Кстати: клуб "Литературные забавы"

Прошу прощение за многословие и мелодраматизм. Но так уж хотелось поддержать этот замечательный проект...

Соня стояла в сумрачном притворе храма и с удивлением рассматривала свое платье. Нежное кружево рукавов, узкий лиф, заканчивающийся ниже талии изящным мысом, из-под которого упруго расходились пышные складки расшитого атласа, веточка флер д`оранжа у выреза декольте. Платье было очень красивым, но вот почему-то фасон его напоминал бабушкино подвенечное платье.
Соня оглянулась вокруг; тесный притвор заполнялся людьми, но никого из знакомых она не увидела.
«Где же Натан?», - растерянно подумала Соня, и вдруг заметила в самом дальнем темном углу бледное лицо матери. «Мама»,- ахнула девушка и решительно направилась к ней. Но протиснуться в толпе оказалось не так просто. «Что это за люди?» - с раздражением думала Соня, с трудом пробираясь между ними.
Вокруг пестрела разномастная публика в чиновничьих сюртуках, военных мундирах и гражданском платье. Среди присутствующих явно выделялся высокий сухопарый чопорный старик с орденским крестом и звездой святого Владимира второй степени. Он слушал с брезгливым выражением лица, едва удостаивая внимания, своего собеседника, в котором, когда он обернулся, Соня узнала отца. В этот момент какой-то неуклюжий господин чуть было не разорвал ее платье, наступив на подол. Девушка тихонько ахнула и снова с тревогой подумала: «Где же Натан?» Она была уже совсем близко к маме, с болью замечая грусть в ее глазах, когда кто-то сильно стиснул ее запястье и властно повел за собой. Соня, вскрикнула от неожиданности и уже хотела было с негодованием отчитать обидчика, но, обернувшись, обнаружила, что это ее отец. Слабый запах мадеры, исходивший от него, подсказал ей, что спорить с ним уже бесполезно. «Куда ты направилась? – грубо спросил он и, не дожидаясь ответа, потащил ее ко входу в храм.
Протиснувшись вперед, отец остановился, поставив Соню перед собой, и девушка оказалась лицом к лицу с невысоким священником. Тот кивнул головой и, уткнувшись в требник, начал читать слабым дребезжащим голоском. «Где же Натан?» - в панике думала Соня, озираясь вокруг, и вдруг с ужасом поняла, что Натана здесь просто не может быть. Она стояла рядом с тем самым напыщенным стариком, что видела прежде с отцом. Холодное надменное лицо его ей было знакомо, но она никак не могла вспомнить, где встречалась с ним. Священник благословил их двумя витыми венчальными свечами и протянул оторопевшей Соне одну из них. Вторую взял старик.
«Что вы делаете?!» - хотела крикнуть Соня, но голос не слушался ее и из груди вырвался вместо него тихий сдавленный стон. Священник бросил на Соню опасливый затравленный взгляд.
- Продолжайте, батюшка, - прозвучал, как приказ, сухой надтреснутый голос старика. И он самодовольно оглядел Соню с головы до ног, словно удачно купленную вещь.
Священник коротко кивнул и уткнулся в требник.
Соня не могла двинуться, находясь в каком-то странном оцепенении. И словно издалека слышала монотонное чтение священника, которому вторили хор и басовитый дьякон.
- Обручается раб Божий Александр рабе Божией Софии во имя Отца и Сына и Святого Духа, - нараспев протянул пресвитер.
Хор пропел «Аминь», и священник надел кольцо старику на палец.
- Обручается раба Божия София рабу Божию Александру во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Теперь священник протянул кольцо Соне, и она словно завороженная протянула к нему руку. Но холод металла как огнем обжег сонин палец, и она отдернула ладонь. Странное поведение невесты не укрылось от глаз присутствующих. Все уставились на нее: кто с любопытством, кто с сожалением, но Соне было все равно, она сунула опешившему священнику свечу и решительно направилась прочь. Кто-то ее схватил за юбку, девушка вскрикнула: «Пустите меня!», - дернулась, споткнулась и упала.

Соня открыла глаза и, с трудом освободившись от запеленавшей ее простыни, приподнялась на подушке. Перед глазами все еще стояло неприятное самодовольное ухмыляющееся лицо старика. И тут она вспомнила его:
- Конечно! – прошептала она. Соня видела его на одной картине на выставке. Это было давно, когда мама еще выходила из дома. Их обеих поразила эта картина, как она называлась? Неравный брак? Конечно, неравный брак.
«Слава Богу, что это было лишь сном», - вздохнула с облегчением Соня.
Однако наяву ее ждало разочарование. В темноте комнате были смутно различимы лишь неясные контуры предметов, но Соня узнала эту сгорбленную старушечью фигуру в кресле около окна. Старая отцова нянька Марфа. Сердце Сони упало. Значит им так и не удалось с Натаном уехать?!

- Ты не выйдешь замуж за этого жиденка! – вспомнила она разъяренный крик отца. Отец был пьян и не сдерживался в выражениях. После смерти матери, с которой никак не мог смириться, он стал пить. Он пил много, и вино превращало его в безумца, готового на самые бессмысленные и жестокие поступки.
- Привадила жидов в дом! – кричал он.
Да, любимый человек Сони и бывший врач ее покойной матери, Натан Исаакович Леви, был евреем.
Он появился у них в доме прошлой весной, когда доктор Ильин был вынужден уехать на воды с больной женой и временно передал практику молодому врачу, несколько лет назад закончившему Лейпцигский университет и проработавшему в одной из лейпцигских клиник.
- Что это Игорю Ивановичу вздумалось передавать практику еврею?! – однажды утром за завтраком недовольно проворчал отец, оторвавшись от чтения газеты.
- Я не против, когда они занимаются торговлей или ремеслами, но доверять им больных людей?! – продолжил он, пожимая плечами.
Мама недовольно поежилась. Елена Михайловна, мать Сони, была дочерью профессора математики и выросла в либеральной университетской среде, она не терпела никаких проявлений унижения человеческого достоинства. Гордо вскинув обострившийся от болезни подбородок, она резко возразила мужу:
- Если для тебя так важна национальность врача, ты можешь обратится к доктору Фролову. А я, с твоего позволения, не буду отказываться от услуг прекрасного специалиста в угоду невежественным предрассудкам!
Отец никогда не спорил с матерью, которую очень любил и почитал гораздо тоньше и образованнее себя.
- Еще неизвестно, такой уж ли он хороший специалист, - пробурчал он и скрылся за газетой.

Все сплетни и слухи среди соседей и друзей, предварившие появление в их доме нового врача, чрезвычайно распалили Сонин интерес к этому человеку. К сожалению, его приход был связан с обострением маминой болезни, и все-таки Соня ждала его с нетерпением.
Он с первой минуты их знакомства поразил ее. Его внешность сочетала в себе самые противоположные черты. Высокий и широкоплечий, он двигался удивительно легко и почти бесшумно. А пожатие его сильной руки с длинными музыкальными пальцами было уверенным и мягким. Его красивое словно точеное лицо с темными, почти черными, глазами и твердым ртом, показалось бы слишком суровым и серьезным, если бы не мягкое, ласковое выражение глаз и слегка изогнутые уголки губ, отчего создавалось впечатление, что он вот-вот улыбнется.
Соня не заметила, что беззастенчиво рассматривает молодого доктора, присевшего написать рецепт, пока он не обратился к ней с неожиданным вопросом:
- Вам знакома магнолия, Софья Андреевна? - не поднимая головы от бумаги, спросил ее Натан Исаакович.
Соня вздрогнула и залилась краской, сознавая себя застигнутой на месте преступления.
- Магнолия? – неуверенно переспросила она. - Вы имеете в виду цветок?
- Да, - доктор поднял на нее глаза, в которых плясали веселые искорки, – именно цветок, Софья Андреевна.
Уязвленная его предположением, что она незнакома с элементарными вещами, Соня ответила:
- Я прекрасно знаю, что такое магнолия. Я видела ее, когда мы отдыхали в Крыму, и в ботаническом саду.
- Вы сейчас мне напомнили этот цветок, - скользя глазами по тексту рецепта, проговорил доктор.
«Сравнивать девушку с цветком?! Как это свежо и неизбито?! - ядовито подумала Соня, и на ее губах появилась ироническая улыбка.
- Магнолии, Софья Андреевна, опыляются жуками, - доктор снова смотрел на нее своими смеющимися глазами, - и по ночам можно слышать, как в закрывшемся цветке жужжит и копошится жук. Вы сейчас были удивительно схожи с такой жужжащей ночной магнолией.
- Это полученное заграницей образование позволяет вам слышать жужжание в чужих головах? – едко поинтересовалась Соня.
- Ну, в вашем случае с диагнозом справился бы даже дилетант: жужжание просто оглушительное, - улыбнулся Натан Исаакович.

Новому доктору нелегко пришлось с пациентами старого Игоря Ивановича, но все же довольно быстро ему удалось преодолеть их настороженность и предубеждение. Профессионализм Натана Исааковича сочетался с не менее важными для доктора человеческими качествами: состраданием, терпением, умением выслушать. Кроме того у него был легкий необидчивый нрав, и колкие замечания новых знакомых он непостижимым образом умел обращать в безобидные шутки, чему они сами порой удивлялись.
К тому же новый доктор был очень приятным собеседником и незаменимым партнером в карточных играх, а помимо этого он прекрасно играл на фортепиано и никогда не отказывал в просьбе помузицировать. Лед сердец его новых пациентов был растоплен, и постепенно Натан Исаакович стал желанным гостем в их домах.
Елена Михайловна, заранее расположенная к молодому доктору, с удовольствием убедившаяся в своей правоте, принимала его особенно тепло. Соня, сразу выделившая его среди своих знакомых молодых людей, поначалу весьма настороженно относилась к его умению вызывать всеобщую симпатию. Стремление всем понравиться присуще было, по ее мнению, либо людям недалеким и трусливым, не имеющим своего мнения, либо лживым и расчетливым, ищущим своей низменной выгоды. Воспитанная на лучших образцах мировой литературы, она была уверена, что настоящий герой должен быть бескомпромиссным и решительным, не боящимся бросить вызов обществу. Натан Исаакович был не таков. И все же она не могла не заметить, что высказываемые им суждения интересны и умны, несмотря на то, что он и не имел привычки противопоставлять свое мнение другим или отрицать наличие иной точки зрения. Его взгляды, обогащенные всесторонними знаниями и длительным пребыванием за границей, отличались широтой и терпимостью. С ним она свободно могла обсуждать вопросы эмансипации, равноправия и прочие либеральные идеи, которыми она была увлечена под влиянием матери. Никто из ее знакомых, кроме мамы, не умел так просто и в то же время глубоко говорить с ней обо всех волнующих ее вещах. Он не зазнавался и не смеялся над ней. Внимательно выслушивая ее, высказывал свое мнение, возражал, спорил с ней или соглашался, и никогда это не было снисходительной игрой или никчемным флиртом, которым грешили практически все ее знакомые мужчины. Соня не заметила, как Натан Исаакович стал для нее таким же близким и важным человеком, как ее мама.
А после трагического случая с городским сумасшедшим Тимохой, Соня без колебаний окончательно отдала свое сердце молодому доктору. Несчастного Тимоху придавило телегой, нечаянно покатившейся с горки, когда мужик неудачно отстегнул ее от лошади. Оказавшись невольным свидетелем случившегося, Натан Исаакович, не медля ни минуты, поспешил на выручку несчастному, приподнял телегу – и откуда силы нашлись! - и вытащил из-под нее тщедушное тело Тимохи. Бросив на мостовую свой сюртук, он положил его бедняге под голову, чтобы хоть как-то облегчить его страдания и оказать возможную помощь. Тимоха умер несколько минут спустя у него на руках, успев перекрестить заботливого доктора.
С тех пор Соня с нетерпением ждала при каждой встречи с Натаном Исааковичем, его объяснения. Но он молчал, хотя она была уверена, что ее любовь к нему не безответна. Доктор становился озабоченней и грустнее, а Соня не могла понять с чем это связано: с усилившейся ли болезнью ее мамы, или с его невысказанными чувствами к ней.

Наступила осень, зарядили долгие серые дожди. Мама слабела. Натан Исаакович находил возможным каждый день наведываться к своей пациентке, хотя уже ничем не мог помочь ей. И все же его краткие ежедневные визиты приносили маме небольшое облегчение. Он умел веселым рассказом, мудрым ответом, ласковым взглядом вызвать у нее улыбку или вздох облегчения. Соня слушала его, поправлял маме подушки, с трудом сдерживала слезы, видя, как угасает ее нежно любимая мать. И все же это были счастливые минуты: двое ее самых любимых людей были вместе с ней, понимали и любили друг друга.
Шестнадцатого октября, в день рождения Сони, мама устроила ей настоящий праздник. Елена Михайловна попросила ее одеть и уложить в гостиной на канапе. На кухне, по ее распоряжению, готовился праздничный обед. А дом был убран белыми хризантемами из их сада. Свой подарок Елена Михайловна отдала дочери еще утром, когда Соня вошла к ней в комнату поздороваться и справиться о ее здоровье. Улыбаясь, она протянула ей шкатулку с удивительным жемчужным ожерельем.
- Моя дорогая девочка, - начала мама, - я хочу подарить это тебе. Мне его подарила в день моей свадьбы твоя бабушка Анна Михайловна. К сожалению, я не дождусь такого радостного события для тебя, но мне хочется, чтобы этот подарок ты приняла из моих рук, а не по завещанию. Ну-ну, девочка. Не плачь, милая. Когда ты наденешь его, я буду с тобой, милая.
Мама поцеловала ее в макушку, когда Соня уткнулась ей в руки.
Днем пришел Натан Исаакович и принес прекрасный букет лиловых астр. Они были холодными, мокрыми от моросившего на улице дождя и пахли терпкой горечью осени. И еще он подарил ей маленькую деревянную шкатулку. Когда Соня открыла ее, на темном фоне дерева поблескивала необычная золотистая роза, переливаясь тонкими гранями в теплом пламени свечей.
- Эту прекрасную розу, Софья Андреевна, - пояснил он, - создала природа там, где нет ни воды и ни плодородной земли, в пустыне.
Он смотрел на нее, и ей казалось, что она тонет в бархатной глубине его глаз.
Они провели чудный день. Мама была очень оживлена и весела, казалось, что ее болезнь отступила. Позже к ним присоединился отец, и они играли в шарады, пели и даже танцевали. Это был последний счастливый день ее жизни. Все были вместе, были счастливы, не обвиняли и не враждовали друг с другом.
Когда вечером она пошла провожать доктора и они остались в прихожей одни, Соня была уверена, что сейчас он признается ей. Но он молчал. И ей вдруг стало очень грустно. Давнишняя тоска, снова вползла в сердце, жаля его тянущей пронзительной болью. В носу предательски закололи иголочки, на глаза навернулись слезы.
- Как жаль, что этот день прошел, - встряхнув головой, чтобы не дать себе расплакаться, произнесла Соня.
Натан Исаакович взял ее за руки и, задержав в своих, проговорил слегка осипшим голосом:
- Вы обязательно будете счастливы, Софья Андреевна. Если не сейчас, то в будущем. Поверьте мне.
Он смотрел на нее, словно заклинал поверить ему. И она поверила.

А через два месяца прямо перед рождеством маме стало совсем плохо. Ослабев, она почти не открывала глаз и лишь тихо стонала от боли, мучавшей ее все больше. Отец с трудом переносил страдания жены и стал пить. В ее последний вечер, он выпил так много, что повалился в гостиной на диване и заснул. Соня осталась с умирающей одна.
В комнате было тихо. За окном вторил маминому унылый стон ветра все заметающей метели. Девушка сидела у кровати больной, протирая ей лицо и смачивая запекшиеся губы. Она устала и очень страшилась остаться один на один со смертью, а рядом с ней никого не было. Соня подумала было позвать хотя бы служанку, но боясь оставить маму, так и продолжала сидеть в немом оцепенении. Она с тоской посмотрела на часы, стрелки которых равнодушно отбивали последние часы ее матери, когда дверь отворилась, и в комнату вошел Натан Исаакович. Он молча взял стул и, усевшись рядом, оставался с Соней всю ночь. А под утро Елена Михайловна вдруг широко открыла глаза и, узнав и Соню и доктора, тихо прошептала:
- Как хорошо, что с тобой Натан… - и умерла.
Соня зарыдала, выплакивая все слезы, что она сдерживала во время маминой болезни. Рыдания душили ее, боль разрывала сердце. Вдруг она почувствовала, что Натан Исаакович обнял ее за плечи и ласково привлек к себе, уткнувшись лицом в ее макушку. И столько было в его объятии нежности и силы, что Соня чуть было не задохнулась от переполнявших ее чувств отчаяния и любви, развернулась к нему, зарывшись в его рубашку. А он обнимал ее и шептал нежные трогательные слова, убаюкивая в своих объятиях. Соня подняла заплаканное лицо к нему. Сначала он лишь слегка коснулся ее губ, лаская их своими, потом целовал ее все увереннее, все более страстно, наконец, он приоткрыл ее рот, и Соня, ахнув, провалилась в бурлящий поток сладостных переживаний.

В тягостные дни похорон Натан все время был рядом с нею, поддерживая ее и помогая с отцом, что совсем сник и расклеился. Они сидели вечерами, когда все уже расходились, а отец спал, и говорили, говорили обо всем на свете. Тогда он и сказал ей о том, что им не дадут пожениться. Все ополчатся против них, и его и ее родные. Но если она согласна, он сможет устроить так, что они смогут пожениться, покинуть Россию и уехать в Европу или Америку. Конечно, она была согласна идти с ним, куда он скажет, если здесь для них обоих не нашлось места. Но все-таки он должен поговорить с ее отцом.
«Папа поймет и поможет нам», - просила она его.
Он не хотел, объяснял ей, что это только все усложнит. Но она настаивала, и он пошел к ее отцу.
- Убирайся вон! – услышала она крик отца и торопливые шаги Натана.
- Убил мою жену! Теперь дочь ему отдавай! – исступленно кричал отец, выбегая на улицу за доктором.
Натан остановился, развернулся к отцу, и спокойно сказал:
- Вернитесь домой, Андрей Николаевич! Улица - не место для споров. Всего хорошего, - слегка поклонился он и повернулся, чтобы уйти.
И тогда Соня увидела его лицо. Зачем она не послушала его?! Она выбежала на улицу, отстранив отца.
- Натан! – крикнула она и побежала за ним.
Доктор развернулся и поспешил к ней.
- Натан, прости меня.
- Соня, вернись в дом, - прошептал он, – не спорь с отцом. Я вернусь за тобой. Мы уедем в Америку, где никто не унизит тебя за то, что ты полюбила меня. Иди, милая.
- Я люблю тебя, Натан, - прошептала она в ответ, заливаясь слезами.
Он стоял, чуть ссутулившись, и с болью смотрел на плачущую Соню, не решаясь утешать ее на улице. А она сквозь слезы всматривалась в его опрокинутое лицо, словно своим взглядом могла стереть с него всю скорбь и горечь. Натан стоял без шляпы, и белые снежинки, кружась и вздрагивая, медленно засыпали его волнистые темные волосы и ресницы. Но тут к ним подбежал отец, схватил ее за руку и оттащил домой.
С тех пор жизнь Сони напоминала заключение. Отец не разрешал ей выходить из дому. Запирал ее в комнате на втором этаже, приставив к ней свою старую няньку, беспредельно преданную ему и беспрекословно выполняющую все его указания. Она, словно цербер, стерегла Соню, не давая ей ни писать, ни разговаривать с кем бы то ни было. Соня, конечно, не стала бы терпеть такого отношения. Но попытавшись воспротивиться отцу, она наткнулась на настоящее безумие. Он горел идеей спасти свою дочь от убийцы ее матери, состоявшего в заговоре с остальными евреями всего мира, задумывавшими погубить ее, Соню, и всю Россию. Безумство отца, его фанатичная вера в необходимость спасения дочери, придавал ему силы и неиссякаемую смекалку. Соня поняла, что спорить с ним бесполезно, и решила отступить на время, ожидая вестей от Натана.
И через два месяца ее заключения, она их дождалась. В тот день обед ей принесла Луша, добрая девушка от души жалела Соню. Поставив поднос на стол под бдительным оком хозяина, она удалилась. А за ней ушел и отец, щелкнув замком двери ее комнаты. Соня нехотя подошла к еде, расправила салфетку, и оттуда плавно вылетел небольшой листок. Сердце ее бешено заколотилась. То было записка от Натана, он писал, что сегодня вечером будет ждать ее напротив ее дома на извозчике.
Соне надо было собрать вещи, придумать, как обмануть страху Марфу, чтобы незаметно от отца выскользнуть из своей комнаты, и самое главное достать метрическое свидетельство о своем рождении и крещении, которое находилось в кабинете отца. В ее голове созрел план, и она позвонила в колокольчик…

Соня открыла глаза. Рассвет медленно вползал в комнату. Заливая все сероватым светом, он словно по мановению волшебной палочки превращал загадочные образы и причудливые тени в обыкновенные предметы интерьера. Соня, еще не очнувшись от воспоминаний и снов, сквозь пелену сомкнутых ресниц оглядывала комнату. Старуха, сидевшая у окна, не шевелилась. И девушка с удивлением рассмотрела изящную модную шляпку, съехавшую старухе на самый нос. В неясном утреннем свете старуха постепенно превращалась в неуклюжую безобидную вешалку для шляп.
Повернув голову, Соня увидела рядом на кровати мирно спящим своего супруга Натана Исааковича Леви.
«Боже мой, какое счастье, что все это было лишь сном! - подумала Соня и придвинулась к мужу. Тот, не просыпаясь, обнял ее и прижал к себе. Она рассматривала его красивое лицо, легко коснулась его губ, провела по щеке. «Какое счастье!» - прошептала Соня, и тихонько высвободившись из его объятий, встала с кровати и подошла к окну.
Там просыпался удивительный новый свет. Соня щелкнула шпингалетом и распахнула окно. На нее дохнул соленый вольный запах океана. Молодая женщина поежилась от прохладного утреннего воздуха и с удовольствием вдохнула его, стряхивая остатки ночного кошмара.
«Как я могла забыть поездку в ночном поезде, на который мы едва успели, благодаря отчаянному вознице, скромное венчание – милый, милый Натан, на что он решился, чтобы мы были вместе! - в маленькой церквушке на окраине чужого города, а потом путешествие по Европе и долгое удивительное плавание по таинственному могучему океану?!»
В розовом свете зарождающегося утра высокие здания, словно огромные воины-исполины, стоящие на страже идей Нового Света, упирались головами в самое небо. Теперь она миссис Натан Леви, жена уважаемого доктора и лучшего в мире человека. И здесь никто не посмеет им бросить в лицо, что они не пара друг другу.