Отправлено: 27.11.10 21:36. Заголовок: Нина Эптон "Любовь и англичане"

Love and the English
Nina Epton

Нина Эптон - английский литератор, искусствовед, путешественница написала серию из трех книг, посвященных любви во всех ее проявлениях и описывающих историю развития главнейшего из человеческих переживаний у трех различных народов - англичан, французов и испанцев - со времен средневековья и до наших дней. Главы из одной из них - вашему вниманию.
Перевод С.М. Каюмов

Издательство Урал Л.Т.Д., 2001 год

 Отправлено: 27.11.10 21:37. Заголовок: Начну выкладывать со..

Начну выкладывать со второй части, поскольку лично заинтересована именно в этом периоде. Вероятно, потом доберусь и до первой. Последовательность - не мой конек.

 Отправлено: 27.11.10 21:50. Заголовок: Часть вторая. Шестн..

Часть вторая.

Шестнадцатый век: Эпоха зрелости.

Пусть я девушка простая,
Но Амура имя знаю.
Хоть доселе я невинна —
Знаю, что хотят мужчины.
Поцелуй – лишь дым желанья,
Но за ним бушует пламя.

_{Неизвестный автор}

Глава первая

Космополитичная атмосфера любви

Хотя Смерть Артура еще находила своих читателей и в XVI веке, но более широким спросом все-таки пользовались пикантные современные истории, особенно завезенные из Италии и Франции, и рассказы искушенных джентльменов, что пришли на смену рыцарям старых времен и путешествовали теперь за границей, где встречали приятных людей, которые были намного предпочтительнее враждебных драконов, и их еще более просвещенных дам. Рыцарские романы скатились до уровня дешевых книжек для простонародья.
Елизаветинцы⁸⁹ были веселым народом, но суровые сторонники Совы, затесавшиеся в их ряды, подобные воспитателю королевы Эшему, осуждали не только Артура, но и те итальянские романы, что можно было найти «в каждой лондонской лавке, ибо любой из них может натворить больше бед, чем приносят добра десять проповедей у креста святого Павла. В них изображаются такие утонченные пороки, до каких не способна додуматься простодушная голова англичанина». Это заявление подтверждает то, что уже говорилось о недостаточной изобретательности англичан в любовной технике,— но, спросите вы, что мог схоласт Роджер Эшем знать о таких вещах? Сам он считал, что знал многое. Ведь Эшем самолично побывал в Италии и позже писал об этом: «Я благодарю Бога, что пробыл там всего лишь девять дней, но и за это короткое время увидел в одном городе более свободы в прегрешениях, нежели мог о том даже услышать в нашем благородном городе Лондоне за девять лет. Лорд-мэр Лондона, будучи всего лишь государственным чиновником, обычно на своем посту проявляет более усердия в искоренении греха... чем все кровавые инквизиторы в Италии за семь лет».

Стивен Госсон⁹⁰ винил дьявола в том, что тот наслал на нас столь много распутных итальянских книг, которые, будучи переведены на английский, «испортили древние обычаи нашей страны привычкой к чужеземным усладам». Это, при желании, можно понять в том смысле, что влюбленные стали вести себя более утонченно.
Однако в конце века, когда сторонники Совы начали входить в силу, многие из этих книг (в том числе и английские) было велено сжечь. Как пишет Томас Уортон⁹¹, писчебумажные лавки «подверглись столь же основательной чистке, как библиотека Дон Кихота». (Об Энтони Мандее⁹² говорили, что он имел «настоящую фабрику» по переводу иностранных романов.)

Отечественные авторы, такие как Делони⁹³, предупреждали молодых аристократов, задумавших совершить путешествие за границу, о том, что им придется там повстречать «столь искусных сирен, что они подвергнут тебя опасности, столь волшебных Цирцей, что они тебя зачаруют, столь отравленных скатов, что они заворожат тебе не только руку, но и сердце, если ты не будешь остерегаться, опираясь на мой опыт и несчастья других людей».
Заграничные путешествия, несомненно, облегчали отношения англичан с противоположным полом, и настолько, что, если верить Нэшу⁹⁴, меняли их взгляды на брак: «Когда англичане возвращаются из Италии, они все время улыбаются, острословят и находят удовольствие в болтовне о пустяках. Они отказываются от намерения жениться; их единственное желание — любить, но без брака; они назначают тайные свидания; они ведут себя совершенно неподобающим образом. Они становятся величайшими любовниками, флиртуют целыми днями, говорят множество приятных слов с такими улыбчивыми и таинственными лицами, используя такие знаки, символы, пари, которые заключают с заведомой целью проигрыша, уговоры носить одежду того или иного цвета, те или иные цветы или травы, чтобы иметь возможность частых встреч с дамой и смелых разговоров на разные темы».
С другой стороны, есть свидетельство о благотворном воздействии заграничного путешествия на молодого Генри де Вера — сына поэта Эдуарда де Вера,— чье распутное поведение так беспокоило его мать; он уехал за границу, «заслужив на родине репутацию хулигана, но через три года, проведенные во Франции и Италии, вернулся в Англию таким безукоризненно воспитанным й красивым джентльменом, что без всякого труда сумел завоевать сердце и руку прекрасной леди Дианы Сесиль».
И опять же, с другой стороны, Томас Корьят⁹⁵ верил, что домоседы были «людьми грубыми, ленивыми, возмутительными, глупыми, варварскими, женоподобными, похотливыми и уступающими всякому вожделению». Отправиться в путешествие было не всегда легко. Уже тогда существовали ограничения на вывоз валюты, а в елизаветинские времена Уильям Сесиль⁹⁶ экзаменовал желающих путешествовать, проверяя их знания об Англии. Если они бывали недостаточными, кандидата в путешественники заставляли оставаться дома, чтобы узнать побольше о собственной стране. Такая процедура проверки не позволяла покинуть Англию недовольным.
То был век перемен. Менялись англичане, менялись и европейцы; идеал мягкосердечия средневековья сменялся идеалом Возрождения — идеалом триумфа личности, гордости человеческими свершениями, науки и разума, великих открытий. Мы начали становиться любознательными, непоседливыми, такими, как описывал людей своей эпохи Тамерлан у Марло⁹⁷:

Ведь души наши, что понять способны
Чудесную архитектуру мира,
Измерив путь вращенья всех светил,
Стремятся к бесконечному Познанью
И в вечном поиске, как сферы неба,
Себе отдохновенья не желают.

И все же поиск этот был веселым, далеким от разрушительных возможностей последующих столетий, и триумфальная тональность эпохи отражалась в мелодичных созвучиях, ярких цветах и лирической поэзии. Мы, вероятно, не признали бы собственных соотечественников в этих хвастливых и болтливых англичанах, если бы вдруг перелетели в те времена, в елизаветинскую эпоху. Вот итальянцы могли бы признать — что они тогда и делали; Кардано⁹⁸ заметил в 1552 году: «Англичане похожи одеждой на итальянцев, потому что, похваляясь, называют себя их ближайшими родственниками и стараются как можно больше подражать их манерам и одежде... В окрестностях Лондона мне показалось, что я попал в Италию. Глядя на эти группы англичан, сидевших вместе, я был совершенно убежден, что нахожусь среди итальянцев,— настолько похожи они на нас телосложением, манерами, одеждой, жестами, цветом лица...»

На Англию падал яркий отблеск Средиземноморья, и это навсегда запечатлели пьесы Шекспира, сюжеты для которых он неоднократно брал из Новелл⁹⁹ Банделло.¹⁰⁰ Утонченные итальянские вкусы входили в моду с легкой руки аристократов, привозивших на родину подарки для своих дам: затейливо расшитые перчатки, пакетики со сладостями, надушенные кожаные жилеты и дорогостоящие притирания, которые принимались с благодарностью и служили «маленькими помощниками» в погоне за наслаждениями.

Королевский двор обрел новую силу и значимость, и придворные, обучавшиеся в школе Кастильоне, довели искусство беседы до уровня, ранее недосягаемого. Шутливая беседа и утонченность вошли в человеческие отношения и легко впорхнули в любовную игру. Эти новые искусства учтивости и светской беседы в мельчайших деталях описывались в первых тогдашних учебниках для взрослых. Поначалу все это выглядело несколько манерно; мужчины и женщины чувствовали себя еще довольно скованно в своих парчовых панцирях, усыпанных драгоценными камнями; этикет, любовь и красота часто смешивались в кодексе поведения, правила которого балансировали где-то на грани этики и эстетики, с упором на последнюю.
Всем было известно, что у влюбленного часто немеет язык; и в помощь ему было выпущено множество учебников по искусству составления любовных писем. Первые английские образцы этого жанра появились на свет около 1548 года; почти все они подражали итальянским и французским оригиналам.


Продолжение следует...
_{Сноски будут позже.}

 Отправлено: 28.11.10 13:09. Заголовок: «О времена, о нравы,..

«О времена, о нравы, о французы, о обытальянившаяся Англия!» — восклицал Габриэль Харвей¹⁰¹ в книге своих писем. То было время, когда французские рефрены появлялись в песенках елизаветинцев — и выглядело это очаровательно, как, например, у Роберта Грина¹⁰²:

Милый Адонис, ты взгляд не решаешься бросить
(N’oserez-vous, mon bel аmу?)*
На Венеру свою, что о смерти у Господа просит.
]е vous еп рrie**, взгляни хоть на миг;
N’oserez-vous, mon bel , mon bel
N’oserez-vous, mon bel аmу —
и т. д.

Кавалеры похвалялись знанием французского языка, хотя, похоже, несмотря на все свои заграничные путешествия, разбирались в нем немногим лучше средневековой госпожи Эглинтин. Сэр Томас Мор так высмеивал снобов этого типа:

Но сам он рад, себе, бесспорно, нравится,
Коль скажет слова три, связавши, галльские.
А если не хватает галльских слов ему,
Сказать он тщится речью пусть не галльскою —
Но уж сказать, так с галльским благозвучием.
Разиня зев, с каким-то звуком тоненьким
И, словно дама, говоря изнеженно,
Но так, как будто рот бобами полнится.

Но обычно все же у кавалера:

...латынь, конечно, галльская,
По-галльски же и речь звучит британская,
По-галльски он доносит речь ломбардскую,
По-галльски же доносит речь испанскую.
По-галльски речь его звучит германская,
По-галльски все,— но только кроме галльского.
Ведь галльский у него сродни британскому.,^103'104

Напыщенность и преклонение елизаветинцев перед иностранщиной находили также отражение в их моде, над которой вволю поиздевались современники, и не только сторонники Совы. Шекспир подшучивал над ними неоднократно.

«Как странно он одет! — восклицает в Венецианском купце Порция при виде молодого английского барона Шальконбриджа.— Я думаю, он купил камзол в Италии, штаны во Франции, шляпу в Германии, а манер своих набрался по всему свету». В Укрощении строптивой Петруччо закатывает портному скандал по поводу модного рукава:

А это что? Рукав или мортира?
Изрезан он, как яблочный пирог,—
Надрез, прореха, вырез и прорез!
Ну, право, как курильница в цирюльне!..

Портной: Вы приказали сшить его красиво
И в соответствии с последней модой.

Петруччо: Да, приказал. Но вовсе не велел я
Его испортить по последней моде. ¹⁰⁵


Филип Стаббс, пуританский автор Анатомии злоупотреблений (1582), освещает эту тему очень подробно, особенно ядовито нападая на шляпы, камзолы и ту вызывающую манеру, с какой дамы носили букеты цветов: «Эти камзолы не менее чудовищны, чем все остальное; ведь сейчас модно, чтобы они свисали до середины ляжек или, по меньшей мере, до срамных мест, и они так тесно стянуты, подбиты ватой, прошиты и прострочены, что в них нельзя ни работать, ни развлекаться из-за невыносимой духоты. Как можно находить красивыми эти камзолы, которые оттопыриваются на животах, подобно гульфикам на мужских панталонах, так что животы у них становятся толще, нежели все остальное тело... Я не понимаю, для чего они могут служить, кроме разве что демонстрации склонности носящего их к обжорству, разгулу и излишествам... Женщины носят в руках букеты и целые охапки цветов, постоянно их нюхая, да еще и втыкают два-три цветочка между грудей,— с какой целью, я не могу сказать, разве что для заманивания любвеобильных ухажеров, благодаря чему, я не сомневаюсь, они получают множество слюнявых поцелуев, а возможно, и более тесную дружбу — они знают, что я имею в виду».

Томас Нэш высказался не менее определенно: «Они высоко подтягивают груди, так что их круглые розоватые бутончики нескромно выставляются вперед, дабы показать, что их владелицы обладают фруктами, кои можно надеяться отведать. Их набухшие и раздутые платья служат верным признаком того, что в мозгу у них также имеются опухоли».
Врач Андре Борд описывал вид озадаченных англичан, стоящих перед зеркалами, размышляя о том, что на себя надеть:

Я англичанин, и стою здесь голый,
И думаю — а что бы мне надеть?
Сейчас надену то, а завтра это,
Ну а потом — уж и не знаю что.

«Поэтому,— сурово писал Стаббс,— эти зеркала следует считать кузнечными мехами дьявола, с помощью которых он вдувает в наши сердца порывы гордости, и те, кто в них смотрится, по существу заглядывают в задницу дьяволу... и оттуда он вдувает в их души ядовитый воздух гордости». Что касается зеркал, то можно заметить, что их обилие, улучшенное освещение и возросшая уединенность в опочивальнях давали больше свободы в интимных отношениях. Сэр Эпикур Маммон, герой Алхимика (1610) Бена Джонсона¹⁰⁶, так говорит об этом новом чувственном блаженстве:

Велю я слугам взбить мои перины,
Чтоб было мне и мягко, и привольно.
В овальной комнате лукавые картины.
Какие страстный римский император
Из Африки привез, велю развесить.
(Жалкий Аретино лишь бледное
подобье их придумал.)
Все зеркала я под углом расставлю,
Чтоб наши обнаженные фигуры
В десятках отражений умножались.
И облака тончайших ароматов
Велю я распылить в опочивальне,
Мы окунемся в них, а после — в ванны.
Как в пропасть, упадем мы, а оттуда,
Как будто заново на свет родившись,
Мы выйдем, свежи и благоуханны.

Но елизаветинцы не только хотели выглядеть блестящими и великолепными — они и были великолепны и искренне любили красоту. Какие драгоценности дарили они и носили! Эссекс преподнес королеве Елизавете золотое сердце, украшенное мельчайшими рубинами и тремя маленькими жемчужинами; из сердца выходил стебелек красных и белых роз, сделанных из крошечных алмазов и рубинов. Вырезанные из агата мухи, запутавшиеся в паутине из серебряных нитей, сверкающих бриллиантовыми каплями росы, висели над крышками коробок с засахаренными фруктами. Золотые кошки играли с серебряными мышами, а пучеглазые лягушки, покрытые сплошным слоем изумрудов, поблескивали своими дорогостоящими глазами, сделанными из отборных рубинов. Кавалеры носили браслеты и серьги и душились цибетином*** и мускусом.

---

_{* Иль не смеете, милый мой друг? (фр.).
** Молю тебя об этом (фр.).
*** цибетин - ароматическое вещество из желез зверьков вивверы или циветты.}

 Отправлено: 29.11.10 00:21. Заголовок: То была эпоха педант..

То была эпоха педантичности и чинопочитания, и все твердо верили, что «даже сами небеса, планеты и наш центр Вселенной знают свой ранг, старшинство и место», хотя мало кто обращал внимание на такие тонкости, как автор Института джентльмена (1555), который различал «благородного благородного, то есть человека знатного происхождения и честного характера, благородного неблагородного, или человека, рожденного в знатной семье, но отличающегося недостойным поведением, и неблагородного благородного — человека низкого происхождения, но благородного поведения, который получил дворянское звание за собственные заслуги». Но ниже всех стоит неблагородный неблагородный, или человек низкого рождения и поведения, то есть совершеннейший мужлан.

Другая привычка, делавшая елизаветинцев еще более похожими на их друзей-латинян,— это любовь к вину. Примерно тридцать тысяч тонн вина импортировали ежегодно со всей Европы — из Франции, Испании, Греции и с Канарских островов — и часто вино это бывало приправлено большим количеством специй. «Чаша сплетен», названная так, несомненно, не без основания, состояла из половины пинты** ипокраса***, смешанного с бутылкой эля и сдобренного корицей, белым имбирем, гвоздикой, мускатным орехом и перцем. Эта смесь шесть дней настаивалась на винном спирту. Эль сдабривали печеными апельсинами, фаршированными гвоздикой. Шекспир отметил национальную склонность к чрезмерному питию в своем Отелло. После того как Яго спел свою застольную песню,

Кассио восклицает: Чудная песня!

Яго: Я. ее выучил в Англии. Пить там первые мастера. Датчане, немцы, голландцы — все это ерунда против них.
Кассио: Разве они такие пьяницы?

Яго: Англичане? Да они питьем заморят датчанина и шутя перепьют немца. Они еще раскачиваются, а голландца уже рвет.¹⁰⁷

Как хорошо знал наш бард, слишком обильная выпивка никак не способствует занятиям любовью, ведь, как говорит привратник из Макбета: «Хочется согрешить, ан дело и не выходит. В отношении распутства — вино вещь предательская, лукавая» ¹⁰⁸.

В это время дамы стали больше пользоваться косметикой. Жирная губная помада упоминается в Зимней сказке, когда Леонтес говорит: «Пусть никто надо мной не смеется, потому что я ее поцелую» — и слышит в ответ:

Милорд, будь осторожен.
Покрасила она недавно губы;
Ты весь извозишься и щеки перемажешь
Помадой жирною.

Раздавались возражения и против париков, и Шекспир, выражая мнение многих своих современников-мужчин, писал в Венецианском купце:

Взгляни на дивный локон, Его на вес красавица купила...
И змейки золотистые кудряшек,
Что так проказливо дрожат от ветра,
Прекрасная головка получила
В наследство от другой красы ушедшей,
Которая давно гниет в могиле.

Не следует слишком уж порицать мужчин за их страх быть обманутыми. Как могли они не задумываться над тем, какой женщина предстанет перед ними в конечном счете, когда настанет пора разделить с нею ложе! Дама елизаветинских времен, если снять с нее все эти турнюры и накладки и нарядить в простую ночную рубашку, должно быть, выглядела бледным и тщедушным подобием себя же самой днем — яркой, дородной и высокой. Джон Лили¹⁰⁹ заставил сказать свою влюбленную героиню Шилавтию: «Мне отвратительно и помыслить обо всех этих мазях и аптечных средствах, о наведении лоска на лица и о разного рода снадобьях, что приводят к несварению желудка и беспокойству ума. Отними у них завитые парики, их раскраску, их локоны, подбивку их платьев — и ты сразу увидишь, что в действительности от женщины останется лишь крошечная частичка». И это говорилось в то время, когда было распространено разумное мнение, что в постель следует ложиться в добром расположении духа, как об этом недвусмысленно говорится в предисловии к сборнику шуток издания 1566 года: «Не существует ничего, кроме милости Божией, что сберегало бы здоровье более, нежели честная радость, особенно радость за обедом и ужином и радость перед отходом ко сну, о чем ясно говорится во всех предписаниях врачей».
Кровати в огромных опочивальнях елизаветинских времен вполне соответствовали тогдашним вкусам: то были замысловатые резные сооружения с панелями в изголовье и нависающими балдахинами, окруженные занавесками и оборками ручной работы. Они могли стоить больше тысячи фунтов.

Уильям Гаррисон около 1580 года писал о том, что даже крестьяне украшали свои кровати гобеленами и шелковыми портьерами, но вот слуги «хорошо, если имели простыню, чтобы накрыться, но редко когда что-то могли подложить под тело, дабы уберечься от колючих соломин, которые часто пробивались через холст тюфяков и царапали их дубленые шкуры».
Простыни в постелях сильных мира сего менялись нечасто, зато благоухали фиалками. Да и вообще, похоже, неприятные запахи по большей части принято было заглушать сильными духами. Большим спросом пользовались конфетки для целующихся. Несомненно, духами обрызгивали и камины — ведь в спальнях не всегда соблюдались изысканные манеры. Одна из книг по правилам хорошего тона не рекомендует джентльменам использовать в качестве писсуара дымоход, потому что после этого остается неприятный запах. Тем, кого мучает бессонница, автор советует лежать на спине, положив ладонь на живот.

Возможно, манеры XVI века покажутся нам несовершенными, но люди вполне сознательно пытались их улучшить. Полагали, что любовь этому способствует. Она считалась чем-то вроде общественного украшения. Требования придворного этикета иногда бывали чрезмерно строгими, и Юбер Ланге¹¹⁰ после поездки в Лондон прямо писал сэру Шилипу Сидни¹¹¹ о том, что придворные показались ему жеманными и женоподобными. Иностранцы придерживались разных мнений о манерах англичан. Как правило, понечно, и исключения. Тогда, как и сейчас, многое зависело от субъективных впечатлений, а также везения или невезения.
«Все богатство и культура мира собраны здесь,— писал в 1517 году Къерегати Изабелле д'Эсте,— и те, кто называют англичан варварами, скорее сами таковыми являются. Я наблюдаю здесь очень изысканные манеры, величайшую воспитанность и чрезвычайную вежливость».
Большинство иностранцев поражала значительно большая, по сравнению с их собственными странами, свобода, которой пользовались англичанки. В 1545 году греческий путешественник Никандр Нуциус писал: «Мужчины ведут себя с женщинами очень просто и совершенно их не ревнуют. Не только члены семьи и домочадцы обнимают их и целуют в губы в знак приветствия, но даже и посторонние, никогда их ранее не видевшие. И им самим это вовсе не кажется неприличным».
Один голландский путешественник, описав англичанок, сидевших у входа в дом в нарядной одежде, желая показать себя и по¬глазеть на прохожих, далее отмечал: «На всех банкетах и празднествах им оказывают великий почет. Они проводят время в прогулках, верховой езде, игре в карты, посещении друзей и развлечениях с ними, на крестинах, церковных службах и похоронах — и все это с ведома и согласия своих мужей. Вот почему Англию называют раем для замужних женщин. Девушек до замужества воспитывают очень строго и сурово; они отличаются скромностью жестов, мягкостью в словах и речах, ходят на цыпочках, легко и изящно, по¬добно юным козочкам, ведут себя сдержанно и по-детски застен¬чиво, гуляют, закутав лица в шелковые шарфы, развевающиеся на ветру, или ездят верхом, надев бархатные маски с прорезями для глаз».

Знатоки находили англичанок привлекательными. «Их женщины обворожительны и от природы такие хорошенькие, каких мне почти не доводилось ранее видеть!» — воскликнул один итальянский капитан; другой итальянец говорил об их «изумительной красоте», а некий французский студент назвал их «красивейшими женщинами в мире, с кожей белой, как алебастр».
Молодые леди и джентльмены собирались вместе и пели; никогда еще английские влюбленные не были столь музыкальны и не любили так петь серенады. Поэтические произведения того времени, видимо, по большей части предназначались для пения. Музыка звучала на берегах Темзы, музыку играли на свадебных пирах, на майских празднествах, и при этом много танцевали. Относительно последнего занятия мнения «сов» и «соловьев» коренным образом расходились. Опасная близость противоположных полов, даже если она в конечном счете приводила к честному браку, беспокоила таких «сов», как Стаббс: «Танцы, в том виде, как ими занимаются — или, скорее, злоупотребляют — в наши дни, есть преддверие распутства, подготовка к блуду, подстрекательство к непристойным действиям и предуготовление ко всем видам разврата, а вовсе не приятное упражнение для ума или здоровая разминка для тела, как считают некоторые. Каких только грязных ощупываний и непристойной возни не бывает повсеместно на этих танцах! Даже такие действия и акты, которые я не стану называть, дабы не оскорбить целомудренного слуха, и те изображаются и выставляются напоказ с помощью неприличных жестов, коими обмениваются танцующие. Говорят, что танцы вызывают любовь. Да, но какую любовь? Воистину похотливую любовь, венерическую любовь, вожделение, непристойную животную любовь, накачиваемую вонючим насосом из выгребной ямы телесного влечения и плотского желания, а вовсе не такую любовь, что идет из глубин сердца и порождается духом Господним.
А что из себя представляют мужчины, танцующие с женщинами рука об руку, щека к щеке, обнимаясь, целуясь, пуская слюни и пачкаясь,— какое мерзкое зрелище! Множество раз слышал я, как они бесстыдно признавались, что нашли себе жен, а женщины — мужей на танцах, что ясно показывает всю греховность этого занятия. Каждый прыжок и скачок в танце есть прыжок в ад. Тем не менее в Англии умение танцевать считается добродетелью и гордостью мужчины, да и, как показывает опыт, чуть ли не единственной для него возможностью добиться повышения и продвижения по службе».
Совершенно иного мнения придерживался «соловей» — он давал мистическое объяснение происхождения танцев, подобное тому, какое принято в восточных странах. Видимо, первым, кто его высказал в Англии, был Джон Дэвис¹¹², написавший Оркестр, или Поэму о танцах:

Танец, прекрасная леди, родился на свет
По настоянью любви, августейшей царицы природы
Воздух, огонь и вода согласились в ответ
Распри забыть меж собой, и затихли бурлящие воды.
С тех самых пор, подчиняясь царицы веленью,
Вертится мир в круговом танцевальном движенье...
Это великое чудо любовь сотворила,
В танце любовь проявляет волшебную силу.

---

_{* Цибетин — ароматическое вещество из желез зверьков виверры или циветты.
** Английская пинта составляет примерно 0,56 литра.
*** Ипокрас — сладкое вино с добавлением корицы.}

 Отправлено: 29.11.10 20:05. Заголовок: Сноски к главе. 89..

Сноски к главе.

⁸⁹ Английские поэты и писатели эпохи последних двадцати лет царствования королевы Елизаветы I (1533—1603) и первого десятилетия — Якова I (1566—1625).
⁹⁰ Даже в Британской энциклопедии есть всего одно упоминание об этом деятеле. Дело в том, что первой работой знаменитого английского поэта, драматурга и прозаика Томаса Лоджа (1557—1625) был анонимный памфлет, «написанный в ответ на нападки Стивена Госсона на современную драматургию». Можно себе представить, что это был за фрукт...
⁹¹ Видимо, имеется в виду Томас Уортон-младший (1728—1790) — знаменитый поэт и автор первой книги об истории английской поэзии.
⁹² Мандей, Энтони (1560?—1633) — английский поэт, драматург, памфлетист и переводчик.
⁹³ Делони, Томас (1543?—1600) — автор баллад, памфлетов и популярных рассказов.
⁹⁴ Нэш, Томас (1567 — ок. 1601) — писатель, автор первого в английской литературе «плутовского романа» «Злосчастный путешественник» (1594).
⁹⁵ Корьят, Томас — эксцентричный английский путешественник XVII века, прославившийся остроумными словесными баталиями с поэтом Джоном Тэйлором (1580—1653).
⁹⁶ Сесиль, Уильям, барон Берли (1520—1598) — первый министр Елизаветы I. Министр, похоже, хороший. Во всяком случае, в Советском Энциклопедическом Словаре издания 1981 года говорится, что он «способствовал усилению абсолютизма» — то есть недурно исполнял свои прямые обязанности.
⁹⁷ Марло, Кристофер (1564—1593) — английский драматург. Главная идея его произведений — освобождение личности от закоснелой средневековой морали. Возможно, был соавтором некоторых ранних пьес Шекспира.
⁹⁸ Кардано, Джероламо (1501 или 1506—1576) — знаменитый итальянский математик, философ и врач.
⁹⁹ Некоторые из них включены в антологию романтической литературы Уильяма Пейнтера «Дворец удовольствий».— Прим. авт.
¹⁰⁰ Банделло, Маттео (ок. 1485—1561) — итальянский писатель, автор любовных стихов, поэм и многочисленных новелл.
¹⁰¹ Харвей, Габриэль (1550?—1630) — английский писатель и непременный участник тогдашних окололитературных баталий.
¹⁰² Грин, Роберт (1558—1592) — автор пасторального романа «Пандосто», множества стихов и авантюрно-любовных пьес.
¹⁰³ Переведено с латинского архидиаконом Рэнгхемом, цитируется в Philomorus (1848).— Прим. авт.
¹⁰⁴ «На англичанина, страстного поклонника галльского языка». Пер. Ю. Ф. Шульца // Мор, Т. Эпиграммы. История Ричарда III. — М.: Наука, 1973. С. 31—32.
¹⁰⁵ Цит. по: Шекспир, У. Укрощение строптивой. Пер. П. Мелковой // Шекспир, У. Комедии, хроники, трагедии. Т. 1.— М.: РИПОЛ, 1994. С. 112—113.
¹⁰⁶ Джонсон, Бенджамин ( 1573—1637) — английский драматург. В своей комедии «Алхимик» остроумно высмеял пороки тогдашней аристократии.
¹⁰⁷ Цит. по: Шекспир, У. Отелло. Пер. Б. Пастернака // Шекспир, У. Трагедии. Сонеты. — М.: Худож. лит., 1968. С. 281. (Библ. всемир. лит.).
¹⁰⁸ Цит. по: Шекспир, У. Макбет. Пер. Б. Пастернака.— Там же. С. 505.
¹⁰⁹ Лили, Джон (1554?—1606) — писатель и драматург, оказавший большое влияние на развитие английского литературного языка. По имени героя его романов Эвфуэса (по-греч.— «благовоспитанный»), изысканный, высокопарный стиль в литературе принято называть «эвфуизмом».
¹¹⁰ Ланге, Юбер — французский ученый, учитель писателя Филипа Сидни (см. примеч.).
¹¹¹ Сидни, Филип (1554—1586) — английский писатель, автор пасторального романа «Аркадия», сонетов, сочинений по эстетике.
¹¹² Дэвис, сэр Джон (1569—1626) — английский поэт. Главная идея упоминаемой поэмы — соответствие между природным порядком и человеческой деятельностью.

 Отправлено: 29.11.10 22:34. Заголовок: Хелга http://jpe.ru/..

Хелга пишет:

цитата:

«Когда англичане возвращаются из Италии, они все время улыбаются, острословят и находят удовольствие в болтовне о пустяках. Они отказываются от намерения жениться; их единственное желание — любить, но без брака; они назначают тайные свидания; они ведут себя совершенно неподобающим образом. Они становятся величайшими любовниками, флиртуют целыми днями,

Хорошо, что некоторые англичане, вернувшись из Италии, уже давно женаты, хотя пока и формально
Хелга пишет:

цитата:

Большинство иностранцев поражала значительно большая, по сравнению с их собственными странами, свобода, которой пользовались англичанки. ... Вот почему Англию называют раем для замужних женщин.

Какое интересное замечание. Во всяком случае, это объясняет: почему Мод не побоялась поехать в Лондон , на выручку к отцу.
Хелга пишет:

цитата:

Говорят, что танцы вызывают любовь.

Как?! Уже в 16-м веке?!
Так у нас и танцы, возможно, будут в соседней теме!!!

 Отправлено: 29.11.10 22:52. Заголовок: Marusia пишет: Так ..

Marusia пишет:

цитата:

Так у нас и танцы, возможно, будут в соседней теме!!!

А как же, обязательно!

 Отправлено: 18.12.10 20:39. Заголовок: Глава вторая Язык лю..

Глава вторая

Язык любви

Молодые леди и джентльмены XVI века, выглядевшие слегка разбухшими в своих одеждах на толстой подкладке, встречались в гостиных и энергично танцевали вольту, гальярду, броли, каперсы, куранту и тордион* на фоне роскошных гобеленов и изукрашенных панелей, притворялись, что обожают рыцарские романы, написанные «высоким штилем», смахивающим на перевод с некоего экзотического языка, употребляемого правящей кастой и произносимого августейшими устами королей и аристократов. Вот, например, как выражался влюбленный из романа Роберта Грина Карта фантазии: «Если благодатные потоки вашего милосердия не умерят силу моей фантазии, а капли вашей королевской милости не погасят пламени моей привязанности и целительная сила вашей доброты не наложит пластырь на мою тайную язву, то мне придется влачить свое существование в страданиях, горших, чем все муки ада».
Дама, к которой так обращались, ссылается в своем пространном ответе на «непостоянство мужских привязанностей, на мимолетность изменчивой мужской фантазии, на переменчивость их колеблющихся умов, ложные клятвы, невыполняемые обещания, притворную любовь и фальшивую лесть». Затем влюбленные вступают в «неистовую переписку», изобилующую «жгучими вздохами, принесенными издалека рыданиями, жалобами, мольбами и протестами». Вот как госпожа Кастания в конце концов говорит влюбленному в нее рыцарю о том, что рада его видеть: «Подобно тому, как являет великую радость при виде рыбы, именуемой Таlра Маriпа**, как индус приходит в превеликий восторг при виде леопарда, как лев ластится к единорогу, такое же неизъяснимое наслаждение испытываю и я, Гидоний, в твоем присутствии».

Но главным дамским писателем и поставщиком романов для салонных любовников был Джон Лили, автор Эвфуэса, писавший слогом, позаимствованным из испанских романов и столь же затейливым и прихотливым, как резьба по дереву елизаветинских времен. Лили считался главным авторитетом в любовных делах и манерах, источником всей салонной любовной премудрости. Инструкции для влюбленных он давал на все случаи жизни: «Любовь подкрадывается незаметно,— просвещал он их,— и столь же незаметно исчезает. Если дама нарушает свои обещания ночью или не появляется у тебя весь день, сделай вид, что тебя это не волнует, и тогда она встревожится; если ты не будешь выказывать к ней особого интереса, то она щедро осыплет тебя бесценными наградами». Предлагаемые им средства для исцеления мужчин от любви проверены временем: избегай одиночества и безделья, займись науками. В сущности, его нравоучения столь же глубоки, как советы из женских журналов XX столетия. Когда его идеальный любовник Филавтус просит колдуна дать ему любовный напиток, алхимик в конце концов признается, что самым надежным колдовским средством заслужить любящий взгляд женщины служат собственные красота, ум и обаяние. Цветистым стилем отличался и сэр Филип Сидни, автор романа Аркадия: «Блаженна сия бумага, коей предстоит поцеловать ту руку, что расточает вечное блаженство. Не погнушайся носить с собой сии горестные строки несчастного, впавшего в пучину отчаяния...» Этим стилем восхищались, ему подражали и влюбленные в реальной жизни. Вот любовное письмо (достигшее своей цели) сэра Кристофера Хэттона, написанное в 1601 году госпоже Алисе Фэншоу, будущей его супруге:

«Любезная госпожа Алее! Поелику мне никогда не нравились влюбчивые кавалеры нашего времени, превратившие любовь в торговлю и столь искусные в ремесле лицемерия, что влюбляются в первого, на кого падет их взгляд, и перестают любить тотчас, как только отведут взгляд; по той причине, что я не обладаю столь жестоким сердцем, чтобы его не могла пронзить Ваша несказанная красота, душа моя
очарована Вашим абсолютным совершенством. До сих пор я недурно умел усмирять собственные юношеские фантазии, не выпуская их из своей бесхитростной груди домоседа; но с тех недавних пор, как Ваша красота дала им немного свободы, они вылетели наружу и обожгли крылья в пламени любви, и теперь я боюсь, что они уже никогда не вернутся обратно... Здравый смысл и любовь отныне всегда будут соседствовать в душе моей, и любовь одобряет здравый смысл за столь удачный выбор, а здравый смысл восхваляет любовь за неустанную погоню за столь достойной добычей. И оба этих качества вместе я посвящаю Вам и возлагаю на сей бумажный алтарь. Моя любовь отныне служит лишь Вашим добродетельным желаниям; она намного более того, что могут поведать сии несколько строчек, косноязычные слуги говорящего сердца». ¹¹³

Уайет¹¹⁴ убеждал свою возлюбленную даму отвечать ему коротко и по существу:

Мадам, прошу, не тратьте лишних слов;
Довольно одного: согласны вы иль нет.
И если да, оставьте осторожность
И не теряйтесь, докажите это:
Довольно и кивка, чтоб я пришел.

В то же время дамы и господа из шекспировской комедии Бесплодные усилия любви смеются над сочинителями сонетов в духе Петрарки. Бирон клянется:

Не стану я на танцы звать тебя,
У московитов занимать одежду,
В речах кудрявых чувство изливать,
Мальчишке в важном деле доверяться,
В поэта, как слепой арфист, играть
И маской от любимой закрываться.
Прочь, бархат фраз, ученых и пустых,
Парча гипербол, пышные сравненья.
Они как мухи. От укусов их
Распухла речь моя до омерзенья. ¹¹⁵

И когда любовные письма уже отосланы, принцесса отвечает в шутливой манере просвещенной девушки XVI столетия:

Пришли от Вас любовные посланья
С подарками — посланцами любви,
Но наш совет девичий их почел
За шутку, за любезность, за узор
Для вышиванья по канве досуга,
И мы, всерьез подарки не приняв,
Ответили насмешкой на любовь,
В которой лишь насмешку увидали. ¹¹⁶

Менее искушенные юные леди, по-настоящему влюбленные, подобно Имогене из Цимбелина, находили слова не так легко, особенно когда в любой момент могли вмешаться родители:

Не попрощалась с ним я, но могла бы
Прекрасные слова сказать ему: к примеру,
Что думаю о нем я постоянно,
Или могла заставить я поклясться,
Что женщины Италии не станут
Помехой нашим с ним любви и чести,
Или могла ему бы повелеть я
В шестом часу утра, о полдень и о полночь,
Молиться — в это время
Молюсь и я, и с ним мы вместе были б
В раю; или еще могла бы
С любимым я расстаться поцелуем,
Но вдруг заходит мой отец, суровый
И, как дыханье северного ветра,
Колеблет нежные бутоны нашей страсти.

Сэр Уолтер Рэли¹¹⁷, саркастически отвечая на слова Марло: «Приди ко мне жить и стань моей возлюбленной»,— заметил, что настоящий любовник обычно об этом не распространяется:

Тот, кто искусен и цветист в речах,
В делах любовных терпит полный крах.

У Марло влюбленные разговаривают на языке прикосновений, а Донн¹¹⁸ считал, что «говорить о нашей любви профанам» — значит осквернять ее; у влюбленных был и свой особый язык:

Все диалекты в наш язык вместились,
Мы говорить глазами научились,
И под столом шел часто диалог —
Его вели мы при участье ног.
Но разве бледность щек, сердец биенье
Не наших ли секретов разглашенье? ¹¹⁹

Шекспир, однако, считал, что мужчина не может называться мужчиной, если он не способен с помощью слов покорить сердце женщины; но ведь его-то слова были из чистого золота: ими он мог передать и неистовые порывы страсти, и нежные, приглушенные ноты «внутреннего прикосновения» любви. В одном из своих прекраснейших сонетов поэт поет выразительным языком Соловья:

Я повторяю прежнее опять,
В одежде старой появляюсь снова,
И, кажется, по имени назвать
Меня в стихах любое может слово.
Все это оттого, что вновь и вновь
Решаю я одну свою задачу:
Я о тебе пишу, моя любовь,
И то же сердце, те же силы трачу.
Все то же солнце ходит надо мной,
Но и оно не блещет новизной. ¹²⁰

Видимость верности старинным традициям поддерживалась на турнирах, которые приобрели особую пышность во времена правления Генриха VIII¹²¹, назначившего два дня в неделю на проведение рыцарских единоборств, в подражание романтическим героям Амадису и Ланселоту. Ради таких случаев король одевался с элегантностью, свойственной эпохе Возрождения: в парчовое платье, подбитое горностаевым мехом, или белый камчатный камзол, расшитый розами из рубинов и алмазов.
Объявления, развешанные в Вестминстере, были составлены на языке, хорошо знакомом всем любителям рыцарских повестей:

Вы, что в делах войны и рыцарства искусны,
Что меч вздымаете за короля иль чувство,
Внемлите: едут славных рыцаря четыре,
Что честь снискали в христианском мире.
Мечом, копьем, щитом, и пеши или конны
— Бросают вызов славным подданным короны.
И тот, кто храбро подберет перчатку эту,
Стяжает славу по всему Господню свету.

По меньшей мере один из любовных романов в эпоху короля Генриха возник благодаря этому средневековому обычаю. Однажды граф Суссекский и сын его Хамфри выехали из Лондона, чтобы принять участие в турнире. Когда они проезжали через деревню Кенсингтон, люди сбежались к окнам, чтобы посмотреть на оживленную процессию; среди них была и молодая женщина, Изабелла Харвей, приехавшая с отцом навестить друзей. Она далеко высунулась из окна и в тот самый момент, как сэр Хамфри проезжал мимо, уронила перчатку. Рыцарь опустил копье, зацепил им перчатку и вернул ее прекрасной обладательнице, чья красота настолько его очаровала, что позже он исхитрился оставить своих спутников и вернуться в Кенсингтон. Отец и дочь как раз собирались возвращаться в Лондон и, поскольку дорога кишела разбойниками, были только рады компании рыцаря. Он представился им оруженосцем на службе графа Суссекского. Благополучно вернувшись в Чипсайд***, господин Харвей пригласил юного кавалера отужинать с ним и его дочерью. Вскоре Хамфри и Изабелла поженились, но лишь после свадьбы девушка узнала, что вышла замуж за сына графа.

На исходе столетия, в 1585 году, Томас Нэш метал критические стрелы в «фантастические бредни изгнанных из монастырей болванов, чьи досужие перья описывают шаблонные картины прославленных, но никогда не совершавшихся деяний Артура с его Круглым Столом, сэра Тристрама, Гюона Бордосского, графа Низкородного, четверых сыновей Амьона и бесчисленного множества других». Примерно в то же время Томас Делони был настолько уверен в поддержке своего прозаичного буржуазного читателя, что составил пародийное описание турнира: «Панцирь Суррея весь был усыпан лилиями и розами, по краям окаймленными крапивой и сорной травой, что означало муки, страдания и препятствия, вырастающие на пути его любви; шлем его был круглым, как лейка садовника, и из него, казалось, лились тоненькие, не толще чем струны цитры, струйки воды, что не только увлажняли лилии и розы но также и оплодотворяли крапиву и сорняки, кои уже перерастали своих сеньоров. Под этим подразумевалось, что слезы, коими горько плачет его разум... смачивают и дают жизнь равно и пренебрежению его возлюбленной (сравниваемому с крапивой и сорняками), и вящей славе ее красоты, требующей заботливого ухода (под которой следовало понимать лилии и розы)...»

---

* Старинные французские, итальянские и английские танцы.
** букв.: «морской крот» (лат.)
*** Один из кварталов в Лондоне.

 Отправлено: 18.12.10 20:46. Заголовок: Глава третья Пробуж..

Глава третья

Пробуждение любви

Судя по всем рассказам, начинающие влюбленные были юными и веселыми, хотя следует предположить, что анонимный поэт, написавший следующие строки, все-таки имел в виду преждевременно созревшее меньшинство:

В одиннадцать у милой Анни
Возникло тайное желанье;
Оно все время разрасталось,
В двенадцать — бурной страстью стало.
В тринадцать — тайных лобызаний
Уж не хватало юной Анни.
В четырнадцать — порывы страсти
Сдержать была она не властна.
И с девственностью распостылой
В пятнадцать дева распростилась.

Верно, конечно, что шекспировская Джульетта в четырнадцать лет уже многое знала об интимной близости:

О ночь любви, раскинь свой темный полог,
Чтоб укрывающиеся могли
Тайком переглянуться и Ромео
Вошел ко мне неслышен и незрим…¹²²

Молодые джентльмены обычно вели себя смело. Эшем, как и многие педагоги будущего, полагал, что причина этого заключалась в излишне большой свободе, которой те пользовались. Он считал, что в возрасте между семью и семнадцатью годами их воспитывали, в общем, правильно, но вот от семнадцати до двадцати, «в самом опасном возрасте человеческой жизни, когда труднее всего бывает не соскользнуть с правильного пути, их обычно уже не сдерживают никакими уздами запретов — особенно тех, кто живет при дворе». Такая искушенность «ведет их к порочности».

Любовь, однако, может усмирить этих буйных молодых людей, особенно на первых порах, на стадии сомнений. Симптомы этой болезни, жесты влюбленного составляли часть придворного ритуала. «Ты должен выглядеть бледным и постараться похудеть, дабы любой, увидев тебя, тотчас мог сказать: «Сей джентльмен влюбился»,— едко издевалась над этим Сибилла, героиня Лили. Любовнику следовало выглядеть меланхоличным, держать руки скрещенными на груди, а шляпу надвигать на глаза. Он должен был обращать на себя всеобщее внимание. Все это входило в правила любовной игры.

 Отправлено: 18.12.10 20:49. Заголовок: Глава четвертая Где..

Глава четвертая

Где они знакомились

«Дева,— говорил Трувит из Эпицены Джонсона,— не упадет с потолка, дабы доставить усладу мужчине, ежели он лежит на спине, покуривая трубку, набитую табаком». Он должен ходить туда, где ее можно встретить: «в гости, на турниры, публичные представления и празднества, в церковь, а иногда и в театр... В этих местах мужчина найдет себе женщину для любви, для развлечения, такую, которую достаточно познать единожды, и такую, которую он обретет навечно».

Филип Стаббс бдительно следил своим «совиным» оком за всеми этими местами. Театры он называл «пожирателями девственности и целомудрия девиц... где в обиходе непристойные жесты, развратные речи, смех, поцелуи и объятья, прикосновения и ощупывания, подмигивание и взгляды бесстыдных глаз и тому подобное,— просто уму непостижимо, чего там только не увидишь». В 1575 году городской совет Лондона, где преобладали «совы», согласился с этим утверждением, приняв акт, в преамбуле которого говорилось, что «неумеренные посещения великим множеством народа, особенно молодежью, спектаклей, интерлюдий и представлений приводят в нашем городе к различным крупным беспорядкам и неудобствам...» Эти беспорядки заключались в «вовлечении и заманивании девиц, особенно сирот и несовершеннолетних детей добрых граждан, в тайные и нежелательные обязательства».
«Совы» смотрели на парки с великим подозрением, но «соловьи» превратили средневековый Сад Любви в своего рода Аркадию или Арденский лес*. Стаббс описал, как влюбленные встречались в «садах, либо закрытых, либо окруженных очень высокими стенами, со множеством укромных уголков и беседок, подходящих для оных целей. А чтобы их не обнаружили в этих открытых местах, они заводят специальные дома для пышных пиршеств, с галереями, башенками и прочим, и там могут — без сомнения, многие из них так и поступают — предаваться грязным порокам. Поэтому свои сады они запирают, и у некоторых из них бывает сразу по три или четыре ключа, один из которых они держат для себя, а другие дают любовницам, и те идут первыми, чтобы случайно их не увидели вместе, иначе все развлечение будет испорчено». Простолюдины, конечно, занимались любовью где угодно. Когда сельский суд обвинил некоего Джона Котгрива в том, что он сделал Маргарет Моунли ребенка, тот ответил: «Что за чепуха! Разве можно зачать дитя стоя? Ведь я имел с ней дело только стоя».
Майские празднества Стаббс также осуждает с присущей ему энергией: «Из множества девиц, что отправляются по этому случаю в леса, лишь каждая третья возвращается домой не оскверненной. А что касается сцен вокруг майского столба на деревенской лужайке...» И нам опять говорят о слюнявых поцелуях и нечистых объятьях, видения которых, похоже, преследовали Стаббса даже во сне.
Услугами таверн пользовались лишь низшие классы, но и они считали не слишком приличным всерьез ухаживать там за девушками,— во всяком случае, об этом сказала своему молодому поклоннику одна из героинь Джека из Ньюбери Томаса Делони: « "Понимая, что сие место не годится для принятия столь важного решения, не могу ли я просить вас прийти в следующий четверг в мое скромное жилище, где вы будете приняты со всем радушием и останетесь довольны моими намерениями",— и, вознагражденный прикосновением ее губ, он оплатил счет и удалился». Вслед за тем появились музыканты в коричневых плащах; сняв шапки, они спросили, не желают ли собравшиеся послушать музыку. «Нет,— ответила вдова,— нам и так весело». Но тут поднялся один из ее пожилых ухажеров, сказав: «Что ж, давайте послушаем, добрые люди, что вы можете; сыграйте мне "Начало мира"».— «Увы,— заметила вдова,— тебе бы пора уже поразмыслить о конце мира».— «Но ведь, милая вдова,— ответил тот,— начало мира — это произведение на свет потомства, и если ты сочтешь меня негодным для этого занятия, то выгони за плохую работу из своей постели и пошли за могильщиком».

Лили в своем Эвфуэсе сокрушается о том, что страсть стала уделом единственно лишь низших классов. «Сегодня влюблен каждый,— жалуется он,— ремесленник, шут и попрошайка. А что еще может заставить этих червей влюбиться, если не безделье?» По его мнению, только люди, имеющие досуг, могут предаваться утонченным наслаждениям салонной любви.

---

_{* Арденский лес — место действия комедии Шекспира «Как вам это понравится»}

 Отправлено: 18.12.10 20:50. Заголовок: Сноски к главам II -..

Сноски к главам II - IV

¹¹³ Correspondence of the Hatton Family (Camden Society, 1878).— «Переписка семейства Хэттонов» (Издание Кэмденского общества, 1878). — Прим. авт.
¹¹⁴ Уайет, сэр Томас (1503—1542) — поэт, впервые использовавший в английской литературе формы сонета, терцины и рондо.
¹¹⁵ Цит. по: Шекспир, У. Бесплодные усилия любви.— Пер. Ю. Корнеева // Шекспир/У. Комедии.— М.: Правда, 1987. С. 413.
¹¹⁶ Там же. С. 430.
¹¹⁷ Рэли, Уолтер (ок. 1552—1618) — английский пират, поэт, драматург, фаворит Елизаветы I... Казнен Яковом I после неудачной экспедиции в Северную Америку.
¹¹⁸ Донн, Джон (1572—1631) — английский поэт, автор элегий, сатир, эпиграмм. Между прочим, название знаменитого романа Хемингуэя «По ком звонит колокол» взято из его стихов.
¹¹⁹ Пер. Б. Томашевского.— Цит. по: Донн, Д. Стихотворения.— Л.: Худож. лит., 1973. С. 99—100.
¹²⁰ Цит. по: Шекспир, У. Сонет 76. Пер. С. Маршака // Шекспир, У. Трагедии. Сонеты.— М.: Худож. лит., 1968. С. 731. (Б-ка все-мир. лит.).
¹²¹ Генрих VIII (1491—1547) — английский король с 1509 года.
¹²² Цит. по: Шекспир, У. Ромео и Джульетта. Пер. Б. Пастернака // Шекспир, У. Трагедии/Сонеты.— М.: Худож. лит., 1968. С. 76. (Б-ка всемир. лит.).

 Отправлено: 19.12.10 22:07. Заголовок: Хелга http://jpe.ru/..

Хелга пишет:

цитата:

Изабелла Харвей, приехавшая с отцом навестить друзей. Она далеко высунулась из окна и в тот самый момент, как сэр Хамфри проезжал мимо, уронила перчатку. Рыцарь опустил копье, зацепил им перчатку и вернул ее прекрасной обладательнице, чья красота настолько его очаровала, что позже он исхитрился оставить своих спутников и вернуться в Кенсингтон. Отец и дочь как раз собирались возвращаться в Лондон и, поскольку дорога кишела разбойниками, были только рады компании рыцаря. Он представился им оруженосцем на службе графа Суссекского. Благополучно вернувшись в Чипсайд***, господин Харвей пригласил юного кавалера отужинать с ним и его дочерью. Вскоре Хамфри и Изабелла поженились, но лишь после свадьбы девушка узнала, что вышла замуж за сына графа.

Как романтично , и какой великолепный сюжет для романа

Хелга пишет:

цитата:

Сэр Уолтер Рэли117, саркастически отвечая на слова Марло: «Приди ко мне жить и стань моей возлюбленной»,— заметил, что настоящий любовник обычно об этом не распространяется: Тот, кто искусен и цветист в речах, В делах любовных терпит полный крах.

И еще понравилась лаконичность Уайета, которому "довольно и кивка" Не то, чтобы я была против цветистых возлияний в духе Джона Лили или сэра Филипа Сидни, но во всем желательна мера

 Отправлено: 20.12.10 17:14. Заголовок: Спасибо, Хелга, за в..

Спасибо, Хелга, за выложенные главы. Т.е., спасибо за то, что эта книга не прошла мимо меня. Очень интересно. Мне показалось или действительно написано с некоторой снисходительной усмешкой (или иронией)?

 Отправлено: 20.12.10 22:01. Заголовок: Marusia пишет: И ещ..

Marusia пишет:

цитата:

И еще понравилась лаконичность Уайета, которому "довольно и кивка"

Ой, очень нравится! У него чудные сонеты!

Сонет 7 (перевод В. Николаева)

Кто ищет лань? Я знаю к ней пути.
Что до меня - я сдался добровольно.
Меня напрасный труд изранил больно,
Ведь я из тех, кто вечно позади.

Но как усталый разум отвести
От лани? Лишь увижу - и невольно
Плетусь за ней. О нет, с меня довольно,
И ветер мне не удержать в сети.

Кто ищет лань, найдет ее со мной,
Но только время потеряет он.
Ее ошейник ярко обведен
Составленной алмазами строкой:

"Не тронь меня, ведь кесарю дана я.
Я дикая, хотя на вид ручная".

Галина пишет:

цитата:

Мне показалось или действительно написано с некоторой снисходительной усмешкой (или иронией)?

Мне тоже кажется, что ирония красной нитью проходит...

 Отправлено: 24.04.11 15:12. Заголовок: Глава V Искусство ..

Глава V

Искусство или природа

Лили писал также и об искусстве шутливой беседы тех времен, примеры которого Шекспир приводил в своих ранних любовных комедиях. «Дошло до того, что они изучают как науку то, что должно быть естественным». Такого мнения средний мужчина придерживался и тогда, и сейчас. Авторы тонкой любовной лирики, подобные Донну, разбирались в этом лучше. Любовь «дается случаем, но сохраняется искусством». И хотя Рэли писал о том, что «любовь не нуждается ни в наставлениях, ни в поучениях», все же большинство молодых мужчин и женщин того времени желали научиться искусству обольщения. Иногда они находили любопытные советы в тогдашних романах.
Аристократы ухаживали за дамами в высокопарной манере, даже когда те брали инициативу в свои руки, — а косноязычные английские влюбленные часто заставляли их это делать. Лаурана из Паризмуса Эммануэля Форда, влюбившись на балу в молодого лорда, смело переходит в наступление: «Милорд, заверяю вас в том, что, когда я увидела, как вы вошли в эту залу, сердце мое было поражено, как я полагаю, самим роком, и с той минуты я поклялась навсегда остаться вашей».
Дворянин, ухаживая за переодетой служанкой в Томасе из Рединга Делони, заявляет: «Мы будем любить друг друга в чужеземной стране, и я предпочту в твоем обществе простое яйцо всем деликатесам Англии». Поскольку девушка также считается аристократкой, она отвечает изысканным слогом: «Прекрасный господин, подумайте, к какому несчастью может привести поспешное замужество, как опасно вызвать неудовольствие короля моим братом с вами, принцем крови; представьте, сколь мало радости будет в вашей любви ко мне или в моей — к моему венчанному повелителю».
Другая откровенная дама, из Приключений господина Ф. И. Джорджа Гэскойна¹²³ , укладывает своего возбужденного возлюбленного в собственную постель: «"Посмотрим, лучше ли вам будет спаться на моих простынях", затем велит служанке принести пару чистых простыней (на удивление тонких и душистых); леди Франциска и Элинора услужливо их развернули и расстелили на кровати, после чего попросили рыцаря раздеться и лечь; уложив его, госпожа поправила и взбила ему постель, смочила ему виски розовой водой, положила рядом с ним платки и иное свежее белье и при этом шепнула на ухо: "Мой верный слуга, эту ночь я проведу с тобой", — и ушла, оставив его в смятении, в смешанных чувствах надежды и отчаяния, веры и недоверия. Около десяти или одиннадцати часов пришла в ночной рубашке госпожа; она очень хорошо знала в этом доме все потайные пути и вошла в его спальню никем не увиденной и не услышанной». (Тайные свидания были в обычае у влюбленных. Один из персонажей романа Сидни Аркадия рассказывает о том, как он тайно пробирался в комнату возлюбленной: «...чем более я был внимателен, тем громче все подо мной скрипело; я сталкивался то с сундуком, то со шкафом и здоровался с ними то голенью, то локтем».)
Томас Делони считал, что, поскольку любовь женщины может быть настолько же сильной, как у мужчины, она должна иметь равные права на то, чтобы «высказать все, что у нее на душе», но большинство женщин, повинуясь условностям и моде, считают нужным раз за разом отказывать поклонникам. Время от времени дамы пытались испытать силу чувства своих возлюбленных, на что иной раз получали обескураживающие ответы. «Если ты хочешь испытать свое мужество,— восклицает героиня Делони,— собирайся на войну и добудь себе славу в бою, разбив врагов нашей страны; и сим обретешь ты вечное право носить на челе золотой венок чести».— «Клянусь честью, госпожа,— ответил тот,— я предпочел бы испытать свое мужество в ином месте».— «О, и где же?» — вопросила она. «Да, по правде говоря,— сказал он, — в вашей мягкой постели, ведь возлежать на оной несравненно лучше, нежели на жестком поле брани».

Считалось, что красивая женщина передает свою красоту потомству; отсюда и удивительное предложение другого персонажа Делони, сделанное им одной вдове: «Понеже вы находитесь сейчас в апрельские дни жизни своей, не отвергайте удовольствий, доступных блестящей красавице, но почтите улицы Лондона прекрасным порождением своего чрева и доставьте мне блаженство стать отцом плода вашего нежного тела. По моему мнению, вы нанесете миру невыносимую обиду, ежели будете жить, подобно бесплодной смоковнице». Этот аргумент не убедил даму, и сердце ее завоевал другой ухажер, который, смиренно уничижая себя на средневековый манер, принес ей устриц с Биллингсгейта, (Биллингсгейт — большой рыбный рынок в Лондоне. Забавно, что в современном английском языке это слово означает площадную брань. Прим. пер) в то время как ни один из других поклонников не удосужился это сделать.
«Детородные» доводы приводил также один из ухажеров в Двенадцатой ночи у Шекспира:

Да, подлинно прекрасное лицо!
Рука самой искусницы природы
Смешала в нем румянец с белизной.
Вы самая жестокая из женщин,
Коль собираетесь дожить до гроба,
Не снявши копии с этой красоты. ¹²⁴

 Отправлено: 24.04.11 15:18. Заголовок: Но, в общем-то, сред..

Но, в общем-то, средневековые понятия уже вышли из моды. «Смог бы ты с радостью умереть за любовь к даме?» — спрашивает одна героиня XVI века. Ее поклонник прямо отвечает: «Нет, мадам, если бы я мог сохранить ее любовь и остаться при сем в живых». Другой реалистичный герой одного популярного романа утешает удрученного ухажера следующими наблюдениями: «Женщины подобны теням, и, чем более мужчина гонится за ними, тем быстрее они убегают; но стоит мужчине свернуть в сторону, и они сразу же устремляются вослед. Соберись с духом, друг, ведь сейчас на свете живет больше женщин, чем во времена нашего славного отца Адама!»
Шекспир в комедии Как вам это понравится? выразил легкомысленное мнение, модное в те времена, о том, что влюбленные не столь уязвимы, как они сами об этом думают: «Этот жалкий мир существует около шести тысяч лет, и за все это время ни один человек еще не умирал от любви... люди время от времени умирали, и черви их поедали, но случалось все это не от любви». ¹²⁵
В любовь с первого взгляда все еще в значительной степени верили, но на этот счет высказывались уже некоторые сомнения. Шекспировский Бирон говорит о том, что любовь, «преподанная нам глазами женщин, мозг не тяготит» ¹²⁶ , но в одном из своих сонетов бард жалуется на то, что глаза, данные ему любовью, не имеют никакого отношения к действительному зрению. Дрейтон ¹²⁷ , писавший елизаветинские сонеты до самой своей смерти в 1631 году, заверяет даму своего сердца Анну Гудьир, что ее глаза научили его «алфавиту любви», но во втором сонете Сидни к Стелле эта проверенная временем условность отрицается:

Я видел и желал; желал, но не любил.
Любил, но не спешил почтить любви веленья.

Спенсер ¹²⁸ решительно возражал против излишней поспешности в любви: «Быстро влюбиться невозможно, ибо любовь не бывает столь легкомысленной, чтобы вспыхнуть с первого же взгляда». Донн, единственный среди всех поэтов, чувствовал, что любовь с первого взгляда может быть отголоском некоего туманного прошлого, ожиданием того, что должно случиться, образом, созданным в мечтах:

До дней любви чем были мы с тобой?
Нас будто от груди не отлучали...
Я красоту увидел в первый раз
В тот час, как встретил взгляд
твоих желанных глаз. ¹²⁹

Елизаветинцы, независимо от своего положения, не были осо¬бенно стеснительными, но все же трудно поверить рассказу Джона Обри ¹³⁰ о том, как сэр Уильям Роупер ¹³¹ обращался с дочерьми сэра Томаса Мора. По словам этого неисправимого сплетника, сэр Уильям Роупер, желая жениться на одной из дочерей сэра Томаса Мора, зашел однажды утром к нему с этим предложением. Сэр Томас пригласил гостя в спальню, взялся за край покрывала и сдернул его с постели; две девушки лежали на спине, и их ночные рубашки задрались до самых подмышек. Проснувшись, они перевернулись на живот. Сэр Уильям воскликнул: «Я видел обе стороны!» Он потрепал одну из девушек (Маргарет) по ягодице и сказал: «Ты будешь моей!» Идея этого рассказа была, несомненно, навеяна Утопией Мора (1517), где автор предложил, чтобы «женщину, будь то девушка или вдова, показывала нагишом жениху достойная и уважаемая матрона, и, в свою очередь, жениха показал девушке голым человек, умеющий хранить тайны. Следует принять закон об этом».

Влюбленные королевской крови, пользуясь меньшей свободой, желали, тем не менее, иметь подробные сведения о дамах, на которых им предлагали жениться. Генрих VII ¹³² , не проявлявший особого интереса к любви («О похождениях его ничего неизвестно»,— говорил Бэкон), потребовал исчерпывающих ответов на вопросы анкеты, врученной его послам перед отъездом в Валенсию для беседы с королевой Неаполитанской, которую ему прочили в невесты после смерти его первой жены. От послов требовали описания множества анатомических особенностей дамы, начиная с бровей и кончая грудью. Несмотря на его репутацию аскета, внешний вид женщины имел для Генриха огромное значение. Приняв у себя жену изменника Перкина Уорбека, за красоту он произвел ее во фрейлины. При дворе эту даму прозвали Белой Розой. Даже такой святой человек, как сэр Томас Мор, прдерживался того мнения, что «достоинства тела обычно заставляют с большими уважением и вниманием относиться и к добродетелям души; несомненно, это справедливо и по отношению к бракам мудрых людей».

В 1537 году Генрих VIII попросил показать ему список фрацуженок на выданье и предложил отправить самых красивых из них в свите Маргариты Наваррской в Кале, где он смог бы осмотреть их лично,— ведь, как сказал монарх французскому послу Кастильону, «я не доверяю никому, кроме самого себя. Это дело слишком для меня важно. Я хочу увидеть и узнать их за некоторое время до принятия решения». Из этого замысла ничего не вышло, его сочли нетактичным.
В случае с Анной Клевской Генрих доверился портрету, заказанному Гольбейну, и тот, видимо, преувеличил прелести этой дамы, ибо, когда она прибыла, Генрих не слишком почтительно воскликнул, что находит ее «не красивее фландрской кобылы».

С Анной Болейн ¹³³, незадолго до этого покинувшей двор Франции, королем которой Генрих восхищался и стремился его превзойти, он играл роль влюбленного рыцаря. Некоторые из его писем к Анне заканчиваются причудливым изображением сердца с надписью на французском: «Генрих хочет Анну Болейн» по обеим сторонам. После года неопределенности он отправил ей ультиматум: «Я должен обязательно получить от Вас ответ, ведь прошло уже больше года, как я поражен стрелой любви, а я все еще не уверен, потерплю ли поражение или найду место в Вашем сердце и чувствах. Эта неопределенность помешала мне недавно назвать Вас своей госпожой, поскольку Вы испытываете ко мне всего лишь обычную привязанность. Обещаю Вам, что не только назову Вас так, но и в самом деле сделаю своей госпожой, изгнав всех тех, кто соперничает с Вами, из своих мыслей и чувств и служа одной лишь Вам. Желаю (особенно по вечерам) оказаться в объятиях своей любимой, чьи милые прелести надеюсь вскоре расцеловать. Писано рукою Генриха — того, кто был и будет по собственной своей воле всегда принадлежать Вам».

 Отправлено: 24.04.11 15:23. Заголовок: Плод этого трагич..

Плод этого трагического союза, Елизавета, была кокетлива и, вероятно, фригидна; кроме того, она считала себя бесплодной. Может быть, она была слишком горда, чтобы объявить об этом факте миру, и именно поэтому экзальтированно играла роль девы, символически обвенчанной со своим народом? В ее устах это звучало по-королевски и по-средневековому романтично, в духе спенсеровской Королевы фей. Елизавета была типичной дамой трубадуров, готовой принимать всеобщее восхищение и преклонение, не отдавая взaмен ничего, и меньше всего — собственное тело. Она ответила депутатам, направленным нижней палатой парламента с целью убедить королеву выйти замуж: «Что касается брака, к коему вы столь усердно меня склоняете, то я давно уже убедилась, что послана в сей мир Богом главным образом для того, чтобы задумывать и осуществлять те деяния, кои послужат к вящей славе Его. Я избрала такой образ жизни, что более всего свободен от беспокойных забот этого мира, дабы служить едино лишь Богу. И если бы от оного обета меня могли освободить предлагаемые мне браки с самыми могущественными государями либо опасность смерти, возможно, меня ожидающей, я давно уже имела бы честь выйти замуж. Все сие я обдумала, еще когда была частным лицом. Но сейчас, когда на меня возложен общественный долг управления королевством, обременять себя еще и обязанностями супруги было бы опрометчиво и безумно. Да, чтобы удовлетворить вас, скажу, что я уже соединилась браком с мужем, а именно с английским королевством. И я была бы полностью удовлетворена, ежели, в память обо мне и во славу мне, после того как я сделаю последний вздох, на моей мраморной гробнице было бы написано: "Здесь лежит Елизавета, коя правила девой и умерла девой"».
Находясь вдали от глаз публики, Ее Величество могла быть игривой. Она шокировала шотландского посланника тем, что публично пощекотала шею Лестера, надевая на него графскую цепь, и жесты ее при этом, как говорят, были совершенно непристойными. Французский посол де Мэсс, видевший ее в старости, в 1597 году, говорил, что грудь королевы уже вся была покрыта морщинами, но она упорно продолжала носить открытые платья, «так что виден был весь ее живот». Королева очень дурно поступила с герцогом Алансонским. Однажды она надела ему на руку кольцо, а на следующий день порвала с ним всякие отношения и отослала бедного юношу домой. Тот разрыдался, и Елизавета вытерла ему слезы платком.

Возрождение сняло покровы с человеческого тела, и «соловей» описывал его прелести свободно, страстно, восхищенно. Вот лишь три отрывка из его стихов. В первом из них сэр Томас Уайет склонен к чувственным воспоминаниям:

И с плеч любимой соскользнуло платье,
Затихла милая в моих объятьях
И шепотом, почти неуловимым,
Спросила нежно: «Как тебе, любимый?»

Шекспировский Троил, полный трепета ожидания, боится, что в момент наивысшего порыва страсти ему не хватит ни физических, ни душевных сил:

Кружится голова моя от нетерпенья.
Ведь так желанно с милой наслажденье,
И сердце замирает в сладкой муке:
Каков на вкус нектар любви небесной?
Что ждет меня?
Ужели смерть от счастья
Иль от восторга обморок внезапный?
Ведь радость встречи столь остра и сладка,
Что не смогу я выдержать и мига.
Боюсь я этого, и мысль меня пугает,
Что потеряю самообладанье,
Как в битве жаркой рубят без разбора
Бегущего врага.

Джон Донн был любознательным «соловьем» много лет, пока не принял духовный сан и не написал свои Молитвы. (Большинство из его любовных стихотворений были созданы до 1602 года.)

Скинь пояс, он как Млечный Путь блистает.
Но за собой он лучший мир скрывает.
Позволь с груди мне брошку отстегнуть.
Что дерзким взорам преграждает путь.
Шнуровку прочь! Бренчание металла
Пусть возвестит, что время спать настало.
Долой корсет — завидую ему,
Он ближе всех к блаженству моему...
Рукам блуждать дай волю без стесненья
Вперед, назад, кругом, во все владенья...
Моя Америка! Моя земля!
Здесь я один на троне короля...
О нагота! Блаженству нет предела!..
Как няньке, покажись мне без стыда...
Пусть красота блеснет во всем сиянье.
Невинность, не отталкивай желанья!
Чтоб дать пример, вот я уже раздет...
Укроешься ты мною или нет? ¹³⁴

Для Донна человеческое тело было той «книгой», что раскрывает секреты любовных мистерий; душу любви олицетворяет плоть:

Стремленье к телу не случайно,
В нем — откровений бытие...
В душе любви сокрыты тайны,
А тело — летопись ее.¹³⁵

---

_{123 Гэскойн, Джордж (1525—1577) — английский поэт, политик и придворный.
124 Цит. по: Шекспир, У. Двенадцатая ночь. Пер. Э. Линецкой // Шекспир, У. Комедии.— М.: Правда, 1987. С. 682.
125 Цит. по: Шекспир, У. Как вам это понравится? Пер. Т. Щепкиной-Куперник // Шекспир, У. Комедии.— М.: Правда, 1987. С. 626.
126 Цит. по: Шекспир, У. Бесплодные усилия любви.— Пер. Ю. Корнеева // Шекспир, У. Комедии.— М.: Правда, 1987. С. 385.
127 Дрейтон, Майкл (1563—1631) — поэт, известный более всего тем, что первым в английской литературе начал писать оды в стиле Горация.
128 Спенсер, Эдмунд (ок. 1552—1599) — английский поэт, автор пасто¬ралей в духе народной поэзии и аллегорической поэмы «Королева фей».
129 Пер. Б. Томашевского.— Цит. по: Донн, Д. Стихотворения.— Л.: Худож. лит., 1973. С. 19.
130 Обри, Джон (1626—1697) — антиквар и поэт, наиболее извест¬ный биографическими описаниями своих современников.
131 Роупер, Уильям — зять Томаса Мора, автор его биографии.
132 Генрих VII (1457—1509) — английский король с 1485 года, пер¬вый из династии Тюдоров.
33 Болейн, Анна (ок. 1507—1536) — вторая жена Генриха VIII. Каз¬нена по обвинению в супружеской неверности.
134 Пер. Б. Томашевского.— Цит. по: Донн, Д. Стихотворения.— Л.: Худож. лит., 1973. С. 116—117.
135 Там же. С. 55.}

 Отправлено: 25.04.11 17:05. Заголовок: С удовольствием проч..

С удовольствием прочитала продолжение. Спасибо, Хелга !

 Отправлено: 03.05.11 13:20. Заголовок: Хелга, действительно..

Хелга, действительно, очень интересно. Я зачиталась. Спасибо

 Отправлено: 04.05.11 13:49. Заголовок: Хелга пишет: «Женщи..

Хелга пишет:

цитата:

«Женщины подобны теням, и, чем более мужчина гонится за ними, тем быстрее они убегают; но стоит мужчине свернуть в сторону, и они сразу же устремляются вослед.

Формула та же, что и через триста лет:
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей

Очень нравятся Уайет и Джон Донн.
Хелга

 Отправлено: 06.05.11 12:02. Заголовок: Немного продолжим.....

Немного продолжим...

Глава VI

Любовь на ложе

«Так что же такое любовь?» — вопрошал сэр Уолтер Рэли. Вопрос этот задавали себе несчетное количество раз бесчисленные поколения, и все же на него так и не было найдено вполне удовлетворительного ответа. Ответ Рэли тоже прозвучал, но оказался недостаточным,— что, вероятно, и входило в намерения автора. «Любовь,— писал он,— это красивый вид спортивного единоборства, которое быстро заканчивается; она похожа также на зубную боль и другие страдания, на игру, в которой никто не выигрывает; это наслаждение и раскаяние». В большинстве любовных стихов Рэли звучит серьезная, задумчивая нотка, но тема любви растворялась, превращаясь в «поток сладкой патоки», в устах большинства лирических поэтов века, которые могли играть на лютне или на гитаре, аккомпанируя собственным виршам в танцевальных ритмах. Этот облегченный вид любви был также искусственно превращен в пастораль, со множеством «ух как я люблю тебя!» — и все это было написано в стиле, который профессор В. де С. Пинто называет «диалогом на дрезденском фарфоре»; но эта бесплотная, литературная форма любви эпохи Тюдоров была лишь одним из нескольких возможных ее воплощений, о которых писали и размышляли поэты и философы. Вообще-то, Купидон — веселый малый, но он мог стать и опасным и, по общему мнению, обладал «всемогущей и грозной силой», которая способна довести мужчину до безумия и отчаяния. О жаре страсти и рабстве пола говорили снова и снова в этом веке крайностей, когда мужчин либо возвышали до уровня богов, либо низводили до степени животных.
В комедии Как вам это понравится? любовь описывается как «чистое безумие и, право, заслуживает чулана и плетей не менее, чем буйное сумасшествие, а причина, по которой влюбленных не наказывают и не лечат, заключается в том, что безумие это так распространено, что надсмотрщики сами все влюблены».136
Жесткую нотку внес в эти представления Кристофер Марло, усматривавший в любви причину космического раздора, стихийную силу, «не милосердную, как обычно считается, а слепую и жестокую к своей добыче».
Не забывали и о роли воображения. Сэр Филип Сидни в одном из своих сонетов признавал:

Вот истина: стрелой Амура назван Недуг.
И в храме сердца своего
Мы чтим его, глупы, покуда разом.
Нас не прикончит это божество.¹³⁷


Лили в своей комедии Александр и Кампаспа определяет любовь как «понятие, из которого суеверие творит кумира, привычка превращает в склонность, а желание — в лестное безумие». Время, полагал он, обратит в прах все, что создала любовь, а разум отвратит от того, к чему звало влечение. В то же время необходимым качеством характера мужчины считалось воображение. Во что бы мы без него превратились? «Неужели кто-нибудь сомневается,— писал Бэкон в своем эссе об истине,— что если убрать из людских душ тщеславные суждения, лестные надежды, ошибочные оценки, необоснованные фантазии и тому подобные заблуждения, то множество сердец превратится в жалкие сморщенные комочки, полные меланхолии, дурного расположения духа и отвращения к самим себе?»
Поклонники секса и страсти постоянно обращались к языческим богам любви — Венере и Купидону. В спенсеровской Корлеве фей Венера мягко замечает:

В веселье нахожу я радость жизни,
В пирах, на ложе, в будуарах жарких;
И не годится вам высокомерно
Над вечной радостью любви смеяться.

Купидон, по словам Бирона из комедии Бесплодные усилия любви,— это не образ, а

Король разочарованных лентяев.
Владыка юбок и монарх штанов.
Ты — император и верховный вождь
Прелюбодеев.¹³⁸

Сдержанный и благоразумный сэр Томас Элиот¹³⁹ сокрушался по поводу частых упоминаний языческих богов. «Я молю Бога, чтобы эти имена (Венера и Купидон) перестали в наши дни употребляться в балладах и песенках при дворах государей и аристократов, где подобные фантазии могут развратить многие добрые умы»,— писал он в своей Книге наставлений.
Но любовь, истинная любовь, могла стать преддверием к любви божественной и потому непременно бралась на вооружение настоящим христианским джентльменом, героем той эпохи. Именно так, хотя и каждый по-своему, относились к любви Спенсер и сэр Филип Сидни. На смену рыцарю пришел джентльмен, но дух рыцарства еще носился в воздухе и явно давал о себе знать в характерах наших вдохновенных трубадуров. Спенсер был трубадуром «чистой любви» и боготворил королеву фей, не смея к ней приблизиться; Сидни же скорее подходил под определение странствующего рыцаря. Этого поэта, солдата и бывшего придворного вдохновляли идеалы чести и благородства, был он зрелым, нежным, красноречивым и сентиментальным — очень похожим на своего героя Музидора из Аркадии: «Это милое и божественное единение душ, которое и есть настоящая любовь, может связываться лишь узлом добродетели. И посему, если это истинная любовь, она ни¬когда не сможет вылиться ни в какое деяние, не отмеченное печатью добродетели».
Средневековым было у Сидни и понятие обмена сердцами между влюбленными, мистического ритуала, которому поэт придает торжественность молитвы юной девушки:

В груди любимого мое трепещет сердце.
Его ж — в моей груди; мы обменялись.
Нет проигравших при таком обмене:
Мы оба в победителях остались.
Нас общие сердца навек связали,
Едины в нас намеренья и мысли,
Не может быть на свете уз прочнее —
Живем с любимым мы единой жизнью.

Героиня Сидни Памела, будучи англичанкой и христианкой до мозга костей, отказалась отведать от плодов любви до свершения церемонии брака: «Да буду я твоей вся, какая есть, но не посредством недостойного завоевания; да не будут наши радости, коим предстоит длиться вечно, запятнаны в нашей совести, да не закрадется и тени раскаяния в сладкие думы о нашем обоюдном счастье. Я согласилась стать твоей женой, так дождись того времени, когда я по праву ею стану, и пусть никакое иное оскверненное имя не отягощает моего сердца».
Связующая сила любви, воспетая Чосером, стала теперь единением душ, что предполагало духовное равенство между полами: «Истинной любви присуще то прекрасное свойство, что она преобразует самую суть влюбленного в любимое им существо, неким тайным внутренним образом объединяя его с ним и как бы включая в себя» (Музидор в Аркадии). Однажды достигнутая гармония требует от влюбленного постоянства, «что не страшится времени угроз», как однажды сказал Шекспир:

Любовь — не. кукла жалкая в руках
У времени, стирающего розы
На пламенных устах и на щеках,
И не страшны ей времени угрозы.
А если я не прав и лжет мой стих,—
То нет любви и нет стихов моих. ¹⁴⁰

Но, как хорошо было известно Отелло, любовь редко остается неизменной, и такие терпеливые и прилежные влюбленные, как Донн, понимали, что вслед за первоначальным пробуждением чувства его следует лелеять нежно, как цветок, и тогда оно способно вырасти еще более:

Лишь кровь горячая рождает
В нас вечный дух для славных дел,
И жизнь людская возникает
Лишь в схватке двух сплетенных тел.
Вот почему душе спуститься
Порой приходится к телам,
И пробует любовь пробиться
Из них на волю к небесам ¹⁴¹

Изысканный Сидни в последнем сонете, соединяющем в себе христианскую и платоновскую доктрины, отвергает любовь на земле и ищет ее на небе, подобно тому как некогда рыцари Артура стремились найти Грааль:

Оставь меня, любовь!
Ты тлен и прах.
Не устрашись, о разум, высоты,
Где ценно нерушимое в веках,
Где увяданье полно красоты.¹⁴²

С первой же строки спенсеровской Королевы фей — «Благородный рыцарь скакал по равнине» — читатель переносится в романтическое царство трубадуров. Его рыцари могли «рубить и резать, биться и хлестать», но они очень отличаются от драчливых героев Мэлори.
Королева фей — это учебник изысканной романтической любви, кульминацией которой служит христианский брак. Любовь есть начало и конец всех подвигов храбрых героев, и нет большего позора, чем легковесность и непостоянство в любви; любовь вызывает щедрые поступки «ив каждом благородном сердце воспитывает стремление к чести»; она имеет божественное происхождение, это

Священнейший огонь, сошедший сверху,
Что стал и плотью нашею, и кровью,
Был разожжен богами в вышних сферах;
Небесный тот огонь зовут любовью.

Этот огонь нисходит в сердца людей согласно божественному предначертанию, и совершенный любовник делается благодаря ему «мудрым, воинственным, привлекательным, учтивым и нежным», но его действие зависит от «сосуда», в который он попадает:

Престранно видеть, как в умах различных
По-разному любовь свои играет пьесы
И мощь неодолимую являет:
В презренном сердце праздного повесы
Она одну лишь похоть возбуждает,
Его толкая к чувственной забаве,
Но в том, чей дух высок и благороден,
Любовь родит стремленье к высшей славе.

Женщины, как он подчеркивает в чисто средневековом по духу отступлении, должны отличаться смиренным поведением, «если только небеса не делают их законными государынями»,— это исключение, несомненно, предназначалось для слуха королевы, которой было посвящено его сочинение. Спенсеровские женщины — это эфирные, бесплотные создания из Сада любви; он смотрит на них из туманного далека, из мечтательного мира своего поэтического воображения. Он не ощущал власть женщины всем своим существом, как это делал Шекспир:
Любовь...
...с быстротою мысли
Стихийно разливается по телу
Она, все чувства наши изощряя,
Им остроту двойную сообщает...
Из женских глаз доктрину вывожу я:
Лишь в них сверкает пламя Прометея
Лишь в них — науки, книги и искусства,
Которыми питается весь мир;
Без них нельзя достигнуть совершенства¹⁴³

 Отправлено: 06.05.11 12:08. Заголовок: Женское целомудрие п..

Женское целомудрие превозносилось до небес, хотя и не всегда строго соблюдалось, а немногие моралисты и кающиеся грешники проповедовали мужское воздержание — ведь в ту эпоху вовсю свирепствовал вызывавший всеобщий ужас сифилис. Сэр Томас Элиот понимал, что требует от людей нелегкого подвига, и все же убеждал читателей: «...воздержание есть добродетель, которая удерживает стремление мужчины к наслаждениям в узде разума... оно не только труднодостижимо, но и удивительно в человеке высокородном или обладающем большой властью, но ведь именно такой человек должен быть добродетельным и мудрым, а дух его — несгибаемым. Ибо ничто не овладевает так сильно человеческими помыслами, как плотское желание, которое испытывающие его называют любовью. Я имею в виду не то, что всю жизнь необходимо прожить в непорочности,—- следует почитать узы брака и ожидать от этого должных благ; нельзя позволять искрам вожделения разгораться в бушующее пламя, которое высушит ум и пожрет все благородные добродетели».

Юные девушки, как считалось, падки на искушения, и отец одной из героинь Делони предупреждает гувернантку о том, что его дочь следует хорошо охранять: «Что до Мелитты, то для развлечения пусть она займется такими честными занятиями, которые прогонят прочь хандру, чтобы она не грустила чрезмерно и освободила душу от глупых мыслей и не была чрезмерно своенравной». Несомненно, многие молодые люди согласились бы с автором, писавшим без особого почтения к сединам: «Вы, старики, совершенно несправедливо соизмеряете поведение наших молодых людей с вашими седыми власами, нашу цветущую юность с вашей увядающей старостью, желая направлять наши поступки вашими увещеваниями, нашу волю вашим умом, наши юные фантазии вашими застарелыми привязанностями и тушить наш яркий огонь вашими погасшими углями и золой... детские представления юности не подлежат испытанию плодами стариковских раздумий».

«Распутство нынче в моде!» — восклицал Шекспир, а Филип Стаббс с возмущением добавлял: «Греха так мало боятся, что считают мужчину недостойным уважения, если тот не произведет на свет двух-трех внебрачных детей (ведь это называют по-настоящему мужским поступком), и доходит до того, что юноша двенадцати, шестнадцати или двадцати лет от роду не считает для себя предосудительным завести двоих или троих — возможно, даже с полдюжины — женщин с детьми одновременно, а совершив сей подвиг, сверкнуть перед их глазами парой красивых пяток и удалиться в какие-нибудь чужие края, где его никто не знает».
Этих маленьких бастардов, вероятно, производили, как того сына, о котором говорит Глостер в Короле Лире: «Хотя этот сорванец явился на свет без приглашения, мать его была красавица. Его рождению предшествовало много радостей, и я вынужден признать себя его отцом».^144] Даже героине из Аркадии едва удалось избежать насилия, так как непосредственная близость с ней подвергла героя искушению, или, как выразился он сам, «сознание недопустимости этого только добавило масла в огонь... Тихонько приподнявшись, весь во власти неистового желания (хотя разумом он осуждал себя и склонялся в пользу своей обожаемой противницы), он уже собирался воспользоваться слабостью девушки и проверить, сможет ли овладеть сим бастионом до того, как ей придут на помощь. И он уже начал подбираться к юной леди, когда вблизи появидась дюжина грубых крестьян, вооруженных разными видами оружия. То было справедливое возмездие за нарушенное обещание и несчастливое препятствие к осуществлению давно преследуемой и почти достигнутой цели».
Обычно считалось, однако, что внебрачные дети обладают особыми качествами, и все, в том числе и архиепископы, особенно гордились тем, что были бастардами королевских кровей. (Это поверье до сих пор сохранилось в некоторых уголках Азии.)

О жалкий плод супружеского ложа!
Он глуп — да ведь иначе быть не может.
Тяжел и туп он, как кусок свинца,
Зачатый по небрежности отца.
А если он зачат хмельным соседом —
Болезни унаследует при этом.
Тупое или дышит еле-еле:
Вот вам дитя супружеской постели.
Нет, чтоб здоровое дитя могло родиться.
Тебе веселая нужна 'девица.
Своим лихим и жарким поцелуем
Она любое сердце очарует.
А коль не искушен в любовном ты искусстве,
Познаешь, что такое сила чувства.
Лишь в страсти пылкой и в огне желанья
На свет рождаются счастливые созданья.

Некоторые девушки, особенно те, что прислуживали джентльменам в Грейс Инне*, должно быть, такие идеи не одобряли и выражали по этому поводу недовольство, поскольку во времена королевы Елизаветы вышло распоряжение, в котором говорилось: «Ни прачки, ни женщины, рекомые маркитантками, не должны отныне заходить в комнаты для джентльменов, принадлежащие этому обществу, до тех пор, пока им не исполнится полных сорока лет, и не должны посылать своих служанок, какого бы возраста они ни были, в означенные комнаты для джентльменов, и в наказание того, кто признается в ослушании в первый раз, вывести из палаты общин, а во второй раз — исключить из нее».

Анналы народной медицины полны были сомнительных рецептов восстановления утраченной невинности; они не могли вызывать особого доверия, и пародии на них появились уже в 1520 году: «Вот хорошие средства для того, чтобы снова сделать непорочной деву, утратившую невинность: кудахтанье курицы и мерцание светлячка во тьме да кусок веревки Иуды». «Совоподобные» поэты сурово писали об оскверненных постелях:

Взвалю на ложе я свою презренну плоть,
Свидетельства хранит сия постель
Погибели души моей, порока,
И гнусной похоти, разврата моего.
Мой тяжкий грех меня на ложе бросил,
Должна, о мерзкая, ответить я пред Богом.
Туда, где я в распутстве возлежала,
Пришла, несчастная, я умереть.

Романисты, поэты, авторы книг о воспитании — все сходились в том, что общение с распутными женщинами «туманит зрение, истощает жизненную силу и ослабляет ум». Лили высокомерно утверждал, что женщины-иностранки особенно искусны в том, что он называл «смачиванием крыльев Купидона розовой водой и сбрызгиванием его колчана ароматными духами», но Грин, опираясь на свой богатый опыт, заявлял: «Позвольте мне сказать, что наши куртизанки своей обманчивой прелестью намного превосходят всех других женщин мира, ибо, хотя и нет у них ни косметики итальянок, ни прелести француженок, ни драгоценностей испанок, но в глазах их сверкают алмазы, кои притягивают молодых людей, как порыв ветра подхватывает соломинку. Внешне они выглядят... скромными, веселыми, целомудренными, порочными — чего только в них нет!»

Стаббс хотел бы, чтобы шлюх клеймили позором и выжигали им каленым железом особые знаки на щеках, лбу и какой-либо еще видимой части тела, и сожалел о том, что «магистраты закрывают глаза на этот порок», который, по словам Томаса Бикона, был «причиной многих разрывов супружеских уз». В сущности, на самом деле все они боялись сифилиса, и никто не описал разрушительное действие этой кары Божьей точнее и драматичнее, чем Уильям Шекспир в своем Тимоле Афинском. Чувствуется, что именно оно заставляло его испытывать отвращение к разврату. От разврата, по словам Шекспира, исходит зараза не только телесная, но и умственная и духовная, поэтому в Комедии ошибок Адриана говорит:

На мне пятно лежит супружеской измены,
И похоть грязная мне прямо в кровь проникла...
Яд тела твоего я поглотила,
Заражена навек твоей отравой.

(Это буквальное и логичное следствие христианского учения о генезисе, то есть «единой плоти», хотя больше никто из драматургов не рассматривал его с такой точки зрения.)

---

* Грейс Инн — один из четырех «Судебных Иннов» — адвокатских школ с пансионом в Лондоне.

 Отправлено: 06.05.11 12:09. Заголовок: 136 Цит. по: Шекспи..

136 Цит. по: Шекспир, У. Как вам это понравится? Пер. Т. Щепкиной-Куперник // Шекспир, У. Комедии.— М.: Правда, 1987. С. 609— 610.
137 Цит. по: Сидни, Филип. Сонет 5. Пер. Л. Темина. // Сидни, Филип. Астрофил и Стелла. Защита поэзии.— М.: Наука, 1982. С. 11. (Литературные памятники).
138 Цит. по: Шекспир, У. Бесплодные усилия любви.— Пер. Ю. Корнеева // Шекспир, У. Комедии. — М.: Правда, 1987. С. 358.
139 Элиот, сэр Томас (1490—1546) — писатель, философ и лексикограф, известный тем, что выступал за использование английского языка там, где традиционно было принято писать на латыни.
140 Цит. по: Шекспир, У. Сонет 116. Пер. С. Маршака //Шекс¬пир, У. Трагедии. Сонеты.— М.: Худож. лит., 1968. С. 751. (Б-ка всемир. лит.).
141 Пер. Б. Томашевского.— Цит. по: Донн, Д. Стихотворения.—-А.: Худож. лит., 1973. С. 55.
142 Пер. А. Шараповой // Сидни, Филип. Астрофил и Стелла. Защита поэзии.— М.: Наука, 1982. С. 254. (Литературные памятники).
143 Цит. по: Шекспир, У. Бесплодные усилия любви.— Пер. Ю. Кор-неева // Шекспир, У. Комедии. — М.: Правда, 1987. С. 385—386.
144 Цит. по: Шекспир, У. Король Лир. Пер. Б. Пастернака // Шек¬спир, У. Трагедии. Сонеты.— М.: Худож. лит., 1968. С. 365. (Б-ка все¬мир. лит.).

 Отправлено: 18.05.11 15:11. Заголовок: Хелга, очень интерес..

Хелга, очень интересное повествование, спасибо:)

 Отправлено: 04.11.11 10:49. Заголовок: Глава седьмая Брачн..

Глава седьмая

Брачный рынок

После Венеры закономерно следовала Юнона. Общественное мнение не одобряло девственниц. Шекспир осуждал эти «увядшие розы». Как и прежде, считалось, что старые девы предводительствуемы обезьянами в аду. ¹⁴⁵ Фрэнсис Бэкон¹⁴⁶, никогда особенно не восторгавшийся любовью, все же достаточно оттаял для того, чтобы заявить, что, по его мнению, «жена и дети в некотором смысле поддерживают в обществе дисциплину, а холостяки, хотя и могут осуществлять во много раз большую благотворительность, ибо их средства не растрачены, все же, несмотря на это, бывают более жестокими и бессердечными, поскольку редко имеют случай проявить свою мягкость». (В одном из более поздних очерков он уже, правда, писал иначе: «Жена и дети делают человека заложником судьбы, ибо они препятствуют великим свершениям — как добродетельным, так и дурным».)
Браки заключались, однако, отнюдь не под влиянием нежных чувств. «Никогда еще в Англии не женились так, как ныне!» — восклицал Хью Латимер¹⁴⁷ в проповеди перед Эдуардом VI в 1549 году, а сатирик Генри Бринклоу сокрушался: «О милосердный Боже! Какие неисчислимые неудобства происходят из-за продажи права на брак с подопечными ради наживы на их имуществе и землях!» Как и следовало ожидать, Филип Стаббс присоединился к всеобщему возмущению: «Честолюбивые родители и друзья часто женят даже младенцев в пеленках... в этом заключается корень многих зол». Томас Бикон приводит дополнительные подробности: «Когда они достигают совершеннолетия и встречают других, кого находят в сердце своем более привлекательными и достойными любви, тогда многие из них начинают ненавидеть друг друга и проклинать своих родителей за соединение их в супружестве. Затем они ищут всевозможные способы добиться развода. Но если это не удается и они все же остаются вместе, то сколько упреков, сколько ругани и ссор происходит между супругами, так что кажется, будто все их существование — сплошная трагедия. Что за отвратительную, адскую жизнь они ведут!»
О том, какую религиозную цель преследовали эти ранние браки, говорил Генри Суинберн: «И хотя кажется, что в этом возрасте (для мальчиков четырнадцать лет, а для девочек — двенадцать) они слишком юны и не способны еще избежать всех неудобств, давно уже предсказанных Ликургом, Платоном и другими, все же, размышляя о том, что Господин и Создатель всего сущего в начале мира своим Божественным Провидением для распространения церкви своей провозгласил всеобщую свободу: плодитесь и размножайтесь... принимая также во внимание, что, подобно тому, как крошечные искорки следует тушить с самого начала, дабы они не выросли в неугасимое пламя, так же следует поступать и с искрами природного искушения, кои могут зажечь сердца их богомерзкими похотями; этим людям, хотя и очень юным, нельзя отказывать в лекарстве против похоти, особенно принимая во внимание то, что лучше уж жениться, чем гореть в аду».

Молодые люди были, вероятно, не менее опытными, чем в наше время, во второй половине XX века. О некоем Томасе Стэнли, который женился в четырнадцатилетнем возрасте, писали, что он был «чистым юношей, познавшим, что такое любовь,— это можно было определить и по его телосложению, и по тем объятиям и поцелуям, которыми жених и невеста обменивались еще до свадьбы на глазах у пишущего эти строки».
Одна девочка, которой едва исполнилось двенадцать, сама устроила свой собственный брак: «Увлекшись красивым одиннадцатилетним мальчиком, она подвергла его искушению двумя яблоками Евы: уговорила отправиться с ней в Колчестер и там на ней жениться; раскаялась она уже на следующее утро, и люди говорили, что при вступлении в брак молодые люди не ведали, что творили, — ведь они были настолько несведущими, что не знали смысла брака».
В другом случае, произошедшем в Честерской епархии¹⁴⁸ , мальчику было всего одиннадцать, в брак вступать он совершенно не желал; его тринадцатилетняя девочка-невеста рассказывала, что «он плакал и не хотел возвращаться домой вместе со своим отцом, но, по настоянию последнего и повинуясь увещеванию священника, означенный Джон поздно ночью отправился в постель со свидетельницей; и там они лежали недвижно до утра; мальчик желал, чтобы оная свидетельница испытывала к нему недобрые чувства, ибо пролежал всю ночь, повернувшись к ней спиной, и, как говорит он сам, так и не притронулся к ее нагому телу».
Когда пятилетний Гилберт Джеррард женился на Эмме Тэлбот, которой не было еще и шести, дядя мальчика взял на руки крошечного жениха и «произнес за ребенка слова брачной клятвы; девочка же твердила те слова, которым ее научили». Джон Ригмарден в три года женился на пятилетней малютке; его держал на руках священник, «который уговорил его повторить слова брачной клятвы; урок еще не был закончен, когда ребенок сказал, что больше сегодня не будет учиться, на что священник ответил: «Ты должен произнести еще несколько слов, а затем можешь идти играть».

В большинстве случаев малолетних жениха и невесту после свадьбы разлучали, но время от времени они вместе обедали и ужинали и играли друг с другом в детские игры на рождественских празднествах и других «увеселениях». Иногда супружеская жизнь, начатая так рано, оказывалась счастливой. Так было, к примеру, в случае с Джервазом Холлсом, который в мемуарах трогательно писал о своей невесте Дороти Кирктон: «Существует поговорка, что браки заключаются на небесах. Когда я был еще мальчиком, а она и вовсе младенцем, у меня возникло страстное желание на ней жениться, которое с каждым годом все более росло и наконец превратилось в решимость, а добрый ее нрав (купно со многими другими совершенствами души и тела, коих только можно желать от супруги) каждый час эту решимость во мне укреплял. Чувство это передалось и моему отцу, настолько его охватив, что, хотя поначалу он высказывал по этому поводу великое сожаление, ибо знал, что отец девочки не может дать ей никакого приданого, но в конечном счете не только всей душой возлюбил ее, но часто даже и торопил меня с заключением брака».

Но главная причина детских браков была вполне материальной: алчные родители стремились приумножить свое состояние, а также обойти феодальный закон об опеке суверена надо всеми детьми. Когда отец умирал, к королю переходило право на опеку над личностью и имуществом сироты до достижения ребенком совершеннолетия, а при вступлении его в брак король уступал это имущество за деньги, в пользу государства или уполномоченного им лица. Если сирота отказывался от брака, он должен был уплатить за это опекуну огромный штраф. Шекспир мог сколько угодно утверждать, что «брак имеет слишком большую ценность, чтобы доверять его заключение адвокатам», но все же именно адвокаты вмешивались в брачные дела еще многие годы спустя.
В Виндзорских насмешницах Фентон обвиняет госпожу Пейдж в намерении выдать свою дочь Анну за человека, которого она не любит: «Вы хотели бы выдать ее самым постыдным образом, за человека, к которому она не испытывает никакой взаимности» — и говорит о «тысячах богопротивных проклятых часах», к которым приводят насильственные браки. Время от времени в дневниках родителей той эпохи все же проявляется нотка отеческой любви, и приятно читать, как Джон Рассел, сын графа Бедфордского, желал, чтобы две его дочери «взяли себе в мужья безупречных и совершенных мужчин и чтобы их мужья тоже были счастливы в браке с безупречными женщинами». Он, видимо, доверял их мнениям более, чем старый Майкл Уэнтворт, в качестве особого условия оговаривавший в своем завещании (1558), что «если кто-либо из моих дочерей (числом пятеро) не последует совету моих душеприказчиков, а, повинуясь собственным фантазиям, легкомысленно выйдет замуж за незначительную персону, то волею своею оставляю этой дочери одну лишь сотню марок».
Некие намеки на сыновние и дочерние бунты уже носились в воздухе, что заставило лорда Бэргли посоветовать своему сыну Роберту Сесилю: «Выдай дочерей замуж вовремя, чтобы они не вышли сами», — а Роджер Эшем сокрушался, что «в наше время мы так далеко ушли от прежних дисциплины и послушания, что ныне не только молодые джентльмены, но даже и девицы, безо всякого страха, хотя и с некоторым наружным стыдом, дерзают вступать в брак вопреки воле отца, матери, Бога, добропорядочности и всему остальному».

Нечасто бывало, чтобы родителей привлекали к суду за плохое обращение со своими отпрысками в связи с брачными делами, но решительному лорду Комптону, графу Нортхэмптонскому, удалось совершить этот нелегкий подвиг. Он убежал с Элизабет Спенсер, единственной дочерью сэра Джона Спенсера, бывшего мэра Лондона, переодевшись в разносчика из пекарни и спрятав девушку в корзине. Отец отказался признать этот брак, и когда дочь вернулась домой, чтобы увидеться с ним и попросить прощения, он немедленно посадил ее под замок. Лорд Комптон, получив срочную весточку от плененной невесты, переданную тайными путями, использовал все свое влияние при дворе — а оно, видимо, было немалым — и добился того, что сэра Джона бросили в Тауэр по обвинению в дурном обращении с единственной дочерью. После освобождения отец остался столь же непреклонным, и в конечном счете примирять враждующие стороны пришлось королеве Елизавете. Она сделала это после рождения у юной пары первенца. Королева согласилась стать его крестной матерью и попросила сэра Джона стать вместе с ней восприемником на крещении ребенка, «в родителях которого она принимала участие». Разумеется, старый граф на это согласился и пришел на крестины; лишь тогда ему сказали, что фамилия ребенка — Спенсер. Не отводя пристального взгляда от обворожительно гукавшего дитяти, сэр Джон задумался и начал уже колебаться; затем, по знаку королевы, молодые вышли из-за гобеленовой занавеси и пали перед отцом на колени, прося прощения. Нам доставляет удовольствие рассказ о такой благожелательности королевы Елизаветы — ведь к своевольным бракам она далеко не всегда относилась столь снисходительно.

************
_{145 Эта идея, выраженная средневековыми художниками, нашла свое отражение в литературе XVI века.— Прим. авт.
146 Бэкон, Фрэнсис (1561—1626) — английский философ-материа¬лист, лорд-канцлер при Якове I.
147 Латимер, Хью (1485?—1555)— деятель английской Реформации. После восстановления католицизма при Марии Тюдор сожжен как еретик.
148 Child Marriages, Divorces, etc. in the Diocese of Chester, ed.F.Furnivall (Kegan Paul, 1897).— «Детские браки, разводы и т. д. в Честерской епархии». Под ред. Ф. Фэрнивалла (Изд-во Кигэн Пол, 1897). — Прим. авт.}

 Отправлено: 04.11.11 11:00. Заголовок: Глава восьмая Будуа..

Глава восьмая

Будуар новобрачных

«После обручения и составления контракта,— писал Майлс Ковердейл в своем Христианском супружестве (1543),— церковная церемония и свадьба не должны откладываться на слишком долгий срок, дабы грех не успел за это время взрастить свое отвратительное семя». Есть основания полагать, что такое преждевременное произрастание семени происходило достаточно часто.
Излишества на свадебных пирах уже описывались в пьесах старинных моралистов и в творениях Чосера; в елизаветинские времена власти даже сочли необходимым принять меры в виде декретов, имевших целью предотвратить излишества на свадебных пирушках и ограничить количество пива, которое разрешалось сварить на этот случай. Даже число гостей на свадьбе ограничили тридцатью двумя. По словам Майлса Ковердейла, на свадебных пирах частенько «так высоко задирали дамские платья и прочие одежды, что сих танцоров можно было принять за совершеннейших безумцев». Но тем дело не кончалось — позднее эти «невоспитанные и неугомонные люди» шли в спальню новобрачных «и пели там порочные и непристойные баллады». Тот же «совоподобный» автор называл чрезмерными и непочтительными «громкие звуки арф, лютен, цитр, тарелок и барабанов, которыми свадебные музыканты беспокоят священнослужителей и мешают им заниматься делами Господа».
Не все священники были настолько терпимы, как тот, о ко¬тором упоминал Верной в своем Избавлении от смертных страданий в 1561 году: «Знавал я одного священника (я вам рассказываю действительную историю, ничего не выдумывая), который, когда кто-либо из его прихожан сочетался браком, доставал свою волынку и сопровождал их до дверей церкви, играя благозвучные мелодии, а затем грациозным движением клал свой инструмент на алтарь, венчал их и служил мессу. Совершив все это, добрый пастырь вел их обратно домой, снова играя на волынке. Как по-вашему, не лучше ли этого священника было бы назвать менестрелем? Ведь он не заменял на свадьбе менестреля, а был таковым на самом деле».
У помещиков и помещиц было в обычае присутствовать на свадьбах своих слуг, и в одном из романов Томаса Делони описывается прелестная сельская свадьба, в которой приняли участие два помещичьих сына. Невеста-селянка, в домотканом облачении из шерсти и в юбке из тонкой камвольной ткани, с ниспадающими на плечи волосами, «преклонив колени и получив отеческое благословение, отправилась в церковь между двумя юношами — сыновьями сэра Томаса Пэрри и сэра. Фрэнсиса Хангерфорда, на шелковых рукавах которых красовались свадебные кружева и веточки розмарина. Перед ней несли красивую серебряную с позолотой свадебную чашу, в которой лежала искусно позолоченная веточка розмарина, украшенная разноцветными шелковыми лентами, и на протяжении всего пути перед ней, играя, шли музыканты. За ней шли девушки из знатных местных семей, некоторые из которых несли большие свадебные торты, а другие — красиво сплетенные гирлянды из колосьев пшеницы. На этой свадьбе лучшее рейнское вино было в таком же изобилии, как пиво или эль, потому что купцы прислали десять больших его бочек из своих запасов. Свадьба продолжалась десять дней, к великой радости окрестных бедняков». (О десятидневных свадебных пиршествах часто упоминается в различных мемуарах вплоть до XVIII столетия.)
(Более внимательно следившая за модой невеста из реальной жизни Анна Рассел была в свадебном платье из «серебряной ткани с голубой нитью и в накидке из пурпурного бархата, расшитой серебром», а на голове ее красовалась сетка из золотых нитей. На женихе был костюм золотисто-пурпурного цвета, подбитый соболями.)
Одну из самых любопытных свадеб времен королевы Елизаветы сыграли в Лестере глухонемой Томас Филсби и его невеста Урсула Бриджет. Поскольку в требнике было указано, что брачные клятвы должны произноситься вслух, то за инструкциями для этого непредвиденного случая пришлось обратиться к церковным и светским властям. В конце концов епископ Лондонский и уполномоченный Джон Чиппендейл, доктор богословия, разработали специальный и чрезвычайный свадебный ритуал для глухонемых женихов и невест, который Томас со всей торжественностью и исполнил. «Вначале он обнял Урсулу, взял ее за руку и надел ей на палец кольцо. Затем он многозначительно возложил правую руку себе на сердце и, сложив вместе ладони обеих рук, простер их к небу. Испросив таким образом Божественного благословения, Томас объявил о своем намерении жить с Урсулой до тех пор, пока смерть не разлучит их: прикрыв себе пальцами веки, он стал сверлить землю ногами, словно хотел проделать в ней дыру, а затем руками и телом производил такие движения, будто раскачивал похоронный колокол».
То было время свадебных масок и гимнов. Непревзойденным считается знаменитый Эпиталамион Спенсера, в котором сведены воедино высочайшие идеалы любви той эпохи, пронизанные золотыми лучами Возрождения, но все еще наполовину средневековые. Это стихотворение следует представлять под фанфары золотых труб и декламировать на фоне роскошных гобеленов. Пели ли когда-либо еще столь восхитительно чистую свадебную песню?

Введи невесту ты в супружескую спальню.
Настала ночь, скорей ее раздень
И уложи в постель,
На ложе лилий белых и фиалок.
Задерни шелковый над милой полог.
Накрой ее душистым покрывалом.
О, как прекрасен вид твоей любимой
В смиренье гордом...
Пусть тишина несет ночную вахту
И бережно хранит покой священный,
И сладкий сон, когда настанет время,
Накроет пологом твою равнину,
И сотни милых крошечных амуров,
Как голубки, свои расправят крылья,
Порхая и паря вокруг твоей постели,
И под покровом благодатной ночи
Свои прелестные силки расставят,
Чтоб уловить мгновенья наслажденья,
Что сладостная тьма нам доставляет.

 Отправлено: 04.11.11 14:42. Заголовок: Хелга http://jpe.ru..

Хелга
Спасибо огромное, что продолжаешь нас знакомить со столь интересной книгой. Удовольствие читать.
Хелга пишет:

цитата:

церковная церемония и свадьба не должны откладываться на слишком долгий срок, дабы грех не успел за это время взрастить свое отвратительное семя

Прелесть какая!

 Отправлено: 05.11.11 23:31. Заголовок: Хелга ,спасибо. Давн..

Хелга ,спасибо. Давненько не было продолжения. Тем приятнее было увидеть обновление в теме и прочитать этот замечательный отрывок.

 Отправлено: 06.11.11 22:24. Заголовок: Галина http://jpe.r..

apropos, Галина

Книга мне тоже очень нравится, написана с юмором и очень живо, образно. Постараюсь в ближайшее время выложить хотя бы 16-й век до конца.

 Отправлено: 13.11.11 12:22. Заголовок: Глава девятая Новая..

Глава девятая

Новая женщина: семейная жизнь и борьба

Прочитав о неразберихе в брачном законодательстве и корыстных мотивах в основе столь многих супружеств, мы уже не удивимся, что автор проповедей, которые во времена Эдуарда VI должны были читаться по воскресеньям во всех церквах (королева Елизавета переиздала их в 1562 году, добавив семь дополнительных томов), восклицал: «Сколь мало существует браков без брани, ссор, упреков, обид, горьких рыданий и драк!»
Еще более осложняло дело то, что новая женщина эпохи Возрождения отличалась смелостью и независимостью (эта черта проявлялась уже у ее англосаксонских прабабок). «Добрая женщина», в описании сэра Томаса Элиота, напоминала своих средневековых предшественниц: она должна была быть «мягкой, боязливой, кроткой и отличаться заботливостью и стыдливостью». В реальной жизни женщина далеко не всегда была такой, хотя в девичестве стремилась ею казаться; и часто мужчин неприятно удивляли перемены, происходившие в ее характере после свадьбы. Значение женщин все время возрастало — по мнению многих, чрезмерно,— и в том столетии вышло множество трактатов за и против этих созданий, которых не всегда до конца понимали.
Как замечал сэр Томас Элиот в своей [i[Книге наставлений, отношение мужчин к женщинам обычно колебалось между двумя крайностями: пренебрежением женоненавистников («неблагородной привычкой многих мужчин») и чрезмерным преклонением («направляемые распутными желаниями, они называют себя их слугами и осыпают похвалами, выходящими за рамки разумности»); он считал, что «влюбленные были тупы и бесчувственны в вопросах здравого смысла», и пытался установить рамки для изысканного чувства любви в отношениях с этой новой женщиной, равной мужчине. Он полагал, что мудрый мужчина должен признать в женщине наличие разума, не уступающего мужскому.

О смелых женщинах (которых Шекспир всегда заставлял переодеваться в мужские одежды) говорили больше, чем об обычных представительницах женского пола, но справедливости ради следует заметить, что среди них встречались некоторые воистину удивительные дамы. Достаточно вспомнить, например, о леди Беркли, или о Бесс Хардвикской, которая впервые вышла замуж в 1552 году и в четвертый раз овдовела в 1609-м; Лодж называл ее «строительницей, скупщицей, продавщицей поместий, заимодательницей, фермершей и торговкой свинцом, углем и лесом», а один тогдашний памфлетист так объяснял источник ее богатства:

Постели четырех мужей она согрела
И в деле сем была настолько хороша,
Что каждый из мужей, простившись
с бренным телом,
Все оставлял ей, до последнего гроша.

Можно еще вспомнить о леди Шрюсбери. Когда сэр Томас Стэнхоуп осквернил графский герб на вывеске трактира в Ньюарке, она решила отомстить за оскорбление, нанесенное мужу, совершенно необычным способом. Дама написала речь и заставила одного из своих слуг выучить ее наизусть. Доведя его декламацию до совершенства, она послала слугу передать сэру Томасу буквально следующее: «Моя госпожа велела сказать вам: хотя вы самое жалкое, гнусное и мерзкое из всех земных созданий, и пороки сделали вашу внешность самой уродливой на земле, и ни один приличный человек не опустится до того, чтобы написать вам,— все же она сочла возможным отправить вам нижеследующее сообщение: она не имеет ничего против того, чтобы вы существовали, и ни в коей мере не желает вам смерти; но при всем том пусть все бедствия и несчастья, что могут случиться с человеком, падут на вашу презренную голову, и пусть все ваши друзья откажутся от вас, и без покаяния и отпущения грехов, которое вы не получите, ибо ваша жизнь была слишком скверной, пусть вы будете вечно прокляты и попадете в адский огонь».
Потрясенный сэр Томас попросил посыльного повторить сказанное, но тот отказался, добавив от себя, что «его собственные добавления заключаются только в том, что говорил он более мягко и не в таких презрительных выражениях, как ему было указано».

Сэр Эдуард Коук, лорд, верховный судья, вызывавший всеобщий трепет, многое претерпел от собственной жены, леди Рассел, которая в семидесятивосьмилетнем возрасте сама выступала в свою защиту в Звездной палате* и получила от судей порицание за «гордыню и своеволие». Многие из этих женщин обладали недюжинной деловой хваткой. Они были не менее корыстолюбивыми, чем их мужья. Когда Анна Сэвидж, супруга шестого графа Беркли, осталась в 1534 году вдовой, Генрих VIII предложил ей выйти замуж за Эдуарда Дадли, но, поскольку тот не имел денег, она отнеслась к этому предложению весьма прохладно. Тем не менее, как жаловался ее поклонник в письме к Райотсли¹⁵⁰, «при первом моем появлении она приняла меня с такой любовью, на какую я не мог и надеяться; вышивая у себя в спальне, она позволяла мне склонять голову ей на колени и оказывать самые фамильярные знаки внимания. Но когда я пришел с письмом короля (с рекомендацией выйти замуж), прием был уже совсем не таким теплым».

Когда супруг леди Комптон получил богатое наследство, в письме к «милой жизни своей», как она называла своего повелителя, леди очень скрупулезно выразила свои пожелания: «Теперь, когда я сообщила Вам о своем намерении поселиться в Вашем поместье, полагаю, лучше всего мне подумать и определиться с тем, какое содержание будет мне приличествовать». И далее следуют ее требования: ежегодное денежное содержание в тысячу шестьсот фунтов стерлингов, выплачиваемое ежеквартально; деньги на платья в сумме шестисот фунтов; три лошади, седла для которых она купит сама; две компаньонки благородного происхождения; от шести до восьми благородных дворян; две кареты, одна из которых обита бархатом, четыре породистых лошади, одна карета для компаньонок, «обитая мягкой тканью; одна из карет должна быть отделана золотым позументом, а другая — пурпурным, и оторочена кружевами и серебряным шитьем, и четыре добрых лошади к ним; два лакея; шесть тысяч фунтов на драгоценности и четыре тысячи
на жемчужную цепочку; дом, изысканно обставленный, с портьерами, кроватями, стеклом, коврами, стульями, подушками». В конце письма она убеждает мужа купить землю и, «во имя любви к Богу, не одалживать денег лорду Чемберлену».

Однако многие жены, похоже, принадлежали к типу терпеливой Гризельды. Среди них была леди Саутхэмптон, которая не осмеливалась ступить ни шагу, не спросив предварительно разрешения у своего господина и повелителя. Леди Рич, должно быть, с насмешкой и нетерпением ждала, пока подруга, которая нужна была ей в Лондоне, приниженно писала мужу в Ирландию: «Мой дорогой господин, единственная радость моей жизни, умоляю тебя вечно любить меня и с удовольствием узнать, что миледи Рич просит меня сообщить тебе, как необходимо ей отправиться в Лондон. Она выражает горячее желание взять меня с собой. Уверяю тебя, что твоя воля и в этом, и во всем другом будет для меня самой желанной... умоляю тебя дать мне знать, какова будет твоя воля, которой ни одна сила на земле не заставит меня ослушаться... Твоя верная и послушная жена».
Конечно, невыносимым мужьям несть числа. Леди Анна Клиффорд печально писала: «Должна признаться... что, несмотря на то что... при рождении я была щедро наделена умом, здоровьем и богатством и что два моих господина, за которых я позже по велению Божественного Провидения вышла замуж, были во многих своих качествах не менее достойными и благородными людьми, чем любые другие в нашем королевстве, но все же, к несчастью, у меня были споры и ссоры с ними обоими... так что при жизни их поместья Марбл Пилларс в Ноуле, графство Кент и Уилтон в Уилтшире были для меня часто не чем иным, как пышно украшенной обителью страданий».

Иногда, когда ссоры в семье принимали крутой оборот, в дело вмешивались родственники. В 1534 году сестра лорда Беркли, бывшая замужем за ирландским графом Ормондом, пожаловалась брату на дурное обращение мужа, и тот послал прошение Томасу Рэдклиффу, графу Суссекскому, бывшему тогда депутатом палаты лордов от Ирландии: «Поскольку люди, приезжающие в последнее время из Ирландии, сообщают мне, что милорд, муж моей сестры миледи Ормонд, обращается с ней не так хорошо, как бы мне этого хотелось... возьму на себя смелость попросить Вашу светлость, если это не затруднит Вас, дать мне знать в письме, действительно ли столь дурные между ними отношения, и если да, то по какой причине, так чтобы я в соответствии с этим мог решить, надо ли мне приезжать».

Спускаясь ниже по общественной лестнице, мы находим там забавную карикатуру на семейную жизнь в изображении Томаса Делони, этого реалистичного бытописателя жизни мелких буржуа:
«Почему тогда ты не выходишь замуж? — спросила Маргарет.— На мой взгляд, это наиприятнейшая жизнь для женщины. Муж ее возвращается домой и спрашивает: "Как дела, женушка? Как поживаешь, любовь моя? Чего тебе еще хотелось бы?" А затем ласково обнимает ее и нежно целует, приговаривая: "Скажи, моя милая мышка, не хочешь ли к ужину чарочку кларета, белого вина или испанского хереса?" А там, быть может, отрежет для нее ножку каплуна или крылышко цыпленка, и если ему самому достанется кусочек хоть немного лучше, он предоставит ей возможность выбирать; и если ей вдруг чего-нибудь очень захочется, за этим тотчас же пошлют, и муж не пожалеет денег, только чтобы доставить ей удовольствие. После ужина, хорошенько подзаправившись, она поднесет к губам своим серебряный свисток и призовет служанку убрать со стола. Затем, подойдя к огню, он усадит ее на колено и, игриво поглаживая по щечке, с любовью возьмет ее лицо в ладони и покроет множеством легких поцелуев ее рубиновые губки; и едва услышав, что часы бьют восемь, он пригласит ее с собой в постель. О, как сладко звучат эти слова для женских ушей! Но вот уж когда они окажутся в объятиях друг друга между двумя простынями, о Джиллиан, тогда, тогда...» — «Что, что тогда?» — спрашивает та. «Да ничего особенного,— отвечает Маргарет,— они крепко спят всю ночь напролет».— «Воистину, — говорит Джиллиан,— замуж выходят многие, но мало кому везет на таких добрых мужей».

Есть подозрение, что большинство жен буржуа были похожи на виндзорских насмешниц: умелые, здоровые, искренне привязанные к своим мужьям и обладающие тонким и развитым чувством юмора. Должно быть, сексом они наслаждались безо всяких «совиных» комплексов и были по сути своей честными женщинами. Возможности для супружеской неверности предоставлялись, вероятно, чаще всего в «греховных» городах, но даже и там, видимо, мало кто из жен ответил бы на обвинения мужа языком одной из героинь Роберта Грина: «О милый муж! Даже самые крепкие крепостные стены в конце концов валятся под огнем пушек, хотя ядра — всего лишь простое железо; так как же слабый бастион женского сердца может сопротивляться раскаленным пушкам глубоко проникающих в нас слов убеждения, которые стреляют золотыми ядрами, каждое размером с башню?» К тому же двойной стандарт морали все еще действовал, и его стойко защищало большинство мужчин, за немногими исключениями вроде Роберта Вогэна, написавшего Диалог в защиту женщин (1542). «На долю ей выпало,— пишет автор популярной книги по домоводству,— столь много забот, что она не знает, с чего начать». Ее обязанности включали в себя: «искусное врачевание, хирургию, выжимание масла, угощение гостей, подготовку больших празднеств, приготовление настоек и духов, закупку шерсти, пеньки, льна, изготовление тканей, окрашивание, приготовление овсяного солода, варку, жаренье и все остальные домашние дела». Все это никак не оставляло ей возможности еще и развлекаться на стороне.

---

<sub>• Высший королевский суд в Англии, упраздненный в 1641 году.

150 Райотсли, барон (1505—1550) — влиятельный министр последних лет правления Генриха VIII.</sub>

 Отправлено: 20.11.11 14:34. Заголовок: Глава десятая Как в..

Глава десятая

Как выбрать жену и как угодить мужу

«Небесная гармония», которой считали любовь, не всегда проявляла свою божественную природу в повседневной домашней рутине, и спрос на практические советы по вопросам брака все время возрастал. Сатиры, направленные против женщин, и брошюры с советами для супругов хлынули сплошным потоком почти одновременно. Елизаветинцы с их буйными наклонностями, очевидно, с трудом привыкали к спокойной семейной жизни.
Эдмунд Тилни¹⁵¹ в своем Цветке дружбы сообщал читателям, что сей нежный цветок, как он называл брак, питают следующие целебные соки: воздержанность в речах, учтивость, умение хранить тайну, мудрость в советах, прилежание в домашней рабо¬те, отсутствие ревности, забота о воспитании детей; а «отравленные сорняки» суть супружеская измена, азартные игры и пьянство. (Томас Бикон говорил, что «брачные узы в наши дни мало уважаемы, а блуд процветает повсеместно».) Тилни также настаивал на том, что жены обязаны быть «веселы в постели». Похоже, что тогда среди них была распространена довольно неприятная привычка пилить собственных мужей как раз в то время, когда они могли бы заняться кое-чем получше,— хотя, может быть, они понимали, что именно в этот момент мужчина до определенной степени находится в их власти? (Об этих «постельных» лекциях упоминает Яго¹⁵²; в следующем столетии о них говорят Томас Хейвуд¹⁵³ и Брэйтуэйт.) Джозеф Суэтнем поясняет, что «женщин называют ночными воронами, потому что обычно ночью они выпрашивают себе такие безделушки, мысль о которых приходит им в головы днем... ночью они, как из воска, лепят из мужчины все, что им вздумается».
Мужья отличались необузданным нравом, и их постоянно убеждали «не распускать руки», тогда как женам рекомендовалось «сдерживать языки». Большинство тогдашних экспертов по делам семьи и брака выступали за взаимопонимание, товарищеские отношения, за предпочтение убеждения силе. Некоторые авторы осуждают дурную привычку упрекать партнера на людях, а Лили считал излишнюю непосредственность результатом плохого воспитания: «Ты не должен ни бранить жену, ни заигрывать с ней на публике; флирт и заигрывания на глазах у всех раздражают других мужчин и делают их женщин менее стыдливыми». Мужья нуждались в советах жен, и шекспировская Порция из Юлия Цезаря заявляет о своих правах, восклицая:

Скажи мне, Брут: быть может, по закону
Жене запрещено знать тайны мужа?
Быть может, мой супруг, я часть тебя,.
Но с тем ограниченьем, что могу
Делить с тобой лишь трапезы и ложе
И изредка болтать? Но неужели
Лишь на окраине твоих утех
Я жить должна?
Иль Порция для Брута
Наложницею стала, не женой? ¹⁵⁴

Чэпмен ¹⁵⁵ с этим соглашался, но считал, что жена должна быть уступчивой и приспосабливать свое настроение к настроению мужа. Во всех делах она должна быть его «милой обезьянкой». Суверенные права мужа отстаивались также в Укрощении строптивой, о них говорила Люциана в Комедии ошибок, а Сидни полагал, что любящая жена — это

Друг верный, что вовеки не изменит...
И милое удваиванье жизни.

Счастливые супруги «находили радость друг в друге» и «уступали друг другу... право управления; он правил, зная, что она подчинится, но правил вовсе не потому, что она подчинялась».

Мужья обычно стремились найти себе жен в меру интеллектуальных — ум и умение поддержать беседу уже ценились к тому времени. Томас Хейвуд полагал, что будущий муж должен выбрать «не законченную строптивицу, но и не совершенную овечку»; Хью Роде был более прагматичным: «Ищи себе состоятельную жену»,— советовал он в своей Книге о воспитании, а лорд Бёрли ¹⁵⁶убеждал сына «выбирать себе жену с превеликими предусмотрительностью и оглядкой. Этот жизненный шаг похож на план военной кампании, и человек может ошибиться в нем лишь единожды. Пусть она не будет благородной, но бедной, ибо на родовитость ничего не купишь». Идеальную жену, Катерину, имел моралист Филип Стаббс, который женился на ней, когда девушке было пятнадцать. Она умерла, не дожив и до двадцати лет, и Стаббс написал о ее добродетелях воспоминания, которые назвал Хрустальное зерцало для христианских женщин. Должно быть, он неплохо вышколил супругу, поскольку пишет, что «она выполняла заповедь апостола, который призывал женщин молчать и учиться дома, у своих мужей». Венецианский посол, столь мрачно писавший об отношении англичан к любви во времена правления Генриха VII, должно быть, имел дело с джентльменами, подобными Бёрли, ибо упоминал о недостаточной нежности мужей и корыстолюбивом подходе к браку. Он говорил, что распущенности в Англии хватает, но сомневался, чтобы англичанин, будь он низкого или высокого звания, когда-либо влюблялся. Сам он ничего подобного не видел. Впрочем, анналы того времени открывают нам еще много такого, чего он не видел. Мы знаем, что в том столетии многие поэты и писатели советовали мужчинам выбирать себе партнерш отнюдь не по корыстным мотивам. Как писал Спенсер,

При выборе жены такой совет запомни:
Бери такую, что с тобою схожа,
В которой и обличье восхищает,
И качества душевные пленяют.
Ведь если любишь ты, не уважая,
Любовь твоя — расстроенная арфа,
Что только дребезжит, но не играет.

Доброжелательное отношение и привязанность отличали также и отношения супругов, принадлежавших к низшим классам общества; жена могла назвать мужа «моим милым задирой», а он, в свою очередь, тепло, хотя и не слишком элегантно, именовал ее «своей резвушкой».

---

_{151 Тилни, Эдмунд — писатель-елизаветинец. Похоже, отличался завидным долголетием. Во всяком случае, Британская энциклопедия упоминает только о том, что его пост придворного церемониймейстера изо всех сил стремился занять Джон Лили (см. примеч.), но Тилни, дескать, его пережил, и бедный Лили скончался в нищете и отчаянии. Что ж, можно и так остаться в истории!
152 Яго: «...Я это изучил, когда ночами спать хочу смертельно».— Цит. по: Шекспир, У. Отелло. Пер. Б. Пастернака // Шекспир, У. Трагедии. Сонеты.— М.: Худож. лит., 1968. С. 273. (Б-ка всемир. лит.).
153 Хейвуд, Томас (ок. 1574—1641) — английский драматург.
154 Цит. по: Шекспир, У. Юлий Цезарь. Пер. Мих. Зенкевича // Шекспир, У. Комедии, хроники, трагедии. Т. 1.— М.: РИПОЛ, 1994. С. 487.
155 Чэпмен, Джордж (1559—1634) — поэт и драматург, прославившийся переводом Гомера, который долго считался в английской поэзии эталонным.
156 Лорд Бёрли — один из титулов Уильяма Сесиля.}

 Отправлено: 03.12.11 21:49. Заголовок: Хелга пишет: мудрый ..

Хелга пишет:

цитата:

мудрый мужчина должен признать в женщине наличие разума, не уступающего мужскому

Мудрые мужчины уже тогда это понимали, но с течением времени количество мудрых мужчин, похоже не увеличилось.
Хелга пишет:

цитата:

жена должна быть уступчивой и приспосабливать свое настроение к настроению мужа

Что в 16-м веке, что в 21-м - требования к женам неизменны
Хелга
Спасибо!

 Отправлено: 03.12.11 22:27. Заголовок: А я думала, что есть..

А я думала, что есть продолжение...

 Отправлено: 03.12.11 22:40. Заголовок: Хелга пишет: может п..

Хелга пишет:

цитата:

может прийти апокалипсис

Если увеличится количество мудрых мужчин?
Интересная мысль

 Отправлено: 03.12.11 22:48. Заголовок: apropos пишет: Если..

apropos пишет:

цитата:

Если увеличится количество мудрых мужчин? Интересная мысль

Женщин нужно держать в строгой узде, а для этого мужчина не должен быть мудрым. Мудрый поставит ее наравне с собой и станет уважать за ее человеческие качества. Станет уважать - распустит и все, конец света! Ведь, как утверждал Лев Николаевич Толстой, все зло от женщин, они со своей приземленностью мешают мужчине подняться к вершинам истины. То есть ситуация патовая. Куда не кинь, всюду клин.

 Отправлено: 03.12.11 22:59. Заголовок: Хелга пишет: Мудрый ..

Хелга пишет:

цитата:

Мудрый поставит ее наравне с собой и станет уважать

Кстати, не обязательно каждый мудрый мужчина. Того же Льва Николаевича никак нельзя назвать глупым (или какой синоним мудрости - ?) - не мудрым, а его отношение к женщине - мягко говоря - удивляет.

 Отправлено: 03.12.11 23:09. Заголовок: apropos пишет: Тог..

apropos пишет:

цитата:

Того же Льва Николаевича никак нельзя назвать глупым (или какой синоним мудрости - ?) - не мудрым, а его отношение к женщине - мягко говоря - удивляет.

Так вот и возникает вопрос - умный и мудрый это разные вещи? Или не так. Есть многое на свете, друг Горацио, что непостижимо женскому уму. Отчего умные мужчины так уверенно считают, что они есть венец мироздания и миссия их состоит, в частности, в том, чтобы научить женщину, как жить и поступать.

 Отправлено: 03.12.11 23:15. Заголовок: Хелга пишет: умный ..

Хелга пишет:

цитата:

умный и мудрый это разные вещи?

Ну, в общем, да - мудрость зиждется не только на уме, но и на жизненном опыте, уроках, из него извлекаемых.
Толстой, хотя и гений, но в женщинах так и не смог разобраться - видимо, женский ум настоящая загадка для мужчин. Не в силах оне его постичь и оценить.
Хелга пишет:

цитата:

Отчего умные мужчины так уверенно считают, что они есть венец мироздания

В большинстве своем так считают именно глупые, недалекие мужчины, умные все же склонны ценить женский ум, хотя существуют и исключения, разумеется. Как во всем.

 Отправлено: 03.12.11 23:21. Заголовок: apropos пишет: В бо..

apropos пишет:

цитата:

В большинстве своем так считают именно глупые, недалекие мужчины, умные все же склонны ценить женский ум, хотя существуют и исключения, разумеется. Как во всем.

Опять же упираемся в Л.Н.Т. Он даже не пытался разобраться в женской сути, он просто проповедовал свои личные постулаты и на их основе рисовал все свои женские персонажи.

 Отправлено: 03.12.11 23:24. Заголовок: Хелга пишет: упирае..

Хелга пишет:

цитата:

упираемся в Л.Н.Т.

Известный женоненавистник
Хелга пишет:

цитата:

роповедовал свои личные постулаты и на их основе рисовал все свои женские персонажи

Да, и у него среди героинь нет ни одной умной женщины - я не помню, во всяком случае.

 Отправлено: 03.12.11 23:38. Заголовок: apropos пишет: Да, ..

apropos пишет:

цитата:

Да, и у него среди героинь нет ни одной умной женщины - я не помню, во всяком случае.

И не вспомнишь, потому что их таких нет у него.

 Отправлено: 03.12.11 23:41. Заголовок: Хелга пишет: их таки..

Хелга пишет:

цитата:

их таких нет у него

И все этим сказано.
Кстати, англичане в этом отношении оказались явно мудрее - у них не только умные героини, но и даже женщины-писательницы появились куда как раньше, чем в России.

 Отправлено: 03.12.11 23:48. Заголовок: apropos пишет: Кста..

apropos пишет:

цитата:

Кстати, англичане в этом отношении оказались явно мудрее - у них не только умные героини, но и даже женщины-писательницы появились куда как раньше, чем в России.

Думаю, не последнюю роль здесь сыграло то, что они были свободнее, как нация. Крепостное право все же плугом по России прошлось. В частности.

 Отправлено: 25.12.11 14:18. Заголовок: Глава одиннадцатая ..

Глава одиннадцатая

Милое удваивание

Сэр Томас Мор

Стихи и книги по семейным отношениям — это, конечно, очень хорошо, но как на самом деле вели себя мужья и жены в XVI веке? Мы уже приводили на сей счет несколько примеров — вот еще некоторые.
В начале века просвещенный сэр Томас Мор женился на своей первой супруге, Джейн Кольт. Говорят, что ему больше нравилась ее младшая сестра, но женился он все же на старшей, не желая ее огорчать и взяв ее, как писал Эразм Роттердамский, «еще неразвитой, чтобы тем легче воспитать в соответствии со своими вкусами. Он познакомил ее с литературой и научил играть на всех музыкальных инструментах, и она уже начинала становиться воистину очаровательной спутницей жизни, но умерла молодой, оставив ему нескольких детей». ¹⁵⁷ Сэру Томасу пришлось начинать все снова со своей второй женой, вдовой Алисой Миддлтон, на которой он женился через месяц после смерти первой супруги, предназначая ее «для воспитания и присмотра за детьми». О ней отзывались как о женщине «пожилой, тупой и грубой», но сэр Томас «настолько ловко сумел ее приспособить к своим нуждам, что жил с ней милой и приятной жизнью и добился того, что она научилась петь и играть на лютне и клавесине, и каждый вечер по возвращении домой он оценивал количество сделанного за день и выслушивал ее сообщение о выполнении заданных упражнений».
Иногда это представляло собой нелегкую задачу, что ясно видно из предисловия к Утопии, где автор пишет: «Возвратившись домой, я должен побеседовать с женой, поболтать с детьми и поговорить со слугами; все это я считаю важным делом, поскольку это необходимо. Избегать этого нельзя, если вы не желаете стать чужаком в собственном доме, и следует стремиться быть как можно более приятными с теми, кого сотворила природа, или дал вам случай, или же вы сами избрали в спутники жизни, при условии, что вы не портите их излишней добротой, а ваша чрезмерная снисходительность не превращает их из слуг в хозяев».
Эпитафия, составленная сэром Томасом Мором для тройной могилы — его собственной и двух его жен,— являет собой образец такта и имеет удивительно полигамный для столь христианского джентльмена оттенок. Он надеется, что на том свете все они будут жить в «блаженном соединении, и смерть позволит то, чего так и не смогла дать жизнь».

Джон Донн

История любви Донна начинается в его романтической юности, той самой юности, от которой он позже отречется,— юности его любовных стихов. Всегда ли эти стихи были искренними? Не был ли его модный «метафизический» стиль лишь элегантной видимостью? В некоторых из его стихов — почти наверное, но не во всех. Настроение любого влюбленного меняется, и не только с годами, но и в зависимости от изменений в характере любимой; кроме того, поэты, как и музыканты и другие творцы, иногда бывают «одержимы» не только собственным духом, но и чужим; однако, несмотря на все эти возможные и одинаково истинные вариации, в их творчестве почти всегда можно уловить некую основную ноту, отличающую их заглавные принципы. Когда эта основа неясна, нам приходится опираться на собственную «интуицию» вещь не слишком надежную.
Метафизический стиль соответствовал как вдумчивому, самоуглубленному характеру Донна, так и внешней стороне его натуры, которую, как он сам позже признавался, ему случалось проявлять даже на церковной кафедре; но, несмотря на это, его меланхоличный анализ любви все же принадлежит не только поэту, но также и влюбленному, и мужу. Донн был романтическим любовником, и тайный брак сказался на его материальном положении, помешал карьере, привел к увольнению со службы и даже к тюремному заключению во Флите*. Дамой, вынудившей поэта принести все эти жертвы, была Анна Мор, племянница его покровителя, лорда-хранителя Большой государственной печати Эджертона, у которого он служил секретарем. После женитьбы Донн написал ее разгневанному отцу, сэру Джорджу Мору из Лоусли, что в графстве Суррей: «Сэр, я признаю, что моя вина настолько велика, что не осмеливаюсь молить Вас ни о чем более, как только поверить, что ни цели, ни средства мои не были бесчестными. Но во имя той, о которой я забочусь более, нежели о состоянии моем и жизни (иначе я никогда не смог бы ни радоваться этой жизни, ни наслаждаться в следующей), я смиренно прошу Вас избавить ее от ужасного испытания Вашим внезапным гневом».
Любви этой предстояло продлиться долго, несмотря на годы лишений и необходимость содержать большую семью из одиннадцати детей. Вынужденная временная разлука в 1611 году, когда Донн сопровождал патрона в его заграничных поездках, вдохновила его на создание стихотворения Прощание, запрещающее печаль, посвященного супруге, с которой он был связан неразрывными узами:

Как тягостны часы разлуки
Сердцам любовников земных...
Уходят с ней глаза и руки,
Все то, что радовало их.
Любви возвышенной границы
Еще таинственны для нас...
Но не боимся мы лишиться
Ни милых рук, ни губ, ни глаз.
Ведь стали две души одною,
Их мой отъезд не разорвет...
Так слитка золото литое
тончайший лист кузнец кует. ¹⁵⁸

«Между ними существовало такое родство душ,— писал Айзек Уолтон¹⁵⁹ в биографии Донна,— что однажды, находясь в отлучке, он увидел во сне жену с мертвым младенцем на руках.
Позже Донн узнал от супруги, что в тот самый миг, когда ему снился этот сон, она разрешилась от бремени мертвым ребенком». Когда Анна Мор умерла, Донн поклялся, что никогда больше не женится; впоследствии он стал богословом Джоном Донном, автором книги Молитвы, первая проповедь которого, прочитанная в присутствии датской королевы Анны, обличала греховную невоздержанность.

_{* Тюрьма в Лондоне.}

Буржуазная пара: Джон и Сабина

Точную картину жизни средней зажиточной буржуазной семьи нарисовала для нас мисс Барбара Уинчестер в своей книге Семейный портрет эпохи Тюдоров (Кейп, 1955). Автору посчастливилось обнаружить тайник с захватывающими письмами и документами, вперемежку с пожелтевшими счетами, торговца полотном Джона Джонсона, свадьба которого с блестящей юной дамой по имени Сабина состоялась вскоре после 1538 года.
В период ухаживания консервативный Джон внезапно заинтересовался модой, и мы читаем, как он покупает новые башмаки, батистовые рубашки, камзолы из полосатого атласа с золотым и серебряным позументом и даже романтичные испанские плащи. По делам бизнеса ему частенько приходилось бывать в Кале, и оттуда он писал своей молодой жене по нескольку раз в неделю любовные письма. «Я ложусь спать в десять часов вечера; не хотела бы ты оказаться со мной в постели, чтобы заставить меня задержаться? Твой любящий муж...»
В ответном письме Сабина замечала: «Я не питаю никаких сомнений, что, когда, по воле Господа, ты вернешься домой, мы придем к доброму согласию, как именно провести эти холодные ночи». Время от времени Джон поддразнивал супругу, говоря о своей вдовой домохозяйке, госпоже Маргарет Бейнхэм: «Прошу тебя следить за собой, чтобы по возвращении домой я нашел тебя веселой, ибо у меня здесь хватает прекрасных вдовушек, что не отказались бы от меня, если бы не опасались, что ты рассердишься».
Хотя внешне Сабина воспринимала эти шутки добродушно, они, должно быть, давали ей повод для беспокойства, потому как, едва услышав, что Джон простудился и слег в постель и за ним присматривает веселая вдовушка Маргарет, она собрала свои вещи и холодным ноябрьским днем отправилась в Кале. Ее зять пришел в ужас: такая поездка была тогда еще более трудной, чем в наши дни, да к тому же благоразумный купец не мог вдруг бросить все дела, чтобы сопровождать своевольную даму. Он объяснил брату, что «никакие уговоры не могли удержать Сабину от того, чтобы немедля к тебе не отправиться. Я отношусь к этому так же, как любой другой на моем месте... Мне пришлось отпустить ее в поездку — пусть занимается своими глупостями в одиночку» .
Сабина, похоже, вела домашнее хозяйство весьма компетентно, хотя Джон регулярно проверял ее счета (кроме ежегодных денег «на булавки», сумма которых всегда оговаривалась в брачных контрактах эпохи Тюдоров). Мужчины были довольно прижимисты и не очень-то разрешали женам бесконтрольно тратить день¬ги. Лили советовал им: «Все ключи должны висеть на поясе у нее, а кошелек — у тебя», а Энтони Фицгерберт замечал, что мужья и жены частенько обманывали друг друга в вопросах «доходов и заначки». Бывали и такие мужья, что вмешивались буквально во все. Роберт Сесиль¹⁶⁰ требовал от жены «никому не говорить о том, что она уплатила менее трех шиллингов и десяти пенсов за ярд серебряной парчи... Дивлюсь я ее простоте — она готова рассказать любому о том, сколько за что платит».

Пуританская супруга: госпожа Маргарет Хоби¹⁶¹

Жены часто просили мужей, и буржуа и аристократов, съездить по домашним делам, и супруг госпожи Хоби (которого она в своем дневнике почти всегда называет «господином Хоби») не был исключением. «Дорогой Харт...— писала его "верная и любящая жена",— пожалуйста, если будешь проезжать через Йорк, привези мне фунт крахмала, потому что он у меня весь вышел».
Госпожа Маргарет и ее муж были пуританами, и дневник этой женщины представляет собой характерную комбинацию основных пуританских добродетелей: работы, молитвы и филантропии. В их случае и речи не может быть о «подглядывании за занавесками». Пуритане ценили в браке товарищеские отношения, но игнорировали плотскую сторону супружеского союза. С другой стороны, свадьба госпожи Маргарет и сэра Томаса Хоби была «организована» в полном соответствии с обычаями тюдоровской эпохи, и церемония состоялась всего лишь через несколько недель после смерти второго мужа дамы, к которому она, похоже, была очень привязана. Маргарет никак не поощряла ухаживаний сэра Томаса. Тот был маленького роста, и недруги именовали его «мужланом» и «кривоногой обезьяной». Пара оставалась бездетной, и, по словам соседа, Ричарда Чолмли, «полагали, что сэр Томас не способен зачать ребенка».
Госпожа Маргарет — истинное воплощение идеальной домохозяйки, которой «приходилось делать столь многое, что она не представляла заранее, с чего и начать»,— за исключением того, что эта трезвомыслящая, аккуратная, методичная и преданная женщина, уж будьте покойны, знала, с чего каждое утро, без исключения, начать работу, невзирая на головную и зубную боль — недуги, на которые часто жаловались в дневниках ее предшественницы. Вот некоторые из основных видов работы этой замечательной дамы, как она записала их сама, этак между прочим, в дневнике, вперемежку с молитвами и размышлениями: «Ходила с господином Хоби по городу, дабы найти наиболее удобные места для строительства коттеджей — помогала господину Хоби просмотреть некоторые бумаги — опять ходила с господином Хоби, не имея возможности ни почитать, ни заняться чем-либо для себя полезным,— беседовала с женщиной, разводившейся с мужем, с которым она прожила всю свою жизнь». Мы видим, как она занимается окрашиванием шерсти после разговора о делах, «касающихся блага прихожан», с господином Хоби и священником, мистером Родсом; в качестве моциона она играет в кегли, ходит на рыбалку, разбирает бумаги в кабинете — подписывает и оплачивает счета — ужинает на природе с матерью и друзьями — приглядывает за заготовками сена — взвешивает зерно, чтобы узнать, какие имеются запасы,— засахаривает фрукты — работает в саду — дает бедной женщине мазь для ее больной руки — делает другую мазь для больного животного — перевязывает ногу слуге и руку бедняку — разговаривает с людьми, пришедшими к ней за советом,— выходит из дома с девушками, щипавшими пеньку... ¹⁶²

Эти деловые поездки по всей округе (супруги жили близ Скарборо, в графстве Йоркшир) продолжались неделя за неделей, с одним лишь скандальным исключением, в котором виноваты были не сами Хоби, а некие пьяные молодые джентльмены, охотившиеся на их земле. Однажды утром они ворвались в их трезвый дом, щедро угостились едой и вином и настояли на том, чтобы зайти к сопротивлявшейся хозяйке в спальню. Всеобщее возмущение было настолько велико, что дело дошло до Звездной палаты.
Несмотря на внешнюю суровость, объяснимую, возможно, лаконичным стилем дневника, госпожа Маргарет вызывает у нас восхищение тем, что могла переделать за день неподъемную гору работы, и медицинской помощью, которую она оказывала столь хладнокровно и столь многим людям, попавшим в беду. Она могла, не моргнув глазом, проводить хирургические операции, как о том свидетельствует следующий отрывок: «Сегодня, во второй половине дня, ко мне принесли ребенка... у которого не было заднего прохода, и экскременты выходили через рот; меня настойчиво просили разрезать это место и посмотреть, нельзя ли сделать там отверстие, но, хотя я сделала глубокий разрез и пыталась его найти, у меня ничего не получилось».
Похоже, что госпожа Маргарет управляла всем и вся и была неоценимой помощницей интригующе туманной фигуре сэра Томаса Постьюмеса Хоби, характер которого вообще никак не ощущается в ее дневнике. Соседи считали его властолюбивым и фанатичным сутягой. Однако он, скорее, похож на любящего, возможно даже страстного человека, и в письме, написанном во время ухаживания за госпожой Маргарет, он признается: «Мне постоянно приходится выходить за рамки вежливости, поскольку мною управляет более любовь, нежели рассудок». После смерти госпожи Хоби в 1633 году он упоминает в своем завещании «плоский золотой браслет с портретом моей покойной, любимейшей и единственной супруги, который я намереваюсь (если будет на то воля Господня) носить на руке до самой смерти и в смертный час. А также еще один портрет означенной моей покойной супруги, что оправлен в рамку из слоновой кости (рекомой слоновьим зубом) и покрыт хрустальным стеклом, дабы уберечь его от пыли. Надеюсь, что названный мною душеприказчик сохранит их в память о тех заботе и любви, кои при жизни моя покойная жена проявляла в попечении о его благосостоянии и образовании в молодые годы». Остается лишь надеяться, что и при жизни он ее ценил.
Золотой век поэзии, музыки и любви длился вплоть до XVII столетия, когда Шекспир написал свои самые глубокие любовные драмы, но общее настроение становилось все меланхоличнее, любовная игра все менее походила на комедию, а в человеке все более ощущалась личность. После Шекспира пройдет еще много времени, прежде чем о любви снова начнут писать с такой страстью, но сама любовь успеет занести в свой «список павших» немало благородных влюбленных. Их истории изложены в мемуарах, дневниках и на клочках бумаги, благоговейно и сентиментально хранившихся в семейных архивах. На дворцовом уровне, однако, переход от эпохи Елизаветы к эпохе Якова был довольно болезненным; волшебный блеск и великолепие внезапно исчезли, как если бы после смерти королевы Елизаветы королева Маб решила сложить крылья.

---

_{157 Пер. доктора П. С. Аллена, 1906 г.— Прим. авт.
158 Пер. Б. Томашевского.— Цит. по: Донн, Д. Стихотворения.— Л.: Худож. лит., 1973. С. 51—52.
Уолтон, Айзек (1593—1683) — английский биограф, известный, однако, в первую очередь вовсе не биографиями, а бестселлером «Искусный удильщик» (1653), о прелестях и тонкостях рыбной ловли. О, суета сует!
160 Сесиль, Роберт (1563—1612) — английский политический деятель, сын Уильяма Сесиля (см. примеч.).
161 Последующая информация взята из книги The Diary of Lady Margaret Hoby ed. Dorothy Meads (Routledge, 1930).— «Дневник госпожи Маргарет Хоби». Под ред. Дороти Мидс (Изд-во Раутледж, 1930).— Прим. авт.
162 Таких дневников у госпожи Маргарет было несколько, и тот, о котором мы говорим, охватывает лишь период с 1599 по 1605 год.— Прим. авт.}


На том часть 2-я, посвященная XVI-му веку, заканчивается.