Аллах!.. – воскликнул Мустафа, вскакивая. – Ты... ты была с ним? - Нет, - снова густо краснея, ответила девушка. – Причины другие. Первая – это та, что этот раб и якобы простолюдин – на самом деле испанский идальго, человек благородного происхождения, богатый и знатный дворянин. И для меня, хоть я и принцесса, такой брак не будет таким уж неравным, он не унизит мою гордость и не уронит мою честь. Вторая же причина... – Она запнулась, но тут же вскинула голову: ей нечего стыдиться! – Вторая состоит в том, что я не мусульманка. Уже полгода, как я приняла христианство. - Ты?.. Как ты могла?.. – в ужасе и смятении вскричал ее брат. – Ты хоть понимаешь, что ты наделала?.. - Мустафа, я объясню тебе, как это произошло. Не удивляйся – но причиной этого был ты... Вернее – твоя болезнь. Вспомни – шесть месяцев назад ты болел так тяжело, что все врачи в один голос твердили нашему отцу, что ты скоро окажешься в раю. А я, гуляя в саду за несколько месяцев до этого, случайно, познакомилась с одним старым рабом-садовником... Он оказался французом – как наша мать. И – священником. Его имя падре Симон. Не знаю, как получилось, что мы с ним стали беседовать... Сначала – о цветах. Он так интересно рассказывал. Потом он начал со мной разговоры о божественном. Ты помнишь, как мама рассказывала нам о христианском Боге, об Иисусе Христе, о Богородице, пречистой деве Марии? Падре Симон говорил о том же, да так, что я заслушивалась. Он приносил мне – не знаю, откуда – книги, и я читала их, пряча под подушками. Душа моя проникалась постепенно учением Святой Церкви... Потом ты заболел. Казалось, спасения тебе не было. Я была в отчаянии, брат! И тогда падре заговорил со мной о милосердии Божьем. О прощении и искуплении. И – я решилась окончательно. Падре совершил надо мною положенные обряды. И – в этом был заключен великий божественный промысел! - в то время, когда я читала «Символ веры», тебе стало легче, а на другой же день после моего первого причастия ты начал поправляться! - Я выздоровел совсем не поэтому, сестра... - А я уверена, что мое обращение к истинному Богу способствовало твоему спасению. Но не будем сейчас спорить об этом. Что сделано – то сделано. Да, брат, я католичка. И это главная причина, почему я не могу выйти за Селим-бея. Это угнетало меня давно... Ведь я не могла ни с кем поделиться своей тайной. Даже с тобой. Я страдала молча, до тех пор, пока не встретила испанца - победителя Реиса. Я полюбила его. И вот тогда я поняла – в этом тоже есть божественный промысел. Ибо я вправе соединиться с тем, кого люблю. С тем, кто, как и я, принадлежит к христианской вере. - Не могу поверить во все это, Шамсинур!.. Ты – не мусульманка! Ты хочешь замуж за неверного – за раба-испанца!.. Все это у меня в голове не укладывается! – И Мустафа изнеможенно сел – вернее, скорее упал – обратно на свое ложе. – Моя сестра – христианка... Может, я сплю? -Милый, любимый мой брат! – воскликнула принцесса, вставая на колени перед оттоманкой и, нежно взяв руку юноши, покрыла ее поцелуями. – Пойми меня. И прости! Я должна была сказать тебе о своей тайне давно. Но не решалась... Не волнуйся, прошу тебя! И не расстраивайся. Ведь ты и сам признавал, когда мама была жива и рассказывала нам о Боге христиан, что в этом вероучении есть много хорошего и доброго. Я последовала велению души и сердца, став католичкой. И не жалею об этом. Жалею я о другом. Что мне придется расстаться с тобою... - Что ты говоришь? О чем ты?.. – хрипло спросил юноша. - Выслушай меня, брат! Я еще не все открыла тебе. Мне, христианке, нельзя оставаться в Тунисе. Особенно теперь, когда близок день назначенной отцом свадьбы. Мы с Арифой подготовили побег... О, прими это мужественно, Мустафа, ибо я сама вне себя от мысли о нашем расставании навеки, а, если ты сейчас тоже предашься безудержному горю, как смогу я вынести это?.. Сжалься и оставь мне хоть немного сил, любимый мой брат! - Ты уедешь? Навсегда?.. О Аллах! Когда же? - Мустафа, через день. Все готово, корабль ждет, я уже была на нем... О Боже, как ты побледнел!.. - Вот, выпейте этот напиток, принц. Он вернет вам силы, – вмешалась Арифа. Пока наследник медленно, с трудом глотая, пил, принцесса продолжала: - Поверь, брат: я в отчаянии от того, что мне придется бежать и навсегда покинуть тебя. Да, Господь предначертал мне трудный путь! Но – Он же послал мне моего возлюбленного, Хранителя Сокровищ, который должен будет стать моим спутником – и в этом путешествии, и в дальнейшей моей жизни... Ты ведь убедился в его благородстве, великодушии и чувстве долга, когда он спас тебя. Я же была уверена в этом и до того. Ты не найдешь более достойного избранника для меня, он будет мне защитником и опорой. Этот мужчина – самый лучший на всем белом свете, я счастлива, что стану его женой! И теперь ты должен мне помочь и соединить меня с тем, кого, я верю в это, сам Господь послал мне... - Я? Но как я могу сделать это? - Ты прикажешь ему жениться на мне. Тут Арифа дернулась и хотела вмешаться, но принцесса остановила ее властным движением руки. – Завтра, Мустафа, обряд должен быть свершён. Я покину Тунис; но не жалкой беглянкой, - моя гордость не позволила бы мне этого! - а замужней женщиной, которая, как учит любая религия, обязана следовать за своим супругом. Это спасет мою честь... во всяком случае, в твоих глазах, брат, ибо лишь ты и Арифа будете свидетелями нашего бракосочетания. А обвенчает нас с Хранителем Сокровищ падре Симон. - Ты всё уже обдумала, Шамсинур... – горько улыбнулся Мустафа. – А как ты собираешься скрыть хоть на время свой побег? - Арифа всем скажет, что я опасно заболела. Завтра вечером я притворюсь, что мне нехорошо, и отошлю всех служанок. А на следующее утро я, в мужской одежде, вместе со своим мужем... ну, не вздрагивай так, брат, да, с мужем! – выберусь с помощью Арифы из дворца, и мы поспешим на ждущий нас корабль. Арифа же постарается хотя бы на несколько дней отсрочить раскрытие истины и, если будет погоня, – послать ту по ложному следу. А мы к тому времени будем далеко. - Куда ты поплывешь? - Куда захочет мой супруг. Думаю - в Испанию, на его родину. Капитану и его команде заплачено более чем достаточно за его молчание, и они готовы отвезти нас туда, куда мы выразим желание отправиться. - Итак, завтра ты хочешь выйти замуж... Шамсинур, ты хорошо всё обдумала? Я не спросил тебя еще об одном, и это, быть может, самое важное – ты его любишь... А он? Он тебя - тоже? - Он? – усмехнулась принцесса. – Да он даже не знает о моем существовании, брат! - Не знает?!! Значит, ты собираешься женить его на себе... против его воли? – изумился юноша. – Сестра, но это же ужасно! Недостойно! Тут Арифа все же вмешалась: - Госпожа, что же это вы затеяли?.. Чуяло мое сердце – что-то вы задумали нехорошее! Виданное ли дело – насильно на себе женить мужчину, да еще такого, как Хранитель Сокровищ! О своей гордости вы подумали. А об его? И он ведь обручен, у него невеста есть! - Мне некогда влюблять его в себя, Арифа, и мне не до его невесты, – резко ответила принцесса. – Он женится на мне и полюбит меня после свадьбы – так суждено и так приуготовил нам Господь. Мустафа, я понимаю, что это тебе не нравится, - обратилась она к брату, - но это единственный выход. Ты прикажешь ему жениться – не объясняя, ни почему, ни на ком. Расскажешь ему и о плане нашего отца в отношении него – испанец бесстрашен, но угроза пыток и смерти может заставить содрогнуться и храбреца. Наконец, ты обещаешь ему спасение от страшной участи, если он выполнит твой приказ и женится... Прибегни к любым средствам, брат, но завтра к вечеру я должна быть замужем за Хранителем Сокровищ! Арифа качала головой, укоризненно и почти скорбно глядя на свою юную госпожу. Но Шамсинур старалась не смотреть на старуху. Девушка была уверена в том, что поступает как должно. И, похоже, Мустафа готов сдаться и помочь ей! - Хорошо, - действительно, с глубоким вздохом сказал принц. – Я сделаю все, чтобы испанец согласился на ваш брак... А у него правда есть невеста? - Да, - неохотно признала Шамсинур, - у него даже есть ее портрет. Кстати, брат: потребуй у него эту миниатюру. Я не хочу, чтобы он хранил ее у себя... Тебя это удивляет? Да, да, Мустафа, я ревную! И не скрываю этого. - Неужели ты так его любишь? Мне всё еще не верится! - Брат, я сама удивляюсь себе... Все мои мечты – о нем. Быть рядом с ним – вот единственное мое желание! - Твое счастье, Шамсинур, - самое главное для меня, ты это знаешь. Но меня тревожит, что он может не полюбить тебя. Что будет тогда с тобою? Страшно представить твою судьбу рядом с человеком, который будет к тебе равнодушен... или, что еще хуже – будет ненавидеть тебя! - Брат, ради всех святых, не переживай так! Всё будет так, как я хочу. Арифа вот пожимает плечами и делает сомневающееся лицо. А я уверена в этом! Я знаю точно - Господь послал его мне не просто так, это была сама судьба, и мы предназначены друг другу! И разве я не самая красивая девушка в Тунисе, а, может, и не в нем одном? Об этом мне говорили все, с детства! Мама, ты, брат, и ты, Арифа... И все служанки и евнухи... Сам великий Селим-Реис, увидев меня всего однажды, влюбился в меня без памяти! Так неужели такая красота оставит равнодушным того, кого выбрало мое сердце? - Да, ты прекрасна, Шамсинур, - согласился Мустафа, - но, если испанец влюблен в другую... - Он забудет ту девушку и полюбит меня, – решительно тряхнув головой, заявила его сестра. – Я красивее ее! И – кто такая эта его невеста? Что сделала она для него? Ничего! А я сделала для него так много, стольким рисковала! Перед нашим побегом я открою ему всё – и своё имя; и что это я вырвала его, когда он страдал от лихорадки, из лап Реиса, избавив от страшной участи; скажу, что благодаря мне он жил во дворце, окруженный роскошью. Он узнает, что я всё это время была его добрым ангелом-хранителем... В его сердце родится благодарность; а от нее недалеко до любви. Арифа фыркнула на эту горячую речь – злобно и недоверчиво. Принцесса сверкнула на нее глазами: - Хватит с нас твоих насмешек! Мы повелеваем тебе идти за испанцем. Приведешь его сюда и будешь переводчицей. Говорить будешь по-французски, чтобы мы с Мустафой поняли вас, - как в прошлый раз. Да скажи ему – пусть возьмет с собой портрет, и не делает вид, будто у него его нет… И не вздумай его предупредить о том, что его ждет. - Хотите сделать ему приятный сюрприз? Ну-ну, - хмыкнула обиженная до глубины души старуха, поджала губы, накинула покрывало и вышла из комнаты наследника, кинув напоследок в дверях ядовитую реплику: - Жирафа тоже думает, что самая умная, потому что самая высокая. Только шея-то у нее длинная, а головка пустая!
Когда шаги Арифы затихли, Мустафа спросил сестру: - Ты уверена, что он согласится? - С ним нельзя быть уверенной ни в чем. Он непредсказуем, как буря в пустыне, – улыбнулась девушка. Ее радовало, что брат так быстро смирился со всем, что она неожиданно преподнесла ему, и готов помочь ей. Но следующие слова принца показали ей, что он все еще сомневается. - Шамсинур, ты знаешь, ради твоего счастья мне ничего не жалко. И я буду ежедневно молиться, чтобы ты нашла его с этим испанцем – пусть и вдали от меня, на чужбине. Но не лучше ли объяснить ему все перед свадьбой и уговорить, а не заставлять, жениться на тебе? Ведь, насколько я помню, таинство христианского брака предполагает обоюдное добровольное согласие на него. В противном случае союз может быть даже расторгнут. Насильственное венчание под угрозой смерти кажется мне неразумным и противоестественным. - Я думала об этом, брат. Но с таким человеком, как Хранитель Сокровищ, поверь мне, лучше прибегнуть не к уговорам. Ты же тоже достаточно знаешь его. И знаешь, что он слишком упрям. Мягкость лишь вызовет у него желание сопротивляться и упорствовать; а промедление для меня смерти подобно. Нет, действуй приказами и даже угрозами, если понадобится… - Я скажу ему, что, женившись, он станет свободен и сможет покинуть Тунис. Это наверняка сделает его более уступчивым. - Нет, брат! Об этом ему скажу я, после свадьбы. Я сама хочу сделать его счастливым! - горячо воскликнула принцесса. – Ты же только обещаешь ему спасти его из лап палачей нашего отца! - Шамсинур, мой драгоценный луч солнца, не будь ты в таком отчаянном положении, я бы, конечно, не согласился на этот союз, - беря ее за руки и нежно привлекая к себе, сказал Мустафа. – Я так боюсь за тебя! Отдать самое дорогое, что у меня есть – мою единственную сестру - чужому человеку, о котором ни она, ни я, в сущности, ничего не знаем... Отпустить её с ним в незнакомый мир, находящийся так далеко, за морями... Мог ли я подумать, что когда-нибудь это случится, и я буду вынужден смириться с этим? Милая моя, любимая сестричка! - Я знаю его, милый брат, – уткнувшись в его плечо, чувствуя, как слезы выступают на глазах, прошептала взволнованная его словами девушка. – Он будет мне хорошим мужем. Он храбр. Мужественен. Великодушен. Благороден. Мы будем с ним счастливы, иначе быть не может! Ты только заставь его согласиться жениться на мне! Завтра я обязательно должна стать его женой. - Да, сестра… и не только перед лицом твоего христианского Господа. Она отстранилась, удивленная изменением в его голосе, заглянув в его лицо: - Что ты имеешь в виду? - Ты станешь его супругой, - по всем правилам, как предназначено женщине, вступившей в брак. - Мустафа произнес это тихо, но твердо, хотя щеки его залил румянец. - Брат!.. – вспыхнула и Шамсинур. - Только так я буду уверен в твоем будущем с этим мужчиной, – сказал принц. – Когда ты будешь его женой по всем законам – и божеским, и человеческим, - и будешь принадлежать ему, он уже не посмеет настаивать на расторжении вашего союза. Так что вашу первую брачную ночь вы проведете здесь, во дворце. Ты смущена, сестра? Ты как будто не задумывалась об этом? Да, эта сторона семейной жизни еще незнакома тебе. Но Арифа расскажет тебе все и подготовит тебя... А вот, кажется, и она! И впрямь, на пороге появилась Арифа и, поклонившись, холодно сообщила, что его телохранитель ожидает повелений наследника за дверями покоев. - Я скроюсь, Мустафа, - сказала принцесса и быстро прошла за ту занавесь, где уже однажды находилась вместе с братом при допросе испанца. Вошел Хранитель Сокровищ, остановился перед принцем, поклонился, приложив руку к груди. Шамсинур впилась глазами в его лицо, - не проговорилась ли Арифа? Но лицо испанца было бесстрастно, хотя – принцесса уже достаточно знала своего любимого – она чувствовала, что он напряжен. Губы крепко сжаты, взгляд настороженный, немного исподлобья. «Удивлен, наверное, зачем наследнику понадобился портрет его Брижитт», - мелькнуло у Шамсинур. Она и сама была как натянутая струна, - ведь сейчас, здесь, решится ее судьба! Вдруг Хранитель Сокровищ не согласится? Откажется? Предпочтет муки и смерть свадьбе с нею?.. Нет-нет! Конечно, все должно быть так, как хочет она, Шамсинур! И этот прекрасный мужчина будет принадлежать ей... Целиком, полностью – и навсегда! Мустафа, потирая грудь и покашливая – он всегда покашливал, когда волновался – прошелся по комнате, не садясь. Арифа застыла в углу, как изваяние, готовая переводить слова наследника. Но, когда принц остановился и заговорил, его сестра даже удивилась – какая величественная у него осанка, как спокойно и ровно звучит его голос. Воистину, в этом хилом юноше живет царственное величие его предков! - Мы призвали тебя к себе, ибо ты спас нашу жизнь, и заслуживаешь награды за это. Испанец снова поклонился, - с достоинством; лицо по-прежнему невозмутимое, ни радости, ни надежды не отразилось на нем. - Принц, я лишь выполнил свою обязанность. Ведь моя служба – охрана вашей жизни... Но Мустафа знаком руки остановил его. - Ты спас нас, - повторил юноша, - и мы хотим наградить тебя. Но сначала… – он помедлил, кинув быстрый взгляд на занавесь, за которой скрывалась Шамсинур. - Мы повелели тебе принести портрет. Дай его нам. – И Мустафа протянул руку, как бы не сомневаясь, что испанец отдаст ему требуемое. Долю секунды Хранитель Сокровищ колебался, но потом вытащил из-за пазухи и вложил в ладонь наследника миниатюру. Какое-то время Мустафа внимательно рассматривал портрет. - Красивая девушка, - наконец, промолвил он, - это ведь твоя невеста? Уголок рта испанца чуть заметно дернулся, когда он ответил: - Моя? Нет. Это невеста моего покойного господина. - Но ты хранишь это изображение на своей груди... Словно портрет возлюбленной. Это останется у нас, - сказал наследник. И добавил, слегка усмехнувшись: - Тебе этот портрет больше не будет нужен. - Я не понимаю, принц, – нахмурившись, произнес испанец. - Мы намерены тебя женить, - словно о чем-то самом обыденном, сказал Мустафа. – Мы нашли тебе жену. На этот раз бесстрастная маска сползла с лица Хранителя Сокровищ, и на нем попеременно отразилась сложная гамма чувств, начиная с изумления и заканчивая почти нескрываемой яростью. Принцесса даже испугалась за брата, - она слишком хорошо помнила, как неожиданно и с какой дикой свирепостью может ее черный орел наброситься на своего обидчика. - Женить?.. Меня? На ком же? - На прекрасной и доброй девушке, - невозмутимо, будто не замечая состояния своего телохранителя, ответствовал наследник. – И из хорошего рода. Губы испанца при этих словах принца искривились в насмешливой улыбке, но Мустафа как будто не заметил этого и продолжал: - Для тебя, простого слуги, это большая честь, уж поверь нам. Это и будет твоей наградой за преданность и спасение нашей жизни. - Благодарю вас, ваше высочество, за вашу великую доброту,– снова, уже с явной издевкой, отвесил поклон испанец. - Но я не собираюсь вступать в брак. - Соберешься к завтрашнему дню. Завтра, в этих покоях, состоится твоя свадьба. Это решено. - Я христианин, если вы забыли... и не стану менять вероисповедание. – Голос Хранителя Сокровищ стал ниже и охрип от едва сдерживаемых эмоций. - Это не потребуется. Твоя невеста – тоже католичка. - У меня уже имеется невеста. Я обручен. - Но ведь ещё не женат! – пожал плечами Мустафа. Казалось, чем больше закипал Хранитель Сокровищ, тем хладнокровнее становился принц. Шамсинур восхищалась братом. И – боялась за него. И, если испанец нападет на Мустафу... О, Боже милосердный, ей не останется ничего другого, как выйти из своего укрытия, чтобы остановить кровопролитие, – и показать себя! А делать это еще слишком рано. - Мы видим, что ты разгневан нашим повелением, - продолжал между тем принц. – Мы прощаем тебя, поскольку гнев этот нам понятен... Но, думаем, известие о том, что тебя ждет, если ты откажешься от нашей милости, сделает тебя более покладистым. – И, не вдаваясь в подробности, Мустафа изложил то, что рассказывал сестре – о поездке султана к магрибскому чародею и о предсказании последнего. Шамсинур пристально смотрела на своего любимого. Нет, известие об ожидающей его страшной участи не заставило её черного орла содрогнуться или побледнеть! Она могла гордиться им, его мужеством и бесстрашием. Но это было и плохо для нее – ибо могло означать, что он откажется от брака с нею... О небеса, неужели он предпочтет смерть? Или все же нет?.. - Если ты женишься, то, мы даем тебе в этом свое слово наследника тунисского престола, - мы спасем тебя от пыток и смерти, - закончил принц. Испанец кусал губы, что-то обдумывая, бросая на невозмутимого Мустафу странные, злобные и в то же время испытующие, взоры. Наконец, он произнес – и дочь султана едва не вскрикнула от радости: - Я согласен. - Мы рады, что ты столь разумен... - Я согласен. Я женюсь – на ком угодно, черт побери! – Это было процежено тихо, сквозь зубы. - ...Но только послезавтра. - Завтра. - Послезавтра. - Не спорь с нами, раб! – ледяным тоном оборвал его Мустафа. – Иначе ты сейчас же окажешься в зиндане, и там просидишь до возвращения нашего светлейшего отца, который отдаст тебя палачам! Шамсинур видела из своего укрытия, как пальцы ее любимого судорожно сжались так, что костяшки стали белыми. На скулах вздулись желваки. Он суженными глазами, ненавидяще смотрел на ее брата. Взгляд зверя – загнанного в угол, доведенного до слепого, безрассудного бешенства... К чему это может привести? Она вдруг испугалась этого человека - и остро осознала, что почти не знает его. Нехорошее предчувствие ледяной иглой вонзилось в грудь. Девушка заметила, что Арифа потихоньку отошла к самой двери – готовясь, видимо, в любое мгновение позвать охрану. Но этого не понадобилось; испанец обуздал свои чувства и совладал со своей яростью. Склонив голову, но пронзая наследника испепеляющим взглядом, он произнес коротко: - Я повинуюсь. У Шамсинур сердце так и подпрыгнуло – и леденящее предчувствие несчастья было мгновенно затоплено волной горячей радости, - он согласился! Она добилась этого! Теперь он никуда от нее не денется, её гордый, прекрасный, отважный Хранитель Сокровищ! - Хорошо, - кивнул Мустафа с таким видом, будто между ними был самый мирный разговор, и даже слегка улыбнулся, как бы одобряя этим решение своего телохранителя. - Мы подготовим все к церемонии, и завтра призовем тебя. Пока же ты отправишься в помещение, где проведешь эту ночь. Под стражей, разумеется, - на всякий случай… Арифа, кликни Рашид-бея, - по-арабски велел он старухе. Через минуту, сопровождаемый четырьмя охранниками, испанец вышел из покоев наследника тунисского престола. На пороге он оглянулся – и бросил еще один молниеносный, но полный ненависти и угрозы, взор на Мустафу, который не заметил этого, погруженный в глубокую задумчивость. Зато Шамсинур заметила – и вздрогнула. Однако, она тут же сказала себе, что совсем скоро Хранитель Сокровищ изменится к ее брату, - ведь тот станет его родственником! И она пожалела лишь об одном, - что у Мустафы и испанца не будет времени познакомиться поближе, лучше узнать и проникнуться уважением и теплыми чувствами друг к другу. «Завтра я стану женой самого прекрасного и храброго мужчины на свете! – блаженно подумала она. - А послезавтра в полдень мы поплывем на корабле к берегам его родины... Будем стоять на корме, обнявшись, и смотреть, как скрываются навсегда вдали берега Туниса... О Боже, пусть все это сбудется, помоги мне!»
Отправлено: 27.10.11 11:36. Заголовок: Ой, а мне неожиданн..
Ой, а мне неожиданно понравилось как Эстебан женится против воли, несмотря на всю условность декораций. И теперь то наконец начнется любовный роман. Или он закончится на самом интересном месте? Он случайно не бросит героиню в пучину вод, как Степан Разин княжну? А еще Бриджит у нас не кузина принцессы?
Я не очень внимательно читала, но "буря в пустыне" уж очень устойчивое сочетание в наше время. Сразу на определенные мысли наводит.
32. - Арифа, хватит дуться. У меня завтра такой важный день. Моя свадьба! Помоги мне выбрать одежду. - Давайте я лучше к вашему жениху схожу, предложу его принарядить. То-то он обрадуется! - Перестань. Я сегодня не хочу ссор, а ты злишься на меня и пытаешься вывести из себя. - Я на себя злюсь, не на вас. - Неужели? – удивилась Шамсинур. – Но почему? - Плохо я вас воспитала, вот почему, - угрюмо ответила старуха. – Потакала во всем, баловала, любую прихоть исполняла. Отсюда и все несчастья грядущие... - Не будет никаких несчастий! Ты сама сказала, что стала старой, что дар твой ослабел... Меня ждет только счастье! Я так решила – и так будет! - Вот-вот... Всегда вы так. Всё по-вашему должно быть. Поперёк слова не скажи. Вроде и католичкой стали, а христианского смирения в вас ни на один фельс*! Зато гордости, упрямства, высокомерия – больше, чем всех сокровищ в подвалах вашего родителя. - Не забывай, во мне течет царственная кровь... - Такого же цвета, что и в самом последнем рабе. - К чему, скажи, весь этот разговор? - К тому, что большей ошибки, чем эта свадьба, вы ещё не делали. И пожалеете об этом – боюсь, что очень скоро! - Ты хочешь накликать на меня беду?.. - Хочу предупредить. Да уж, видно, поздно. Вы же всё уже решили... - Всё! И слышать ничего не хочу! Я люблю его! Он будет моим! - Вот что вы сказали сейчас? «Он будет моим». Так говорят дети: мне нравится эта игрушка, я ее хочу, она должна быть моей. С самого начала, как мы нашли испанца в каюте, вы вели себя как такой ребенок. Вы забрали его, чтобы позлить и подразнить своего жениха - разве не так? Похитили пленника Реиса, потом – свели их вместе в поединке. Это были веселые забавы, вы радовались им, как дитя. Разве не так было? - Так, - признала принцесса. – Ну и что? - А еще – вы читали письма этой Брижитт. Что в вас проснулось при их прочтении? Я вам скажу. Зависть. Зависть к ее красоте, к чистому первому чувству этой девушки, к взаимной любви ее и Этьена, к иной, недоступной для вас жизни... - Да как ты смеешь... – задохнулась от гнева Шамсинур. – Я никогда никому не завидовала! - Смею, ваше высочество! Да, вам захотелось всего того же! И отнять у Брижитт ее возлюбленного, – ибо вы были уверены, что Этьен и Хранитель Сокровищ – это одно лицо – показалось вам заманчивой прихотью... Только – вспомните – прихоть эта едва не стоила вам жизни, когда он напал на вас. - Для меня это была не прихоть, видит Бог! Для меня все это было серьезно! – воскликнула принцесса. - Да, вы влюбились в испанца. Я не спорю. Но эта ваша любовь с начала до сегодняшнего дня была эгоистична и самоуверенна. О своем возлюбленном, о его чувствах вы не задумались – ни разу. Лишь о себе мечтали, о том, как он вам будет принадлежать. Бородой Пророка готова поклясться – когда он согласился жениться, вы про себя так и сказали: «Теперь он мой! Только мой!» - Неправда, - пробормотала смущенная Шамсинур. – Ничего такого я не подумала. И его чувства для меня так же важны, как и мои... - Неужели? И, конечно, вы делали всё, что могли, для его блага? Вы скажете – да. А я скажу – нет. Что видел он от мнимого Мустафы, которого вы изображали перед ним? Только обиды и унижения. Вы играли с ним, тешили себя необычным развлечением, дразнили его, - а он вынужден был смиряться и терпеть всё это, хотя ненависть его возрастала с каждым днем. А сегодня – сегодня она достигла своего пика. Вы заметили, какой взгляд он кинул, уходя, на Мустафу? Этот взгляд предназначался не вашему брату, - а вам, моя принцесса. Ибо вы затеяли этот брак, принудили Хранителя Сокровищ согласиться на него. Берегитесь, ваше высочество! Когда он увидит, кого предназначили ему в жены, - он или набросится на вас, как тогда, после вашей пощечины, или откажется от этого брака наотрез, предпочтя смерть. - Что за чушь! – Щеки Шамсинур пылали от негодования – и стыда. Ибо многое, что сказала Арифа, было, увы, правдой, и в глубине души дочь султана признавала это. – Когда он увидит меня – он меня полюбит! Я красива! Я – самая прекрасная девушка во всей Ифрикии! Об этом все говорят! - Разве Брижитт уродлива? – спокойно возразила старуха. - Брижитт?.. Да он уже забыл о ней! Он хотел меня! Да, меня! Я видела это – когда была у него! - Ваше высочество, вы еще не знаете природу сильного пола. Если мужчина долго воздерживается, он захочет любую, даже и такую уродливую старуху, как я, - хмыкнула Арифа. Шамсинур прикусила губу и топнула ногой: - Я - принцесса! Он возьмет в жены не какую-то рабыню – а дочь самого владыки Туниса! Он будет гордиться этим! - Эта дочь владыки достаточно издевалась над ним и топтала его гордость, чтобы он возненавидел ее и предпочел бы браку с нею союз с простой невольницей. - А сколько я сделала для него! – продолжала, все больше распаляясь, дочь султана. - Он должен быть мне благодарен за всё! За то, что спасла его от Селима, за жизнь в роскоши, за то, что его не сослали на галеры или в каменоломни! - Есть такая старая притча, моя принцесса. Лев попал в ловушку – яму, вырытую охотниками. Мимо бежала стая гиен. Одна из гиен подошла к краю ямы и спросила, не нужна ли льву помощь. Лев гордо промолчал – он никогда в жизни не разговаривал с этими поедателями падали. Но гиены решили помочь царю зверей. Принесли веревку, сбросили в яму, и лев, уже довольно настрадавшийся и изголодавшийся, не выдержал, схватился за нее зубами, и гиены вытащили его. Они тотчас начали хвастаться перед другими животными своим подвигом, а льву заявили, что отныне он их вечный должник, что он обязан отдавать им большую часть своей добычи, защищать их от врагов и пускать на ночлег в свое удобное логово. Тогда лев просто-напросто набросился на гиен и всем им раскроил головы одною лапой. Когда удивленные его поступком другие животные спросили у него, почему он это сделал – ведь гиены спасли ему жизнь! - лев ответил: «Лучше я прослыву неблагодарным и жестоким, но останусь львом, нежели превращусь из царя зверей в вечного раба гиен». - И к чему ты рассказала сейчас эту притчу? - нахмурив брови, спросила Шамсинур. – Ты сравниваешь меня... с какими-то гиенами? - Нет, ваше высочество. Я лишь хочу сказать, что Хранитель Сокровищ вовсе не обязан испытывать к вам благодарность. Он не просил вас спасти его, - а вы сделали это не из чистого милосердия, - отнюдь! Вы хотели подразнить испанцем Реиса. Но кинжал оказался обоюдоострым, и вы сами порезались о лезвие, которое направили на Селим-бея, - потому что влюбились в голубоглазого кафира. Да, вы отвели ему роскошные покои; да, он сытно ел и сладко спал, он вел скорее жизнь знатного вельможи, чем жалкого невольника. Вы защишали его от происков Реиса, он ни разу не был жестоко наказан, хотя не единожды заслуживал этого... Но – ваш Хранитель Сокровищ не просил вас обо всём этом! Так отчего он должен быть вам благодарен? Скорее, наоборот. Узнав о том, что вы для него сделали – и без труда догадавшись почему – он проникнется к вам еще большей ненавистью и презрением. - Но почему?.. – растерянно прошептала Шамсинур. Слова верной служанки проникли в ее сердце - и, если вначале она разозлилась на Арифу, то постепенно на смену гневу пришло осознание того, что мудрая старуха в чем-то права. – Он не может возненавидеть меня... Ведь я так его люблю! - Пока вы лишь попирали его достоинство и гордость и унижали его. Чувство собственности и эгоизм – вот двигатели вашей любви. Это не настоящая любовь. - Какая же настоящая? Скажи мне! - Настоящая любовь – это самопожертвование, моя принцесса. Желание счастья не себе – а любимому человеку. Когда вы осознаете это и станете способны на такое чувство, когда отбросите эгоизм, самоуверенность и чувство собственничества - только тогда вы полюбите по-настоящему. - Я подумаю над этим, Арифа, – медленно произнесла Шамсинур. - Подумаю... после свадьбы. Ты во многом права. Да, я эгоистична. Да, я захотела его, и получила, против его воли. Да, конечно, он будет страшно зол на меня за это... - Зол... – проворчала Арифа. – Да не то что зол - разъярен. А в ярости вы его видели, - вон еще и следы на шейке не сошли. - Ты думаешь... – Побледнела принцесса. – Ты думаешь, он может руку на меня поднять? - Кто знает? Аллах свидетель, много он от вас вытерпел! - Но у нас с ним брачная ночь... - Брачная ночь? - Да. Мустафа настаивает на том, чтобы у меня с Хранителем Сокровищ была первая брачная ночь, здесь, до нашего побега. Ах, Арифа, я боюсь! – Она смотрела на свою служанку совсем по-детски, умоляюще, как испуганный ребенок. - Плохо, - покачала головой невольно растроганная этим взглядом старуха. – Надо что-то придумать. Не должен он вас пока видеть, горлинка вы моя. - Но что тут можно сделать? Не глаза же ему завязать!.. - О Аллах, - задумалась Арифа, – что же нам придумать? А, вот! Обычаев наших он не знает. Я ему так объясню – что первая ночь молодоженов в Тунисе в полной темноте происходит. - Замечательно! – обрадовалась Шамсинур. – Но если об этом узнает Мустафа... - А ему и ведать об этом не обязательно. Скажите ему только – мол, Арифа всё приготовит, ему не надо ни о чем беспокоиться. Я и о вас позабочусь после венчания, и жениха к вам сама приведу. Что делать, моя принцесса? Не по-человечески это всё будет, Аллах свидетель, но иначе нельзя. - Утром он всё равно всё узнает, - улыбнулась немного успокоенная Шамсинур. – Только будет уже поздно. Брат это хорошо придумал – что союз наш будет скреплён не только священным обетом, но и подтверждён соединением наших тел. - Вы откроетесь Хранителю Сокровищ утром? - Да. Я поеду вместо Мустафы на раннюю прогулку по берегу. Тогда я всё и открою моему мужу, - он, конечно, будет сопровождать меня. Скажу, что он свободен. Покажу корабль, на котором мы убежим... Как ты думаешь, это смягчит его? - Будем надеяться, моя принцесса. – Но в голосе старой служанки не было уверенности. Тогда Шамсинур упрямо тряхнула головой и вскинула подбородок: - Не сомневайся! Так будет! Моя любовь к нему, моя красота, всё, что я сделала для него, - всё это растопит его гнев, заставит измениться ко мне. И полюбить меня! «Опять то же», - пробормотала про себя Арифа, но вслух говорить этого не стала, решив положиться на волю Всевышнего...
Фельс* - (с XV в. преимущественно "фулус") - медные арабские монеты, причем любые, вне зависимости от их достоинства.
33. ...Она ехала по берегу моря, не оглядываясь назад. Взгляд ее бездумно скользил по нагромождениям скал, белоснежному песку пляжа, лиловой дымке над морем, постепенно окрашивающейся в розовато-оранжевые тона – это был верный признак наступления жаркого дня. Нового дня. Дня, в который она вошла уже не невинной девушкой – а замужней женщиной. «Я замужем. Еще недавно это было моей мечтой. Моим самым горячим желанием. И – куда завели меня эти мечты? Ничего не осталось. Только боль, стыд и унижение». Она, забывшись, сильнее сжала ногами бока Белого, и тут же стиснула зубы, чтобы не вскрикнуть. Боль была не невыносимая, но достаточно ощутимая. И ее ещё увеличивали чувство стыда, разочарование… и ненависть. Ненависть к тому, кто причинил страдание, унизил… И смял, растоптал прекрасный цветок, выросший в сердце – ее любовь. «Я никогда уже не буду прежней. Никогда не забуду. И никогда не прощу!» Права, права была Арифа! Прав и падре Симон. Оба они говорили, что она не будет счастлива, вступая в брак таким образом. Она не слушала их, заткнула уши, упрямо двигаясь к намеченной цели... И вот к чему привели её глухота и упрямство! ...Арифа, как и желал Мустафа, подготовила её к первой брачной ночи, поведав о том, что происходит между молодожёнами. «Представьте себе, что ваше тело – это прекрасный, волшебный, но ещё не распустившийся полностью цветок, моя принцесса. А ваш супруг – это шмель, садящийся на него. То, что находится между вашими бедрами – середина этого цветка, заветное потайное место... Шмель ласкает цветок, поцелуями, нежными прикосновениями пробуждает его к полной жизни, и середина вашего тела-цветка, заветное место, раскрывается и наполняется дивной влагой – влагой желания любви и соединения. Эта влага манит шмеля так, как запах мёда привлекает с огромного расстояния маленькую пчелку. Хоботок шмеля – его называла я, как вы помните, ваше высочество, жезлом страсти – поднимается и устремляется к потайному месту, чтобы напиться ароматной влагой, соединиться с вашим цветком и оплодотворить его. Они созданы друг для друга – жезл страсти и ваше потайное место... «Оплодотворить? Значит, именно тогда происходит зарождение в женщине новой жизни?» – спросила заинтересованная и зачарованная этим рассказом Шамсинур. «О да, моя принцесса; хотя на всё воля Всевышнего, и это происходит не всегда. Но желание шмеля неудержимо, и его хоботок входит в узкое отверстие в середине цветка. Есть в этом отверстии тонкая преграда, которая является символом вашей девственности. Шмелю придется порвать эту преграду, чтобы погрузиться в глубины цветка. Этот момент будет болезненным, но, если ваш возлюбленный подготовит вас ласками, если ваше заветное место будет истекать соками желания, и вы раскроетесь навстречу любимому, вы не почувствуете сильной боли... И тогда, проталкивая хоботок в недра заветного места, жених по-настоящему станет вашим мужем, и вы насладитесь взаимной любовью. Ибо нет на всем свете более великого, сильного и прекрасного чувства, нежели то, что охватывает двух любящих, соединяющихся по взаимному согласию. Это райское блаженство. Да нет, пусть Аллах простит меня, старую грешницу, – даже в раю людям не дано узнать такого восторга, такого блаженства!» «И я узнаю это великое чувство сегодня ночью, да?» «Если на то будет воля Аллаха, - не слишком уверенно ответила старуха. – Я желаю вам, госпожа, узнать его, и буду молиться об этом. Но тот, кого вы выбрали себе в мужья, пока не любит вас и не знает. И я не могу обещать вам, что он будет с вами ласков и нежен...» «Как это не будет? – возмутилась Шамсинур. – Я прикажу ему!..» Арифа невесело рассмеялась, - смех ее был хрипл и похож на воронье карканье. «Он будет вашим мужем – христианским мужем - и будет иметь полную власть над вами. Не забывайте этого. Жена обязана подчиняться и терпеть – так говорят все религии. Возможно, все произойдет не так, как я вам сейчас рассказала. Быть может, вы испытаете сильную боль, и великое чувство не посетит вас этой ночью. Но – вы сами захотели этого. Будем надеяться, что он поведет себя как дворянин и человек чести, и не причинит вам боли. – И, видя, как нахмурилась принцесса, добавила: - Советую вам расслабиться и довериться своему мужу. Отвечайте ему, ласкайте его сами. Не стыдитесь показать, что испытываете, не скрывайте своих ощущений. Не будьте бесчувственной, не лежите неподвижно, - мужчине нравится, когда женщина откликается на его поцелуи и ласки и показывает, как хочет близости».
...Не одобрил намерение Шамсинур и падре Симон, приведенный Арифой из сада одной старухе ведомыми путями. Священник был ошеломлен желанием своей крестной дочери обвенчаться, причем как можно быстрее, с рабом-испанцем. Падре знал о готовящейся свадьбе дочери султана с Селим-Реисом; теперь же Шамсинур пришлось рассказать ему и о своем побеге из столицы, назначенном на завтра. «Он тебя любит, дочь моя?» Девушка не решилась сказать ни правду, ни неправду, но ответила твердо: «Я ему небезразлична», - и покраснела, вспомнив ночь, когда пришла к Хранителю Сокровищ в одежде танцовщицы, и чем эта встреча кончилась. «Я не могу освятить союз, в который один из вас вступает не по велению сердца, - сказал на это строгим голосом падре. – Сие противоречит таинству священного обряда. Тебе, дочь моя, следует это знать, и я прощаю тебе этот грех лишь потому, что ты вступила в лоно истинной церкви совсем недавно». «Отец мой! Я бегу завтра из Туниса. Разве судьба моя вам безразлична? Что будет со мною там, в христианских странах? Я буду одна. Слабая беззащитная юная девушка... – Шамсинур прибегла к слезам, - как ни было ей стыдно, ей оставался только этот способ уговорить падре. – Мне нужен спутник, достойный, мужественный и сильный, чтобы защищать меня, - естественно, я хочу, чтобы спутник этот был моим супругом. И, конечно, настоящим католиком, - ибо кто будет рьяно и ревностно поддерживать меня в моей новой вере?..» Старик вынужден был согласиться, что она права, и Шамсинур еще более горячо продолжала: «Выбранный мною молодой человек – истинный христианин. Он отказался, даже под страхом мук и смерти, поменять свою веру. Он дворянин, он храбр и благороден. Мне не найти лучшего мужа, достойнейшего ревнителя веры и более надежного защитника. Падре, - она опустилась на колени и поцеловала морщинистую покрытую сетью синеватых жилок кисть руки своего духовного отца, - падре, освятите, во имя Господа нашего, наш союз. Ибо иначе – вы толкнете меня на путь греха. Да-да, я вынуждена буду взять в спутники мужчину, который смотрит на меня с вожделением... Если даже он, подчиняясь долгу чести, и устоит, - когда мы прибудем в христианские земли, найдется немало тех, кто может позариться на мои юность и красоту... А я буду, из-за вашего отказа освятить наш союз и тем самым дать мне заступника, одинока и беззащитна перед злодеями!» Ее доводы показались падре Симону достаточно убедительными. Но он сказал, что примет окончательное решение, только побеседовав с ее женихом и исповедовав его. Хранителя Сокровищ отвели, по приказанию наследника, в одну из комнат дворца, где уже находился священник, предупредив последнего, что говорить с женихом можно по-французски. Шамсинур не без трепета ожидала, чем окончится эта исповедь. Но падре Симон, вернувшись к принцессе, на ее вопросительный взгляд ответил довольно мрачно: «Сей молодой человек крепок в вере, но раскрыть предо мною свою душу и сердце он не пожелал. Мне остается только уповать на Господа нашего, который провидит сущее, - что твой брак с этим испанцем станет для вас обоих счастливым». ...Через час Шамсинур была обвенчана с Хранителем Сокровищ, - в присутствии Арифы, брата и двух невольников-христиан, которых падре Симон велел привести на церемонию. Невеста была закутана в плотную накидку; но, кажется, жениху было безразлично, с кем он сочетается браком. Он даже не смотрел в сторону будущей жены. Однако, лицо его сохраняло бесстрастное равнодушное выражение, и ни тени неудовольствия или гнева не выражалось на нем во все время венчания. И своё «да» испанец сказал ясным и спокойным голосом, как если б его спросили о чем-то простом и обыденном; в то время как голос Шамсинур, который она собиралась изменить, и без того был не похож на ее обычный, - он охрип и лишился обычной звонкости. Всё свершилось гораздо быстрее, чем ожидала принцесса; как не похож был этот короткий, будто бы печальный и спокойный, обряд на яркие, веселые тунисские свадьбы, игравшиеся долго, с обильными яствами на столах, с многочисленными гостями, с приглашенными танцовщицами, фокусниками и музыкантами! Но, как всегда бывало после причастия и исповеди, после венчания Шамсинур охватило чувство умиротворения. Она поцеловала руку падре, который перекрестил ее, прошептав про себя какую-то молитву, и вполне спокойно последовала за Арифой в приготовленные для первой брачной ночи покои. Арифа оставила ее ненадолго; вернувшись, сообщила: «Принц велел мне принести доказательства того, что вы стали женщиной. Это ваша рубашка или простыня, на которую прольется немного вашей крови из потайного места. А потом через меня Мустафа говорил с Хранителем Сокровищ. Он сказал вашему мужу, что тот обязан выполнить супружеский долг, и попросил его быть с вами осторожным и нежным этой ночью…» «Попросил?.. Он мог бы этого потребовать»! – воскликнула Шамсинур. «Хранитель Сокровищ – ваш супруг и повелитель отныне. Даже ваш брат не имеет права приказывать тому, кто взял в жены саму принцессу Туниса!»
…Шамсинур горько усмехнулась. Хранитель Сокровищ не знал, кого взял в жены, но не собирался выполнять просьбу наследника… А если бы, - она прерывисто, почти со всхлипом, вздохнула, - если б ее муж знал, кто она – скорее всего, он обошелся бы с ней еще хуже. Хотя – куда уж хуже!.. Ей не хотелось вспоминать прошедшую ночь, но память назойливо, как зудящий над ухом комар, возвращала ее туда, и отмахнуться и забыть было невозможно. Отрывки произошедшего то и дело мелькали перед глазами… Вот она лежит, с наброшенной на лицо серебристой накидкой и в длинной, до самых пят, белоснежной рубашке из тончайшего шелка, на постели, и ждет появления своего мужа. Единственный светильник у дверей оставляет почти всю комнату тонущей во тьме. Но глаза Шамсинур привыкли к мраку. Ветерок, дующий в распахнутые окна, колышет занавеси балдахина, и принцессе кажется, что это чьи-то тени – быть может, Девы Марии и ангелов, спустившихся с небес, чтобы благословить молодую чету, - представляется Шамсинур. Душа ее полна трепета, смутных желаний и непонятного восторга… И – прежде всего – торжества. Она добилась, чего хотела! Вернее - того кого хотела. И сейчас его приведут к ней. И тут дверь открывается, и входят Арифа и Хранитель Сокровищ… Арифа указывает на ложе и, когда испанец приближается к нему, исчезает за дверью, унося светильник. Теперь темнота становится полной, - за окном безлунная и беззвездная ночь, и мрак окутывает спальню. Шамсинур стягивает с себя покрывало – оно больше ей не нужно. Она лежит, не двигаясь, но чутко прислушиваясь. Ее муж – как это всё же странно и непривычно – муж... – не торопится лечь рядом с ней. Она не может уловить его дыхания, но слышит шелест и понимает, что он сбрасывает с себя одежду. Похоже, запутывается в чем-то, раздается треск порванной ткани. Он что-то произносит тихо, как будто раздраженно, сквозь зубы, – и, наконец, она ощущает, что он опускается рядом с нею на постель. Однако, он не пытается коснуться новобрачной. Теперь она слышит, как он дышит – тихо, но быстро. Он вдруг заговаривает с нею по-испански – и она вздрагивает от неожиданности. Голос у него негромкий, чуть хрипловатый, и нет сомнений, что он говорит не с собою – интонация у произнесенного вопросительная. Она, конечно, молчит – и тогда он повторяет свой вопрос – сначала на неизвестном языке, возможно, итальянском, потом – на французском, и она понимает его: - Ты девственница? Как смеет он спрашивать ее об этом, да еще в такой момент?.. Она задыхается от возмущения, восторг и приятное томление пропадают, торжество тоже, и на смену им приходит чувство неотвратимой близкой опасности... Но поздно. Он нащупывает ее ноги, вдруг резко раздвигает их, бормоча что-то непонятное, что напоминает ругательство или проклятие, и задирает подол ее рубашки. Дальнейшее происходит столь быстро, что она не успевает ничего сделать... ...Шамсинур чувствует, как слезы наворачиваются на глаза, и кусает губы, чтобы остановить готовый хлынуть соленый поток. А ночью она так и не заплакала. Ни тогда, когда, вместо нежных ласк и поцелуев, острая боль пронзила тело, как будто между ног вонзили кинжал или ткнули туда горящим факелом... Ни тогда, когда всё – ей показалось, что эта пытка длилась часы! – закончилось, и ее палач скатился с нее, тяжело дыша, мокрый от пота. Где же было то великое чувство, о котором так сладко пела ей совсем недавно Арифа?.. Впрочем – Шамсинур и не хотела его больше. Познать блаженство рая с этим извергом, безжалостным мучителем?.. Нет! Лучше пусть за нею придет смерть. Ее унижение на этом не кончилось. Он лежал неподвижно рядом с нею, но не касаясь ее более, долго, пока у него не выровнялось дыхание. Кажется, один раз он опять произнес сдавленное проклятие. Она тоже была недвижима. Хотя боль постепенно оставляла ее, легче ей не стало. Она чувствовала себя растоптанной и опозоренной. Так, наверное, поступают с рабынями их хозяева, - мелькнуло у нее, и мысль, что она, принцесса, в жилах которой течет царственная кровь, была взята грубо и жестоко, как последняя невольница, была настолько позорна, что она едва не взвыла, как воют одинокие волки, глядя на луну. Унижение усиливало ощущение мокрого между бедер и под ними. «Моя кровь? Да, это она. О ней говорила Арифа. Знак того, что я стала женщиной. А ОН по-настоящему стал моим мужем. Моим владыкой... Отныне я принадлежу ему. И каждую следующую ночь моей жизни меня ждет та же участь, что и этой. О, Боже, как стерпеть это?..» Вдруг она вздрогнула: он наощупь нашел ее лицо и осторожно провел пальцем по её щеке. Она яростно смахнула его руку, отвернулась, отползла, как побитая собачонка, на самый край кровати и свернулась клубочком, закрыв глаза и подтянув колени к животу. Боль почти утихла. Но сон не шел. Она слышала, что он вздохнул и пошевелился, повернувшись, кажется, к ней. А потом, буквально через несколько минут, дыхание его стало ровным и глубоким – он заснул. Заснул!.. Ему не было дела до нее, до ее переживаний и страданий! Она подумала, что неплохо было бы встать, найти нож или кинжал - и перерезать ему, спящему, горло. Какое-то время она смаковала его убийство во всех подробностях… пока веки ее не смежились, и она не провалилась в сон, так и сжимая мысленно клинок, обагренный кровью ненавистного мужчины.
Отправлено: 31.10.11 14:12. Заголовок: Страсти в клочья. И ..
Страсти в клочья. И как герои будут из этой ситуации выбираться? Тут уж лучшим вариантам было бы развести героев, что возможно только в том случае если они двоюродные или троюродные брат и сестра. Но, Констанс француженка, так что вряд ли она может быть кузиной отцу или матери Эстебана (тем более, что он французского не знал). Ну, или хотя бы Бриджит должна замуж успеть выскочить, но уж очень мало времени прошло, если бы пару лет Эстебана не было. Тем интереснее узнать удастся ли героям стать счастливыми, что положено по жанру.
Здравствуйте, Лакшми. Прочитала ваш роман. Если говорить об общем впечатлении, которое он на меня произвел, то скажу, что мне понравилось. Интересно, местами даже захватывающе. Но есть и но, мне он показался не вполне гармоничным. Не знаю, правильно ли будет так выразиться, но на ум не приходит другого слова. Представьте себе ткацкий станок, полотно с затейливым рисунком, которое на нем ткется - это ваше произведение. Так вот в этом рисунке, вместо белых нитей иногда проскальзывают красные, вместо синих зеленые. В итоге получается вроде бы и красиво, но не совершенно, искаженно. Так же и у вас. Стиль вашего повествования не однороден, то он хорош, то плох.
Еще хочется привести несколько предложений, с явными стилистическими ошибками.
"Знай, что я и раньше, до болезни брата, когда еще не было никакой тайны, не пошла бы за этого человека."
"Как, как могла она, Арифа, позволить принцессе видеться с тем человеком, который овладел своими речами юной девушкой настолько, что она пошла на неслыханное в мусульманской стране преступление?.."
Сложно, но должны были выбраться. Это ещё всё первая часть, роман задумывался большой, и в общем гаремные страсти там планировалось описать коротко и быстро. Но не получилось. А основное действие должно происходить во Франции...
Shenat , очень приятно, что Вы прочли и высказались. Спасибо Вам! Да, громоздкие предложения - это моя болезнь, и со всеми Вашими претензиями к тексту я согласна. Насчет стиля не совсем поняла, если я пишу одна, как он может "прыгать" и быть то хорошим, то плохим?
Отправлено: 01.11.11 08:36. Заголовок: Лакшми пишет: Это е..
Лакшми пишет:
цитата:
Это ещё всё первая часть, роман задумывался большой, и в общем гаремные страсти там планировалось описать коротко и быстро.
Так, что это финал? Они даже на корабль не сядут?
Вот тут у меня претензии - если с самого начала книга была про принцессу, про ее горячую любовь, то такой финал имел бы некий смысл. Но так не понятно про что книга.
Отправлено: 01.11.11 20:36. Заголовок: Пенелопа пишет: не ..
Пенелопа пишет:
цитата:
не понятно про что книга
Мне тоже не очень понятно пока...
Shenat пишет:
цитата:
все написанное - это только первая част
Да!
Иду дальше...
34. Еще до рассвета Шамсинур выскользнула из постели. Арифа ждала за дверями, укутала ее плотным покрывалом и проводила потайными ходами до покоев принцессы. Они молчали по дороге, опасаясь евнухов и стражи, но, едва оказавшись в комнатах дочери султана, Арифа накинулась на нее с расспросами. Однако, Шамсинур не собиралась говорить правду верной служанке. Да и что могла она рассказать? Стыд и ярость жгли ее огнем. По дороге к своим покоям она думала: «Арифа видела своим внутренним зрением, что черный орел уносит меня за море, но я лью горькие слезы. И, похоже, предсказание ее исполняется... Но нет, она не узнает, какой несчастной и униженной я себя чувствую! – Она гордо вскинула голову. – Я ничего ей не скажу, не дам ей повода упрекать меня за мои безрассудство и упрямство. Она не сможет сказать мне «Я же предупреждала вас, ваше высочество!..» Я скажу ей, что всё прошло… прекрасно. Да-да! Великолепно! Он был со мной нежен. Никакой боли я не почувствовала. Да что там говорить – моя первая брачная ночь была такая, о какой другим девушкам остается только мечтать!» …Поэтому-то набросившейся на нее Арифе принцесса ответила лишь, что все прошло благополучно, и что она не собирается вдаваться в подробности. Муж был с ней нежен и терпелив, боли она не почувствовала... совсем. Доказательство того, что она стала женой Хранителя Сокровищ, налицо – вот рубашка с пятнами девственной крови. Пусть Арифа так и передаст Мустафе – всё было прекрасно, лучшего и желать нельзя. Старуха пристально, зорко посмотрела на свою госпожу, недоверчиво поджала губы, но воздержалась от дальнейших вопросов. Шамсинур сбросила на руки верной служанке накидку и рубашку, приняла ванну, тщательно, морщась от боли, обмыла внутреннюю сторону бедер и переоделась в платье Мустафы. Утро наступало. Пора было готовиться к выезду на берег моря под видом наследника. По договоренности с братом, тот отправился в покои принцессы под покрывалом Шамсинур. Принцесса взглянула на себя в зеркало – о Боже, какое бледное у нее лицо, какие круги под глазами!.. Но делать было нечего, пришлось выйти во двор, где ожидала сына султана его охрана. Обычно девушка легко взлетала в седло, но этим утром, попытавшись поднять ногу и вставить её в стремя, она вновь испытала боль - и снова наполнилась ненавистью к тому, кто причинил её. Подбежавший Рашид-бей предупредительно подставил руку, помог своему господину сесть на Белого, осторожно поинтересовался, хорошо ли себя чувствует его высочество. - Хорошо, - буркнула Шамсинур, старательно избегая встречаться с верным начальником охраны и другими телохранителями глазами. Она чувствовала на себе взоры всех этих мужчин. Ей казалось, что тайна ее вот-вот раскроется, что она выдаёт себя, не сумев сама сесть на лошадь; в этот момент она забыла, что подобная слабость как раз похожа на Мустафу. Она сразу заметила, что Хранителя Сокровищ среди мужчин во дворе нет. «Он должен сегодня ехать со мной, это необходимо... хотя я предпочла бы компанию самого дьявола!.. Но я обязана показать ему судно, на котором мы бежим, и открыть ему, что я – его жена. Боже, Боже, дай мне силы сделать это!» Он появился, вместе с Нгумбой, – и она вздрогнула и сжалась в седле. Стыд обжег огнем, воспоминания о минувшей ночи нахлынули разом, пятная щеки яркой краской. Глаза ее и испанца встретились... и ей показалось, что у него тоже как будто дрогнуло что-то в обычно столь невозмутимом смуглом лице, что и на нем выступил румянец. Хранитель Сокровищ опустил глаза - всё же какие пушистые, красивые у этого мерзавца ресницы!.. - вскочил на коня, смешался с остальными восемью телохранителями, как будто желая скрыться от ее взгляда. Всемогущий, уж не догадался ли он сам?.. Не понял ли игру Шамсинур, не узнал ли в мнимом принце девушку, которую взял вчера в жены и с которой провел эту ночь?.. Она резко повернула жеребца, изо всех сил рванула узду, вонзила в бока каблуки, заставив его взвиться на дыбы и послав со двора бешеным галопом...
...Всадники приближались к тем скалам, за которыми, в укромной бухточке, стоял корабль, нанятый Арифой. Через какие-нибудь пять часов Шамсинур и Хранитель Сокровищ должны быть на его борту. И этого уже не изменишь. Всё готово, пути назад нет, и некуда свернуть. Принцессе надо бежать... и она обязана следовать за мужем, которому сейчас, заговорив с ним по-французски, откроет всё: что она женщина; что она стала его женой; что он свободен; что побег подготовлен, и им осталось до него всего несколько часов. Она оглянулась. Он скакал, держась, как и тогда, на охоте, немного в стороне, вдвоем с Нгумбой. Не будь принцесса так взволнована неизбежным предстоящим разговором, она бы, возможно, заметила, что лица и даже посадка в седле у обоих какие-то неестественно напряженные. Они молчали, но то и дело обменивались быстрыми взглядами, и в этих взглядах было что-то зловещее... Эти двое словно готовились к чему-то очень важному и опасному. Но Шамсинур этого не заметила. Она повернула Белого – и оказалась в том месте, откуда открывался вид на бухточку. Остановила коня на краю скалы. Внизу она увидела судно. Паруса были еще спущены, оно размеренно покачивалось на довольно высокой волне, - день выдался ветреный, море было неспокойно. Девушка знала, что скоро к берегу подойдет лодка, сейчас пришвартованная к борту, и будет ждать своих пассажиров. Как только принцесса и ее муж сядут в нее, лодка полетит к кораблю, который тут же отплывет на север... Туда, куда прикажет ему плыть Хранитель Сокровищ – ибо отныне решения принимает он, и он отдает приказы. А она, Шамсинур, еще недавно первая красавица Туниса и дочь султана, будет подчиняться и послушно следовать за мужем. Такова отныне ее женская судьба, ее доля. Смирение и покорность. И разве смеет она роптать или жаловаться, она, сама выбравшая свою участь?.. Да и кому она пожалуется? Она будет одинока – ни брата, любимого Мустафы, рядом... Ни верной, преданной Арифы... С нею будет только человек, которого принцесса сама выбрала себе в супруги. Бессердечный, равнодушный, надменный. «Но ведь он спас брата, - напомнила она себе, - спас, хотя я – под личиной Мустафы – причинила ему столько зла и унижений. Значит, он не так жесток!..» Ей вдруг неистово захотелось верить в это. Она ухватилась за эту мысль и повторяла снова и снова: «Он не такой бессердечный! Не такой жестокий! Быть может, я еще стану счастлива с ним!..» Нет, участь ее не будет горька! Ее не ждет одиночество! С ней будет муж... и дети, которых он подарит ей. Дети!.. Как раньше это не пришло ей в голову – возможно, даже уже этой ночью, как и говорила Арифа, жезл страсти сделал свое дело. И она зачала. Она невольно положила руку на живот, погладила по нему. Ребенок – это было бы чудесно!.. Голубоглазый, похожий на... ее мужа. Да, сердце Шамсинур немного оттаяло, как у каждой женщины, мечтающей о рождении малыша. И, когда она снова обернулась, отыскивая взором Хранителя Сокровищ, - охранники выстроились в ряд шагах в тридцати позади наследника, - глаза ее потеплели, лицо смягчилось. Предстоящий разговор уже не висел дамокловым мечом, - она скажет мужу всё, и тяжесть спадет с плеч, ибо ничего нет хуже неизвестности! Она знаком подозвала к себе испанца. Нгумба тоже дернул поводья, но мнимый принц опять же знаком показал, что желает, чтобы другие охранники не приближались. Хранитель Сокровищ и Нгумба переглянулись, и первый медленно подъехал к наследнику...
...Хосе увидел, что мальчишка плохо себя чувствует, как только вышел во двор. Это вызвало некоторое удовлетворение – паршивец заслуживает этого! Хотя, - тут же укорил он себя за несвоевременное злорадство, - если б сегодня принц занемог, всё задуманное могло бы сорваться. Жизнь и здоровье наследника – важнейшие условия для плана Хосе, и нельзя забывать об этом. Однако, сложно было заставить себя желать и то, и другое этому сопляку после вчерашнего. Хосе вспомнил все, что ему пришлось перенести – и его передернуло от унижения и злобы. Нет, он ни за что бы не пошел на это... Лучше попал бы в руки палачей. Но на него надеялось столько людей! Исход побега зависел отныне только от телохранителя принца. Всё было подготовлено – и рабы ждали лишь его действий. Ибо от той части плана, которую он взял на себя, зависела их свобода и сама жизнь. Подвести своих христианских братьев, которым он, можно сказать, сам обещал освобождение и возвращение на родину – этого Хосе допустить не мог. Долг дворянской чести и слова идальго вынудил его покориться неожиданным обстоятельствам. Только поэтому, а не из страха перед пытками и смертью, он согласился обвенчаться с неизвестной женщиной... Вернее, девушкой, - со стыдом вспомнив прошедшую ночь, сказал себе Хосе. Да, ему было стыдно за себя. Скажи она хоть слово, пусть на неизвестном наречии, просто вскрикни, заплачь, выкажи страх, - и он бы не был таким грубым. Но ему с самого начала этот брак казался неестественным и подозрительным. Священник был растерянным, подавленным и, для служителя церкви, чересчур нервозным. А взгляды наследника, его с трудом скрываемое беспокойство, эти намеки на то, что молодожен обязан быть нежным и внимательным к супруге первой брачной ночью, наконец, присутствие Мустафы на свадьбе - все это, наоборот, пробудило в Хосе, который и так был в последнее время из-за надвигавшегося дня побега как натянутая струна, самые темные, неподвластные рассудку чувства... И, вкупе, породило у Хосе безумную мысль, - ведь недаром принц оказывал ему такие недвусмысленные знаки внимания! – что венчание ненастоящее, что наследник попросту вздумал в очередной раз наказать непокорного его желаниям раба. Ведь и девушка-танцовщица, конечно, была подослана этим молокососом-принцем, - недаром она кинула Хосе на прощание портрет Брижитт... А сын султана потребовал отдать медальон. Он проверял, действительно ли его телохранитель влюблен в девушку, изображенную на портрете. Ревнивец, черт бы его побрал!.. И вот – новое унижение: Хосе вынудили согласиться на брак неизвестно с кем и непонятно почему. Не дали ни дня отсрочки... А ведь, если б наследник повременил с этой свадьбой, хотя бы на день, - Хосе бы совершил побег, и был бы свободен не только от рабства, но и от позорных брачных уз! Он проклинал про себя всех: принца, священника, совершавшего обряд (да простит Всевышний этот грех!), маленькую закутанную женщину - неизменную переводчицу, двоих безмолвных, с испуганными лицами, рабов-христиан – свидетелей своего позора и, наконец, свою будущую жену, на которую старался не смотреть. Да сквозь плотное покрывало он и не мог почти ничего увидеть, кроме того, что она высока и не так уж толста. Но наверняка немолода и, конечно, уродлива, - разве сын султана отдаст в жены тому, кого вожделеет, красавицу? И даже лучше, что первая брачная ночь будет в темноте: Хосе не увидит лица этой женщины и будет хоть на время избавлен от сознания, что навеки связан со старой образиной. Всю церемонию он постепенно наполнялся бессильной яростью – его женили, женили против воли, а он ничего не мог сделать! Всего одна ночь отделяла его от побега... И эту ночь он вынужден будет провести не в мечтах о скором освобождении, а в постели с заранее ненавистной женщиной, навязанной ему развратным мальчишкой! Поэтому, оказавшись в темной спальне, он решил как можно быстрее выполнить свой «супружеский долг» - даже эти два слова были злой насмешкой. Но, оказавшись на кровати и услышав быстрое стесненное дыхание лежащей рядом женщины, он всё же не удержался от вопроса: девственница ли она. Её молчание окончательно взбесило его: к черту всё, какое ему до этого дело?.. Он опасался, что, если она плохо пахнет, желание не возникнет в нем; и тогда неизвестно, как поступит наутро наследник, если эта женщина пожалуется, что муж не сделал ее своей женой. Щенок, конечно, обозлится, что раб не выполнил его повеление. И Хосе может ждать зиндан, если не что похуже; тогда побег, на который ушло столько времени, стараний, золота, который готовился с риском для жизни многих людей, будет невозможен. ...Но тело на постели благоухало не сильным, но необыкновенно приятным ароматом, и Хосе, прикрыв веки, постарался представить себе не крючконосую уродливую старуху, кривоногую, с жидкими волосами, а какую-нибудь красавицу... Например, сестру наследника – глупую, но прекрасную зеленоглазую женщину. Не помогло? Тогда – юную гибкую танцовщицу-жонглерку... Это подействовало, причем возбудился он необычайно. И он взял эту женщину, жестоко, как берут шлюху и, лишь погрузившись в нее целиком, понял, что она всё же оказалась невинна. Невинна!.. Старуха?.. Однако, это мелькнуло обрывком мысли; он весь отдался нахлынувшей страсти, подчиняясь ее неуправляемому бешеному ритму. Он слишком давно не был близок с женщиной, и будто заново открывал для себя плотское удовольствие соития. Казалось, ему никогда не было так хорошо, и никогда он не достигал такого пика блаженства... разве это не удивительно, - с женой, на которой его женили против воли, лица которой он ни разу не видел! Уже потом, лежа рядом с нею, он вспомнил свои ощущения: ноги, которые он так грубо раздвинул, были вовсе не дряблые, кривые и короткие, а длинные, прямые, с безупречно гладкой кожей. В ее влажных глубинах было так сладостно, так приятно находиться... О Господи, но она была совсем сухая, когда он входил в нее! Он причинил ей огромную боль. Его охватило жгучее раскаяние. Она лежала молча, не двигаясь. Он прислушался – нет, она, кажется, не плакала... И ведь ни звука не издала, когда он ее практически насиловал! Потрясенный ее стойкостью и готовый просить прощения, но не зная как, он протянул руку – и коснулся горячей и сухой, но не морщинистой, а гладкой и упругой кожи щеки. Она отбросила его руку, и он услышал, как она отодвинулась как можно дальше и вроде бы свернулась комочком, спиною к нему. Он неожиданно для себя – момент был абсолютно неподходящий! – улыбнулся ее реакции. Девушка с характером. Нет, уже не девушка. Женщина… и его супруга. Он повернулся к ней, и ее аромат снова поплыл в его ноздри – было в нем что-то неуловимо загадочное и манящее. Восточное – подобрал он определение, хотя оно явно не могло относиться к ней: ведь она, безусловно, христианская рабыня, и в Тунисе оказалась, как и он, не по своей воле. «Если она хотя бы немного симпатичная... То, быть может... быть может...» Он не додумал и крепко заснул.
...Ему надо было во что бы то ни стало подобраться поближе к мальчишке. Двое против семерых – он и Нгумба против Рашид-бея и шестерых охранников – расклад чересчур рискованный: действовать надо было только наверняка, шанс будет всего один. Необходимо было застать охрану и самого принца врасплох; но Хосе, обычно сохранявший полное хладнокровие в самых опасных ситуациях, сейчас удивлялся самому себе: он то и дело выдавал себя, сдержанность и выдержка изменяли ему чуть не на каждом шагу. И в этом был виновен ни кто иной, как этот сопляк-наследник, из-за которого Хосе столько пришлось вытерпеть! Жгучее желание поквитаться со щенком за всё перевешивало голос рассудка, твердившего: будь невозмутим и спокоен! Не выдавай себя ни взглядом, ни движением! Немудрено, что начальник охраны, старый Рашид-бей, с самого начала этой прогулки посматривал на них с Нгумбой косо. Да и черный друг хорош: силы в нем хоть отбавляй, а вот ум как у ребенка, и он совсем не умеет притворяться: таращит глаза и оглядывается вокруг с таким видом, будто ему известна некая страшная тайна. Увы, без Нгумбы сегодня не обойтись, помощь может понадобиться; иначе Хосе бы не стал посвящать неосторожного приятеля-простака в свой замысел. …Когда принц подозвал Хосе к себе, тот понял: это та самая единственная возможность, дарованная судьбой, тот шанс, который нельзя упустить. Он тронул поводьями коня и направил его медленным шагом к сыну султана, внутренне готовясь, собираясь для решительного шага, который приведет или к свободе, или – к смерти. Но недаром он корил себя за несдержанность! Рашид-бей, этот седой пес, учуял-таки опасность, грозящую господину и, несмотря на знак руки принца, запрещающий кому-либо, кроме Хранителя Сокровищ, приближаться, подъехал к наследнику одновременно с Хосе. Он сразу понял – речь идет о нем. Рашид-бей что-то взволнованно говорил, бросая на Хосе подозрительные взгляды и держа руку на рукояти меча. Всё повисло на волоске. Если сейчас принц прислушается к словам своего начальника охраны, если отошлет Хосе обратно к остальным телохранителям и прикажет не спускать с него глаз – план сорвется… Но мальчишка не был склонен выслушивать Рашид-бея. Играя на руку Хосе, он резко оборвал горячую речь старика. - Ваше высочество, - говорил Рашид-бей, - этот человек и его чернокожий приятель ведут себя странно сегодня. Я советую вам держать их подальше от себя, а, когда мы вернемся во дворец, допросить с пристрастием. Мне кажется, они что-то затевают. - Ваши подозрения нелепы, Рашид-бей, - резко – она была взволнована предстоящим разговором с мужем - ответила Шамсинур, - возвращайтесь к своим людям Начальник охраны мрачно насупился, и принцессе стало стыдно, что она обидела верного слугу, всецело преданного брату в течение стольких лет. – Мы ценим ваше безграничное усердие, - уже гораздо мягче продолжила она, - но вам незачем волноваться за нас, Рашид-бей. А теперь мы желаем, чтобы вы оставили нас и Хранителя Сокровищ вдвоём. Старому воину ничего не оставалось делать, как приложить руку к сердцу и склониться перед мнимым наследником, а затем выполнить повеление. Шамсинур и испанец остались наедине. Солнце, встающее из-за моря, постепенно рассеивало утреннюю дымку, и сейчас лучи брызнули сквозь нее – прямо на стоящих у края скалы всадников. Принцесса посмотрела на своего мужа. Взгляд его был устремлен не на нее, и не на покачивающийся на волнах бухты корабль. Хранитель Сокровищ глядел задумчиво, чуть прищурившись, вдаль, куда-то за море. Четко очерченный, подсвеченный косыми солнечными лучами, профиль его показался дочери султана потрясающе красивым, словно вычеканенным на золотой монете. Она любовалась им почти против воли, не в силах отвести восхищенного взгляда от гордо откинутой назад головы, высокомерно вздернутого подбородка, высокого лба, над которым утренний свежий бриз развевал непокорные вьющиеся кудри. Густые ресницы затеняли глаза так, что те казались более темными, насыщенно ярко-синими. «Интересно, о чем он думает? Не прошлую ли ночь вспоминает?» Она вздрогнула, когда он неожиданно повернул голову и взглянул на нее. Отрешенность из глаз исчезла, он смотрел остро и холодно, будто готовясь к очень серьезному поединку. Жесткое, почти жестокое, выражение его лица испугало ее. Но она тут же сказала себе, что он видит в ней Мустафу. Но это ее супруг, и через минуту он узнает всё; ей нечего его бояться. Она глубоко вздохнула, затем протянула руку и показала вниз, на судно в бухте. Она хотела сказать: «Видишь тот корабль? Он ждет нас с тобою...» Но не успела. Он схватил ее, как котенка, за шиворот и, выдернув из седла, перебросил на своего коня, усадив ее перед собою. В следующее мгновение она почувствовала у горла холодную сталь клинка. - Только шевельнись, - на ломаном арабском сказал он, и от его тихого, но угрожающего голоса у нее мурашки побежали по телу. Она попыталась открыть рот, чтобы произнести хоть слово, но лезвие тут же прижалось к шее сильнее, едва не порезав кожу. И тут он громко, но спокойно и властно крикнул всё на том же плохом, но вполне понятном арабском: - Оружие на землю, или я убью его! - Он убьёт вашего принца! – это крикнул уже Нгумба, действовавший по плану Хосе. Он, пока внимание охраны было отвлечено Хранителем Сокровищ, оказался за спинами своих недавних товарищей и выхватил из ножен свой кончар, готовый в случае чего придти на выручку другу. – Бросайте оружие и слезайте с коней! Охранники, в первые мгновения оторопевшие от происходящего, схватились за ятаганы и сабли. Но грозное предупреждение, прозвучавшее с двух сторон, подействовало. Они переглянулись между собою, побросали свои клинки на землю и спешились – все, кроме Рашид-бея. Эти мужчины не были трусами, каждый из них был прекрасно подготовлен к занимаемой должности; это были отважные, сильные и быстрые воины. Но все они видели Хранителя Сокровищ, и не раз, в действии, когда он обучал их или показывал им коварные фехтовальные приёмы. Они знали, что он молниеносен и хладнокровен, и не сомневались, что он выполнит свою угрозу... Жизнь наследника султана находилась в руках кафира. И, если она оборвется, - ни одному из телохранителей принца не жить! Единственный, кто, кажется, не поверил испанцу, был Рашид-бей. Внезапно с невнятным криком он послал свою лошадь вперед, на Хранителя Сокровищ. Нгумба не успел остановить начальника охраны; тот летел с обнаженной саблей, горя желанием спасти своего господина. Рашид-бей был уже совсем близко, когда в воздухе что-то мелькнуло, и в горло нападющему вонзился кинжал, который метнул, выхватив из-под полы кафтана, испанец. Старый воин выронил саблю, схватился за рукоять кинжала и попытался вырвать его. Лошадь Рашид-бея, по инерции, продолжала мчаться вперед и чуть не столкнулась с конем Хранителя Сокровищ. В последний момент испанец успел дернуть повод, заставив своего жеребца попятиться, но Рашид-бей повалился прямо под копыта последнего. Старик все же вырвал лезвие из горла, и кровь хлынула фонтаном, забрызгав Хранителя Сокровищ и принца, который, ни жив ни мертв, едва дыша, следил за происходящим. Но, едва теплые красные капли брызнули на лицо наследника, и он услышал предсмертный хрип верного слуги, как он дико закричал и забился в руках своего похитителя, потеряв сознание. ...Как ни был Хосе зол на принца, но, когда тот со слабым стоном обмяк у него на руках, он испытал нечто похожее на угрызения совести, смешанные с опасением: не умер ли мальчишка? Но, приложив руку к шее наследника и убедившись, что пульс, хоть и слабо, но бьется, Хосе немного успокоился. Нгумба между тем собрал всё оружие, скрутил заранее припасенной веревкой руки и ноги охранникам, а затем к другой привязал поводья лошадей. Оставив лежащих на земле мужчин, с бессильной злобой провожающих взглядами похитителей своего господина, Хосе и Нгумба поскакали галопом в сторону города. ...Через полчаса, когда до Туниса было уже рукой подать, Нгумба отпустил лошадей. - Как он? – тревожно спросил чернокожий у друга, кивая на принца, которого испанцу волей-неволей приходилось поддерживать. Хосе приподнял лицо юноши за подбородок, повернул к себе. Головной убор наследника потерялся во время скачки, черные волосы растрепались; несколько влажных прядей прилипли ко лбу. Длинные, будто девичьи, ресницы бахромой лежали на бледных щеках, создавая ощущение какой-то детской беззащитности. Хосе коротко выругался, невольно вновь испытав чувство жалости, затем снова приложил пальцы к тонкой хрупкой шее похищенного. - Бьется, но почти неслышно, - мрачно ответил он Нгумбе. Тот покачал головой: - У него слабое сердце. Если он умрет... Хосе кивнул. Он понимал и сам: дело плохо. - Ему только старуха, Арифа, может помочь, - продолжал чернокожий. – Она умеет его лечить. Хосе снова кивнул. Потом сказал, зло улыбнувшись: - Значит, вместо одной женщины я потребую отдать мне двух. Нгумба непонимающе вытаращил глаза. - Потом, дружище, - сказал ему Хосе, - объяснения потом. Нас ждут. Первая часть плана прошла более-менее успешно. Будем уповать на то, что и вторая удастся... Вперед! И всадники поскакали дальше.
35. Мустафа стоял у окна на балконе, примыкающем к покоям Шамсинур, и смотрел на море. Принц любил его, хоть и не умел плавать. Гуляя по берегу, вслушиваясь в рокот или плеск прибоя, любуясь переливами красок волн, он нередко сочинял новые мелодии, будто само море дарило ему вдохновение. Но сейчас водный простор внушал наследнику тоску и глухую ненависть. Ведь совсем скоро это необозримое водное пространство навеки отрежет от брата любимую единственную сестру. «Это кисмет, - сказал себе Мустафа. – Так предуготовил нам Всевышний. Если бы Шамсинур осталась мусульманкой и не покинула Тунис, она все равно бы вышла замуж и перебралась в дом мужа. Кто знает, как часто пришлось бы нам встречаться?..» Но легче не становилось. Он так любил Шамсинур, свой солнечный лучик! Она уедет – и, кажется, мир потускнеет и померкнет навсегда… Им никогда не увидеться больше. И, что самое страшное, - даже после смерти они будут разъединены и не смогут встретиться вновь. Юноша вспомнил вчерашний разговор с падре Симоном. Когда закончилось венчание, и Шамсинур, Арифа с Хранителем Сокровищ и свидетели обряда ушли, принц еще долго не отпускал священника. С удивлением услышал Мустафа, что падре, оказывается, хорошо знал его мать. - Мы плыли на одном корабле, - объяснил падре, - я был свидетелем, как погиб ваш дед, с оружием в руках, как ранили и схватили вашего дядю, который тоже отчаянно сопротивлялся. Я видел, как ваша бабушка с вашей матерью Констанс, тогда совсем юной девушкой, спрыгнули вдвоем, держась за руки, с палубы в море, чтобы не стать добычей пиратов… Пожилая женщина камнем пошла на дно, а ваша мать забарахталась на поверхности, и берберы успели вытащить ее из воды… У Мустафы загорелись глаза. Мама никогда не рассказывала подробности того страшного дня, избегая ужасных воспоминаний. - Какие они были, мои дедушка и бабушка? - Они принадлежали к обедневшему, но старинному и родовитому дворянству. Вашего деда звали граф де Бовиль и, как я слышал, он мог унаследовать даже герцогский титул. Это были гордые люди, и ваш дед, и бабка. Они предпочли смерть позорному плену. Ваша мать тоже была такой… Когда нас, оставшихся в живых пленников, привезли в Тунис, и мы узнали, что нас выставят на невольничьем рынке, Констанс согласилась покориться своей участи только тогда, когда ей пригрозили, что будут пытать на ее глазах ее брата, Гюстава. Он остался единственным близким человеком у вашей матери. Он был тяжело ранен, и все время, что мы плыли в берберскую столицу, она самоотверженно ухаживала за ним в трюме, куда нас всех поместили. Когда Гюстава купили почти за бесценок, поскольку он все еще был очень слаб и выглядел не намного лучше умирающего, какие-то купцы, а Констанс приобрел сам главный надзиратель султанского гарема, - видели бы вы, ваше высочество, как она сопротивлялась, как кусалась и царапалась, словно дикая кошка, когда поняла, что ее разлучают с братом!.. С ней справились только трое евнухов, ее закатали в толстое покрывало, будто в ковер, и унесли… Но годы, проведенные в Тунисе, изменили вашу мать. Когда мы встретились вновь, здесь, в саду, случайно, - я увидел перед собою другую женщину. Даже удивительно, что, живя в гареме, где наложницы и жены султана плетут бесконечные интриги, она не стала коварной, жестокой, равнодушной к чужим страданиям. Наоборот, Констанс – она уже приняла мусульманское имя Фатима - стала более мягкой, нежной. Она с достоинством переносила свое положение, и лишь мне открыла душу, рассказав, как тяготит ее жизнь в золотой клетке дворца султана, как она скучает по свободе, по любимой Франции. Призналась, что, если б не вы, ее дети, она бы давно наложила на себя руки… -Да, - грустно сказал Мустафа, - мама всегда мечтала вернуться на родину. - Это было одним из ее заветных желаний. Вторым же, еще более сильным, было увидеть вас с сестрой христианами. - Но мама приняла ислам! – воскликнул юноша. - Втайне ото всех незадолго до смерти она вернулась в лоно нашей святой церкви, попросив меня стать ее крестным отцом. - Шамсинур… знала об этом? - Да, знала. Я рассказал ей всё то же, что и вам. Она долго колебалась, но, когда вы заболели, приняла твердое решение – и приняла католичество. Мустафа долго обдумывал услышанное. Он родился мусульманином и выполнял все положенные исламом обряды и молитвы, - но делал это машинально, они мало трогали его. - Я не смогу после смерти, там, в раю, встретиться с мамой и с сестрой? – спросил он, наконец. -Увы, принц... - Ступайте, - с тяжким вздохом сказал Мустафа. Священник слегка наклонил голову и шаркающей походкой, тяжело, направился к двери, за которой уже ждала его Арифа, чтобы тайными путями увести из покоев наследника. Но, остановившись в дверях, падре Симон обернулся и грустно промолвил: - Пути Господни неисповедимы, мальчик мой. Вы с сестрой так похожи на свою мать! Я смотрю на вас – и будто вижу ее, юную и прекрасную, на том злосчастном корабле... Помните: неисповедимы пути Всевышнего!.. – Он перекрестился и вышел из комнаты. Мустафе долго ещё слышались шаркающие, старческие шаги священника.
...Но не только скорое расставание с любимой сестрой навевало на сына султана грустные мысли, не только тревога за ее будущее омрачала высокий лоб Мустафы. Со вчерашнего дня юноша был словно сам не свой; новое чувство, которому он пока не мог дать названия, бередило душу, пробуждая неведомое прежде волнение... Мустафа вынул из-за пазухи небольшой сверток из ткани, развернул – в шелковом платке оказался маленький овальный предмет. Молодой человек бережно положил предмет – это была миниатюра в золотой рамке - на ладонь, поглаживая пальцем обрамляющие рамку жемчужинки. С портрета, будто прямо на принца, смотрели переливчатые, зеленовато-голубые, как морские волны, глаза; белокурые локоны обрамляли прелестное, белоснежное личико, кокетливо завиваясь вдоль щек и надо лбом; пухлые алые губки складывались в такую искренне задорную улыбку, что хотелось улыбнуться в ответ. Незнакомка с миниатюры поразила воображение Мустафы; никогда не видел он более красивой девушки. Очи ее завораживали принца, а живое выражение лица, искусно схваченное художником, пленяло своею естественностью. Юноша долго не мог уснуть этой ночью; он сидел, перебирая струны гембри, не сводя взора с портрета неизвестной красавицы. И под тонкими чуткими пальцами вдруг родилась и зазвенела новая мелодия; и сами собою, будто птицы из клетки, в которой долго томились, выпорхнули из глубин души, ложась на музыку, слова песни, такой чудесной, какую до этого Мустафа ни разу не сочинял – не на арабском, а на французском языке. Красавица могла стать для молодого человека, он чувствовал это, неиссякаемым источником вдохновения. Но им не суждено встретиться, их разделяют море, страны, обычаи, религия. Слишком много всего, и это непреодолимо. Сын тунисского султана может пожелать любую девушку в Ифрикии; когда-нибудь - кто знает? - в его гареме будут десятки, сотни прекраснейших женщин... Но белокурой незнакомки среди них не будет, а Мустафе нужна она, только она! Он наклонил голову – и поцеловал лицо девушки на портрете, ее необыкновенные глаза, улыбающиеся губы... «Почему мне кажется, что мы созданы друг для друга, прекрасная незнакомка? Что, если бы мы увиделись наяву – тебя так же повлекло бы ко мне, как притягивает меня к тебе? Показалось бы тебе тоже, что мы – как два крыла одной птицы, как две струны одного инструмента, как две строчки одного стихотворения?..» Неожиданно какие-то звуки донеслись до тонкого слуха юноши. Кажется, шум шел со стороны горы Эль-Манар, где находилась крепость Рибат и гавань, оплот тунисского флота. Что там происходит?.. Мустафе слышались отдаленные крики, топот то ли ног, то ли копыт, бряцание железа. Принц напряг зрение – но зеленые сады и высокие стены крепости не давали ничего разглядеть. Но и в старом городе царило странное возбуждение – с балкона наследнику люди, живущие в Медине, казались муравьями, и сейчас было видно, как эти муравьи собираются в кучки на площадях или ползут по узким улочкам в одном направлении – к крепости. Сзади, из глубины покоев, раздались чьи-то голоса, затем - быстрые шаги. Неужели это Арифа? Непохоже, она никогда так быстро не ходит! Мустафа завернул миниатюру в платок, спрятал снова на груди, поправил накладные косы, накинул на всякий случай вуаль, оглянулся. Правда – Арифа! Морщинистое лицо, не прикрытое покрывалом, потемнело, маленькие синие глазки смотрят напряженно, взволнованно. В руках старуха держит вместительную сумку, в которой, как прекрасно знал наследник, хранились различные снадобья. - Мой принц! - Что случилось? - Сейчас я говорила с главным евнухом и еще с одним человеком. Ваша сестра... Хранитель Сокровищ взял ее в заложники! Вернее, не ее, а принца. То есть, вас... О Аллах, что вы делаете? - Снимаю с себя эти треклятые волосы и женскую одежду и немедленно еду ей на помощь! – воскликнул Мустафа, срывая вуаль и черные косы. - Ваше высочество, вы не можете превратиться из Шамсинур в себя. Это смертельно опасно для вашей сестры! – старая служанка так перепугалась, что даже схватила принца за руку. - Опасно? Почему? - Потому что, если ваше переодевание откроется, моей госпоже не жить. Слушайте, что произошло. Хранитель Сокровищ въехал в город – он вез вашу сестру, как заложника, на своем коне, держа в руке обнаженную шпагу. Угрожая расправиться с наследником, потребовал корабль и людей, умеющих управлять им. Они нашлись на удивление быстро – это христианские рабы. Думаю, всё было подготовлено заранее, потому что эти люди сбросили свои цепи и тут же вооружились спрятанным возле одного из причалов оружием. Затем мятежники захватили корабль в гавани. Сейчас они с вашей сестрой там. В столице же беспорядок. К порту спешат воинские отряды, готовые при первой возможности подавить мятеж и освободить сына султана... Теперь представьте – что будет, если вы, живой и невредимый, появитесь в городе? Как только воины поймут, что не вы в руках восставших рабов, Хранителя Сокровищ и всех повстанцев безжалостно убьют. И ваша сестра может пострадать или даже погибнуть. - Я не допущу этого! Кто осмелится поднять руку на тунисскую принцессу? Я прикажу – и мои люди будут осторожны… - Ее могут убить мятежники, – перебила его Арифа. - А, если она не погибнет, если ее спасут, - ей придется умереть потом, и еще более ужасной смертью. Ибо откроется, что она носила мужскую одежду. Даже за одно это ее ждет позорная казнь! А, если, не дай Аллах, узнают, что она христианка, что она вышла замуж за католика-испанца... - Я об этом не подумал, Арифа. Ты права! – Мустафа перестал раздеваться. – Но что же делать? Я должен быть в порту! - Мы и поедем туда. Одевайтесь. Волосы поправьте… Вот так. Теперь вуаль. Скорее! Время дорого. Я расскажу вам остальное по дороге. Но только – умоляю вас, изображайте свою сестру, иначе может случиться несчастье! Скажете главному евнуху, если он будет возражать против вашего выезда из гарема, что желаете быть в минуту опасности как можно ближе к брату. Настаивайте на своем. Хотя он так растерян, что вряд ли будет особо противиться. - Едем!
…Вскоре закрытые носилки, в которых сидели Арифа и Мустафа, сопровождаемые усиленным отрядом телохранителей, несли в порт через бурлящий город, не без труда прокладывая себе дорогу. Никогда тунисская столица не видела такого волнения. Люди бежали по узким улицам по направлению к порту, оставляя дома с распахнутыми настежь дверьми, бросая лавки и лотки с товарами; опустели обычно полные народом чайханы. Гремя оружием и доспехами, спешили к Рибату вооруженные воины. Даже нищие, оборванные дервиши и калеки, сидящие обыкновенно около гробниц и мечетей, кто на костылях, кто опираясь на палку, кто держась за плечи своих товарищей по несчастью, ковыляли в сторону крепости, в которую, нарушив незыблемые обычаи, ворвались неверные. И отовсюду сидящие в носилках слышали два имени, повторяемые – одно с ненавистью и ужасом, другое - с состраданием и жалостью: Хранитель Сокровищ и наследный принц Мустафа. Последнего жители Туниса очень любили, и известие о его пленении восставшими христианскими рабами вызвало бурю возмущения и гнева. Сидящие в носилках, откинув накидки, говорили на всякий случай по-французски, шёпотом. - Как это могло произойти? – спросил юноша. - Сестра уехала с целым отрядом охраны! И испанец ведь – ее муж! - Я думаю, она не успела сказать ему об этом. - Не успела?.. Он что, зажал ей рот? - Не знаю, мой принц. Зажал рот… оглушил… - Если он только осмелился… Он поплатится за это жизнью, клянусь Всевышним! О Аллах, и я отдал ему свою сестру! Гнусный пёс, шайтаново семя!.. - Мой принц, не время для угроз! Слушайте меня. Я не все вам рассказала. Хранитель Сокровищ и христиане потребовали впустить их в Рибат Сиди Бу Саида... - Но неверным нет входа в крепость! - Им открыли ворота в Рибат, потому что они угрожали жизни наследника. Сейчас, как я сказала, рабы уже на одном из кораблей, стоящих во внутренней гавани. Полагаю, готовятся к отплытию и, наверное, скоро прикажут снять цепи, заграждающие выход в море. А Хранитель Скоровищ прислал во дворец человека с галеона с неким требованием. Посланцу было велено говорить только со мною. - С тобой? Но почему? О чем? - Cейчас поймете. Хранитель Сокровищ хочет, чтобы на корабль, захваченный повстанцами, явились две женщины. Одна из них – я... - Ты? Зачем ему ты? - Чтобы лечить вашу сестру. То есть, принца. Мне велено взять с собою мои лекарства, которыми я пользовала вас. - Значит, жизнь моей сестры в опасности! – вскричал принц, нервно растирая левую сторону груди. - Ваше высочество, потише, умоляю! Не дай Аллах, кто-нибудь знает французский и подслушает нас. И не волнуйтесь так. Я думаю, Шамсинур просто изобразила, что ей плохо. Наша принцесса – девушка смелая и решительная. У нее сильный характер, ее непросто напугать или сломить. Не могла она и впрямь серьезно заболеть. А вот имитировать ваш приступ вполне ей по плечу. - Ты думаешь? – немного успокоенный, спросил принц. – А ты уверена, Арифа, что сестре не угрожает опасность? - Почти уверена. Жизнь мнимого Мустафы является залогом освобождения Хранителя Сокровищ и христианских рабов. Если наследник умрет, все их планы рухнут, ибо тогда их не выпустят из Туниса и безжалостно уничтожат. - А кто вторая женщина, которую хочет этот выкормыш шакала? - Мне была передана записка – на французском; вот она. Всего несколько слов. «Я требую ту, на которую имею все права». - Шамсинур! – воскликнул Мустафа, взяв бумагу в руки. - Да. Испанец чувствует, что я – важное звено в цепи всего, что произошло с ним. Поэтому его посланник и говорил только со мною, и вручил мне записку. Требование отдать жену доказывает: наш испанец не знает, что принц, которого он захватил – мнимый. Шамсинур ни о чем ему не сказала, и Хранитель Сокровищ пока не догадывается, что она женщина и его супруга. - Понятно, - сказал сын султана. – И поэтому я еду с тобой? Ты хочешь выдать меня за его жену? - Он должен увидеть, что нас, женщин, двое. Это немного успокоит его и его людей. Потом мы попросим мятежников о встрече с наследником, наедине, только в присутствии Хранителя Сокровищ. И тогда все откроем испанцу, - если, конечно, Шамсинур не опередила нас, и ее муж еще ничего не знает. - По-моему, тебе хочется, чтобы она осталась с ним. Арифа, после случившегося сегодня я не отдам ему свою сестру! Арифа печально вздохнула: - Мой принц, она уже принадлежит ему. Христиане говорят: пути Господни неисповедимы. Ваша сестра – католичка, и она замужем. Она должна покинуть Тунис, и как можно скорее! - Но не с ним! - А чем он так уж плох? – возразила старуха. – Его желание вырваться отсюда понятно. Он горд и свободолюбив. Разве это плохие качества? Он, без сомнения, придумал этот план – пусть у него и были помощники, - это говорит о решительности, бесстрашии, уме. Он похитил наследника, чтобы осуществить задуманное, - но он не знает, что это Шамсинур, помните об этом. По-моему, он как раз самый подходящий муж для нашей юной принцессы! Она тоже горда, своенравна и смела. Они похожи друг на друга. - Ты права, - немного подумав, нехотя согласился Мустафа. – Итак, мы прибываем в порт; всходим на корабль, на котором держат сестру; требуем встречи с нею; раскрываем Хранителю Сокровищ секрет Шамсинур... Что дальше? - Никто не должен знать, что заложник мятежников – не принц, а принцесса. Тогда, думаю, христианам удастся покинуть порт. Нас с вами Хранитель Сокровищ, конечно, отпустит. Вы, как дочь султана, оказавшись снова на берегу, скажете тунисским воинам своё слово: они не должны мешать отплытию корабля Хранителя Сокровищ, не должны пытаться силой освободить вашего «брата». - Поскольку ни нашего отца, ни Селим-Реиса нет в столице, пожалуй, моё слово будет самым веским, хоть я и, – Мустафа поморщился, дернув себя за косу, - женщина. - Счастье восставших, что султан и Реис отсутствуют! – кивнула Арифа. – Ваш отец вряд ли надумал бы что-нибудь путное, но ему вполне по силам отдать какой-нибудь нелепый приказ, из-за которого прольется море крови и может пострадать Шамсинур. А вот капудан-паша – человек неглупый, он умелый стратег и тактик... И, будто отвечая на ее слова, около носилок послышался стук копыт, резкие повелительные голоса, а затем кто-то откинул прикрывавшую окно парчовую ткань. Старая служанка накинула вуаль, а принц совсем забыл, что изображает женщину, и даже руки не поднял, чтобы прикрыть лицо. Сдвинув брови, он гневно взглянул на осмелившегося столь бесцеремонно нарушить уединение его и Арифы… И встретился взором с глазами Селима. Но сейчас это не был тот спокойный уравновешенный царедворец, каким привык его видеть при дворе Мустафа: он был возбужден и воодушевлен, и нескрываемая радость отражалась на его обычно невозмутимом лице; жеребец под ним всхрапывал и нервно перебирал ногами, чувствуя состояние всадника. В темных очах капудан-паши светились отблески того кровожадого алчного огня, который всегда разгорался в Реисе перед смертельной схваткой. Командующий флотом едва владел собой и, когда наследник вскрикнул: -Как вы осмелились?.. - Селим не стал слушать мнимую принцессу, перебил, даже не поздоровавшись как должно и не обратившись к «ней» по правилам этикета: - Что вы здесь делаете? Вам тут не место! - Оно как раз здесь! Рядом с мо... с моим братом! – вспомнив, что он играет роль Шамсинур, вовремя поправился наследник. - Вы должны вернуться во дворец, принцесса. Там, где гремит оружие, женщинам делать нечего. Я понимаю, вы беспокоитесь за брата. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы он не пострадал – обещаю. Возвращайтесь. Поворачивайте носилки! – крикнул он, привставая на стременах, охране принцессы. - Не смейте приказывать нам! Мы – дочь повелителя Туниса, и имеем право…– воскликнул, вспыхнув от злости, Мустафа, чувствуя знакомое покалывание в области сердца. - Эта дочь через несколько дней станет моей женой, – снова оборвал его Реис, - и ей надо помнить об этом. - Но пока она ещё не стала ею, сиятельный Селим-бей, и вам также не следует забывать об этом! – прошипел юноша, с яростью глядя в темные глаза Селима, привычным движением растирая грудь. – Прикажите немедленно нести наши носилки в Рибат! - Простите, ваше высочество, - наклонив голову, уже другим тоном произнес капудан-паша, отдав новое распоряжение носильщикам и охране, и кортеж двинулся дальше, - но я так беспокоюсь о вашей безопасности… - Разве что-то грозит нам, если рядом с нами вы, наш Неуязвимый Реис? – кротко, как полагается девушке, но с затаенной издевкой, сказал Мустафа. - Конечно, ничего, моя принцесса, - не заметив иронии, заверил его Селим. - Да и мятежников жалкая кучка – человек пятьдесят, не более. Не будь с ними этого проклятого кафира-испанца, едва ли, даже возьми они в плен вашего брата, им удалось бы так легко проникнуть в Рибат и завладеть кораблем. - Неужели этот Хранитель Сокровищ внушает нашим людям такой ужас? - Похоже, что так, - зло усмехнулся командующий флотом. – Они считают его посланником Иблиса и бегут от него сломя голову. А теперь, когда рабы захватили галеон с сокровищами, все ещё более уверились, что сам дьявол помогает этому псу и его приспешникам. - Галеон? Тот самый? – изумился Мустафа. - Да. Это «Голубая жемчужина», на которой я взял этого кафира в плен. Теперь она в его руках, с сундуками, набитыми золотом. Неплохой расчёт: гавань глубокая, если б мы стали обстреливать и потопили судно, оно пошло бы на дно не только с мятежниками, но и со всеми сокровищами. - Но вы же не сделаете этого! – воскликнул принц, заметно бледнея. – На галеоне наш брат! - Я помню и об этом, - вновь склоняя голову, ответил Селим. – Не переживайте так, ваше высочество. Я счастлив, что вернулся в столицу раньше вашего высокочтимого отца, который прибудет в Тунис только вечером. Обещаю: я сумею до этого времени освободить наследника и подавить бунт. Все восставшие рабы будут уничтожены. А их главаря, посмевшего поднять руку на вашего брата, мы возьмем живым, и в тот день, когда перед лицом Всевышнего вы станете моей женой, его предадут на наших глазах лютой казни. Я предупреждал, помнится, принца, чтобы он опасался своего нового телохранителя. С первого взгляда на него я понял, насколько он опасен. - Да-да… Вы были правы… Но поезжайте вперед, уважаемый Реис. Узнайте, нет ли новостей о Мустафе. - Как прикажете, моя принцесса, - и Селим хлестнул коня и поскакал вперед, и спешившие к крепости люди едва успевали расступиться перед мчавшимся подобно стреле всадником.
сомневаюсь я, что можно мужчину с женщиной перепутать, да еще в такой обстановке.
Как раз в такой обстановке и можно (так кажется автору). Не до анализов и дедукции сейчас героям...
36. Едва оставшись наедине с Арифой, принц закашлялся, и пот выступил на его бледном лбу. Старая служанка порылась в сумке, вытащила маленький флакончик, накапала несколько капель прямо в рот юноши, и Мустафа обессиленно откинулся на подушки. - Вам нельзя волноваться, ваше высочество. Вижу: сердце опять у вас прихватило. Боюсь, как бы и Реис не заметил этого. Мне показалось, что на его лице что-то мелькнуло в один момент… - Он слишком возбужден, Арифа. Ему не терпится совершить новый подвиг – причем гораздо больше он жаждет захватить Хранителя Сокровищ и галеон с золотом, нежели освободить Шамсинур…то есть, меня, - слабым голосом отозвался наследник. – Но, о Аллах, как не вовремя он явился!.. Ведь он не пустит меня на корабль. - В этом можно не сомневаться, - мрачно сказала старуха, - даже непробуйте заговорить с ним об этом. – Она тяжело вздохнула. - Ах, если б ваша сестра сказала сегодня утром, что ей снилось... Но она была такая тихая, замкнутая. И ничего мне не поведала. - Ты же провидишь будущее, Арифа. Можешь ли ты хоть чем-то утешить меня? Чем кончится это похищение Шамсинур? Останется ли она жива? - Я видела лишь одно – ей удастся спастись, и Хранитель Сокровищ увезет ее за море. Но сердце мое неспокойно, мой принц! Я чувствую – что-то еще случится... - Я тоже, - мрачно согласился Мустафа, потирая грудь. – Вот что: тебя Селим обязан отпустить на галеон, и ты увидишься и с Шамсинур, и с ее мужем. Когда тайна её будет раскрыта перед испанцем, передай сестре: я сделаю все, что в моих силах, чтобы им удалось бежать из Туниса. - Не забывайте: вы не можете пока принять свое истинное обличье. - Я помню. - Кривая усмешка пробежала по губам юноши, на которые, также как на лицо, медленно возвращались краски. – Я буду изображать Шамсинур, сколько понадобится. Ради жизни сестры я готов на все. И, кажется, я придумал неплохо: я изображу, что мне плохо, вцеплюсь в Селима и потребую, чтобы он вернулся со мной во дворец. Там я тоже постараюсь удержать его при себе. Он ведь «мой жених», и не посмеет мне перечить. Я ненавижу этого человека, и этот маскарад мне отвратителен, но я не вижу иного выхода. Реис опытный воин, и вряд ли я ошибусь, сказав, что у него уже есть план по захвату «Голубой жемчужины». Без Селим-бея его люди не рискнут напасть на галеон. Этим временем и должны вопользоваться Хранитель Сокровищ и восставшие рабы. Пусть, по-прежнему изображая, что угрожают жизни наследника, прорываются в море... Хотя одного я не понимаю: набитый золотом галеон не сможет быстро плыть, его будет легко догнать. Почему испанец выбрал его, а не какое-нибудь другое судно? Ведь в гавани Сиди Бу Саида всегда стоит несколько куда более быстрых кораблей! Не собираются же мятежники оставаться в порту - они, конечно, хотят вырваться из Туниса и уплыть как можно быстрее и дальше! - Я тоже этого не понимаю, - кивнула старая служанка. – Такое чувство, что Хранитель Сокровищ не желает оставлять здесь золото, оправдывая свое прозвище... Но мы приехали, моя принцесса, - громко сказала она, переходя на арабский. Действительно, носилки достигли крепости Рибат, перед которой собралась огромная толпа. Однако, стражники в полном вооружении, в стальных доспехах, стояли перед закрытыми воротами, не пропуская простой люд, хотя слышались выкрики: «Мы хотим помочь нашему принцу!» «Защитим наследника престола от неверных!» «Дайте нам войти, мы пришли вам на подмогу!» «Смерть христианским собакам!» В Рибат пропускали только воинов и моряков с кораблей, стоявших в гавани пиратского порта. Но, конечно, для кортежа дочери султана ворота были распахнуты без промедления. Носилки внесли в крепость, пронесли по улицам и, достигнув порта, поставили прямо на пристани, на которой собрались едва ли не все воины, охраняющие Рибат. Арифа и мнимая принцесса вышли из паланкина и устремили взоры на гавань. «Голубая жемчужина», которая бросалась в глаза своими размерами и поистине королевской красотой, покачивалась на волнах в окружении не менее десятка пиратских галер и шебек. Казалось, ей невозможно вырваться из плена. На соседних с нею судах пушки и кулеврины были направлены на нее и злобными черными глазами своих жерл глядели на царственно прекрасный галеон, будто простолюдины, завидующие гордости и неприступности аристократа. Подъехал Селим, спрыгнул с коня, подошел к закутанным женщинам. - Как видите, ваше высочество, мятежники окружены со всех сторон. Им не уйти. – В голосе командующего флотом слышалось торжество. - Зачем на галеон направлены пушки? Ваши люди, надеюсь, не собираются обстреливать его? На нем наш брат, наследник трона! – сказал Мустафа. Селим опустил глаза, словно пытаясь скрыть сверкающий в них огонь. Ответил: - Я обещал, что сделаю все возможное, чтобы ваш брат не пострадал. Я приказал приготовить пушки для устрашения мятежников. И пусть знают, что малейший их шаг не ускользнет от нашего внимания. – Вы что-нибудь узнали? Брат жив? C ним ничего не сделали? - Он жив. Находится, вероятно, в каюте. Хранитель Сокровищ один раз вытаскивал его на палубу, показывая нам, - низкий голос Селима вдруг задрожал, как от сдерживаемой ярости, и Мустафа удивленно взглянул на Реиса. Неужели это от переживаний за наследника – то есть, за него, Мустафу? В это как-то не верилось… Но – бедная Шамсинур! О Аллах, лишь бы с ней все было в порядке! Открылась ли она Хранителю Сокровищ? Если даже да, он, без сомнения, будет по-прежнему выдавать ее за принца, - он прекрасно понимает, что только страх за жизнь наследника трона останавливает берберов от расправы над мятежными христианскими рабами. - Испанец прислал во дворец человека, который передал, что наш брат плохо себя чувствует. Ему нужна врачебная помощь. Арифа должна быть рядом с Мустафой. Она захватила из дворца нужные лекарства. Дайте ей лодку и гребцов, чтобы она могла перебраться на галеон, - сказал принц. Селим поклонился, бросил на наследника странный взгляд и отошел, чтобы передать повеление «её высочества» своим людям. - Не нравится мне, как он себя ведет и как глядит, - шепнула Арифа Мустафе, - душа у меня неспокойна. - За Шамсинур? - И за нее, и за вас, мой принц. - Что может нам грозить? – удивился юноша. – Мы на берегу, нас окружают тунисские воины. Слышишь, как они поносят христиан, как повторяют наше имя – Мустафа, Мустафа, так что мы один раз даже не сдержались, обернулись на один из этих возгласов. С нами преданные люди, и нам нечего бояться. Да, кстати, вон приближается старый верный Камиль-бей, любимец отца. Но что с ним?.. Он на себя не похож! Действительно, к Мустафе и старой служанке шел высокий воин с седою бородой. Это был тот самый начальник караула, Камиль-бей, который охранял сокровища, когда Шамсинур с Арифой посещали испанский галеон. Обычно этот мужчина был преисполнен величественности и чувства собственного достоинства. Но сейчас окладистая длинная борода его была мокра и растрепана, лысая голова, обычно покрытая большою чалмой, обнажена, а одежда в беспорядке и тоже влажна, словно Камиль-бей купался прямо в ней. - Моя принцесса, - с низким почтительным поклоном, глухим голосом, сказал Камиль-бей, - капудан-паша уже, конечно, сообщил вам о том, как христиане захватили галеон, и как вели себя мы, охранявшие сокровища вашего отца и Реиса. Селим-бей кричал на меня, как на мальчишку... Спешу припасть к вашим стопам и просить о снисхождении и заступничестве перед вашим светлейшим отцом! Я и мои караульные оставили судно без боя, бросив оружие, только потому, что рабы угрожали на наших глазах жизни вашего высокородного брата. У нас не было другого выхода, поверьте, а Селим-бей накричал на меня, как на мальчишку... Будто мало мы вынесли унижения сегодня! Нас столкнули за борт, как собак, и насмехались над нами, пока мы плыли к берегу. О, несчастнейший, позорнейший день моей жизни! – и он, действительно, рухнул перед мнимой принцессой ниц и, за неимением волос на голове, принялся выдергивать клочья из своей бороды. - Встаньте, сиятельный Камиль-бей, - ласково сказал ему Мустафа. – Мы обещаем заступиться за вас перед нашим отцом. Вы поступили правильно: жизнь нашего брата важнее всех сокровищ мира! Мы помним о ваших заслугах перед троном и не дадим вас в обиду. Оствайтесь подле нас: мы доверяем вашему уму и опыту. Окрыленный и обнадеженный этими словами, старик поднялся на ноги. - Клянусь Аллахом, ваше высочество, я не забуду вашего участия и доброты до самой смерти! – воскликнул он. – Моя сабля и весь я – в вашем распоряжении. В этот момент подплыла лодка с двумя гребцами. Мустафа молча, но с особым значением, пожал пальцы рук Арифы, и она ответила ему тем же. Затем старуха не без труда, с помощью гребцов, залезла в раскачивающееся суденышко, и оно направилось к «Голубой жемчужине». Переодетый Мустафа, подошедший к нему Селим и Камиль-бей наблюдали за лодкой, пока она, лавируя между пиратскими кораблями, не исчезла из виду...
...Селим появился в столице раньше султана не случайно. Тем утром, как раз когда Шамсинур в одежде брата выходила во двор, чтобы ехать на прогулку, её отец почувствовал себя плохо. Знали, отчего скрутило могущественного владыку султаната, только двое: Реис и мальчик-невольник, с которым, находясь в отъезде из столицы, развлекался развратный старик, и который всыпал зелье в чашу с шербетом, выпитым султаном за ужином. Это был яд, но не быстродействующий. Чтобы отравитель не проговорился, Селим собственноручно задушил мальчишку, а тело надежно спрятал. Придворные лекари, всегда сопровождавшие султана, усмотрели в боли в животе лишь очередной желудочный спазм - ими часто страдал их венценосный господин. Но лекарства на этот раз не помогали – повелитель Туниса корчился и кричал от дикой боли. Видя, что часы его сочтены, Реис не стал дожидаться конца – и поскакал в столицу. Первая часть его плана была завершена. Вторая была – уничтожение наследника, последнего препятствия на пути к трону. Со щенком должно быть покончено – и как можно скорее. После этого Селим женится на Шамсинур – и, как зять султана, на законном основании вступит на освободившийся престол. Но убить Мустафу было не так просто, и Реис понимал это. Он уже пытался подобраться к принцу через его телохранителей, но всякий раз на его пути вставал Рашид-бей, этот верный, зоркий и чуткий пес. Селима раздражало то, что жалкий болезненный мальчишка, жизнь в котором была подобна тусклому огню гаснущей лампы, был недосягаем для него. Реис ежедневно возносил молитву Аллаху о том, чтобы сердце Мустафы наконец остановилось. Но змееныш упорно цеплялся за жизнь... Что ж, теперь, после смерти султана, придется действовать быстро и наверняка, - думал Реис, возвращаясь в город. - Даже если для этого будет нужно нанизать головы всех телохранителей наследника на пики. Нет, не всех, - поправил он себя, с радостным предвкушение потирая руки, - собаку-испанца ждет нечто более мучительное, чем просто отсечение головы! Тем не менее, стать открыто убийцей наследника трона не входило в планы Селима. Мустафу любили в Тунисе, и тот, кто осмелился бы поднять на него руку, подписывал себе смертный приговор. «Сообщу в городе о смерти султана. Объявлю, что это заговор, обвиню Рашид-бея в соучастии в нем, скажу, что жизнь принца тоже в опасности. Тогда удастся избавиться от охраны мальчишки и поставить на ее место своих людей. И они покончат с ним. А смерть щенка спишут на обострение болезни, вызванное скорбью об отце». Полный радужных надежд и мечтаний: скоро он станет владыкой Туниса, мужем прекрасной Шамсинур, владельцем огромного богатства – ибо отныне всё золото на «Голубой жемчужине» принадлежит ему - и отомстит своему заклятому врагу-испанцу! – Селим прискакал в столицу... И услышал новости, которые моментально изменили его первоначальные замыслы. Город бурлил, кипел, волновался. Восставшие рабы во главе с Хранителем Сокровищ взяли наследного принца в заложники и захватили испанский галеон! Они подготовились к побегу, это несомненно - все до одного вооружены и даже перевезли на корабль припасы и пресную воду с берега, приготовленные заранее. Они требуют снять цепи, закрывающие гавань Сиди Бу Саида! Ненавистное имя Хранителя Сокровищ и сообщение о том, что он взял галеон с золотом, которое отныне всё принадлежало Реису, заставили последнего вначале заскрипеть зубами от ярости. Однако хладнокровие быстро вернулось к капудан-паше. Не раз приходилось ему принимать решения в сложных ситуациях, в морских битвах, в неравных сражениях с превосходящими силами врага, и всегда решения эти приводили к победе. Он должен был благодарить Аллаха за то, что поспел в Тунис воворемя. Не прибудь Селим в столицу – кто знает, чем могло все обернуться? Воины и корсары трепетали при одном упоминании имени Хранителя Сокровищ. Они могли посылать испанцу проклятия, поносить его – но ни за что бы не посмели напасть на судно, на котором находился голубоглазый кафир – исчадие ада, посланник Иблиса. Появление капудан-паши изменило настроение тунисцев: оказавшись под его началом, они преисполнились храбрости, и мужество вернулось к ним. Реис тут же сплотил вокруг себя воинов и корсаров. Приказал подготовить на судах, ближайших к галеону, пушки и направить на «Голубую жемчужину». Однако расстреливать мятежный корабль было нельзя: ведь если он затонет, сокровища навсегда поглотит морская пучина. Однако, Селим понял, какую прекрасную возможность предоставила ему судьба: расквитаться с заклятым врагом и покончить с наследником одновременно. И он решил взять галеон на абордаж. Если заложника во время штурма убьют – значит, на то была воля Аллаха; он, Реис, готов поклясться именем Пророка, что не желал этого, что хотел спасти наследника. Если же Мустафа останется жив – в пылу боя будет нетрудно прирезать щенка, а потом обвинить в этом того же Хранителя Сокровищ. Последнего надо было взять только живым – Селим собирался подвергнуть его перед смертью самым изощренным пыткам. Сначала Реису сказали, что восставших рабов около пятисот; однако, вскоре выяснилось, что их в десять раз меньше. Значит, захват галеона не будет особо опасным предприятием. Что может противопоставить жалкая горстка физически ослабленных, истощенных людей, много времени тяжело работавших от зари до заката, евших скудную пищу, силе и мощи цвета берберского флота? Впрочем, Селим рассчитывал, что для взятия галеона будет достаточно и трех десятков «черных досок». Конечно, рабы будут бится до последнего, с отчаянным остервенением людей, знающих, что ждет их в случае поражения, - но Селим нисколько не сомневался в исходе боя. От силы час – и «Голубая жемчужина» будет в его руках! Удивляло командующего флотом одно: почему мятежники медлят с отплытием? Галеон был полностью оснащен, на его борту находились съестные припасы и запас пресной воды. Правда, на корабле было всего около десятка пушек - чересчур мало для обороны, – но из-за огромного количества золота взять дополнительный груз было невозможно. ...Что задерживает «Голубую жемчужину» в порту? Неожиданно ответ на этот вопрос был получен. Командующему сообщили: одному из карауливших золото воинов, перед тем, как сбросить его за борт, Хранитель Сокровищ дал некое поручение и записку и приказал немедленно отправляться во дворец. Разгадка – тотчас почувствовал Селим – крылась в послании. Он поскакал во дворец... и встретил по дороге кортеж своей невесты. Она отказалась повернуть назад, когда Реис потребовал этого. Строптивая девчонка! То, что она своенравна, дерзка и высокомерна, нравилось ему. Он любил укрощать необъезженных лошадей, любил бой сразу с несколькими противниками – это зажигало кровь, пьянило, будоражило. С тунисской принцессой будет нелегко совладать – но он был уверен в победе... Тем не менее, сейчас он готов был настоять на своем – но неожиданный жест невесты привлек его внимание. Она потерла грудь с левой стороны. Что-то знакомое почудилось Реису в этом движении... И вдруг его осенило – с левой стороны груди находится сердце! Селим наблюдал, и не раз, такой же жест у наследника. Капудан-паше едва удалось скрыть свое изумление. Быть может, у Шамсинур тоже больное сердце? Возможно ли это – чтобы в носилках сидела не она, а ее брат в женской одежде? И где же тогда принцесса?.. Селим даже почувствовал облегчение, когда его отослали узнать новости о Мустафе – он боялся выдать себя, показать, что догадывается о маскараде принца. Скача в Рибат, он неотступно думал о детях султана. Сопоставлял. Прикидывал. И, когда въехал в крепость, разгадка пронзила его как молния. Мятежники захватили не Мустафу, а Шамсинур! Потому что Шамсинур оделась принцем! И делала это не единожды! Этим объясняются то необычайные успехи, то полные неудачи Мустафы в воинских упражнениях. Но это еще не всё... Шамсинур была в одежде брата на той достапамятной охоте, когда состоялся поединок Реиса и Хранителя Сокровищ. Конечно, она! Только женщина способна так тонко насмехаться, укалывая незаметно, но чувствительно. Воспоминания о своем проигрыше в том поединке до сих пор были болезненны. Но почему принцесса оделась братом в тот день? Что заставило ее свести Селима и испанца вместе? Только ли желание унизить первого, которого она не любила, как однажды она сказала ему в лицо, откинув покрывало? Только ли надежда на поражение Непобедимого Реиса? Нет, не только! Капудан-паша помнил взгляд принца, когда тот смотрел на Хранителя Сокровищ там, на охоте. Затуманенный, необычно нежный... Так влюбленная женщина смотрит на возлюбленного. Это значит, что... что она предпочла ему, великому Реису, ничтожного раба! Недаром она спасла кафира от Селима, подарив брату. Она влюбилась в испанца! И, кто знает – не принадлежала ли она ему? Перед глазами Селима поплыли красные круги, когда он представил себе свою невесту в объятиях злейшего врага. Капудан-паша направил коня прямо на кучку людей, спешивших к пристани, и не без удовольствия ощутил, как жеребец сбил одного, наступил на него передними ногами... Сам виноват! Надо было уступить дорогу ему, Великому Реису! Но как же, - размышлял он дальше, огромным усилием воли заставив себя хоть немного успокоиться, - как же удавалось Шамсинур так долго пользоваться этим маскарадом и никто ничего не заметил? В гареме, где полно служанок и евнухов - и творилось такое? Трудно было представить себе это. «Арифа! Наверняка эта старая кобра замешана в этом. И Мустафа тоже... Этот жалкий болезненный ублюдок был, наверное, только рад, что сестра переодевается в его одежду и изображает его перед воинами! В гареме, скорее всего, есть тайные ходы. Арифа знает о них – от этой пронырливой ведьмы ничто не укроется. Она могла и встречи испанца с принцессой организовать... Но нет, нет! Если думать об этом – вновь можно потерять голову. А она нужна мне как никогда! Итак, на галеоне находится принцесса. В мужской одежде. Я сам, своими глазами видел, как Хранитель Сокровищ за руку вытаскивал ее, упирающуюся, с растрепанными волосами, из каюты, показыаая тунисцам... Она обрезала волосы! Надела мужскую одежду! Моя невеста, почти жена!.. – И вновь кровавая пелена застлала взор капудан-паши, и вновь он огромным усилием воли справился с охватившим его бешенством. – Это значит, что она замыслила побег вместе со своим любовником – и притворилась братом. Испанец якобы угрожает наследнику – а на самом деле он прекрасно знает, что в обличье Мустафы находится Шамсинур... Да, похоже, что так. Маленькая дрянь! Они оба, оба заплатят мне за это! Заплатят страшной ценой! Однако, - так думал Селим далее, - трудно всё же поверить в то, что Шамсинур могла пойти на такое – сбежать, рискнуть высоким положением, самой жизнью, даже влюбившись до безумия. Испанец – христианин; к тому же он – раб; не могла тунисская принцесса, мусульманка, пойти на такое безрассудство. Шамсинур слишком горда, и связь с невольником, с неверным, для такой девушки, как она, абсолютно невозможна. Быть может, я ошибся?.. Мне показалось, и в носилках была все-таки моя невеста? И что же нужно было проклятому Хранителю Сокровищ, зачем он посылал во дворец?» - спрашивал он себя. Когда паланкин вынесли на пристань, и женщины вышли из него, он убедился, что подозрения не обманули его. Кто-то неожиданно выкрикнул прямо за спиною принцессы имя «Мустафа!», и она обернулась на кричавшего. Селим заметил это. «Я был прав, это не Шамсинур, а наследник», - с мрачным удовлетворением подумал он. Но подошел к закутанным женщинам, ничем не выдав своего состояния. И тут «принцесса» сообщила ему, что испанец требует Арифу с лекарствами. И вновь сомнения охватили Селима. «Если на борту галеона Шамсинур, зачем там нужна эта старая карга Арифа?.. Ведь у моей невесты сердце здоровое! Что-то тут не так... Но что?» - Он отошел распорядиться насчёт лодки для Арифы, мучительно ища разгадку. Он готов был не дать лодку, отказать – но к «принцессе» подошел Камиль-бей – еще один верный пес султана. Да и люди вокруг наверняка слышали слова переодетого Мустафы. Как сможет он, Реис, объяснить свой отказ? Наследнику необходима помощь - многие знают, что он нездоров, что лишь Арифа своими лекарствами помогает ему. Селиму нельзя навлечь на себя подозрение в том, что он не хочет освободить принца, и тем более – что желает, алчет его скорейшей смерти. Пусть старая кобра отправляется на «Голубую жемчужину», нужна она там или нет. Главное, чтобы Мустафа остался на берегу! Как ни был Реис занят этими мыслями, он заметил одного из носильщиков паланкина, с какой-то бумагой в руках направляющегося к «принцессе» и Камиль-бею. - Что там у тебя? – остановил Селим невольника. Тот ответил, низко кланяясь: - Её высочество обронили в носилках. - Дай сюда. Я сам передам. Чернокожий отдал бумагу, и Реис, не обращая внимания на его изумленный взгляд, развернул ее... Но что за дьявол? Незнакомый язык! Пришлось подозвать к себе своего терсане-агасу, благо он находился тут же, готовый помочь своему господину. - Ты знаешь несколько языков. Прочитай! - Это по-французски, достославный Селим-бей. Здесь написано: «Я требую ту, на которую имею все права». - Ага! – сказал капудан-паша. – Что значит «ту»? Кого имеет в виду автор записки? - Не могу знать, сиятельный Селим-бей. - Но как, по-твоему: это какой-то предмет? - Непохоже, - ответил терсане-агаса. – Скорее, я бы сказал, что речь идет о женщине. «Не об Арифе ли? - мелькнуло у Реиса. - Не поэтому ли она отправилась на галеон? Может, Арифа – его родственница? Мать? Ну нет... Эта старая кадильница годится ему разве что в прабабки!» Но он тут же усмехнулся – что за бред! Ясно, что бумагу послал Хранитель Сокровищ. Он требует женщину... Какую? Что за права он имеет на нее?.. Все окончательно перепуталось в голове Селима. Кто стоит там, на пристани? Шамсинур или Мустафа? Кто находится в заложниках у мятежников? Кого хочет получить проклятый кафир?.. «Нет, - говорил он себе, подходя к «принцессе» и исподтишка наблюдая за нею, - это все-таки не Шамсинур! Это щенок – сын султана! Поэтому он не закрыл лицо в носилках, поэтому потирает сердце, поэтому оглянулся на имя Мустафы! Он знает, этот молокосос, что на галеоне его сестра... И молчит! Не выдает ее! Не он ли помогал моей невесте в ее переодеваниях? Потакал разврату собственной сестры! За это одно он заслуживает смерти! Я должен, должен покончить со змеенышем, и как можно скорее!»
37. - Мы бы хотели убедиться, высокочтимый Селим-бей, что наш брат жив, - взволнованно сказала Реису «принцесса». – Можем ли мы перебраться на один из наших кораблей, поближе к галеону? - Как прикажет ваше высочество, - наклонил голову Реис. «Прекрасная мысль! Наследник не умеет плавать... Этим можно было бы воспользоваться». - Вон возвращается лодка. Поплывем на ней на «Золотого дельфина», мою галеру, которая стоит слева от «Голубой жемчужины». Мы с моим терсане-агасой счастливы будет приветствовать там дочь нашего великого султана. «Это мой корабль, люди на нем всецело мне преданны. На нем можно без опаски покончить с мальчишкой». - Прекрасно. Камиль-бей тоже будет сопровождать нас. - Моя принцесса, я ваш покорный слуга. Всё, что вы пожелаете, будет исполнено, – с мнимой покорностью сказал Селим, бросая, однако, злобный взор на седобородого воина. Тот ответил капудан-паше не менее «ласковым» взглядом. Они недолюбливали друг друга, а теперь, когда Реис прилюдно унизил Камиль-бея, накричав на него за то, что тот без боя оставил полное сокровищ судно, эта неприязнь переросла в обоюдную ненависть. Между тем, лодка была уже у пристани. Один из гребцов высадился и передал терсане-агасе каую-то бумагу, которую тот тут же поднес Селиму. - Новое послание от мятежников, сиятельный Селим-бей. Опять по-французски. - Что там? – жадно спросила «принцесса». - «Если вы попытаетесь штурмовать галеон, мы его немедленно затопим. Он пойдет на дно вместе с нами и вашим принцем. Так что выполняйте наше требование: поднимайте цепи и дайте нашему галеону проход к морю». - О шайтаново семя! – выругался Реис. «Хитер же этот Хранитель Сокровищ! О такой возможности я не подумал! Мятежникам нечего терять... Если они затопят галеон - горы золота навсегда скроются под толщей воды!» - О Аллах! – воскликнула «принцесса». – Селим-бей, мы не можем допустить этого!.. Наш брат не должен пострадать! Надо выполнить то, что они хотят! - Да не волнуйтесь так за своего брата, - почти грубо ответил Реис. «Что же делать? – думал он. – Золото! Шамсинур! Испанец! Неужели до них до всех невозможно добраться? Да... Положение поистине плачевное...» - Нужно открыть выход из гавани, - согласился со своей госпожой Камиль-бей. – Жизнь единственного наследника нашего султана в руках этих рабов. Люди, стоявшие на пристани, поддержали Камиль-бея одобрительными выкриками. «Идиоты! – злобно думал Селим. – Знай они, что их дорогой принц стоит в двух шагах от них – что бы они сделали? Верно, немедленно штурмовали бы галеон! И золото бы пошло на дно. Нет, я не открою им тайну Мустафы! Но неужели я ничего не могу придумать?.. Никогда со мной такого не было! Я всегда находил решение! А сейчас получается, этот проклятый кафир умнее меня? Нет, не бывать этому!» - Пожалуйте в лодку, ваше высочество, - сказал он вслух, - а я пока распоряжусь насчёт цепей. Но сейчас, поверьте мне, рано давать галеону выход. Думаю, мы поднимем цепи и отведем наши корабли, лишь когда вы убедитесь, что брат ваш жив. - Согласна с вами, - живо откликнулась «принцесса». – Сначала мы убедимся в этом. Вы мудры и предусмотрительны, уважаемый Реис. - Я скажу моим людям так: когда прозвучит пушечный выстрел с «Золотого дельфина», тогда они освободят проход галеону. - И это мудрое решение, - сказала «ее высочество», и Камиль-бей снова согласился с нею. ...Вчетвером они сели в лодку, и гребцы перевезли их на «Золотого дельфина», где «принцессу», Реиса, его терсане-агасу и Камиль-бея с почетом встретили не менее тридцати отборных головорезов из команды Селима. Левый борт «Голубой жемчужины» был перед новоприбывшими как на ладони. Галера капудан-паши была развернута к нему носом, так как именно здесь находились ее шесть орудий, направленные на мятежницу. Терсане-агаса тут же, на шкафуте, написал послание, которое продиктовал ему Селим: «Мы выполним ваши требования, когда убедимся, что наследник султаната жив и здоров. Покажите его нам». Записку дали гребцам, и они тотчас доставили ее на галеон. Реис, «принцесса» и Камиль-бей втроем стояли на носу галеры, следя за уходившей лодкой. Все остальные члены команды держались на почтительном расстоянии от своего господина и его высокородной невесты. Селим смотрел то на такую близкую, но в то же время недоступную для него, «Голубую жемчужину», с ее сокровищами, с их Хранителем, с прекрасной Шамсинур. То поглядывал на стоявшего рядом переодетого принца. «Аллах всемогущий, вероятно, хочет испытать меня сегодня. И я должен сделать свой выбор. Что важнее для меня – стать правителем султаната – или попытаться освободить свою невесту, быть может, уже лишившуюся невинности, пленить своего заклятого врага и спасти сокровища? Нет, прежде всего – покончить с этим жалким худосочным мальчишкой, бледной тенью, отделяющей меня от трона. А уж потом попробовать захватить галеон. И, если мятежники все же потопят его, и пойдут на дно вместе с золотом, своим предводителем и красавицей Шамсинур – значит, так было суждено, и это кисмет. Тунис все равно будет моим – женюсь я на дочери султана или нет. При дворе нет никого более достойного; к тому же, все морские силы в моих руках - да и сухопутные войска наверняка поддержат меня. Я сброшу мальчишку за борт, когда испанец вытащит его сестру на палубу. Паршивец даже пикнуть не успеет, к тому же все его внимание будет приковано к галеону. А Камиль-бей? Сначала надо покончить с этим преданным псом, чтобы он не вздумал вмешаться. Это я поручу моему терсане-агасе». – И, извинившись перед «принцессой» и сказав, что ему надо отдать кое-какие распоряжения, Селим отошел к своему помощнику...
...Арифу на борту галеона встречали Хранитель Сокровищ и еще один человек, рыжебородый, с низким шишковатым лбом и уродливым косым шрамом, тянущимся через левый глаз, отчего последний казался хитро прищуренным. Мужчины помогли старухе взобраться на палубу, но, когда испанец попытался заговорить с Арифой, она властно перебила его: - Сначала я хочу увидеть наследного принца. Испанец и рыжебородый молча проводили ее в одну из кают, где на диванчике, в углу, сжавшись в комок, подобрав под себя ноги и сверкая глазами, как дикая кошка, сидела Шамсинур. - Арифа! – воскликнула она при виде верной служанки, и лицо ее осветилось радостью. - Ваше высочество! – с не меньшей радостью отозвалась та, - хвала Аллаху, вы живы! - Можете убедиться, что он не только жив, но и кажется вполне здоровым, - насмешливо сказал Арифе по-французски Хранитель Сокровищ, догадавшись, что произнесла старуха, - настолько здоров, что укусил меня за руку и пытался пнуть ногой. Шамсинур бросила на него яростный взгляд и невольно прикоснулась ладонью к щеке – только теперь старая служанка увидела, что щека эта заметно краснее другой – и разразилась бранью: - Подлец! Мерзавец! Животное! Гнусный пес! - Не волнуйтесь так, ваше высочество, - гладя девушку по голове, ласково произнесла Арифа, - помните о своем сердце. Рыжебородый – они с Хранителем Сокровищ стояли в дверях – перевел все сказанное испанцу, и тот зло рассмеялся: - Дайте вашему драгоценному принцу лекарство не от сердца, а от брани, которую извергает его нежный ротик... Морис, иди наверх, напиши то, о чем мы говорили с тобою, и отдай гребцам, которые привезли старуху. Она говорит по-французски, так что переводчик мне больше не нужен. – Рыжебородый проворчал что-то неразборчивое, но скрылся за дверью. - Итак: где моя жена? Почему она не прибыла с вами? - Передай ему, Арифа, что он скорее получит луну с неба, чем свою жену, - прошипела Шамсинур. – Смотри, что с нами сделал этот выкормыш шакала. Он осмелился ударить нас по лицу! - Вам следовало все ему рассказать. Ведь он – ваш... - Не говори нам об этом! – вскинулась девушка. – Не напоминай! О, Всемогущий, если б ты знала, Арифа, если б ты видела... Это чудовище убило Рашид-бея. На наших глазах! Бедного старика, который только хотел защитить нас от него... Потом этот мерзавец обращался с нами, как не обращаются и с невольниками. А, когда мы попытались сопротивляться, он дал нам пощечину. Такую, что у нас голова до сих пор кружится! О, будь проклят, будь проклят тот день, когда мы встретили его – и спасли от Реиса! - Успокойтесь, ваше высочество. Хвала Аллаху, вы живы... Ваша жена, - обернулась Арифа к Хранителю Сокровищ, перейдя на французский, - в надежном месте. - Так вы не отдадите мне ее? – грозно сдвинул брови испанец. - Скажи ему, что он никогда не получит свою жену! Он взял ее как рабыню... Да, да, Арифа! И он причинил ей страшную боль! - Что болтает этот мальчишка? – лицо Хранителя Сокровищ стало еще мрачнее, не предвещая пленнику ничего хорошего. Арифа быстро ответила: - Принц здесь ни при чем. Ваша жена сама не захотела прийти к вам. - Не захотела?.. Или ее не выпускают из дворца? - Она не хочет вас видеть. Вы были с ней грубы, и она не может простить вам этого. Аллахом клянусь, что говорю вам истинную правду! Она сама не хочет быть с вами! - А, - только и сказал испанец, слегка смутившись. В этот момент в дверях вновь появился тот, кого он назвал Морисом. - Хватит, дон Эстебан, - злобно произнес он, - наши люди не хотят больше ждать. И я с ними согласен. Молокосос у нас, его лекарка тоже. Пусть тунисцы выполняют наши требования и выпускают нас из Сиди Бу Саида, иначе я сам прирежу мальчишку. Шамсинур сжалась; этот мужчина вызывал у нее страх. Арифа ободряюще обняла ее, шепнув: «Не показывайте, что понимаете их, моя принцесса!» Морис Лежю и дон Эстебан в это время обменивались не слишком дружелюбными взглядами. Потом испанец сказал: - Выйдем. Они вышли на ведущую наверх лестницу. Лежю произнес, почесав нос и смачно сплюнув в угол: - Из-за того, что вас угораздило жениться, мы не собираемся оставаться здесь дольше. Я вон женат и здесь, и во Франции. И ничего, вернусь домой и славно заживу со своей семейкой, а о Тунисе хватит ума рот на замке держать. И вам советую то же самое сделать – помалкивать, оно вам дешевле обойдется. - Я испанский идальго, капитан Лежю. Я обвенчался со своей женой по католическому обряду. Лежю пожал плечами: - Дело ваше. Только вот идальго вы будете у себя в Испании, а здесь и сейчас все мы в одном положении – восставших рабов. Так что надо давать отсюда дёру, пока нам наши бывшие хозяева не напомнили об этом. Время, сами знаете, дорого. Из-за какой-то бабы помирать никто из нас не хочет. А, если она вам так дорога – милости прошу за борт, и плывите себе за ней обратно к берегу... Докончить он не успел, потому что ноги его вдруг оторвались от земли, спина ощутимо стукнулась о переборку, а воротник затрещал. Капитан был крупным мужчиной, и легкость, с которой испанец поднял его в воздух, прижав к стене, доказала ему, что дон Эстебан остается – во всяком случае, пока - главным на судне. - Ну будет, дружище, - миролюбиво подняв руки вверх, сказал Лежю. – Я не только за себя говорю. За всю команду. Да, вы вроде здесь за командира, и все это признали, но, сами понимаете, если вы будете тянуть время, да еще из-за женщины, до которой, кроме вас, дела никому нет, командование ваше быстро кончится. Сам бы я, может, и подождал еще, но ребятам не терпится вырваться из этой ловушки. - И далеко ли мы уйдем отсюда на выбранном вами корабле? – не без иронии осведомился дон Эстебан, отпуская его и с плохо скрываемой брезгливостью вытер руки друг о друга. – Я же передавал вам через Нгумбу – вы должны были выбрать самое быстроходное судно в гавани. А выбрали под завязку набитый неповоротливый плавучий гроб! - Этот гроб – огромный галеон, сам по себе имеющий большую ценность, а груз – чистейшее мексиканское золото! – понизив голос едва не шепота, ответил Морис. – Разве мог я упустить такую возможность? Мне удалось – и не легко, приятель, - узнать, что все сокровища остаются – Бог знает почему - пока здесь. Я сразу понял: это перст судьбы! Мы всё равно рискуем жизнью – так почему не рискнуть ею с прибылью в случае удачи, да еще и такой грандиозной? - Ваша жадность может нас погубить, капитан, - скривил губы испанец. - А может сделать богачами! И разве пока мы прогадали, что оказались на «Голубой жемчужине»? В нас боятся стрелять из пушек – корабль может затонуть, а глубина здесь ой-ёй-ёй какая! А ваша задумка – послать корсарам предупреждение, что, в случае штурма, мы сами пустим галеон ко дну – разве она не великолепна? Представляю их перекошенные физиономии, когда они получат нашу записку! – И рыжебородый грубо захохотал. Дон Эстебан нервно кусал губы. Он понимал: Лежю прав. И, хотя с каждой минутой капитан становился ему все неприятнее, но в данном случае, похоже, ничего не оставалось делать, как согласиться с Морисом, и не ждать более, что удастся вытребовать свою жену. Промедление грозило мятежникам смертью. - Хорошо, - сказал он, - прикажите команде приготовиться. Как только нам дадут дорогу, будем выбираться из гавани. Появившийся на лестнице Нгумба подтвердил правильность его решения. - Люди там очень волнуются, Хосе, - он все еще называл так дона Эстебана. – На нас отовсюду направлены пушки, они в любой момент могут начать стрелять. Надо уходить. - Успокой их, Нгумба. Скажи, скоро мы будем в открытом море. Когда чернокожий скрылся, Лежю хитро подмигнул испанцу здоровым глазом. - Никто из них пока не знает, что находится на галеоне. Представляю их радость, когда они увидят такое богатство! - Главное – поддерживать в них дисциплину и не давать им забывать, что нас могут поджидать и в море какие угодно опасности. Пройдет немало времени, прежде чем мы окажемся у испанского берега. Что-то в лице капитана дрогнуло при этих последних словах собеседника, и тот заметил это. - Мы ведь плывем туда, куда я скажу, как договорились?- Резко спросил дон Эстебан. - Вы главный, вам и решать. – Пожал плечами Лежю. – По мне – лишь бы поскорее улизнуть из этой проклятой Берберии. - Отлично. И вот еще что, Морис: принц – мой личный пленник, и его судьбу буду решать только я. - Да мне нет никакого дела до маленького паршивца, - равнодушно отозвался капитан. - От жизни этого, как вы выразились, паршивца зависит наше освобождение, помните это... Но что там? На лестнице вновь появился Нгумба. - Реис на «Золотом дельфине» Он прислал вот эту записку. Дон Эстебан взял бумагу и прочел написанное. - Что там? – спросил капитан. - Он хочет увидеть принца, только после этого нам откроют выход из порта. Дон Эстебан и Лежю обменялись взглядами. - Отлично, - сказал первый. – Морис, напишете такой ответ: «Мы покажем вам принца в последний раз. Вы даете нам покинуть Сиди Бу Саид и не преследуете нас, ибо в противном случае принц немдленно будет умерщвлен». Да, сделайте приписку: «Ваш наследник, если вы выполните всё вышесказанное, и Господь будет благоволить к нам в пути, будет доставлен живым и невредимым в португальскую Сеуту. Туда вы можете прислать людей для переговоров о дальнейшей участи Мустафы». - Что-то я не понял, - почесал нос капитан, - чего вы со щенком задумали делать. - У меня есть друзья в Сеуте. Они приглядят за пленником до приезда тунисского посольства и до моего возвращения из Испании. Пока это все, что вам нужно знать, Морис. Идите пишите письмо и поговорите с людьми сами. Не думаю, что берберы затеют атаку, но всё же пусть ваши смельчаки будут начеку. - Иду, - не слишком довольно буркнул Лежю, но удалился выполнять порученное. - Нгумба, тащи наверх мальчишку, - распорядился испанец. - Я его больше трогать не хочу. Не дай Бог, заболеешь бешенством от этого злобного щенка, - и он потер запястье, в которое так недавно вонзились крепкие зубы лже-Мустафы.
Простота Нгумбы сыграла с ним неожиданную шутку. Чернокожий не догадался постучаться, перед тем как войти к пленнику, и распахнул дверь в каюту, когда принцесса как раз говорила уговаривающей её Арифе: - Ни за что я не скажу ему это! Скорее умру, чем признаюсь, что я – его жена!.. Девушка осеклась, но было поздно. Появившийся в дверях Нгумба вытаращил на нее глаза. - Так вы... вы... Арифа опомнилась первая. Подскочила к африканцу, замахала на него руками: - Молчи, молчи, бородой Пророка заклинаю! - Женщина! – выдохнул ошеломленный чернокожий. Шамсинур надменно вскинула подбородок: - Да, мы – дочь султана. Чернокожий растерянно и изумленно запустил огромную пятерню в свою густую курчавую шевелюру. Вот это да! Женщина! В мужской одежде! И не какая-нибудь – а сама тунисская принцесса! И надо же – оказывается, она и наследник похожи, как две капли воды! - Посмей только кому-нибудь раскрыть ее секрет, - шипела между тем старуха, - я тебя в червяка превращу! Нгумба не сомневался, что она способна выполнить свою угрозу, и даже попятился к двери. Но принцесса сказала своим нежным поистине ангельским голоском: - Арифа, не пугай беднягу. Он никому ничего не скажет. Нгумба, ты помнишь, как сидел в колодках? Это я тогда велела освободить тебя. И ты за это обещал служить мне верой и правдой. Помнишь? Чернокожий кивнул. Еще бы не помнить! Но неужели и тогда это был не принц, а эта девушка?.. - И мы приказываем тебе молчать, - продолжала Шамсинур. – Ты выполнишь наш приказ? - Да, ваше высочество, - пробормотал чернокожий. И, не удержавшись, спросил: - Это Хосе - ваш муж? По дороге к столице друг рассказал ему, как его заставили жениться. Даже не обладая слишком острым умом, Нгумба догадался, кто стал женой Хосе. - Об этом ты тоже будешь помалкивать, - снова вмешалась Арифа. – Нельзя выдавать пока тайну госпожи. Не дай Аллах, об этом проведают тунисцы. Тогда, узнав, что наследника здесь нет, они штурмуют ваш галеон. Понимаешь? - Да, - кивнул Нгумба. Что же здесь непонятного? Молчать – и всё. Хосе он этим не предаст, а это главное. - Вас там наверх требуют, ваше высочество, - почтительно обратился он к Шамсинур, – Реис хочет убедиться, что вы живы. Принцесса переглянулась с Арифой. Та поджала губы, покачала головой. Шаимсинур и сама понимала – неожиданное возвращение Селим-бея, о котором она уже знала от верной служанки, не сулит ничего хорошего. Слишком ненавидит капудан-паша Хранителя Сокровищ, чтобы позволить злейшему врагу бежать из Туниса. Надежда только на брата, на то, что он сумеет выполнить свой план и, под видом нездоровья, уговорит Реиса сопровождать «невесту» во дворец и будет удерживать там командующего флотом хотя бы до отплытия «Голубой жемчужины». - С Реисом рядом женщина под покрывалом, - добавил Нгумба. - Мустафа! – воскликнула Шамиснур, вскакивая. Увидеть – хоть издалека – любимого брата! Быть может – нет, скорее всего - в последний раз! И она кинулась к двери, даже не услышав позади остерегающего возгласа Арифы…
У Селима было острое зрение, и он отчетливо видел все происходящее на палубе у левого борта захваченного галеона. Вот появился какой-то рыжебородый здоровяк и бросил записку гребцам в лодке. Они тотчас отчалили, направляясь к «Золотому дельфину». Новое послание! Что там? Наверняка какие-то очередные требования и угрозы. Впрочем, всё равно – «Голубая жемчужина» не выйдет из Сиди Бу Саида, ее возьмут штурмом, это решено! Вдруг Реис вздрогнул. Рядом с рыжебородым встал Хранитель Сокровищ – со шпагой на боку, одетый в черное, как и при первой встрече с капудан-пашой. Наверное, успел переодеться уже на галеоне. Скрестив руки на груди, повернулся лицом к «Золотому дельфину». Невозмутимый, надменный, уверенный в себе, - а не так ли давно, на этом самом галеоне, он, еле живой, истекающий кровью, стоял перед Селимом на коленях? У Реиса даже дыхание перехватило от ненависти к злейшему врагу. И еще увеличило бешенство поведение своих людей: увидев испанца, они начали делать ограждающие от злых сил знаки, испуганно перешептываться. «Хранитель Сокровищ! - слышал Реис. - Он все-таки вернул себе свое золото! Воистину, он не человек, а посланник самого дьявола!» Жалкие трусы, суеверные глупцы! Не будь его, Реиса, здесь, в порту, - они, наверное, не посмели бы даже пушки повернуть в сторону прОклятого, по их мнению, галеона… Испанец тоже увидел Селима, подобрался, как приготовившийся к прыжку хищник, голубые глаза слегка сощурились, рука непроизвольно легла на эфес шпаги. И, пока лодка плыла к галере капудан-паши, мужчины обменивались взглядами, полными ненависти. Но вот гребцы передали очередное послание мятежников, и терсане-агаса прочитал его Реису, мнимой принцессе и Камиль-бею. - Мы должны выполнить все, что они хотят! – звонко воскликнула «принцесса». – Селим-бей, как только мы убедимся, что брат наш жив, вы откроете им выход в море. И не будете преследовать их. - Жизнь наследника султана - самое главное, - поддержал Мустафу Камиль-бей. Губы Селима насмешливо скривились. - Вы уверены, ваше высочество, и вы, многоуважаемый Камиль-бей, что эти собаки выполнят свое обещание и оставят принца в живых? - Всё провидеть может только Всевышний, - сказала «ее высочество». – Мы будем молиться за нашего брата, чтобы он остался невредимым! Реис склонил голову, как бы соглашаясь со своей невестой. - Моя принцесса, в таком случае, как только мы увидим принца, я велю подать знак и выстрелить из пушки, чтобы подняли цепи. «На самом деле это будет сигналом моим людям, которых я предупредил, для атаки галеона. И – будь что будет!» - Вон он! – воскликнул в этот миг Камиль-бей. – Я его вижу! Действительно, на палубу выбежал наследник, за которым как будто в некоторой растерянности следовал чернокожий, также хорошо знакомый Реису. Селим впился взором в лицо заложника. Неужели этот бледный растрепанный мальчишка – его невеста, его красавица-принцесса?.. Юноша подбежал к борту, сверкающие глаза его были обращены к галере Реиса. Он сделал какое-то движение, будто собираясь прыгнуть с корабля в море, – но сзади него оказался Хранитель Сокровищ, схватил заложника за плечи, оттащил назад. «Мустафа бы ни за что не прыгнул в воду, - подумал Селим. – Ведь он не умеет плавать!» Последние сомнения его рассеялись, вместе с тем его охватила ярость, какой он еще не знал – его невеста, его возлюбленная была в руках заклятого врага, мало того – этот враг касался ее, будто своей собственности! Немного утешил взбешенного капудан-пашу только взгляд, кинутый мнимым наследником на своего похитителя – взгляд, полный нескрываемой ненависти. «Она не любит его! Хвала Аллаху, не любит!..» Но, если она не любит испанца, если он взял ее в заложники силой, не зная, что она – женщина, то это значит, что она по-прежнему невинна и чиста. А, если так, он, Реис, не может позволить штурмовать корабль, на котором находится любимая Шамсинур. Не может дать ей умереть от рук мятежников. Всё это как молния мелькнуло в голове Селима, разом нарушив предыдущий его план. Что делать теперь, когда его люди готовы броситься вперед, на «Голубую жемчужину», едва раздастся пушечный выстрел? «Прежде всего – не допустить этого выстрела»!» Он взглянул на стоящего рядом переодетого Мустафу, на Камиль-бея, находившегося по другую руку «принцессы». Наследник, похоже, веcь был поглощен тем, что происходило на галеоне. «Пора кончать с мальчишкой. Что медлит мой помощник?..» И, будто отвечая на его мысли, сзади пропела стрела – и вонзилась в шею Камиль-бея, пройдя навылет. Старик захрипел, схватился за древко стрелы и медленно повалился к ногам принца, который в ужасе отступил назад, попав прямо в руки Селима. Капудан-паша легко поднял закутанную в покрывало хрупкую фигурку – Мустафа даже вскрикнуть не успел - и швырнул ее в воду. Люди Реиса были предупреждены – и никто из них не кинулся на помощь мнимой принцессе. Селим перегнулся через борт, чтобы убедиться, что наследник пошел на дно; и тут приподнявшийся умирающий Камиль-бей вдруг вонзил ему в спину острие своей сабли. Реис зарычал от боли и ярости; оглянувшись, он толкнул умирающего ногой и, выхватив из ножен меч, одним взмахом отрубил старику его лысую голову. Однако, силы оставили Селима; он упал на палубу, и корсары толпой бросились к нему. - Из пушки не палить, - угасающим голосом сказал капудан-паша, - не палить, я приказываю!.. А, если кто-то появится на воде – стреляйте... И потерял сознание.
…А на галеоне происходило вот что. Как мы уже сказали, дон Эстебан оттащил заложника назад; он не особенно церемонился со строптивым мальчишкой, и тот вскрикнул, когда железные пальцы похитителя впились ему в плечи. Но неожиданно принц как-то изловчился – и выхватил шпагу, висевшую у правого бедра своего врага, одновременно вывернувшись из рук дона Эстебана Не ожидавший такой прыти, испанец едва успел отклониться, когда длинное лезвие чиркнуло перед самым его носом; однако, находившийся за спиной заложника Лежю пришел на помощь своему командиру, перехватив сзади кисть правой руки наследника и вывернув ее так, что мальчишка взвизгнул от боли и выпустил клинок. Затем капитан без особых церемоний пнул нахального щенка ногой, и тот отлетел к борту, едва удержавшись на ногах. Вся эта короткая схватка продолжалась какие-то мгновения; и именно в эти мгновения упал сраженный предательской стрелой Камиль-бей, а затем Селим швырнул мнимую принцессу в море. Но последнее ни Лежю, ни дон Эстебан не заметили; увидела это только Шамсинур. Когда Селим кинул переодетого наследника в море, с «Голубой жемчужины» послышался душераздирающий, полный ужаса крик. Шамсинур рванулась вперед, на помощь брату, но дон Эстебан, вновь оказавшийся рядом, удержал ее. Она отчаянно боролась с испанцем, который видел в этой ее борьбе лишь упрямство не желавшего сдаваться мальчишки. Руки недавнего телохранителя были подобны стальным обручам, и все попытки принцессы освободиться были тщетны. Полные ужаса глаза ее вдруг встретились со взглядом стоявшего неподалеку растерянного Нгумбы. У чернокожего волосы на голове встали дыбом при виде того, как обращаются Хосе и рыжебородый не с кем-нибудь, а с самой туниской принцессой. Но у него, тем не менее, хватило ума не вмешиваться в происходившую на галеоне сцену, чтобы не выдать девушку. Увидя в нем единственного, кто может помочь ей, дочь султана крикнула ему: - Мы подарили тебе жизнь! Спаси его, Ради Всевышнего! И Нгумба внял этой мольбе. Одним гигантским прыжком, не обращая внимания на удивленный возглас Хосе, он перемахнул через борт и с невероятной скоростью погреб в сторону галеры капудан-паши. Между тем, Мустафа вынырнул и забил руками по воде. Выполняя приказ Реиса, его люди начали стрелять в тонущего, который снова ушел на глубину... чтобы больше не появиться на поверхности. Шамсинур увидела это и закричала еще громче и отчаяннее, однако больше не пытаясь вырываться. - Что там происходит? – резко спросил дон Эстебан у Лежю. – Куда поплыл Нгумба? - Сам не пойму. Похоже, кто-то в воде там барахтался, а он на помошь бросился как сумасшедший. - А что кричал принц? - «Спаси его, мы подарили тебе жизнь!» - Что за черт?.. – недоумевающе пробормотал испанец, глядя на стремительно удаляющуюся по волнам курчавую голову друга. Смелого пловца также встретил град стрел и треск мушкетных выстрелов. Вероятно, Нгумбу поразило или стрелой, или пулей, потому что он как-то нелепо взмахнул руками и тоже скрылся под водой. Прошла минута... две... три... Ни Мустафа, ни чернокожий не появлялись на поверхности; надежды больше не было. Шамсинур страшно вскрикнула – и лишилась чувств.
Shenat , спасибо большое , поддержка мне очень нужна. Тем более что к последним выкладываемым главам у меня много претензий, и я считаю, что они совершенно неудачны.
Тем более что к последним выкладываемым главам у меня много претензий, и я считаю, что они совершенно неудачны.
Мне кажется, что они вполне в духе всего авантюрного духа. Все это с самого начала неправдоподбно, но это такой вариант неправдоподобия, что его интересно считать. Как фильмы про Джеймса Бонда.
Отправлено: 05.11.11 10:57. Заголовок: Энн пишет: про меня..
Энн пишет:
цитата:
про меня не забудьте
Энн , спасибо большое.
Пенелопа пишет:
цитата:
они вполне в духе всего авантюрного духа. Все это с самого начала неправдоподбно
Слишком перекручено. По моему мнению, эти главы надо было писать коротко, так как действие происходит стремительно. А я размазала...
38. …Тяжелое ранение Селим-Реиса деморализовало берберов. Они приписали эту рану козням Иблиса, чьим слугой, без сомнения, был Хранитель Сокровищ и, подавленные и охваченные суеверным ужасом, предпочли выпустить «Голубую жемчужину» из гавани, не пытаясь атаковать или преследовать ее. Бывшие рабы, окрыленные легкостью, с которой им удалось получить свободу, торжествовали победу. К вечеру, когда тонкая полоска берега африканского континента окончательно исчезла из вида, торжество это переросло в ликование, ибо капитан Лежю, собрав всю команду на шкафуте, сообщил ей потрясающую новость: «Голубая жемчужина» набита сундуками с мексиканским золотом! И его с лихвой хватит на всех! При этом известии такой вопль вырвался из пятидесяти мужских глоток, что, наверное, сам повелитель морей Нептун подскочил на своем подводном троне. Но Шамсинур не слышала этого крика; когда дон Эстебан принес ее в её каюту и уложил на постель, она так и не пришла в себя, погрузившись в какой-то полусон-полуобморок, продлившийся целые сутки. Арифа, которая из сухого холодного объяснения произошедшего, сделанного доном Эстебаном, поняла многое, решила, что это состояние принцессы даже к лучшему. «Бедная моя девочка, как ты за эту ночь и за этот день настрадалась! – думала старуха, накрывая спящую шелковым одеялом и ласково убирая с ее лба прядь влажных волос, - поспи, поспи, мой солнечный лучик! А я буду рядом и буду просить Аллаха, чтобы Он послал тебе добрые сны…» Но сны Шамсинур отнюдь не были добрыми; она вскрикивала, металась, стонала. Всю ночь провела верная служанка рядом с нею, не сомкнув глаз, прикладывая холодную ткань к пылающему лбу девушки, или заставляя ее пить приготовленный настой, или просто держа за руку. Дочь султана проснулась далеко за полдень и, едва она открыла глаза, Арифа поняла, что с юной госпожой произошла необратимая перемена. Нет, слез и стенаний больше не было; и даже о страшной смерти любимого брата Шамсинур рассказывала тусклым голосом, будто речь шла о чужом человеке. Но исчезли живость, непосредственность, озорство, которые были так присущи принцессе. Перед Арифой сидела холодная, спокойная, похожая на мраморную статую, женщина с безжизненным голосом и лишенными блеска глазами. И с тех пор она оставалась такой – равнодушной и ко всему безразличной. И только по ночам, во сне, девушка плакала и стонала, и душа верной служанки обливалась слезами за нее. Почти всё время Шамсинур проводила около окна, глядя на мерно плещущиеся волны. С тех пор, как мятежный галеон покинул Сиди Бу Саид, небо было затянуто облаками и дул сильный ветер, к счастью для «Голубой жемчужины», попутный. Принцесса не страдала от качки; наоборот, мерное переваливание тяжелогруженого судна успокаивало ее, а свинцово-серые волны, неумолчно стучавшие в борта, будто стремящиеся добраться до сокровищ галеона, навевали на девушку состояние дремотного оцепенения. Ничего не хотелось; не к чему было стремиться; и казалось, это будет вечно – море, волны и низко нависшие, лохматые, с сизым отливом, тучи, похожие на брюхо неведомого гигантского сытого животного, разлегшегося над морем...
- Так что ты видел? - Я как раз с грот-брам-стеньги* спускался. Внизу вы с заложником дрались, я думал – может, помощь моя потребуется... И тут гляжу на галеру – а с носа такой высокий мужчина, весь в белом, женщину в воду кидает. - Она тоже была в белом, да? - Так точно. Потом чернокожий прыгнул в воду и к ней, не иначе, поплыл. Но она, видать, камнем на дно пошла, к тому же еще и стрелять в нее начали, не знаю уж почему. Господи, спаси ее душу басурманскую, - и матрос набожно перекрестился. – А потом и в чернокожего, кажись, попали, и он тоже под воду ушел. - Это всё, что ты видел? - Видел еще - голова утопленницы потом показалась. - Голова? - Ну... Волосы, то бишь, косы ее, длинные такие, по волнам плыли. А потом спустился я на палубу. И это все. Дон Эстебан отпустил матроса и в волнении принялся мерить шагами капитанскую каюту, которую занимал на галеоне. Он вспоминал стоявших на носу галеры. Да, там был Реис, ещё какой-то мужчина, лысый и высокий... И – женщина, в белом, расшитом золотом, покрывале. Почему-то дон Эстебан не обратил на нее особого внимания. Наверное, потому, что рядом с нею находился его злейший враг, и было не до какой-то женщины. Однако, теперь испанцу стало ясно: в том, что Реис выбросил женщину за борт, был некий смысл. Какой? Возможно ли, что эта несчастная была его, дона Эстебана, женой? Нет, конечно, нет! Она была слишком богато одета. А его женили на христианке, следовательно, рабыне… Бедной девушке, каким-то чудом сохранившей в этой развращенной стране свою невинность. Послышались грузные шаги, и дверь без стука распахнулась. На пороге возникла массивная фигура капитана Лежю. Дон Эстебан поморщился: никаких манер! - Ну что? – спросил француз. – Как вам рассказ этого матросика? - Пока я знаю только, что Реис сбросил в воду какую-то женщину, которая утонула. Лежю хмыкнул, почесал густо заросшую рыжей шерстью грудь, – рубаха на нем была распахнута до пояса. - А вам невдомек, что это за женщина? Я вот сразу догадался, что это была ваша женушка. Так что примите поздравления, дружище: вы недолго ходили в женатых мужчинах, и теперь снова свободны. Не каждому, кто такой якорь на шею повесил, удается настолько быстро его оборвать. - Но вы говорили, что принц крикнул: «Спаси его!». «Его» – а не «её», - напомнил капитану дон Эстебан. - Может, я ослышался. Не до того ведь было. - Может быть, Морис. А я хочу быть уверен. И вы не убедите меня, что это была моя жена. - Так что вам стоит убедиться окончательно? Мальчишка, который вынудил вас жениться, в ваших руках. И он-то знает, с кем вы там обвенчались. Допросите его… или поручите это мне. Я быстро развяжу щенку язык. – И он кровожадно потер волосатые руки. - Неужели вам нечем заняться, капитан, что вы предлагаете услуги заплечных дел мастера? - Попутный ветер – на наше счастье, он дует в правильном направлении и, дай Бог, будет дуть ещё не один день. Так что делать мне, и правда, особо нечего. - Кажется, мы договорились, что это мой пленник, - раздраженно сказал испанец. - Ваш-то ваш. Но вы уж слишком с ним няньчитесь. Оно и понятно – вы жили в Тунисе в холе и неге, во дворце, и берберская плеть да палка по вашей спине не прогуливались. Дон Эстебан зло усмехнулся. В холе и неге!.. - А моим ребятам, да и мне, пришлось несладко, - продолжал капитан. – И у меня руки чешутся пустить кровь этому малохольному сосунку. - А как же золото? Не пора ли начать подсчитывать барыш и распределять сокровища? При этих словах дона Эстебана алчный огонек вспыхнул в глазках Лежю. - А ведь правда! Пора спуститься в трюм и посмотреть на нашу добычу! - Не нашу, а вашу, - поправил его испанец. Капитан в недоумении воззрился на него: - Что это значит? - То, что, при распределении сокровищ, меня вы можете не считать. - Вы понимаете, что говорите? - Понимаю. Мне не нужно ни одной монеты из этого золота, - равнодушно произнес дон Эстебан. - На нем слишком много крови. Лежю опять хмыкнул, на этот раз выражая этим сомнение в рассудке командира, но сказал только: - Дело ваше. Мне и ребятам больше достанется. Если передумаете – дайте мне знать. - Ступайте, - отмахнулся от него, как от надоедливой мухи, дон Эстебан. – Я хочу побыть один. …Он снова ходил по каюте, раздумывая, сопоставляя. Лежю был прав – нужно пойти допросить принца. Наследник знает, кто была эта женщина, недаром он умолял Нгумбу спасти ее! С тех пор, как галеон вышел из гавани Сиди Бу Саида, дон Эстебан лишь один раз видел своего пленника, зайдя справиться о его здоровье. Принц не покидал каюту; впрочем, и у испанца не было никакого желания встречаться со злобным мальчишкой. Но, похоже, время для встречи пришло…
- Ваше высочество, там Хранитель Сокровищ. Он хочет вас видеть. - Скажи ему, что я не желаю с ним встречаться, - безжизненным голосом ответила Шамсинур. - Моя принцесса, вы не в своих покоях во дворце вашего батюшки. И, если вы даже откажетесь принять его, он все равно настоит на своем. - Хорошо. Пусть войдет. Девушка машинально оглянулась, ища покрывало, чтобы прикрыть лицо, но тут же вспомнила, кого она изображает. На какое-то мгновение ей захотелось покончить с этим затянувшимся маскарадом, предстать перед своим похитителем в истинном обличье… Но она опомнилась. Женщине, беззащитной и слабой, оказаться в руках своих врагов равносильно смерти. А что она окружена врагами – или, во всяком случае, мужчинами грубыми, с низменными желаниями, - в этом не было сомнений. Один капитан, с его гнусной физиономией, чего стоит!.. И вся команда ему под стать, - даже тот высокий заросший, худой как щепка матрос, который приносит в каюту поднос с едой и посматривает на Шамсинур как будто с состраданием. А самый ненавистный из всех – это, конечно, Хранитель Сокровищ. И то, что выглядит он так элегантно в черном европейском костюме, так щегольски и великолепно, делает его еще более отвратительным. Боже правый, как могла она очертя голову выйти за него замуж, пренебрежительно отмахнувшись и от сомнений Мустафы, и от советов мудрой Арифы? И с этим человеком, не будь которого, её брат остался бы жив, этим негодяем, так безжалостно расправившимся с бедным Рашид-беем, жестоко взявшим ее невинность, она соединена до конца своих дней?.. Невыносимо! Арифа, исподтишка внимательно наблюдавшая за госпожой, решила, что появление мужа благотворно подействовало на Шамсинур: в глазах девушки появились, пусть нехорошие, но огоньки, бледное лицо залил румянец. Про себя старуха вознесла хвалу Аллаху и, повинуясь Хранителю Скокровищ, начала переводить его слова.
39. - Меня зовут дон Хосе Эстебан де Вийар дель Агила. – Легкий наклон головы в сторону наследника. - Я взял вас в заложники, чтобы выбраться из Туниса. Вы – мой пленник. Но я не желаю вам зла. Корабль приплывет в Сеуту, и в ее крепости вы и останетесь, пока ваш отец не выкупит вас... Дон Эстебан не мог не признать, что принц, даже превратившись в заложника, вел себя все это время мужественно и отважно. Вот и сейчас – как гордо и надменно смотрит он на того, кто пленил его, каким яростным огнем пылают его глаза! Этот юноша внушал уважение к себе, - уважение, смешанное с жалостью, ибо дон Эстебан помнил те два припадка, которые при нем произошли с наследником. - Мы слышали о жадности испанцев, - тихо, но отчетливо произнес Мустафа, презрительно скривив губы и прямо глядя в глаза дона Эстебана. – Но ваша, дон как-вас-там, превосходит все мыслимые пределы. Впочем, почему это нас удивляет? Что такое сто сундуков с золотом, когда за жизнь бедного больного мальчика можно получить в тысячу раз больше? - Не советую этому бедному больному мальчику испытывать мое терпение, - процедил дон Эстебан, чувствуя, что жалость его сменяется желанием отхлестать дерзкого щенка по щекам, и удивляясь, как быстро принцу, и не в первый раз, удается лишить его обычного хладнокровия. – Оно небезгранично. Да, за вас будет назначен выкуп. И, как только я получу его, - вы вернетесь к своему отцу. - Прекрасно. Это все, что вы имели сообщить нам? - Нет, не все. – Дон Эстебан на мгновение замолчал, затем спросил, стараясь, чтоб голос его звучал ровно и спокойно: - Что это была за женщина, которую сбросили в воду? Которую вы умоляли спасти? И почему вы крикнули Нгумбе: «Спаси его?» а не «её»? Дону Эстебану показалось, что, когда старуха переводила Мустафе его слова, она как-то странно кашлянула, будто о чем-то предупреждая пленника. Он намурился. Черт побери, ему это не нравится. Надо было переводчиком взять Лежю. Он устремил острый взгляд на принца. Он не ошибся – Мустафа напрягся и явно обдумывал ответ. - Так кто была эта женщина? Отвечайте! – почти грубо потребовал он. - Это была... – Наследник посмотрел на старуху, будто хотел получить у нее какой-то совет, но затем вновь прямо посмотрел в лицо дону Эстебану и отчеканил: - Это была ваша жена. Та, на которой мы вас женили. И мы не кричали «его». Мы крикнули: «Спаси её». Значит, Лежю был прав!.. Но почему тогда принц так колебался, прежде чем сказать это? - Кто она была? Как ее звали? И снова быстрый взгляд Мустафы на старую служанку. Что же это означает? - Моя сестра, - выдавил, наконец, наследник. – Ее имя было... Шамсинур. Дон Эстебан изумленно уставился на него, потеряв дар речи. Сестра?.. Та пышнотелая красавица, с которой вместо него, дона Эстебана, ночь несколько дней назад провел Нгумба? Что плетет этот щенок? И, главное, - зачем? - Вы лжете, - наконец обретя голос, сказал он, угрожающе надвигаясь на принца и почти отталкивая старуху, которая пыталась преградить ему путь. – Моя жена была невинной девушкой! А ваша сестра – развратная женщина. Мустафа, покраснев, вскочил будто ужаленный, и одним прыжком очутился лицом к лицу с доном Эстебаном. Похоже, он был в не меньшей ярости, чем дон Эстебан. - Только попробуй сказать еще хоть слово о моей сестре, гнусный пес, - и тебе не поздоровится! «Гнусного пса» Арифа переводить не стала. Но, если б и перевела, - это вряд ли больше подлило бы масла в огонь ненависти между испанцем и мнимым принцем. Они стояли друг напротив друга, тяжело дыша, сверкая глазами, - будто два готовых к драке кота. И первым, как ни странно ему самому это было, отступил дон Эстебан. Мальчишка лгал – это было очевидно. Что за бред – что он заставил жениться христианина-испанца на своей родной сестре-мусульманке, обвенчав их по католическому обряду? Что он, сын султана, выдал сестру за раба, за невольника?.. Да и вовсе не сестра Мустафы провела с ним, доном Эстебаном, ту ночь. Та девушка, ставшая его женой, была тоненькая, как стебелек. У нее были длинные и очень стройные ноги и отнюдь не пышные бедра... Но принц не скажет правду. Он упрям и, произнеся эту ложь, упрется в неё. Если только впрямь не отдать его Морису, чтобы он развязал мальчишке язык. Но на это дон Эстебан никогда не пойдет. Пытки – это то, что любит его отец; вот дон Балтасар охотно отдал бы пленника в руки палача, да и сам с удовольствием присутствовал бы при истязаниях. Отец не видел в том, чем занимался, ничего низкого и ужасного; наоборот, он гордился своей «очистительной» деятельностью, ведь он избавлял Испанию от еретиков! Он и сына пытался привлечь к своей работе, надеясь со временем передать ему свой высокий пост; но дон Эстебан наотрез, с содроганием, отказался от этой «почетной» миссии. Поэтому сейчас дон Эстебан и отступил. Честь и кодекс дворянина не позволяли ему ни издевательств, ни пыток над пленником, находившимся в полной его власти. Он не мог даже ударить принца; это был бы несмываемый позор для идальго. Он вышел из каюты Мустафы, кипя от злости и уверенный в одном: принц солгал. Его жена жива. Что ж, мальчишка станет выкупом за нее. Рано или поздно, дон Эстебан встретится со своей женой. Во что бы то ни стало.
...- Ты слышала, что он сказал? Что я – развратная женщина! Да как он посмел?.. - Здесь что-то не так, - откликнулась Арифа. – Он почему-то думает так о вас – то есть, о сестре Мустафы... А, поняла! Сестрой Мустафы он считает Забарджад. Быть может, он о ней что-то слышал. И его друг наверняка рассказывал ему... Ну, о том, как я водила Нгумбу к вашей невестке. - Вот как? – Немного успокоилась Шамсинур. – Впрочем, мне нет дела до того, кем меня считает этот негодяй. Ты свидетель - его алчность не знает границ! Ему мало золота на этом корабле... Он хочет еще и выкуп за меня! Шамсинур в ярости бегала по каюте. - Быть может, моя принцесса, вы не так его поняли? И он имел в виду нечто другое, когда говорил о выкупе? - И что же он имел в виду? Нет, Арифа. Он жаден как Мидас!* О, как, как я могла так ошибиться в этом человеке! - Нам лучше подумать о том, что ждет нас дальше, ваше высочество, - сказала старая служанка. - Ты права. – Шамсинур остановилась, затем села на диван и перевела дыхание. – Сожаления бесплодны. Ничего не исправишь. А впереди нас ждет Сеута. Крепость, где наверняка будет охрана, откуда не сбежишь. И – как ты думаешь, сколько придется ждать этого выкупа? Когда отец пришлет его? И пришлет ли, если тело... моего брата... – Губы у нее задрожали, и она, чтобы не заплакать, до боли сжала кулаки, так что ногти впились в ладони. – Если его тело найдут? - Могут и не найти. Могут прислать выкуп. Но возвращаться вам нельзя. Ах, моя принцесса, вы должны были открыться сейчас дону Эстебану! Он ваш супруг. Он обязан позаботиться о вас... - Да лучше смерть, Арифа! Сказать ему, что я – его жена? И отныне навсегда принадлежать ему, этому негодяю, без чести и совести? Скорее я бросилась бы в пасть крокодилу! - Во всяком случае, вы бы были под его защитой. Замужняя женщина, жена знатного испанского идальго – это не переодетая в мальчика беглянка из Туниса, без гроша в кармане. - Нет, нет, и нет! – Шамсинур яростно сверкала глазами. – Арифа, не вздумай рассказать ему! Если ты посмеешь... - Я не вижу иного выхода, моя принцесса. - Мы найдем его! Быть может, ты увидишь его во сне... - Сегодня ночью я видела сон, - задумчиво сказала старуха, присаживаясь в ногах дивана. - О чем же? – живо спросила Шамсинур. - О вашем отце. Мне кажется... я думаю, он мертв. - Да сохранит Господь его дни! – испуганно воскликнула девушка. - Боюсь, что он отошел в мир иной, - печально покачала головой Арифа. - А... Мустафа? – придвигаясь к служанке, шепотом спросила принцесса. – Его ты не видела? - Нет. Ни разу, хотя призывала к себе его дух. - Почему Селим убил его? За что? Мустафа не сделал ему ничего дурного! - Капудан-паша – лев. Лев, чтобы стать вожаком, уничтожает детенышей львиц от других самцов. Поэтому Селим-бей расправился с вашим братом. - Стать вожаком? Ты думаешь?.. Ты подозреваешь, что и смерть моего отца?.. - Да. И султан, и принц мешали Селим-бею, стояли на пути к власти. - Но в жилах Селима не течет царская кровь! Он не стал бы владыкой Туниса, даже если уничтожил бы и отца, и Мустафу! - Поэтому он хотел жениться на вас, моя принцесса. Вы открыли бы ему дорогу к трону. - Но я сбежала. Теперь капудан-паше не удастся его план, если он впрямь здумал столь черное дело! - Есть еще Забарджад, - напомнила Арифа. – Она – вдова вашего старшего брата и считается вашей и Мустафы сестрой. Если Селим-бей женится на ней, - а я полагаю, что так он и сделает, - то станет как бы вашим родственником, причем ближайшим. Шамсинур тяжело вздохнула. - Сколько зла таится в людских сердцах, Арифа! Раньше я не думала об этом. Не замечала. Хранитель Сокровищ... и он оказался не таким, каким я представляла его. Я одинока. У меня никого нет... кроме тебя. Она положила голову на колени старой служанки и закрыла глаза. Из-под длинных черных ресниц сверкнули слезы и медленно покатились по бледным щекам девушки. Арифа ласково положила свою сморщенную ладонь на лоб девушки, погладила темные волосы Шамсинур. - Поспите, моя принцесса, и да благословит вас Всевышний за ваши слова обо мне, жалкой никчемной старухе. Он не оставит нас в беде. До Сеуты еще далеко. Мы что-нибудь придумаем!
*Мидас - согласно одному из древнегреческих мифов, бог Дионис наделил Мидаса по его просьбе способностью обращать в золото всё, к чему бы он ни прикасался; т.к. в золото превращалась даже пища, Мидас был вынужден освободиться от этого дара, выкупавшись в реке Пактол, ставшей после этого золотоносной.
Отправлено: 07.11.11 17:41. Заголовок: Лакшми пишет: Она ..
Лакшми пишет:
цитата:
Она – вдова вашего старшего брата и считается вашей и Мустафы сестрой.
А откуда это? Просто предположение?
цитата:
не видел в том, чем занимался, ничего низкого и ужасного; наоборот, он гордился своей «очистительной» деятельностью, ведь он избавлял Испанию от еретиков!
А у Вас есть какой-то если не год, то век, когда все это происходит?
Никогда не слышала, что бы на востоке так наследство передавали.
Пенелопа, возможно, Вы и правы . Я не такой знаток восточных обычаев. В таком случае, пусть это будет просто предположение.
Энн , мне самой жаль. Меня повело в сторону, но, очень надеюсь, к этому роману ещё вернусь. Тем более, герой ещё даже не влюбился в героиню, а ведь уже столько написано...
Энн , мне самой жаль. Меня повело в сторону, но, очень надеюсь, к этому роману ещё вернусь. Тем более, герой ещё даже не влюбился в героиню, а ведь уже столько написано...
И хорошо, что не влюбился. Так оригинальнее. Мне нравится как вы пишите. Не сюжет и пиратские страсти, но как все в результате получается.
Меня, конечно, лучше не спрашивать, я тут уже однажды выступила в роли критика Латунского. Но, все же, прошу прощения, позволю себе кое-какие замечания. Первое, что бросается в глаза то, что у принцессы ярко выраженные садисткие наклонности. Взять хотя бы эту идею стравить раненого испанца с этим Реисом. Это что ж за любовь такая? Человек потерял много крови, едва жив остался, лежал в бреду, а едва на ноги встал, его выставляют как ринг, как бойцовского пса. А сцена с массажем... Это же конкретное издевательство над мужиком. Если сама принцесса пребывает в полном неведении по поводу устройства мужского организма, то уж старая Арифа могла бы ее просвятить, что это, мягко говоря, нехорошо и называется игра "Динамо", за которую можно и в глаз схлопотать. То, что происходит после ее так называемого замужества, вполне закономерно. Вот тут автор совершенно прав. Эту юную даму надо учить и учить жестко, в противном случае она так и не научится видеть вокруг себя людей, а не предметы для личного пользования.
«Пожалуй, мои люди правы. Убить его я всегда успею, - раздумывал Реис, поглаживая эфес сабли. – Я возьму его живым. И не стану выставлять на невольничьем рынке. Он будет моим рабом - и только моим. И он дорого заплатит за смерть моего друга! Он будет молить меня о смерти, молить на коленях!»
Ну, зачем же о смерти - это же восточный пират, а не западный. Думать он должен о другом:
цитата:
Да, ребятки правы. Глупо убивать такого дорогого раба. - Неверная собака! - Ублюдок! - ответил испанец, оскалившись. - Селим! - расхохотался один из пиратов. - Да он уже почти твой. - Он полюбит тебя сильно-сильно... Селим оценивающе посмотрел на врага. Да, хорош. Высок, строен, узкобедр... От этой мысли у Селима слегка закружилась голова. Потом, остановил себя Селим. Все потом. Когда испанская собака узнает свое место. - Ребята, сеть!
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 320
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
, приветствую Вас на нашем форуме. Мы всегда рады появлению новых талантов. 
Слишком много информации
, но вся первая часть по-моему слишком информативна, со всякими перечислениями, еще употребление слова типа "атакуемые", "предводительствуемые" наводят на ассоциации с учебником
и за благожелательный отзыв! 
), так и по морским боям. 
и там ей рассказывали, какие плохие испанцы, завоевавшие Мексику. Слишком политически окрашенное утверждение. Можно подумать, что принцессе есть какое-то дело до каких-то там индейцев. Для того времени в глазах любой женщины любая война, пусть даже с целью грабежа, совершенно оправдана. Это как бы нормальное занятие мужчины. Девушка еще могла бы возмутиться, если бы испанцы ограбили ее родной город. А до того, что они делают в далекой Мексике, да и знает ли она вообще о такой стране, я полагаю, ей глубоко фиолетово. 
не поздно, уж поверьте 
Впрочем, такой обмен весьма популярен в литературе, хотя мне лично это кажется весьма неправдоподобным. 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
