Отправлено: 03.04.10 18:42. Заголовок: Тревельян Д.М. Социальная история Англии - 2

Главы из книги Джорджа Маколея Тревельяна, английского историка, посвященные эпохе Тюдоров.




Взято отсюда click here

 Отправлено: 12.10.10 22:27. Заголовок: К счастью, большинст..

К счастью, большинство простых людей, которые пасли овец в стране Шекспира или бродили возле ручейков Айзека Уолтона с удочкой в руке, не было встревожено беньяновскими и кромвельскими видениями небес и ада. Однако и праведник и грешник, и счастливый рыбак и истязающий себя фанатик – все они находились под благотворным влиянием природы и духа того времени. Их язык был выразительным чисто английским языком, из которого переводчики библии почерпнули свой стиль, ныне забытый навсегда. Что касается песен простого народа, то они хорошо описаны Айзеком Уолтоном в следующем диалоге:

«Рыболов. Пожалуйста, окажите нам любезность, которая ничего не будет стоить ни Вам, ни Вашей дочери, а все же мы будем считать себя несколько в долгу перед Вами. Спойте лишь песню, которую пела Ваша дочь, когда я проходил по лугу восемь или девять дней тому назад.

Молочница. Скажите, пожалуйста, что это была за песня? Было ли это «Ну, пастушок, прибери свои стада», или «Как в полдень Дульцинея отдыхала», или «Филида насмехается надо мной», или «Погоня за сбежавшими», или «Джонни Армстронг», или «Город Троя»?

Рыболов. Нет, ни одна из них. Это была та песня, в которой Ваша дочь запевала, а Вы отвечали ей.

Молочница. Ну, Модлин, спой этому господину повеселее первую часть, а я спою вторую, когда ты кончишь».

Песня эта поется так: «Давай живи со мной и будь моим возлюбленным». Когда песня была спета, рыболов говорит:

«Поверьте мне, хозяин, это отменная песня и прелестно спета целомудренной Модлин. Я теперь понимаю, что не без причины наша добрая королева Елизавета хотела быть молочницей в мае».

Таковы были простые деревенские люди во времена пуританской республики; большинство из них не слишком волновали ее строгие и суровые устремления.

Вот письмо одной очаровательной девушки, Дороти Осборн^*, написанное в июне 1653 года, в котором она сообщает своему возлюбленному, что видела и слышала как-то утром возле «открытого поля» деревни:

«Вы спрашиваете меня, как я провожу здесь время... В дневную жару я занимаюсь чтением или работой, а около шести или семи часов я выхожу погулять на общинный выгон, который примыкает к нашему дому, где множество молодых девушек стерегут овец и коров и сидят в тени, распевая баллады. Я беседую с ними и нахожу, что им ничего больше не надо, кроме сознания, что они счастливейшие люди на свете. Зачастую посреди нашего разговора кто-нибудь озирается и замечает, что коровы забрели в хлеба. Тогда все они бегут, словно у них выросли крылья на пятках».

Конечно, не круглый год могли девушки «сидеть в тени, распевая баллады», и королева Елизавета хотела быть молочницей только в мае. Было много тягот, бедности и холода в этих прелестных деревнях и на фермах; но простота и красота жизни на лоне природы были тогда реальностью, а не только мечтой поэта. Великое поколение людей, создавших в своей среде «великую английскую трагедию круглоголовых и роялистов», воспитывалось не одной лишь библией и влиянием сельской жизни, хотя такое ограничение было бы почти верно в отношении Бенъяна. Век Мильтона, Марвелла и Геррика был веком поэзии и учености, часто тесно связанных между собой. В эти времена не только писались и перелагались на музыку простые и прекрасные песни, но в домах культурных людей передавали из рук в руки в рукописях наиболее удачно и грамотно написанные поэмы, прежде чем пустить их в печать или предать забвению. Когда музыка Лоуса сочеталась с бессмертным стихом мильтоновского «Комуса» на любительских спектаклях семейства лорда Бриджуотера (в 1634 году), культура в английских домах дошла, может быть, до наивысшей точки, которой она когда-либо достигала. Образование того времени – классическое, так же как и религиозное – распространилось очень широко.

Политические и религиозные споры велись в чрезмерно «ученых» на современный взгляд книгах и памфлетах. Однако, несмотря на то, что спорящие старались показать свою глубокую эрудицию, их произведения находили страстных читателей, для которых они и предназначались. Даже знаменитый памфлет в защиту тираноубийства под заглавием «Умерщвление – не убийство» ^**, написанный республиканцем и переизданный роялистами с самым явным намерением побудить кого-либо умертвить Кромвеля, составлен из ученых цитат, почерпнутых как из классических, так и из библейских источников. Даже при пуританском режиме рядовые читатели считались с учением древних греков и римлян о тираноубийстве в такой же мере, как и с воззрениями на это древнееврейских судей и пророков.

Было действительно очень много ученых среди высших и средних классов города и деревни. Каждому читателю приходилось быть до некоторой степени ученым, так как, кроме поэзии и драматического искусства, почти не было никакой литературы, которая была бы несерьезной. Беллетристики почти не существовало, за исключением баллад для простонародья и таких тяжеловесных «томов» французских романов героического жанра, как «Grand Cyrus» («История персидского царя Кира»); они кажутся нам такими же скучными, как проповеди, но в те дни они нравились образованным молодым дамам, вроде Дороти Осборн.

Профессор Нотстейн нашел недавно дневники йоркширского иомена, по имени Адам Эр, который одно время служил в парламентской армии, а в 1647 году вернулся домой на свою ферму в Дэйлзе. Без сомнения, он читал и думал больше, чем большинство людей из его сословия. Однако диапазон и характер его чтения проливают свет на интеллектуальный склад людей того времени и показывают, почему иомены были вполне способны сами выбрать себе политическую и религиозную партию, часто иную, чем партия их соседей-джентри.

«Адам пригласил плотника, чтобы оборудовать свой кабинет книжными полками, и друзья Адама, такие же иомены, как и он сам, всегда брали книги с этих полок. Редко возвращался Адам из поездки в какой-нибудь крупный город без того, чтобы не привезти домой книгу. Иногда ему присылали целую кипу книг, и он внимательно их прочитывал. «Сегодня я отдыхал дома и провел большую часть дня за чтением» – такова типичная запись в дневнике. Он начал составлять план книги под названием «Положение в Европе». Он прочитал «Доклад Базельского церковного собора», в котором, «как и во всех людских действиях, мало что найдешь, кроме коррупции». Эта пометка дает нам некоторое представление о взглядах Адама на философию истории.

Он читал сумасбродные пророчества Лилли и «Историю мира» Уолтера Рэли – самый ходкий товар в том столетии. Он углублялся в «Похвалу глупости» Эразма (Роттердамского) и «Дендрологию» (политическую аллегорию событий 1603 – 1640 годов) Джеймса Хоуэлла. Он приобрел книгу Дальтона «Местная юриспруденция», которая представляла собой практическое руководство для мировых судей и других местных должностных лиц.

Большую часть его чтения составляли книги религиозного содержания, написанные в оправдание пресвитерианства, приводящие доводы в пользу индепендентства или конгрегационализма, сборники проповедей того или иного знаменитого проповедника. Количество прочитанных им религиозных книг поразительно. «Сегодня я отдыхал дома весь день, и в голову мне приходили разные мысли по поводу разнообразия человеческих мнений, которое я обнаружил при чтении». Безусловно, рассуждения о разнообразии мнений были уже началом мудрости. Адам не был глубоко религиозным человеком. Он читал эти книги потому, что вся атмосфера того времени была насыщена религией. Она наполняла газеты и памфлеты¹² того времени, подобно тому как сообщения о забастовках и спортивные новости заполняют нашу ежедневную прессу. Религия переплеталась с деревенскими ссорами в Уэст-Райдинге, так же как и с пререканиями партий в Вестминстере. (W. Notestein, English Folk, p. 250 – 251.)

Вот что читал этот кромвелевский иомен. В дворянских же домах в еще большем количестве читались или лежали на полках библиотек наряду с проповедями и памфлетами по-этические произведения и сочинения классиков. Без сомнения, большая часть иоменов, сквайров и купцов читала очень мало, но некоторые из них охотно читали книги. Гражданская война была войной идей, а идеи распространялись или через печать, или в рукописях, а также проповедником и в беседах людей друг с другом.


Гражданские войны Карла и Кромвеля не были, подобно войнам Алой и Белой розы, борьбой за власть между двумя группами аристократических семейств, к которой большинство населения, а особенно горожане, относились с отвращением и безразличием. В 1642 году город и деревня взялись за оружие. Однако это была война не города против деревни, хотя до некоторой степени для Лондона и его окрестностей она стала борьбой против деревенского Севера и Запада. Меньше всего она была войной между богачами и бедняками. Это была война религиозных и государственных идей.

 Отправлено: 12.10.10 22:32. Заголовок: И следующий отрывок...

И следующий отрывок. Всегда, кажется, читая исторические "умные" книги мечтала о том, чтобы автор сообщил - а люди-то жили своей обычной жизнью и не задумывались об общественно-политических реформах и строе в котором существовали.

 Отправлено: 29.10.10 10:58. Заголовок: Люди выбирали себе п..

Люди выбирали себе партию, руководствуясь в значительной степени бескорыстными мотивами и без всякого принуждения. Они делали свой выбор, считаясь со своими собственными религиозными и политическими убеждениями, и большинство из них находилось в таком экономическом и социальном положении, что могло сделать этот выбор свободно. В сельских местностях феодальная зависимость была большею частью делом прошлого, а огромные укрупненные поместья – в основном еще делом будущего. Это был золотой век мелкого сквайра и иомена, которые гордились своей независимостью, тогда как фермеры-арендаторы в крупных поместьях даже сто и двести лет спустя с гордостью следовали за своими лендлордами к избирательному участку, чтобы голосовать за вигов или тори. Но в 1642 году многие иомены обнажили свой меч против сквайров.

В городах это был тоже век независимости и индивидуализма; жизнь корпораций пришла в упадок; «муниципальная лояльность» человека по отношению к своему городу была уже менее важна, чем его национальная лояльность по отношению к выбранной им самим партии или секте. В обществе, состоявшем преимущественно из мелких хозяев и подмастерьев, люди твердо держались своих личных убеждений; таким образом, жители городов проявляли широкий и разумный интерес в спорах, занимавших всю страну.

Однако в начале войны большинство могло легче овладеть властью и подавить меньшинство в городе, чем в крупном сельском округе. Таким образом, «круглоголовые» оказались в состоянии сразу же подавить роялистов в Лондоне, в приморских портах и в промышленных городах. Но во многих английских графствах местная гражданская война то замирала, то разгоралась и тянулась в течение нескольких лет подряд, причем велась независимо от кампаний главных армий, хотя и они также иногда вовлекались в эту местную борьбу.

Там, где эти местные войны велись под командованием сельских джентльменов, которые знали друг друга как соседи, а часто и как друзья, хотя и расходившиеся теперь по политическим убеждениям, там было мало ожесточения и проявлялось много личной учтивости, особенно в первые два года. Но некоторые мест¬ные войны носили более ожесточенный характер – особенно там, где два резко противоположных общественных уклада вступали в схватку друг с другом. Например, в Ланкашире многие из сквайров были римско-католического вероисповедания, представляя собой старинный полуфеодальный мир времени «Благодатного паломничествам. Глубокая пропасть непонимания и ненависти образовалась между ними и их соседями-пуританами в городах, которые недавно выдвинулись благодаря новым отраслям промышленности – шерстяной, хлопчатобумажной и льняной.

Однако в огромном большинстве английских графств роялисты были англиканского вероисповедания – убежденные протестанты. Многие из них были противниками Лода. Таков был старый Эдмунд Верни, знаменосец короля, который умер за своего повелителя при Эджхилле, но не хотел склоняться перед Лодом, сказав перед смертью: «Я не питаю никакого уважения к епископам, из-за которых ведется эта распря».
Вообще говоря, роялизм был сильнее всего там, где экономические и социальные перемены предшествующего столетия чувствовались меньше всего. Короля и церковь больше всего любили в сельских районах и торговых городах, наиболее удаленных от столицы и наименее связанных с заграничной торговлей. Парламентские и пуританские симпатии были сильнее всего там, где экономические перемены были наиболее глубокими, как, например, в Лондоне, где большое влияние оказывали крупные елизаветинские торговые компании, в приморских портах (включая корабли и доки самого короля) и в промышленных городах пли в округах, таких, как Тонтон, Бирмингем и округ суконного производства в Дейлз по обоим склонам Пеннин. Сквайры, у которых были самые тесные деловые связи с Лондоном или с торговцами и промышленниками в разных местах, тяготели по своим политическим и религиозным взглядам больше всего к партии «круглоголовых». Лондонский округ, включая Кент, Суррей и Эссекс, был сразу же захвачен войсками парламента, и роялистское меньшинство там никогда уже больше не было в состоянии поднять голову. То же самое случилось в восточных графствах, объединенных в «Восточную ассоциацию» и находившихся в твердых руках полковника Оливера Кромвеля, – в районе, откуда в предшествующем поколении прибывало большинство пуританских эмигрантов в Новую Англию и где теперь вербовались первые «железнобокие» среди иоменов, читающих библию.

Сам Кромвель происходил из добропорядочной семьи, состояв¬шей в родстве с несколькими из самых влиятельных лиц в палате общин. Он был дворянином-землевладельцем, владевшим небольшим поместьем возле Хантингдона, дела в котором он вел сам до тех пор, пока не продал своей земли в 1631 году для того, чтобы взять в аренду богатые заливные луга вблизи Сент-Айвза. Такая продажа своей вотчины показывает, что он смотрел на землю скорее как на средство к существованию, чем как на наследственное владение и предмет общественной или семейной гордости. Он захотел стать трудолюбивым фермером и дельцом на равных правах с простым народом (чьим предводителем он сделался в различных местных спорах), вместо того чтобы остаться простым сквайром. Такая точка зрения характерна для дельцов – сельских хозяев, которые предпочитали быть
пуританами и «круглоголовыми», тогда как старомодные сельские сквайры из западных графств, в большей мере сохранившие феодальные взгляды на жизнь и общество, были типичными роялистами. Даже крупнопоместные магнаты из пуританской партии, вроде графов Бедфордских и Манчестерских, были глубоко заинтересованы в увеличении своих состояний и поместий современными капиталистическими методами. Пуритане, от выших до низших, приучались под влиянием своей религии идеализировать деловитость, предприимчивость и трудолюбие. Роялисты обычно отличались более поверхностным и жизнерадостным характером.

Гражданская война поэтому не была социальной войной, а представляла собой борьбу, в которой партии разделились по политическим и религиозным убеждениям, причем линия расхождения соответствовала, с грубым приближением и с многочисленными индивидуальными отклонениями, известным делениям социального характера. В событиях, которые последовали за этой войной, в период английской республики «круглоголовых» (1649 – 1660), классовое расслоение стало более заметным. Джентри в целом стали все более и более отходить от вождей «круглоголовых» и их дела. Тем временем демократические идеи равенства людей независимо от их положения и состояния оказывали свое влияние на политические события того периода. Но эти «уравнительные» идеи носили скорее политический, чем социальный характер. Теоретики из рядов «армии нового образца» отстаивали избирательные права в парламент для всего взрослого мужского населения, но не социалистическое перераспределение собственности. Только небольшая секта «диггеров» под руководством Уинстэнли провозглашала, что английская земля принадлежит английскому народу и была украдена сквайрами. Их быстро подавили главари армии. Когда «диггеры» предостерегали «правительство цареубийц», что политическая революция будет беспочвенной и не удержится, если не будет основываться на социальной революции, они были правы, как это вскоре и показала реставрация монархии.

 Отправлено: 29.10.10 11:22. Заголовок: Хелга http://jpe.ru..

Хелга Спасибо! Очень интересно!
Хелга пишет:

цитата:

Роялисты обычно отличались более поверхностным и жизнерадостным характером.

Прелесть какая.

 Отправлено: 30.10.10 14:53. Заголовок: Девочки, спасибо вам..

Девочки, спасибо вам за труд!
Скажу честно - политэкономия и история классовой борьбы не моя песня - в них ничего не понимаю. За то в восторге от письма мисс Дороти Осборн!!! Такая идиллия, что и мне захотелось быть молочницей ... в мае

 Отправлено: 31.10.10 10:08. Заголовок: мариета пишет: За т..

мариета пишет:

цитата:

За то в восторге от письма мисс Дороти Осборн!!! Такая идиллия, что и мне захотелось быть молочницей ... в мае

И у меня такие же мысли! Вообще, письма - самое лучшее отражение жизни людей, обычных людей, а узнавать об их жизни и чувствах интересней, чем читать о подвигах героев, настоящих и мнимых.

 Отправлено: 31.10.10 10:14. Заголовок: Даже идеи политическ..

Даже идеи политической демократии поддерживались почти исключительно сторонниками крайнего, радикального течения этой победоносной армии. Среди народных масс не было никакого движения в этом направлении, и если бы провести выборы на основе свободного всеобщего голосования, то они окончились бы реставрацией роялистов.

Хотя и не происходило дробления крупных поместий на более мелкие земельные участки на демократической основе, однако некоторое количество земли на короткое время перешло из рук роялистов во владение «круглоголовых». Это были главным образом церковные и королевские земли, продававшиеся для покрытия расходов революционного правительства, так же как столетие назад продавались монастырские земли. Покупателями были большей частью люди из все усиливавшей свое влияние республиканской партии. Но все эти земли отошли обратно к церкви и королю во время реставрации монархии, так что на них не образовалось никакой «новой аристократии». И действительно, солдаты и купцы, которые владели этими землями около десяти лет, не будучи уверены, что они смогут сохранить ее за собой и в будущем, делали мало попыток обосноваться в качестве поместных джентльменов в своих новых имениях, которые они купили главным образом по коммерческим соображениям.

Иначе говоря, из рук в руки перешло поразительно малое количество земли. У сквайра-роялиста вырвали из рук управление графством, и он должен был платить крупные штрафы за «злонамеренность». Но как ни суровы были эти штрафы, они уплачивались за счет вырубки лесов, займов, экономии и различных соглашений с семьей и друзьями¹³. Дело в том, что сквайры были готовы принести величайшие жертвы, только бы не расставаться со своими землями. Последние детальные исследования о землевладении в нескольких графствах средней Англии в XVII веке показывают, как мало частной земли перешло из рук в руки в первый период республики. Действительно, мелкие поместья более широко продавались уже после Реставрации, и притом по экономическим причинам, которые стали тогда преобладающими. Однако вполне возможно, что парламентские штрафы постоянно ставили в затруднительное положение некоторые мелкие поместья и способствовали их вынужденной продаже в следующем поколении.

Во всяком случае, кажется неправдоподобным, чтобы «виги» в царствование Карла II, как иногда считают, были новым типом землевладельцев, который появился в графстве во времена республики. Прежний дворянский класс (сквайрархия) претерпел много бесчестия и горя, а также побывал во многих унизительных переделках, но не был полностью уничтожен. Роялист Джон Эвелин, совершивший осенью 1654 года поездку по загородным домам своих друзей в средней Англии, начиная с прелестного Ноттингемшира, «полного джентри», до Кембриджа и Одли Энд, упоминал в своем дневнике много «дворянских гнезд» и ничего не говорил о разорении или отсутствии их владельцев или же о каких бы то ни было изменениях во владельческих правах.

Знать была в еще большем загоне, чем сквайры, так как почти никто из палаты лордов не связал своей судьбы с партией «круглоголовых» в период «цареубийства». Под властью «святош» и солдат лорды перестали играть значительную роль в Англии. Всегда рассудительная и веселая Дороти Осборн заметила по поводу безрассудства своего кузена, выбравшего себе жену только по¬тому, что она была дочерью графа: «Это мне кажется чистейшей причудой, не имеющей никакого смысла, принимая во внимание, что это ничего не прибавляет к ее личности и весьма мало ценится в наш век, если бы даже оно и имело какое-либо значение в лучшие времена». Эти «лучшие времена» Реставрации вернули» само собой разумеется, некоторое почтение к графам и большее стремление жениться на их дочерях.

С другой стороны, многие важные результаты победы парламентских армии сохранились при Реставрации, Одним из них было усиление влияния Лондона и торгового сословия в «высокой политике». Другим было торжество английского обычного нрава над его соперниками.

Во времена Тюдоров в целях укрепления королевских прерогатив и удовлетворения реальных нужд того века было резко увеличено число и усилена власть независимых судов, причем каждый из них проводил свою собственную систему законодательства, мало считаясь с процессуальной стороной и основами обычного права. Но парламенты, которые сопротивлялись Якову 1 и Карлу I, инструктированные Эдуардом Коком, величайшим из английских юристов, пытались отстоять доминирующее значение обычного права и в 1641 году оказались в состоянии провести его в жизнь в законодательном порядке. Звездная палата, церковный суд Высокой комиссии и юрисдикция Советов Уэльса и Севера была тогда же уничтожены. Суд адмиралтейства был уже вынужден признать контроль обычного права при разработке важного для Англии торгового права.

Таким образом, английская юридическая система избежала печальной участи быть раздробленной на мелкие куски. Единственным остатком дуализма была независимость Канцлерского суда (возглавляемого лордом-канцлером). Но даже и он перестал быть орудием королевской прерогативы и превратился в дополнительную систему права, выработанного на основе судебных решении, искусно сочетавшуюся с принципами обычного права, которыми руководствовались тогда многие суды.

Победа обычного права повлекла за собой отмену пыток в Англии задолго до отмены ее в других странах и проложила путь к более гуманному обращению с политическими врагами правительства, отданными под суд. Кроме того, победа обычного права над привилегированными судами сохранила средневековое представление о верховенстве закона, который нельзя отмести в сторону в угоду правительству и который может быть изменен только парламентом, а не единолично королем. Этот великий принцип, ставящий закон выше исполнительной власти, часто нарушался в революционный период республики и протектората. Но он снова восторжествовал при реставрации монархии и был подтвержден во время революции 1688 года, которая низвергла Якова II именно в целях установления принципа, ставящего закон выше короля. Это средневековое представление о при-мате закона как чего-то самостоятельного и независимого от воли исполнителя исчезло в континентальных странах. Но в Англии эта идея стала щитом наших свобод и оказала глубокое воздействие на английское общество и образ его мышления. Во времена республики и протектората конституционный закон часто попирался в чрезвычайных условиях революции. Но даже в этот период обычное право и юристы были очень сильны,— к несчастью, достаточно сильны для того, чтобы воспрепятствовать выполнению настойчивого народного требования о реформе законодательства: вопиющей общественной потребности, которую Кромвель тщетно пытался удовлетворить. Слишком уж много было юристов даже для Кромвеля! Даже он не был вполне диктатором. Солдаты, с одной стороны, а юристы—с другой, в одно и то же время и поддерживали и сдерживали его. Когда в годы реставрации армия была расформирована, победителями остались юристы.

---

<sub>10 E.M. Leonard, Early History of English Poor Relief, 1900, стр. 293 – 294; см. также выше, стр. 135 и 192 – 194 данной книги.

11 В 1631 году мэр и главный судья города Кингс-Линн доносили, что они «купили материалы для предоставления трудоспособным беднякам работы, не допуская, чтобы нам говорили, что какой-то бедняк бродяжничает или попрошайничает на улицах».

* Izaak Walton, The Compleat Angler, Part I, London, 1653, ed. enlarged, London. 1668. – Прим. перев.

** Doroty Osborne, Letters to W. Temple, London, 1828, р. 384. – Прим. перев.

*** Е. Sexby, Killing no Murder – памфлет, написанный (под псевдонимом) в 1657 году бывшим активным левеллером, а затем полковником кромвелевской армии Эдуардом Сексби. – Прим. ред.

12 Между 1640 и 1660 годами страна была наводнена печатными памфлетами, но печатных газет было мало. Новости передавались при помощи писем-листовок, которые писались в Лондоне от руки и рассылались провинциальным подписчикам, передававшим их после прочтения своим соседям. Таков был главный способ распространения новостей не только до конца столетия» но и впоследствии.

13 Один из богатейших и лояльнейших приверженцев Карла I, последний из графов Саутгемптонских (владелец имения Блумсбери, которое перешло к Расселам, после того как один из них вступил в брак с его дочерью Рэчел), был оштрафован за участие в гражданской войне на сумму 6466 фунтов стерлингов, что составляло около десятой части всей его земельной собственности. Он уплатил эту сумму и удалился на некоторое время в свои загородные поместья и снова появился во времена Реставрации как весьма состоятельный вельможа. Все это очень далеко от вырывания с корнем класса (rooting out a class) или насильственной передачи собственности из рук в руки путем штрафов. (S. Thomson, The Russels in Bloomsbury, 1669 – 1771, Chapt. II, London, 1940.)</sub>

 Отправлено: 01.12.10 21:08. Заголовок: Можно легко себе пре..

Можно легко себе представить, что в период между 1640 и 1660 годами строилось мало помещичьих домов. Но мирные годы, предшествовавшие гражданской войне, в общем были цветущим периодом для джентри – крупных и мелких, – продолжавших традиции елизаветинского века и застраивавших свою страну все более и более красивыми и удобными жилищами.

Вновь возводимые господские дома заметно отличались по своему типу от старых. Высокий зал со стропилами, представлявший собою, начиная с саксонских и до елизаветинских времен, характерную особенность деревенского дома, вышел из моды. «Столовые» и гостиные строились высотой в один этаж, так как разнообразные назначения старинного «холла» были поделены теперь между целым рядом комнат обычной величины. Двор, находившийся в центре господского дома, где обычно его население проводило так много времени, также уменьшился или совсем исчез из проектов особняков, строившихся при Якове. Двор теперь находился уже не в середине строения, а позади него.

Карнизы и пилястры в классическом стиле украшали снаружи стены дома. Внутри дома лестница и ее площадки были широкими, а перила украшены искусной резьбой. На стенах в большинстве домов панельная обшивка этой эпохи все более и более вытесняла гобелены, драпировки и стенную живопись, хотя все еще в большом количестве вырабатывались и высоко ценились прекрасные гобелены. По примеру любителей искусства Карла I и его могущественного подданного графа Эрандельского стали украшать залы картинами в рамах и мраморными скульптурами. Рубенс, Ван-Дейк и более скромные голландские художники много работали для английских меценатов.

Лепная работа потолков была изысканно декоративна. На полу изделия из камыша уступили место коврам и циновкам. Это означало, в частности, уменьшение количества блох и, следовательно, снижение числа случаев заболеваний чумой. Хорошие ковры вырабатывались теперь в Англии или импортировались из Турции и Персии. Однако в 1645 году у семейства Верни в Клейдоне были «кожаные ковры для столовых и гостиных», «обитая зеленым бархатом мебель» и «табуреты с золочеными гвоздями». В большинстве домов сидели еще на табуретах, так как стулья предназначались для старших и более почтенных. Столы на легких подставках уступили место массивным столам на резных ножках. Немало кроватей и буфетов с великолепной резьбой сохранилось до сих пор во всем своем блеске полированного и потемневшего от времени дуба.

В Англии наступила, и все еще продолжается с тех пор, великая эпоха садов. Бэкон, сказав, что «всемогущий бог сперва насадил сад», добавил, что без него «здание и дворец представляют собою лишь неуклюжее творение рук человеческих». Конец елизаветинского и начало стюартовского периода ознаменовались увеличением размеров собственно цветников в отличие от «садов» с полезными овощами (к которым теперь прибавился вывезенный из Америки картофель). Тогда же появился излюбленный фруктовый сад со своими зелеными аллеями и «плетеная беседка», в которую прокрадывалась Беатриче,

Где жимолость, расцветшая на солнце,
Вход солнцу тенью заперла.

Собственно цветник разбивался в виде прямоугольников и квадратов, разделенных широкими дорожками прямо перед фасадом дома. Букс и лаванда вплетались в живые изгороди и орнаментальные украшения.
В этот период в Англии стали выращивать много новых видов растений, деревьев и цветов, а именно: царский венец, тюльпан, золотой дождь, настурцию, бессмертник, садовую чернушку, лунник, тюльпановое дерево, красный клен и многие другие. Любовь к садоводству и цветам, ставшая теперь отличительной чертой англичан, была отчасти привита им нидерландскими беженцами-гугенотами, поселившимися в Норидже и в Лондоне. Ткачи-гугеноты из Спитлфилдса положили начало первым обществам садоводства в Англии. В царствование Карла I в английских книгах (вроде «Рая»), в которых восторженно описывались цветы, разъяснялись методы цветоводства и популяризировалась эта мода. (Е. Rohde, Story of Garden, 1932.)

Кроме разведения цветов, многие из которых и сейчас можно встретить на наших цветниках, наши предки питали также пристрастие к травам, которое не сохранилось в такой же мере до наших дней. Травы в значительной степени применялись для медицинских и кулинарных целей. Солнечные цветы и лабиринты выкладывались из трав и цветов. Стихи Эндрю Марвелла – младшего из двух поэтов, секретарей Кромвеля, – говорят о той стороне жизни, которая не была уничтожена войнами между «круглоголовыми» и роялистами.

Здесь под журчащим ручейком,
Где яблони одеты мхом,
В ветвях душа находит кров,
Телесный сбросив свой покров.
Она там птицей запоет,
Сребристым крылышком тряхнет,
По перьям бродит луч живой,
Искрится радугой цветной.
Здесь контур солнечных часов
Из трав весь соткан и цветов.
Здесь мягче солнца луч горит.
Сквозь ясный зодиак скользит.
Но нам не виден бег часов
Из-за травы, из-за цветов.

Картина идеальной семейной жизни в этот период, закончившийся таким трагическим политическим расколом, увековечена в «Мемуарах семейства Верни». Порядок в их доме в Клейдоне – Бакингемшир – представлял собой все, что было лучшего в образе жизни пуритан и роялистов и поддерживался Эдмундом Верни и его сыном Ральфом, пока упрямство короля и насилия его врагов не заставили даже этих двух умеренных людей примкнуть к противоположным партиям в гражданской войне. При этом их любовь друг к другу не уменьшилась, нисколько не ослабела и их общая заинтересованность в том, чтобы сохранить в неприкосновенности родовой дом в поместье в эти мрачные времена.

На открывающейся нашему взору картине жизни семейства Верни в Клейдоне во время царствования Карла I мы видим английский деревенский дом как центр не только управления имением, но и домашнего производства, в котором членам этой семьи наряду с армией слуг и приживальщиков обоих полов приходилось играть существенную роль.

«Большой дом обеспечивал свои потребности в основном за счет собственного хозяйства, почти без помощи извне [пишет историк семейства Верни]; обитатели такого дома сами варили пиво и пекли хлеб, сбивали масло и мололи себе муку; они выращивали, откармливали и производили убой своих быков и овец, разводили голубей и домашнюю птицу возле своего собственного дома. Своих лошадей они подковывали дома, пилили для себя доски, ковали и чинили свой несложный железный инвентарь. В связи с этим там имелись: мельница, скотобойня, кузница, плотницкая и малярная мастерские, солодовня и пивоварня, лесные склады, заваленные крупным и мелким кругляком, лесопильня и сараи, наполненные всякого рода отходами камня, железа, дерева и напиленными дровами; имелся манеж для верховой езды, прачечная, молочная ферма с маслобойкой, работающей на лошадиной тяге, стойла и хлева для всякого рода крупного рогатого скота и свиней, кладовые для яблок и кореньев, – все это показывает нам, насколько совершенным в то время было представление о самообеспечении».

Голубятни и кишащие рыбой садки, а также пруды, затянутые сеткой для водяной птицы, были не менее важны для хозяйства. Дичь, добытая соколами или с помощью охотничьего ружья, ценилась особенно зимой, потому что обычно единственным видом мяса была солонина, заготавливаемая при осеннем забое. Частым следствием повседневного употребления такой соленой пищи в Клейдоне и во всех других хозяйствах как у знати, так и у простолюдинов были кожные заболевания. Дело в том, что зимние овощи были редки: картофель и салаты только начинали входить в употребление.

«Работа с иглой и прялкой составляла весьма необходимую часть женского образования; и поскольку некоторые из беднейших родственниц данной семьи проживали в знатных домах в качестве «помощниц хозяйки дома» (что соответствовало положению пажей для лиц мужского пола), то они были полезными и желанными членами дома для исполнения этих важных хозяйственных обязанностей. Имеются письма от пяти или шести таких связанных с семейством Верни дам благородного происхождения и воспитания, получивших такое же хорошее образование, как и их соседки; к ним относились, по-видимому, с большим уважением».

В число занятий обитателей женской половины дома в Клейдоне входили: прядение шерсти и льна, шитье из тонких и грубых тканей, кулинария, заготовка впрок и консервирование, винокурение, приготовление лекарств из трав по предписанию врача или по семейным традициям и, наконец, – что особенно важно – изготовление фруктовых сиропов и домашних вин из смородины, белой буквицы и бузины, которые играли большую роль в жизни до того, как в годы Реставрации начали входить в обиход чай и кофе.

Леди Верни вырастила десять детей. Это было большое и дружное семейство, в котором не было праздных людей; находилось время и для обширной переписки с отсутствующими членами семьи. В архивах Верни сохранялось до нашего времени четыреста писем только за один год. Сэр Эдмунд и его дети совершали частые поездки по поручениям короля или парламента или по семейным и личным делам. Обычно они ездили верхом на лошади и притом довольно быстро, по немощеным дорогам того времени, В 1639 году сэр Эдмунд проехал вместе с королем 260 миль (около 400 километров), отделяющие Берик от Лондона, за четыре дня.

Гораздо медленнее передвигались в «семейных каретах» – своего рода телегах без рессор, с кожаным откидным верхом для защиты от ненастной погоды. Этой чрезвычайно неудобной роскошью пользовались только слабосильные люди или изнеженные женщины, которые не умели ездить верхом.

Во времена республики уже начали распространяться общественные средства передвижения, но они были все еще дорогими и медленными. В 1658 году дилижансы отправлялись из лондонской гостиницы Георга (Олдерсгейт) в различные города при следующих условиях проезда:

В Солсбери – двое суток езды, стоимость проезда 20 шиллингов;
в Эксетер – четверо суток езды – 40 шиллингов;
в Плимут – 50 шиллингов;
в Дарем – 55 шиллингов (без всякой гарантии относительно времени прибытия)
и в Уэйкфилд – по пятницам – четверо суток езды, стоимость проезда 40 шиллингов.

Разведение и покупка лошадей всевозможных пород и для всевозможных целей играли важную роль в жизни семейства Верни в Клейдоне. В этой части Англии лошади постепенно вытесняли быков в езде и пахоте. Упряжных лошадей, принадлежащих Эдмунду Верни, периодически пригоняли в его имение, находившееся в болотистой местности, чтобы откормиться «на дешевом подножном корму».

При сравнении жизни и писем семейства Верни в царствование Карла I с жизнью и письмами семейства Пастонов в царствование Генриха VI бросается в глаза общее сходство, но заметны также и более высокие нравственные инстинкты и традиции, большее добродушие и менее суровый взгляд на семейные отношения л обязанности к соседям. Продолжительное пребывание целого ряда поколений в обстановке мира и порядка в стране, а, возможно, также и другие перемены сделали жизнь более благородной и справедливой. Сэр Тоуби Мэтью, придворный Карла I который знал несколько чужеземных стран так же хорошо, как оною собственную, будучи новообращенным католиком, мог беспристрастно и критически оценивать своих соотечественников; он пишет в предисловии к своим «Письмам», что англичане имеют монополию на «некую вещь, называемую добродушием», и что «Англия представляет собой единственную в своем роде Индию, где можно найти этот бездонный родник чистого золота». «Никто так не далек, как англичане, от упорного стремления к нескончаемой и непримиримой мести». Эти хорошие качества подверглись суровому испытанию, когда гражданская война постучалась к каждому в ворота – война, более всеобъемлющая по охватываемой ею социальной сфере и территории, чем войны Алой и Белой розы, но такая, в которой эгоистические и материальные соображения играли значительно меньшую роль.

Конец главы VIII

 Отправлено: 16.12.10 00:37. Заголовок: ГЛАВА IX АНГЛИЯ ПЕР..

ГЛАВА IX

АНГЛИЯ ПЕРИОДА РЕСТАВРАЦИИ

Карл II (1660 – 1685). Яков II (1685 – 1688). Революция 1688 – 1689 годов. Вильгельм III Оранский (1689 – 1702)

Политическим результатом Реставрации 1660 года было восстановление власти короля, парламента и закона вместо «насильственной власти» военной диктатуры. В церковно-религиозной области она восстановила епископов, «Книгу общих молитв» и англиканское отношение к религии вместо пуританского. Но в социальном отношении – а в данной работе социальная сторона интересует нас больше всего – реставрация монархии вернула знати и дворянству их прежнее общественное положение признанных руководителей местной и национальной жизни. Вошедшая в поговорку «любовь англичанина к лорду», почтительный и восторженный интерес к «сквайру и его родственникам» снова приобрели полную силу. И действительно, как показали события, социальное значение пэра и сквайра, дворянина и его жены было «восстановлено» с гораздо большей полнотой, чем власть короля. В природе англичанина, по существу, было кое-что от сноба, но очень мало от придворного льстеца.

Во времена республики с ее демократическими принципами и военной сущностью большая часть наследственного «высшего класса» – сторонники роялистов – потерпела крушение, не сравнимое ни с чем в нашей социальной истории. Как класс они были не уничтожены, но оттеснены. Они не потеряли своих земель и посредством штрафов были лишены лишь некоторой части своих богатств. Но временно солдаты и политиканы, выдвинувшиеся во времена республики и сумевшие приспособиться к быстрым переменам революционной эпохи, захватили их место в государственном и местном управлении и присвоили себе их социальную роль. Некоторые из них, как Олджернон Сидней, Эшли Купер, принадлежали к родовитым фамилиям; другие, как полковник Прайд и Берч, были теми «простыми капитанами в домотканых мундирах», которых любил Кромвель, и при своем возвышении также возвышал, привлекая к управлению страной. Во время Реставрации многие из лидеров «круглоголовых» канули в неизвестность или попали в ссылку; другие же, как Монк, Эшли Купер, полковник Берч и Эндрю Марвелл, сохранили свое положение в парламенте или в рядах правительственных чиновников. Поскольку с цареубийцами было покончено, прежние «круглоголовые» не были объявлены вне закона, исключая лишь тех, кто упорно продолжал посещать тайные «сектантские молельни», как теперь называли места пуританского богослужения.

При Карле II «нонконформисты» в религии время от времени подвергались жестоким преследованиям на основании «кодекса Кларендона». Жертвами были люди из среднего и низшего классов, преимущественно живущие в городах. Среди них было много богатых купцов, но еще больше было ремесленников; поэтому государственные деятели вскоре начали жаловаться на то, что религиозные преследования серьезно тормозят торговлю. Лишь немногие из пострадавших принадлежали к джентри-землевладельцам; среди сквайров идеи «круглоголовых», видоизменившись, сделались идеями вигов, не желавших вредить своей политической карьере слишком добросовестной приверженностью к пуританству, осужденному законом. Распространенным типом вигов были скептик Шефтсбери и богохульник Уортон, хотя их воззрения были одинаково модными как среди придворных приверженцев роялистов, так и среди парламентских лидеров партии тори. Однако было очень много вигов, считавших себя истинными христианами, хотя они никогда не принадлежали к сторонникам «высокой церкви»^*; Расселы, их семьи и другие виги посещали англиканское богослужение с искренним благочестием; но вместе с тем они нанимали пуританских священников (которых теперь вынудили замолчать) в качестве личных капелланов и учителей своих детей. Различие между этими двумя протестант¬скими религиями не для всех было абсолютно ясным.

После Реставрации сохранилась лишь небольшая горсточка землевладельцев, посещавших тайные сектантские молельни и, как и «нонконформисты», пострадавших от преследования. Англиканизм в несравненно большей степени, чем во времена Елизаветы и при Лоде, сделался религией высшего класса. Правда, прежде всего в Ланкашире, а также в Нортамберленде имелись дворяне – приверженцы римско-католической церкви; они были законами отстранены от всякого участия в местном и государственном управлении – законами, которые король в некоторых случаях мог нарушать в их интересах. Однако, за этими исключениями, высший класс – английское дворянство – был единым в своей приверженности англиканскому богослужению. С этого времени богослужение в приходской церкви находилось под специальным покровительством леди и джентльменов, имевших свои привилегированные места в церкви; большая часть конгрегации, состоявшая из арендаторов и сельскохозяйственных рабочих, зависела от них. Поведение аддисоновского Роджера де Коверли^** в церкви служит прекрасной иллюстрацией социальной стороны богослужения, которая сохранилась в течение многих последующих поколений:

«Мой друг, сэр Роджер, будучи добропорядочным приверженцем англиканской церкви, украсил церковь внутри различными текстами по своему выбору. Он пожертвовал также прекрасный покров для кафедры и обнес оградой церковный престол за собственный счет. Он часто говорил мне, что по возвращении в свое поместье он находил прихожан весьма распущенными, и для того, чтобы заставить их преклонять колена в церкви и принимать участие в церковном пении, он дал каждому из них подушечку под ноги и «Книгу общих молитв»; одновременно он нанял странствующего учителя пения, который ходит по всей округе, обучая верующих правильному пению псалмов. Так как сэр Роджер является лендлордом всех членов конгрегации, он держит ее в очень строгом порядке и не терпит, чтобы кто-нибудь, кроме него самого, спал во время богослужения; поэтому, оказавшись случайно замеченным кем-либо в том, что он слегка задремал во время проповеди, сэр Роджер, встрепенувшись, выпрямляется и смотрит вокруг, и если заметит других клюющих носом, то или сам будит их, или посылает к ним своих слуг».

С другой стороны, конгрегация диссидентов как во времена религиозных преследований, так и во времена веротерпимости состояла из людей, гордившихся своей независимостью; они были довольны, если знали, что часовня и ее церковные служители зависят только от них. По крайней мере в социальном отношении они «чувствовали себя легко в Сионе», если только не находились под испытующим взглядом сквайра и его жены.

До начала (методистского) движения Уэсли конгрегации и собрания диссидентов были сосредоточены почти исключительно в Сити, в рыночных городах и в промышленных округах, хотя во многих деревнях имелись отдельные семьи квакеров и баптистов. Некоторые диссиденты были бедными ремесленниками, как, на¬пример, Джон Беньян; другие, особенно в Лондоне и Бристоле, были настолько богатыми купцами, что могли бы скупить имения сквайров, преследовавших их. И часто такие купцы действительно скупали имущество нуждающихся дворян после накопления закладных на их земли. В следующем поколении сын купца-диссидента был уже сквайром или священником. Пройдет еще одно поколение, и леди, вышедшие из этих семейств, с пренебрежением будут говорить о всех, кто посещает собрания диссидентов или занят торговлей.

В таком виде в период Реставрации выработался постоянный социальный характер английских религиозных делений, и он сохранился с небольшими изменениями до времени правления Виктории.


Хотя высший класс был теперь в основном единым по своему вероисповеданию, политически он был разделен на вигов и тори. Тори, значительно более многочисленные, стремились искоренить религиозное сектантство и сделать англиканскую церковь единственной во всей стране. Но виги, – пэры и джентри, – это способное и богатое меньшинство, проповедовали новую доктрину веротерпимости, по крайней мере, по отношению ко всем протестантам. Их политическая власть проистекала из союза с пуританами промышленных и коммерческих районов, которые могли влиять на муниципальные и парламентские выборы во многих (парламентских) местечках. Тори, подобно их предшественникам «кавалерам», были той частью общества, которая самым искренним образом отстаивала сохранение аграрной Англии. Виги, как и их отцы «круглоголовые», большей частью являлись представителями землевладельческого класса, тесно связанными с коммерсантами и с их коммерческими интересами. Поэтому политика вигов, а не политика тори должна была выиграть в отдаленном будущем благодаря непрерывному процессу экономических изменений, которые вели с неизменно ускоряющимся темпом к аграрному и промышленному перевороту, оставившему лишь очень немногое от того, чем характеризовались старые пути развития страны.

 Отправлено: 16.12.10 00:46. Заголовок: Галина, спасибо за п..

Галина, спасибо за помощь!

 Отправлено: 22.12.10 21:25. Заголовок: После Реставрации в ..

После Реставрации в обществе исчезла та чрезмерная озабоченность церковными делами, которая характеризует Англию Кромвеля. Общественная реакция, ниспровергшая пуритан, была больше светской, чем религиозной. «Гудибрас» ^*** не есть плод англиканского благочестия. Действительно, англичане с облегчением приветствовали возврат старой англиканской церкви, главным образом потому, что она менее назойливо требовала проявления религиозного усердия в повседневной жизни. Пуритане заставляли людей «принимать религию вместе с хлебом» до тех пор, пока люди не почувствовали отвращения к пуританству.

После 1660 года в течение жизни одного поколения пуритан часто жестоко преследовали, но больше по причинам политическим и социальным, чем по чисто религиозным. Целью кодекса Кларендона было предотвратить возрождение партии «круглоголовых» и отомстить за несправедливости, которые пришлось претерпеть сторонникам англиканской церкви и «кавалерам». Но преследования не носили религиозного характера; это не было искоренением ереси. Горькие пьяницы – охотники на лисиц из господского дома – ненавидели пресвитериан соседнего города не потому, что те придерживались учения Кальвина, а потому, что они говорили в нос, цитировали Священное писание вместо честных общепринятых клятв и голосовали за вигов, а не за тори.

В 1677 году был отменен указ о сожжении еретиков «De haeretico comburendo» и законом были запрещены все «наказания с лишением жизни при церковном осуждении»; однако фактически в Англии не был казнен ни один еретик после сожжения унитарианцев еще при жизни Шекспира. Пуританство во времена своего господства не превратилось в государственную религию. Англия Кромвеля изобиловала чуждыми учениями и «умеренными» вероисповеданиями и оставила в наследство восстановленным Стюартам остров «с сотней религий». Там, где много различных религий, меньше преследуется неверие. Но в пресвитерианской Шотландии, где секты имели мало влияния и где установленное государственное вероучение было популярным в народных массах, даже в такие поздние времена, как 1697 год, восемнадцатилетний юноша был повешен за отрицание авторитета Священного писания; в Англии же после гражданской войны не было случаев лишения человека жизни или свободы «за атеизм», хотя на общественном положении это могло отразиться неблагоприятно. В конце столетия унитарианское учение, за которое сто лет назад людей вешали, стало обычным среди английских пресвитерианских конгрегации «величайшей буржуазной респектабельности», а многие из руководящих государственных деятелей, не исключая самого Карла II, когда он находился в веселом настроении, проявляли скептическое отношение к религии и порой вели себя, просто как безбожники.

Важнейшее значение имело то, что в Англии быстро распространилась экспериментальная наука. Во времена республики в Оксфордском и Кембриджском университетах и в Лондоне имелась группа замечательных ученых, работы которых находились в центре общего внимания и благоволения при дворе реставрированных Стюартов. Под покровительством Карла II и его двоюродного брата принца Руперта, который сам занимался химическими опытами, было основано Королевское общество.

Различные прикладные цели возможного применения науки в сельском хозяйстве, в промышленности, в мореплавании, в медицине и в технике еще взывали к практическому уму англичан. Должно было пройти еще одно столетие, прежде чем промышленный переворот приобрел полную силу в значительной степени как результат приложения науки к производству; но уже в царствование Карла II многие явления, важные для повседневной жизни, изучались в духе последних достижений науки, и этот новый дух уже оказал огромное влияние на научную мысль Англии. Роберт Бойль, Исаак Ньютон и первые члены Королевского общества были религиозными людьми, отвергавшими скептические доктрины Гоббса. Но они знакомили своих сограждан с идеей закономерности во вселенной и с научными методами исследования, необходимыми для открытия истины. Считалось, что эти методы никогда не приведут к какому-нибудь выводу, несовместимому с преданиями библии или с религией, признающей чудеса. Ньютон жил и умер с этими убеждениями. Но его закон всемирного тяготения и открытия в области математического анализа давали методы познания истины, не имевшие никакого отношения к теологии. Распространение научного исследования оказало влияние на характер религиозного верования, хотя и не повлияло еще на его содержание. Век веротерпимого благочестия, последовавший за революцией 1688 года, был подготовлен этими научными достижениями эпохи Реставрации.
В самом начале царствования Карла II первая «История Королевского общества», его характер и задачи были написаны Спратом^****, который несколько лет спустя стал епископом рочестерским, – человеком вполне соответствующим духу нового века, отличавшимся разносторонностью ума и гибкостью своих политических убеждений. Этот служитель «высокой церкви» превозносил «ученый и пытливый век», в котором он жил, восхвалял практические цели ученых членов Королевского общества, стремящихся «умножить силы всего человечества и освободить его от оков заблуждений»; он требовал для этих новых философов широчайшего предела исследования – «только эти два естества, бог и душа, под запретом: обо всем остальном они вольны судить как им заблагорассудится». Надлежало восхвалять бога изучением системы созданного им мира, утверждал Спрат, но не следовало делать никакой дальнейшей попытки для включения научных открытий в схему теологии, что издревле так долго и так мучительно пытались делать схоласты. «Бог и душа» принимались как постулат, не требующий доказательства, и их больше не касались. Несомненно, такая позиция была ортодоксальна, но по существу не религиозна. Бог уже больше не был всем во всем. В мире, где господствовали такие исследования, предрассудки были бы вскрыты, поэзия уступила бы почетное место прозе; а разве религия могла бы остаться прежней?

Спрат был одним из прекраснейших писателей периода Реставрации, создавших чистую прозу, но он не был оригинальным мыслителем, и его книга о Королевском обществе (1667) тем более симптоматична для воззрений нового века. Так же как несколькими годами позже Локк и Ньютон, этот епископ допускает «древние чудеса» библейских времен как исключительное обстоятельство – необычайное вмешательство бога в дела своего творения. Но новых чудес в протестантской англиканской стране уже нельзя ожидать. «Ход вещей, – объявляет Спрат, – идет спокойно вперед в своем собственном истинном русле естественных причин и следствий». Это больше уже даже не мир Шекспира; для этого философа-епископа «король Оберон и его невидимая армия волшебников» – лишь «лживые химеры». Англичане эпохи революции смеялись над «папистскими чудесами» не только потому, что они были папистскими, но и потому, что они были чудесами. Спрат даже предупреждает своих слишком легковерных соотечественников «не приписывать причин чумы или пожаров или наводнений божьему наказанию за грехи». «Новая философия» физических наук, пишет он, должна стать матерью изобретений, полезных для человека, обогащающих и улучшающих его жизнь. «Тогда как старая философия могла одарять нас только некоторыми бесплодными терминами и понятиями, новая передаст нам опыт использования всего созданного богом и людьми и обогатит нас всеми благами плодородия и изобилия».

Нет ничего удивительного в том, что в конце столетия, когда епископ Спрат с таким энтузиазмом давал свое благословение пытливому духу науки, образованные люди совершенно не так, как раньше, реагировали на обвинение кого-либо в ведовстве. Показания об этих «удивительных историях» теперь критически, а иногда и с неодобрением расследовались судебными должностными лицами. Народные предрассудки в этой области были почти такими же грубыми, как и прежде, но джентри были теперь предрасположены к скептицизму. Обвиняемые в ведовстве имели два преимущества. Англия была страной, где обычное право не допускало применения пыток с целью вынудить признание и судьи имели почти такие же возможности контроля, как и присяжные, над процедурой и над результатом судебных испытаний. Вообще говоря, для обвиняемых в ведовстве было очень благоприятно то, что Англия все еще управлялась аристократией. Во многих деревенских местностях население продолжало бы топить или сжигать ведьм вплоть до XIX столетия, если бы только джентри не сдерживали его. Но в 1736 году, к большому негодованию значительной части народных масс, парламент отклонил теперь уже устаревший закон, по которому ведьмы приговаривались к смерти.

Мы можем проследить это постепенное изменение общественного мнения, прежде всего сказавшееся на образованных слоях общества, по отчету Джона Рересби о деле «ведьмы», на котором он присутствовал во время Йоркских ассиз¹ в 1687 году.

«Одну пожилую женщину постигло тяжелое бедствие оказаться обвиненной в ведовстве. Некоторые, более склонные, чем я, верить таким вещам, считали показания против нее весьма вескими. Мальчик, который говорил, что он околдован, в присутствии суда забился в припадке при виде ее. Но при всем этом было замечено, что у мальчика не было судорог, пены изо рта и что припадок проходил внезапно, а не постепенно; поэтому судья счел нужным ее оправдать.

Однако следует рассказать эту странную историю. Один из моих солдат, стоявший на посту в 11 часов ночи возле ворот Клифордской башни, в ту ночь, когда «ведьма» была привлечена к суду, услышав сильный шум в замке, подошел к входу и увидал сверток бумаги, вылезавший из-под двери, который, как ему показалось при лунном свете, принял сначала образ обезьяны, затем индюка и двигался перед ним взад и вперед. После этого он отправился в тюрьму и позвал помощника тюремщика, который пришел и увидел сверток то танцующим вверх и вниз, то ускользающим под дверь, в отверстие, едва ли более широкое, чем толщина полкроны. Это я услыхал из уст обоих: и солдата и тюремщика».

Следует заметить, что Джон Рересби и судья – образованные люди – были большими скептиками, чем присяжные, солдат и тюремщик.

---

<sub>* «Высокая церковь» – одно из направлений англиканской церкви, под¬черкивающее (в противоположность «низкой церкви») значение церковных обрядов. – Прим. ред.

** Joseph Addison, Roger de Coverley (Essays from Spectator), ed. by A. Symons, London, 1905. – Прим. перев.

*** Samuel Butler (1612 – 1680), Hudibras, Pt. 1 – 3, London, 1663 – 1678. Помещено также в Collected works of Samuel Butler, ed. by A. Waller, London, 1905, vol. I, Hudibras. – Прим. перев.

**** Thomas Sprat (1635 – 1713), History of the Royal Society, London, 1667. – Прим. перев.

1 Ассизы (здесь) – периодические сессии верховных судов графства. – Прим. ред.</sub>

 Отправлено: 09.01.11 20:58. Заголовок: Карл II и его придво..

Карл II и его придворные за их покровительство науке заслуживают всяческой похвалы. Их покровительство театру, который боролся за свое возрождение после его запрещения, вызванного глупым ханжеством пуритан, было также весьма своевременным служением народу, но способ этого покровительства уже в гораздо меньшей степени заслуживает безоговорочных похвал.
Возрожденные театры в некоторых существенных чертах отличались от тех, закрытых в свое время пуританами, в которых впервые играли Шекспира. Все здание театра находилось теперь под крышей, и сцена искусственно освещалась свечами. Теперь театр имел рампу, спускающийся занавес и рисованные театральные декорации. Больше того, женские роли теперь уже исполнялись актрисами, а не хорошо вымуштрованными мальчиками, как до гражданской войны. Мужчины посещали театр столько же ради актрисы, сколько ради пьесы. Личная притягательная сила и обаяние Неллы Гвинн, возможно, имели больше значения, чем ее профессиональное мастерство. В значительной степени это был новый театр и новое драматическое искусство с новыми возможностями и новыми опасностями.
За большой промежуток времени в Лондоне был открыт только один театр — Королевский театр на Друри-лейн и время от времени открывались один-два театра. Но в провинции не было постоянных театров; гастролирующих трупп было немного, и они были плохи.


Театральное представление не было тогда, как музыка во времена Перселла^*, развлечением широких народных масс и искусством, которым широко занимались дома многочисленные небольшие группы знатоков. Драматические театры были сосредоточены в Лондоне, и даже там театр был рассчитан не на широкие слои населения, а на двор и городских модников. Именно этим извращенным вкусам удовлетворяла драма первых лет периода Реставрации.

В то время бессердечная и циничная фривольность господствовала в Уайтхолле и Вестминстере, гораздо большая, чем во всей Англии. Люди, которые посещали двор Карла II, первые лидеры партии тори и вигов во времена папистского заговора и Акта о престолонаследии, осмеивали все виды добродетели как лицемерие и считали, что каждый человек подкупен.

Чтобы доктрины стали процветать,
Примерно двести фунтов надо дать,
А чтобы верное фальшивым объявить,
Еще две сотни надо доплатить.
(«Гудибрас»)

Так думали они, будучи сами продажными. Однако 2 тысячи пуританских священнослужителей только что отказались от своих церковных приходов с приносимыми ими дохо-дами и терпели преследования за свои убеждения (1662), следуя примеру своих врагов – англиканского духовенства, которое терпело точно такие же гонения в течение 20 истекших лет, но не бросило церковь в тяжелые для нее времена. Пуританское и англиканское духовенство, отказавшееся сохранить ценой отречения источник своего существования, было почти в десять раз многочисленнее католического и протестантского духовенства, которое так же стойко держалось во время частых смен господствующих религий при Тюдорах. Человеческая совесть значила теперь не меньше, а больше, чем прежде. Англия была достаточно здоровой, но в корне испорченными были придворные и политические деятели, потому что сам король и молодое поколение аристократии были деморализованы целым рядом факторов: перерывом в их образовании и разрушением семейной жизни; изгнанием и конфискацией имущества, приведшими к внезапной бедности, толкнувшей их на бесчестные ухищрения; несправедливостью, причиненной им во имя религии; постоянным для того времени зрелищем, когда от с большой легкостью данных клятв и подписанных договоров так же легко и отказывались; всей низостью оборотной стороны революции и контрреволюции, жертвами которых они являлись.

Эти причины привели к упорному отрицанию всякой нравственности, характерному для вернувшихся к власти политических руководителей и законодателей моды и нашедшему свое отражение в драмах начального периода Реставрации, написанных под их духовным руководством. Наибольший успех имела драма Уичерли «Деревенская женщина»; герой, выдавая себя за евнуха, получил доступ в частные покои, что дало ему возможность соблазнять женщин; ожидали, что все будут восторгаться его личностью и его поступками. Ни в какое другое время до Реставрации или после нее такая тема никогда не нашла бы отзвука у английских зрителей.

Несмотря на это, театр был восстановлен, и в его репертуаре было много хороших пьес. Возобновились постановки пьес Шекспира и Бена Джонсона. Поэтические драмы Драйдена и музыкальные импровизации и оперы Перселла – этих двух гениев – были украшением театра. И в следующем поколении совершенно вышли из моды пошлости Уичерли. На смену им пришла новая английская комедия Конгрива и Фаркера. Этих крупных драматургов обычно объединяют в одну группу с Уичерли и относят к «писателям периода Реставрации», но на самом деле хронологи¬чески более правильно было бы считать Конгрива и Фаркера «революционными драматургами», потому что они писали в царствование Вильгельма и Анны.

Таким образом, уичерлиевский период английского театра про¬должался недолго, но еще долгое время спустя сказывались его плохие последствия: он внушил многим благочестивым и «благопристойномыслящим» семьям – приверженцам как «высокой церкви», так и «низкой церкви» – враждебный взгляд на драму, взгляд, который во времена Шекспира был свойствен строгим пуританам. До самого конца XIX столетия многим молодым благовоспитанным людям никогда не разрешали посещать театр. И если такая строгость и была скорее исключением, чем правилом, то, во всяком случае, можно сказать, что серьезные люди в Англии никогда не относились к театру серьезно. Это печальное положение в немалой степени было вызвано пуританским ханжеством и привело к фривольности драмы раннего периода Реставрации. Эти неблагоприятные условия были характерны для Англии: век Уичерли в Англии был веком Мольера, Корнеля и Расина во Франции. Там драма, как комедия, так и трагедия, не была фривольной и имела глубокий смысл; французы всегда относились к своей драме, как к серьезному искусству, так же как относились англичане времени Елизаветы к своей драме, расценивая ее как культурный фактор, побуждающий к критическому восприятию окружающей жизни.

Век, который создал ньютоновские «Математические начала натуральной философии», мильтоновский «Потерянный рай», драйденовского «Авессалома и Ахитофеля», перселловскую музыку, реновские храмы и все многообразие интересных, любопытных фактов повседневной жизни, о которых писали Эвелин и Пепис^**, – этот век был одним из самых славных периодов развития английского гения и цивилизации. Такой век не мог бы быть тем, чем он был, без печатных машин. Однако поразительно, какое небольшое количество печатных изданий выполняло это назначение.

Прежде всего в Англии действовала строжайшая цензура. Ни одна книга, ни один пам-флет или газета не могли быть напечатаны легально без разрешения, полученного от властей. Враги существующего церковного или государственного порядка могли распространять свои взгляды, пользуясь лишь спрятанными в лондонских мансардах типографскими станками, на которых работали люди, доведенные до отчаяния, люди, которые в случае ареста несли жестокое наказание; за ними шпионили доносчики, оплачивавшиеся Родже-ром Лестранжем.

Санкция цензуры, которая так душила свободу слова, теперь требовалась уже не в силу королевской прерогативы, как прежде, а на основе парламентского закона. Первый закон о цензуре, утвержденный «кавалерским» парламентом в 1663 году, имел целью запретить печатание мятежных и еретических произведений, подразумевая прежде всего сочинения «круглоголовых» и пуританских писателей. Этот закон через известный промежуток времени возобновлялся снова; он был отменен палатой общин при вигах и в годы беспарламентского правления (1679 – 1685); прламентом Якова II он был восстановлен. И лишь в более либеральном веке, рожденном революцией, истекший срок действия закона о цензуре не был продлен, и он утратил свою силу. С 1696 года каждому англичанину разрешено печатать и опубликовывать, что он пожелает, не обращаясь ни к церковной, ни к государственной власти; он мог быть привлечен к ответственности – по обвинению в пасквиле или в призыве к мятежу – только судом присяжных. Так в Англии фактически была осуществлена мечта Мильтона о «свободной печати» спустя поколение после его смерти.

При ограничении свободы печати, когда все еще существовала цензура, писатели и люди науки могли свободнее, чем политические деятели, пользоваться прессой. Церковные цензоры¹, отказываясь санкционировать некоторые специфические учения диссидентов, однако, не были такими обскурантами, чтобы запретить печатание «Потерянного рая» или «Странствования паломника». Ньютоновские «Математические начала» были разрешены к печати и 1686 году Сэмюэлем Пеписом – президентом Королевского общества.

Однако общее число напечатанных книг и памфлетов было невелико. Постановлениями закона о цензуре число мастеров-печатников в королевстве было сокращено до двадцати и число печатных машин, на которых каждый из них мог работать, было строго ограничено. За исключением печатников двух университетских издательств (в Оксфорде и в Кем-бридже), все мастера-печатники были сосредоточены в Лондоне в ущерб интеллектуальной жизни страны в целом. В следующем столетии, когда уже не действовал закон о цензуре, печатание было широко распространено по всей стране, что послужило на пользу литературной и научной жизни провинций. Но во времена Стюартов Лондон и два университета монополизировали печатание и издание книг. Когда Вильгельм Оранский во время своего знаменитого похода из Торби занял Эксетер, то столица Западной Англии не могла предоставить ему ни одного печатника и ни одной печатной машины для издания копий его манифеста.

 Отправлено: 13.01.11 00:30. Заголовок: Фактически в Англии ..

Фактически в Англии не было газет (за исключением немногих лет в царствование Карла II. когда цензура не действовала), потому что нельзя же назвать газетой жиденькую официальную «Gazette», Новости распространялись в «листовках», написанных от руки в Лондоне и рассылавшихся определенным лицам в отдаленные города и деревни. Получившие эти листовки при желании могли прочесть их и передать своим соседям. Именно таким способом были созданы (и благодаря этому продолжали существовать) партии вигов и тори как группы избирателей. Аналогичным путем распространялись всякого рода новости – спортивные, литературные и общего характера. Составлением и размножением этих листовок с новостями была занята целая армия переписчиков в Лондоне, соответствующая журналистам и издателям газет позднейшего времени.

Частные библиотеки занимали все большее место в домашней жизни, различаясь своей величиной и характером – начиная с замечательных собраний Сэмюэля Пеписа и семьи Коттонов и кончая скромными книжными полками в деревенском доме иомена. Уже вошло в моду считать, что в каждом хорошем доме следует иметь хорошую библиотеку, но на практике это еще не было осуществлено так широко, как при Ганноверах.

С другой стороны, так как общественных библиотек было очень мало (если не говорить об Оксфорде и Кембридже), то читателям с небольшими средствами было очень трудно получать книги. Первая публичная библиотека была учреждена в Лондоне в 1684 году Теннисоном, который в то время был ректором Сент-Мартинского аббатства (St Martin in the Field), а впоследствии архиепископом кентерберийским.

Эвелин пишет в своем дневнике:
«Доктор Теннисон сообщил мне о своем намерении построить библиотеку в приходе св. Мартина для общественного пользования и просил меня и сэра Кристофера Рена оказать ему содействие в выборе места постройки и определении общего вида здания – достойный и похвальный замысел. Он сообщил мне, что в его приходе имеется от 30 до 40 молодых людей духовного знания, служащих наставниками молодых джентльменов или капелланами у знатных людей², и что, когда он упрекал их за частые посещения кабачков и кофеен, они сказали ему, что, если бы у них были книги, они учились бы или лучше проводили бы свое свободное время. Их слова и навели почтенного доктора на эту мысль; и действительно, большой позор, что такой большой город, как Лондон, не имеет ни одной общественной библиотеки, достойной его».

Теннисон выстроил большой дом возле церкви св. Мартина и использовал верхний этаж под библиотеку, а нижний – как рабочую комнату для бедняков. (Stripe, Stow’s London, 1720, ch. VI, р. 68.)

Десятью годами ранее Рен был приглашен своим другом Айзеком Барроу, главой Тринити-колледжа в Кембридже, для составления проекта библиотеки – лучшего из всех библиотечных здании при колледжах; книжные шкафы были украшены резьбой по дереву, выполненной Гринлинг Гиббонсом. Книг было все еще маловато, но зато ими дорожили и берегли их, как принцев.

Значительная часть населения, даже в отдаленных деревнях, умела читать и писать. Составлялись отчеты; люди обменивались деловыми письмами, писали ради сплетен или душевных излияний; и, как мы знаем, велись дневники, которые писались стенографически или обычным способом. Однако, хотя этот век был веком грамотности в житейском смысле слова, очень мало печатной литературы доходило до менее образованных слоев населения. Тем большее значение получила проповедь, которая так же свободно знакомила с политическими доктринами, как и с религиозными. В минувшую эпоху пуритан:

По кафедре попы, как в барабан,
Стучали кулаком, как колотушкой.
(«Гудибрас»)

Теперь роли переменились; говорили, что деревенские приходские священники восстановленной [англиканской] церкви в своих проповедях чаще твердили о короле-мученике Карле I, чем об Иисусе Христе. Резкий тон при обсуждении политических вопросов, несомненно, был слишком общим явлением, но многие поучения и проповеди сельского духовенства были более эффективными, чем эти политические дискуссии. Больше того, главным образом в Лондоне имелось влиятельное меньшинство англиканского духовенства, проповеди которых – весьма гуманные, ученые и красноречивые – заслуженно высоко подняли среди всего населения репутацию церкви и ее кафедры. Такт ми проповедниками были Теннисон, Стиллингфлит, Айзек Барроу и самый выдающийся – Тиллотсон.

Кроме того, церковь периода Реставрации и революции внесла большой вклад в дело просвещения. Церковно-политические споры того времени, когда все стороны обращались к практике прошлого, повысили значение исторического исследования и способствовали созданию в Англии первого великого века средневековой учености. Это побуждало к исследованиям духовных лиц и религиозных мирян, таких, как Уильям Дагдейл – автор «Monasticon Anglicanum», Антони Вуд и Томас Хирн из Оксфорда, Джереми Кольер, Уильям Никольсон; Дж. Вернет – первый серьезный историк Реформации; Г. Уортон – автор «Anglia Sacra»; Раймер – автор «Foedera»; Уэйк и Уилкинс – авторы «Concilia». Издание средневековых текстов и изучение англосаксонских и средневековых древностей этими людьми в период между 1660 и 1730 годами одинаково поражают и качеством и количеством. После этого интерес к средним векам внезапно замер под влиянием «просвещения» энциклопедистов века Вольтера, которое в свою очередь было сменено сентиментальным романтизмом с его интересом к древностям из эпохи «Айвенго». Но когда в середине и в конце XIX столетия два ученых, Мейтленд и Стеббс, и многие другие раскрывали действительные факты средневековой жизни и мысли, то работа этих новейших ученых была основана на работах эрудитов эпохи вторых Стюартов, точные и капитальные труды которых были проникнуты желанием защитить церковь Англии от Рима и Женевы или стремлением поддержать ту или другую сторону в религиозных спорах об отка-зе от присяги и конвокации. (См. работу проф. Дэвида Дугласа «English Scholars», London, 1929.)

В изучении древних классиков профессор богословия и глава Тринити-колледжа Кембриджского университета Ричард Бентли был звездой первой величины среди английских ученых не только своего времени, но и во все времена. Издание его «Фалариса» (1699 год) открыло новую эпоху в изучении греческой культуры, подобно тому как в физике двенадцатью годами ранее это сделали ньютоновские «Математические начала». Тот факт, что Бентли и его оппоненты издавали свои произведения на английском, а не на латинском языке, свидетельствовал о расширении круга лиц, проявляющих интерес к серьезному научному спору. Но Бентли все же печатал примечания к своим изданиям классиков на латинском языке, точно так же как Ньютон опубликовал свои «Математические начала» на латинском, потому что эрудиты и люди науки смотрели на себя прежде всего как на граждан всего мира и потом уже как на граждан той или иной страны.

Тем временем квакерская община распространяла свое влияние быстрее, чем какая-либо другая из преследуемых сект. Основанная Джорджем Фоксом в период, когда меч Кромвеля охранял «свободу проповеди» против пресвитериан и англиканского священника, эта своеобразная религия сумела пустить корни, но даже в эту эпоху свободы сект с квакерами обращались дурно вследствие необычного поведения и манер «друзей» [членов] первых квакерских сект. И когда при Реставрации снова началось прекратившееся при Кромвеле преследование сектантов, то из всех сект, на которые распространялось действие сурового «кодекса Кларендона», тяжелее всех пострадали квакеры. Если бы квакеры, отвергающие установленную законом религию, не признающие таинств, не имеющие духовенства или догмы, появились на полстолетия раньше, то их сжигали бы целыми партиями. Но характер преследования, которому они теперь подвергались – избиение и тюремное заключение, – помогал им привлекать еще больше новообращенных, восхищенных терпением и кротостью, проявляемыми ими во время наказания.

С кротостью сочеталось некоторое скрытое упорство, тонко рассчитанное на то, чтобы взбесить чванливых чиновников того времени; так, например, «друзья» отказывались снимать шляпы перед судом, который их судил. Протест их против снобизма и про¬тив преклонения перед авторитетами того времени был весьма ценен, но он иногда принимал нелепые формы. Ранний квакеризм при жизни его основателя (Фокс умер в 1691 году) был по своей природе народным духовным возрождением, чрезмерно резко выраженным, благодаря чему он привлекал тысячи новообращенных из простого народа. Во времена прав-ления Вильгельма Оранского и Анны Стюарт «друзья» по численности сделались самой влиятельной из всех английских сект. В XVIII столетии они определились как весьма респектабельное, но довольно замкнутое «объединение» членов секты, не стремившихся обращать в свою веру других, но обретших свои души и направляющих свои жизни светом, который, конечно, отчасти был «внутренним светом», присущим каждому человеку, но отчасти был также результатом традиции и совокупности духовных правил чрезвычайной действенности – правил, переходивших в семьях «друзей» от отца к сыну, от матери к дочери.

Тончайшей сущностью своеобразного учения Джорджа Фокса, общей и для экзальтированных «возрожденцев» – его первых учеников – и для «уравновешенных» «друзей» позднейших времен, несомненно, была идея, что внутренние качества христианина имеют большее значение, чем христианская догма. Ни одна церковь, ни одна секта до сих пор не делали это своим жизненным правилом. То, что они придерживались такой морали в деловом мире и в домашней жизни и поддерживали ее без притворства или ханжества, было большим достоинством этих исключительных людей. Англия может гордиться тем, что она создала и увековечила эту категорию людей. Пуританский котел кипел очень бурно, но когда он остыл и был опорожнен, то на дне его оказался этот ценный осадок. Автобиография Джона Рересби – баронета, владельца имения Трайберг в Уэст Райдинге (Йоркшир) – является типичным примером изменчивых судеб землевладельческой семьи рояли-ста. Отец Джона умер в 1646 году – год спустя после битвы при Нейзби – оставив долг в 1200 фунтов стерлингов «не по причине неумелого хозяйничанья, а по причине войны». За два года до своей смерти он был взят в плен «круглоголовыми», «заключен под стражу в собственном доме» и вынужден был для уплаты штрафов продать «большой участок леса и весь строевой старый лес в парке». Его сын Джон в двенадцатилетнем возрасте сделался наследником обремененного долгами имения, находившегося под бдительным надзором его матери, которая рассчитывала выпутаться из трудного положения. В ближайшие 20 лет постепенно долги были уплачены, и в 1668 году Джон был в состоянии заняться благоустройством своего деревенского дома. Он облицевал наружный фасад дома камнем вместо штукатурки, в некоторых комнатах «обшил стены новой деревянной панелью», расширил свой олений заповедник, забрав часть пахотной земли, и «обнес его каменной стеной»; для того чтобы восстановить лес, проданный в годы смутного времени, он насадил ясени и смоковницы, выбранные им как более подходящие к почве, «чем деревья других лучших пород»; он привел сад в соответствие с требованиями времени, сделав «фонтан посредине цветника и грот в летней беседке, подвел воду в свинцовых трубах» и приподнял стены, окружающие сад. Эти работы с большой расчетливостью были растяну-ты на несколько лет. Наконец, перед самой революцией [1688] он был «озабочен ремонтом и украшением церкви, ее окон и установкой на колокольне нового колокола».

Джон Рересби был далеко не «безграмотным сквайром», а, наоборот, прекрасно владел латинским и поверхностно греческим языком; бегло говорил по-итальянски и не хуже, чем француз, – по-французски. В юношеские годы он пробыл некоторое время в Падуанском университете и в Венеции, изучая музыку и математику. У себя на родине он был энергичным мировым судьей; его клерк, как сам он сообщает о себе, «извлекал ежегодно 40 фунтов стерлингов из этого имения» – больше, чем многие священники получали со своих приходов. Джон Рересби заседал в парламенте как депутат от «гнилого» местечка Олдборо (Йорк), имевшего всего лишь с десяток избирателей, привилегированных владельцев домов, обеспечивающих место в палате общин. Джон, умеренный и осторожный тори, сделался членом парламента, придворным, иногда получал жалованье за службу короне; но он никогда не переставал быть прежде всего сельским джентльменом.

Землевладельцы этого типа, собственники поместий средней величины, имевшие широкие связи и постоянные источники дохода, в эпоху Реставрации могли не только сохранить свою собственность, но и приумножить ее. Но мелкий сквайр, живший с доходов от обработки собственной земли, получавший небольшие ренты или совсем не имевший ни рент, ни других доходов, человек малообразованный, без связей с внешним миром за пределами своего графства, к концу XVII столетия начал терять почву под ногами. Экономическая конъюнктура постепенно оборачивалась против него, ибо требовался капитал для того, чтобы не отставать от новых методов улучшенной сельскохозяйственной техники. Вполне возможно, что штрафы и потери периода гражданской войны и в течение многих лет после Реставрации были тяжелым камнем на шее небольшого поместья. С этого времени больше, чем когда-либо, крупные землевладельцы и люди, накопившие новые капиталы в результате занятия юриспруденцией, политикой или торговлей, искали земель, готовые скупать их на выгодных условиях у нуждающихся мелких собственников. Таким путем постепенно герцоги Бедфордские приобретали акр за акром и один манор за другим, пока им не стал принадлежать чуть ли не весь Бедфордшир.

 Отправлено: 23.01.11 20:44. Заголовок: Процесс роста крупны..

Процесс роста крупных владений за счет исчезновения небольших достиг своей наивысшей точки в годы правления Георга III, но начался он уже при Карле II. В значительной степени именно этим объясняется враждебность тори, тотчас же после революции 1688 года, к людям с большим капиталом и крупным лордам из партии вигов. Обычно мелкий сквайр был тори, и его больше всего возмущало бремя лежащих на его гибнущем родовом поместье земельных налогов, взимавшихся для оплаты войн Вильгельма и Мальборо; особенно же мелкого сквайра возмущало то, что поступавшие налоги попадали в карманы поставщиков армии низкого происхождения, богатых диссидентов, жителей Лондона и голландцев, ссужавших правительство деньгами. Земельный налог того времени был чувствительным бременем для многих небольших поместий, хотя и менее роковым для всего класса землевладельцев, чем наш современный подоходный налог и налог на наследство.

Война и обложение, конечно, ускорили переворот, но, по существу, создание крупных поместий из ряда небольших было естественным экономическим процессом, аналогичным поглощению небольших промышленных предприятий более крупными в промышленном мире нашего времени. Если, наконец, теперь на сельское хозяйство стали смотреть как на средство увеличения народного богатства, а не как на сохранение определенного порядка общества, то перемена была неизбежна. Капитал в руках крупных земельных собственников-стяжателей и их стремление к коммерции и повышению прибыльности землевладения были необходимыми условиями этой «аграрной революции», которая в XVIII веке так сильно повысила продуктивность английской земли благодаря массовым огораживаниям и широкому применению новой сельскохозяйственной техники.

Во времена Карла II эти новшества все еще были в стадии эксперимента. Сельскохозяйственные писатели-теоретики проповедовали – а немногие наиболее просвещенные лендлорды и фермеры вводили на практике – улучшения, которые в следующем столетии сделались общепринятыми: научно проверенный севооборот, правильное кормление скота зимой, разведение корнеплодов и клевера, полевая обработка турнепса и картофеля, заготовка жмыхов и силоса и, наконец, устройство водохранилищ. В период Реставрации вся выгодность этих улучшений была хорошо известна, но их широкое применение задерживалось системой открытых полей с ее полуобщинным ведением хозяйства и недостатком капитала и знаний у мелких сквайров и иоменов – свободных держателей, которым все еще принадлежало так много земли. И даже крупные землевладельцы – в ближайшие годы после потрясения гражданских войн – не имели в достаточной мере веры в будущее, капитала или кредита, а также личной заинтересованности в сельском хозяйстве, чтобы взять на себя ведущую роль в улучшении техники землепользования в большом масштабе, подобно их потомкам во времена Турнепса Тауншенда^***, Кока из Норфолка и Артура Юнга.

После Реставрации земельная рента поднималась, но лишь незначительную часть ее землевладельцы вновь вкладывали в землю и не поощряли к этому исправных арендаторов. Беркширской поговоркой того времени было:
Кто чинил разрушенье, тот мог продолжать,
Кто вносил улучшенья, тот должен бежать.

Пепис писал: «Наши джентри выросли в полном неведении того, как вести хорошо хозяйство». Век промышленного переворота задержался вследствие отсутствия инициативы и капитала.

Таким образом, при веселом короле Карле все еще продолжал существовать старый деревенский уклад жизни с его широким многообразием прав на землю, с его сравнительным экономическим равенством, с его открытыми полями и низкой продуктивностью. Но уже стало проявляться стремление к созданию крупных поместий, огороженных полей и к улучшению сельскохозяйственной техники.

Прежде всего, государственная политика уже способствовала увеличению производства для внутреннего и внешнего рынков. Парламентские законы ограничивали импорт скота из Ирландии и зерна из-за границы и предлагали английским земледельцам премии за экспорт. Эта политика, проводившаяся постепенно, шаг за шагом, от Карла II до Анны, отчасти имела в виду компенсировать тяжелый земельный налог и, конечно, была популярна среди мелких сквайров и иоменов – свободных держателей. Однако если эта политика помогала им за счет внутреннего потребителя, то еще больше она помогала крупным лендлордам; и особенно же помогала она расширять производство для рынка людям с капиталами и инициативой, которые постепенно скупали небольшие поместья³.

Эти покровительственные хлебные законы и премии до времени Ганноверов не имели полного успеха, но их принятие при последних Стюартах показательно для социальных сил, которые направляли нашу государственную политику, тем более что эта система премий за экспорт зерна не была принята ни в одной другой стране. Ее принятие только одной Англией есть результат осуществления права контроля над экономической политикой, которого парламент добился от короны победой в гражданской войне. Власть палаты общин над деловой жизнью страны была подтверждена при Реставрации и еще больше расширена революцией (1688). Палата общин очень внимательно прислушивалась к интересам землевладельцев, к классу которых принадлежало девять десятых ее членов. Избиратели в парламентских округах – большинство их составляли жители небольших городков – предпочитали быть представленными в парламенте соседними джентри, а не официальным депутатом города, принадлежащим к тому же классу, что и они. Вследствие такой системы, столь характерной для выгодного положения английской аристократии, интересам горожан уделялось больше внимания в Вестминстере, и в то же самое время усиливалась политическая и социальная власть палаты общин. Если бы, например, городок Олдборо вместо того, чтобы выбирать Джона Рересби, посылал бы в парламент одного из своих мелких лавочников, то ни король, ни лорды, ни министры не обращали бы внимания на то, что говорил или думал такой человек. Только Лондон и немногие другие большие города выбирали от себя своих торговых магнатов, чтобы те говорили за них в заседаниях Национального совета, потому что сказанное ими всегда имело вес.

Но хотя палата общин все больше и больше превращалась в палату лендлордов, личные интересы которых были главным образом связаны с землей, отсюда еще не следует, что торговля и промышленность были в пренебрежении. В конце концов больше четырехсот членов из пятисот были представителями от городов. Такая палата – состоящая главным образом из сквайров, которые были избраны от городов, – была более, чем какое-либо другое собрание, склонна уделять должное внимание как сельскому хозяйству, так и торговым нуждам страны. К тому же большая часть лендлордов обеих палат, особенно самые богатые и влиятельные из них, были лично заинтересованы в промышленных и торговых делах. Поэтому не удивительно, что парламент покровительствовал суконной мануфактуре так же заботливо, как и культуре злаков; он запретил ввоз иностранного сукна и экспорт сырой шерсти, задушил ирландскую суконную торговлю в интересах английских суконщиков и потребовал, чтобы каждого умершего при похоронах одевали только в английское сукно⁴.

Навигационный акт, стремившийся сохранить торговлю Англии за англичанами и за ее торговыми кораблями вместо голландских, прошел в Долгом парламенте в 1651 году в та-кое время, когда государственная политика находилась под сильным влиянием торговой корпорации Лондона. В этом отношении Реставрация не внесла нового. Двор и парламент были единодушны в отношении политики Навигационных законов, стремясь сохранить перевозку товаров Англии и ее колоний за английскими кораблями и поддерживать сопутствующую этому враждебность к нашим голландским торговым соперникам.

Принцы и министры двора Карла II, так же как оппозиция в парламенте, находились в тесном личном контакте с магнатами Сити, которые вели на риск крупные торговые дела с заграницей. Лица, занимающие самое высокое общественное положение в Англии, имели паи в акционерных компаниях, торгующих на индийских, африканских и американских побережьях. Яков, герцог Йоркский – глава морского министерства и наследник престола, – был председателем королевской Африканской компании и участником Ост-Индской акционерной компании; после принца Руперта он был председателем Компании Гудзонова залива, и на этом посту его сменил Мальборо.

Таким образом, магнаты, руководившие внешней, морской и военной политикой, были в самом тесном контакте с торговыми корпорациями и лично принимали участие в их делах и в их проектах. Войны с Голландией в годы правления Карла II и с Францией во времена Вильгельма Оранского и Анны в значительной степени были торговыми и колониальными войнами, с необходимостью и выгодностью которых были согласны все: двор, парламент и Сити.

Пацифистские настроения приверженцев «маленькой Англии» – сквайров с примитивным деревенским мировоззрением и небольшими доходами от аренды – сыграли свою роль в предвыборной кампании тори, но влияние их на политику государственных людей в Вестминстере и Уайтхолле было невелико. Ряд войн, вызванных торговой и колониальной экспансией сначала против Голландии, затем против Франции, увеличил английские территории в Америке и продвинул английскую торговлю на европейские и мировые рынки. Расходы на эти войны в значительной степени были покрыты земельным налогом. Поэтому нет оснований говорить, что английская политика за период от Карла II до Анны пренебрегала торговыми или государственными интересами, что существовало предубеждение в пользу земледелия или что обращалось чрезмерно большое внимание на мнение большинства землевладельцев.

---

<sub>* Генри Перселл (1658 – 1695) – английский композитор, автор оперы «Дидона и Эней». – Прим. ред.

** John Evelyn, Memoirs, illustrative of the life and writings of John Evelyn, comprising his Di-ary from the year 1641 to 1706, ed. by B. Bray, vol. 1 – 2, London, 1918; ed. by A. Dobson, vol. 1 – 3, London, 1906.
Samuel Papys, Memoirs of Samuel Papys, comprising his Diary from 1659 to 1669, vol. 1 – 2, London, 1825, New ed. by H. B. Weatley, vol. 1 – 10, New York, 1942. – Прим. перев.

1 Согласно закону о цензуре (1663 года), политические трактаты издавались с разрешения государственного секретаря, юридические книги – лорда-канцлера, книги о геральдике – графа-маршала или одного из высших чиновников геральдической палаты, а все другие издания разрешались архиепископом кентерберийским или лондонским епископом. Эти высшие власти назначали цензоров для чтения книг.

2 В описываемый век покровительства представители именно этого класса духовенства имели наибольшие возможности выбиться в епископы и деканы.

*** Чарльз Тауншенд (1674 – 1738) – норфолкский дворянин, увлекавшийся сельским хозяйством, в частности разведением турнепса. Под прозвищем Турнепс Тауншенд (Turnip Townshend) упоминается поэтом Поупом в оде «Institution of Horace». – Прим. перев.

3 Подлинное воздействие поощрительной премии в пять шиллингов из четверть экспортированной пшеницы можно понять из следующего письма, написанного из Фалмута в 1675 году: «Много зерна скупается в этих районах для Канарских островов и для Голландии, так что цена после снятия урожая поднялась на 3 шиллинга на каждые 20 галлонов и, по-видимому, еще поднимется, потому что поощрительная премия в 5 шиллингов с четверти, уплачиваемая купцам в таможне, весьма способствует повышению у них интереса к закупкам, так что закон, который хорош для фермеров, невыгоден для города и ремесленников». (State papers, Domestic, 1675, р. 403.)

4 «Как! Лечь в сукне? Святой бы возмутился!» –
Сказал Нарцисс—и с жизнью распростился.
(Александр Поуп, «Моральные послания»)</sub>