Глава одиннадцатая Милое удваивание
Сэр Томас Мор Стихи и книги по семейным отношениям — это, конечно, очень хорошо, но как на самом деле вели себя мужья и жены в XVI веке? Мы уже приводили на сей счет несколько примеров — вот еще некоторые.
В начале века просвещенный сэр Томас Мор женился на своей первой супруге, Джейн Кольт. Говорят, что ему больше нравилась ее младшая сестра, но женился он все же на старшей, не желая ее огорчать и взяв ее, как писал Эразм Роттердамский, «еще неразвитой, чтобы тем легче воспитать в соответствии со своими вкусами. Он познакомил ее с литературой и научил играть на всех музыкальных инструментах, и она уже начинала становиться воистину очаровательной спутницей жизни, но умерла молодой, оставив ему нескольких детей».
157 Сэру Томасу пришлось начинать все снова со своей второй женой, вдовой Алисой Миддлтон, на которой он женился через месяц после смерти первой супруги, предназначая ее «для воспитания и присмотра за детьми». О ней отзывались как о женщине «пожилой, тупой и грубой», но сэр Томас «настолько ловко сумел ее приспособить к своим нуждам, что жил с ней милой и приятной жизнью и добился того, что она научилась петь и играть на лютне и клавесине, и каждый вечер по возвращении домой он оценивал количество сделанного за день и выслушивал ее сообщение о выполнении заданных упражнений».
Иногда это представляло собой нелегкую задачу, что ясно видно из предисловия к
Утопии, где автор пишет: «Возвратившись домой, я должен побеседовать с женой, поболтать с детьми и поговорить со слугами; все это я считаю важным делом, поскольку это необходимо. Избегать этого нельзя, если вы не желаете стать чужаком в собственном доме, и следует стремиться быть как можно более приятными с теми, кого сотворила природа, или дал вам случай, или же вы сами избрали в спутники жизни, при условии, что вы не портите их излишней добротой, а ваша чрезмерная снисходительность не превращает их из слуг в хозяев».
Эпитафия, составленная сэром Томасом Мором для тройной могилы — его собственной и двух его жен,— являет собой образец такта и имеет удивительно полигамный для столь христианского джентльмена оттенок. Он надеется, что на том свете все они будут жить в «блаженном соединении, и смерть позволит то, чего так и не смогла дать жизнь».
Джон Донн История любви Донна начинается в его романтической юности, той самой юности, от которой он позже отречется,— юности его любовных стихов. Всегда ли эти стихи были искренними? Не был ли его модный «метафизический» стиль лишь элегантной видимостью? В некоторых из его стихов — почти наверное, но не во всех. Настроение любого влюбленного меняется, и не только с годами, но и в зависимости от изменений в характере любимой; кроме того, поэты, как и музыканты и другие творцы, иногда бывают «одержимы» не только собственным духом, но и чужим; однако, несмотря на все эти возможные и одинаково истинные вариации, в их творчестве почти всегда можно уловить некую основную ноту, отличающую их заглавные принципы. Когда эта основа неясна, нам приходится опираться на собственную «интуицию» вещь не слишком надежную.
Метафизический стиль соответствовал как вдумчивому, самоуглубленному характеру Донна, так и внешней стороне его натуры, которую, как он сам позже признавался, ему случалось проявлять даже на церковной кафедре; но, несмотря на это, его меланхоличный анализ любви все же принадлежит не только поэту, но также и влюбленному, и мужу. Донн был романтическим любовником, и тайный брак сказался на его материальном положении, помешал карьере, привел к увольнению со службы и даже к тюремному заключению во Флите*. Дамой, вынудившей поэта принести все эти жертвы, была Анна Мор, племянница его покровителя, лорда-хранителя Большой государственной печати Эджертона, у которого он служил секретарем. После женитьбы Донн написал ее разгневанному отцу, сэру Джорджу Мору из Лоусли, что в графстве Суррей: «Сэр, я признаю, что моя вина настолько велика, что не осмеливаюсь молить Вас ни о чем более, как только поверить, что ни цели, ни средства мои не были бесчестными. Но во имя той, о которой я забочусь более, нежели о состоянии моем и жизни (иначе я никогда не смог бы ни радоваться этой жизни, ни наслаждаться в следующей), я смиренно прошу Вас избавить ее от ужасного испытания Вашим внезапным гневом».
Любви этой предстояло продлиться долго, несмотря на годы лишений и необходимость содержать большую семью из одиннадцати детей. Вынужденная временная разлука в 1611 году, когда Донн сопровождал патрона в его заграничных поездках, вдохновила его на создание стихотворения
Прощание, запрещающее печаль, посвященного супруге, с которой он был связан неразрывными узами:
Как тягостны часы разлуки
Сердцам любовников земных...
Уходят с ней глаза и руки,
Все то, что радовало их.
Любви возвышенной границы
Еще таинственны для нас...
Но не боимся мы лишиться
Ни милых рук, ни губ, ни глаз.
Ведь стали две души одною,
Их мой отъезд не разорвет...
Так слитка золото литое
тончайший лист кузнец кует. 158 «Между ними существовало такое родство душ,— писал Айзек Уолтон
159 в биографии Донна,— что однажды, находясь в отлучке, он увидел во сне жену с мертвым младенцем на руках.
Позже Донн узнал от супруги, что в тот самый миг, когда ему снился этот сон, она разрешилась от бремени мертвым ребенком». Когда Анна Мор умерла, Донн поклялся, что никогда больше не женится; впоследствии он стал богословом Джоном Донном, автором книги
Молитвы, первая проповедь которого, прочитанная в присутствии датской королевы Анны, обличала греховную невоздержанность.
* Тюрьма в Лондоне. Буржуазная пара: Джон и Сабина Точную картину жизни средней зажиточной буржуазной семьи нарисовала для нас мисс Барбара Уинчестер в своей книге
Семейный портрет эпохи Тюдоров (Кейп, 1955). Автору посчастливилось обнаружить тайник с захватывающими письмами и документами, вперемежку с пожелтевшими счетами, торговца полотном Джона Джонсона, свадьба которого с блестящей юной дамой по имени Сабина состоялась вскоре после 1538 года.
В период ухаживания консервативный Джон внезапно заинтересовался модой, и мы читаем, как он покупает новые башмаки, батистовые рубашки, камзолы из полосатого атласа с золотым и серебряным позументом и даже романтичные испанские плащи. По делам бизнеса ему частенько приходилось бывать в Кале, и оттуда он писал своей молодой жене по нескольку раз в неделю любовные письма. «Я ложусь спать в десять часов вечера; не хотела бы ты оказаться со мной в постели, чтобы заставить меня задержаться? Твой любящий муж...»
В ответном письме Сабина замечала: «Я не питаю никаких сомнений, что, когда, по воле Господа, ты вернешься домой, мы придем к доброму согласию, как именно провести эти холодные ночи». Время от времени Джон поддразнивал супругу, говоря о своей вдовой домохозяйке, госпоже Маргарет Бейнхэм: «Прошу тебя следить за собой, чтобы по возвращении домой я нашел тебя веселой, ибо у меня здесь хватает прекрасных вдовушек, что не отказались бы от меня, если бы не опасались, что ты рассердишься».
Хотя внешне Сабина воспринимала эти шутки добродушно, они, должно быть, давали ей повод для беспокойства, потому как, едва услышав, что Джон простудился и слег в постель и за ним присматривает веселая вдовушка Маргарет, она собрала свои вещи и холодным ноябрьским днем отправилась в Кале. Ее зять пришел в ужас: такая поездка была тогда еще более трудной, чем в наши дни, да к тому же благоразумный купец не мог вдруг бросить все дела, чтобы сопровождать своевольную даму. Он объяснил брату, что «никакие уговоры не могли удержать Сабину от того, чтобы немедля к тебе не отправиться. Я отношусь к этому так же, как любой другой на моем месте... Мне пришлось отпустить ее в поездку — пусть занимается своими глупостями в одиночку» .
Сабина, похоже, вела домашнее хозяйство весьма компетентно, хотя Джон регулярно проверял ее счета (кроме ежегодных денег «на булавки», сумма которых всегда оговаривалась в брачных контрактах эпохи Тюдоров). Мужчины были довольно прижимисты и не очень-то разрешали женам бесконтрольно тратить день¬ги. Лили советовал им: «Все ключи должны висеть на поясе у нее, а кошелек — у тебя», а Энтони Фицгерберт замечал, что мужья и жены частенько обманывали друг друга в вопросах «доходов и заначки». Бывали и такие мужья, что вмешивались буквально во все. Роберт Сесиль
160 требовал от жены «никому не говорить о том, что она уплатила менее трех шиллингов и десяти пенсов за ярд серебряной парчи... Дивлюсь я ее простоте — она готова рассказать любому о том, сколько за что платит».
Пуританская супруга: госпожа Маргарет Хоби161 Жены часто просили мужей, и буржуа и аристократов, съездить по домашним делам, и супруг госпожи Хоби (которого она в своем дневнике почти всегда называет «господином Хоби») не был исключением. «Дорогой Харт...— писала его "верная и любящая жена",— пожалуйста, если будешь проезжать через Йорк, привези мне фунт крахмала, потому что он у меня весь вышел».
Госпожа Маргарет и ее муж были пуританами, и дневник этой женщины представляет собой характерную комбинацию основных пуританских добродетелей: работы, молитвы и филантропии. В их случае и речи не может быть о «подглядывании за занавесками». Пуритане ценили в браке товарищеские отношения, но игнорировали плотскую сторону супружеского союза. С другой стороны, свадьба госпожи Маргарет и сэра Томаса Хоби была «организована» в полном соответствии с обычаями тюдоровской эпохи, и церемония состоялась всего лишь через несколько недель после смерти второго мужа дамы, к которому она, похоже, была очень привязана. Маргарет никак не поощряла ухаживаний сэра Томаса. Тот был маленького роста, и недруги именовали его «мужланом» и «кривоногой обезьяной». Пара оставалась бездетной, и, по словам соседа, Ричарда Чолмли, «полагали, что сэр Томас не способен зачать ребенка».
Госпожа Маргарет — истинное воплощение идеальной домохозяйки, которой «приходилось делать столь многое, что она не представляла заранее, с чего и начать»,— за исключением того, что эта трезвомыслящая, аккуратная, методичная и преданная женщина, уж будьте покойны, знала, с чего каждое утро, без исключения, начать работу, невзирая на головную и зубную боль — недуги, на которые часто жаловались в дневниках ее предшественницы. Вот некоторые из основных видов работы этой замечательной дамы, как она записала их сама, этак между прочим, в дневнике, вперемежку с молитвами и размышлениями: «Ходила с господином Хоби по городу, дабы найти наиболее удобные места для строительства коттеджей — помогала господину Хоби просмотреть некоторые бумаги — опять ходила с господином Хоби, не имея возможности ни почитать, ни заняться чем-либо для себя полезным,— беседовала с женщиной, разводившейся с мужем, с которым она прожила всю свою жизнь». Мы видим, как она занимается окрашиванием шерсти после разговора о делах, «касающихся блага прихожан», с господином Хоби и священником, мистером Родсом; в качестве моциона она играет в кегли, ходит на рыбалку, разбирает бумаги в кабинете — подписывает и оплачивает счета — ужинает на природе с матерью и друзьями — приглядывает за заготовками сена — взвешивает зерно, чтобы узнать, какие имеются запасы,— засахаривает фрукты — работает в саду — дает бедной женщине мазь для ее больной руки — делает другую мазь для больного животного — перевязывает ногу слуге и руку бедняку — разговаривает с людьми, пришедшими к ней за советом,— выходит из дома с девушками, щипавшими пеньку...
162 Эти деловые поездки по всей округе (супруги жили близ Скарборо, в графстве Йоркшир) продолжались неделя за неделей, с одним лишь скандальным исключением, в котором виноваты были не сами Хоби, а некие пьяные молодые джентльмены, охотившиеся на их земле. Однажды утром они ворвались в их трезвый дом, щедро угостились едой и вином и настояли на том, чтобы зайти к сопротивлявшейся хозяйке в спальню. Всеобщее возмущение было настолько велико, что дело дошло до Звездной палаты.
Несмотря на внешнюю суровость, объяснимую, возможно, лаконичным стилем дневника, госпожа Маргарет вызывает у нас восхищение тем, что могла переделать за день неподъемную гору работы, и медицинской помощью, которую она оказывала столь хладнокровно и столь многим людям, попавшим в беду. Она могла, не моргнув глазом, проводить хирургические операции, как о том свидетельствует следующий отрывок: «Сегодня, во второй половине дня, ко мне принесли ребенка... у которого не было заднего прохода, и экскременты выходили через рот; меня настойчиво просили разрезать это место и посмотреть, нельзя ли сделать там отверстие, но, хотя я сделала глубокий разрез и пыталась его найти, у меня ничего не получилось».
Похоже, что госпожа Маргарет управляла всем и вся и была неоценимой помощницей интригующе туманной фигуре сэра Томаса Постьюмеса Хоби, характер которого вообще никак не ощущается в ее дневнике. Соседи считали его властолюбивым и фанатичным сутягой. Однако он, скорее, похож на любящего, возможно даже страстного человека, и в письме, написанном во время ухаживания за госпожой Маргарет, он признается: «Мне постоянно приходится выходить за рамки вежливости, поскольку мною управляет более любовь, нежели рассудок». После смерти госпожи Хоби в 1633 году он упоминает в своем завещании «плоский золотой браслет с портретом моей покойной, любимейшей и единственной супруги, который я намереваюсь (если будет на то воля Господня) носить на руке до самой смерти и в смертный час. А также еще один портрет означенной моей покойной супруги, что оправлен в рамку из слоновой кости (рекомой слоновьим зубом) и покрыт хрустальным стеклом, дабы уберечь его от пыли. Надеюсь, что названный мною душеприказчик сохранит их в память о тех заботе и любви, кои при жизни моя покойная жена проявляла в попечении о его благосостоянии и образовании в молодые годы». Остается лишь надеяться, что и при жизни он ее ценил.
Золотой век поэзии, музыки и любви длился вплоть до XVII столетия, когда Шекспир написал свои самые глубокие любовные драмы, но общее настроение становилось все меланхоличнее, любовная игра все менее походила на комедию, а в человеке все более ощущалась личность. После Шекспира пройдет еще много времени, прежде чем о любви снова начнут писать с такой страстью, но сама любовь успеет занести в свой «список павших» немало благородных влюбленных. Их истории изложены в мемуарах, дневниках и на клочках бумаги, благоговейно и сентиментально хранившихся в семейных архивах. На дворцовом уровне, однако, переход от эпохи Елизаветы к эпохе Якова был довольно болезненным; волшебный блеск и великолепие внезапно исчезли, как если бы после смерти королевы Елизаветы королева Маб решила сложить крылья.
157 Пер. доктора П. С. Аллена, 1906 г.— Прим. авт.
158 Пер. Б. Томашевского.— Цит. по: Донн, Д. Стихотворения.— Л.: Худож. лит., 1973. С. 51—52.
Уолтон, Айзек (1593—1683) — английский биограф, известный, однако, в первую очередь вовсе не биографиями, а бестселлером «Искусный удильщик» (1653), о прелестях и тонкостях рыбной ловли. О, суета сует!
160 Сесиль, Роберт (1563—1612) — английский политический деятель, сын Уильяма Сесиля (см. примеч.).
161 Последующая информация взята из книги The Diary of Lady Margaret Hoby ed. Dorothy Meads (Routledge, 1930).— «Дневник госпожи Маргарет Хоби». Под ред. Дороти Мидс (Изд-во Раутледж, 1930).— Прим. авт.
162 Таких дневников у госпожи Маргарет было несколько, и тот, о котором мы говорим, охватывает лишь период с 1599 по 1605 год.— Прим. авт.
На том часть 2-я, посвященная XVI-му веку, заканчивается.
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
