Отправлено: 03.04.10 18:42. Заголовок: Тревельян Д.М. Социальная история Англии

Главы из книги Джорджа Маколея Тревельяна, английского историка, посвященные эпохе Тюдоров.




Взято отсюда click here

 Отправлено: 27.03.10 20:49. Заголовок: ГЛАВА IV АНГЛИЯ Т..

ГЛАВА IV

АНГЛИЯ ТЮДОРОВ. ВВЕДЕНИЕ

(«Конец средних веков?»)

Генрих VII (1485—1509). Генрих VIII (1509—1547).
Закрытие монастырей (1536—1539). Эдуард VI (1547—1553).
Мария (1553—1558). Елизавета (1558—1603).

Для изучения и толкования истории необходимы даты и периоды, потому что все исторические явления обусловлены временем и вызваны последовательностью событий. Даты поэтому являются необходимой проверкой всякого исторического утверждения, и они способны оказаться неудобными, стесняющими путь и ставящими преграды бойким (необоснованным) обобщениям. Приговор дат не подлежит обжалованию.
Но в противоположность датам «периоды»—не факты, они — ретроспективные концепции, которые мы составляем относительно прошлых событий, полезные для того, чтобы сосредоточиться на их толковании, но очень часто сбивающие с пути историческую мысль. Так, например, хотя, несомненно, полезно говорить о «средних веках» и о «веке Виктории», но в то же время эти две абстрактные идеи вводили в заблуждение многих ученых и миллионы читателей газет, полагавших, что в течение нескольких определенных столетий, называемых «средними веками», а также в течение нескольких определенных десятилетий, называемых «веком Виктории», все думали и поступали более или менее единообразно до того времени, когда наконец Виктория скончалась или миновали «средние века». Но в действительности такого единообразия не было. Индивидуальный характер, разносторонность и стремление к переменам были отличительными чертами англичанина, над которым «главенствовала» Виктория, и конец ее царствования сильно, отличался от его начала. Точно так же средневековое общество может быть изучено плодотворно только в том случае, если мы будем рассматривать его не как статический строй, а как непрерывную эволюцию, без каких-либо определенных дат ее начала или конца.

Привычка мыслить о прошлом как о разделенном на отдельные «изолированные» периоды является самой опасной в экономической и социальной истории, потому что «периоды», как указывают сами названия, обычно устанавливались по чисто поли тическим соображениям— «век Тюдоров», «век Людовика» и т. д. Но в экономической и социальной жизни мало внимания обращается на кончины королей или на смены династий: поглощенная своими повседневными делами, она течет, подобно подземным водам, только иногда выбиваясь на дневной свет политических событий, хотя она, может быть, всегда является их непризнанным и подсознательным арбитром.

Труднее всего представить себе экономическую и социальную жизнь в «периодах» потому, что всегда старое и новое перекрывают друг друга, сосуществуя бок о бок в одной и той же стране на протяжении жизни поколений и даже столетий. Различные системы производства —ремесленное, домашнее и капиталистическое—развивались в Англии как в позднем средневековье, так и в новое время. Так же обстояло дело и в сельском хозяйстве: начиная со средних веков и до XIX столетия одновременно встречались открытые поля и огороженные участки—англосаксонская техника и техника нового времени. И в общественной сфере феодальные и демократические идеи обладали удивительной способностью к сосуществованию на нашем отличающемся своей терпимостью острове.

Поэтому, если нас попросят указать время или даже период, когда «средние века пришли к концу», какую дату сможем мы указать вполне достоверно? Конечно, не 1485 год—год, когда началось правление Тюдоров, хотя учителя и экзаменаторы нашли удобным связать конец средних веков в Англии именно с этим событием. Но в реальном 1485 году, тогда, когда наши простодушные предки «в изумлении разевали рты и ухмылялись» при известии, что Генрих Тюдор и его валлийцы низвергли Ричарда III при Босуорте, они не думали о том, что начинается новая эра. Они предполагали только, что ланкастерцы опять на время восторжествовали над йоркцами в этих бесконечных и скучных войнах двух Роз. Правда, события двадцати ближайших лет показали, что войны Роз почти (но еще не совсем) окончились на полях Босуорта. Но окончание войн Роз ни в коем случае нельзя отождествлять с концом средних веков, как бы мы ни определяли средние века.

Победа валлийца Генриха Тюдора не внесла изменений, которые по своему значению можно было бы ретроспективно сравнивать с победой Вильгельма Нормандского при Гастингсе, потому что в течение полувека после 1485 года (пока сын Генриха VII не провозгласил себя главой английской церкви вместо папы и не забрал в свои руки монастырские богатства) английское общество продолжало жить во многих отношениях так же, как это описано мной в предыдущей главе. Перемены в сельском хозяйстве совершались все еще очень медленно, лишь немногим быстрее, чем прежде. Церковь продолжала жить по-старому, хотя она снова сделалась непопулярной и подвергалась осуждению, подобному антиклерикальным выкрикам в дни Ленглонда, Чосера и Уиклифа; однако не было никакой уверенности в том, что такая критика будет иметь на этот раз хотя бы несколько больший результат, чем в прошлые времена. Генрих VII и молодой Генрих VIII оба были ревностными приверженцами государственной церкви; они были добросовестны, сжигая еретиков; они, согласно средневековому обычаю, часто назначали епископов канцлерами государства; последним и наиболее ярким примером действия этого обычая было назначение на пост канцлера кардинала Уолси, в деятельности которого проявилась вся колоссальная спесь и могущество средневековой церкви. Будучи сам орудием папской власти, он значительно расширил ее контроль над английской церковью (Ecclesia Anglicana). Он унижал светскую знать и дворянство, смешивая их с грязью и тем самым способствуя подготовке антиклерикальной революции, которая последовала за его падением. Он держал около тысячи человек придворных, и во время торжественных процессий перед ним шли его телохранители с серебряными шестами и алебардами. Помимо других многочисленных источников богатства, он извлекал доходы как архиепископ Йоркский, епископ Даремский и как настоятель Сент-Олбанского монастыря, хотя и не обременял себя обязанностями, связанными с занятием этих постов. Биограф Уолси и Генриха VIII* считает, что кардинал был почти так же богат, как король. Для своего внебрачного сына он получил четыре архидиаконские епархии, одно деканство, пять пребенд и два прихода; ему не удалась лишь попытка получить дли этого наследника сказочно богатую Даремскую епархию. Насколько Уолси был спесив, расточителен и жаден, настолько же он был щедр, основывая школы и колледжи с беспримерной для того времени роскошью. Он фактически был представителем высшей космополитической иерархии Европы, перед которой веками склонялись люди, но перед которой никогда снова не захотела склониться Англия. Однако в должности канцлера он служил королю с гораздо большей преданностью, чем церкви и ее интересам. При всем этом Уолси — одна из крупнейших и наиболее характерных фигур из всех «средневековых» деятелей английской истории; наибольшей силы его власть достигла более сорока лет спустя после победы на Босуортском поле.

Другой стороной общественной жизни в этой спокойной половине XVI века — до разразившейся бури — являлось возрождение классического просвещения и толкование библии Гросином и Линакром, Колетом и Мором — английскими друзьями Эразма, Их деятельность больше, чем вся спесь Уолси, подготовляла будущее, но это мало изменяло настоящее. Ни один из этих друзей Эразма не думал, что их исследования классиков и греческого евангелия разрушат «средневековую» церковь, которую они надеялись реформировать и сделать более либеральной. Более радикальным было намерение Уильяма Тиндаля, когда он, живя в нищете, под страхом наказания переводил библию в сильных и прекрасных словах; и эти слова произносились миллионами людей из более поздних поколений и толковались сотнями различных течений, разрушающих прошлое.

---

* _{А. F. Ро11а rd ( Wolsey, London, 1929; А. F. Ро11а rd, Неnrу VIII (new. ed.), London, 1905.}

 Отправлено: 27.03.10 20:52. Заголовок: В области светской ж..

В области светской жизни Генрих VII восстановил в стране порядок и упразднил вооруженные свиты высшей знати. Это явилось важной социальной реформой, но еще не было «концом средних веков»; скорее это было запоздалое осуществление чаяний средневековых англичан. При Генрихе VII и при Уолси одному средневековому институту — парламенту — действительно угрожала большая опасность погибнуть из-за несозыва. Но в Англии события развивались не так, как во Франции и в Испании; средневековому парламенту было суждено при Генрихе VIII возродиться и окрепнуть для осуществления задач нового времени. Другой крупный средневековый институт — английское обычное право — точно так же пережил период Тюдоров, чтобы сделаться основой английской жизни и свободы нового времени.
Хотя в начале XVI столетия английская торговля снова переживала подъем после периода относительного застоя, она в основном все еще шла по старым средневековым путям — по побережью северной Европы; правда, она пробила себе и новый путь — в страны Средиземного моря для сбыта сукна. Несмотря на путешествия Кабота (в царствование Генриха VII) от Бристоля до Ньюфаундленда, англичане до восшествия на престол Елизаветы еще мало интересовались Атлантическим океаном. До начала царствования ее сестры Марии англичане все еще оставались народом франкофобским, а не испанофобским, потому что тогда еще не начались раздоры, порожденные деятельностью инквизиции и борьбой за владения в Новом свете.

И действительно, бесполезно искать одну дату или даже какой-нибудь один период, когда «кончились» в Англии средние века. Все, что можно сказать, так это то, что в XIII столетии и идея и общество в Англии были средневековыми, а в XIX веке они уже не были такими. Но даже и сейчас мы сохраняем средневековые учреждения: монархию, сословие пэров, членов нижней палаты, заседающих в парламенте, обычное английское право, суды, толкующие применение закона, иерархию господствующей церкви, систему церковных приходов, университеты, «общественные школы» и закрытые средние школы. И если только мы не сделаемся тоталитарным государством и не откажемся от нашей английской самобытности (Englishry), то в нашем образе мышлении всегда будет нечто средневековое — в особенности в нашем представлении, что народ и корпорации имеют права и свободы, которые государство в какой-то степени должно уважать, несмотря на юридическую всеобъемлемость прав парламента. Консерватизм и либерализм в самом широком смысле — оба средневекового происхождения, так же как и тред-юнионы. Люди, закладывавшие основы наших гражданских свобод в ХVII веке, ссылались на средневековые прецеденты, возражая против новшеств «модернизирующей» монархии Стюартов. Действительно, узор, вытканный историей, очень сложен. Ни одна простая схема не объяснит его беспредельной сложности.
Что касается экономического положения в городе и в деревне, то Тони*, изучающий социальную историю XVI столетия, рассматривает эпоху Тюдоров как тот разграничительный период, начиная с которого страна пошла с возрастающей быстротой по пути развития крупных поместий и фермерских хозяйств XVIII и XIX столетий и промышленного капитализма новейшего времени. Это, может быть, и очень верно. Но возникает вопрос, нельзя ли «конец средних веков» с таким же основанием искать в завершении экономических и социальных перемен в царствование Георга III, как и в начинаниях Тюдоров. В действительности эти явления возникли впервые не при Тюдорах: как отмечалось в предыдущих главах этой книги, «капитализм» в некоторых важных отраслях промышленности установился много раньше. Точно так же эмансипация крепостных и последовавшее за ней разложение средневековой манориальной системы фактически завершились еще до битвы на Босуортском поле.

---

* _{R.H. Tawney The Agrarian Problem in the Sixteenth Century, London, 1912 – Прим, перев.}

 Отправлено: 27.03.10 20:58. Заголовок: Куда же в таком случ..

Куда же в таком случае должны мы отнести конец средневекового общества и средневековой экономики — к XIV, XVI или к XVIII столетию? Возможно, это не имеет большого значения. Важно, чтобы мы поняли, что же произошло в действительности. Весьма вероятно, что в недалеком будущем старый взгляд на периодизацию прошлого будет сменен новым. Благодаря развитию механизации жизнь человека изменилась за последние сто лет больше, чем за предшествующее тысячелетие. Поэтому вполне вероятно, что действительное «начало нового времени», если новое время должно охватить и нашу эпоху, будет отнесено скорее к периоду развития промышленного переворота (Industrial Revolution), чем к эпохе Возрождения и Реформации. И даже в области мышления и религии влияние науки и Дарвина может оказаться таким же знаменательным, как и влияние Эразма и Лютера.

Конечно, когда люди относят конец средних веков к XVI веку, они думают главным образом о Возрождении и Реформации¹. Действительно, можно утверждать, что в области мышления и религии, церковной власти и привилегий со средневековым состоянием было покончено в тюдоровской Англии. Но и это, однако, не совсем правильно и требует некоторых оговорок для страны, которой правила Елизавета. Обращение в протестантизм и секуляризация в Англии закончились лишь после пуританского мятежа и революции вигов — ториев, если вообще их можно считать полностью законченными. Церковь Англии как своей организацией, так и своими привилегиями, своими обрядами, своими воззрениями всегда оставалась частично «средневековой».

Система Елизаветы — высшее завершение торжества Тюдоров — была в такой же степени торжеством Возрождения, как и торжеством Реформации. Оба последние слились воедино, и отчасти по этой причине Англия Шекспира обладала очарованием, легким весельем и свободным устремлением мысли и духа, которых нельзя было найти нигде в суровой иезуитско-кальвинистической Европе того времени. И в эти же времена, сулившие счастье, старая английская песня о море стала новой песней об океане. Елизаветинские авантюристы: Дрейк, Фробишер, Хокиис, Рэли и другие—совершали дальние плавания по всем морям и океанам, открывая «далекие острова» и раскрывая перед своими соотечественниками в Англии новые области надежд и мечтаний. Они действительно совершали преступления в Ирландии и своей торговлей рабами, но не сознавали, что творят преступные дела, и не понимали, какие ужасающие последствия это вызовет в отдаленном будущем. Музыка елизаветинского мадригала и лирическая поэзия, с которой она сочеталась, отражали разумную жизнерадостность народа, освобожденного от средневековья и еще не угнетенного пуританскими сложностями и страхами; народа, наслаждающегося природой и красотами страны, в лоне которых он имел счастье жить, народа, идущего вперед к здоровому процветанию сельского хозяйства и торговли и еще не придавленного тяжелым бременем промышленного материализма (Industrial Materialism)

Все это, прежде чем оно кануло в прошлое, нашло свое совершенное выражение в пьесах Шекспира. В них мы видим, какой огромный шаг за прежние узкие рамки был сделан в области мыслей и чувств. По крайней мере «Гамлет» уже современен. Мы можем сказать также, что английская мысль и воображение
перестали быть средневековыми: в каждом приходе служили церковную службу на английском языке, и библия свободно изучалась в домах богачей и бедняков также на английском языке. Но общество, политика и экономика все еще были гораздо ближе к XIV веку, чем к XX, и автору «Ричарда II» и «Генриха IV» было легко понять и изобразить этот еще не очень далекий от него мир.
Если принять во внимание все стороны жизни, то, может быть, мы согласимся с историком, изучавшим период царствования Генриха VIII, что -«из всех заблуждений, разрушающих ткань исторического познания, наихудшим является установление глубокой пропасти между средневековой и новой историей» (А. F. Ро11аrd Wolsey, р. 8).

Но до этого краткого золотого века, совпадающего с жизнью Шекспира (1564—1616), Англия Тюдоров пережила длительный болезненный период. Правда, она не пострадала от «религиозных войн», которые опустошили Францию, потому что в Англии монархия была сильнее и религиозный фанатизм — слабее. Но Реформация Тюдоров прошла не без бедствий и насилий. И волнения, имевшие место вследствие быстрой смены церковной политики при Генрихе VIII, Эдуарде VI и Марии, совпали с тяжелым экономическим кризисом в торговле и в сельском хозяйстве, вызванным главным образом ростом цен. Этот рост мы должны объяснить отчасти мировой конъюнктурой, отчасти бесцельным понижением Генрихом VIII достоинства металлических денег («порча денег»). Данный вопрос, как и целый ряд других вопросов, будет рассмотрен нами в следующих главах.

---

_{1 При этом выдвигают также и другое соображение, якобы оправдывающее такую периодизацию: «образование национальных монархий». Но Англия в отличие от Франции и Испании была «национальной монархией» ужо в дни Креси и Азенкура. Несомненно, присвоение Генрихом VIII верховной власти над церковью подняло национальное сознание еще выше.}

 Отправлено: 27.03.10 21:16. Заголовок: Образы людей, остави..

Образы людей, оставивших след в этой эпохе.



Томас Мор Уолтер Рэли Фрэнсис Дрейк

 Отправлено: 27.03.10 21:21. Заголовок: Хелга http://jpe.ru..

Хелга
спасибо за Тревильяна! Читаю с удовольствием - так легко и интересно написано.
Продолжение будет?

 Отправлено: 28.03.10 11:01. Заголовок: ГЛАВА V АНГЛИЯ В ..

ГЛАВА V

АНГЛИЯ В ПЕРИОД АНТИКЛЕРИКАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Появление первого английского исследователя старины Джона Леленда можно при желании принять за указание, что средние века действительно окончились и сделались предметом ретроспективного изучения. Примерно в течение десяти лет (1534—1543) Леленд объехал вдоль и поперек королевство Генриха VIII, усердно выискивая и наблюдая все заслуживающее внимания — как новое, так и старое*. Он подмечал многое, что находилось в расцвете, но в то же время с любовью обращал свой взор в прошлое, внимательно изучая его, чтобы распознать.

Творенья гордые минувших поколение,
Что временем искажены жестоко.

Он видел снесенными до основания много «величественных башен»; особенно часто встречались ему на пути три вида руин: полуразрушенные замки, обваливающиеся городские стены, сносимые монастырские здания; он видел громил, начинающих свою работу с разрушения крыш аббатств.
Правда, Леленд видел также много замков, которые, как жи¬лые помещения, были позднее приспособлены к образу жизни новых времен; впереди у них были еще долгие годы роскошного существования, но многие из них (например, такие, как королевский Беркхемстэд, где «черный принц» имел свой двор) после войны двух Роз были заброшены вследствие стремления Генриха VII к бережливости. Одновременно частные владельцы часто браковали замки-крепости своих предков как непригодные ни для того, чтобы противостоять пушкам, установленным на соседней возвышенности, ни для того, чтобы служить для знати и дворян жилищем с новейшими удобствами. Леленд поэтому относительно многих феодальных крепостей сообщает, что они «шли к разрушению»; с некоторых были сняты крыши, а стены их служили своего рода «каменоломней» для соседней деревни или для вновь возводимого господского дома; их ветхие остатки служили кровом для бедняков и их скота.

Гордостью и защитой каждого города в средние века были окружающие его стены, но военные, политические и экономи¬ческие факторы в своей совокупности завершили их разрушение. Тонкая каменная стена, какую еще и сейчас можно видеть возле Нью-колледжа в Оксфорде, была непригодна для защиты города от пушек тюдоровского времени. Сто лет спустя, во время войны Карла I и Кромвеля, такие места, как Лондон, Оксфорд и Бристоль, защищались земляными укреплениями, возведенными по новому принципу военной техники значительно дальше прежнего, слишком узкого круга средневековых стен. Действительно, уже во времена Леленда такие процветающие города переросли свою древнюю каменную ограду и стали образовывать возле себя пригороды и полосы заселений вдоль дорог, ведущих к городу. Другие, менее счастливые города, уменьшившиеся и обедневшие вследствие экономических причин, были слишком бедны, чтобы бросать деньги на поддержание стен, которые при тюдоровских порядках сделались ненужными. Если говорить в более широком смысле, то разрушение городских стен можно считать признаком упадка ревностного городского патриотизма, который в прежние времена воодушевлял средневековых городских жителей. Государственное руководство и личная инициатива вытеснили корпоративный дух в городах и в гильдиях не только в управлении и в военной обороне, но и в организации торговли и промышленности, о чем свидетельствовало состояние суконной промышленности, продолжавшей все быстрее перемещаться в сельские местности, чтобы избежать городской и цеховой регламентации.
Третий вид разрушения, который наблюдал Леленд, был более позднего происхождения.
Грохот разрушаемых монастырских каменных зданий, раздававшийся по всей стране, не был работой «неумолимого времени» — по крайней мере в физическом смысле; это было внезапное действие королевского указа о разрушении, который должен был одним взмахом разрешить социальную проблему, назревавшую в течение двух прошлых столетий.

В течение десятилетия, когда Леленд путешествовал и делал свои заметки, Генрих VIII с помощью парламента произвел антиклерикальную революцию, которая, больше чем какое-нибудь другое событие, может считаться датой конца средневекового общества в Англии. Требование национальной независимости, отвергающей авторитет папы в церковных делах, сделало возмож¬ным подчинение духовенства светской власти, переход к светским владельцам несметных богатств монастырей и прекращение их влияния на население. Эти действия, взятые в целом, и есть социальная революция. Она сопровождалась именно тем размахом перемен в области религии, который одобрял Генрих VIII, этот «продукт новой образованности» — распространением английской библии среди всех классов населения, уничтожением грубых форм идолопоклонства и продажи реликвий; изгнанием схоластической философии и канонического права из Оксфордского и Кембриджского университетов и внедрением вместо них «учености» Возрождения; в представлении Генриха эти мероприятия были ортодоксальной и католической реформой церкви. Осуществив все это, Генрих продолжал ненавидеть и преследовать протестан¬тов; если бы он этого не делал, то при тогдашних умонастроениях он мог бы лишиться короны. Тем не менее он установил новый социальный порядок, который в эти годы перемен мог поддерживаться только на более определенной протестантской основе.

Реформация в Англии была одновременно событием политическим, религиозным и социальным. Все эти три стороны были тесно связаны, но в той мере, в какой их можно разделить, настоящая работа занимается только социальными причинами и их последствиями. Антиклерикализм — явление социальное, уживавшееся с многими различными воззрениями на религию. Антиклерикализм задавал тон в общественном мнении, и ему сочувствовали как образованные, так и простонародье; это сделало возможным разрыв с папством и закрытие монастырей в такое время, когда английские протестанты все еще были преследуемым меньшинством.
Сам Генрих VIII был воспитан в духе антиклерикальной учености Эразма и его оксфордских друзей —людей, искренне религиозных и признававших государственную церковь; но они пылали негодованием по поводу тех махинаций, которыми низкие типы из среды духовенства выманивали деньги у невежественных и суеверных люден. В особенности враждебны были они по отношению к монахам и нищенствующим орденам — сторонникам обскурантизма, проводникам схоластической философии и противникам непосредственного изучения греческого Священного писания, к которому Эразм и Колет обращались как к мерилу религиозной истины.
Правда, в некоторых сочинениях Эразма проводились самые непримиримые идеи антиклерикализма. В «Похвале глупости» он осуждает монахов за «соблюдение с преувеличенной педантичностью множества глупейших обрядов и пустяковых правил, издревле установленных», к которым Христос был непричастен, но благодаря которым монахи жили в роскоши, «насыщая свою утробу до отвала».
«Презренные нищенствующие монахи» и их проповеди были не лучше:
«Все их поведение во время проповеди было таково, что Вы могли бы поклясться, что они брали уроки у шатии странствующих шарлатанов, хотя на деле шарлатаны пре¬много выше их». В таком же духе он пишет о монахах и в других местах книги».
Если самый ученый и воспитанный человек в Европе, не одобрявший грубых и безудержных действий Лютера, мог так писать на латинском языке о монахах и нищенствующей братии, то можно себе представить, в каком тоне писали народные антиклерикальные писатели, обращавшиеся к английскому простолюдину на его же языке. Печатная машина усердно размножала такие литературные нападки, разжигавшие алчность мирян, домогавшихся огромных земельных богатств церкви, которая на время потеряла свою единственную защиту против грабежа — свое моральное влияние и благоговейный страх верующих перед ней.
Например, за несколько лет до упразднения монастырей Генрих VIII прочел без явного неодобрения памфлет Симона Фиша «Мольба нищих»**, а лондонцы читали его, выражая громко свое восхищение. Он был написан в виде обращения к королю:

«Во времена Ваших благородных предшественников умело пробралась в это Ваше царство другая порода [не немощных, а] сильных, могущественных и лицемерных святош и ленивых нищих и бродяг... епископов, аббатов, настоятелей, деканов, архидиаконов, викариев, священников, монахов, каноников, нищенствующих монахов, продавцов папских индульгенций и церковных судебных приставов. И кто в состоянии перечислить всю эту ленивую, разорительную породу людей, которые [всячески избегая труда] молились настолько назойливо, что заполучили в свои руки больше третьей части всего Вашего королевства? Лучшие поместья (lordships), маноры, пахотные земли и пустоши принадлежат им. Кроме того, они получают десятую часть всего зерна, лугов, пастбищ, трав, шерсти, жеребят, телят, ягнят, свиней, гусей и цыплят. Да, это так; они настолько пристально следят за своими доходами, что каждая бедная женщина должна перед ними отчитываться за каждое десятое яйцо, а иначе (sic!) она не получит к Пасхе отпущения грехов и ее будут считать еретичкой. А сколько денег за год получают путем вымогательства судебные пристава, вызывая в церковный суд и затем за деньги освобождая от явки?.. Найдется ли женщина, которая захочет работать, чтобы получить за день каких-нибудь 3 пенса, тогда как она может иметь самое меньшее 20 пенсов в день, если поспит часок со странствующим проповедником, с монахом или со священником?»

Вывод, сделанный автором памфлета, таков: духовенство, и в особенности монахов и нищенствующие ордена, следует лишить их богатств в пользу короля и королевства и заставить их рабо¬тать, как работают другие; пусть им также разрешат вступать в брак и, таким образом, заставят их оставить в покое чужих жен.

---

* _{«The Itenerary of John Leland», ed. by L.T. Smith, vol. 1– 9, London, 1906—1910.
** Fish Simon, The Supplications of the Beggars, London, 1879.— прим. перев.}

 Отправлено: 28.03.10 14:14. Заголовок: Такие резкие приз..

Такие резкие призывы к алчности мирян и такая неподдельная резкая злоба на действительные злоупотребления, масштабы которых из века в век не уменьшались, были распространены во время правления Уолси, а с его падением такие разговоры сдела¬лись модными и при дворе. В те времена, если только столица и двор в каком-нибудь политическом вопросе держались одного мнения, борьба наполовину была уже выиграна. И, судя по готовности, с какой Реформационный парламент последовал за Генрихом VIII, такие же настроения были широко распространены по всей стране, хотя и не так резко проявлялись в северных графствах, где все еще преобладала феодальная религиозная приверженность к церкви и монастырям.
И среди этой бури общественного мнения, направляемого теперь королем на решение определенных практических вопросов – какую позицию должно было занять духовенство перед лицом таких угроз и обвинений? Проявит ли духовенство покорность или, наоборот, окажет сопротивление — такова была альтернатива, имевшая огромное значение для всего будущего развития английского общества. Если бы все члены духовной корпорации — епископы, священники, монахи и нищенствующие ордена — объединились, отстаивая высшие привилегии и свободы средневековой церкви, и если бы они встали в боевой готовности под знамя папы то вряд ли их можно было бы победить; во всяком случае, если даже их можно было бы победить, то, конечно, не без борьбы, которая расчленила бы Англию на части. В действительности духовенство было напугано тем единодушием, с каким король и огромное большинство его подданных обрушились на него; но, кроме того, и среди духовенства шла борьба разных мнений. Многие из духовенства находились в тесном и повседневном контакте с мирянами и понимали взгляды мирян. Английские духовные лица не имели того духовного отчуждения или той кастовой дисциплины, какие имеются у римско-католического духовенства наших дней.
Например, епископов назначал король, и они прежде всего были королевскими гражданскими должностными лицами. Точно так же священники и капелланы, как уже указывалось в предыдущей главе, часто работали в качестве деловых агентов и доверенных лиц у лордов, сквайров и у других светских патронов. Даже монахи стремились к тому, чтобы их поместьями управляли миряне, и они во многом подчинялись воле мирян — родственников патронов и основателей аббатств, нередко живущих в их владениях.

Поэтому духовенство не привыкло объединяться и защищаться от нападок мирян. Враждебность, с какой епископы и приходские священники смотрели на монахов и на нищенствующие ордена, длилась веками и нисколько не уменьшалась. Так же враждебно они были настроены против верховенства папы, который так долго и так безжалостно вымогал деньги и эксплуатировал английскую церковь. Уолси в качестве legatus a letere [чрезвычайный папский легат] за последнее время привел в ярость английское духовенство, попирая власть епископов и свободу духовенства. «Лучше король, чем папа» — таково было общее настроение среди духовенства ко времени падения Уолси. Третьего выбора перед конвокацией не было. Уолси, говорит его биограф (Поллард), «всегда несся неистово. Он окончательно заездил папскую юрисдикцию в Англии»*.
Более того, реформаторские доктрины — безразлично, Эразма или Лютера — имели среди духовенства много тайных приверженцев и открытых проповедников; иначе в Англии никогда не было бы Реформации, а была бы лишь грубая борьба антиклерикального ненавистничества против церковных привилегий; борьба, которая, по-видимому, была предвосхищена такой пропагандой, как «Мольба нищих» Фиша; борьба, которая в позднейшие вре¬мена действительно имела место в странах, отвергших Реформацию.

В английском церковном умозрении было тогда много идей¬ных течений. Подобно тому как в царствование Генриха VII оксфордские реформаторы отозвались на призыв Эразма, так в царствование его сына кембриджские реформаторы, включая Кранмера, Латимера, Тиндаля и Ковердаля, откликнулись на призыв Лютера. Многие из английского духовенства, не являясь определенно сторонниками Лютера, искренне хотели реформировать свое сословие и нисколько не одобряли всех привилегий духовенства. Даже многие из монахов и нищенствующей братик экспроприированных и закрытых монастырей сделались при Эдуарде VI протестантскими священниками, и нет основания предполагать, что они действовали лицемерно.
Английское общественное мнение—мнение мирян и духовных лиц — изменялось так же быстро, как узоры в калейдоскопе. Оно еще не было разделено на две определенно и резко разграниченные партии: одну — сторонников реформы, другую — реакционную. В этой неразберихе преобладала эклектическая воля короля. Его анти¬папская и антимонастырская политика, которая вызвала в 1536 году восстание на Севере, получившее название «Благодатное паломничество», была спасена поддержкой консервативных дворян, таких, как Норфолк, Шрюсбери, и епископов, таких, как Гардинер и Боннер, которые не меньше, чем сам Генрих, хотели бы сжечь Лютера**. С другой стороны, два главных светоча академического Ренессанса и Реформации — Томас Мор и Фишер, близкие друзья Эразма, — предпочли смерть, но не отказались признавать папу высшей властью и не согласились на подчинение церкви государству.

Закрытие монашеских и нищенствующих орденов являлось естественным результатом тех взглядов на религию, на жизнь и на общество, для распространения которых так много сделали Эразм и его английские друзья. Люди «новой образованности», изучавшие классиков и библию и преобладавшие теперь при дворе и в университетах, привыкли смотреть на монахов и на нищенствующие ордена как на отсталых людей — врагов нового движения. Аскетический идеал давно прошедших веков, положенный в основу при создании монастырей, уже более не восхищал мирян и не проводился в жизнь монахами. Зачем же нужно было продолжать содержать монастыри при огромных затратах на них?
Этот вопрос можно было услышать на улицах любого города, и в особенности в Лондоне. И некоторые заинтересованные партии воспользовались этим. Из них наиболее нерешительным было духовенство, сторонники Реформации, такие, как Латимер, которые надеялись, что монастырские богатства пойдут на обеспечение образования и религии; и они были разочарованы больше всех. Зато редко разочаровывались миряне, жившие по соседству, и патроны, опекавшие монастыри; они старались не упустить возможности стать владельцами монастырских поместий, покупая их на выгодных условиях.
В свою очередь король, опустошивший казну своей безрассудной расточительностью и глупыми войнами во Франции, старался пополнить ее конфискацией пожертвований монастырям. И, наконец, палата общин, утверждая закон об этой конфискации, была очень довольна возможностью избавиться от той непопулярности среди своих избирателей, которую она приобрела, голосуя за налоги с них.
Англичане того времени обычно упорно отказывались платить налоги. Любой новый налог, даже если он был вотирован парламентом, мог вызвать мятеж в каких-нибудь районах страны, а у Тюдоров не было постоянной армии. Поэтому Генрих в последние годы своего царствования в поисках выхода из финансовых затруднений использовал два пути: сначала конфискацию монастырских богатств, а затем снижение реального достоинства металлических денег (так называемая порча денег). Оба этих
мероприятия, как мы увидим, имели важные социальные послед¬ствия.
На короткое время продажа монастырских земель пополнила королевскую казну. Если бы Генрих не был банкротом, он никогда не упразднил бы монастырей; он или оставил бы за короной все их земли и десятины и, таким образом, может быть, дал бы возможность своим наследникам установить в Англии абсолютную монархию, или, возможно, он мог бы уделить большую долю своих богатств на образование и на дела благотворительности, как сначала он и намеревался сделать, если бы так не тяготела над ним острая нехватка денежных средств. Ведь все-таки, не¬смотря на эту нехватку он основал Тринити-колледж, причем с более широким размахом, чем создавался любой другой колледж в Кембридже. Возможно, что к этому доброму делу его побудил пример Кардинальского колледжа, незадолго до этого основанного в Оксфорде Уолси также на отнятые монастырские цен¬ности; дело в том, что конфискация монастырских земель и десятин не была изобретена ни Генрихом, ни Реформацией. Но, учитывая огромные возможности короля, нужно сказать, что он сделал очень мало для обеспечения вкладами общественно полез¬ных учреждений. Правда, часть монастырских денег он израсходовал на укрепление портов королевства и на арсеналы королевского военного флота.

Генрих не роздал даром сколько-нибудь значительную часть монастырских земель и десятин своим приближенным, как это иногда утверждают. Гораздо большую часть их он продал***. Финансовые затруднения вынудили его пойти на это, хотя он предпочел бы больше земель сохранить за короной. Потенциальная ценность поместий, которой воспользовались с течением времени их покупатели —миряне или их наследники — была весьма высокой по сравнению с рыночными ценами, которые фактически были уплачены нуждающемуся королю или купцам-спекулянтам, скупавшим эти поместья у короля для того, чтобы перепродавать их местной сквайрархии (squirearchy).. Таким образом, в конечном счете от закрытия монастырей не выиграли ни религия, ни образование, ни бедняки и даже в конце концов не выиграла сама корона; выиграл класс удачливого сельского дворянства (джентри); о нем более подробно будет сказано, когда мы дойдем до рассмотрения перемен, происходивших в социальной жизни и в сельском хозяйстве.

В руках короны в течение нескольких поколений оставалась значительная часть монастырских земель, земель часовен и прочих церковных земель, а также и десятины. Но финансовые нужды заставляли Елизавету, Якова I и Карла I постепенно расставаться с этими землями, продавая их частным лицам.

Угольные месторождения, особенно в Дареме и в Нортамберленде, являлись преимущественно церковной собственностью. Но в результате политики Генриха VIII этот источник потенциального богатства страны, который начиная с эпохи Стюартов и в последующие века увеличивался в огромном масштабе, перешел в частные руки джентльменов, и их потомки благодаря углю сделались родоначальниками многих влиятельных и некоторых знатных фамилий. Но даже с тех земель, которые были оставлены церкви, Церковная комиссия за последние годы ежегодно извлекала доход около 400 000 фунтов — седьмую часть доходов от всех королевских угольных патентов.

Наряду с поместным дворянством, разбогатевшим благодаря закрытию монастырей, от этого выиграли также жители некоторых городов, таких, как Сент-Олбанс, Бери Сент-Эдмундс, теперь освобожденные от поместной власти монастырей, угнетавших их,—власти, с которой они в течение многих столетий вели ожесточенную борьбу. С другой стороны, разорение крупных мона¬стырских учреждений и закрытие популярных центров паломничества снизило благосостояние и значение ряда небольших городов и некоторых сельских местностей, которые оказались не в состоянии восполнить эту потерю другим путем — сделавшись независимыми центрами торговли и промышленности. Гибель множества монастырских библиотек с их невосстановимыми рукописями явилась большим бедствием для науки и литературы. Лично монахи пострадали гораздо меньше, чем это было принято считать, пока новейшие исследования не установили фактов****. Монахам фактически выплачивалось вполне достаточное обеспечение. Многие из них заняли должности священников с бенефицием; некоторые—даже должности епископов. При смене чередовавшихся режимов —то католического, то протестантского (при Генрихе, Эдуарде, Марии и Елизавете)—церковь обслуживалась прежними монахами и нищенствующими орденами, которые умели так же хорошо, как и остальное духовенство, приспосабливать свои взгляды к этим частым переменам. Некоторые из руководителей и обитателей упраздненных монастырских домов, сопротивлявшиеся установлению новых порядков, были безжалостно казнены жестоким королем. Но огромная масса мона¬хов и нищенствующей братии признала эти перемены, которые для многих не были неприятными, создавая им более свободную личную жизнь и более благоприятные возможности жизни в миру. За исключением Севера, где социальные условия все еще походили на былые порядки феодальных времен, все эти монахи мало что делали для организации сопротивления нововведениям Генриха.

---

<sub>* Поллард добавляет («Уолси», стр. 369—370): «Основное различие между Уолси и Генрихом VIII заключалось в том что кардинал был поборни¬ком церковной власти (Sacerdotium), а король—поборником королевской власти (терпит), и это, больше чем какой-либо другой теологический вопрос, отличало римскую церковь от англиканской. Одна была корпорацией, заезженной папой, другая — корпорацией, заезженной королем. Уолси довел власть церкви до деспотизма; привилегии церкви состояли в ее юрисдикции над мирянами, а не в ее самоуправлении. Победой Генриха и насильственным подчинением его власти англиканская церковь (Ecclesia Anglicana) была спасена от низведения ее до положения церкви в понимании Уолси — чисто папской и автократической; такая церковь не соответствовала принципу самоопределения, тому принципу, который вдохновлял и перестраивал страну в целом. И в сферу церковного управления тем самым были внесены раздоры и споры — показательные признаки интереса народных масс к духовной жизни.

** Действительно заслуживает внимания тот факт, что из всех деятелей, принимавших участие в закрытии монастырей в Корнуолле, ни один не был протестантом. Томас Арундел являлся им не в большей мере, чем Джон Трегонуэлл, или Придо, или настоятель Мунди: несомненно, все они сочувствовали католикам. (Rowse, Tudor Cornwall, р. 222.)

*** H. A. L. Fischer, The History of England, 1485 – 1547, London, 1910, XX.

**** G. Baskerville, The English Monks and the Supressions of the Monastries, London, 1938</sub>

 Отправлено: 31.03.10 15:02. Заголовок: Продолжение Главы V ..

Продолжение Главы V Тревельяна...

Спасибо Галине за обработку текста!

---

Вместе с монахами исчезли также проповедники нищенствующих орденов, которые так долго были и помощниками и соперниками приходского духовенства. На дорогах Англии уже больше не было видно знакомых фигур францисканцев и доминиканцев (в серых и черных одеяниях), стучащих в дверь хижины или разглагольствующих перед деревенскими слушателями. Их функции частично приняли на себя «фанатические евангелисты – проповедники реформации» (hot gospellers) и странствующие протестантские проповедники, выступавшие иногда за, иногда против государственной церкви. Жизнь Бернарда Гилпина – «апостола Севера» – с его религиозными странствованиями по пограничным графствам в царствование Марии и Елизаветы напоминает более ранние времена нищенствующих орденов и вместе с тем является прообразом жизни Уэсли.

В общем около 5000 монахов, 1600 «нищенствующих братьев», 2000 монахинь получили обеспечение и стали мирянами. Закрытие женских монастырей имело самые не-значительные социальные последствия. Их богатства и поместья не шли ни в какое сравнение с богатствами, которыми владели монахи, и их общественная деятельность несравнима с деятельностью нищенствующих орденов. Монахини этого периода были знатными девицами из родовитых фамилий. Если таких девиц нельзя было выдать замуж за отсутствием подходящей партии, то родные отправляли их в монастырь. Женские монастыри не были важными факторами в социальной жизни Англии¹.
Но социальные последствия закрытия монастырей вообще требуют более детального рассмотрения. Насколько же глубоко пострадали от этих перемен монастырские держатели, слуги и бедные люди, жившие по соседству?

Что касается управления поместьями, то нет никаких оснований предполагать, что представители белого или черного духовенства, управлявшие ими до закрытия монастырей, были менее требовательными землевладельцами, чем их преемники – светские владельцы. Кадастровая книга об огораживаниях 1517 года показывает, что изгнания держателей с церковных земель были таким же обычным явлением, как и изгнания со светских земель: «В то время как средняя общая сумма земельной ренты, получаемой владельцами церковных земель, была значительно ниже, чем у светских земледельцев, рента [с единицы площади, то есть норма земельной ренты] с земель, сдававшихся в аренду духовенством, была выше»
Томас Мор осуждал аббатства за превращение пахотных земель в пастбища, а народные поэты обвиняли их и за чрезмерно высокую ренту и за огораживания.

Как плату за землю взимал аббат?
От новой уловки он стал богат;
Так дюжину ферм одному он сдавал,
И франклин доходы двенадцати лиц
Один для себя целиком забирал.
Положенных двадцать он фунтов не брал,
Но ферму за тридцать в аренду сдавал.

(_{Датировано 1527 – 1528 годами. Tudor Economic Documents, ed. by R.H. Tawney and Eileen Power, vol. 1 – 3. London, 1924. [University of London, Historical Series, № 14], vol. 3, p. 20 – 21.})

Монахи широко практиковали передачу управления своими поместьями мирянам. Землей аббатств часто управляли, беря в аренду поместья и затем передавая их в субаренду, знать, джентльмены и мелкие свободные землевладельцы (franklins); они эксплуатировали эту землю почти так же, как и другие поместья: огораживая земли, где это было выгодно, превращая копигольдеров в свободных держателей по воле лорда, повышая арендную плату, если повышались цены или если возрастала ценность земли. Когда после упразднения монастырей владения перешли в собственность мирян, прежнее светское управление продолжало в отношении держателей действовать в том же духе. Но так как вследствие снижения Генрихом VIII реального достоинства металлических денег царствование его сына было периодом все возрастающих цен, то землевладельцы – новые и старые – для того, чтобы не разориться, должны были повышать арендную плату, когда кончался срок аренды или срок держаний по копии. Поэтому «новых людей» обвиняли – ино-гда справедливо, но очень часто несправедливо – за то, что при подобной же конъюнктуре цен вынуждены были бы делать и монахи; их обвиняли и в продолжении поместной политики, за которую в прежние времена ругали аббатов с такими же вескими или шаткими основаниями. По мере того как проходили годы, на прошлое смотрели сквозь розовую дымку, и сложилось предание, что якобы монахи были особенно снисходительными землевладельцами, - предание, не подтвержденное новейшими исследованиями².

Кроме держателей монастырских земель, о которых нельзя сказать утвердительно, выиграли они или проиграли в резуль¬тате упразднения монастырей, имелась еще большая армия слуг, более многочисленная, чем сами монахи, занятая в аббатстве домашними работами. Вошло в обычай обвинять их как «ленивых аббатских лежебок, не способных ни на что, кроме пьянства и обжорства». (_{Starkey, Geoge, England in the Reign of Henry VIII, London, 1878, Early English Texts Society, p. 131}.)

Вероятно, они были не лучше и не хуже, чем многочисленные дворовые «слуги», каких любили держать при себе знать и джентльмены после того, как Генрих VII разоружил их свиты. Этих «слуг» недолюбливали даже во времена Шекспира. Многих из этих монастырских зависимых людей брали к себе новые вла¬дельцы, особенно такие, которые превращали здание аббатства в господский дом. Несомненно, что некоторая часть из них осталась без мест и пополнила ряды «закоренелых нищих»; сами монахи до этого не доходили, так как получили обеспечение.
Многие из «слуг» аббатств были молодыми джентльменами из класса сквайров. Эти джентльмены были связаны с монастырями, нося их ливреи, управляя их поместьями, председательствуя в их манориальных судах, работая в качестве управляющих, бейлифов и арендаторов. Кроме этих должностных лиц из сельских дворян, которые оплачивались монахами, в аббатстве проживали богатые гости и нахлебники (corrodians), находящиеся на попечении аббатства. Здесь проживали еще знатные люди и джентльмены, которые на правах патронов или родственников основателей оказывали большое влияние на администрацию аббатства. Еще задолго до упразднения монастырей высший класс мирян пристроился к монастырскому пирогу. В некоторых отношениях секуляризация монастырских земель была постепенным процессом, и закрытие монастырей было лишь его последним шагом³.

До тех пор у врат обители всегда толпились бедняки. Они исправно получали остатки пищи и милостыню деньгами. Этот обычай отражал древнюю традицию и учение о христианском долге, который на деньги не расценивается. Но на практике, по мнению историка, изучавшего английский закон о бедных, монастырская благотворительность, будучи «неорганизованной, неразборчивой, сделала почти столько же для увеличения нищих, сколько и для их обеспечения». (E.M. Leonard, Early History of English Poor Relief; 1900, p. 18.)
По-видимому, прекращение подачи милостыни у врат аббатства вначале способствовало росту числа нищих в других местах, но не имеется никаких сведений о том, что по сравнению с прежним положением вопрос о нищенстве серьезно обострился после упразднения монастырей. В конце царствования Елизаветы он, несомненно, уже не был столь острым.
Насколько же широко занимались благотворительностью, когда новый порядок прочно установился, наследники тех, кто скупил аббатские земли? Уделяли ли лорды и леди – владельцы манора во времена Елизаветы – из своих доходов больше или меньше, чем до них уделяли монахи? На этот вопрос ответить невозможно; вероятно, одни давали больше, другие – меньше⁴. В самом начале эпохи Стюартов забота о деревне была общепризнанной обязанностью жен сквайров, а иногда даже и жены пэра, такой, как Летиция, леди Фолькленд, которые часто навещали больных, давали им лекарства и читали им письма и книги. Леди Боунтифул* и лорд, ее муж, жившие в господском доме, часто делали для бедных столько же, сколько монастыри позднейшей эпохи. Остается неясным, как много в действительности потеряли бедняки вследствие упразднения монастырей, но ясно как день, что был упущен случай обеспечить бедных настоящим вкладом, а также возможность их обучения и образования. И в те времена это многие сознавали, в особенности сторонники Реформации, такие, как Латимер и Кроули. Около 1550 года Кроули писал:

Я думал, когда одиноко бродил,
О том, что король в мое время творил,
И вспомнил аббатства тех дальних времен,
Где ныне господствует жесткий закон.
О боже, я думал, вот случай какой
Науке помочь и борьбе с нищетой.
Ведь земли и ценности монастырей
Могли б пригодиться для многих людей,
Могли б проповедники помощь подать,
Заблудшим помочь на путь истины встать,
Могли бы и хлеба побольше купить,
Чтоб вечно голодных людей накормить.

Вместо этого дальнейший толчок был дан направлению уже достаточно сильному, установлению господства землевладель¬ческого класса – дворянства, чья власть сменила власть крупной знати и духовенства феодальной эпохи и слово которого должно было сделаться в грядущих веках законом Англии.
Толпы «закоренелых нищих», которые были бедствием при первых Тюдорах, пополнялись людьми разных категорий: постоянно безработные; нетрудоспособные; солдаты, распущенные после французской войны и войн двух Роз; вооруженные свиты, упраздненные приказом Генриха VII; слуги, отпущенные обедневшими лордами и дворянами; «отряды Робин Гуда», которые в результате вырубки лесов и усиления королевского порядка в стране были изгнаны из своих лесных логовищ; землепашцы, оставшиеся без работы вследствие огораживания пастбищ, и, наконец, бродяги, предусмотрительно старавшиеся доказать свою принадлежность к этой последней категории нищих, вызывающей наибольшее сочувствие. На протяжении всего царствования Тюдоров «нищие, приходящие в город», грабили, наводя страх на обитателей уединенных крестьянских домов и хижин, и обременяли заботами судей, членов Тайного совета и депутатов парламента. Постепенно в Англии, в первой из всех европейских стран, развилась настоящая система обеспечения бедных (Poor relief), основанная на обязательном налоге в пользу бедных и на разделении нуждающихся на разные категории. Скоро убедились в том, что наказание «закоренелых нищих» само по себе еще не решает вопроса. Двойная обязанность – обеспечение работой безработного и выдача пособия нетрудоспособному, – лежащая не только на церкви, но и на благотворительных обществах, была постепенно признана Англией Тюдоров. В царствование Генриха VIII некоторые большие города, такие, как Лондон и Ипсвич, организовали в административном порядке помощь своей бедноте. В конце царствования Елизаветы и при первых Стюартах это сделалось обязанностью, предписанной государственным законодательством и возложенной бдительным Тайным советом на членов местного городского самоуправления (magistrates); расходы оплачивались обязательным налогом в пользу бедных⁵.

После ограбления монастырей дошла очередь и до часовен. Генрих VIII уже готовился к атаке на них, но смерть забрала его туда, где короли не могут больше грабить. С восшествием на престол Эдуарда VI (1547) восторжествовало протестантское учение, и моление за мертвых было объявлено «суеверием». Так как такие моления были специфическим назначением часовен, то теперь их ограбление совершалось под прикрытием религиозного усердия. Такой «грабеж» (так назвало бы это наше поколение), совершаемый жадными государственными деятелями и их придворными (тунеядцами) и сельским дворянством, живущим поблизости от земель, принадлежащих часовням, при юном короле сделался еще более бесстыдным, чем при грозном старом отце; Генрих VIII по крайней мере защищал интересы короны, поскольку позволяло его тяжелое финансовое положение.
Часовни не были учреждениями исключительно церковными. Многие из них принадлежали светским гильдиям, и завещанные последними вклады шли на оплату не одних только заупокойных молитв, но и на содержание мостов, пристаней и школ. Поэтому, когда с использованием часовен в целях сохранения «суеверия» было покончено, следовало бы резко разграничить и охранить их общественно полезную деятельность, на развитие которой и делались вклады. В некоторых случаях так и поступали: граждане города Линн (Lynn) сохранили вклады гильдии Святой троицы для содержания пристаней и молов. Но многие виды общественного обслуживания пострадали в этой «свалке»; особенно пострадали более бедные и менее влиятельные гильдии. Намного убавились вклады, завещанные на школы.
В течение трех столетий Эдуард VI пользовался незаслуженной репутацией очень доброго мальчика, который якобы основывал школы. Но на деле «средние классические школы Эдуарда VI» были просто-напросто теми старыми учреждениями, от разрушения которых воздерживались его советчики и с которыми они подобострастно связывали его имя. По законам этого периода пострадала большая часть часовен и школ, принадлежащих гильдиям. Одни пострадали больше, другие меньше. Земли огромной ценности в будущем были у них отобраны, и они получили за них фиксированное денежное вознаграждение в быстро обесценивающихся денежных знаков.

---

<sub>1 - Относительно женских монастырей см. E. Power, Mediaeval English Nunneries.

2 - В дополнение к сказанному здесь о монастырях см. G. Baskerville, The English Monks and the Suppression of the Monasteries, 1938; Savine A., English Monasteries on the Eve of Dissolution, 1909 (Oxford Studies in Social and Legal History, ed. by P. Vinogradoff, I); Snape, English Monastic Finances, 1926.

3 - G. Baskerville, The English Monks and the Suppression of the Monasteries, глава 2 и другие места; Savine A., English Monasteries on the Eve of Dissolution, p. 244 – 267.

4 - В 1539 году, в то время, когда упразднение монастырей все еще продолжалось, Роберт Пай писал Томасу Кромвелю об общественном мнении страны по поводу королевских церковных реформ: «Я спрашивал, какое облегчение получили бедные после упразднения церковных домов, и получил ответ, что они никогда не были в лучшем положении, если бы не несуразно огромное число гончих и борзых, которых джентльмены держат сами и заставляют дер¬жать своих арендаторов; а многие арендаторы держат их и для собственного удовольствия. Эти собаки пожирают остатки пиob и хлеба, которые помогли бы бедным. (Совершенно такие же жалобы были и на монахов.) Они говорят, что должны держать собак, иначе лисицы задушат их ягнят. Имеется достаточно людей, которые не оставили бы ни одной лисицы в стране, если бы им было разрешено пользоваться капканами. А между тем джентльмены всегда противодействовали этому под тем предлогом, что в капканах уничтожается их дичь». (Calendar of Letters and Patents of Henry VIII, vol. 14 (2), p. 354.)

* - Леди Боунтифул – персонаж из комедии Джорджа Фаркера «Хитрый план щеголей», сельская дворянка, занимавшаяся активной филантропи¬ческой деятельностью, образ подозрительно благодетельной женщины. – Прим. ред.

5 - Около 1550 года Роберт Кроули писал следующее в своих эпиграммах:

Я видел двух нищих калек под забором,
Что заняты были таким разговором:
О страшных нарывах судили они,
Багровых от самых колен до ступни.
- С любовью взираю на ногу свою,
За язвы я богу хвалу воздаю!
- Я также, - с восторгом воскликнул другой» -
Краснеют болячки студеной зимой,
Не стал бы лечить этих ран никогда,
Ведь жалость людей пробуждает нога,
Без этого тщетно пришлось бы взывать
И деньги на бедность свою собирать,
Пришлось бы заняться тяжелым трудом
И гнуться, быть может, под гибким бичом.

[Robert Crowley, One and Thirtye Epigrams, London, 1872 (Early English Texts Society). – Прим. перев.</sub>

 Отправлено: 01.04.10 23:43. Заголовок: Была упущена и друга..

Была упущена и другая благоприятная возможность. Если бы все или даже половина вкладов на заупокойные службы были переданы школам и если бы вместе с тем за этими школами была сохранена их прежняя земельная собственность, то вскоре Англия имела бы лучшее среднее образование и вся история Англии и всего мира могла бы измениться к лучшему. Латимер осуждал упущенную возможность и призывал к новому виду вкладов, более подходящему к религиозным запросам его времени:

«И вот мне хотелось бы умолять, чтобы вы даровали столько же на отыскивание талантливых ученых из сыновей бедняков для несения службы спасения, на оказание помощи ученым, сколько вы хотели бы пожертвовать на паломничество, на тридцать заупокойных, на обедни, на отпущение грехов и на очищение».

Такие обращения не оказывали существенного влияния на политику советчиков и придворных Эдуарда VI, которые пользовались его малолетством для хищений. Но на отдельных лиц они оказывали влияние. Не все англичане эпохи Тюдоров были сделаны из одного теста. Некоторые из возвышающегося класса дворянства и некоторые юристы, купцы и иомены делали лично очень много пожертвований для того, чтобы улучшить положение школы. Кемден в царствование Елизаветы отмечает вновь основанные школы в Аппингеме, в Океме и в других городах; йомен Джон Лайенс основал в Харроу общедоступную классическую школу для мальчиков, где обучение греческому языку должно было быть поставлено безукоризненно. В первые годы царствования Якова I в отдаленной, но цветущей долине Дента в Йоркшире на средства, собранные по подписке среди местных мелких свободных держателей, была основана средняя классическая школа, и за счет нее в течение столетий, вплоть до времени профессора Адама Седжвика, Кембриджский университет и церковные приходы Севера пополнялись многими ценными сотрудниками. Средняя классическая школа, где воспитывался поэт Вордсворт, была основана в царствование Елизаветы архиепископом Сэндисом.

Типичным представителем «нового человека» эпохи Тюдоров был отец Фрэнсиса Бэкона Николас Бэкон, сын управляющего овцеводческим поместьем аббатства Бери Сент-Эдмундс. Николас Бэкон выдвинулся благодаря своей юридической и политической деятельности; он сделался владельцем многочисленных ферм, на которых его отец служил у монахов в должности одного из их бейлифов. На этих землях он основал общедоступную классическую школу с передачей отсюда стипендий Кембриджскому университету; он завещал и другие вклады своему старому колледжу Корпус-Кристи. В Кембридже Никлас Бэкон впервые встретился с будущими руководителями церкви и государства при Елизавете – с Мэттью Паркером, сделавшемся его другом на всю жизнь, и с Уильямом Сеслем. Более молодой университет в Кембридже до того времени был меньше Оксфордского, но теперь он быстро выдвигался на первое место, и его воспитанники играли ведущую роль в проведении крупных реформ этого периода.
Тогда же методы воспитания и идеалы людей «новой образованности», жаждущих изучать классиков и библию в подлиннике, подняли значение школьного и университетского образования. Влияние Джона Чика и Роджера Эшема («эллинистов») из колледжа Сент-Джона в Кембридже было глубоким и длительным. Шекспир получил классическое образование нового типа в средней классической школе в Стратфорде, и он получил его бесплатно, что было большой удачей, так как в эти годы его отец был в затруднительном материальном положении. Мы обязаны принести нашу смиренную и сердечную благодарность за это средневековым основателям Стратфорда и реформаторам школьного образования эпохи английского Ренессанса.

Если бы католические семьи при Генрихе VIII и Эдуарде VI воздержались от покупки конфискованной церковной земельной собственности, то, вероятно, их дети и внуки реже переходили бы в протестантство. В дни Елизаветы, когда Англии угрожала сильная католическая реакция, поддерживаемая из-за границы, новые владельцы аббатских и часовенных земель поняли, что их личные интересы связаны с интересами Реформации¹².
На протяжении эпохи Тюдоров, так же как и столетиями до этого, процесс «огораживания» земли постоянными изгородями протекал по-разному, а именно: огораживание пустошей и лесов для сельскохозяйственных целей; огораживание изгородью земельных участков на открытых полях с уменьшением числа полос в целях улучшения их индивидуальной обработки; огораживание деревенских общинных земель и, наконец, огораживание пахотной земли под пастбища. Все эти виды огораживания повышали благосостояние, и только некоторые из них обездоливали бедняков или способствовали убыли населения. Некоторые огораживания проводились при активной помощи самих крестьян. Другие, особенно огораживания общинных земель, были глубоко ненавистны и вызывали восстания и мятежи.

В царствование Генриха VII вызвало недовольство соединение небольших крестьянских держаний и превращение их в пахотные фермерские участки; это считалось несправедливым по отношению к населению и ведущим к «уничтожению городков» (то есть деревень). В 1489 и 1515 годах были приняты законы, имеющие целью задержать этот процесс, но, по-видимому, эти попытки были безрезультатными. Появившиеся после этого указы, комиссии и статуты второй половины периода царствования Генриха VIII свидетельствуют о все возрастающей тревоге в связи с увеличением пастбищ за счет пахотной земли и сопровождающимся уменьшением сельского населения. Но не видно, чтобы огораживание проводилось в сколько-нибудь большом масштабе, если не считать некоторых центральных графств Англии, куда были посланы королевские ревизоры для обследования. И даже в этих центральных графствах огораживания, безразлично под пахотную землю или под пастбище, в действительности были весьма незначительными, потому что в XVIII столетии в этих самых графствах мы находим, что открытые поля и общинные земли средневековых маноров, за небольшим исключением, все еще не обнесены изгородью и оставались неогороженными вплоть до парламентских законов [об огораживании], принятых во времена Ганноверов. (E. Gonner, Common land and enclosure, London, 1912.)

 Отправлено: 01.04.10 23:57. Заголовок: Весь шум вокруг экон..

Весь шум вокруг экономических и социальных перемен определяется не степенью и значительностью изменений, происшедших в действительности, а реакцией на них тогдашнего общественного мнения. Например, мы много слышим об обезлюдении деревень в эпоху Тюдоров, потому что тогда оно рассматривалось как тяжелое бедствие. Огораживания пастбищ поэтому осуждались Мором и Латимером и сотнями других писателей и проповедников, как католических, так и протестантских. «Там, где сорок человек имели средства к жизни, там теперь все имеет один человек и его пастух». Это был общий вопль. Таких случаев огораживания насчитывалось немало, и их было бы еще больше, если бы не волнения и последовавшие мероприятия правительства в целях ограничения таких огораживаний.

Но в эпоху Тюдоров «обезлюдение деревни» было лишь слу¬чайным и местным и «компенсировалось» избытком населения в других местах. Однако когда «обезлюдение деревни» около 1880 года действительно началось в масштабе всей страны в результате импорта американских продуктов питания, то современники последнего периода царство-вания Виктории смотрели на это угрожающее социальное бедствие равнодушно, как на естественное и потому вполне допустимое следствие свободной торговли, и ничего не делали, чтобы приостановить его. И только в наши дни угроза голодной смерти страны во время войны вызвала некоторый общий интерес к проблеме обезлюдения деревни, в двадцать раз более серьезной, чем обезлюдение, которое четыреста лет назад волновало наших предков, быть может, столько же, как и сама Реформация.

Социальные и экономические бедствия вызвали восстание Кета в Норфолке (1549); восставшие осадили Маусхолд-Хиз, вырезали 20 тысяч овец – в знак протеста против засилья лендлордов, державших непомерно много своих овец на общинных землях. Но огораживание пашен под пастбища не было общим бедствием в Норфолке, где поколение спустя Кемден отмечал, что почти все земли графства были «сплошным полем», то есть неогороженными, хотя он также упоминает и об «огромных стадах овец» лендлорда.

Закрытие монастырей не обострило сколько-нибудь значительно бедственное положение сельского хозяйства. Но, как мы сейчас увидим, это положение было обострено финансовым экспериментом Генриха: произведенной им «порчей» денег. Причина бедствий лежала глубже, в нарастающих страданиях, которыми сопровождаются исторические перемены. Общество переходило от системы широкого распределения земли среди крестьян при низкой ренте, установившейся во времена недостатка рабочих рук в XIV и XV веках, к постепенному отмиранию крестьянских держаний и к их укрупнению в большие (капиталистические) фермы с высокой арендной платой. Это значило дальнейшее сокращение натурального сельского хозяйства и расширение производства для рынка. Это могло быть или не быть переходом от лучшего уровня жизни к худшему; несомненно, однако, что это был процесс превращения страны из бедной в более богатую. И такая перемена в этом направлении была необходима для того, чтобы кормить увеличивающееся население Англии, приумножать национальное богатство и сделать возможным повышение общего уровня жизни, который был создан новыми условиями за счет исчезновения старого жизненного уклада.

После отмены крепостной зависимости крестьян Англия XVI столетия шла впереди Германии и Франции; в царствование Генриха VII от этой зависимости осталось мало следов, и фактически никаких следов уже не было при Елизавете. Но аграрные перемены этой эпохи повлекли за собой другой медленно и отнюдь не в интересах крестьянства развивающийся процесс: в течение XVII и XVIII столетий постепенно крестьянин как таковой исчезает, превращаясь или в арендатора, или в йомена, или в безземельного рабочего, работающего на крупной арендованной ферме, или в городского рабочего, совсем оторванного от земли. Волнения в деревне эпохи Тюдоров были протестом против ранней стадии этого длительного процесса. Обстоятельства, при которых начался этот процесс, требуют дальнейшего исследования, и о них скажем ниже.

В давно прошедшие времена, в XIII веке, в Англии царил «земельный голод»: было слишком много людей и недостаточно обрабатываемой земли – конъюнктура, весьма выгодная для лендлордов. Но, как уже указывалось, на протяжении двух последующих столетий, в значительной степени вследствие «черной смерти», появился избыток земли и нехватка рабочих рук для ее обработки – к выгоде для крестьянина, который при таких благоприятных для него условиях освободился от крепостной зависимости, а теперь, в XVI веке, снова ощущался острый земельный голод. Медленное повышение процента деторождаемости по сравнению с процентом смертности наконец восполнило опустошение, произведенное «черной смертью», хотя местные вспышки эпидемии все еще время от времени брали свою дань в Лондоне и в других городах. Лишь богачи получали медицинскую помощь, сколько-нибудь стоящую, но даже и у них смертность детей была так высока, что привела бы в ужас современных родителей, хотя тогда она считалась вполне естественной. Тем не менее, несмотря на «пляску смерти» – излюбленный сюжет художника того времени, – население Англии все же медленно росло, достигнув, вероятно, 4 миллионов. Таким образом, при Тюдорах снова ощущался избыток рабочих рук по сравнению с имеющейся землей. Так как у Англии еще не было колоний и промышленное развитие было незначительным, то промышленность не могла поглотить избыток людей; отсюда «закоренелые нищие», отсюда уничтожение лесов и захват пустующих земель и использование их под сельскохозяйственные культуры – процесс, почти приостановившийся в XV веке; это также создавало для лендлорда благоприятную экономическую возможность поступать с землей (на которую был столь большой спрос) так, как он пожелает, и взимать более высокую ренту, поскольку это допускал характер аренды его земли. В то время как спрос на землю позволял лорду изменять размер ренты и сельскохозяйственную технику, рост цен вынуждал его к этому, иначе он разорился бы. Между 1500 и 1560 годами цены, которые лендлорд должен был уплачивать за предметы, покупавшиеся лично для себя и для своих домочадцев, поднялись больше чем в два раза: цены на продукты питания возросли почти в три раза. Лендлорды вынуждены были, если они не хотели разориться, повышать ренту, когда кончались сроки аренды, и эксплуатировать землю наиболее выгодно – в некоторых случаях даже отводить ее под пастбище, а не под пашню¹³.

Но эти обстоятельства, оправдывающие землевладельцев, вряд ли принимались во внимание озлобленным народом, находящимся во власти религиозных чувств. Католики и протестанты, и те и другие, все еще применяли к экономическим явлениям средне¬вековые мерила оценки этического порядка. Например, закон и общественное мнение все еще пытались запретить, как ростовщичество, получение каких-либо процентов за ссуду денег, не¬смотря на то, что это давно было принято среди деловых людей. Законодательство настолько отставало от жизни, что даже еще в 1552 году парламентский закон запрещал всякое взимание процентов «как порок, наиболее гнусный и ненавистный». Наконец в 1571 году этот закон был отменен, и доходы заимодавцев, не превышавшие десяти процентов, перестали считаться противозаконными.

Поэтому не удивительно, что проповедники, авторы памфлетов и поэты осуждали огораживания как противоречащие нравственности, а повышение ренты – как вымогательство. В некоторых случаях это, несомненно, так и было, но в общем лендлорды действовали под давлением финансовой необходимости. Правда, во многих случаях «экономическая необходимость» сделалась оправданием для тирана, угнетающего народ, и ею пользовались слишком необоснованно в последующих веках, когда «неумолимая наука» – политическая экономия – внушила людям мысль о железном законе необходимости. Но многие сочинения Тюдоровской эпохи, написанные по этим вопросам, были повинны в обратном, ибо они недостаточно учитывали экономические причины. Осуждалась только злая воля отдельных лиц, вместо того чтобы искать основные причины и способы их исправления.

Однако были и исключения. В одном замечательном диалоге, написанном в самый разгар социальных волнений при Эдуарде VI и озаглавленном «Трактат об общем благе», автор сумел вскрыть действительную причину, оставаясь справедливым ко всем сторонам; он понял неизбежное воздействие, какое рост цен должен был оказать на ренту, а также главную причину этого роста цен: «порчу» металлических денег Генрихом VIII. Восхваляя огораживания, обычно осуждавшиеся так резко, Томас Туссер (Thomass Tusser) в начале царствования Елизаветы писал не только как лирик, но и как экономист:

Где сплошь огорожено поле,
Богаче рождается рожь.
Там мяса, баранины вволю
И лучшее масло найдешь.
Найдешь на участках полей
И красивых прилежных людей.

Но гораздо чаще раздавались огульные обвинения против всякого огораживания. Эти осуждения было бы лучше приберечь для случаев действительной несправедливости, когда лорды маноров «огораживали от бедных их же собственные общинные земли». Точно так же необоснованны были нападки на сельское дворянство, как на «обжор и жадных плутов», потому что они «повышают выплачиваемую нами ренту». Однако вследствие роста цен сами крестьяне и арендаторы продавали свои продукты в два-три раза дороже, чем прежде, и лендлордам также приходилось платить относительно больше за все, что они покупали. ¹⁴ Как же в таком случае можно было не повышать ренту? Но в представлении общества, все еще остававшегося в основном средневековым по своему кругозору, правильной основой социальной экономики являлась не конкуренция, а с незапамятных времен установленный обычай, причем этот обычай считался правильным даже тогда, когда падающая ценность денег и быстро растущие цены делали его с каждым днем все более и более нестерпимым и несправедливым.

 Отправлено: 01.04.10 23:59. Заголовок: Главной причиной соц..

Главной причиной социальной болезни было случайное и неравномерное действие, оказываемое на разные слои общества ростом цен. Одна, более счастливая, часть крестьянства, имевшая долгосрочные аренды или держания копигольдеров, которые по закону нельзя было расторгнуть, пользовалась всеми выгодами от этого быстрого роста цен на их продукты, потому что их ренту нельзя было повышать. Так как лорды не могли поэтому повысить рен-ту повсюду равномерно и умеренно, то они вознаграждали себя, взимая не-померно высокую ренту и тяжелые штрафы за возобновление аренды с дру-гой, менее счастливой, части крестьянства и с фермеров, арендные контракты которых возобновлялись ежегодно или прекращались в случае смерти держа-теля или через определенный срок. В результате одна группа крестьян копи-ла деньги, не платя ни гроша дополнительной ренты, в то время как на дру-гую группу – социально не отличимую от первой, исключая лишь сроки их аренды или юридические формы их держаний, – нажимали все больше, что-бы получить компенсацию за то льготное положение, в котором находились другие. Между тем иомен-фригольдер, который не платил лендлорду манора никакой ренты или лишь чисто символическую, продавал свое зерно и скот в три раза дороже той цены, по которой мог бы продать его дед. Таким обра-зом, в то время как некоторые люди чрезмерно наживались и процветали, другие, включая многих лендлордов и сквайров, оказались в поистине бедст-венном положении во время царствования Эдуарда VI и Марии в значитель-ной степени в результате бессовестных махинаций их отца с чеканкой монет. По этой же причине безземельный рабочий также страдал вследствие отста-вания заработной платы от цен¹⁵.

Но безземельные рабочие тогда составляли значительно меньшую часть ра-бочего класса, чем в настоящее время. Так как до известной степени труд безземельного рабочего оплачивался натурой, то ущерб, наносимый рабоче-му падением ценности денег, часто был не очень велик. С другой стороны, ремесленник, организатор мануфактурного производства и купец выигрыва-ли от роста цен столько же, сколько и крестьянин, рента которого не могла быть повышена. В общем рост цен, разоривший одних и обогативший дру-гих, явился стимулом для развития торговли, производства и коммерческих предприятий как в городах, так и в деревне. Он был одним из факторов, обу-словивших развитие новой Англии – Англии смелого предпринимательства и конкуренции, – сменившей старую Англию неизменных обычаев и незыбле-мых прав.

Еще до исхода XVI столетия было на время достигнуто равновесие. В последние годы царствования Эдуарда VI было начато проведение настоя-щей финансовой реформы, которое продолжала Мария и завершила Елизаве-та. Уже на второй год своего царствования (1560 – 1561) великая королева смогла восстановить поноценность металлических денег. На время цены бы-ли стабилизированы. Постепенно, по мере того, как сроки все большего чис-ла аренд истекали, устанавливались справедливые размеры ренты, и во вре-мена Шекспира, за исключением годов плохого урожая, в деревне воцарялся мир, общий высокий уровень благосостояния и общее довольство.

К тому времени, когда установилось это «новое» равновесие, произош-ли важные перемены, вызванные плохими урожаями. Число арендаторов в современном смысле слова – людей, распоряжающихся значительным коли-чеством пахотной земли, которую они держали на условиях аренды на опре-деленный срок,— возросло по сравнению с прежним, и теперь гораздо реже встречался типичный средневековый держатель. Но все еще много было мел-ких крестьянских хозяйств, и большую часть лучшей пахотной земли в цен-тральных районах Англии все еще составляли полосы открытых полей и крупные или мелкие наделы держателей.

 Отправлено: 01.04.10 23:59. Заголовок: Непрестанными усилия..

Непрестанными усилиями всех последовательно сменявшихся тюдоровских правлений – путем законодательства, решений королевских комиссий, юридических актов Звездной палаты и Палаты прошений – кое-что было сделано для контроля над огораживаниями и для защиты «старолюдного» крестьянина от злоупотреблений его лендлорда. Но это не могло остановить медленно развивающийся процесс неизбежных перемен.

В результате этих изменений класс, называвшийся иоменами, сделался многочисленнее, богаче и имел большее значение, чем в какую-нибудь другую предшествующую эпоху. Термин «иомен» охватывал по меньшей мере три различных слоя сельского населения, которые все теперь процветали: фригольдера, обрабатывающего свою собственную землю, фермера капиталистического характера, который мог быть держателем по воле лорда, и кре-стьянина, вполне довольного тем, что он пользовался обеспеченным держанием с фиксированной рентой. Все эти три типа йоменов могли обрабатывать или обнесенную изгородью землю, или разбросанные полосы в открытых по-лях. Многие из них частично пли полностью создавали свои богатства путем продажи шерсти своих овец. Похвала иомену, как лучшему типу англичанина, объединяющему общество, никогда не раболепствующему перед высши-ми и не презирающему своего бедняка соседа, добродушному, гостеприимному, отважному – постоянная тема тюдоровской и стюартовской литературы; и эта тема соответствует определенному социальному явлению.

Иомены считались реальной силой в деле защиты страны. В старые времена они победили при Азенкуре, и совсем недавно – при Флоддоне и по-прежнему оставались надежной защитой страны. «Если бы в Англии не было класса иоменов, то во время войны мы были бы в тяжелом положении. Дело в том, что в них – главная защита Англии». (_{George Starkey, England in the Reign of Henry the Eighth; London, 1787, Early English Texts Society р. 79}.) Англичане хвалились, что в других странах не было такого среднего класса, а только угнетенное крестьянство да знать и армия, которые грабили крестьян.

Уже тогда англичане относились к профессиональным солдатам с большим недоверием, в значительной степени связанным с воспоминаниями о том, сколько приходилось терпеть мирному населению от вооруженных свит лордов. Короли из династии Тюдоров всему этому положили конец и отказались держать постоянную армию: отсюда и их популярность. Англичане дорожили и гордились своей свободой, еще не определившейся как право управлять своим королем через парламент или печатать против церковных и государственных властей то, что им нравится; они просто пользовались свободой жить так, как они хотели, – спокойно, без феодального или королевского гнета. В «Трактате об общем благе» земледелец и купец рассуждают, нужна ли в Англии регулярная армия для подавления мятежей:

«3 е м л е д е л е ц. Избави бог иметь среди нас таких тиранов; дело в том, что, как говорят, они будут забирать во французской стране у бедняка куриц, цыплят, свиней и другие продукты и за это ничего не будут платить; кроме того, на худой конец еще и обесчестят его жену или дочь за это.

К у п е ц. Святая Мария, я думаю, это было бы скорее поводом возбуждать волнения, чем их подавлять, потому что желудки англичан никогда бы этого не перенесли».

Английские иомены не потерпели бы такого рода дел!
Новый век все больше и больше выдвигал на первое место наряду с иоменом также и сквайра. Сквайр выжил в тяжелый период скудного семейного бюджета во время денежного кризиса, и при Елизавете он выдвинулся как руководящий класс в поместной Англии. Богатство и влияние сельских джентльменов возросли отчасти благодаря возможности дешево приобрести монастырские земли, отчасти благодаря недавним экономическим переменам в сельском хозяйстве их поместий, которые оказались возможными в результате острого недостатка земли и необходимыми вследствие роста цен. Многие из них наряду с сельским хозяйством интересовались также суконным производством и заграничной торговлей.

Помимо абсолютного увеличения богатства сквайров, возросло также их относительное значение в обществе благодаря исчезновению феодальной знати – аббатов и настоятелей, занимавших прежде более высокое положение, чем они. Джентри, которые теперь управляли графствами как представители короны, в качестве мировых судей, могли уже больше не опасаться вмешательства в их обязанности «слишком больших персон» и их вооружен-ных свит. Старая знать, беспокоившая и терроризировавшая Англию Плантагенетов, потеряла свои земли и свое могущество при конфискациях во время войн Роз; первые короли династии Тюдоров своей политикой продолжали подавлять их, как это было с арестом знатного Бакингема. Последние представители знати старого типа сохраняли свою феодальную силу в пограничных шотландских графствах, где о них говорили: «Нет другого короля, кроме Перси», – и они также были уничтожены Елизаветой после восстания север-ных графов в 1570 году. В других частях Англии такая полусуверенная знать давно уже исчезла.

Вместо них Тюдоры возвышали фамилии Расселов, Кавендишей, Сей-муров, Бэконов, Дедли, Сесилей и Гербертов – не потому, что они принадлежали к феодальной знати, а потому, что они были полезными слугами короны. Благодаря своим общественным связям они были близки к возвышающемуся классу сельского дворянства, из которого они вышли и к которому все еще, по существу, принадлежали, даже если сами возвышались настолько, что становились пэрами английского королевства.

Приниженное положение старой знати объяснялось не только политическими, но и экономическими причинами. Она даже больше, чем джентри, пострадала от падения ценности денег, потому что уделяла лично слишком мало внимания управлению своими далеко раскинувшимися владениями; она была менее активна, чем мелкие землевладельцы; не могла выгонять держателей, прекращать аренду, налагать штрафы и повышать ренту. В Тюдоров-ский период, взятый в целом, сельское дворянство возвышалось, в то время как роль знати уменьшалась.

Отличительной чертой английского сельского дворянства, поражавшей иностранных путешественников еще в царствование Ген-риха VII, был обычай отсылать из господского дома младших сыновей искать счастья в другом месте, обычно в городах в качестве учеников у преуспевающих купцов и ремесленников; иностранцы объясняли этот обычай отсутствием у англичан чувства семейственности. Но, пожалуй, это объяснялось также и мудрым чутьем, учитывающим, «что было лучше для мальчика», и прозорливым расчетом, что было лучше для семейного благополучия. Обычай оставлять всю землю и большую часть денег старшему сыну привел к росту крупных поместий, которые в результате постепенного накопления богатств на протяжении многих лет сделались в ганноверское время столь характерной чертой английской сельской экономики.

Младшему сыну джентльмена во времена Тюдоров не разрешалось слоняться без дела по господскому дому, попусту растрачивать семейные доходы, как это делали дети обедневшей знати на континенте, слишком гордые, чтобы работать. Он жил вдали, зарабатывая деньги торговлей или юриспруденцией. Часто к концу жизни младший сын был более богатым и более влиятельным человеком, чем его старший брат, оставшийся в старом доме. Такие люди покупали земли, потому что были воспитаны в сельской местно-сти, куда они любили возвращаться. Здесь они основывали свои собственные дворянские фамилии в графствах.

Иностранцев поражала любовь англичан к деревенской жизни, «Каждый джентльмен,— замечали они, – стремится в деревню, Немногие живут в больших и маленьких городах и немногие ими интересуются хотя бы сколь-ко-нибудь». (_{George Starkey, England in the Reign of Henry Eighth, London, 1871 – 1878 (Early English Texts Society), р. 93.})
Хотя Лондон, возможно, был уже самым большим городом в Европе, но Англия в основных чертах (по уровню своей жизни и по своим взглядам) все еще была деревенским обществом, тогда как во Франции и в Италии римляне глубоко внедрили городскую цивилизацию, которая притягивала к себе все жизнеспособное из окружающей провинции. Английский сквайр не разделял настроений «знатных итальянских джентльменов», изображенных Робертом Браунингом изнывающими в своем загородном доме.

Если б я был богатым, и злато лилось бы рекой,
Я дом, несомненно, имел бы на площади городской.

Подлинной обителью сквайра, безразлично, был ли он богат или беден, был его господский дом – он это сознавал и радовался этому.

---

<sub>12 О политике и отношении часовен и школ при Эдуарде VI см. работу Полларда (A.F. Pollard, The History of England (1547 – 1603), London? 1911, pp. 15 – 20 (Political History of England, vol. VI).

13 Рост цен при Тюдорах прошел три стадии: 1) 1510 – 1540 годы. Вследствие развития добычи серебра в Германии и растрачивания Генрихом VIII казны, накопленной Генрихом VII, цены на продукты питания подня-лись на 30 процентов. Другие цены поднялись меньше; 2) 1541 – 1561 годы. Вследствие «порчи денег» Генрихом VIII (а несколько позднее под влиянием ввоза серебра из американских рудников) все цены стремительно поднялись больше чем на 100 процентов; 3) 1561 – 1582 годы. Благодаря улучшению финансовой политики при Марии и перечеканке при Елизавете цены были стабилизированы и поднимались медленнее. Затем при первых Стюартах по-ступление дешевого серебра из американских рудников вызвало новое по-вышение цен, достигшее своего максимума в 1643 – 1652 годах; после этого цены снова упали.

14 Этот момент, хотя он и отмечен в «Трактате об общем благе», обходится молчанием в большей части литературы того времени. Но поэт Гаскойнь в начале царствования Елизаветы говорит о крестьянах в своем «Петре Пахаре»:
Зачем же кричать им, что помещик берет
С них ренту, большую чрезмерно,
Ведь сами хозяйских ягнят продают,
Цену набивая безмерно.

15 Между 1501 и 1560 годами цены на предметы питания поднялись со 100 до 290, в то время как заработная плата в строительной промышленности повысилась только со 100 до 169. Данных о заработной плате занятых в сельском хозяйстве нет.</sub>

 Отправлено: 08.04.10 18:29. Заголовок: Благодаря обычаю сел..

Благодаря обычаю сельских дворян устраивать своих младших сыновей в торговых предприятиях наша страна избежала резкого деления на строго замкнутую касту знати и на непривилегированную буржуазию, деления, которое привело французский «старый порядок» в 1789 году к катастрофе. В противоположность французам английское дворянство, за исключением немногих избранных, заседавших в палате лордов, не считало себя знатью. Владельцы господского дома, гостеприимно принимавшие своих соседей и друзей из самых различных классов, не стыдились признавать, что один из их сыновей занят торговлей, другой – в Судебном подворье, а третий, быть может,— в семейном церковном приходе. Люди, «владевшие землей» и «обладавшие капиталом», могли спорить как политические противники, но в действительности они были связаны кровным родством и общностью интересов. Выходцы из помещичьего класса непрерывно вливались в городскую жизнь; в то же самое время деньги и люди из города непрерывно двигались в обратном направлении – в деревню, чтобы улучшать ее положение.

При Тюдорах, Стюартах и при первых Ганноверах удачливые юристы составляли значительную часть «новых людей», которые проникли в круг деревенской знати в графствах в результате покупки земли и постройки господских домов. Число английских графских фамилий, основателями которых были юристы, превышает даже число тех, которые имели предками сукноделов. Процесс начался в средние века: благосостояние норфолкских Пастонов было заложено одним из судей Генриха VI; еще шире была открыта дорога перед законоведами при Генрихе VIII и при его детях – во времена волнений, тяжб и хищничества; в эти времена законоведы с авантюристическим складом характера имели исключительные возможности служить правительству и получать весьма высокое вознаграждение, в особенности когда, как в процессе Бэконов и Сесилей, закон сочетался с угодничеством и политикой. Много прекрасных домов Тюдоровской эпохи – маленьких и больших– которые до сих пор еще украшают английский ландшафт, были оплачены деньгами, полученными за ведение судебных дел.

Сквайр, юрист, купец и иомен имели много общего между собой. Все они были людьми нового времени, которых не прель¬щали феодальные идеалы, теперь уже исчезавшие. Они стремились переходить в протестантство как из-за выгоды, так и по убеждению. Они создали своеобразную религию домашнего очага, по существу, религию «среднего класса» и совсем не средневековую.

Стремлением протестантского учения было превозносить брачное состояние, освящать религией деловую жизнь; это было реакцией на средневековое учение, что истинная «религиозная жизнь» заключается в целомудрии и удалении от мира в монастырь. Разрешение вступать в брак, полученное духовенством при Эдуарде VI и при Елизавете, было одним из симптомов этой перемены взглядов. Протестантским идеалом являлась религия семейного очага с домашним чтением библии в дополнение к церковным службам и таинствам. Эти идеи и обычаи были распространены не только среди пуритан-диссидентов; при последних Тюдорах и в эпоху Стюартов они были приняты и в англиканских семьях, которые любили и боролись за «Книгу общих молитв». Домашняя религия и библия сделались социальным обычаем – общим для всех английских протестантов. Может быть, чаще всего такую картину можно было видеть в семьях сквайров, иоменов и купцов, но она была также типична и для хижин бедняков.

Английская религия нового типа идеализировала труд, посвящая богу свои дела в торгов-ле и сельском хозяйстве. Как изящно и благородно писал Джордж Герберт:

Благословенны кров и труд того,
Кто горницу с молитвою метет.

Это была подходящая религия для страны лавочников и фермеров.

Царствование Эдуарда VI и его старшей сестры было временем зарождения этих обычаев и идей, которые в следующем поколении сделались такими общепринятыми; оно было временем, когда Кранмер создавал «Книгу общих молитв», которая могла бы занять место рядом с библией, и когда королева Мария снабжала английский протестантизм житиями мучеников. Антиклерикальная революция Генриха VIII с ее отнюдь не достойной подражания дракой из-за церковного имущества была лишена моральной основы, но мученики, записанные в книге Фокса^*, придали такую основу национальной религии, которая начала создаваться в этом хаосе. Когда Елизавета вступила на престол, библия и «Книга общих молитв» составляли интеллектуальную и духовную основу нового социального порядка.

Учреждения каждой страны всегда отражаются в ее военной системе. Во время Столетней войны в Англии были две военные системы: защита внутри страны от народных мятежей и набегов шотландцев была делом главным образом местной милиции, набиравшейся на основе ополчения. Более трудная война с Францией, которая требовала лучше обученных воинов, велась военными дружинами, следовавшими за ведшими войну знатью и сельским дворянством, которые вербовали и оплачивали их; король договаривался с их нанимателями о поставке ему такого-то числа обученных воинов за такую-то сумму. Эта двойная система продолжалась при Генрихе VII и Генрихе VIII с тем различием, что подрыв военной мощи и земельных богатств старой знати конфискациями во время войн двух Роз лишил значения систему договоров. Действительно, система договоров с частными лицами о поставке армии для войны за границей была несовместима с внутренней политикой Тюдоров – с упразднением частных военных дружин и военных формирований, создаваемых крупными вассалами. Но так как король не имел своей регулярной армии, то в случае надобности войска спешно набирались для службы за границей. Они были недисциплинированны, мятежны и часто бесполезны, как это то и дело доказывала история тюдоровских войн на континенте. Исчезли прежние стойкие, преданные военные отряды, шедшие за крупными лордами в Креси и Азенкуре. А между тем у короля еще не было армии.

Английские лучники были по-прежнему настолько хорошими воинами, что огнестрельное оружие еще не вытеснило их. Флодден был выигран лучниками. Все еще были общеприняты лук и алебарда для пехоты и копье для кавалерии. Артиллерия, на которую король имел монополию в своем королевстве, становилась необходимым оружием не только для осады, но также и для сражений с мятежниками или с шотландцами, как это имело место при Лус Коут-Филде и Пинки-Клю. В таких условиях для обеспечения безопасности короля в Англии, пока его политика не стала слишком непопулярной, было достаточно демократически вербуемой милиции. Но у короля не было достаточных военных сил, чтобы одерживать победы в Европе.

В стране еще не было регулярной армии, но королевский военно-морской флот уже становился грозной силой. Нельзя было больше полагаться только на торговые суда, призы-вавшиеся для охраны узких морских проходов во время войны. Отцом английского флота называли Генриха VIII, хотя Генрих VII, быть может, мог бы оспаривать это прозвище. Флот был подчинен самостоятельному административному управлению и организован как регулярная военная сила, оплачиваемая королем. На это меро¬приятие Генрих VIII израсходовал много королевских и монастырских богатств. Он не только строил королевские корабли, но соорудил военно-морские базы в Вулидже и Детфорде, где устье Темзы затрудняло неожиданное вторжение; он усовершенствовал морскую базу Портсмут и укрепил много гаваней, таких, как Фалмут Роде.

Создание специального военного флота только для военных целей было самым важным делом, потому что военная тактика после двухтысячелетнего существования вступала в новую эру. Установка пушек на борту корабля изменила характер морской войны; вместо абордажа – простого сцепления корабля с кораблем (способ, применявшийся со времен древних египтян и греков до позднего средневековья) – важнейшим элементом атаки стало маневрирование плавучих батарей, которое впервые показало свое преимущество в сражении с Армадой. Благодаря преуспеванию в этой новой игре Англия смогла достигнуть морского могущества и сделаться империей, и военно-морская политика Генриха VIII явилась первым шагом на пути к этому.

Несмотря на целый ряд экономических затруднений, уровень жизни в начале и в середине тюдоровского периода начал медленно повышаться. Когда при Елизавете благодаря заметному повышению уровня жизни широко распространилось мнение о процветании Англии, приходский священник Гаррисон^** в 1572 году отметил это улучшение домашнего уклада, начавшееся еще при жизни его отца во многих местах на юге страны, «не только среди знати и дворянства, но также и среди низшего слоя».

«Да, наши отцы и даже мы сами [пишет он] частенько лежали на соломенных циновках, покрытые только простыней, под одеялами из дерюги или мешковины (я употребляю их собственные выражения) и с хорошим круглым чурбаном вместо подушки под головой. Если случалось, что какой-либо из наших отцов или хозяин дома имел матрац или тюфяк, набитый шерстью, и к тому же мешок с мякиной, чтобы положить на него голову, то он уже считал себя благоустроенным, как городской [или деревенский] лорд, который сам-то, быть может, редко лежал на постели из пуха или из чистого пера. Считалось, что подушки нужны только для женщин, да и то лишь во время родов. Что касается слуг, то было уже хорошо, если они были покрыты простыней, потому что они редко даже спали на простыне, которая защитила бы их от колючих соломинок, торчавших из их подстилок и царапавших их загрубелую кожу».

Солома на полу и солома в постелях; в ней разводились блохи, и иногда именно они были распространителями чумы.

Гаррисон отмечает также, что камины сделались обычными даже в хижинах, тогда как «в деревне, где я нахожусь», старые люди вспоминали, что в «их молодые годы» и при двух королях Генрихах в нагорных городках [деревнях] «имелось не больше двух или трех каминов, а может быть, и того меньше, не считая церковных и господских домов их лордов; обычно каждый разводил свой огонь в жаровне в комнате, где он обедал и разделывал тушу. Возросшее потребление угля вместо дров для домашнего очага делало более неприятным отсутствие дымоходов; при все увеличивающемся применении кирпичей постройка дымоходов облегчалась, даже если стены дома были из какого-нибудь другого строительного материала.

Обычные дома и хижины по-прежнему были деревянные или «полудеревянные», с глиной и щебнем между деревянными стойками и поперечными балками. Лучшие дома были каменные, особенно в районах, богатых камнем. Но постепенно в употребление входил кирпич, прежде всего в районах, где не было камня и где было недостаточно строевого леса вследствие обезлесения, главным образом в восточных графствах.

Гаррисон отмечает также происшедшую на его памяти замену «деревянных блюд оловянными и деревянных ложек – серебряными или оловянными». Век вилок еще не наступил; где нож и ложка не годились, даже королева Елизавета ловко подцепляла цыплячью косточку своими длинными пальцами. До ее царствования «едва ли можно было найти четыре оловянных изделия в доме земледельца». Фарфор вообще еще не был известен.

Так примитивны были в раннем тюдоровском периоде условия жизни. Такими или хуже они были на протяжении всех предыдущих веков. Но при Тюдорах дело шло к заметному улучшению, отмеченному приходским священником времен Елизаветы. Изображая наше прошлое, особенно более отдаленные времена, никогда не следует забывать, что тогда не было комфорта и роскоши, которые сейчас мы принимаем как должное. И если все же они сделались общим достоянием, то лишь путем медленного процесса постепенных изменений; кое-какие из них, например развитие фермерства, вызывают у нас сомнения, потому что в некоторых аспектах они были несправедливостью по отношению к беднякам. В царствование Генриха VIII завершилось длительное господство готической архитектуры, после того как она расцвела окончательно в великолепии витиеватых украшений зала в Христ-черч, построенного Уолси в Оксфорде, и в веерообразном своде капеллы Кингс-колледжа в Кембридже, законченной при Генрихе VIII. Затем наступил новый век. Итальянские зодчие украсили новый квадратный портик Хэмптон Корт терракотовыми бюстами римских императоров – бюстами, которые по своему исполнению и по замыслу были всецело в стиле Ренессанса.

Период Тюдоров отнюдь не был веком, благоприятным для возведения церквей. Свинец и камень аббатских церквей забирались для возведения «дворянских жилищ», которые сооружались на их местах, или для ферм иоменов нового века. Теперь в господских домах повсюду строили просторные комнаты или увеличивали старые, делали хорошо освещенные галереи, широкие окна с переплетами и ниши вместо узких бойниц; все это должно было говорить о мире и комфорте тюдоровской эпохи. Большой господский дом обычно имел теперь форму закрытого двора с входом через башенные ворота гигантских размеров; часто дома возводились из кирпича. В следующем поколении, при Елизавете, когда люди совершенно забыли о необходимости превращать свой дом в крепость, вошло в обычай устраивать открытый двор, окружен¬ный только тремя стенами, или, иначе говоря, была принята Е-образная форма.

При каждом господском доме, хоть сколько-нибудь претендующем на зажиточность, имелся парк – заповедник для оленей, засаженный группами прекрасных деревьев различного возраста и обнесенный высокой деревянной изгородью. Иногда было два заповедника – для оленей разной масти. Заповедники уменьшали пахотную землю домена, а иногда – как не без оснований полагают – и общинные земли деревни. По утрам, когда назначалась охота, гомон гончих гнал круг за кругом красивого зверя по заповеднику, и джентльмены и леди манора со своими гостями спокойно следовали за ними верхом на лошадях, леди Джен Грей оставалась дома и читала Платона. Но за оградой парка на просторе имелось множество оленей, на которых можно было охотиться более благородно, «на свободе», по всей округе. Большие стада красного оленя бродили по Пеннинам, по горам Чевиот и по северным вересковым зарослям. На юге более светлые олени бегали свободно по дубравам, лесам и болотистым местам, часто выходя на поля и нанося ущерб посевам. Одним из назначений изгородей было обеспечить защиту против этих ночных посещений, когда деревня спала.

Обычно охота на лисицу не считалась охотой; земледельцы большей частью могли свободно убивать рыжего вора любым подходящим способом¹⁶. Джентльмены охотились на оленей, а простой народ, пешим или верхом, охотился на зайцев, за «бедным косым, там далеко на холме. По долинам всадники и борзые преследовали быстроногих дроф. Браконьерская охота на оленей была большим развлечением в жизни; оксфордские ученые открыто охотились в соседнем Рэдли-парке до тех пор, пока собственник, доведенный до отчаяния, не был вынужден снять изгородь. Что касается охоты за дичью, то сокол и лук и арбалет все еще не имели соперников, потому что «охотничье ружье» еще не употреблялось для охоты на дичь. Ловля всякого рода дичи и животных – силками, капканами и ветками, намазанными клеем, – все еще была принята не только для потребления, но и ради спорта (см. У. Шекспир, Виндзорские проказницы, IV).

 Отправлено: 08.04.10 18:34. Заголовок: Англичане уже славил..

Англичане уже славились в Европе своей любовью к лошадям и собакам, которых они разводили и держали в большом количестве и самых разнообразных пород. Но держать лошадь только для охоты все еще считалось обременительным делом. Изящной беговой лошади и гунтера восточных кровей в Англии еще не было; по-прежнему разводили джентльменскую верховую лошадь, на которой рыцарь в военных доспехах мог ехать полной рысью, но она не могла мчать охотника во весь опор. Постепенно рабочая лошадь начала разделять с волом его труд на пашне.

Это все еще был век турниров рыцарей, скачущих перед восторгающимися леди и критикующей толпой:

По гравию, со спущенным забралом,
На взмыленном коне, с мечом, в кругу друзей

— как это описывает Серрей, придворный поэт Генриха VIII. Он воспевает также другую забаву при дворе:

Веселый бал, и долгий разговор,
И взгляды зависти, свирепей, чем у льва,
Когда мы о правах своих вдруг заводили спор.
Для тенниса площадки, где порой,
Покинув бал, один из нас бродил
II взор ловил здесь дамы молодой,
Тот взор, что на балу всех за собой манил.

Характер этого веселого двора создавался молодым, атлетически сложенным Генрихом VIII, одним из лучших стрелков в своем королевстве, который еще не превратился в ожиревшего, озлобленного тирана, – он был еще «зеркалом» моды и образцом тона. Поручив управление государством Уолси, которому он все еще доверял, Генрих растрачивал на забавы, пышные зрелища и маскарады государственную казну, скопленную его бережливым отцом. По словам поэта Тачстоуна, не быть принятым при дворе считалось быть отверженным. При дворе английские джентльмены обучались не только любовным интригам и политике, но и музыке и поэзии; они обретали интерес к науке и искусству; семена этой культуры они приносили с собой обратно в свои деревенские дома, чтобы посеять их там. Культура, искусство и ученость итальянских дворов эпохи Ренессанса имели большое влияние на придворных и на английскую знать со времени войн двух Роз и до начала царствования Елизаветы. Средневековая грань между ученым и невежественным воякой бароном исчезала. Создавался идеальный тип законченного «джентльмена». Сочетание «зоркости придворного, речи ученого и силы военного» – идеал Елизаветы, впоследствии воплощенный в сэре Филиппе Сиднее и двумя поколениями ранее осуществленный Томасом Уайеттом (1503 – 1542), добрым честным слугой при бессердечном и вероломном дворе. Он был почти счастлив в уединении в своем поместье:

Здесь соколиною охотой развлекаюсь
И дни ненастные за книгой провожу,
Сквозь снег я с самострелом пробираюсь,
И по лугам свободный я брожу.
Никто не ведает, куда я путь держу,
Здесь в Кенте я – один во всей вселенной,
Читаю и пишу близ музы вдохновенной.

В Англии уже были «образованные сельские джентльмены», полупридворные, часто напоминавшие Уайетта (см. книгу Е.К. Tilliard «Sir Thomas Wyatt»).

При дворе Гольбейн и его школа спешно писали портреты Генриха и его крупнейшей знати. Эта мода была перенесена в деревенские дома. Здесь фамильные портреты заняли место рядом с гобеленами, украшавшими стены. Некоторые из них были прекрасными произведениями придворных художников, но большая часть была творчеством доморощенных талантов. С раскрашенных полотен на потомство чопорно взирали белолицые рыцари и леди. Это было началом моды, приведшей к Гейнсборо и Рейнольдсу.

Музыка королевской капеллы, быть может, была лучшей во всей Европе. При английском дворе, начиная с самого короля, вошло в моду подбирать музыкальные мотивы и сочинять к ним стихи. Эпоха Тюдоров была славным веком английской музыки и лирической поэзии – двух сестер, рожденных одновременно; исследование истоков их приведет ко двору молодого Генриха VIII. Но уже по всей стране люди распевали песенки, подбирали мотивы и писали стихи. Эта манера была создана свободным радостным духом Ренессанса; но в Англии это была деревенская жизнерадостность, сливавшаяся с пением лесных птиц и приводящая к апофеозу звуков шекспировской Англии.

При наступлении эпохи Тюдоров Восток все еще находился в ленном владении Венеции. Ценные товары из Индии, как и в прежние времена, привозились в Левант сухим путем на горбах верблюдов. Отсюда венецианские корабли вывозили специи в Англию, возвращаясь обратно, нагруженные шерстью, они снабжали сырьем ткацкие станки на всем адриатическом побережье. Поэтому венецианский купец был хорошо знакомой фигурой на наших островах. В 1497 году один из них сообщил на родину об открытии Ньюфаундленда, сделанном его соотечественником Джоном Каботом через 5 лет после величайшего открытия Колумба.

«Наш соотечественник, венецианец, который отправился на корабле от Бристоля в поисках новых островов, вернулся обратно и рассказывает, что в 700 лье отсюда (от Бристоля) он открыл землю «Великого хана». Он проплыл вдоль берега 300 лье и причалил к нему; он не видал ни одного человеческого существа, но нашел несколько сваленных деревьев; из этого он предположил, что там были обитатели. Сейчас он в Бристоле со своей женой. Ему оказывают огромные почести; он одевается в шелка, и англичане бегают за ним как помешанные... Этот «открыватель» новых земель водрузил на своей вновь открытой земле (new found land) большой крест с флагом Англии и другой, св. Марка, по той причине, что он венецианец; так что наш флаг заплыл очень далеко».

Но для будущего было знаменательно то, что флаг св. Марка заплыл так «далеко» не на венецианском корабле.

В течение двух последующих поколений это открытие, знаменующее конец венецианского могущества и начало могущества Англии, не имело никаких серьезных последствий; конечно, за исключением ловли трески у побережья Ньюфаундленда английскими, французскими и португальскими рыболовами¹⁷. В течение всего периода – в начале и в середине царствования Тюдоров – английская торговля, как и прежде, велась с европейским побережьем от берегов Балтийского моря и до границ Испании и Португалии; преимущественно Англия торговала с Голландией и больше всего с Антверпеном – центром тогдашних европейских коммерческих дел и финансовых операций. Экспорт сукна отечественного производства лондонской торговой компании «предприимчивых купцов» возрастал даже быстрее, чем в XV веке, за счет уменьшения экспорта сырой шерсти Королевской торговой компанией, и объем иностранной торговли Лондона продолжал возрастать. В царствование Генриха VII и Генриха VIII английские корабли стали торговать и в Средиземном море, доходя до Крита. В 1486 году в Пизе было учреждено английское консульство, где бывали и английские купцы, которые использовали в своих интересах вражду Флоренции с тогдашним монополистом Венецией. Но наши товары все еще попадали в Италию главным образом на итальянских судах.

Тем временем португальцы огибали мыс Доброй Надежды и открывали морской путь восточной торговле. Это было роковым ударом для Венеции. Англичане более медленно следовали за португальцами по их пути вдоль западного африканского побережья, явно не считаясь с их претензией монополизировать Африку. Уже в 1528 году Уильям Хокинс – родоначальник большой «династии» моряков – дружески торговал с неграми побережья Гвинеи, выменивая у них слоновую кость. Но его сын Джон – более знаменитый, чем отец, – сделал в царствование Елизаветы предметом торговли уже самих негров и тем самым почти расстроил законную торговлю с туземцами, которые стали смотреть на белого человека, как на своего смертельного врага. В царствование Эдуарда VI и Марии западно-африканская торговля в своем настоящем виде еще только развивалась наряду с путешествиями на Канарские острова; английские товары доставлялись даже в Архангельск и в такие далекие пункты, как Москва; но до начала царствования Елизаветы за Атлантическим океаном, за исключением ловли ньюфаундлендской трески, англичанами ничего не делалось.

Хотя «вывоз сукна» все еще преимущественно шел по старым путям и на старые европейские рынки, он увеличивался за счет непрерывно возрастающего производства суконной мануфактуры в английских городах и в деревнях. После периода застоя в XV столетии суконная торговля снова стала быстро возрастать. Результатом этого было «огораживание под пастбища». Иностранцы поражались невероятно большому числу овец в Англии еще до того, как такие огораживания стали вызывать очень много жалоб.

Переработка сырой шерсти в готовое сукно состояла из целого ряда процессов, из которых не все производились одними и теми же лицами и в одном и том же месте. Капиталист-предприниматель передавал сырье, полуобработанное и готовое сукно из одного» места в другое, нанимая рабочих различных специальностей или скупая его у мастеров на различных стадиях производственных процессов. Уильям Форест в царствование Эдуарда VI в прозаическо-лирическом тоне описывает повсеместность суконного производства, которое требовало участия в нем такого множества различных профессий.

Все села, предместья и города
Участвуют в производстве сукна.
Много сил и средств, много труда
Отдает сукноделию наша страна.
И в каждом месте особый труд:
Здесь пряхи прядут, ткачи там ткут,
Валяльщики ловко валяют сырье,
Красильщик искусно красит сукно.

В других стансах он внушает необходимость новой, теперь популярной, политики, поощряющей развитие суконной промышленности за счет сокращающегося экспорта сырой шерсти:

Вывозится шерсть в чужие края,
И там продается наше сырье.
Оставили б лучше его у себя.
Пусть каждый суконщик имел бы сырье,
Построил бы он производство свое.
К работе он смог бы людей привлекать –
Сучить и валять, кардовать, прясть и ткать.

Большая часть ткацких работ производилась на дому (домашняя система). Станок, кото-рый принадлежал хозяину дома и на котором он работал, стоял на чердаке или на кухне. Но валяльное мастерство возле западных проточных вод, несомненно, уже больше походило на фабричное; некоторые процессы ткачества частично производились, можно сказать, фабричным способом. Суконщик Джон Уинчкоб был настолько богат и жил так роскошно, что после смерти в 1520 году он стал легендарным героем баллады «Джек из Нью-берна», соперничая славой с самим Диком Уайттингтоном. Предание гласит, что сто своих подмастерьев он привел в Флодден-Филд и угощал у себя дома самого короля Генриха. В балладе времен Елизаветы описывается его суконная фабрика:

В большой мастерской в один ряд стояли
Две сотни станков и громко стучали.
У них трудились до поздней ночи
Две сотни ткачей – английских рабочих.
И мальчик при каждом из них состоял,
С весельем в работе ему подсоблял.
А рядом сто женщин трудились дружно,
II их поторапливать было не нужно:
Они кардовали с упорством и рвеньем,
Свой труд оживляя задорным пеньем.

Возможно, что веселость рабочих и, несомненно, численность их на фабрике преувеличены пылом любви поэта к прошлому. (Е. Power, Mediaeval Реор1е, р. 158.) Но верно то, что Джек из Ньюберна был родоначальником новой дворянской семьи в графстве. Его сын поддерживал короля во время восстания, так называемого «Благодатного паломничества»; он купил землю, принадлежавшую аббатству, и был членом парламента.

 Отправлено: 08.04.10 18:37. Заголовок: Объем внутренней тор..

Объем внутренней торговли Англии во много раз превышал объем внешней торговли: Англия все еще импортировала только предметы роскоши для богачей. Население питалось, одевалось, обстраивалось и согревалось отечественной продукцией.

Реки, подобно современным железным дорогам, были важнейшими путями сообщения, особенно удобными для перевозки тяжелых грузов. Даже города внутри страны, такие, как Йорк, Глостер, Норидж, Оксфорд, Кембридж, являлись в большой мере речными портами.

Но для всего местного сообщения и для большей части перевозок массовых грузов тогда, так же как и теперь, пользовались грунтовыми дорогами. Дороги, отвратительные по сравнению с современными, безотносительно были не так уж плохи. В сухую погоду пользовались фургонами, и во всякую погоду – караванами вьючных лошадей.

Где это было возможно, торговые маршруты проходили по меловым и другим твердым породам почвы, из которых состоит большая часть поверхности Англии, в болотистых или глинистых местностях перевозки совершались по гатям; при отсутствии сколько-нибудь деятельной дорожной администрации некоторые из таких гатей устраивались купцами, которые в них нуждались. Леленд упоминает гать между Уэндовером и Эйлсбери: «Иначе дорога в сырую погоду по вязкой глинистой низине была бы труднопроходима». Но даже в отношении перевозок тяжелых грузов на далекие расстояния господствующее положение водных путей по сравнению с гужевыми не было повсеместным явлением. Например, Саутгемптон развился как порт, обслуживающий Лондон. Некоторые виды товаров перегружались регулярно в Саутгемптоне и отправлялись далее в столицу по гужевым дорогам, чтобы избавить суда от необходимости объезжать вокруг Кента.

---

<sub>* Джон Фокс (1516 – 1587).

** William Harrison, The Description of England. – Прим. перев.

16 Однако в некоторых районах в царствование Елизаветы лисицы и барсуки «сохранялись джентльменами для охоты на них в виде развле¬чения», иначе, по словам Гаррисона, они были бы «истреблены». (William Harrison, The Description of England, Book III, Ch. 4.)

17 Расширение рыболовства в открытом море было отличительной чертой эпохи первых Тюдоров и способствовало росту числа моряков и могущества страны, что было вскоре использовано в интересах Англии. Незадолго перед этим сельдь перешла из Балтийского моря в Северное; в результате наша ловля сельдей получила большее значение. «Эти сельди, – писал Кемден, – которые во времена наших дедов водились только вокруг Норвегии, теперь, в наше время, благодаря дару судьбы плавают ежегодно огромными стаями вокруг наших берегов».</sub>

 Отправлено: 08.04.10 18:37. Заголовок: Галина, спасибо за р..

Галина, спасибо за редактуру!

 Отправлено: 10.04.10 23:32. Заголовок: Хелга , не за что. Э..

Хелга , не за что. Это совсем не сложно. Желаю всем приятного чтения.

 Отправлено: 11.04.10 09:47. Заголовок: Хелга http://jpe.ru..

Хелга
спасибо за продолжение и Галина - за редактуру!
Все-таки невероятно интересный период
Знаковый, недаром Хелга пишет:

цитата:

Средневековая грань между ученым и невежественным воякой бароном исчезала. Создавался идеальный тип законченного «джентльмена».

Вот эти переломные моменты в общественной жизни так любопытны.
Хотя тогда они не виделись переломными и перемены были весьма постепенны (это ж не Петр I, бривший бороды боярам )) - но разность взглядов рыцарей с картинки прошлого века и нового придворного... ах, как много на этом можно выстроить

 Отправлено: 11.04.10 14:01. Заголовок: ГЛАВА VI АНГЛИЯ В..

ГЛАВА VI

АНГЛИЯ ВРЕМЕН ШЕКСПИРА
(1564 – 1616)

1. Города. Сельские местности. Классы и образ жизни.
Уэльс. Северные графства, Дома елизаветинского времени.
Гостиницы. Социальные отношения. Милиция. Закон. Мировые
судьи. Закон о бедных. Королева Елизавета (1558 – 1603). Армада (1588)


После экономических и религиозных волнений среднего периода эпохи Тюдоров наступил золотой век Англии. Золотые века не бывают сплошь из золота, и они никогда не долговечны. Но Шекспиру посчастливилось жить в самое лучшее время и в такой стране, где, не зная почти никаких помех и всесторонне поощряемые, могли развиваться высшие способности человека. Лес, поля и город – все они были тогда подлинным совершенством и все были необходимы для создания совершенного поэта. Его соотечественники, еще не закабаленные машинами, были вольными творцами и созидателями. Их умы, освобож-денные от средневековых оков, еще не были опутаны пуританским или каким-либо другим современным фанатизмом. Англичане эпохи Елизаветы были влюблены в самое жизнь, а не в какой-то теоретический призрак жизни. Широкие слои общества, освобожденные теперь от гнета нищеты, чувствовали подъем душевных сил и выражали его в остроумных изречениях, музыке и пении. Английский язык достиг полнейшей красоты и силы. Мир и порядок наконец воцарились во всей стране, даже во время морской войны с Испанией. Проводившаяся до тех пор политика страха и угнетения, которая в скором времени снова должна была стать политикой страха и угнетения, но в других формах, на несколько десятилетий стала более простой и сводилась к служению женщине, которая была для своих подданных символом их единства, процветания и свободы.

Ренессанс, задолго перед этим переживший снова весну на своей родине в Италии – где теперь жестокие морозы погубили его, – достиг наконец, хотя и с опозданием, своего торжествующего лета на этом северном острове. Во времена Эразма Ренессанс в Англии ограничивался кругом ученых и королевского двора. Во времена Шекспира он, в некоторых отношениях, дошел до народа. Библия и классическая культура древнего мира больше уже не оставались достоянием немногих ученых. Благодаря классическим школам классицизм проникал из кабинета ученого в театр и на улицу, из ученых фолиантов в на-родные баллады, которые знакомили самые простонародные аудитории с «Тиранией судьи Аппия», «Злоключениями царя Мидаса» и другими великими сказаниями греков и римлян. Древнееврейский и греко-римский образы жизни, воскрешенные из могил далекого прошлого волшебством науки, стали понятны англичанам, которые воспринимали их не как мертвый археологический материал, а как новые области воображения и духовной силы, которые свободно смогут найти свое преломление в современной жизни. В то время как Шекспир превращал «Жизнеописания» Плутарха в своего Юлия Цезаря и своего Антония, другие использовали библию как основу для создания новых форм жизни и мышления религиозной Англии.

И в эти плодотворные годы царствования Елизаветы «узкие моря» ^*, в бурях которых английские моряки закалялись в течение столетий, расширились в беспредельные океаны мира; здесь на вновь открытых берегах отважная и предприимчивая молодежь искала в торговле и сражениях романтических приключений и добивалась богатств. Молодая жизнерадостная Англия, излечившаяся наконец от навязчивой идеи Плантагенетов завоевать Францию, осознала себя как островное государство, судьбой связанное с океаном, с радостью почувствовавшее после бури, которую несла ей Армада, свою безопас-ность и свободу, которую могли дать ей охраняемые моря; тогда еще бремя далеких земель Империи не лежало на ее плечах.

Разумеется, была и оборотная сторона всего этого, как бывает во всякой картине человеческого благополучия и поведения. Жестокие нравы прошлых столетий не могли быть изжиты легко и быстро. Заокеанская деятельность англичан Елизаветинской эпохи не считалась с правами негров, которых они увозили в рабство, или с правами ирландцев, которых они грабили и убивали; даже некоторые из благороднейших англичан, такие, как Джон Хокинс на Золотом Береге и Эдмонд Спенсер в Ирландии, не отдавали себе отчета в том, посеву каких семян зла они способствовали. Да и в самой Англии женщине, преследуемой соседями, считавшими ее ведьмой; иезуитскому миссионеру, четвертуемому живым на эшафоте; унитарианцу, сжигаемому на костре, и пуританину-диссиденту, которого вешали пли «заковывали в железные оковы в страшных и отвратительных тюрьмах», – всем им мало радости принесла с собой эта великая эпоха. Но в елизаветинской Англии такие жертвы были не так многочисленны, как в других местах Европы. Мы избежали пучин бедствий, в которые были ввергнуты другие народы: испанской инквизиции, массовых мученичеств и убийств, которые обратили Нидерланды и Францию в место кровавой бойни, совершаемой во имя религии. Наблюдая все это через Ла-Манш, англичане радовались, что они живут на острове и что мудрая Елизавета – их королева.

Как некогда исследователь старины Леленд объехал Англию Генриха VIII и записал свои наблюдения, так величайший из всех наших исследователей Уильям Кемден объездил счастливое королевство Елизаветы и увековечил его в своей книге «Британия» (William Camden, Britannia). Незадолго до него священник Уильям Гаррисон и после него путешественник Файнс Морисон оставили нам картины английской жизни своего времени, которые можно с удовольствием сопоставить с еще более живыми и блестящими образами Шекспира.

По всей вероятности, численность населения Англии и Уэльса к концу царствования королевы превышала четыре миллиона, то есть равнялась одной десятой части ее современного населения. Более четырех пятых населения жило в сельской местности, но значительная часть его была занята в промышленности, поставляя деревне почти все необходимые ей промышленные товары или работая на более широкий рынок в качестве ткачей, горнорабочих, рабочих каменоломен. Большая часть населения обрабатывала землю или разводила овец.

Даже многие из городского населения, составлявшего меньшую часть населения страны, уделяли земледелию хотя бы часть своего времени. Провинциальный город средней величины имел до 5000 жителей. Города не были перенаселены, и в них было много красивых парков, фруктовых садов и хозяйственных построек, перемежающихся с рядами мастерских и лавок. Некоторые небольшие города и порты находились в состоянии упадка. Отступление моря, занесение илом русла рек (вследствие чего Честер-на-Ди постепенно терял свое значение порта), увеличение размеров кораблей, требующих более обширных гаваней, продолжающееся перемещение суконной и других мануфактур в деревни и хижины – все это было причинами упадка некоторых старых центров промышленности и торговли.

В целом население в городах все же возрастало. Йорк – столица Севера; Норидж – крупный центр торговли сукном, ставший убежищем квалифицированных мастеров, бежавших из Нидерландов от герцога Альбы; Бристоль с его меркантильной системой и внутренней торговлей, совершенно независимый от Лондона– эти три города были городами особой категории, с 20 тысячами жителей в каждом. Новые океанские условия морской торговли благоприятствовали развитию и других портовых городов на Западе, вроде Бидефорда.

Но из всех их Лондон, все более и более сосредоточивавший в себе внутреннюю и внешнюю торговлю страны, росший за счет многих малых городов, был уже по своей величине чудом не только в Англии, но и в Европе. Когда умерла Мария Тюдор, в Лондоне было приблизительно 100 тысяч жителей, а когда умерла Елизавета, число жителей в нем достигало уже 200 тысяч. Еще более быстрым был рост населения в городских «вольных округах» (liberties), за старыми стенами города; в центре Сити имелись небольшие открытые площади и дома с садами, дворами и конюшнями. Несмотря на периодические посещения чумы («черной смерти») и появление нового лихорадочного эпидемического заболевания – «потогонной болезни», Лондон Тюдоров был сравнительно здоровым и число смертей в нем было меньше числа рождений. Он еще не был таким перенаселенным, каким сделался в начале XVIII столетия, когда его разросшееся население стало ютиться в трущобах, все более оторванное от деревни и более нездоровое, хотя чума к этому времени уже исчезла, уступив место оспе и тифу.

Лондон во времена королевы Елизаветы по своим размерам, богатству и мощи был самым крупным центром королевства. Его влияние в социальном, культурном и политическом отношениях было велико и обеспечило успех протестантской революции в XVI столетии и парламентской революции – в XVII столетии. Территория лондонского Сити была теперь твердыней чисто гражданского и торгового общества, которому в его границах не угрожало никакое соперничающее влияние. Крупные мужские и женские монастыри средневекового Лондона исчезли, миряне взяли верх и перестраивали свою религию в городских церквах и в собственных домах по протестантскому или какому-либо другому образцу, в соответствии со своими желаниями. Ни монархия, ни аристократия не имели никакого оплота в пределах Сити. Королевская власть расположилась вне Сити, в Уайт-холле и Вестминстере, с одной стороны, и в Тауэре – с другой. Высшая знать также оста¬вила свои средневековые кварталы в Сити и перебралась в дома на Стрэнде или в Вестминстере, по соседству с двором и парламентом. Власть и привилегии мэра и горожан с их грозной милицией создали государство в государстве – чисто буржуазное общество внутри обширной Англии, которая все еще оставалась монархической и аристократической. Пример Лондона действовал на всю страну.

Проблема снабжения Лондона продовольствием во времена Тюдоров играла решающую роль в аграрной политике графств страны; влияние этой проблемы ощущалось – в разной степени – даже далеко за ее пределами. Продукты питания требовались в столицу в большом количестве для населения и лучшего качества для столов богачей. Кент с его огороженными полями, уже называвшийся «садом Англии», был специально лондонским фруктовым садом; он был «богат яблоками без счета, а также вишнями». Ячмень Восточной Англии, идущий через города, изготовляющие пиво, вроде Ройстона, удовлетворял ежедневную потребность лондонцев в питье; между тем Кент и Эссекс учились возделывать хмель для придания вкуса и запаха своему пиву. Наконец, пшеница и рожь, из которых в Лондоне пекли хлеб, выращивались во всех юго-восточных графствах.

 Отправлено: 11.04.10 14:09. Заголовок: Таким образом, больш..

Таким образом, большой рынок столицы способствовал изменению аграрных методов обработки, вынуждая области, более пригодные для какой-нибудь особой культуры злаков, специализироваться именно на ней. Как отметил топограф Норден, «близ Лондона иной тип земледельца, или, вернее, иомена, который трудится на пустырях джентльменов... и который, имея много корма для скота», продает жирный скот в Смитфилде, «где он сам запасается тощим скотом. Имеются также и такие, которые живут перевозкой продуктов для других и с этой целью держат повозки и фургоны и отвозят в Лондон молоко, муку и другие предметы, извлекая из этого хороший доход». В областях, так благоприятно рас-положенных, стимул для огораживания земли был силен.

Кроме Лондона, были и другие рынки для сбыта земледельческой продукции. Немногие города (если вообще такие были) могли выращивать на «городских полях» все пищевые культуры, которые им требовались, и обойтись без закупок извне. И даже в деревне, если в одной сельской области был плохой урожай, можно было закупить через посредников излишек урожая в других областях, если только по всей Англии не было неурожая, когда (может быть, один раз в десятилетие) в большом количестве импортировались продукты из-за границы. В нормальные годы некоторая часть английского зерна экспортировалась. Хантингдоншир, Кембриджшир и другие области долины реки Уз отправляли большое количество пшеницы через Кингс-Лини и залив Уош в Шотландию, Норвегию и нидер-ландские города. В Бристоль и в запад¬ные города шли в большом количестве продукты питания из жит¬ницы центральной Англии, с открытых полей юго-восточного Уорикшира, из «Фелдона», лежащего между рекой Эйвон и хребтом Эджхилл. Но другая половина Уорикшира, лежащая на северо-запад от Эйвона, как отмечают Леленд и Кемден, была густо лесистая, с редко рассеянными пастушескими селениями; это был Арденский лес. Таким образом, извивающийся Эйвон, перекрытый знаменитым Стратфордским мостом с «четырнадцатью арочными каменными пролетами», отделял пустынный лес от населенных пахотных областей. Уроженец этого города, лежащего на берегу реки, мог еще в юношеские годы наблюдать во время прогулок прекрасную дикую природу па одном берегу реки и наиболее характерные типы людей – на другом ее берегу.

До XVIII столетия с его высоко капитализированным фермерским хозяйством было не-возможно вырастить столько пшеницы, чтобы прокормить все население страны. Овес, пшеница, рожь, ячмень – все произрастало в большей или меньшей мере в зависимости от почвы и климата. Овес преобладал на Севере; пшеницу и рожь сеяли во многих частях Англии, за исключением Юго-Запада, где ржи было мало. Повсюду изобиловал ячмень, и большая часть его шла на изготовление пива. На Западе, богатом яблоневыми садами, пили сидр, а из груш Вустершира приготовляли грушевку, которую Кемден осуждал как «поддельное вино, холодное и в то же время вызывающее брожение в желудке». Во всех частях Англии деревня выращивала различные злаки для собственного потребления, и ее хлеб часто был смесью различных видов зерна. Файис Морисон, хорошо знакомый с глав-ными стра¬нами Европы, писал вскоре после смерти Елизаветы:

«Английские земледельцы едят черный ячменный и ржаной хлеб и предпочитают его белому хлебу, как остающийся дольше в желудке и не так скоро переваривающийся при их работе; но горожане и дворяне едят больше чистый белый хлеб; в Англии произрастают в изобилии все виды зерновых¹. Англичане имеют в изобилии молочные продукты, все сорта мяса, птицы и рыбы и всякой хорошей снеди. Англичане едят много оленьего мяса: они убивают самцов – летом и самок – зимой; из их мяса они делают паштет, и этот паштет является лакомством, редко встречающимся в каком-либо другом королевстве. Да в одном графстве Англии я, пожалуй, видел больше оленей, чем во всей Европе. Ни в одном королевстве мира нет такого количества голубятен. Точно так же соленая свинина является особым кушанием англичан, неизвестным другим народам. Английская кухня больше всего славится у других народов разными способами приготовления жареного мяса».

Этот много странствовавший путешественник хвалит затем нашу баранину и говядину как лучшие в Европе и нашу ветчину как лучшую, за исключением вестфальской:

«Английские жители [продолжает он] едят кур почти так же часто, как мясо, а гу-сей они едят в два сезона: когда они откармливаются на ниве после уборки урожая и когда они подрастают к празднику Троицы. И хотя считается, что зайцы вызывают меланхолию, все же их едят, так же как оленину, в жареном и вареном виде. У них также очень много кроликов, мясо которых жирное, нежное и более приятное, чем то, которое я ел в других странах. Германские кролики [заявляет наш путешественник] более похожи на жареных кошек, чем на английских кроликов». Мясо и хлеб были главной пищей. Овощей ели мало, и только с мясом; из капусты делали похлебку. Картофель только что появился на некоторых огородах, но его еще не выращивали, подобно злакам, на полях. Пуддинг и компоты из фруктов еще не занимали столь значительного места в питании англичан, как в более поздние столетия, хотя сахар уже получали в умеренных количествах из средиземноморских стран. Обед – главная трапеза – обычно был в 11 или 12 часов, а ужин – примерно через 5 часов после обеда.

Поскольку английская деревня как в западных областях старого огораживания, так и в районах «сплошных» открытых полей все еще сама производила свои продукты питания, то основой английской жизни было натуральное сельское хозяйство. Но, как мы уже видели, сама обеспечивающая себя деревня производила шерсть и предметы питания также и для некоторых специальных внутренних и заграничных рынков. «Промышленные культуры» начинали также широко входить в употребление: лен рос в некоторых частях Линкольншира; поля вайды и марены и обширные поля шафрана в Эссексе (откуда произошло название «Шафран Вальден») снабжали красильщиков сукна, прежде зависевших от заграничного импорта.

Такая специализация для удовлетворения рынка требовала огораживания и индивидуальных методов земледельческой обработки. Новые распашки лесных, болотистых местностей и пустырей теперь всегда обносились изгородью и обрабатывались индивидуально. Площадь открытых полей и общинных пастбищ не увеличивалась, в то время как общая площадь обрабатываемых земель возрастала. Хотя площадь запустелых открытых полей уменьшилась лишь незначительно, но относительно она составляла в королевстве гораздо меньшую часть сельскохозяйственных земель по сравнению с ее прежним удельным весом.

Именно области низин с глинистой почвой производили излишек зерна для внутреннего и заграничного рынков. Овцы, руно кото¬рых скупалось у торговцев шерстью и служило сырьем для суконной промышленности, паслись на тощих гористых пастбищах, чередующихся на нашем острове с глинистыми долинами. Меловые холмы и нагорные равнины – Чилтерн, Дорсетские высоты, остров Уайт, Котсуолд, горные хребты Линкольна и Норфолка и обширные вересковые заросли Севера всегда обеспечивали страну лучшей шерстью. Иностранные и отечественные путешественники по тюдоровской Англии поражались стадам, пасшимся на таких холмах; каждое стадо было столь крупным и их было так много, как ни в одной другой стране Европы. В менее плодородных частях Англии овцы часто были очень истощенными и чуть ли не умирали с голоду, но шерсть их считалась самой ценной во всем мире благодаря определенным качествам, зависящим каким-то образом от той почвы, на которой овцы паслись.

Возросший спрос на овец и на крупный рогатый скот во времена Тюдоров являлся, как мы видели, причиной некоторых в высшей степени непопулярных огораживаний пахотных глинистых земель для использования их в качестве пастбищ. Овцы в долинах были жир-нее, но их шерсть была менее добротной, чем у тощих овец на гористых землях. Тем не менее новые низменные пастбища имели свою ценность: хотя шерсть пасущихся на них овец была менее тонкой, спрос на грубую шерсть также возрастал, а возросшее количество баранины и говядины полностью потреблялось этим счастливым и гостеприимным поколением, плотоядность которого удивляла иностранцев, привыкших более к мучной пище. В царствование Елизаветы центральные области по-прежнему дополняли растительную пищу мясной посредством разведения овец и рогатого скота. Регби «изобиловал бойнями», Лестершир и Нортгемптоншир славились своими ярмарками рогатого скота. Благодаря огромному количеству рогатого скота в стране кожевенная промышленность была полностью обеспечена сырьем: южные англичане носили обувь на коже и презирали деревянные башмаки, которые носили иностранцы, хотя на Севере, где население было более бережливым, многие носили деревянные башмаки, а шотландские парни и девушки ходили босыми.

Разведение лошадей не отставало от все возрастающего спроса на них. Все чаще стали запрягать лошадь вместо вола в повозку и в плуг², и рост общего благосостояния страны повышал спрос на верховых лошадей, как мы в хорошие годы предъявляем больший спрос на автомашины. Во многих частях Йоркшира и на торфяных болотах беспокойной шотландской границы разведение лошадей и рогатого скота было важнее, чем овцеводство, которое стало преобладающим здесь лишь позднее, в более спокойные времена. Не овец, а рогатый скот угоняли пограничные разбойники во время своих полуночных набегов.

Хотя овцы и рогатый скот разводились теперь в Англии в большом количестве, но по нашим современным нормам они были малы и тощи, пока их порода не улучшилась в XVIII столетии. Дело в том, что тогда еще не были найдены правильные способы их кормления в зимнее время.

Некормленный и тощий скот
От Рождества до мая мрет

– писал Томас Туссер, поэт, воспевавший сельское хозяйство елизаветинского времени. Система открытых полей, все еще пре¬обладавшая в одной половине страны, не обеспечивала сельское хозяйство ни помещениями для скота, ни подножным кормом.

Один район Англии – обширная болотистая область, тянувшаяся от Линкольна до Кембриджа и от Кингс-Линна до Питерборо, – все еще представлял собой обособленный мир. Уже в последние годы царствования Елизаветы были проекты, обсуждавшиеся в парламенте, об осушении болотистой местности Фен (Fenland), подобно тому как голландцы осушили свою Голландию и превратили свои покрытые водой и тростником пустыри в богатые пашни и пастбища. Но большой проект осуществился позднее, когда появились капиталы для таких предприятий, что произошло во времена Стюартов – в южной половине болот, и во времена Ганноверов – на Севере. Между тем обитатели этой местности продолжали селиться возле болотистых берегов и на бесчисленных островах, покрытых тиной и илом, ведя жизнь амфибий и приспособляя свои традиционные занятия к сменяющимся сезонам года.

«Верхняя, северная часть Кембриджшира [пишет Кемден] вся состоит из речных островков, которые в продолжение всего лета имеют восхитительный зеленый вид, а зимой почти все затапливаются водой, и все пространство вокруг, насколько хватает глаз, некоторым образом напоминает собой море. Жители этого края, а также всей остальной части болотистой местности, которая тянется на 68 миль от границы (от Суффолка до Вейнфлита в Линкольншире), представляют собой особый тип людей (весьма гармонировавший с природой этого края), с грубыми, некультурными нравами, враждебных ко всем другим, которых они называют «горными людьми»; обычно они ходят на особых ходулях и все занимаются скотоводством, рыболовством и охотой. Вся эта местность в зимнее время, а иногда и большую часть всего года лежит под водой рек Уз, Грент (Кем), Нэп, Уэленд, Глин, Уитем, так что становится недоступной из-за отсутствия удобных проходов. Там, где жители поддерживают в порядке свои каналы, страна изобилует богатыми пастбищами и сеном (называемым у них lid), которое они скашивают в достаточном коли¬честве для собственных нужд, а пожнивные остатки травы сжигают в ноябре, чтобы получить еще более густую траву. В это время года можно увидать изумительную картину, когда вся болотистая страна охвачена ярким пламенем. Кроме того, эти места дают большое коли-чество торфа и осоки для топлива и большое количество тростника, используемого в качестве кровельного материала. Бузина, а также другие водяные кустарники, в особенности ива, растут или в диком состоянии, или посажены по берегам рек для укрепления берегов в целях защиты от разлива; эти кусты часто обрезают, по они опять разрастаются с многочисленными побегами. Из них здесь делают корзины». [«Britannia or a Chorographical Description of Great Britain and Ireland, together with the Adjacent Islands» written in latin by Wil. Cfmden and transl. into English with additions fnd imporovements by ed. Gibson, London, 1695, 1772; имеются и другие издания.]

Охота на дичь для рынка была весьма развитым промыслом жителей заболоченной области. Дикие утки и гуси попадались сразу сотнями, их загоняли или приманивали в длинные сети – западни (desoys). Рента во многих случаях выплачивалась определенным количеством угрей, которые насчитывались тысячами.

---

<sub>* «Узкие моря» – Ла-Манш и Ирландское море. – Прим. перев.

1 Гаррисон еще около 1577 года писал то же самое: «Во всей нашей стране хлеб делается из зерен того злака, который произрастает на данной почве, хотя дворянин обычно запасает достаточно пшеницы для своего собственного стола, в то время как его домочадцы и бедные соседи в некоторых графствах вынуждены довольствоваться рожью и ячменем, а во время неурожая многие довольствуются хлебом из бобов, гороха и овса с некоторой долей желудей».

2 Этот процесс был весьма постепенным: он длился от начала периода Тюдоров до ганноверских времен; люди, живущие и сейчас, видели пашущих волов даже в Англии времен королевы Виктории.</sub>