Отправлено: 09.12.08 21:46. Заголовок: Невыдуманные истории из жизни - 5

Порою в нашей жизни вдруг происходит нечто совсем необычное: или событие, или встреча, которые либо сильно меняют течение нашей жизни, либо запоминаются и учат нас чему-то новому и неведомому прежде.

Давайте поделимся историями, которые произошли с нами или с кем-то другим - ведь жизнь наша так богата на выдумку!

 Отправлено: 19.06.11 06:55. Заголовок: lapkin http://jpe.r..

lapkin
Очередное доказательство, что у тебя есть что рассказать об Урале! Одни только легенды чего стоят! Гора всегда хоронила больше тайн, чем поле, может и поэтому там можно услышать такие мистичные и будоражущие воображение наименования. У нас самые красивые легенды связаны именно со скалами и пещерами.

 Отправлено: 19.06.11 08:43. Заголовок: Wega пишет: А что п..

Wega пишет:

цитата:

А что по этому поводу говорят сами манси? Почему эта гора у них священная? Как она называется у них?

Сама ответить не могу, вот что нашла в интернете (к примеру click here):
Вообще, сами горы Отортен и Холат-Сяхыл не являются у манси священными. Существовала версия, что туристы прошли через места, считающиеся у манси священными, и язычники жестоко расправились с "осквернителями". Но, по заключению судмедэкспертов, черепно-мозговые травмы у Тибо-Бриньоля и Слободина не могли быть нанесены камнем или иным оружием - тогда были бы неизбежно повреждены внешние ткани.
Чуть позже говорили даже о применении манси гипноза и психотронных методов воздействия.
Действительно, места эти упоминаются в мансийском фольклоре. В книге А.К. Матвеева "Вершины Каменного пояса. Названия гор Урала" по этому поводу говорится следующее: "Холат-Сяхыл, гора (1079 м) на водораздельном хребте между верховьями Лозьвы и ее притока Ауспии в 15 км на ЮЮВ от Отортена. Мансийское "Холат" - "мертвецы", то есть Холат-Сяхыл - гора мертвецов. Существует легенда, что на этой вершине некогда погибло девять манси. Иногда добавляют, что это случилось во время всемирного потопа. По другой версии, при потопе горячая вода затопила все вокруг, кроме места на вершине горы, достаточного для того, чтобы лечь человеку. Но манси, нашедший здесь прибежище, умер. Отсюда и название горы..."
В кругу увлекающихся оккультизмом и магией мансийская версия имеет несколько иную трактовку - дятловцы пришли на заколдованное место и пали жертвой неких потусторонних сущностей.
Wega пишет:

цитата:

Мне совершенно непонятно, каким образом можно объяснить все остальные предполагаемые причины трагедий такой странной принадлежностью к числу 9.

В том то и дело, что подобные места и происшествия обрастают ненужными мистическими историями. К примеру после гибели дятловцев на горе Холат-Сяхыл в 1960-61 годах в злополучном районе один за другим в трех авиакатастрофах гибнут в общей сложности 9 человек летчиков и геологов. Т.е. не группа из девяти человек поднялась в горы, а случайное совпадение количества погибших или притянутые за уши факты.
Wega пишет:

цитата:

Ужасная история! Когда я смотрела на фотографии весёлых, энергичных, спортивных молодых людей, впоследствии погибших, я представляла тот кошмар, который обрушился на их родителей.

Да. Ужасная история. Все молодые, красивые, здоровые и вдруг...
Дятловцы, конечно не первые и не последние погибшие туристы, но загадочные обстоятельства их гибели заставляют до сих пор вспоминать эту историю.
мариета пишет:

цитата:

Очередное доказательство, что у тебя есть что рассказать об Урале! Одни только легенды чего стоят! Гора всегда хоронила больше тайн, чем поле, может и поэтому там можно услышать такие мистичные и будоражущие воображение наименования. У нас самые красивые легенды связаны именно со скалами и пещерами.

Вообще, конечно, много легенд существует об Уральских горах, но я, к сожалению, практически их не знаю. Я выросла в большом городе, все легенды прошли мимо меня. Но постараюсь наверстать упущенное и поделиться с вами.

 Отправлено: 22.08.11 11:31. Заголовок: Уже намного позже м..

Уже намного позже моего знакомства с рекой Молога, я узнала страшную историю
города Молога. Взято из http://strana.ru/journal/800836

В многомятежном и достойном слез ХХ веке участь древней Мологи была куда страшнее судьбы
легендарного Китежа. Не по воле Божьей в 1941 году ушел под воду город с восьмивековой
историей, а вместе с ним — сотни сел и деревень, лучшие в Поволжье заливные луга,
плодороднейшие пашни, дубовые леса, шесть монастырей и полсотни храмов…
И люди. Почти триста человек добровольно ушли под воду вместе со своим городом.
Всё решили цифры: 4 метра и 130 мегаватт.

Восемь веков рая

«Рай. Рай! Вы бы видели эту красоту! Как нам там жилось хорошо, какая природа была —
сказочно красиво! А лес за Мологой — какие там грибы белые! И ягоды там вкуснее были.
Сосны золотые стояли… Как же это забыть?»

«Мологский луг — на много-много десятков километров тянулся. Нет больше в России
таких пойменных лугов. Цветы, травы — чего там только не было! Как ковер... Травы —
знаете, человек идет, а его и не видно. Только конного голову видать, вот такие травы были…»

Воспоминания уроженцев Мологи. Яркие, как детские сны, даже спустя 70 лет.
Для потомков сохранились черно-белые фотографии опрятного уездного городка на слиянии
речки Мологи и Волги, в 32 км от Рыбинска. В реках полно рыбы — дети ловят ее подолом,
в бескрайних лесах — изобилие грибов и ягод, коровы на лучших заливных лугах дают
лучшее молоко, из которого делают лучшее в России масло. Благодать.

Люди начали здесь селиться задолго до первого упоминания Мологи в летописях (1149 год).
С тех пор городок успел побывать столицей одноименного княжества и купеческой
слободой, снова стать городом при Екатерине II…
Что в Мологе ни делалось, все выходило к лучшему.

Молога начала ХХ века — это 5000 жителей, 900 домов, 6 соборов и церквей, 3 библиотеки,
9 учебных заведений, несколько заводов. Почта и телеграф, банк, больница, аптека и
даже кинематограф.
Жители города и уезда медицинскими услугами пользовались бесплатно, бесплатно
получали лекарства. Своим благополучием город щедро делился с бедняками — говорят,
встретить в Мологе нищего было большой редкостью. Рай.

В 1917 году смена власти прошла здесь не без некоторого сопротивления, но и без
кровопролития. Бедствия революции и гражданской войны обошли Мологу стороной.
За восемь веков благополучия городок совершенно привык к своей самодостаточности.

4 метра между жизнью и смертью

В сентябре 1935 года было принято постановление о начале строительства Рыбинского и
Угличского гидроузлов. На равнинных-то реках!
Создание ГЭС требует сооружения плотин — следовательно, затопления огромных территорий.
По первоначальному проекту предполагалось затопить 2500 кв. км (для сравнения — это площадь
небольшой страны вроде Люксембурга), а высота «зеркала воды над уровнем моря» будущего
Рыбинского водохранилища должна была составлять 98 м.
Молога под затопление не попадала — основная часть города располагалась на
отметках 98-101 м над уровнем моря.
Молодых инженеров-энтузиастов эти значения не удовлетворили: известно, что чем больше
площадь водохранилища, тем больше напор, тем выше мощность ГЭС. Расчеты вдохновляли.
В 1937-1938 годах было предложено и утверждено решение поднять «нормальный подпорный
уровень» водохранилища с 98 до 102 метров, что увеличивало площадь затапливаемых земель
почти вдвое.
Советские люди готовились создать крупнейшее в мире рукотворное море, перекрыв
плотинами две большие реки — Волгу и Шексну. Мощность будущей Рыбинской ГЭС
увеличивалась с 200 мегаватт до 330.
Эти 4 метра и 130 мегаватт стоили Мологе жизни.

 Отправлено: 22.08.11 11:37. Заголовок: Изгнание из рая «В..

Изгнание из рая

«Все мои родственники с маминой стороны — оттуда, с затопленной территории.
Выселяли, уезжали, как бы больно ни было. Бабушке 89 лет, у нее четыре дочери, куча внуков,
правнук есть, но она до сих пор помнит свое родное село, свой дом.
Нас всех — её детей и внуков, где бы мы ни жили, тянет снова и снова на берега Рыбинки,
хоть по «той» земле мы не ходили, а только знаем по рассказам…»

«Моя бабушка родилась и жила в одной из затопленных деревень. И когда они уезжали
оттуда в толпе и спешке, потерялся бабушкин родной брат. Его судьба неизвестна…»

Рассказы потомков переселенцев из Мологского края. Непреходящая боль.
С 1936 по 1941 год свои родные земли, свои обжитые дома, могилы своих предков оставили
150 тысяч человек… 294 человека остались там навсегда.

О принудительном переезде жителей начали предупреждать еще в 1936.
Никто не поверил — как же так? Зачем? Просили отложить переселение хотя бы до весны,
авось наверху передумают. Но уже появились первые «строители» — для сооружения ГЭС
(Волгострой) был организован отдельный лагерь заключенных (Волголаг).
И Волголаг, и Волгострой находились в ведении НКВД и были, по сути, одной организацией.
Уже в 1936 году «контингент строителей» составлял почти 20 тысяч и рос каждый год.
Но местные продолжали не верить — дети по-прежнему бегали в школу, а на обратном пути
таскали еду странным измученным «строителям».
Начали приходить «землемеры» — топографы, размечавшие границы будущего затопления.
Местные волновались, судачили и обсуждали, но происходящее по-прежнему казалось
невероятным. Началась очистка будущего ложа водохранилища — вырубка миллионов
кубометров тех самых дубрав и сосновых лесов. Убирали все, что могло мешать будущему
судоходству.
Старинные храмы взрывали. Построенные на века, они по-своему сопротивлялись
разрушению — говорят, после взрыва некоторые церкви взлетали ввысь и опускались
на прежнее место.
Сопротивление людей медленно, но верно ломали. Переселение началось.
Годные для переезда избы раскатывали по бревнышку, каждое бревно нумеровали, чтобы
потом было проще собрать дом заново. Перевозили на подводах. Кто не успел перевезти
свои дома посуху — по бревнышку сплавляли их по реке.
Сооружали плоты и по воде перегоняли дома к отведенным для места жительства местам.
Старые мологские избы с пронумерованными бревнами до сих пор стоят в деревнях
неподалеку от Рыбинска.
Владельцам ветхих домов выплачивали соответствующую компенсацию.
«Беспризорных» — одиноких стариков, больных, увечных — распределяли по инвалидным домам.

13 апреля 1941 года в Переборах был перекрыт последний проём плотины.
14 апреля паводковые воды Волги, Шексны и Мологи встретили на своем пути непреодолимую
преграду и вышли из берегов, затопляя Молого-Шекснинское междуречье.

«В дополнение к ранее поданного мною рапорта докладываю, что граждан, добровольно
пожелавших уйти из жизни со своим скарбом при наполнении водохранилища,
составляет 294 человека.
Эти люди абсолютно все ранее страдали нервными расстройствами здоровья, таким образом,
общее количество погибших граждан при затоплении города Мологи и селении одноименного
района осталось прежним 294 человека. Среди них были те, кто накрепко прикрепляли себя
замками, предварительно обмотав себя к глухим предметам.
К некоторым из них были применены методы силового воздействия, согласно инструкции
НКВД СССР».
Дословный текст рапорта начальника Мологского отделения лагпункта Волголага, лейтенанта Госбезопасности Склярова вышестоящему начальнику, майору Госбезопасности Журину.

В отличие от легендарной Атлантиды, с которой так любят сравнивать Мологу, местонахождение
этого погибшего города не стало тайной, несмотря на «запретность» темы в советское время.
Город затоплен на глубине, которую гидроинженеры называют «исчезающе малой».
В засушливые годы уровень воды в искусственном море понижается, обнажая призрачные руины.
Каждую вторую субботу августа сюда приезжают потомки обитателей некогда благословенной
Мологи. Если «повезет» — бродят по занесенным илом улицам, находят фундаменты домов и
школ, пытаются прочесть надписи на надгробьях городского кладбища.
В надежде на чудо высаживают семена и молодые деревья.

Вода живая и мертвая

Город жив, пока жива память о нем. Будете в Рыбинске — найдите время посетить
Музей Мологского края, разместившийся в подворье Афанасьевского монастыря
(сам монастырь, основанный в XIV веке, разделил участь Мологи). Это единственный в мире
музей затопленных территорий и редкий пример государственного музея, созданного по
инициативе простых людей.

День памяти Мологи — 14 апреля, день начала затопления. Но поводом для этой статьи
стала другая дата.
22 марта официально отмечается Всемирный день водных ресурсов.
Его главная цель — привлечь внимание к проблеме сохранения водоемов. Рождение Рыбинского водохранилища принесло смерть и разрушения, слишком многое утрачено безвозвратно.
И все же нельзя не вспомнить, что своей гибелью Молога спасла Москву и, в определенном смысле,
всю страну — в том же 1941 году именно Рыбинская ГЭС снабжала осажденную столицу
электричеством.

За 70 лет существования Рыбинского водохранилища природа приспособилась к новым
условиям, здесь сложилась новая экосистема. Планы по осушению «Рыбинки» давно признаны
утопией — на дне его обнажится не благодатная равнина с городами, храмами и лесами, а необъятная безжизненная пустыня…
Но память об утраченном рае и сила любви к Мологе уже сотворили несколько чудес. Кто знает...

 Отправлено: 22.08.11 13:15. Заголовок: Wega http://jpe.ru/..

Wega

Поняла, откуда мне знакомо это название - Молога. Вспомнила. Я узнала эту историю, когда была в Ярославском музее краеведения, в тамошнем кремле. Там и фотографии и подробности затопления есть. Поневоле вспоминается "Прощание с Матерой". Это страшно, затопить город, а сколько сел и деревень было затоплено. Кстати, о Шексне - в детстве часто ездила в деревню к тетушке «ракетой» по Шексне, всегда проплывали затопленный храм - жуткое зрелище.

 Отправлено: 22.08.11 15:56. Заголовок: Wega, спасибо за рас..

Wega, спасибо за рассказ о печальной истории города. Нет слов.

 Отправлено: 27.10.11 19:49. Заголовок: Те, кто смотрел сер..

Те, кто смотрел сериал "Чёрные волки", без сомнения, поймёт, почему я обратилась к этой истории.
Великий авантюрист: Николай Павленко


Один из самых удивительных авантюристов сталинской эпохи. Во время войны создал
собственную воинскую часть.

Коля Павленко, сын мельника из села Новые Соколы, был, пожалуй, самым смекалистым
среди своих семерых сестер и братьев. Не дожидаясь, когда отца раскулачат, в 1928 году
шестнадцатилетний подросток ушел из дома в город. Чтобы устроиться на работу, приписал к
своему возрасту четыре года. Впоследствии Павленко не раз использовал в поддельных
документах этот способ: изменял год и место рождения.
Поступил в инженерно-строительный институт, но, проучившись два года, бросил.

Сотрудники НКВД, некто Керзон и Сахно, привлекли его «к разработке материалов против
троцкистов Волкова и Афанасьева» и как «сознательного» и «преданного» рекомендовали в
серьезную организацию — Главвоенстрой. С двумя курсами института молодой Павленко
успешно справлялся с работой прораба, старшего прораба, заведующего стройучастка.
Уже тогда Николай Максимович хорошо освоил методику приписок, научился «работать» с
документами и, что самое главное, понял, что под крышей военного ведомства можно хорошо
погреть руки.
Июнь 1941 года Николай Павленко встретил в форме воентехника 1-го ранга со «шпалой» в
петлице. Стрелковый корпус, в котором он служил, с тяжелыми боями отходил на восток.
В октябре Павленко подделал командировочное удостоверение (он якобы был послан на
поиски аэродромной части), взял с собой верного шофера сержанта Щеглова, и они оба исчезли.
Благополучно миновав посты заградотрядов, Павленко и его сообщник добрались до Калинина
(ныне — Тверь).
Здесь у него были родственники, знакомые по прежней работе в строительной артели.
Казалось бы, дезертиру лучше бы затаиться, «лечь на дно», обзавестись поддельными документами, освобождавшими его от призыва, и спрятаться в тихой конторе. Но Павленко замыслил
невероятное, особенно если учесть обстановку всеобщей подозрительности во время войны,
— создать собственную воинскую часть.
Тридцатилетний Павленко начал с подготовки документальной базы для «воинской» части.
В марте 1942 года в застольной компании первых «бойцов», которыми стали ближайшие
родственники Павленко и его друзья, уклонившиеся от призыва в армию, объявился
профессиональный мошенник Л. Рудниченко.
На глазах изумленных зрителей он за какой-то час с помощью нехитрого инструмента вырезал
из резиновой подошвы гербовую печать и штампы с надписью «Участок военно-строительных работ Калининского фронта» («УВСР-5»).
Бланки, продаттестаты, командировочные удостоверения и другие документы были напечатаны
в типографии за взятку продуктами. Обмундирование закупили на базарах.
Были налажены связи с некоторыми работниками швейной фабрики имени Володарского
и Калининской облпромкооперации. Из проверенных людей Павленко сделал «офицеров», а
себе присвоил для начала звание военного инженера 3-го ранга.
По сфабрикованным официальным письмам — на бланках с печатью — командир «УВСР-5»
добился, чтобы из военной комендатуры города к нему для прохождения дальнейшей службы
направляли отставших от своей части или выписанных после ранения из госпиталя рядовых
бойцов.
Новое воинское подразделение по подрядным договорам с различными организациями, ничего не подозревавшими об истинном происхождении «УВСР-5», стало выполнять дорожно-строительные
работы. Все денежные поступления по таким договорам Павленко лично делил между своими
офицерами и лишь незначительную часть расходовал на питание ничего не подозревавшего
«рядового личного состава».
Однако дело требовало более надежного прикрытия. Молодой, энергичный, интеллигентного
вида военный инженер 3-го ранга внушал доверие окружающим. Пообещав начальнику одного из эвакопунктов врачу 1-го ранга Биденко бесплатно отремонтировать строения, Павленко добился
его согласия взять под свое покровительство «УВСР-5» и даже зачислить бойцов на все виды д
овольствия эвакопункта.
После ликвидации Калининского фронта часть Павленко перебралась под крыло 12-го РАБа
(район авиационного базирования), где его люди также были зачислены на все виды довольствия.
Эту операцию он провернул за крупную взятку осенью 1942 года, подкупив некоего
подполковника Цыплакова.
Часть Павленко, поменявшая вывеску на «УВР», двигалась вслед за наступающими советскими
войсками, сохраняя безопасное расстояние до передовой.
Так она прошла вслед за советскими войсками всю Польшу и закончила свой «боевой» путь под
Берлином. Здесь «строители» занялись откровенным грабежом местного населения.
Ничего не подозревавшие о преступной сущности «УВР» честные солдаты могли пожаловаться
вышестоящему начальству, поэтому Павленко расстрелял двух самых ретивых,
продемонстрировав решительность в борьбе с «мародерами».
К концу войны часть Павленко превратилась в вооруженную банду, одетую в форму советских военнослужащих.
Уже после победы набравший силу и обнаглевший командир «УВР» с помощью обмана и
крупных взяток установил связи с военпредами Управления вещевого и обозного снабжения
Министерства обороны СССР, а также с представителями временной военной комендатуры
Штутгарта и получил в свое распоряжение железнодорожный эшелон из тридцати вагонов.
Помимо десятков тонн муки, сахара, круп и сотен голов домашнего скота, на нем вывезли
десять грузовиков, пять тракторов, несколько легковушек и другую технику.
На родину банда возвращалась с богатой добычей, с орденами и медалями.
По фиктивным документам о мнимых подвигах бойцов «УВР» Павленко получил
свыше 230 наград, которые раздал своим наиболее отличившимся соратникам.
Себя же наградил двумя орденами Отечественной войны I и II степени, орденом Боевого
Красного Знамени, орденом Красной Звезды, медалями.
По возвращении в Калинин Павленко сразу же демобилизовал всех, кто ничего не знал о
преступном характере подразделения.
После продажи награбленного каждому из своих «солдат» выплатил от 7 до 12 тысяч рублей,
«офицерам» — от 15 до 25 тысяч, себе же оставил 90 тысяч рублей.
Располагая большими деньгами, Павленко считал себя неуязвимым. У него было безошибочное
чутье на продажных чиновников.
Располневший и импозантный полковник (это звание он присвоил себе в 1951 году) давал
взятку даже за решение пустякового вопроса. Он был своим в местных органах власти.
Его уважали, с ним считались.
Павленко отбирал себе охрану через местные органы МГБ, которые тщательно проверяли
кандидатов на предмет отсутствия связи с бандеровцами.
5 ноября 1952 года в следственную часть по особо важным делам Главной военной прокуратуры
поступило возбужденное военной прокуратурой Прикарпатского военного округа уголовное
дело о фиктивной организации, возглавляемой инженер-полковником Павленко Николаем
Максимовичем. Только случай помог разоблачить Павленко.
И это во время правления Сталина, когда царила атмосфера всеобщей подозрительности!
После войны проводились кампании по подписке на государственный заем.
Чтобы создать видимость настоящей воинской части, Павленко и его «офицеры» скупали на
«черном рынке» облигации и распространяли их среди ничего не подозревавших
вольнонаемных. Так вот, один из них, получив облигации на меньшую сумму, чем он заплатил,
написал жалобу в военную прокуратуру, обвинив Павленко в срыве кампании
государственной важности.
Работник ГВП направил запрос в Министерство обороны, чтобы выяснить, где расположена
военно-строительная часть полковника Павленко.
Вскоре пришел ответ: запрашиваемая часть по спискам министерства не значится.
На запрос в МВД и органы госбезопасности пришел аналогичный ответ.
Проверка была продолжена, и в короткий срок удалось выяснить, что «УВС-1» существовала
совершенно легально. Более того, она имела обширную разветвленную структуру:
подчиненные «УВС-1» стройучастки и площадки размещались в Молдавии, Белоруссии, в
прибалтийских республиках.
Штаб части, располагавшийся в Кишиневе, ничем не отличался от настоящего: здесь было и
знамя части с посменными часовыми возле него, и оперативный дежурный, начальники
различных служб, и вооруженная охрана в форме рядовых и сержантов Советской Армии,
не допускавшая на территорию никого из посторонних под предлогом секретности объекта.
Реальной личностью оказался и командир части «полковник» Павленко.
Крепкий, подтянутый, интеллигентного вида человек в очках, он не только не скрывался от
посторонних, но и красовался в праздничные дни на трибунах и в президиумах рядом с
«отцами» города.
Операцию по ликвидации загадочной организации готовили тщательно.
Решено было взять штаб «УВС-1» и все его подразделения, разбросанные по западным регионам
страны, в один и тот же день, 14 ноября 1952 года.
Захваченные врасплох «бойцы» Павленко не оказывали вооруженного сопротивления.
В результате операции были задержаны более 300 человек, из них около 50 так называемых
офицеров, сержантов и рядовых.
Были арестованы сам «полковник» и его правая рука «начальник контрразведки майор»
Ю. Константинер.
В процессе ликвидации фиктивной военно-строительной части были обнаружены и
изъяты 3 ручных пулемета, 8 автоматов, 25 винтовок и карабинов, 18 пистолетов, 5 гранат,
свыше 3 тысяч боевых патронов, 62 грузовых и 6 легковых автомашин, 4 трактора,
3 экскаватора и бульдозер, круглые печати и штампы, десятки тысяч различных бланков,
множество фальшивых удостоверений личностей и техпаспортов…
Для расследования дела была создана бригада из ответственных работников ГВП во главе с
В. Маркалянцем, Л. Лаврентьевым и опытных военных следователей с периферии.
Но даже высококлассным профессионалам потребовалось два с половиной года
(включая судебное разбирательство), чтобы полностью восстановить криминальный портрет
Павленко и активных соучастников задуманного им предприятия.
Александр Тихонович Лядов — один из следователей, занимавшихся делом Павленко,
рассказывал: На допросе одного начальника главка задаю вопрос: вы знали, что Павленко
делает дорогие подарки должностным лицам и их женам?
Неужели это не вызывало у вас подозрений?
Тот в сердцах отвечает: „Ну как мне могло прийти в голову, что Павленко жулик, если во
время праздничного парада он стоит на трибуне рядом с областным руководством, которое
его хвалит за работу, ставит в пример хозяйственникам...“
"Сидим мы с ним в ресторане, — продолжает начальник главка, — я про себя подсчитываю,
сколько мне придется заплатить.
А Павленко, словно читая мои мысли, заявляет: «Я плачу! Ты сколько получаешь? Тысячи две,
не больше?»
У меня само собой вырвалось: «А Вы сколько?» Он засмеялся и так небрежно: «Десять тысяч…
Эту работу гражданскую мы делаем между прочим, а основная у нас секретная» — тут я язык
и прикусил, не решился дальше расспрашивать.
Действительно, в Павленко трудно было заподозрить преступника.
Преуспевающий солидный человек, ездит на «Победе»…
В день ареста Павленко при обыске в его квартире, помимо прочего, были найдены и
генеральские погоны.
На суде несостоявшийся генерал сказал: «Я никогда не ставил целью создание антисоветской
организации».
И далее заявил. «Заверяю суд, что Павленко еще может быть полезен и он вложит свою лепту
в организацию работ...»
Однако приговор трибунала Московского военного округа от 4 апреля 1955 года был суров:
«Полковник» Павленко был приговорен к высшей мере наказания, а шестнадцать его
«офицеров» — к лишению свободы сроком от 5 до 25 лет.
Источник: bibliotekar.ru

 Отправлено: 24.04.12 19:08. Заголовок: Это видео я адресу..

Тайные знаки. Вера Холодная. Расплата за славу.


Это видео я адресую всем, кому интересна судьба и творчество самоотверженной женщины,
загадочной красавицы, талантливой актрисы, сумевшей стать символом и гордостью эпохи
немого кинематографа России.

http://video.mail.ru/mail/olimp6662/6854/11287.html

 Отправлено: 25.04.12 10:43. Заголовок: Wega http://jpe.ru/..

Wega
Спасибо за ссылку!!!

 Отправлено: 29.04.12 12:02. Заголовок: Wega пишет: Это вид..

Wega пишет:

цитата:

Это видео я адресую всем, кому интересна судьба и творчество самоотверженной женщины, загадочной красавицы, талантливой актрисы, сумевшей стать символом и гордостью эпохи немого кинематографа России.

Судьба сложная, но и захватывающе интересная. И немое кино - особое, неповторимое какой-то наивной привлекательностью. Не зря к нему вновь обратились, хоть возможно, лишь в погоне за оригинальностью, но все же получился красивый оммаж - французы сняли фильм "Артист" в жанре немого черно-белого кино, исполнитель главной роли Жан Дюжарден Оскара - 2011 получил. И сам фильм немало наград отхватил.

 Отправлено: 10.02.13 20:16. Заголовок: В.В.Меркурьев http:/..

В.В.Меркурьев

Хочу предложить вам отрывки из воспоминаний П.В.Меркурьева, являющие нам богатейший
духовный мир его родителей, их талант и человечность.

Меркурьев - Мейерхольд Петр "Сначала я был маленьким"

РОДИТЕЛЕЙ НЕ ВЫБИРАЮТ

Отца и мать не выбирают. Но предложи мне выбрать родителей, то около своих я остановился
бы с завистью и сказал: "Нет, эти не по мне! Слишком хороши!"
Отец... Охватить его личность единым взором так же невозможно, как, например,
Исаакиевский собор - столько в меркурьевской натуре, в этой глыбе полутонов, столько красок.
Об отце написано немало статей, есть две книги, посвященные его творчеству. Но даже если все
это собрать, сложить, как камешки смальты, то все равно точного портрета не получится:
в каком-то месте будут выпирать цвета, не свойственные натуре Меркурьева - автор этого "камушка"
не с той стороны взглянул на грань; какая-то краска окажется слишком яркой - автору не
хватило "полутонов" в палитре.
Можно пойти по другому пути - вспомнить роли, сыгранные Меркурьевым в театре и кино.
Ведь он, как никто другой, был так достоверен, так органичен, что казалось, будто в каждой
роли играет себя!
Но Меркурьев - не Нестратов из "Верных друзей", не Мальволио из "Двенадцатой ночи", не
Архитектор из "Позднего ребенка", не Прибытков из "Последней жертвы", не Грознов из
"Правда - хорошо, а счастье лучше", не Туча из "Небесного тихохода" и даже не Бурцев из
"Пока бьется сердце", хотя этот образ наиболее близок его натуре.
Даже его друзья, даже его семья - мы все, которые тормозили, конечно же, развитие этого гигантского художнического таланта,- мы все не понимали по-настоящему Меркурьева. Мы были той телегой,
в которую впрягли прекрасного иноходца, уделом которого был бег свободный по степям
бескрайним, и чтобы бегом этим восхищались и наслаждались. Бог мой, как же мы виноваты
перед ним, что только к концу жизни его стали осознавать, рядом с кем мы живем!...

МЕРКУРЬЕВСКИЕ КОРНИ

"Город, в котором я родился и вырос,- Остров, на Псковщине. Небольшой зеленый город,
"по пояс" стоящий в земле, в крестьянстве. В рыночные дни сюда съезжались из окрестных
деревень мужики продавать яблоки, мед, рыбу, скотину. По дорогам тянулись скрипучие
телеги, пахло пылью, дегтем, навозом. В маленьких дворах, куда мужиков пускали на постой,
визжали свиньи, привезенные на продажу.
Отец мой в молодости батрачил, рыл по деревням колодцы, пока крестный, купец третьей
гильдии, не позвал его торговать в дегтярном ряду. Лавка моего отца получила хорошую
репутацию, товар в ней всегда продавался свежим. Помню, отец торговал не только дегтем,
но и снетком - маленькой серебристой рыбкой, величиной с булавку,- ее ему привозили с
Чудского озера. Однако торговля вряд ли была его истинным делом. Он прекрасно пел, и от
отца любовь к музыке, к пению перешла ко всем детям. Семья была большая - семеро сыновей
и дочь. И буквально вся семья пела. У матери моей (ее совсем молоденькой девушкой привез
из Швейцарии местный помещик Нехлюдов, она служила у него экономкой) тоже был
хороший голос".
Так начинаются воспоминания Василия Васильевича Меркурьева о своем детстве. Они были
записаны журналистом, корреспондентом, обработаны для статьи в газете "Литературная Россия"
в 1974 году. Меркурьев вспоминал не специально, а так, по случаю. К сожалению, очень мало
осталось свидетельств обо всей его семье.
Когда в 1984 году я был в Острове - там к 80-летию отца его именем назвали центральную
улицу,- я увидел то место, где стоял дом Меркурьевых. По всему видно, что дом был совсем
небольшим: метров 10 в длину, метров 6 в ширину. Как там умещалась огромная семья -
представить сейчас сложно, но я ведь помню, как даже еще большая наша семья жила в
ленинградской квартире. Понятно, что терпимость к тесноте, вернее даже - привычность
к тесноте у Василия Васильевича Меркурьева была от рождения.
Отец мой был четвертым сыном Василия Ильича Меркурьева и Анны Ивановны Меркурьевой,
урожденной Гроссен. Из своих детских впечатлений, когда бабушка Анна Ивановна была
уже старенькой, я помню, что она всегда была при деле. Когда после войны папе в аренду
дали под Ленинградом дом, на лето туда выезжала вся наша семья, семьи папиных
двоюродных братьев и сестры, а круглый год там жили мы с бабушкой. Я еще был дошкольником.
На даче у нас были корова, свинья, куры, довольно большой огород - и круглый год бабушка,
которой тогда уже было 73 года, управлялась со всем этим хозяйством.
Бабушка, как истинная швейцарская немка, знала секреты варки сыра. Мама просила ее
рассказать эти секреты, на что бабушка кричала: "Ты хочешь моей смерти! Вот перед смертью
расскажу". Так она и не открыла секрета. А сыры были замечательные! В магазине таких не
купишь. Бабушка складывала эти сыры на полку в кладовке на даче и никого к ним не подпускала.
Вставала она затемно, доила корову, кормила всю живность, готовила еду, копалась на грядках,
а к моменту моего пробуждения уже была около постели своего четырехлетнего внука (т. е. моей)
и помогала мне одеваться. Я тогда ходил всегда с завязанной шеей - железки опухали так,
что создавалось впечатление, будто голова поставлена не на шею, а на большой чурбан,
лежащий на плечах. В теле же я был очень плох. Кто-то, взглянув на меня, произнес
однажды: "Бедный! Одни глаза остались!" Я тут же спросил: "А глаза красивые?" Это я
почему-то помню. Помню также, что какая-то женщина сказала про меня: "Это не жилец".
На нее чуть не с кулаками бросилась другая женщина, очень ласковая и добрая, а бабушка
Анна Ивановна заплакала и стала молиться: "Господи! Не накажи ее за злой язык!"
Бабушка была верующей, молилась каждый день и много мне рассказывала о Боге.
Однажды она потеряла иголку и попросила меня: "Петенька, у тебя глаза лучше, поищи
иголку. Только помолись, попроси Боженьку, чтобы он помог тебе. Вот мой Володенька
(это папин младший брат, который умер, когда ему было 9 лет) как что потеряет, обязательно
молился и находил".
Я молиться не стал, но иголку нашел. Креститься я умел с детства и никогда не путал
"право - лево". Бабушка рассказывала мне, что до того, как она вышла в 1895 году замуж за
Василия Ильича, моего дедушку, она молилась по-другому. Я уже тогда знал, что бабушка
немка, что родом она из Швейцарии, что есть у нее брат Генрих, который теперь со своими
детьми живет за границей, но где - бабушка не знает. Тогда же бабушка рассказывала, что
было у нее шестеро детей. (Запомнил так! И поэтому, когда потом папа говорил, что их
было семеро, я никак не мог "найти" этого седьмого). Старший Леонид, 1896 года рождения,
погиб на фронте империалистической войны; Александр, 1898 года, был директором
хлебозавода в Ленинграде и умер от голода во время блокады; Евгений, 1900 года, был
музыкантом (композитором, дирижером), уехал во время гражданской войны с дядей Генрихом
и его семьей за границу; потом, кажется, шла дочь 1902 года рождения, затем - мой папа, 1904 года, следующий - Петр Васильевич, 1906 года рождения,- отец Виталия, Наташи и Жени, он был
репрессирован в 1939 году, а меня назвали в его честь; и потом был Володя, который умер,
когда ему было 9 лет.
Помню, когда ложился спать, я просил бабушку рассказывать мне о Володе. Мне казалось,
что если бы Володя был жив, он был бы мне товарищем я был абсолютно уверен, что и
сейчас ему было бы 9 лет.
Бабушка показывала мне буквы, и читать я научился очень бегло в четыре года. Причем
читал даже мелкий газетный текст. Никак не мог понять, почему "Петя", "Катя" пишутся через "я",
а не через "а": "Тогда, значит, будет читаться "Катья". Вообще что касается моей грамотности,
то курьезов с ней было немало. Как-то я взял телефонную книжку, открыл на букву "А" и спросил
маму: "Кто такой Атело?" Мама начала мне подробно рассказывать шекспировскую трагедию
(имя Дездемона я запомнить долго не мог и называл ее Гвоздилия). Рассказывала мама,
рассказывала, я терпеливо слушал, а когда она закончила, спросил: "Так его нет в живых?"
Мама ответила: "Ну конечно же!" "А зачем тогда у тебя его телефон записан?" Мама посмотрела
в книжку: "Так это же ателье!" Ну, про ателье я знал. Но и трагедию запомнил в пять лет.
И когда вскоре умер Юрий Михайлович Юрьев, по радио передавали запись "Отелло", где
Отелло убивает Дездемону. А Дездемону играла несравненная Ольга Яковлевна Лебзак -
наша "мама Оля", голос которой я узнаю из тысячи голосов.
В искусстве я тогда, конечно же, ничего понимать не мог, и артисты мне нравились те, которые
бывали у нас дома. А таких было очень и очень много.
Хорошо помню момент, когда меня сильно обидели. И обидел человек посторонний. Недалеко
от нашей дачи было подсобное хозяйство ленинградской фабрики "Большевичка", и директором
этого хозяйства был некий Николай Иванович Васильев. Он, его жена и дети часто бывали
у нас на даче, особенно в осеннее и зимнее время, когда родители и старшие дети уже жили
в Ленинграде и нас с бабушкой навещали редко. (В те годы машины у нас не было, да даже при
наличии машины до дачи можно было добраться не менее чем за четыре часа. А на поезде - и того
дольше: до станции Сакколо, потом переименованной в Громово, поезд шел три с половиной часа, а
от станции до дачи - 8 километров, причем последние 2 километра зимой надо было
пробираться через сугробы снега толщиной в полтора метра). И Васильевы, можно сказать,
шефствовали над нами. С младшим сыном Васильевых, Вовкой, мы очень дружили: вместе
играли, вместе учились плавать. Однажды (это было поздней осенью) мы с Вовкой топали
по огромной кухне нашего финского дома и скандировали: "Чаю-чаю накачаю, кофею
нагрохаю! Чаю-чаю накачаю, кофею нагрохаю!" Возможно, бабушка или Николай Иванович
говорили нам, чтобы мы затихли - я этого не помню. Помню только, что Николай Иванович
схватил меня и отстегал ремнем. Мне не было особенно больно - мои природные болячки
беспокоили сильнее, но было обидно. Я залез под скамейку и ныл: "Вы не папа, не мама и бить
меня не имеете права!" (Правда, ни папа, ни мама ни разу пальцем меня не тронули. Самое
страшное наказание было от родителей молчание). Мне очень хотелось, чтобы бабушка отругала
Николая Ивановича, но этого не произошло.
В деятельности бабушки, помимо того, что я уже описал, был еще один дар, воплощавшийся
ею превосходно: она в товарных количествах варила вкуснейшие варенья, каким-то невероятным
засолом заготавливала огромные кадки огурцов, грибов, но почти ничего из этого не
давала есть. Я уже не говорю о том, что она ревностно следила, чтобы никто из нас не рвал
смородину или вишни, растущие около дома. И однажды случился бунт: старшие ребята
(Анна, Женя, Наташа) штурмом взяли шкаф и просто-таки жрали бабушкины запасы. А она
только вскрикивала, и плакала, и причитала.
Еще помню, как ребята украли несколько банок с вареньем и спрятали на чердаке.
(А на чердак нашего большого двухэтажного дома, высота которого не менее 6 метров,
забраться можно было только по внешней, прислоненной к дому весьма шаткой лестнице).
И я был предателем. Донес бабушке, что ребята там прячут варенье, бабушка стала их ругать,
а они не признаются: "Не брали, не брали, не брали!" Тогда я на глазах у всех полез по этой
лестнице. Анна и Наташа кричали: "Предатель!" - а бабушка причитала: "Ой, Петенька,
разобьешься!" Мне было страшно, но я лез. Не выдержал этого Женя: "Слезай, я сам все
достану!" Мне, естественно, все объявили бойкот. Все, кроме Кати.
Катюша, средняя моя сестра, меня очень любила. Она меня учила и читать, и писать. Когда
она училась в первом классе, мне было только четыре года. Все, что Катя узнавала в школе,
она, приезжая в Громово на каникулы, рассказывала мне. Так продолжалось до того самого
времени, когда пошел в школу и я. Когда осенью 1949 меня увезли из Громово, то Катя иногда
брала меня с собой на детские утренники. А школы тогда были раздельные: мужские и женские.
Однажды утренник закончился впритык к началу учебных занятий (Катя училась во вторую смену),
и сестра не успевала отвести меня домой (а одного меня пускать боялись - я был деревенским
жителем, а от Катиной школы до дому надо было перейти две улицы). И я остался с Катей на уроки.
Учительница (до сих пор помню ее - Татьяна Владимировна Соловьевич) давала задание и мне.
Катя тут же помогала мне его выполнять. Тогда мне в школе очень понравилось. Там было тихо,
чинно, да и девочек этих я знал - они часто бывали у нас дома.
А в самом раннем детстве был такой случай. Мама, желая научить нас "прилично проситься на
горшок", предложила, чтобы мы, если уж входим в комнату, где взрослые разговаривают, и
просимся в туалет, это делали по-французски: "Рour la petit, pour la grand". И вот однажды мама
приходит с работы и видит такую сцену: я (а мне было чуть больше двух лет) прыгаю и
отчаянно кричу: "Пити-пити, пити-пити!" Мама встревоженно недоумевает: "Петенька, что
случилось?" Добиться от меня ничего невозможно, я продолжаю "питипитикать", а из-за двери
очень серьезно за этим наблюдает Катя. "Катя, что случилось?" - "Он писать хочет",- мрачно
сказала Катя. Оказывается, как потом выяснилось, она пыталась научить меня французскому
обращению, которое мне не давалось. Тогда Катя, как истинный педагог, сказала: "Пока не
попросишь, как следует, я тебя на горшок не посажу!" Мама смеялась до слез! Вообще надо
сказать, что мама так заразительно, от души смеялась, что мы все заражались этим смехом.
Навсегда запомнил осень 1949 года, когда меня увозили с дачи не на несколько дней, а на всю зиму:
предстояло поступать в музыкальную школу и готовиться к школе общеобразовательной. Садились
мы в наш "адлер" (отец незадолго до этого купил старенький двухдверный автомобиль, который
очень недолго нам прослужил), бабушка, которая оставалась на даче, стояла на крыльце.
И я вдруг разревелся... Но расставание с бабушкой было недолгим: в ноябре 1949-го она,
видимо из-за болезни, переехала в Ленинград. На даче зарезали корову, мясо привезли в Ленинград.
По ночам бабушка вставала и, толкая перед собой стул (иначе она уже ходить не могла - ее качало),
шла на кухню проверять ящик, укрепленный за окном: как там лежит мясо (холодильников
тогда еще не было).
Пятого марта 1950 года, когда утром я зашел в комнату бабушки, она сидела на кровати, на
шее у нее висел крестик (он был всегда, этот крестик, но я помню только этот день).
Я сказал ей: "Бабушка, покрестись!" Бабушка перекрестилась. И мы с Катей ушли - нас выпроводили
в кино. С нами пошла мамина ученица по Дворцу культуры имени Кирова Надя Васильева,
которую мы называли Снегурочкой. Еще с нами пошел ее жених Юра Гамзин, который готовился
поступать в школу-студию МХАТа (кстати, и Юра Гамзин, и Юра Каюров, ныне всем известный
народный артист, актер Малого театра, в то время занимались у моих родителей в самодеятельности).
Я помню, что ни в какое кино мы не попали, хотя и старались. Был пасмурный день, с крыш
капало и было скользко. Мы вернулись домой к вечеру. У подъезда стояла "скорая помощь",
а когда мы поднялись, то в темном коридоре, ведущем к дверям нашей квартиры, натолкнулись
на врачей, зажигавших спички, чтобы увидеть, в какую дверь надо стучать.
Мы вошли в квартиру и нас сразу направили в "рояльную" комнату. В квартире была суматоха,
беготня. Я еще ничего не понимал, а Катя вдруг заплакала. Потом вбежала Мария Тимофеевна,
жившая у нас, так как жить ей было негде (я даже не помню, как и когда она у нас возникла,-
кто-то попросил ее прописать, а сделать это мог только папа). Мария Тимофеевна несла какую-то
ткань, а вслед за ней вбежала с ножницами домработница Толубеевых (они жили в доме
напротив), стали резать этот материал. Надя и Юра стояли грустные, но ничего не говорили.
Я пошел в ванную комнату - там была мама, умывавшая свое заплаканное лицо. Мама мне
сказала: "Петенька, бабушка умерла". Я ей ответил, что знаю, что бабушка Оля
(Ольга Михайловна Мейерхольд) умерла еще в 1940 году. "Нет, Петенька, наша бабушка -
Анна Ивановна умерла". И после паузы мама спросила: "Хочешь зайти туда?"
Не помню подробно тогдашних своих чувств, но когда зашел в комнату, увидел лежащую на
кровати бабушку, рядом стоял стул, на котором было недоеденное яблоко, недопитый чай,
какие-то лекарства и печенье. Я еще поду мал тогда: "Бедненькая бабушка, яблоко не успела доесть!"
Недели через две после похорон пришла Маша, Манюня - наша нянька, прожившая с нами всю войну.
Она не была у нас больше месяца - недавно получила свою комнату в Песочной и у нас больше
не жила. Когда она узнала, что бабушка умерла, заплакала горько-горько.
Похоронили бабушку, жизнь побежала дальше. Сестры и братья мои начали готовиться к
переводным школьным экзаменам. (Тогда экзамены сдавали с четвертого класса, а в старших
классах платили за обучение. Я хорошо помню, как мама давала деньги Анне на оплату обучения).
А я начал заниматься музыкой.
Конечно же, мы, как и почти все дети, были ленивы. Любили поспать. Папа избрал оригинальный
способ будить меня: он садился к роялю и одним пальцем подбирал "Элегию" Массне. Я, естественно, просыпался, внутренне протестовал против такого насилия, но молчал: папа делал это так
деликатно, что возражений его действие вызвать не могло. Папа терпеливо "занимался"
разучиванием "Элегии" до тех пор, пока я не вставал.

 Отправлено: 10.02.13 22:47. Заголовок: Wega http://jpe.ru/..

Wega

Спасибо за такие любопытные вещи. Недавно смотрела фильм о Меркурьеве, приятно было вспомнить этого замечательного актера.

 Отправлено: 11.02.13 17:56. Заголовок: Хелга http://jpe.ru..

Хелга

Согласна с тобою, что Василий Васильевич был актёром величайшего таланта, но в не меньшей
степени он был наделён огромным гражданским мужеством: жена - дочь Мейерхольда, обвинённого
и замученного неизвестно за что, брат - репрессирован в 1939 году, а всех его детей забрал в
свой дом и воспитал В.В.
На моё восприятие, это были люди XIX века , ведь только себе представить, что его брат
Александр, 1898 года, был директором хлебозавода в Ленинграде и умер от голода во время
блокады!! Возможно ли это "в наш век изнеженный "...?!

Итак, продолжаю...

По воспоминаниям моим, маминым, да и всех знакомых, взаимоотношения отца с властями
всегда были непростыми. На любого "начальника" (будь то в театре, институте, райкоме,
исполкоме, Кремле) отец прежде всего смотрел как на человека, и если тот не отвечал его
требованиям, то отец охладевал к "начальнику" и вел себя индифферентно.
В 1942 году в Новосибирске произошел такой эпизод. В закулисном коридоре театра
"Красный факел" (а именно в этом театре все годы эвакуации работал Ленинградский театр
драмы имени А. С. Пушкина) была вывешена карта Советского Союза, на которой практически
ежедневно флажками отмечались фронтовые действия Красной Армии. Флажки эти выставлял
артист хора театра, член партии с незапамятного года, некто Федоров. И вот однажды мои
родители идут мимо этой карты, а Федоров, выставлявший очередной флажок, с восторгом
и благоговением говорит:
- Василий Васильевич! Смотрите, какой же великий стратег товарищ Сталин - еще один
город отдал.
Тут, по рассказам мамы, у отца кровь прилила к голове, он подскочил к Федорову, схватил
его за грудь и прошипел:
- Если ты еще раз эту сволочь, этого душегуба назовешь великим стратегом, я из тебя дух вышибу!
Федоров испугался. Мама - тоже. Отец отшвырнул старого партийца и быстро пошел прочь.
История имела продолжение. В 1947 году отцу была присуждена первая Сталинская премия и
присвоено звание заслуженного артиста РСФСР. И в райкоме партии заинтересовались:
почему такой артист не является членом ВКП(б)? Отца пригласил на беседу секретарь
партбюро В. А. Мехнецов и предложил вступить в партию. Отец молчал. Мехнецов стал
убеждать, отец сказал: "Я подумаю". В тот же день отца вызвал его учитель Леонид Сергеевич
Вивьен - художественный руководитель театра. Он сказал:
- Вася, у Ириши отец репрессирован; твои братья были репрессированы, а один и вообще
где-то за границей. Если ты сейчас не вступишь в партию, это воспримут как фронду.
Ты можешь навредить и себе, и Ирише, и своим детям, и племянникам.
Отец написал заявление, рекомендации ему дали Н. К. Черкасов, В. А. Мехнецов и артист
театра фронтовик В. А. Гущин.
И вот идет партийное собрание. Отец отвечает на вопросы, о нем говорят товарищи - и все,
как один, отмечают его идейность, преданность идеалам партии, его патриотизм в творчестве
и жизни.
- Еще есть вопросы, выступления? - спрашивает Мехнецов.
И вдруг - тянется рука Федорова:
- Я очень рад, что такой замечательный артист, такой прекрасный семьянин, отличный
товарищ Василий Васильевич Меркурьев вступает в нашу великую партию. Он абсолютно
достоин этого. Только, Василий Васильевич, я хотел спросить: а как вы теперь относитесь
к товарищу Сталину?
Немая сцена, последовавшая за этим, требует пера Гоголя. У отца в голове пронеслась вся
жизнь - и короткое: "Ну, все..." Тишина в зале уже стала невыносимой. Молчит председатель
собрания Мехнецов, молчит Черкасов, молчит Вивьен.
Представитель райкома спрашивает:
- Василий Васильевич, вам задали вопрос, отвечайте.
- А я не знаю, что отвечать. Я всегда одинаково относился к товарищу Сталину.
- А как?
И тут, вероятно, сработал актерский гений Меркурьева:
- А вы спросите Федорова, что он имел в виду?
Федоров побледнел, вспотел и впаялся в свое кресло... Не дай Бог ему сейчас рассказать тот
случай пятилетней давности! Ведь сразу спросят: почему пять лет молчал, скрывал врага народа?
Вопрос этот был повторен и в райкоме партии - ведь он остался в протоколе. Но там папа
уже был готов, да там уже не было и Федорова, а были только Мехнецов, Черкасов и Гущин.
Сейчас даже трудно представить себе, что тогда означало отношение к Сталину. Обожание,
обоготворение было в порядке вещей. Иного и представить никто не мог. В 1952 году, когда я
учился во втором классе, к нам домой пришла завуч школы Марина Александровна, которую
мама попросила позаниматься со мной арифметикой - я полчетверти проболел. Марина
Александровна взяла мой дневник, а там на клетке 5 декабря я написал: "5 дек-ря день Сталинской
конс-ции". Бог мой! Что было с Мариной Александровной!
- Как ты смел таким корявым почерком, с такими дикими сокращениями осквернить святыню!
Если бы товарищ Сталин увидел, что ты написал, как ты думаешь, понравилось бы ему это?
Мне ничего не оставалось делать, как терпеливо ждать, когда она закончит эту проповедь.
И когда сейчас я читаю Диккенса или Марка Твена, где они описывают преследования инквизиции,
ее обвинения, я ничуть не удивляюсь, не содрогаюсь - мы не так давно сами жили при этом.
В те же годы, в самом начале 50-х, после смерти бабушки, у нас в семье появились сразу две
тети Веры: Вера Александровна и Вера Павловна. И та и другая не то были освобождены после
репрессий, не то из раскулаченных - я этого не знаю, как не знаю, откуда они появились
(в родстве с нами они не состояли - это точно). Знаю только, что пострадали от сталинского
режима обе настолько, что были голы как соколы: ни квартиры, ни работы, ни прописки.
Папа тут же прописал одну из них (Веру Павловну) у нас в качестве своей двоюродной сестры.
А Вера Александровна (вот у нее была в Ленинграде комната, но она предпочитала там не жить)
согласилась жить на даче и быть "управляющей", как говорила она сама. Ох и колоритные же это
были тетки! Вера Александровна, которую мы называли Вера Тихая, была невероятно комична.
Чуть что - она строила какую-то особую гримасу и говорила: "Тихая ужасть!" Гримасы в ее
арсенале были самые разные. Обладала она на редкость необидчивым характером. Была
абсолютно одинока. Говорила, что был у нее муж, но то ли он умер, то ли погиб - об этом она
говорила так уклончиво, что ее и не расспрашивали (мама, конечно же, знала правду, но нам
этого говорить было нельзя). Как-то она сказала: "С детства не любила свою фамилию - Антонова.
Мечтала: выйду замуж, сменю фамилию. И надо было такому случиться, что и у мужа была
фамилия Антонов!" Сколько помню Веру Тихую, она всегда говорила, что ей сорок шесть лет.
Другая тетя Вера, Вера Павловна Селихова, была полной противоположностью Вере Тихой.
Вообще о них можно говорить как о гоголевских Иване Ивановиче и Иване Никифоровиче.
Вера Тихая - полная и маленькая, Вера Селихова - худая и высокая. Вера Тихая почти не
разговаривает, а только слушает и меняет гримасы, Вера Селихова говорит очень много,
очень громко и почти в каждую фразу вставляет матерное слово, а то и целое многоэтажное
выражение. На любую просьбу моей старшей сестры Анны реакция была молниеносная: "Что бы я,
домработница трижды лавреята Сталинской премии, едрит твою мать, да его дочери что-то делала?
Сама должна делать! Чтоб я перед дочерью трижды лавреята навытяжку стояла?" Но все она это
говорила с юмором, с любовью и к нам, а главное к нашим родителям. Сама она затворницей не
была. Мужики от нее, как сейчас говорят, балдели. В Громове, недалеко от нашей дачи, в
начале 50-х расположилась летная часть - так от лейтенантов, майоров и даже подполковников
у Веры отбоя не было. Вера Тихая говорила время от времени: "Ой, Верка, зарежут тебя однажды!"
- "А и пусть режут, растудыть ее..."
И вот подошел я к тому дню, который запомнился особенно хорошо. Было это в Громове в
самом начале марта 1953 года. Я там заболел (как потом выяснилось, корью). Вдруг открывается
дверь, входит Вера Селихова:
- Петя! Отца-то нашего, едрит его, пралич разбил!
Я и не понял сразу, о ком речь идет, испугался, но вслед за тетей Верой в комнату вошел живой
и здоровый папа.
- Какого отца, тетя Вера?
- Да Сталина - учителя-мучителя!
Папа грозно сказал:
- Вера!
Ну и тут тетя Вера разразилась:
- Ничего, Василий Васильевич. Петя уже большой. Пусть знает. Он никому не скажет.
Здесь я отступлю, и расскажу, что уже третий год (собственно, как тетя Вера Селихова появилась
у нас в доме) мы отрывочно слышали про Сталина не только то, что говорилось по радио и в
школе. Как только по радио начинало звучать "От края до края по горным вершинам, где
горный орел совершает полет", тетя Вера выключала радио со словами: "Опять о родном и
любимом, едрит твою мать. Опять "совершает помет". Уж когда совсем просрется!" Однажды
она сказала нам с Катей:
- Вы думаете, почему мама ваша не работает и дедушка ваш сидит? Это все Сталин - отец родной,
учитель-мучитель, чтоб он сдох!
Мы не верили этому, но, естественно, молчали. Думали: ну, тетя Вера просто вот такая охальница,
всех и все ругает. Даже когда в 1952 году папа получил третью Сталинскую премию, Вера Павловна
сказала:
- Ишь, какой добрый! Ишь, какой щедрый, едрит твою мать. Василь Васильич! Небось, на заем-то
на всю премию подписаться заставят?
Родители тщетно старались заставить Веру замолчать, хотя бы при нас. Наши "университеты"
продолжались. Вера ничего не боялась.
Я знаю, что мама часто с ней шепталась и плакала, а Вера умела ее успокоить.
В тот же день, 5 марта, мы уехали в Ленинград. В го роде каждый день по радио (телевидения
тогда еще не было) передавались сводки о состоянии здоровья вождя. Я тут же истребовал
все газеты за предыдущие дни и почти наизусть выучил "бюллетени о состоянии здоровья
товарища Сталина". Запомнились незнакомые слова "дыхание Чейн-Стокса", "коллапс".
Поскольку из-за кори я на улицу не выходил, то и не сразу узнал о смерти Сталина. Радио
было в другой комнате, свежие газеты как-то странно не приносили почтальоны, словом,
домашние почему-то решили мне об этом не говорить. Единственное, что я почему-то "усек" -
это папину фразу: "Дождались, Иришенька, наконец..." Фраза не радостная, а горько-усталая
(или устало-горькая).
В те же дни пришел к нам Михаил Александрович Максимов (давний друг родителей, он работал в ресторане "Метрополь", и в самое трудное, голодное время нас, тогда совершенно не знакомых
ему людей, спас от голода). И вот в разговоре с папой дядя Миша сказал:
- Видел, какой Молотов у гроба?
Я тут же встрепенулся:
- У какого гроба?
- Остужев умер,- нашелся папа.
- А кто это, Остужев?
Папа тут же принес газету "Советское искусство" с некрологом памяти А. А. Остужева.
С фотографии смотрело благородное лицо. Я, конечно же, стал вчитываться в некролог и
выучил его почти наизусть.
А однажды прибежала моя троюродная сестра Татьяна и возбужденно заговорила:
- Там такой портрет огромный! И весь в цветах!
Папа тут же вывел Тату из комнаты, говоря:
- Пойдем, что-то покажу!
Как я понимаю, это он сделал для того, чтобы о смерти Сталина при мне не говорили.
И только 9 марта, в день похорон Сталина, в комнату вошла мама и сказала:
- Петенька, ты не волнуйся...
Ну а я и не волновался - я давно уже понял, что взрослые от меня скрывают (только не мог
понять зачем).
- ...Сталин умер.
Я тут же спросил:
- А где газеты?
Мне тут же принесли газеты за все дни и разрешили перейти в комнату, где было радио.
В той комнате помню розовую газовую занавеску на окне (а больше нигде у нас в квартире не
было занавесок; да и эта, газовая, кочевала из комнаты в комнату).
Я устроился на кровати, на которой три года назад умерла бабушка, обложился газетами и стал
слушать радио. Вели прямую трансляцию с Красной площади.
Очень жалею сегодня, что не сохранил те газеты, потому что многое из памяти вымылось.
Помню очень хорошо, что вел митинг председатель комиссии по организации похорон Н. С. Хрущев
(до этого дня я его фамилии не слышал). Выступали Маленков, Берия и Молотов.
Помню по газетам почти всю трибуну Мавзолея, помню даже те фамилии, которые давным-давно
исчезли из истории, да и из памяти многих. Например, зачем мне нужна фамилия Пак Ден Ай?
Это какая-то деятельница из Кореи. А на трибуне были Болеслав Берут, Матиас Ракоши,
Вильгельм Пик, Вылко Червенков, Энвер Ходжа, Морис Торез, Гарри Поллит - и так далее,
далее, далее...
А из наших руководителей помню Маленкова, Молотова, Кагановича, Берию, Шкирятова, Шверника,
Ворошилова, Булганина... Остальных забыл. Да и зачем их всех теперь помнить?
Помню, занимал меня вопрос: как Сталин поместится в мавзолее с Лениным. Потом, три года
спустя, я видел собственными глазами, как это было, но тогда, в 1953-м, мне казалось, что Сталин
очень большой...
Через пять дней после похорон Сталина умер Клемент Готвальд. Я тогда из всех газет делал
вырезки некрологов и развешивал их на стене в "рояльной" комнате.
Тогда же я выздоровел от кори и первое, что увидел, выйдя на улицу,троллейбус № 11,
который только что пустили по улице Чайковского (раньше по нашей улице ходил только
14-й автобус). Вообще к транспорту у меня с самого детства нежнейшее отношение. Я знал
наизусть все маршруты в городе. Помню еще трамвай на Невском. Помню рельсы на проспекте
Чернышевского.
Трудно восстанавливать события более чем сорокалетней давности, не вплетая в повествование
событий сегодняшних. Тогда мне было 10 лет, сегодня - 57. Многое за это время прожито и
пережито. Сорок штанов износил. А сколько километров пешком исходил! И здесь должен сказать,
что любовь к пешеходству привила мне мама. Поликлиника, к которой была прикреплена наша семья, находилась на бульваре Профсоюзов, около площади Труда. И из этой поликлиники, куда мы
часто ходили, мы домой возвращались всегда пешком. По пути мама обязательно вела меня либо
в Исаакиевский собор, либо в другой какой-нибудь музей (помню, как экскурсовод сказала
маме: "А мы с вами, Ирина Всеволодовна, знакомы. Вместе посещали институт марксизма-ленинизма").
Пока не забыл, расскажу одну забавную историю, связанную с этим институтом.
Занятия проходили в Доме искусств. Иногда к концу лекций за мамой туда заходил папа.
Однажды папа пришел раньше - лекция только-только начиналась. Папа сел почти в первый ряд,
т. к. задние ряды на таких лекциях, по обыкновению, бывали заняты. Особенностью лектора,
очень скучно излагавшего свой предмет, была привычка дрыгать ногой. Он делал это на протяжении
всей лекции. Когда он закончил и спросил у аудитории, есть ли к нему вопросы, папа поднял руку.
Лектор очень обрадовался:
- Пожалуйста, Василий Васильевич!
- Скажите,- совершенно серьезно спросил папа,- вы дрыгаете ногой, чтобы самому не заснуть?
Иногда мы, идя из поликлиники, заходили в Эрмитаж, в Русский музей, а иногда - за папой в
театр, где он заканчивал репетировать. И уже от театра до дома шли, как правило, тоже пешком.
Иногда, правда, доходили до Литейного, а там садились на троллейбус - но я этого не любил.
На углу Литейного проспекта и улицы Петра Лаврова (Фурштадтской) находился гастроном № 13.
Боже мой, какой в те годы это был замечательный магазин! Чего там только не было!
Как входишь с угла - направо рыбный отдел. Где рыба всякая: и холодного, и горячего копчения,
и вяленая, и соленая. Слева - отдел кондитерский, где был любимый зефир бело-розовый, и
пастила, и потрясающе вкусные "тянучки" сливочные - коричневые, розовые, бежевые.
Мы любили коричневые... И торты, и пирожные - буше, эклеры, александрийские, бисквиты,
безе... Напротив кондитерского - колбасный. Там буженина, языки, балыковая колбаса и любая
другая. Рядом с колбасами сыры. И швейцарский тебе, и голландский...
В другом зале - мясной отдел. Туда я ходить не любил, так как в мясе толку не понимал.
Рядом с мясным - отдел молочный, где горой стояло мое любимое сгущенное молоко! И сгущенное
какао, и кофе, и сливки. И всякие молочные продукты. Рядом отдел рыбных консервов, где
продавалась икра красная и черная, зернистая и паюсная, коробки крабов - их никто не брал!
Шпроты брали только в крайнем случае.
Были в этом гастрономе и бакалейный, и хлебобулочный отделы. Был и "соковый закуток",
где милая Вера Михайловна (я звал ее тетей Верой) торговала томатным (еще одна, после
сгущенного молока, моя страсть!), и абрикосовым, виноградным, айвовым, апельсиновым, яблочным, ананасовым соками. Там же можно было купить соки в бутылках и банках.
Проблемы, что купить, не было. Была проблема - на что купить. Народу в магазине было много,
но очереди были недолгие.
Был в этом магазине и стол заказов. Там мама всегда делала заказ, и мы сидели и ждали, когда
продукты принесут. Мама диктовала, чего и сколько нам надо, Зинаида Федоровна записывала, а
потом тут же выбивала чеки и шла по отделам. Через 15 минут мы уходили домой с полными сумками.
В стол заказов приходили постоянные клиенты, в основном пожилые.
Маму тех лет помню всегда нагруженной сумками. Это несмотря на то, что у нас была домработница,
которая тоже ходила за продуктами. Но теперь я понимаю, что семья наша была настолько
огромной, что для прокорма ее нужны специальные экспедиторы!
Почти каждый день покупался килограмм масла (а холодильников тогда не было еще - так
что все покупалось на один день). Хлеба покупалось, как помнится, четыре батона белого и
два кирпича черного. (В Ленинграде весь белый хлеб называется булками, а черный - хлебом).
Колбаса покупалась батонами, сыр - килограмм, не меньше! Думаю, что при теперешних ценах
нашу семью прокормить было бы невозможно.
Работник в семье был один - папа. Сколько он тогда зарабатывал, я не знаю. Я только помню,
что зарплата в театре в ценах до 1961 года у него была 3500 рублей (соответственно,
после 1961 - 350).
Одевались мы более чем скромно. Да и все люди тогда не щеголяли одеждой. На хорошо
одетых людей смотрели с осуждением.
Правда, в школе мне за штопанные локти доставалось от завуча:
- Ты сын трижды лауреата Сталинской премии! Тебе не стыдно так ходить?
Однажды, услышав эту реплику, за меня ответила мать моего одноклассника Саши Рогожина,
Екатерина Петровна:
- У него папа не ворует, а Сталинские премии тут ни при чем.
Завуч заткнулась.
Кстати, о Сталинских премиях. Мало того, что папа получал премию в коллективе создателей
фильма (а там было человек по 12, на кого эту премию делили), так еще существовала система,
при которой вместо денег давали облигации государственного займа. Так что Сталинские
премии на благосостоянии нашей семьи никак не отражались - в лучшую сторону, во всяком
случае.
Ко мне часто приходили мои одноклассники и блаженно бродили по нашей огромной квартире.
Особенно было приятно это делать вечером, когда родители были в театре, старшие,
Анна и Женя,- у кого-то из своих друзей, и вся квартира была в нашем с Катюшей распоряжении.
Тогда набегали Катины подружки - Альбинка Донина, Валя Балашова, Лена Решкина, мои
одноклассники - Аркаша Вирин, Саша Рогожин, Коля Путиловский, Игорь Барсуков, мой
дружок и Катин молочный брат Сережа Дрейден со своим одноклассником Вовой Крупицким.
И вот тут начинались "игрища"! Чего мы только не выдумывали! И в театр играли (кстати, это было
особенно интересно делать с мамой - она доставала какие-то старые покрывала, старые шляпки,
тут же мы мастерили костюмы), и в школу мы играли, и какие-то вигвамы под столами строили,
и кукол мастерили.
Часов в девять вечера за Аркашей заходил его папа, Коле звонила мама, и оставались только
соседка по площадке Аля Донина и Сергей Дрейден.
Наши отношения с Сережей проходили многие-многие стадии: от нежной, трогательной любви
до драк. От задушевных доверений и признаний - до коварных предательств.
У Сережи дома я очень любил бывать, быть может, даже больше, чем он у меня. Его мама -
чудесная, добрая Зинаида Ивановна Донцова принимала Сережиных друзей, как своих детей.
Все в квартире Дрейденов ("Дрей Донов", как говорила Зинаида Ивановна) мне нравилось.
Начиная с входной двери, обитой железом, двух замков-задвижек на этой двери, ключи от
которых были очень похожи, но все же с едва заметным различием. В большой прихожей -
огромный книжный шкаф. Этот шкаф отгораживал какой-то закуток, где стоял диван. Из
прихожей прямо был вход в кухню, ванную и туалет, направо - в комнату, которая долгое
время была опечатана... Там был кабинет Симона Давидовича, который незадолго до нашего
с Сережей знакомства был арестован.
Из прихожей налево была большая светлая комната с мебелью красного дерева. А уж из нее -
вход в другую комнату, где стояли Сережкин книжный шкаф, два бюро красного дерева (один
секретер, одно бюро), шкаф красного дерева для одежды. Ширма, за ней - кровать. Был еще
какой-то диван.
Почему я так подробно все описываю? Дело в том, что этот дом меня так впечатлил, что уже
много позже, когда я читал в воспоминаниях А. Г. Достоевской описание момента, когда она
села стенографировать за Федором Михайловичем роман "Игрок", я неизменно представлял
себе квартиру Дрейдена. То же самое было, когда я читал "Пиковую даму" Пушкина: покои
графини в моем воображении были точь-в-точь комната Сереги.
С тех пор, как был я в квартире Дрейденов в последний раз, прошло больше сорока лет.
Но в памяти она так прочно запечатлелась - даже ярче, чем наша собственная квартира.
Почему мы все любили Зинаиду Ивановну?
В том возрасте многие из нас были ужасными фантазерами - и со своими фантазиями, с
выдуманными историями о себе мы тоже шли к Зинаиде Ивановне Донцовой. Она не просто
выслушивала нас, но она никогда не прерывала даже самых завиральных фантазий!
Ни разу не оскорбила недоверием или невниманием. Радовалась нашими радостями,
огорчалась - огорчениями, но всегда умела вселить оптимизм.
Как-то Катя пришла к Зинаиде Ивановне и стала рассказывать какие-то небылицы, ужасно
их переживая. (Уж не помню, в чем было там дело). Я сказал:
- Катька, зачем ты врешь?
Катя вспыхнула, раскричалась:
- Идиот! Я не вру!
Зинаида Ивановна очень ловко погасила конфликт, а когда Катя вышла зачем-то из комнаты,
сказала мне:
- Зачем ты ее обижаешь? Даже если ты знаешь, что она выдумывает, сделай вид, что ты ей веришь.
Я привык тогда доверять Зинаиде Ивановне и не стал с ней спорить, а задумался.
Уже позже, в 1964 году, приезжая к Зинаиде Ивановне (она давно разменяла квартиру -
разъехалась с Сергеем, у которого была семья, да, кажется, уже не одна), я вспоминал и тот,
и подобные ему случаи, и мы подолгу говорили о доверии. Тогда первый раз я услышал от
Зинаиды Ивановны слова, которые приписывают Ромену Роллану, якобы адресованные жене: "
Я дарю тебе большее, чем любовь. Я дарю тебе доверие". Потом я слышал эти слова еще от
очень мудрых людей, но сам их нигде у Роллана не читал. Да и неважно это! Важно то, что и
они определяли в юности мои будущие взгляды. А от моей мамы я услышал и другие мудрые
слова. Когда меня предал мой близкий-близкий друг и я в полном отчаянии заявил:
"Больше никогда никому верить не буду!" - мама очень просто сказала мне: "Что ты, Петенька!
Сто раз ошибешься, а в сто первый - поверь".
И сегодня говорю и маме, и Зинаиде Ивановне: спасибо за науку! И не за слова - а за пример,
поскольку сами они жили именно так. И хоть обманывались, но верили...

 Отправлено: 13.02.13 15:22. Заголовок: Продолжаю... Хотя и..

Продолжаю...
Скрытый текст

Хотя и не уверена в том, что это интересно не только для меня.

ИРИШЕЧКА

Мама была человеком сложным, интересным, противоречивым. Те, кто знал ее с детства, с юности,
говорили, что обладала она очень мягким, легким характером, была остроумна, невероятно
привлекательна. Великолепно двигалась - ей ничего не стоило молниеносно залезть на дерево,
вскочить на лошадь, перепрыгнуть через любой барьер. Превосходно плавала. С годами, с
переживаниями, связанными с несправедливостью и унижениями, характер мамы очень изменился.
Доброта, юмор остались теми же, но появились подозрительность, мнительность, обидчивость
и органическая неспособность признавать свою неправоту.
В 1921 году, когда мама решила поступать на только что открывшиеся Высшие режиссерские
мастерские Мейерхольда, она знала, что Мейерхольд будет категорически против. Приемные
экзамены проходили без него, маму никто не знал - она только недавно приехала из
Новороссийска. Но как ей поступать с такой фамилией? И она, буквально в отчаянии, советуется
по этому вопросу с Маяковским. Владимир Владимирович, который к маме относился с
отеческой нежностью, сказал:
- Возьмите папин "хвостик". Будете не Ирина Всеволодовна Мейерхольд, а Ирина Васильевна Хольд.
Мама так и поступила. Экзамены она сдавала помощнику Мейерхольда Валерию Михайловичу
Бебутову. Ей был задан этюд - сцена отравления из "Гамлета". А "Гамлета"-то мама и не читала -
негде было. В Новороссийске, где они жили последнее время, постоянно менялась власть,
книг не было.
И вот мама ходит по коридору, размышляет, как же ей быть. Подходит к какому-то взъерошенному
человеку, тоже абитуриенту ГВЫРМ:
- Вы "Гамлета" читали?
- Конечно,- отвечает молодой человек.
- Расскажите мне, пожалуйста, что там за сцена отравления!
И вдруг молодой человек буквально преображается и говорит:
- Хотите, я вам эту сцену поставлю?
И буквально за полчаса, неистово фантазируя, пересыпая свою речь то французскими, то
английскими, то немецкими фразами, цитируя "Вильяма нашего, Шекспира" в подлиннике,
он поставил маме этюд, который она сделала при комиссии и блестяще поступила.
На первом же занятии мама села рядом с вихрастым молодым человеком. С другой стороны
к ней подсел долговязый юноша и сказал:
- Не возражаете сидеть между двумя Сергеями? - И представился: Сергей Юткевич.
Тут же представился и "вихрастый":
- Сергей Эйзенштейн.
Так началась многолетняя дружба мамы с Сергеем Михайловичем Эйзенштейном, закончившаяся
лишь в 1948 году, когда Эйзенштейна не стало. Но и после этого мама часто звонила в Москву
и говорила по телефону с Перой Моисеевной Аташевой - вдовой Сергея Михайловича.
Спустя несколько лет после смерти Эйзенштейна Эсфирь Ильинична Шуб, выдающийся
режиссер-кино документалист, сказала маме, что, когда Эйзенштейн после окончания работы
над "Иваном Грозным" вернулся из Алма-Аты, он просидел у Эсфири всю ночь и признался, что
всю жизнь был влюблен в Ирину Мейерхольд. С того самого дня, когда ставил для нее сцену
отравления из "Гамлета".
- Ставил, ставил - и отравился! - горько сказал он Эсфири Шуб и взял с нее клятву, что, пока
он жив, она об этом никому не скажет.
- Сережа, значит, я никому этого и не расскажу - ты меня переживешь.
- Не-е-ет... Я уже скоро...- как-то почти прошептал Эйзенштейн.
Эсфирь Ильинична рассказывала это маме незадолго до своей смерти. Мама долго плакала.
И еще вспоминаю: когда вышло Полное собрание сочинений Эйзенштейна, мама обложилась
этими шестью томами, читала и плакала.
- Мамочка, почему ты плачешь? - спросил я.
- Жизнь очень быстро прошла, Петенька.
Да, в трудах, суете, заботах, радостях и горестях быстро пролетела жизнь. А тогда, в 1921 году,
когда 16-летняя Ирина поступила в мастерские своего отца, она оказалась в окружении
молодых, талантливых ребят, которые были, как ей казалось, значительно старше ее.
Ну, посудите сами: мама родилась в 1905 году. А вот ее соученики: Сергей Эйзенштейн (1898),
Николай Охлопков (1900), Лев Свердлин (1901), Эраст Гарин (1902), Сергей Юткевич (1902).
Конечно же, в том возрасте это очень значительная разница.
Когда Мейерхольд, наконец, пришел на занятие, и стал переводить взгляд своих серо-голубых
глаз от студента к студенту, то на Ирине его глаза превратились в стальные, взгляд стал жестким
и злым. Он не сказал ни слова. Но дома устроил страшный скандал.
Мама плакала. Но у нее характер-то был тоже папин! Когда надо, он проявлялся с такой силой,
что не поздоровится! Она продолжала учиться. Мейерхольд ее упорно не замечал. Но видел, конечно,
что задания по биомеханике она выполняет лучше других. Партнером мамы был Валерий Инкижинов -
монгол, владевший своим телом почти совершенно (кстати, в фильме В. Пудовкина "Потомок
Чингисхана" Инкижинов играл главную роль; потом он уехал за границу и навсегда исчез из
поля зрения). Мейерхольд всегда выставлял для показа новых упражнений Инкижинова.
Он кричал:
- Инкижинов! Покажите это упражнение!
Инкижинов шел выполнять. Мейерхольд кричал:
- С партнершей!
Но никогда не называл маминого имени. Когда вызывал для показа другую пару (тоже великолепно занимавшуюся), то это звучало так:
- Свердлин и Генина!
Но Инкижинов - "с партнершей"!
Прошло немало времени, прежде чем Мейерхольд признал за своей дочерью право на
достойное место в театре. Если сегодня мы возьмем программки спектаклей Театра имени
Вс. Мейерхольда, то там часто встречается фамилия Хольд. Это моя мама.
В этой книге я расскажу о маминых друзьях - мейерхольдовцах. Со многими она дружила до
последних дней жизни. Но самыми близкими были Свердлины. Они были настолько близки,
что эта дружба, это братство передалось и мне, и на меня его хватило. И Свердлиным я посвящу
свой особый рассказ, ибо стали Лев Наумович и Александра Яковлевна для меня вторыми
родителями.
Забегая далеко вперед, в 1977 год, скажу: когда умерла Александра Яковлевна Москалева-Свердлина,
моя мама подошла к гробу, наклонилась к самому уху тети Шуры (я так ее называл - и еще "матушка"), и прошептала: "Шуренька, спасибо тебе за Петьку!"
Мой папа был третьим мужем мамы. (Однажды, когда родители только-только поженились, в
какой-то компании одна папина "воздыхательница" громко через весь стол спросила:
- Ирина Всеволодовна, а правда, что Василий Васильевич ваш третий муж?
Мама немедленно так же громко ответила:
- Да, третий, не считая мелочей!
Папа смутился и сказал тихо маме:
- Ириша, как ты неделикатно ответила.
- Не более неделикатно, чем меня спросили! - парировала мама.
Собственно, с первым своим мужем Лео Оскаровичем Арнштамом мама прожила очень недолго,
и брак этот был обречен потому, что родители Арнштама считали, что "Лелику" надо закончить
консерваторию, а потом заводить детей - и заставили мою будущую маму сделать аборт
(Лео Оскарович учился на фортепьянном факультете Ленинградской консерватории у профессора
М. Н. Бариновой). Потом Арнштам работал у Мейерхольда пианистом, позже стал знаменитым
кинорежиссером, поставил очень популярный фильм "Подруги", а в 1946 году снял фильм "Глинка",
где у него снимался мой папа, и они вместе получали Сталинскую премию. А для Ирины дети было
главное в жизни. Она сбежала от своего мужа и "выскочила" за художника Н. И. Смирнова, с которым
прожила несколько дольше, чем с Арнштамом, замучилась его характером, его эгоизмом,
рассталась с ним чуть ли не в 1929 году и почти пять лет никого к себе не подпускала.
А вот как было дальше - это пусть сначала расскажет сама мама, а уже потом кое-что я
прокомментирую и добавлю (мама очень мало рассказывает о себе; да и весь этот ее рассказ был
надиктован в самые последние месяцы жизни, полные тоски, конечно же, это была тоска по
Васечке - без него Ириша не мыслила свою жизнь). Здесь только напомню, что рассказывала
все это мама чудесному молодому человеку Александру Степановичу Михайлову, отличающемуся
святым отношением к искусству и к людям, это искусство создающим. Делал он свои записи
совершенно бескорыстно (вот такие люди должны быть хранителями музеев, архивов).

 Отправлено: 13.02.13 18:48. Заголовок: Wega http://jpe.ru/..

Wega

Спасибо большое, очень интересно! Поколение, видевшее фильмы и спектакли с великими актерами, к сожалению, уходит понемногу. Молодым придется читать мемуары да верить нам на слово. Старые фильмы, скорее всего, не вызовут у них тех ощущений, которые довелось испытать современникам великих мастеров и очевидцам их творений...

 Отправлено: 19.02.13 12:42. Заголовок: Wega Спасибо! htt..

Wega

Спасибо!

Tanya пишет:

цитата:

Поколение, видевшее фильмы и спектакли с великими актерами, к сожалению, уходит понемногу. Молодым придется читать мемуары да верить нам на слово. Старые фильмы, скорее всего, не вызовут у них тех ощущений, которые довелось испытать современникам великих мастеров и очевидцам их творений...

Но есть в них что-то особенное, что ушло безвозвратно. Не могу сформулировать, что именно.

 Отправлено: 20.02.13 14:21. Заголовок: Tanya http://jpe.ru..

Tanya Хелга

Спасибо, что читаете!
А я сейчас в раздумье - не знаю, стоит ли помещать, что говорила Михайлову Ирина Всеволодовна
о себе и Меркурьеве...
Конечно, это была особая "порода" людей - умных, талантливых, бескорыстных.
Не помню кто рассказывал о том сочувствии к ним, которое демонстрировали их соседи
по дому. Один их них работал в ГБ, но всякий раз, когда к Ирине Всеволодовне должны были
нагрянуть непрошенные гости из этого "ведомства", он заранее предупреждал её об этом;
она удалялась из дома на несколько дней - и так до следующего раза!

 Отправлено: 20.02.13 19:57. Заголовок: Wega пишет: Один и..

Wega пишет:

цитата:

Один их них работал в ГБ, но всякий раз, когда к Ирине Всеволодовне должны были нагрянуть непрошенные гости из этого "ведомства", он заранее предупреждал её об этом; она удалялась из дома на несколько дней - и так до следующего раза!

О, смотрела передачу по культуре. Он отправлял сына или дочь с поручением сказать как-то завуалированно, кажется так.

Wega пишет:

цитата:

А я сейчас в раздумье - не знаю, стоит ли помещать, что говорила Михайлову Ирина Всеволодовна о себе и Меркурьеве...

А почему нет?

 Отправлено: 21.02.13 17:13. Заголовок: Хелга пишет: http:/..

Хелга пишет:

цитата:

А почему нет?

Ирина Всеволодовна Мейерхольд

ВМЕСТЕ С МЕРКУРЬЕВЫМ

Как бы ни был мудр человек, он не сможет философски воспринять уход из жизни не просто близкого
друга, а части самого себя. Ведь так и было: нас с Меркурьевым связывало в жизни все. Мы любили
друг друга и были счастливы. Хотя порой счастье это было трудным...
В 1929 году мы вместе с матерью, Ольгой Михайловной Мейерхольд, и двумя маленькими племянниками, детьми моей покойной сестры Марии Всеволодовны, переехали из Москвы в Ленинград. Город принял
нас радушно. Меня сразу же пригласили преподавать биомеханику в ряд театров и театральный техникум,
была я режиссером и педагогом в Красном театре. Тогда-то я и увидела впервые Василия Васильевича Меркурьева в спектакле Театра актерского мастерства (ТАМ). На меня даже была возложена руководителем Красного театра Е. Г. Гаккелем деликатная миссия переманить Меркурьева к нам. Я послушно отправилась
на спектакль ТАМа - шел "Город хмельной",- но исполнить поручение не смогла. Уже во время спектакля
я поняла, что просить отпустить такого прекрасного актера - все равно что посягать на первую скрипку оркестра. Я стала ходить на все спектакли с участием Меркурьева. Но знакомства не искала.
Оно произошло только в 1934 году, когда, будучи режиссером Белгоскино, я поехала к Меркурьеву в санаторий "Тайцы", чтобы пригласить его на роль Стася в картине "Земля впереди" и познакомить со
сценарием.
Василий Васильевич принял меня как хорошая хозяйка. Усадил на качели и, сказав: "Я сию минуту" - исчез. Вскоре он принес на подносе чашку горячего чая, сдобную булочку и два кусочка сахара. Я подробно
описываю все это потому, что он всю жизнь был "подробно" внимателен. Мы поговорили о сценарии,
который мне не очень нравился, поэтому я и сказала ему: "Читайте сами".
Вернувшись, я доложила постановщикам, что актер приедет утром. Наутро Меркурьев явился и подписал договор, хотя сценарий ему тоже не понравился. Я же стала своего рода "связным" между ним и группой.
Его внимание ко мне стало проявляться сразу, но просто и неназойливо. Однажды я встретилась с ним у
входа в студию. Он вынул белоснежный платок, стер мне с губ помаду, сказав: "Не люблю крашеных".
Я стерпела. В другой день я неожиданно столкнулась на студии с Эрастом Гариным и очень ему
обрадовалась. Мы расцеловались. Группа мейерхольдовцев была невелика, и мы при встрече всегда целовались.
- Вы со всеми целуетесь? - произнес Вас Васич.
- Да,- защищала я свою свободу, как могла.
Меркурьев делал замечания настолько естественно, что нельзя было обидеться. На него никто никогда не обижался. Его всегдашнее простое обращение очень подкупало.
Администрация картины, воспользовавшись тем, что я все лето жила одна и недалеко от студии (маму с племянниками я отправила на дачу), попросила меня приютить "героиню". Когда же съемки стали
задерживаться допоздна, Меркурьев тоже попросил оставлять его на ночлег: он жил на Крестовском
острове, так ему трудно было добираться - мосты разводились. Правда, потом выяснилось, что это был со стороны Вас Васича "коварный ход".
Меркурьев любил после съемок поужинать и ни за что не позволял нам, дамам, что-либо покупать. Его щедрость смущала нас. Я была уверена, что ему нравится наша "героиня" и неловко себя чувствовала:
третья лишняя.
Начались съемки под Ленинградом. Гримировались артисты в студии и ехали почти "готовые". Как-то
мы ехали на скамейках в кузове грузовика, погода испортилась, а я была в легком платьишке.
Васич прикрыл меня полой своей шинельки. Спутники начали дразнить меня. Мы соскочили с машины
и скорым шагом пошли по дороге. Но наше исчезновение приметили и стали дразнить нас еще больше.
После съемок под Ленинградом вся группа отправилась в Белоруссию под Витебск на мелиоративную
станцию. Василий Васильевич не поехал с нами: ТАМ отбыл в гастрольную поездку по побережью
Черного моря. Мы с трудом обходились без Меркурьева, снимая лишь болота, которые были нужны
при монтаже многих сцен. И я решилась - послала в Сочи телеграмму: "Приезжайте, мы в простое,
погода чудесная. Целую. Ирина Мейерхольд". Меркурьев не отвечал. А от меня требовали, чтобы я
нашла ему замену. Мне было очень грустно, что моя телеграмма не произвела впечатления. Да и
такого актера жалко было терять!
В один из дней, когда мы, потеряв надежду на его приезд, решали, как быть, вдруг распахнулась
дверь и на пороге появился Меркурьев! Моя судьба была решена.
Во время съемки строптивая лошадь сбросила одного актера. Я (лошади были моей страстью) вскочила
на нее и принялась успокаивать, Василий Васильевич сказал потом, что из-за этого случая он меня
и полюбил. Так была решена его судьба.
После вкусного ужина, состоявшего из сочинских гостинцев, белорусской картошки и яиц, Меркурьев затребовал тот поцелуй, что был послан в телеграмме. Пришлось его отдать! По возвращении из экспедиции Вася поселился в моем доме - на улице Чайковского, 43.
С осени 1934 года началась наша совместная с Меркурьевым работа в Ленинградском театральном
институте (называвшемся до 1939 года Центральным театральным училищем с вузовской программой).
Когда институт взял культурное шефство над Казахстаном, руководить первой казахской студией было предложено нам. Мы с удовольствием приняли это предложение. Надо сказать, что курс был подобран очень удачно. Быстро поняв, что такое этюд, ученики приносили на урок свои национальные, очень интересные, самобытные сценки. Однако заниматься было нелегко. Мы разбили курс на группы. Это повышало интерес учащихся, группы затевали соревнования между собой. Со второго курса уже репетировали с прицелом на будущие пьесы: например, для будущей постановки "Чапаева" Фурманова репетировали этюд "Окопы", где действовала вся мастерская. Василий Васильевич внимательно следил за каждым студентом. Когда он
объявил о начале работы непосредственно над пьесой по повести Д. Фурманова "Чапаев", на уроке было ликование! Наутро все пришли в чапаевках, с хлыстиками, а некоторые раздобыли весь красноармейский костюм. Это было смешно и трогательно.
Мы старались как можно больше расширять репертуар. Я репетировала "Позднюю любовь" Островского и "Коварство и любовь" Шиллера. Василий Васильевич - пьесу Гольдони "Слуга двух господ". Работали мы в разных аудиториях, но иногда ходили в гости друг к другу, чтобы показать отрывок, порадовать удачно разработанной сценой или монологом.
...В июле 1935 года у нас появилась дочка Анна. На каталке в роддоме лежали десять мальчиков, и
ногами в эту армию упиралась одна девочка - наша Анюта. Врач сказал: "Это просто принцесса и ее пажи. Требуйте от мужа премию за такую красавицу". Васич каждый день забегал в роддом и очень гордился
дочкой...
Незабываемыми жизненными впечатлениями для Меркурьева были его встречи с В. Э. Мейерхольдом,
оказавшим на него большое влияние.
Вас Васич поехал в Казахстан, в Чимкент, для уточнения финансового и территориального статуса
будущего казахского театра - дело приближалось к выпуску студии. Путь лежал через Москву.
Я попросила его позвонить и заехать к отцу - представиться ему и Зинаиде Николаевне Райх.
Он хотел отделаться телефонным звонком, но Райх пригласила его к себе. Мы с ней дружили,
когда учились в ГВЫРМе, и ей хотелось посмотреть на "мужа Ирины". Меркурьев попал к концу обеда. Познакомившись с ним, Всеволод Эмильевич встал, придвинул стул к столу и сказал:
- Зиночка, покорми Василия Васильевича, пожалуйста. Простите, я пошел.- И ушел в кабинет.
Зиночка расспрашивала Василия Васильевича о нашей жизни. Он рассказал, что у нас есть дочка Анна, что, когда он закончит в Чимкенте дела, туда поеду я с дочкой и няней и завершу там организацию театра.
Васич ждал Мейерхольда, но тот вышел только проститься. Меркурьев был огорчен. Он привык к
ласке и любви. Его любили все: зрители, друзья, администраторы. И вдруг Мейерхольд им не
заинтересовался. Ни как актером, ни как зятем.
Дело было просто в том, что Мейерхольд ужасно боялся старости и всегда твердил: "Дочери мои
стараются скорее превратить меня в деда". А Меркурьев решил, что не понравился Мейерхольду.
Обиженный, он позвонил мне и сказал, что больше к тестю не пойдет.

 Отправлено: 26.02.13 13:18. Заголовок: Wega http://jpe.ru/..

Wega

Пара очень интересная, и люди настолько разные, Меркурьев и Ирина Мейерхольд.