Кстати: клуб "Литературные забавы"

События, описанные ниже, сообщены мне мистером Бёртоном, главным садовником Теддесли Парка в Стаффордшире. Я слышала прежде, будто он несколько лет состоял на службе у персидского шаха, и это побудило меня расспросить мистера Бёртона о мотивах, забросивших его так далеко от Англии, и о жизни, которую он вёл в Тегеране. Детали этого путешествия были настолько интересны, что во время беседы я стала делать пометки, которые и позволили написать следующий рассказ.
Мистер Бёртон, симпатичный, пышущий здоровьем мужчина в полном расцвете сил, вполне мог бы служить для всего света образцом представителя своей нации. Он уже закончил обучение на садовника у Найта, когда, в 1848 году, от имени шаха Персии к нему обратился полковник Шейл, посол Англии при тегеранском дворе. Обратился с предложением отправиться в Персию вместе со вторым секретарём персидского посольства Мирзой Усан Кулой и взять на себя заботу о монарших садах в Тегеране при жаловании в сто фунтов в год, обеспечении жильём и денежном содержании в два шиллинга в день на еду для него самого и местного слуги, если он сочтёт необходимым такового нанять. Подобная перспектива и вполне естественное для молодого человека желание увидеть мир за пределами своей родины склонили мистера Бёртона принять предложение. Двадцать девятого сентября 1848 года они с Мирзой Усан Кулой покинули Саутгемптон и на пароходе отправились в Константинополь, откуда без происшествий добрались до столицы Персии. Местопребывание правительства было перенесено в Тегеран около семидесяти лет назад, когда династия Каджар утвердилась на персидском престоле. Поддерживающие их группировки преобладали на севере Персии, и потому в Тегеране Каджары чувствовали себя в большей безопасности, чем в древней южной столице. Тегеран расположен посреди широкой долины в двести—триста миль, абсолютно невозделанной и вида самого унылого. Почва — лёгкая разновидность красного суглинка — превращается в пыль после долгой засухи и вздымается в небо пыльными облаками, иногда часами застилая солнце несколько дней подряд.
Дурные вести ждали мистера Бёртона по его прибытии в Тегеран. Шах, поручивший полковнику Шейлу найм английского садовника, скончался. Престолонаследника одинаково мало заботили и разведение садов, и обязательства его предшественника. Полковник Шейл остался в Англии. Сердце мистера Бёртона упало. Но, обладая решительностью истинного англичанина и верой в британское посольство, он настаивал на частичном исполнении контракта. Пока длились переговоры, его временно поселили в доме Мирзы Усан Кулы. Таким образом, мистер Бёртон провёл месяц среди домашних одного из представителей верхушки среднего класса.
Заведенный в этом доме уклад практически не отличался от жизни в тех домах, что были доступны наблюдению мистера Бёртона. Персы встают на рассвете и выпивают чашку кофе. То недолгое время, в которое они cнисходят до какой-либо работы, длится от восхода солнца до семи-восьми часов утра. Позднее становится так жарко (часто сто восемь, сто девять градусов в тени*), что все прячутся внутри, укладываясь на матах в коридорах и комнатах. В десять персы в первый раз плотно едят. Баранина с рисом, тушеные вместе в грубой кастрюле на угольной печи, сложенной во дворе. Иногда, в дополнение к этому блюду, подают некое подобие супа или «вода-мясо», если переводить дословно персидское название. Суп приготовляется из воды, баранины, лука, петрушки, мяса птицы, риса, сухофруктов, абрикосов, миндаля и грецких орехов, тушеных вместе. Но это, как мы можем догадаться по обилию ингредиентов, кушанье изысканное. В четыре задыхающиеся персы, почти раздавленные дневным зноем, выпивают чашку крепкого ароматного чая с отжатым в него соком маленьких горьких апельсинов, и этот тоник возвращает им достаточно сил, чтобы курить и бездельничать. Обед был главной трапезой, на которую приглашали друзей. Он мало отличался от завтрака, но предварялся десертом, состоявшим всегда из дынь и сухофруктов, изредка к ним подавалось и вино. Обед выносили на оловянном подносе, но мистер Бёртон отметил, что оловянную посуду совершенно не чистили. На земле расстилался кусок обыкновенного ситца, на него выкладывались лепёшки. У персов нет ложек для супа или «воды-мяса», но они напитывают бульоном хлеб или сворачивают кусок лепешки в подобие ковшика и вылавливают им из глубины всё, что удастся. Ложки в доме Мирзы держали для кислого козьего молока со льдом, которое, кажется, являло собой один из персидских деликатесов. Лёд носили с гор и продавали на базаре довольно дёшево. Это подмороженное кислое молоко ели с солью и сахаром. Вечерние же часы очень приятно было проводить за курением кальянов. С цветущих роз ощипывали лепестки и добавляли их в воду, через которую проходил дым, но цвели розы лишь в течение месяца. В доме Мирзы Усан Кулы было несколько стульев для джентльменов из британского посольства.
Наконец переговоры касательно обязательств перед мистером Бёртоном завершились. Друзья из британского посольстве настояли на том, чтобы нынешний шах официально назначил его на должность королевского садовника с оплатой, предложенной шахом прежним. Таким образом, спустя почти месяц после прибытия в Тегеран, мистер Бёртон стал обладателем двух комнат, переданных в его пользование в саду Эль Канай. Сад являл собой шесть акров, окруженных глинобитной стеной, с аллееями из фруктовых деревьев и растущей под ними люцерной, которую косили на корм лошадям конюшни шаха. Но фруктовые деревья и люцерна придавали этому монаршему саду сильное сходство с английским фруктовым садом и, должно быть, рисовали разочаровывающую перспективу для грамотного специалиста по декоративному садоводству, привыкшего к нашим клумбам и грядкам. Аллеи состояли из абрикосов, яблонь, груш и вишен — последние были схожи видом с нашими, но лучшего качества. Абрикосов же, подобных здешним, мистер Бёртон никогда прежде не встречал — с крупными сладкими ядрами косточек. Несколько косточек этого абрикоса он захватил с собой в Англию и отдал их своему старому учителю, мистеру Найту. И если квадратный кусок фруктовых посадок, обнесенный глинобитной стеной, наводил уныние, то две комнаты, в которых мистеру Бёртону предстояло жить, были не намного привлекательнее. Лишенные мебели, с саманными полами; здесь не было даже матов, игравших так много ролей в домах персов. Первым делом мистеру Бёртону предстояло обзавестись матами и нанять слугу, для походов на базар и приготовления пищи. Из посольства прислали тюки с семенами, корнями и инструментом, что он привёз с собой из Англии, и мистер Бёртон надеялся в скором времени внести некоторые усовершенствования в персидское садоводство. Как же мало знал он на тот момент натуру людей, с которыми ему предстояло иметь дело. Но прежде, чем он как следует обосновался в своих комнатах, и пока распаковывал английские тюки, местные штукатуры предупредили его, что снаружи, за деревянной дверю, запиравшейся лишь на тонкую цепочку, шесть человек покарауливают в засаде, чтобы напасть на него, движимые фактом его чужестранного происхождения и надеждой заполучить что-нибудь из содержимого тюков.
До посольства две мили, ни единого друга рядом, те же самые осведомители скорее порадуются его поражению, чем поддержат его. Но будучи смелым, решительным человеком, мистер Бёртон достал из английских садовых инструментов косу, рывком открыл дверь и обратился к этим шестерым (которые действительно притаились на земле недалеко от входа) на самом лучшем персидском, из того, что смог наловить к тому времени. Подействовало ли персидское красноречие мистера Бёртона, а, возможно, вид косы в руках крепкого, решительного мужчины, но желаемый эффект был достигнут: к счастью, те шестеро ушли, не напав на него, поскольку любая попытка защититься только усилила бы враждебность и без того сильную. И опять его оставили в покое распаковывать вещи, пока позволял рассеянный свет из двух затянутых бумагой и ситцем окон. И вот инструменты разобраны — инструменты, оторбанные в Англии с такой заботой и надеждой, — но кто станет их использовать? Те люди, что были определены в садовники под начало мистера Бёртона, не будут ничего делать, ведь им никогда не платили. Если он хочет заставить их работать, пусть сначала заплатит, сказали они. В конце концов ему удалось уговорить их потрудиться в те часы, когда даже для уроженца этих мест возможны физические усилия. Мистер Бёртон начал наводить справки о заработной плате этих работников, или, если их история правдива, о том, что им никогда не платили. И в самом деле, вознаграждение за выполненные для шаха работы осуществлялось крайне беспорядочно. Когда отказывать дольше в деньгах было уже невозможно, выдавались своего рода купоны на проход через городские ворота или на посещение публичных бань где-нибудь в ста — ста двадцати милях отсюда. Эти ворота и бани находились в монаршей собственности. Честная оплата труда редка. Конечно, процветает воровство, и даже служители правопорядка смотрят на это сквозь пальцы. Например, садовники, подчиняющиеся мистеру Бёртону, могли сорвать цветы, которые он холил и лелеял с такой заботой, и отдать их любому вельможе, зашедшему в Бо-Эль-Канай, и награда, полученная взамен, была их единственным средством к существованию. Временами мистер Бёртон работал в саду в полном одиночестве, да ещё вверенные его заботам двадцать квадратных акров Бо-Эль-Коллеза на некотором удалении от Эль Канай, где он жил. Когда наступил сезон жары, он занемог диареей и пролежал на своём мате три месяца больной и изнурённый, не в состоянии ни руководить садовниками, если они объявлялись, ни работать самостоятельно, если никто из них не приходил.
После выздороления он, кажется, потерял всякую надежду сделать что-нибудь стоящее в таком климате и среди таких людей. Шах мало интересовался садоводством. Изредка он заходил в сады Эль Кнай, среди которых и стоял его дворец, и мог через переводчика задать пару вопросов в апатичной, скучающей манере. Иногда, когда у мистера Бёртона созревали какие-нибудь овощи, он испрашивал разрешения лично доставить их шаху. Получив одобрение, он плёл корзину из ветвей серебристого тополя (это дерево наиболее распространено на огромной, бесплодной равнине, окружающей Тегеран), наполнял её салатами или горохом, или другими подобными дарами сада, и со всеми возможными церемониями препровождался в один из дворцовых внутренних дворов («двориков», как непочтительно однажды назвал их мистер Бёртон). Там в неком подобии балкона, выступавшем под одним из окон, сидел шах. И английский садовник, без обуви, но в феске из кожи ягненка на голове, отвесив три низких поклона, передавал свою корзину для вручения шаху. Мистер Бёртон не совершал персидский селям, считая такое раболепное приветствие неподобающим для европейца. Эти корзины с овощами, часть которых были внове для него, шах принимал с абсолютным безразличием, не задавая никаких вопросов. Однако, дух любопытства был жив в гареме, как нигде кроме. И однажды мистер Бёртон с изумлением получил указание прийти и посеять немного однолетних цветов в одном из двориков гарема во исполнение пожелания матери шаха. И вот, держа в руках несколько пакетиков с семенами самых распространенных цветов, он прошел сквозь ряд комнат дворца, прежде чем добрался до открывавшихся один в другой двориков. Эти комнаты мистер Бёртон нашел немного лучшими по размеру, устройству и мебелировке, чем его собственное жильё при саде.
Но были в монаршем дворце и комнаты, которые можно было бы назвать «великолепными» — одну украшали зеркальные стены, а в нескольких были прекрасные расписные окна, какими знаменита Персия. По входе в принадлежавший гарему дворик мистер Бёртон обнаружил себя в сопровождении трёх—четырёх солдат и двух евнухов, все с обнаженными мечами, немного демонстративно поднятыми над ним, скорее, чтобы поразить воображение. Тем более мистеру Бёртону показалось, что он мельком видел подглядывавших дам, вот над ними и следовало бы занести меч. Перед тем, как перейти из одного дворика в другой, двое солдат проходили вперёд, чтобы убедиться, что путь свободен. И если случайно натыкались на укутанную чадрой даму, по совершеннейшему неведению, во всём свете почитаемому за счастье, направлявшуюся в тот же самый двор, где находился мистер Бёртон, солдаты хватали его, запихивали в самый темный угол и поворачивали лицом к стене. Тем временем дама проходила мимо, похожая на цыплёнка, выглядывающего из-под крыла наседки, под укрытием из большого плаща своего слуги. Какой бы ни была предполагаемая опасность для дам, исходившая от привлекательного молодого иностранца, сам он, по меньшей мере, не слишком пленился их внешностью. Наивысшая похвала, которой он смог их одарить: «одна-две выглядели более-менее сносно», и, будучи настойчиво расспрошен о подробностях, добавил, что те дамы в гареме, кого он видел мельком, похожи на всех прочих персидских женщин — очень крупные черты лица, грубая кожа и большие глаза. Женщины (как и мужчины) дорисовывают себе брови таким образом, чтобы они казались сросшимися. Телосложение крепкое. Таковы наблюдения, сделаннные мистером Бёртоном в то время, как он проходил через внутренние дворики, ведшие к маленькому садику, где ему предстояло посеять цветочные семена. Там в выступающем балконе сидела мать шаха, но, увидев постороннего, она тут же подалась назад. Ей было около тридцати пяти. Обладая большим влиянием в стране и будучи амбициозной и жестокой, эта женщина служила источником многих бед.
Однажды служанка миссис Шейл, сопровождавшая свою хозяйку во время визита к дамам в гарем, столкнулась там с француженкой, которая уже более двадцати лет была обитательницей этого места. Она казалась совершенно довольной своим положением и не имела ни малейшего желания его переменять.
Время от времени мистер Бёртон посылал в гарем цветы. Те, что мог вырастить в сухом, жарком саду без команды работников. Мирабилис, бархатцы, левкои и фиалки, посаженные вдоль дорожки между платанами и тополями — из этих цветов он составлял свои букеты. Но садоводство было утомительной и тоскливой работой. Частью из-за слишком жаркого климата, частью от нехватки воды, но главным образом из-за отсутствия чьей-либо помощи или содействия. Люди, назначенные в помощники мистеру Бёртону, со временем становились всё более небрежными и ленивыми, и у него не было средств заставить их слушаться или помогать. Но даже если бы средства и были, он не решился бы ими воспользоваться, чтобы не усилить ненависть, и без того к нему, как к иностранцу, питаемую. Сверх того, никого не заботило, процветают сады или пришли в упадок. Если бы не доброта нескольких англичан, среди которых он особенно выделял мистера Рида, положение мистера Бёртона было бы абсолютно невыносимо.
Но и вне пределов дворцовых стен не было ничего, что смогло бы возместить его разочарование, во всяком случае он ничего такого не распознал. Однажды, по пути на базарную площадь он видел обезглавленные трупы восьмерых мужчин, казнённых за то, что в религиозном фанатизме возомнили себя пророками. В другой раз это были шестеро умерщвленных за разбой на большой дороге, и ужасен способ казни, каковы бы ни были их преступления. Их повесили вниз головами, отрубив правую руку и ногу. В одном из них ещё три дня теплилась жизнь. Даже лёгкие наказания жестоки и мстительны, как всегда случается там, где исполнение законов под сомнением. Одно из наказаний, налагаемых за незначительные провинности, предусматривало продевание через ноздри верёвки с последующим трёхдневным хождением на ней по базарам и рыночным площадям вслед за глашатаем, объявлявшим суть проступка. Очень распространена слепота. Мистер Бёртон часто встречал шесть-восемь слепцов, бредущих вереницей, каждый их которых держал правую руку на плече идущего впереди. Частью виной тому офтальмия, развившаяся из-за пыли, частью же причина в том, что во власти шаха было карать вырыванием одного или обоих глаз. Прадеду нынешнего шаха, основателю династии Каджар Аге Мохаммеду, после восхождения на престол были преподнесены большие корзины, наполненные глазными яблоками его врагов.
Давайте сменим тему и обратимся к розовому маслу, хотя все духи Аравии не смогут сделать приятным воспоминание о предыдущей фразе. Розовое масло изготавливают и продают на базарах. Сырьём служат цветки обычных немахровых розовых роз, и собрать их необходимо до того, как стремительно взошедшее горячее солнце высушит росу. По соседству с продавцами розового масла можно заметить еврея, торгующего безделушками. Тут же армяне, именующие себя христианами и, как таковые, не будучи связанными с Мохамммедом никакими законами, продают сладкое красное вино и арак — алкогольный напиток, получаемый из виноградных выжимок и напоминающий джин. Тем временем по базару ходят мужчины с кожаными мешками за плечами, наполненными плохой, грязной водой, и с плошкой с куском льда внутри, в которую они наливают покупателю порцию воды. Лёд спускают с гор и продают по цене два-три пула за большой кусок. Пул — мелкая медная монета. Тридцать пулов составляют один серебряный кран, достоинством равный одиннадцати пенсам. Десять кранов дадут один туман - золотую монету ценностью в девять шиллингов. Питьевую воду берут из открытых дренажных каналов или бассейнов, в которых персы совершают все омовения, иногда прямо в одежде. Мыло они не используют даже при бритье, но мыльная вода была бы предпочтительнее для питья, получаемого из этих источников, с плавающими по поверхности паразитами. Не удивительно, что холера возвращается каждые три года и является фатальным бичом, особенно если мы узнаем, что врачи и цирюльники в Тегеране, как когда-то в Англии, совмещают две эти профессии, а ланцет — самое сильное средство от всех болезней.
Помимо лавок, торгующих самыми разнообразными напитками и провизией, на базаре есть и другие, для шелков, ковров, вышивки, для чего-то вроде индийских шалей, но меньшего размера, покупаемых европейцами на жилеты, и для кашемировых шалей, на которые даже в Персии, и даже несмотря на то, что не всегда они новые, цены высоки — от пятидесяти до ста фунтов. Те, что получили в качестве презента леди из посольства, стоили в Тегеране сто фунтов за штуку. Ещё в продаже есть шапки из кожи ягненка, или фески, около половины ярда высотой, конической формы с открытым верхом. Феска тяжелее шляпы, но, благодаря такой вентиляции, в ней гораздо прохладнее. Никто из европейцев здесь шляп не носит, кроме нескольких посольских. Хлопковые ткани на одежду для простых людей производят в Тегеране. Британских товаров на базарах очень мало, французские же, немецкие и русские представлены в изобилии. Кажется, у персов есть слабость - пристрастие к часам. Некоторые представители высших классов носят по двое часов однвременно, подобно английским денди шестьдесят лет назад, и зачастую не ходят оба экземпляра. И потому немудрено, что мелкий немецкий часовщик, поселившийся в Тегеране, наживает состояние. Время от рассвета до заката в Персии рассчитывают таким образом: и дни, и ночи поделены на отрезки длиной в три часа, разделяя время от рассвета до полудня и с полудня до заката, и перед каждым из них правоверные читают молитвы.
Мистер Бёртон видел мало религиозных церемоний персов. Ни разу не был в мечети, но часто наблюдал людей, молившихся в назначенный час (как он понял, по истечении определённых отрезков времени во весь день), на приподнятых помостах, установленных для этой цели выше и ниже по городу. Вопрос с обрядовым омовением рук перед молитвой жители пыльных равнин решили, заменив воду почвой. Можно было бы задуматься о том, что их этих двух обладает лучшими очистительными свойствами, памятуя мнение мистера Бёртона о состоянии каналов и бассейнов в Тегеране. Священнослужителей легко опознать по белому тюрбану, носимому ими в знак классового различия. Наш английский садовник, кажется, ни разу не контактировал ни с кем из них, исключая случайные встречи на улицах, где снуют женщины, укрытые покрывалами и паранджами, прозрачными только на уровне глаз, что даёт возможность видеть, оставаясь неувиденными. Неуклюжие, бесформенные покровы надежно защищают от того, чтобы быть узнанными, даже мужем или отцом. Представительницы высших слоёв (жены мирз или дворян) перемещаются с места на место в неком подобии крытых носилок. Эта разновидность грубого экипажа вмещает двух сидящих дам, снабжена небольшими дверцами с обеих сторон и переносится двумя носильщиками — один впереди, другой позади.
Пока эти национальные особенности были в новинку и возбуждали любопытство, хоть что-то добавляло красок в монотонность жизни мистера Бёртона, отчаянно безнадёжную в части садоводства. Но вскоре и оно утонуло в однообразии. Перемены в быту были почти того же рода, что и перемещения викария из Векфилда** с синей кровати на коричневую: на три-четыре месяца жары мистер Бёртон поднимал свой мат по глинобитной лестнице, ведшей из его комнаты к люку на крышу, и спал там. Когда жаркая погода заканчивалась, мистер Бёртон спускался обратно под кров. Он стал чувствовать себя совершенно обессиленным и утомлённым и, вероятно, удивлялся чуть меньше, чем по прибытии, той лени, с которой работают местные жители, присаживаясь, к примеру, при строительстве стены. Безразличие, каковое их религия по некоторым моментам может удостоить звания фатализма, кажется, превалирует во всех и повсюду. Они скорее будут есть свой горох и лущёные бобы, чем предпримут любое лишнее усилие. Такой животный способ существования особенно возмущал мистера Бёртона.
Дважды в год проходят большие религиозные торжества, погружая всех жителей в воодушевленное и восторженное состояние. Один из праздников весенний — Навруз. Что-то вроде мистерии разыгрывают одновременно на нескольких сценах по городу, а самое большое представление ставится на рыночной площади в присутствии тридцати-сорока тысяч зрителей. Предмет этого действа — смерть сыновей Али. Персы — шииты или последователи Али и, будучи таковыми, причисляются к еретикам более ортодоксальными турками, не верящими в трёх преемников Мухаммеда. Эта «мистерия» исполняется превосходно и повергает персов в страстные рыдания. Посол франков*** неизменно включён в действо в качестве ходатая за сыновей Али. Вера в это старинное предание, хотя и не подтвержденное ни одной европейской легендой, в персах очень сильна, на долгие годы она обеспечила европейцам высокую степень доброжелательного уважения, столь разнящуюся с отношением ненавидящих Али турок. Другой религиозный праздник проходит где-то в августе и описанием происходящего почти не отличается от первого. Инсценировка какого-то события (мистер Бёртон уверен, что это смерть Мухаммеда) исполняется на всех открытых публичных площадках. И так же повсеместны плач и стенания, порождаемые этим представлением, как и впредыдущее торжество. Сам мистер Бёртон признался, что «был потрясён увиденным и не смог сдержать рыданий», и, очевидно считая это слабостью, прибавил себе в извинение, что все вокруг вели себя точно так же.
Время от времени шах устраивал выезды за пределы дворцовых стен. Сам он и его непосредственное окружение отлично организованы и экипированы, но вслед за ними поблизости беспорядочной толпой из одной, двух или даже трёх тысяч мчится чернь на тощих клячах, мулах, жалких ослах или бежит пешком, их лохмотья развеваются на ветру; кто попало, на чём попало, как попало. Солдаты из сопровождения не прибавляли картине аккуратности и согласованности, поскольку не были упорядочены по росту, и карлика четырёх футов и десяти дюймов ростом теснил его собрат по оружию, нависая над ним с высоты шести футов и шести дюймов.
С этой дикой суматохой и криками беспорядочной толпы, должно быть, странно контрастировало одно из времяпрепровождений шаха, заключавшееся в слушании мистера Бургесса (назначенного на должность английского переводчика), переводившего Таймс, Иллюстрейтед Ньюс и иногда английскую художественную литературу шаху на развлечение. Невозможно не задаться вопросом, какими мыслями отзывались слова типичных образчиков английского порядка и единообразной систематичности.
В октябре 1849 полковник Шейл возвратился в Тегеран после временного пребывания в Англии, и вскоре после этого была заключена договоренность о том, что мистер Бёртон может покинуть персию, наполовину сократив срок службы на шаха. Таким образом, как только подошел к концу год, проведенный им в Тегеране, мистер Бёртон начал приготовления к возвращению в Европу, и где-то в марте 1850 он прибыл в Константинополь, где оставался ещё двенадцать месяцев. Воспоминания о восточной жизни мистера Бёртона, надо полагать, служили необыкновенным противопоставлением размеренному, упорядоченному комфорту его нынешнего бытия.

1852

* - 42 - 43 градуса по Цельсию
** - персонаж романа Оливера Голдсмита. Векфильдский Священник. История его жизни, написанная, как полагают, им самим. 1766 г. (The Vicar of Wakefield: A Tale. Supposed to be written by Himself Oliver Goldsmith)
*** - Франки—германские племена, жившие в 3 в.по Нижнему и Среднему Рейну. У восточных народов этим именем называют всех европейцев