Часть I Для любого юноши первый раз самостоятельно снять жилье – важное событие в жизни. Не припомню, чтобы я когда-либо был столь горд собой, как тогда, будучи семнадцатилетним, сидя в маленькой нескладной комнате, над кондитерской в Элтаме – столице графства. Мой отец покинул меня после полудня, прочитав убедительные наставления, которыми я должен был руководствоваться в новой поре моей жизни, в которую вступил. Я был помощником инженера, нанятого для строительства железнодорожной ветки из Элтама в Хорнби. Мой отец устроил меня на это место, которое по рангу превышало его собственное, или если говорить точнее станция, на которой мне предстояло служить, была важнее той, где он служил, став уважаемым и почитаемым в округе человеком. Отец мой был механиком по профессии и вдобавок имел изобретательный ум и немалую толику настойчивости. Он предложил несколько ценных улучшений в конструкции железнодорожной машины. Сделал это отец не ради получения выгоды, хотя это было бы разумным и вытекало из естественного хода вещей общепринятых в мире. Он разрабатывал свои идеи потому, что, как он говорил, «до тех пор пока он не сможет придать форму своим идеям, они докучают ему день и ночь». Но достаточно о моем дорогом отце. Добавлю только, что для любой страны было бы замечательным преимуществом, если бы в ней проживало как можно больше людей, похожих на моего отца. Он был убежденным конгрегационалистом , по происхождению и жизненным принципам. И этот факт в немалой степени сподвиг его поместить меня на квартиру над кондитерской. Кондитерскую держали две сестры нашего священника. Это обстоятельство служило своего рода гарантией сохранения моих моральных устоев, если я, не сдерживаемый ничем, поддамся искушениям столичной жизни с годовым жалованьем тридцать футов. Мой отец оставил службу на целых два дня, чтобы привезти меня в Элтам в своем воскресном костюме и представить меня начальнику, который чувствовал себя в долгу перед отцом за помощь, оказанную ранее, затем вместе со мной нанес визит священнику конгрегационалистской общины в Элтаме. После чего он уехал, и хотя расставаясь с ним, я испытывал сожаления, но сейчас с нескрываемым удовольствием осознал свою самостоятельность. Я достал корзину, которой мать снабдила меня в дорогу, и с наслаждением почувствовал аромат варенья из горшков (которое мог попробовать, когда захочется). Я достал домашнюю ветчину, сулившую мне нескончаемое удовольствие, которое увеличивалось сознанием того, что ее можно съесть, когда моей душе будет угодно, независимо от желания кого-либо еще, даже потворствующего мне. Я спрятал свой стол в маленьком угловом шкафу – так что комната вся состояла из углов, и все в ней находилось в углу: камин, окно, буфет. Я сам, казалось, был единственным ее обитателем, находящимся посередине. Это затрудняло мое проживание в ней. Под окном находился складной столик, само окно выходило на рыночную площадь, таким образом, то обстоятельство, которое вынудило моего отца переплатить за эту комнату, предоставляло мне возможность развлечься, наблюдая мужчин и женщин на площади. Я должен был завтракать и обедать с двумя пожилыми мисс Доусон в маленькой гостиной над магазинчиком внизу. Тогда как мои вечерние занятия к счастью не были определенными, а мой вечерний чай или ужин я мог проводить по своему усмотрению. Затем после того как я испытал гордость и удовлетворение, ко мне пришло чувство одиночества. Я никогда ранее не покидал дома, и в сущности был всего лишь ребенком; и хотя любимым афоризмом моего отца было: «Пожалеешь розгу, испортишь ребенка», невольно его сердце тосковало по мне, и его отношение ко мне было более нежным, чем он признавал или мог бы позволить себе одобрить. Моя мама, не будучи никогда суровой, была еще более далека от строго воспитания, чем мой отец. Возможно, мои мальчишеские шалости довольно сильно досаждали ей. Например, я помню сейчас, когда пишу эти строки, как она взывала ко мне однажды, когда я будучи подростком действительно поступил против отцовского понимания того, что правильно и что нет. Но поздно об этом вспоминать, сейчас я собираюсь рассказать о кузине Филлис, хотя и сам до конца не понял, что за человеком она была. Несколько месяцев спустя после того как я поселился в Элтаме, новая служба, увлекшая меня – моя самостоятельная жизнь – занимала все мои мысли. Я был на службе в восемь часов, обедал дома в час, возвращался в контору к двум. Послеобеденное время на работе не расписывалось так жестко, как утреннее. Я мог заканчивать свои утренние дела, или должен был сопровождать мистера Холдстворта на его выездах с проверками в каком-либо пункте железной дороги между Элтамом и Хорнби. Это всегда доставляло мне особенное удовольствие, наслаждаться разнообразными пейзажами, открывавшимися по пути. Кроме того моим компаньоном был мистер Холдстворт, на тот момент ставший для меня героем. Это был молодой мужчина двадцати пяти лет или около того, более высокого положения на службе, как по рождению, так и по образованию. Он путешествовал на континент, носил усы и бакенбарды на иностранный манер. Я гордился, когда меня видели рядом с ним. Он был действительно отличным молодым человеком во многих отношениях, я пожалуй мог бы попасть и в более худшую компанию. Каждую субботу я писал домой, сообщая о всех моих недельных занятиях – мой отец настаивал на этом; но в моей жизни было так мало разнообразия, что зачастую я находил для себя очень трудным найти тему для письма. В воскресенье я дважды ходил в церковь через тесные, узкие двери, слушать жужжащие гимны и длинные молитвы и еще более длинные проповеди, предназначавшиеся для небольшой паствы, среди которой я, не достигнув двадцати, был одним из самых молодых прихожан. Иногда мистер Петерс, священник, приглашал меня домой на чашку чая после второй службы. Я трепетал от оказанной мне чести, и обычно весь вечер сидел на самом краюшке стула, отвечая на серьезные вопросы, стараясь говорить глубоким басом, пока не наступало восемь часов – время домашней молитвы. Тогда, расправляя свой передник, в комнату входила миссис Петрес и следом за ней горничная. Вначале читалась проповедь и глава из Библии, а затем следовала долгая импровизированная молитва, пока внутреннее чутье не подсказывало миссис Петерс, что время пришло, мы поднимались с колен, терзаемые голодом. За ужином священник отпускал одну-две обдуманные шутки, чтобы показать мне, что несмотря на свой сан, священник, по сути, остается человеком. И затем в десять часов я возвращался домой, с наслаждением позволяя себе зевнуть в своей комнатушке перед тем, как лечь спать. Дина и Ханна Доусоны, так их имена были написаны на доске над входом в магазин – я всегда называл их мисс Доусон и мисс Ханна – считали, что такому молодому человеку как я оказывают огромную честь, приглашая в дом к священнику; и было очевидно, что если после таких привилегий я не буду трудиться над спасением души, я уподоблюсь Иуде Искариоту. И наоборот, они неодобрительно смотрели на мое сближение с мистером Холдсвортом. Он был так добр ко мне во многих отношениях, что доедая привезенную из дома ветчину, я подумал о том, чтобы пригласить его на чай, особенно учитывая то обстоятельство, что открылась ежегодная ярмарка на Элтамской рыночной площади и вид карусели, зверинца и всего великолепия маленького городка был очень привлекательным, как мне представлялось в семнадцать лет. Но когда я осмелился упомянуть о своем намерении даже в отдаленном будущем, мисс Ханна прервала меня и заговорила о греховности подобных увеселений, о мире, погрязшем в грязи, затем ее разговор перешел на Францию и злой гений этой нации и всех кто когда-либо ступит на подобный путь, видя, что ее гнев сконцентрировался на одном предмете, а именно на мистере Холдсворте, я счет за лучшее поспешить закончить свой завтрак под звуки ее голоса. Позже я разделил их радость при подсчете недельной выручки, и рассуждения о том, что кондитерская на углу рыночной площади во время ярмарочной недели в Элтаме, не такое уж плохое место.
Отправлено: 15.05.15 23:20. Заголовок: Перенесла текст из ш..
Вера
Спасибо за перевод этой малоизвестной вещи Элизабет Гаскелл. В последнее время открываем все новые и новые грани ее писательского таланта. Интересно, что Гаскелл уже не впервые выбирает повествование от лица мужчины.
Спасибо большое за перевод неизвестного нам произведения Гаскелл. Особенно, когда оно в таком ироничном ключе. Удовольствие читать. А это роман - или - ?
Мне в своё время об этом написали (за что я очень благодарна), а я Вам в свою очередь. Чуть-чуть многовато "я", "мне", "мой". Они так пишут, мы нет. Тот самый пример: put their hands in their pockets будет просто: "засунули руки в карманы", а не "свои руки в свои карманы", правда же? Вера пишет:
цитата:
собираюсь рассказать о кузине Филлис, хотя и сам до конца не понял, что за человеком она была.
Или что она была за человек, или каким человеком она была.
Хелга пишет:
цитата:
Интересно, что Гаскелл уже не впервые выбирает повествование от лица мужчины.
А я у неё что-то и вовсе не припомню от лица женщины. Или от третьего, или от мужского
Отправлено: 21.05.15 11:57. Заголовок: Э. Гаскелл Кузина Филлис (продолжение)
Спасибо всем за отзывы и замечания, постараюсь учесть в дальнейшей работе. Предлагаю продолжение повести.
Однако, я так и не рискнул пригласить мистера Холдсворта к себе. Во время первого года моего пребывания в Элтаме мой образ жизни не отличался разнообразием. Но накануне моего девятнадцатилетия, когда я подумывал о собственных бакенбардах, мне посчастливилось познакомиться с кузиной Филлис, о существовании которой я ранее не подозревал. Мистер Холдсворт и я выехали в Хесбридж на день. Хесбридж находился неподалеку от Хорнби вдоль нашей железнодорожной линии, которая была закончена более, чем наполовину. Конечно, день, проведенный вне Элтама был замечательной темой для моего еженедельного письма домой, и я уже предвкушал, как буду описывать сельские пейзажи – недостаток, которому я был подвержен нечасто. Я описал моему отцу болота, покрытые диким ширром и мягким мхом, зыбкий грунт, по которому мы должны были проложить нашу железную дорогу, и то как мистер Холдсворт и я обедали – поскольку нам пришлось провести там два дня и ночь – в уютной деревушке, и как я предполагал нам придется часто бывать здесь из-за того, что осыпающийся грунт серьезно затруднял работу наших инженеров – один конец железной дороги поднимался так же быстро, как опускался другой (я не думал об интересах акционеров, как могло показаться, мы вынуждены были проложить новую линию на устойчивом грунте до того как железнодорожный узел будет закончен). Я изложил все это в подробностях, заполнив своим рассказом целый лист. Из ответного письма я узнал, что вторая кузина моей матери вышла замуж за священника-конгрегационалиста Хорнби – мистера Эбенезе Холмана – и живет теперь в Хесбриджском приходе; том самом Хесбридже, который я описал в письме или как полагала моя мать, никогда прежде не встречавшая свою кузину Филлис Грин, она была наследницей состояния отца, являясь единственным ребенком в семье, а старый Томас Грин был собственником поместья в более, чем пятьдесят акров, которое должно было отойти его дочери. Родственные чувства моей матери пробудились при упоминании Хесбриджа. Мама просила отца передать мне пожелание при следующем визите навести справки о его преподобии Эбенезе Холмане. И если действительно он живет там, я в дальнейшем должен был узнать, не женат ли он на некой Филлис Грин. И если оба эти вопроса будут решены положительно, то мне следовало представиться единственным ребенком Маргарет Мэннинг, урожденной Монипенни. Я проклинал себя за то, что вообще упомянул Хесбридж, когда понял, чем это обернулось для меня. Я убеждал себя, что знать одного священника-конгрегационалиста совершенно достаточно для любого человека; а я был знаком с мистером Доусоном (у которого к слову слушал катехизис по воскресным утрам) нашим священником дома; и я был в хороших отношениях со старым Петерсоном из Элтама и принимал его приглашения к себе на чашку чая словно это доставляло мне особое удовольствие; а теперь, как раз когда я почувствовал глоток свободного воздуха, бывая в Хесбридже, я вынужден был разыскивать другого священника, и вполне возможно мне придется слушать его проповеди, или более того принять его приглашение на чай. К тому же мне не нравилось навязывать себя незнакомцам, которые возможно никогда не слышали о моей матери, с таким эксцентричным именем как Монипенни; и если это действительно так, то вероятно они знают о ней не больше, чем она о них, до моего несчастного упоминания Хесбриджа. Однако, я не мог ослушаться родителей в такой незначительной просьбе, каким бы скучным не казалось ее выполнение. Так что когда очередное дело привело меня в Хесбридж и мы обедали в маленькой сияющей чистотой гостиной местной таверны, я воспользовался возможностью, когда мистер Холдсворт вышел, и задал приготовленный вопрос, вызвавший румянец на моих щеках. Либо я спросил неразборчиво, либо служанка была глупа, но она ответила, что не знает, но спросит хозяина и, конечно, хозяин вошел в гостиную выяснить, что же я хотел узнать, и мне пришлось произнести мои сбивчивые объяснения в присутствии мистера Холдсворта, который совершенно не обратил бы на них внимания, если бы я не краснел и не путался в рассказе так, что со стороны выглядел довольно глупо. - Да, - ответил хозяин. – Хоупская ферма находится в Хесбриджском приходе, ею владеет человек по имени Холман, священник – конгрегационалист. Насколько хозяин знал, имя его жены было Филлис, во всяком случае, в девичестве она была Грин. - Ваша родственница? – спросил мистер Холдсворт. - Не совсем, сэр, всего лишь троюродная сестра моей матери. Вообще-то да, я думаю, что мы родственники. Правда, я никогда не видел их. - Хоупская ферма находится недалеко отсюда, - серьезно сказал хозяин, походя к окну. – Если вы посмотрите за клумбы с алтеем и деревья фруктового сада, вы увидите верхушки необычных каменных труб. Это трубы Хоупской фермы, это старое место, хотя Холман содержит его в образцовом порядке. Мистер Холдсворт поднялся из-за стола с неожиданной для меня поспешностью и подошел к окну, рассматривая открывшийся вид. На последних словах хозяина таверны он обернулся, улыбаясь, и заметил: - Не часто встретишь пастора, который умеет содержать ферму в порядке, не так ли? - Прошу прощения, сэр, но я считаю своим долгом заметить, что пасторами мы называем здесь служителей англиканской церкви, а мистер Холман не одобрит, если услышит это сектантское обращение. Мистер Холман так же хорошо ведет свое хозяйство, как и любой другой фермер по соседству. Он посвящает пять дней работе на своей ферме и два дня – Господу; довольно трудно сказать, где он работает усерднее. Он проводит субботние и воскресные дни, составляя проповеди и навещая свою паству в Хорнби; а в пять утра в понедельник он выходит с плугом на фермерские поля так, словно не умеет ни читать, ни писать. Но ваш обед остывает, джентльмены. Таким образом, мы вернулись к столу. После чего мистер Холдстворт нарушил повисшую тишину замечанием: - На вашем месте Мэннинг, я бы навестил этих своих родственников. Вы можете зайти и взглянуть, что они из себя представляют, пока мы дожидаемся решения от Добсона. Я тем временем выкурю сигару в саду. - Спасибо, сэр. Но я совсем не знаю их и не думаю, что хочу познакомиться с ними. - Для чего же тогда были все эти расспросы? – удивился он, быстро взглянув на меня. Мистер Холдсворт не представлял себе, как можно делать или говорить что-то без определенной цели. Я не ответил, и тогда он продолжил: - Решайтесь, пойдите и взгляните, что из себя представляет этот фермер-священник, возвращайтесь и расскажите мне – я желаю услышать. Я так привык уступать его авторитету, что у меня не было в мыслях возразить ему, и я вышел со своим поручением, хотя чувствовал себя так, словно мне должны были отрубить голову.
Спасибо за продолжение. Интересная, как всегда у Гаскелл, картинка нравов. И молодой человек, вынужденный подчиняться обстоятельствам.
Как-то смутило вот это предложение, запуталась. Вера пишет:
цитата:
Из ответного письма я узнал, что вторая кузина моей матери вышла замуж за священника-конгрегационалиста Хорнби – мистера Эбенезе Холмана – и живет теперь в Хесбриджском приходе; том самом Хесбридже, который я описал в письме или как полагала моя мать, никогда прежде не встречавшая свою кузину Филлис Грин, она была наследницей состояния отца, являясь единственным ребенком в семье, а старый Томас Грин был собственником поместья в более, чем пятьдесят акров, которое должно было отойти его дочери.
Спасибо, Хелга. Предложение не очень удачное. Так будет лучше:
Из ответного письма я узнал, что вторая кузина моей матери вышла замуж за священника-конгрегационалиста из Хорнби – мистера Эбенезе Холмана – и живет теперь в Хесбриджском приходе; том самом Хесбридже, который я описал в письме, как полагала моя мать, никогда прежде не встречавшая свою кузину Филлис Грин. Являясь единственным ребенком в семье, Филлис была наследницей состояния отца, старого Томаса Грина, владевшего поместьем в более, чем пятьдесят акров, которое должно было отойти его дочери.
Следующий отрывок. Хозяин, проявивший очевидный интерес к ходу нашей дискуссии тем способом, что принят хозяевами всех деревенских таверн, сопровождал меня к дверям и еще раз объяснил мне дорогу, если я вздумаю заблудиться на протяжении двух сотен ярдов. Но я выслушал его с благодарностью за возможность задержаться и собраться с духом перед тем, как представиться незнакомым людям. Припоминаю, что шел я вдоль дорожки рассматривая высокие сорняки по бокам, пока, наконец, после одного или двух поворотов я не оказался перед Хоупской фермой. Между домом и тенистой поросшей травой дорожкой находился сад, потом я узнал, что этот сад назывался двором, возможно из-за низкой стены окружавшей его с железной решеткой поверху и внушительными воротами между колоннами, увенчанными каменными шарами, украшавшими парадный вход на тропинку, ведущую к входной двери. В привычки местных жителей не входило пользоваться ни этими внушительными дверями, ни парадной дверью напротив; я обнаружил ворота запертыми, хотя дверь была распахнута настежь. Мне пришлось обойти кругом, по краю местами терявшейся дорожки, и ступить на широкую, заросшую травой, дорогу, которая вела мимо выгона для лошадей, наполовину заполненного сеном, и мимо маленькой дикой желтой дымлянки к другой двери – запасной – или для помощника – как называл ее сам хозяин дома, о чем я узнал позже, в то время как основная дверь, внушительная и впечатляющая, называлась парадной. Я постучал в запасную дверь; высокая девушка, как мне показалось моих лет, открыла мне, молча ожидая, когда я объясню цель своего визита. Вот, наконец, я увидел ее – это моя кузина Филлис. Заходящее солнце освещало ее всю и, проникая в комнату, оставляло за собой луч света. Она была одета в синее хлопковое платье; на шее и на запястьях украшенном небольшими оборками, касавшимися ее белоснежной кожи. Какой белизной сияла ее кожа! Я никогда не видел подобной. У нее были светлые волосы, русого оттенка. Она смотрела на меня своими большими кроткими глазами, заинтересовано, но нисколько не беспокоясь, что видит перед собой незнакомца. Я полагал странным, что такая взрослая девушка, как она, носит поверх платья фартук. Прежде чем я совершенно оправился и приготовился ответить на ее немой вопрос, что мне угодно здесь, послышался женский голос: - Кто это, Филлис? Если это за сливками, отправь их к задней двери. Я решил, что правильнее будет поговорить с обладательницей голоса, чем с девушкой передо мной, так что я вошел и остановился со шляпой в руке у дверей, ведущих в гостиную, где вся семья собиралась после работы. Я увидел невысокого роста живую женщину лет сорока или около, разглаживающую огромный муслиновый шейный платок под светом, падавшим из длинного увитого виноградом окна. Она посмотрела на меня с недоверием, пока я не объяснил: - Мое имя Пол Мэннинг, - начал я. Но поняв, что она не знает этого имени, я пояснил. – Мою мать зовут Монипенни, Маргарет Монипенни. - И она замужем за Джоном Мэннингом из Бирмингема, - продолжила миссис Холман. – А вы ее сын. Садитесь! Я очень рада видеть вас. Подумать только, вы – сын Маргарет! Она была почти ребенком не так давно. О, на самом деле, это было двадцать пять лет назад. Что привело вас в наши края? Она отложила свои занятия и с любопытством стала слушать, так как в течение этих двадцати пяти лет не видела мою мать. Ее дочь, Филлис, продолжила свое вязание – помню, это был длинный серый ужасный мужской чулок – не глядя на свою работу. Я чувствовал внимательный взгляд этих глубоких серых глаз на себе, хотя однажды, когда я тайком попытался заглянуть в ее глаза, она сделала вид, что изучает что-то на стене поверх меня. Когда я ответил на все вопросы миссис Холман, она тяжело вздохнула и произнесла: - Подумать только, сын Маргарет Монипенни у нас в гостях! Я бы хотела, чтобы священник был здесь. Филлис, где сегодня работает отец? - На поле, он с помощниками хотел начать сбор урожая. - Он не любит, когда за ним посылают, иначе я бы очень хотела, чтобы вы познакомились с ним. Но он довольно далеко. Я угощу вас бокалом вина и кусочком пирога, перед вашим уходом. Вы сказали, что должны идти, если только священник не вернется во время перерыва на обед. - Я должен идти. Мне следует отправляться обратно уже сейчас. - Хорошо, тогда Филлис, возьми ключи. Она отдала шепотом указания дочери и Филлис покинула комнату. - Она ведь моя кузина, не так ли? – спросил я. Я знал, что это так, но мне хотелось как-нибудь заговорить о ней, но я не знал как начать. - Да – Филлис Холман. Сейчас это наш единственный ребенок. Из этого «сейчас», а также из-за странной мгновенной тоски, отразившейся в ее взгляде, я понял, что в семье было больше детей, умерших во младенчестве.
Отправлено: 27.05.15 23:25. Заголовок: Вера пишет: Так буд..
Вера пишет:
цитата:
Так будет лучше:
Определенно лучше.
Вера пишет:
цитата:
Хозяин, проявивший очевидный интерес к ходу нашей дискуссии тем способом, что принят хозяевами всех деревенских таверн, сопровождал меня к дверям и еще раз объяснил мне дорогу, если я вздумаю заблудиться на протяжении двух сотен ярдов.
Вера Да уж, и матери не откажешь, и порученьице не самое приятное, да еще если придется пить чай у священника. Но молоденькая кузина компенсировала все неудобства, похоже. [взломанный сайт]
Вера пишет:
цитата:
Являясь единственным ребенком в семье, Филлис была наследницей состояния отца, старого Томаса Грина, владевшего поместьем в более, чем пятьдесят акров, которое должно было отойти его дочери.
Ну вот как-то масло масляное получается, на мой взгляд. Ведь в начале упоминается, что Филлис наследница, а в конце фразы опять уточняется, что поместье отойдет его дочери. Ну если наследница, то понятно, что она поместье и унаследует. И не совсем понятно, почему жена мужа все время называет в третьем лице - священник.
По поводу обращения жены к мужу, в повести автор использует обращение "the minister" для мистера Холмана не только из уст его жены, но и главного героя. Мне показалось, что по-русски называть его священником будет не очень красиво, поэтому в дальнейшем я заменяла его на "мистер Холман". Дальше в тексте есть момент, когда друг главного героя, мистер Холдсворт, сближается с семьей Филлис и упоминает о том, что тоже перешел к обращению "the minister" по отношению к мистеру Холману. Как мне кажется, это менее официальное обращение, чем "мистер Холман", но повторюсь в переводе я использовала его. Фразу о наследнице обдумаю, постараюсь выразиться правильнее.
Продолжение. - Сколько лет кузине Филлис? – спросил я, едва осмеливаясь произнести новое имя, но называть ее так - становилось для меня приятным делом. Миссис Холман, не обратив на это внимание, отвечала прямо на мой вопрос: - Семнадцать исполнилось в прошедшие майские праздники, мистер Холман не любит, когда я называю так ее день рождения – добавила она, сдерживая себя с некоторым трепетом. - Филлис исполнилось семнадцать первого числа в мае, - повторила она еще раз. «А мне будет девятнадцать», - вдруг подумал я про себя, не знаю почему. Затем вернулась Филлис, неся поднос с вином и куском пирога. - У нас есть прислуга, - сказала миссис Холман, - но сегодня она занята на маслобойне. Это замечание было достойным извинением того, что ее дочь прислуживала нам. - Мне нравится делать это, - произнесла Филлис своим серьезным звучным голосом. Я вдруг почувствовал, что если я был бы кем-нибудь из Старого Завета, - кем я не мог вспомнить, - то мне бы прислуживала дочь хозяина. Был ли я похож на слугу Авраама, когда Ребекка подавала ему напиться. Думаю, Исаак не мог выбрать более приятного способа, заслужить себе жену. Но Филлис никогда не думала о таких вещах. Она была величавой, любезной, молодой женщиной и в то же время по-детски непосредственной. По традиции я поднял бокал за здоровье миссис Холман и ее мужа, а затем я рискнул обратиться к кузине Филлис, повернувшись к ней, но мне было слишком неудобно наблюдать, как же она воспримет мой комплимент. - Мне пора, - сказал я, вставая. Никто из женщин не угощался вином, только миссис Холман отломила кусочек пирога ради приличия. - Я бы хотела, чтобы мистер Холман был с нами,- произнесла она, поднимаясь. По правде говоря, я был очень рад, что он отсутствовал. Я не был расположен к священникам в те дни, хотя я думаю, он должно быть был особенным человеком, судя по его неприятию названия майских праздников. Перед тем как я ушел, миссис Холман взяла с меня обещание зайти к ним в следующую субботу и провести вместе воскресенье, когда я смогу, наконец, познакомиться с ее мужем. - Приезжайте в пятницу, если сможете, - были ее последние слова, пока она стояла у парадной двери, прикрывая рукой глаза от заходящего солнца. Кузина Филлис осталась в доме, ее золотистые волосы, ее ослепительный цвет лица, оживляли собой угол затененной гостиной. Она не встала, когда я прощался с ней, лишь посмотрела прямо на меня, когда спокойно прощалась. Я нашел мистера Холдсворта на железной дороге, целиком занятого работой. Как только у него выдалась свободная минута, он спросил. - Ну как, Мэннинг, что представляет из себя ваша новая кузина? Как уживаются проповедник и фермер в одном лице? Если его преподобие окажется настолько же практичным, насколько одухотворенным, я начну уважать его. Но он невнимательно слушал мой ответ, так как был очень занят, раздавая задания рабочим; единственное, что он отчетливо уловил, - это упоминание о приглашении, полученном мною. - О, конечно, вы можете сходить – и даже в пятницу, если хотите; нет причин откладывать визит; ведь вы хорошо поработали, дружище. Я не хотел идти в пятницу, но когда она наступила, я обнаружил, что скорее желаю пойти, чем остаться, так что я воспользовался разрешением мистера Холдсворта и отправился на Хоупскую ферму после обеда, чуть позже, чем в мой предыдущий визит. Я обнаружил, что запасная дверь открыта для теплого сентябрьского воздуха, согретого в лучах солнца, так что на улице оказалось теплее, чем внутри, несмотря на полено, подброшенное в очаг поверх груды золы. Виноград, вьющийся вокруг окна приобрел желтоватый оттенок, а кончики листьев слегка подгорели на солнце и стали коричневатыми, миссис Холман сидела в саду и чинила рубашку. Филлис занималась вязанием в доме: казалось, она не отвлекалась от него всю неделю. Шумные домашние птицы клевали на фермерском дворе вдали, а бидоны из-под молока сверкали, выставленные для проветривания. Двор был полон цветов так, что они даже обвивали низкую стену и выгон для лошадей и находили себе место на торфяниках, окружавших тропинку позади дома. Я подумал, что мой воскресный костюм еще долго будет благоухать ароматом роз, пронизывающим воздух. Время от времени миссис Холман доставала из корзиночки у себя на коленях горсть зерен и кидала их голубям, которые ворковали и перелетали с места на место в ожидании угощения. Миссис Холман тепло поприветствовала меня, как только увидела. - Ну вот, теперь это по-дружески, - пожимая мне руку, сказала она, - Филлис, твой брат, Мэннинг, пришел! - Называйте меня Пол, пожалуйста, - попросил я. - Так называют меня дома, а Мэннингом на службе. - Хорошо, Пол. Ваша комната готова. Мистер Холман сказал: «Нужно приготовить ее, приедет ли он в пятницу или нет». Ему нужно было уехать в Эшфилд, но он вернется, чтобы познакомиться с вами, если вы останетесь здесь. Я покажу вам вашу комнату, где вы сможете умыться и немного почистить платье. Спустившись вниз, я понял, что миссис Холман не совсем представляет, что со мной делать, возможно, она считала меня скучным или у нее имелось дело, в котором я мешал ей, поэтому она позвала Филлис и велела ей надеть чепец и пойти вместе со мной найти отца. Итак, мы отправились в путь. Я в небольшом волнении, стараясь быть как можно более приятным и втайне желая, чтобы моя спутница не была такой высокой, она оказалась выше меня ростом. Пока я пытался придумать, как начать разговор, она заговорила первой. - Наверное, вы очень заняты на работе в течение всего дня, Пол. - Да, рабочий день начинается в половине девятого, у нас есть час на обед, заканчиваем мы в восемь или в девять вечера. - Тогда у вас не так много времени для чтения. - Нет, - ответил я с внезапным сожалением, что не использовал свое свободное время с большей пользой. - И у меня немного. Отец всегда встает за час перед тем, как приступить к работе по утрам, но мама не любит, когда я встаю так рано. - Моя мама всегда будит меня пораньше, когда я дома. - Во сколько вы встаете? - О! иногда в половине седьмого, хотя не часто, - я мог припомнить только два раза за последнее лето, когда встал так рано. Она повернулась и посмотрела на меня. - Отец встает в три и мама также, если только она не больна. Я обычно встаю в четыре. - Ваш отец встает в три! Зачем? Что он делает в такой ранний час? - Что делает? У него есть свои личные занятия в его комнате; он всегда звонит в большой колокол, созывая людей доить коров; он будит Бетти, нашу горничную; он кормит лошадей перед тем, как встает конюх Джем, который уже довольно стар и отец старается не беспокоить его лишний раз, и осматривает лошадей, выпуская их в поле; он проверяет, накормлены ли свиньи, убраны ли загоны и пишет, что следует приготовить на обед и людям и животным. Потом, если у него остается немного свободного времени, он приходит почитать со мной, но только английских авторов; латинский мы оставляем на вечер, когда можем не спеша насладиться им, затем он зовет работников к завтраку и нарезает сэндвичи с сыром, проверяет, наполнены ли их деревянные фляги и отправляет их на работу; и к этому времени, когда мы завтракаем, как правило, уже половина седьмого. А вот и отец, - воскликнула она, указывая мне на человека в рубашке без пиджака выше остальных двух, с которыми он работал, на голову. Мы только увидели его сквозь листья ясеней, образующих живую изгородь, но я подумал, что должно быть я ошибся: этот человек выглядел как полный сил фермер, в нем не было ни капли той аккуратной внешней скромности, которую я всегда считал отличительной чертой любого священника. Однако, это был именно Реверенд Эбенезе Холман. Он кивнул нам, как только мы ступили на сжатое поле, я предполагал, что он подойдет встретить нас, но он остался стоять посередине поля, давая указания своим работникам. Я заметил, что Филлис больше похоже на отца, чем на мать. Он, как и его дочь, был крупного телосложения, обладал светлым с румянцем цветом лица, в то время как его жена была хрупкой, белолицей блондинкой. Его волосы в молодости имели золотистый или песочный цвет, но сейчас поседели. Хотя будучи седыми, они сохранили свою силу и пышность. Я никогда не видел человека, более наполненного жизненными силами – широкая грудь, поджарое телосложение, хорошо посаженная голова. К этому времени мы подошли к нему.
Спасибо за продолжение. Такое покойное бытовое повествование, скорее напоминает серьезные романы Гаскелл, чем некоторые ироничные рассказы, вроде "Занимательно, если не выдумки" или "Признаний мистера Харрисона".
Несколько замечаний, если позволите: Вера пишет:
цитата:
Она не встала, когда я прощался с ней, лишь посмотрела прямо на меня, когда спокойно прощалась.
Наверно, стоит как-то перестроить предложение, чтобы избежать повтора.
Вера пишет:
цитата:
Я в небольшом волнении, стараясь быть как можно более приятным и втайне желая, чтобы моя спутница не была такой высокой, она оказалась выше меня ростом.
Незаконченное предложение.
Вера пишет:
цитата:
Однако, это был именно Реверенд Эбенезе Холман.
Реверенд, вероятно, лучше перевести: "его преподобие".
И, конечно, текст требует еще работы над ним: многие предложения просятся быть подправленными, пунктуация страдает. Но все поправимо.
Постаралась отредактировать этот отрывок, поэтому выкладываю еще раз его и следующий кусочек.
- Сколько лет кузине Филлис? – спросил я, едва осмеливаясь произнести новое имя, но называть ее так - становилось для меня приятным делом. Миссис Холман, не обратив на это внимание, отвечала прямо на мой вопрос: - Семнадцать исполнилось в прошедшие майские праздники, мистер Холман не любит, когда я называю так ее день рождения – добавила она, сдерживая себя с некоторым трепетом. - Филлис исполнилось семнадцать первого числа в мае, - повторила она еще раз. «А мне будет девятнадцать», - вдруг подумал я про себя, не знаю почему. Затем вернулась Филлис, неся поднос с вином и куском пирога. - У нас есть прислуга, - сказала миссис Холман, - но сегодня она занята на маслобойне. Это замечание было достойным извинением того, что ее дочь прислуживала нам. - Мне нравится делать это, - произнесла Филлис своим серьезным звучным голосом. Я вдруг почувствовал, что если я был бы кем-нибудь из Старого Завета, - кем именно я не мог вспомнить, - то мне бы прислуживала дочь хозяина. Был ли я похож на слугу Авраама, когда Ребекка подавала ему напиться. Думаю, Исаак не мог выбрать более приятного способа, заслужить себе жену. Но Филлис никогда не обращала внимания на такие вещи. Она была величавой, любезной молодой женщиной и в то же время по-детски непосредственной. По традиции я поднял бокал за здоровье миссис Холман и ее мужа, а затем рискнул обратиться к кузине Филлис, повернувшись к ней, но мне было слишком неудобно наблюдать, как же она воспримет мой комплимент. - Мне пора, - сказал я, вставая. Никто из женщин не угощался вином, только миссис Холман отломила кусочек пирога ради приличия. - Жаль, что мистера Холмана нет с нами,- произнесла она, поднимаясь. По правде говоря, я был очень рад, что он отсутствовал. Я не слишком любил священников в молодости, хотя предполагал, что мистер Холман должно быть был особенным человеком, судя по его неприятию названия майских праздников. Перед тем как я ушел, миссис Холман взяла с меня обещание зайти к ним в следующую субботу и погостить воскресенье, когда я смогу, наконец, познакомиться с ее мужем. - Приезжайте в пятницу, если сможете, - были ее последние слова, пока она стояла у парадной двери, прикрывая рукой глаза от заходящего солнца. Кузина Филлис осталась в доме, ее золотистые волосы и ослепительный цвет лица, оживляли собой угол затененной гостиной. Она сидела и смотрела прямо на меня, когда я прощался с ней. Мистера Холдсворта я нашел на железной дороге, целиком занятого работой. Как только у него выдалась свободная минута, он спросил. - Ну как, Мэннинг, что представляет из себя ваша новая кузина? Как уживаются проповедник и фермер в одном лице? Если его преподобие окажется настолько же практичным, насколько одухотворенным, я начну уважать его. Но он невнимательно слушал мой ответ, так как был очень занят, раздавая задания рабочим; единственное, что он отчетливо уловил, - это упоминание о приглашении, полученном мною. - О, конечно, вы можете сходить – и даже в пятницу, если хотите; нет причин откладывать визит; ведь вы хорошо поработали, дружище. Я не хотел идти в пятницу, но когда она наступила, то обнаружил, что скорее желаю пойти, чем остаться, так что я воспользовался разрешением мистера Холдсворта и отправился на Хоупскую ферму после обеда, чуть позже, чем в мой предыдущий визит. Я обнаружил, что запасная дверь открыта для теплого сентябрьского воздуха, согретого в лучах солнца, так что на улице оказалось теплее, чем внутри, несмотря на полено, подброшенное в очаг поверх груды золы. Виноград, вьющийся вокруг окна, приобрел желтоватый оттенок, а кончики листьев слегка подгорели на солнце и стали коричневатыми. Миссис Холман сидела в саду и чинила рубашку. Филлис занималась вязанием в доме: казалось, она не отвлекалась от него всю неделю. Шумные домашние птицы клевали где-то на фермерском дворе, выставленные для проветривания, бидоны из-под молока сверкали на солнце. Двор наполняли цветы, они обвивали низкую стену и выгон для лошадей и находили себе место даже на торфяниках, окружавших тропинку позади дома. Я решил, что мой воскресный костюм еще долго будет благоухать ароматом роз, насыщавшим воздух. Время от времени миссис Холман доставала из корзиночки у себя на коленях горсть зерен и кидала их голубям, которые ворковали и перелетали с места на место в ожидании угощения. Заметив меня, миссис Холман тепло поздоровалась. - Ну вот, теперь это по-дружески, - произнесла она, пожимая мне руку, - Филлис, твой брат, Мэннинг, пришел! - Зовите меня Пол, пожалуйста, - попросил я. - Так называют меня дома, а Мэннингом на службе. - Хорошо, Пол. Ваша комната готова. Мистер Холман сказал: «Нужно приготовить ее, приедет ли он в пятницу или нет». Ему пришлось уехать в Эшфилд, но он вернется и познакомится с вами, если вы останетесь погостить. Я покажу вам вашу комнату, где вы сможете умыться и немного почистить платье. Спустившись вниз, я понял, что миссис Холман не совсем представляет, что со мной делать. Возможно, она считала меня скучным или у нее имелось дело, а я мешал ей, поэтому она позвала Филлис, велела ей надеть чепец и пойти вместе со мной найти отца. Итак, мы отправились в путь. Я был немного взволнован, стараясь стать приятным попутчиком, и раздосадован, обнаружив, что моя спутница оказалась выше меня ростом. Пока я пытался придумать, как начать разговор, она заговорила первой. - Наверное, вы очень заняты на работе в течение всего дня, Пол. - Да, рабочий день начинается в половине девятого, у нас есть час на обед, заканчиваем мы в восемь или в девять вечера. - Тогда у вас не так много времени для чтения. - Нет, - ответил я с внезапным сожалением, что не использовал свое свободное время с большей пользой. - И у меня немного. Отец всегда встает за час перед тем, как приступить к работе по утрам, но мама не любит, когда я встаю так рано. - Моя мама всегда будит меня пораньше, когда я дома. - Во сколько вы встаете? - О! Иногда в половине седьмого, хотя не часто, - на самом деле так рано я вставал только два раза за все лето. Она повернулась и посмотрела на меня. - Отец встает в три и мама также, если только она не больна. Я обычно встаю в четыре. - Ваш отец встает в три! Зачем? Что он делает в такой ранний час? - Что делает? Помимо личных занятий в своей комнате у него множество обязанностей: звонить в большой колокол, созывая людей доить коров, разбудить Бетти, нашу горничную, накормить и осмотреть лошадей перед тем, как встанет конюх Джем, который уже довольно стар и отец старается не беспокоить его лишний раз. Также папа проверяет, накормлены ли свиньи, убраны ли загоны и пишет, что следует приготовить на обед и людям и животным. Потом, если у него остается немного свободного времени, он приходит почитать со мной, но только английских авторов, латинский мы оставляем на вечер, когда можем не спеша насладиться им. Затем он зовет работников к завтраку и нарезает сэндвичи с сыром, проверяет, наполнены ли их деревянные фляги, и отправляет их на работу. К тому времени, когда мы завтракаем уже, как правило, половина седьмого. - А вот и отец! - воскликнула она, указывая мне на человека в рубашке без пиджака выше двух своих помощников на голову. Заметив его сквозь листья ясеней, образующих живую изгородь, я подумал, что должно быть ошибся. Этот человек выглядел как полный сил фермер, в нем не было ни капли той аккуратной внешней скромности, которую я всегда считал отличительной чертой любого священника. Однако, это был именно его преподобие Эбенезе Холман. Он кивнул нам, как только мы ступили на сжатое поле. Я думал, что он подойдет встретить нас, но он остался стоять посередине поля, давая указания своим работникам. Я заметил, что Филлис больше похоже на отца, чем на мать: такое же как у него крупное телосложение, светлый, отмеченный румянцем, цветом лица, в то время как миссис Холман была хрупкой, белолицей блондинкой. В молодости мистер Холман должно быть имел золотистые волосы, но сейчас они поседели, хотя сохранили свою силу и пышность. Я никогда не видел человека, более наполненного жизненными силами – широкая грудь, поджарое телосложение, хорошо посаженная голова. К этому времени мы подошли к нему. Он оставил работу и направился к нам, протягивая мне руку, но обращаясь к Филлис. - Итак, это кузен Мэннинг, я полагаю. Минуточку, молодой человек, я надену свой пиджак, тогда-то поприветствую вас официально. Нэд Холл, необходимо осушить этот участок: это тяжелая, суровая, глинистая земля, мы должны приняться за это в следующий понедельник – прошу прощения кузен Мэннинг – в коттедже старого Джема требуется перекрыть крышу, вы можете сделать это завтра, пока я буду занят. Затем внезапно изменив тон с глубоко баса до особого оттенка, более уместного для молитв и проповедей он добавил: - Теперь споем псалом «Придите все славящее», на мотив «Гора Эфраим». Он взял в руки лопату и начал отбивать ритм ею; в отличие от меня, двое работников знали и слова, и музыку, также как и Филлис, чей глубокий голос вторил отцовскому, работники подхватили не очень уверенно, но довольно в тон. Филлис посмотрела на меня несколько раз с небольшим удивлением, замечая мое молчание, но я не знал слов. Так мы стояли впятером, обнажив головы, за исключением Филлис, посреди наполовину сжатого поля, окруженного тенистой рощей, где расположились воркующие голуби, а сквозь деревья проглядывала небесно-голубая даль. Почему-то я подумал, что если бы знал слова и мог подпевать, то все равно не смог бы этого сделать из-за необычности обстановки. Гимн был допет, и работники занялись своими делами до того, как я очнулся. Мистер Холман, надевая пиджак пристально разглядывал меня дружелюбным, но изучающим взглядом. - Осмелюсь сказать, что вы – джентльмен с железной дороги, не заканчиваете день пением псалмов все вместе, - сказал он. – Но это неплохой обычай, совсем неплохой. Нам пришлось выполнить его немного раньше сегодня, по долгу гостеприимства – именно так. Я не смог придумать, что ответить. Время от времени я украдкой бросал взгляд на своего спутника. Он был одет в черный пиджак и такой же жилет, но без шейного платка, его сильная, мускулистая шея обнажилась над белоснежной рубашкой. Он носил серого цвета бриджи, серые чулки (я сразу вспомнил их и того, кто их чинил) и прошитые гвоздями башмаки. Шляпу он нес в руке, наслаждаясь легким ветерком, взъерошившим его волосы. Спустя некоторое время я заметил, что отец взял дочь за руку, так они и шли домой, держась друг за друга. По пути, пересекая дорожку, мы встретили двух мальчуганов, один лежал ничком на траве, душераздирающе крича, а второй стоял неподвижно, держа палец во рту, крупные слезы сожаления, стекали по его щекам. Причина их горя была очевидной; на дороге валялся разбитый глиняный кувшин в лужице из разлившегося молока. - Полно! Полно! Что случилось? Почему ты так расстроен, Томми? – спросил мистер Холман, энергично поднимая всхлипывающего мальчугана. Томми посмотрел на него с удивлением, отразившемся в его круглых глазах, но без страха, очевидно они были давно знакомы. - Мамин кувшин! – произнес он, наконец, начиная плакать заново. - Ну! И долго ты будешь плакать над разбитым кувшином? Как это произошло, Томми? - Он, - ответил Томми, указывая на малыша, - и я бежали по дорожке. - Томми сказал, что поколотит меня, - вставил другой малыш. - Так, хотел бы я знать, как заставить двух глупых мальчишек не бегать с кувшином полным молока, - произнес мистер Холман задумчиво. – Я мог бы выпороть вас и тем самым избавить вашу мать от забот, думаю, она сделает это, если я вас отпущу. Новый приступ плача у обоих свидетельствовал о большой вероятности такого исхода. - Может быть, мне проводить вас на Хоупскую ферму и дать еще молока, но тогда вы опять побежите, и мое молоко окажется на земле, будет еще одна белая лужа. Думаю, порка - наилучший выход, не так ли? - Мы больше никогда не будем бегать с молоком, - взмолился старший из двух. - Тогда вы из мальчишек превратитесь в ангелов. - Нет, мы не станем ими. - Почему нет? Вопрос озадачил их, и они посмотрели друг на друга в поисках ответа на него. В конце концов, один промолвил: - Ведь ангелы – это души умерших людей. - Хорошо, не будем углубляться в дебри теологии. Как думаете, не одолжить ли вам жестяную банку с крышкой, отнести молоко домой? Во всяком случае, она на разобьется, хотя я не поручусь, что молоко не разольется, если вы будете бежать. Пожалуй, я так и сделаю! Он отпустил руку дочери и протянул обе руки мальчикам. Филлис и я следовали за ними и слушали болтовню, которой спутники мистера Холмана сыпали на него и которой он очевидно наслаждался. Когда мы взошли на холм, с которого перед нами раскинулся, окрашенный в рыжевато-коричневые закатные тона, пейзаж, мистер Холман обернулся и процитировал пару фраз из латыни. - Удивительно, - добавил он, - как точно Вергилий смог выразить красоту этого пейзажа, живя две тысячи лет назад в Италии, его слова совершенно точно описывают вид, раскинувшийся перед нами в Хесбриджском приходе одного из графств Англии. - Осмелюсь сказать, это действительно так, - сказал я весь пунцовый от стыда за то, что забыл даже тот латинский, который когда-то знал. Мистер Холман взглянул на Филлис, ее лицо выражало понимание и признательность за эти строки, которые я по своему невежеству не смог разобрать. «Это хуже, чем катехизис», - подумал я: «Это всего лишь заученные фразы». - Филлис, ступай домой вместе с этими мальчишками и расскажи их матери все о молоке и разбитом кувшине. Мама всегда должна знать правду, - обращаясь к детям, он добавил, - передайте ей также, что у меня в приходе есть отличный березовый прут, и если она решит, что ее дети нуждаются в хорошей порке, пусть лучше приводит их ко мне, и если я посчитаю нужным, то задам им трепку гораздо лучше, чем смогла бы она. Филлис повела детей в маслодельню где-то на заднем дворе, а я последовал за мистером Холманом через второй вход в дом. - Их мать, - пояснил он, - сварливая женщина, может поколотить своих детей безо всякого повода. Я стараюсь не допускать необдуманного насилия в своем приходе. Он сел на нескладный, угловатый стул к огню и окинул взглядом пустую комнату. - Где же миссис Холман? – задал он вопрос самому себе. Она появилась через минуту и привычно приветствовала его не более, чем взглядом и прикосновением, но он остро нуждался в этих знаках внимания. Не взирая на мое присутствие, он не стал изменять этой ежедневной своей привычке, а потом, вставая, заметил, что пойдет, приведет себя в более подобающий его сану вид, после чего мы выпьем по чашке чая в парадной гостиной. Для этой цели служила просторная комната с двумя окнами, отделанными створчатыми переплетами, в другом конце широкого коридора, ведущего от парадного входа к большой лестнице с аккуратными отполированными дубовыми ступенями. На полу в комнате лежал ручной работы ковер, сделанный обитателями дома. Несколько портретов семьи Холман было развешано на стенах, каминная решетка и утюг украшены медным узором, на столе напротив окон на томах Библии Мэттью Хенри разместился красивый горшок с цветами. Комната была украшена в мою честь, и я постарался быть благодарным за это; но мы никогда после не обедали здесь кроме этого первого дня, чему я был очень рад, потому что комната, служившая нам повседневной гостиной, была гораздо удобнее и приятнее. Перед внушительным камином лежал коврик. Решетка для поджаривания мяса и птицы, изогнутый металлический прут, на котором был подвешен чайник, над ярким огнем от поленьев и все, что должно было быть черным и начищенным в этой комнате было именно таковым. Портьеры и оконные занавески, и все другие предметы, которым следует сиять белизной и чистотой, не имели ни пятнышка. Напротив камина во всю длину комнаты протянулся дубовый стол для игр, с небольшим уклоном вправо для искусных игроков, способных играть на наклонной поверхности. Рядом стояли корзины для рукоделия, а на стене висела маленькая полка с книгами, книги в этом доме читались, а не только подкладывались под горшки с цветами. Я решил посмотреть несколько из этих книг, когда остался один в этой комнате в первый же вечер – Вергилий, Цезарь, греческая грамматика - о Боже!- все их читала Филлис. Поставив их обратно на место, я отошел от книжной полки подальше. Теперь я избегал мою кузину, хотя она сидела за работой совершенно спокойно, а ее волосы выглядели еще более золотистыми, чем всегда, ее темные ресницы казались длиннее, ее шея – белоснежнее. Мы выпили чаю и вернулись в гостиную, чтобы мистер Холман смог выкурить свою трубку без опасения испачкать оконные занавески в парадной комнате. Чтобы придать себе соответствующий священнику вид он надел один из огромных белых муслиновых шейных платков, который миссис Холман гладила во время моего первого визита на Хоупскую ферму, и сделал несколько других несущественных изменений в своем наряде. Он сидел, направив взгляд в мою сторону, но видел ли он меня или нет, я не могу сказать. Позже я понял, что он изучал меня в своей собственной манере. Время от времени он вынимал трубку изо рта, выбивал пепел и задавал мне несколько новых вопросов. Как только эти вопросы касались моих знаний или круга моего чтения я чувствовал себя не в своей тарелке и не знал, что ответить. Когда он переходил к более практическому предмету, коим являлась железная дорога, я был более раскрепощен. Мне в самом деле была очень интересна моя работа, возможно не так как мистеру Холдсворту, который помогал мне, когда я не мог разобраться в некоторых вопросах, но не жалел времени. Кроме того я был обеспокоен проблемой поиска устойчивого участка на покрытых мхами Хэсбриджских почвах, по которому мы намеревались проложить нашу железнодорожную линию. В разгар моих горячих рассуждений на эту тему, я был поражен тем, какие дельные вопросы задавал мистер Холман. Я, конечно не предполагал, что он выкажет открыто свое равнодушие ко множеству тонкостей инженерного дела, хотя этого следовало ожидать; но совершенно неожиданно он следил за ходом моих рассуждений, при этом мыслил здраво и логически обоснованно. Филлис – так похожая на него телосложением и складом ума, отложила свою работу и смотрела на меня, стараясь вникнуть во все, что я сказал. Я чувствовал ее заинтересованность, и возможно именно это заставило меня сделать свой рассказ более эмоциональным, чем всегда. «Она увидит, что я тоже кое в чем разбираюсь, хотя это вовсе не латынь и греческий», - подумал я. - Понятно, - сказал мистер Холман, - мне все понятно. У вас светлая голова, вы прекрасно разбираетесь в своей области, мой мальчик – откуда вы получили столько знаний? - От отца, - ответил я с гордостью. – Неужели вы не слышали о его изобретении. Оно было опубликовано в Гэзетт и запатентовано. Я думал, все слышали о запатентованной лебедке Мэннинга. - Мы не знаем, кто изобрел алфавит, - возразил он, слегка улыбнувшись и закуривая трубку. - Нет, осмелюсь сказать нет, сэр, - ответил я немного обиженно. – Это было так давно. Мистер Холман попыхивал трубкой. - Но ваш отец должно быть известный человек. Я слышал о нем однажды до нашего знакомства; а это немало для человека, живущего в пятидесяти милях отсюда, чья слава достигла Хэсбриджа. - Мой отец действительно известный человек, сэр. И не я это сказал, это подтвердит мистер Холдсворт и многие другие. - Он прав, когда защищает своего отца, - вступилась миссис Холман, оправдывая меня. Я внутренне собрался, думая о том, что мой отец не нуждается в защитнике. Он был человеком самодостаточным. - Да, он прав, - произнес мистер Холман спокойно. – Прав, потому что эти слова от всего сердца, а также я полагаю, это действительно так. Есть много задиристых молодых людей, которые подобно петушкам кричат о своих отцах, для того лишь, чтобы между делом добавить сияния к собственному оперению. Я был бы рад познакомиться с вашим отцом, - продолжал он, посмотрев на меня добрым и искренним взглядом. Но я был раздосадован и не обратил на это внимания.
Окончив курить трубку, он поднялся и вышел из комнаты. Филлис поспешно отложила свое рукоделие и пошла за ним. Несколько минут спустя она вернулась и снова взялась за работу. Немного погодя перед тем, как ко мне совершенно вернулось хорошее расположение духа, мистер Холман открыл дверь, через которую вышел и позвал меня с собой. Я прошел вдоль узкого коридора в необычную комнату со множеством углов, по площади не более десяти шагов, что-то вроде комнаты для занятий и ведения счетов, выходящей окнами на фермерский двор. В комнате было два стола, для занятий сидя и стоя, ряд полок со старинными религиозными книгами, а также полки меньшего размера, заполненные книгами по ведению хозяйства, ветеринарии, возделыванию земли. Напротив сияющих белизной стен были приколоты записочки с напоминаниями с помощью булавок, гвоздей и даже сургуча, всего, что было под рукой; ящик с плотницкими инструментами стоял на полу, несколько рукописных работ лежало на столе. Мистер Холман обернулся, улыбаясь. - Эта глупая девчонка думает, будто я обидел вас, - сказал он, кладя свою большую, сильную руку на мое плечо. - Совсем нет, - ответил я. - Думаю, мы подружимся. В самом деле, не так уж много людей я принимал здесь. Сегодня утром я читал книгу и не смог разобраться в ней до конца. Эта книга однажды была оставлена здесь по ошибке. Я регулярно получаю проповеди от издательства Робинсон бразерс, и я рад был увидеть эту книгу вместо них, что касается проповедей, хотя они, они … ну, неважно! Я взял их обе, думая, что они мне пригодятся. И пусть времени чтобы читать книги у меня немного, мне все же не хватает новых книг, ведь я очень жаден до тех новых знаний, которые можно почерпнуть из них. Вот эта книга. Это было сочинение по механике, включающее множество технических терминов, в том числе и из области высшей математики. Именно они, вызвав затруднение у меня, казались совершенно понятными ему, он просил объяснить ему некоторые технические названия, с чем я легко справился. Пока он просматривал книгу, чтобы найти те места, где он испытывал затруднения, на глаза мне попались записки на стене, и я не смог удержаться и не прочитать одну из них, которая находилась напротив меня. На первый взгляд, она представляла собой обычный список еженедельных занятий, но потом я увидел, что семь дней были разделены между специальными молитвенными прошениями. Понедельник был посвящен молитвам о семье, вторник – молитвам за врагов, среда – за конгрегационалистскую церковь, четверг – за другие церкви, пятница – личным нуждам, суббота – молитвам о спасении собственной души, воскресенье – о душах заблудших и согрешивших, чтобы они возможно скорее вернулись в лоно церкви. Нас позвали назад в гостиную ужинать. Дверь в кухню была открыта, так что было видно, как в обеих комнатах все стояли, пока мистер Холман, положив одну руку на разложенный стол и подняв другую, произносил слова молитвы глубоким голосом, который можно было бы назвать слишком громким, если бы он не был таким звучным и без того оттенка гнусавости, который, как я полагал, считается среди некоторых людей признаком благочестия. - Едим ли мы или пьем, чтобы мы не делали, позволь нам делать все это во славу Твою, Господи. Ужин состоял из огромного мясного пирога. Сидящие в гостиной попробовали первыми, потом мистер Холман вонзил нож с ручкой, вырезанной из кости, в стол один раз и произнес: - Сейчас или никогда, - что означало, хочет кто-либо из нас добавки, и когда мы все отказались, кто молча, а кто вслух, он дважды воткнул свой нож в стол и Бетти, войдя через открытую дверь, унесла большое блюдо на кухню, где старик, парень и девочка – помощница ожидали своих порций. - Будь добра, закрой дверь, - попросил мистер Холман Бетти. - Это специально для вас, - заметила миссис Холман, с оттенком удовлетворения, когда дверь была закрыта. - Когда у нас нет гостей, мистер Холман любит держать дверь открытой и разговаривать со слугами и работниками, так же как с Филлис или со мной. - Это позволяет нам быть одним семейством как раз перед вечерней молитвой, - пояснил он. – Но вернемся к нашему прежнему разговору – можете ли вы посоветовать мне какую-нибудь доступную книгу по динамике, которую можно носить в кармане и изучать в свободное время? - Свободное время, отец? – воскликнула Филлис, наконец-то улыбнувшись в моем присутствии. - Да, в свободное время, Филлис. Много минут теряется в ожидании других людей; а сейчас, когда железные дороги становятся частью нашей жизни, это вынуждает нас изучать их. Я вспомнил, как он сам называл свое стремление к знаниям «потрясающе большим аппетитом». Но он обладал и просто хорошим аппетитом за столом. Мне показалось, что у него были определенные правила в отношении еды и напитков. Как только ужин был закончен, все семейство собралось для молитвы. Это была длинная импровизированная вечерняя молитва. Она оказалась достаточно отрывочной для того, чтобы я смог припомнить события этого дня, и понять ход размышлений, предшествующих ей. Мистер Холман стоял на коленях в центре круга, глаза его были закрыты, ладони соединены – иногда он делал паузу, размышляя, было ли еще что-нибудь, за что он желал благодарить Господа, перед тем как завершить обряд со словами благословения. К моему удивлению он молился за скотину и других живых существ, мое внимание начало ослабевать, когда он произносил привычные слова. Здесь мне необходимо упомянуть забавное происшествие в заключении молитвы. Перед тем как мы поднялись с колен (по правде говоря, перед тем как Бетти проснулась, поскольку у нее была привычка хорошенько вздремнуть, ее усталая голова покоилась на руках), мистер Холман находясь в центре, но уже с открытыми глазами и опущенными руками, отчитал старшего работника, который, обернувшись на коленях, покорно выслушивал. - Джон, понимаете ли вы, что Дэйзи необходимо теплое пойло на ночь, не стоит пренебрегать этим – две кварты овсянки, ложка имбиря и четверть пинты пива – бедное животное нуждается в этом. Боюсь, я позабыл напомнить об этом вам. А сейчас я прошу благословения и пренебрежения к богатству, которое есть обман, - произнес он, понижая голос. Перед тем как мы пошли спать, он извинился за то, что в течение своего визита я должно быть буду редко с ним видеться, поскольку он посвящает и субботу, и воскресенье делам прихода. Я вспомнил, как хозяин трактира упоминал об этом в день, когда я впервые навел справки о своих новых родственниках. Эта новость не опечалила меня, поскольку мне предоставлялась возможность познакомиться ближе с миссис Холман и Филлис, хотя я очень надеялся, что Филлис не будет задавать мне вопросов из латыни и греческого. Засыпая, я мечтал стать таким же высоким как моя кузина и иметь внезапно волшебным образом отросшие усы, и более того чудесным образом выучить латынь и греческий. Но, увы! Я проснулся все таким же невысокого роста, безусым юношей, знания латыни которого ограничивались фразой tempus fugit, услышанной однажды. Пока я одевался, блестящая мысль пришла ко мне в голову: я могу задавать вопросы Филлис сам и таким образом выбирать предмет разговора. Все остальные позавтракали рано, как всегда, а моя порция хлеба с молоком стояла сверху на печке, дожидаясь, когда я спущусь. Домочадцы были заняты своими ежедневными делами. Первой, кто вошла в гостиную была Филлис с корзиной яиц. Следуя своему намерению, я спросил: - Что это такое? Она на секунду взглянула на меня, а затем серьезно ответила: - Картошка. - Нет! Это не так, - возразил я. – Это яйца. Зачем вы сказали, что это картошка? - Зачем вы спрашивали, что это, когда их прекрасно видно? – в свою очередь возразила она. Мы оба немного рассердились друг на друга. - Не знаю. Я хотел начать разговор с вами; но опасался, что вы будете спрашивать меня о книгах как вчера. Читаю я не много, вы и ваш отец читаете гораздо больше. - Совсем нет, - сказала она, - но вы наш гость, и мама говорит, я должна сделать ваше пребывание у нас приятным. Мы не будем говорить о книгах. О чем же нам следует поговорить? - Не знаю. Сколько вам лет? - Недавно исполнилось семнадцать. А сколько вам? - Мне девятнадцать. Старше вас почти на два года, - ответил я, распрямившись во весь рост. - Я думала вам не больше шестнадцати, - заметила она так спокойно, будто не произнесла самую вызывающую вещь, которую только могла. Наступила пауза. - Что вы собираетесь делать сейчас? – спросил я. - Я должна была бы убраться в спальнях, но мама сказала, что лучше будет, если я останусь и составлю вам компанию, - ответила она немного опечалено, как будто убирать комнаты - более легкое занятие. - Вы могли бы показать мне скотный двор? Мне нравятся животные, хотя я знаю о них совсем немного. - Правда? Я очень рада! Я боялась, что вам не нравятся животные, так же как вы не любите книги. Ее слова удивили меня. Думаю это из-за того, что она вообразила, будто наши вкусы во всем расходятся. Мы вместе прошли через фермерский двор и покормили домашнюю птицу. Она встала на колени с фартуком полным зерна и подозвала маленьких застенчивых пушистых цыплят, серьезно обеспокоив этим суетливую, взъерошенную курицу, их мать. Филлис покормила и голубей, собравшихся на звук ее голоса. Вместе мы обследовали больших лоснящихся выездных лошадей; сошлись в том, что нам обоим не нравятся свиньи; покормили телят; утешили больную корову Дэйзи и полюбовались остальными на пастбище; затем вернулись усталые, голодные и грязные к обеду, совершенно забыв о существовании латыни и греческого, но став большими друзьями.
Нелегко приходится бедному Мэннингу, кузина Филлис ему явно не по зубам. А, может, все сложится. Интересно читать бытовые описания.
Вера пишет:
цитата:
Именно они, вызвав затруднение у меня, казались совершенно понятными ему, он просил объяснить ему некоторые технические названия, с чем я легко справился.
Кажется, здесь что-то перепутано? Мистер Холман же советуется с молодым человеком?
Спасибо за отзывы, они меня очень вдохновляют. Предложение я еще обдумаю. Теперь следующий отрывок.
Часть II Миссис Холман попросила меня почитать ей вслух еженедельную газету, пока она штопала чулки из высокой наполненной доверху корзины, Филлис помогала матери. Я читал, не вникая в смысл произносимых слов и размышляя совершенно о другом, о том как блестят волосы Филлис в лучах послеполуденного солнца, о том как тихо дома, что слышно тиканье старых часов, стоящих на лестнице, о множестве невнятных восклицаний, издаваемых миссис Холман, пока я читал, выражающих сочувствие, заинтересованность, ужас от газетных сообщений. Убаюкивающая монотонность этого часа навела меня на мысль, что если бы я жил вечно, я бы хотел навсегда остаться в этой теплой, солнечной комнате, читая своим тихим слушательницам новости из газеты, наблюдая за свернувшимся клубком котенком на ковре у камина под мерный ход часов на лестнице, отсчитывающих течение этого момента. Между тем Бетти подошла к двери, ведущей на кухню, и сделала знак Филлис, та отложив наполовину законченный чулок, вышла на кухню, не произнеся ни слова. Взглянув на миссис Холман минуту спустя, я увидел, что она склонила подбородок на грудь и заснула. Я отложил газету и был близок к тому, чтобы последовать ее примеру, когда до меня донесся неизвестный запах, неплотно закрытая дверь в кухню позволила увидеть мне как Филлис, подсев к кухонному столу быстрыми проворными движениями очищает яблоки, постоянно заглядывая в книгу, лежащую рядом на буфете. Я вошел на цыпочках, глядя поверх ее плеч перед тем, как она обнаружила мое присутствие, увидел, что книга была на неизвестном мне языке и называлась L'Inferno . Как раз, когда я пытался найти связь между этим словом и знакомым мне «infernal» , она обернулась и в продолжение своих мыслей произнесла: - Ох! Это так трудно! Не могли бы вы помочь мне! – и сосредоточилась на одной строчке. - Я! Я даже не знаю, на каком языке это написано! - Разве вы не знаете – это Данте? – удивилась она почти раздраженно, ей очень нужна была помощь. - Наверно это итальянский? – предположил я с сомнением, так как не был уверен окончательно. - Да. И я очень хочу понять, что тут написано. Отец может помочь мне немного, так как он знает латынь, но у него так мало времени. - Думаю, вы не продвинетесь далеко, если будете делать два дела одновременно, так как сейчас. - Ох! Это ничего! Папа купил кучу старых, дешевых книг. И я знала кое-что из Данте раньше, кроме того я всегда очень любила Вергилия. Чистка яблок мне не мешает, если бы я только смогла понять этот старый итальянский. Я бы хотела, чтобы вы знали его. - Я тоже, - ответил я, движимый ее горячностью, - если бы только мистер Холдсворт был здесь, полагаю, он знает итальянский. - Кто это - мистер Холдстворт? – спросила Филлис, поднимая голову. - О, это наш главный инженер! Он отличный парень! Он может все, - мое поклонение перед ним и моя гордость, все это говорило во мне. Кроме того, если я сам не знал чего-то, то знакомство с ним рождало во мне чувство принадлежности к образованному классу. - Откуда он знает итальянский? – спросила Филлис. - Он прокладывал железную дорогу через Пьемонт, в Италии кажется, ему приходилось общаться со всеми рабочими на итальянском; я слышал, как он рассказывал, что в течение двух лет он читал книги только на итальянском в тех глухих местах, где жил. - О, Господи! – воскликнула Филлис, - я бы хотела … - затем внезапно остановилась. Я не был до конца уверен, хотела ли она произнести следующую мысль, которая пришла ко мне, но я произнес ее: - Могу ли я спросить его по поводу вашей книги или ваших затруднений? Она помолчала минуту, другую, а потом ответила: - Нет! Я думаю, нет. Все равно, спасибо вам большое. Я смогу разобраться во всем со временем. И тогда возможно я запомню язык лучше, чем в том случае если кто-то будет помогать мне. Я отложу книгу сейчас, а вы возвращайтесь в комнату, я приготовлю начинку для пирога, у нас обычно легкий обед в субботу. - Но я могу остаться и помочь вам, не так ли? - Хорошо, не то чтобы вы могли помочь мне, но мне нравится, когда вы рядом. Я был одновременно польщен и раздосадован таким прямым ответом. Мне было приятно, что я ей понравился, и я был достаточно самодовольным молодым человеком, желая изображать влюбленного, в то же время мое благоразумие подсказывало мне, если бы она питала ко мне нежные чувства, то никогда не заговорила бы об этом так откровенно. Я немедленно утешился, заверив себя, что эта девушка не для меня. Высокая, стройная в переднике, на полголовы выше меня, она читала книги, о которых я никогда не слышал, находила их более интересными, чем самые обыденные предметы; это был последний раз, когда я думал о своей дорогой кузине Филлис как о возможной хозяйке моего сердца и жизни. Но мы остались большими друзьями, после того как я уверился в невозможности более глубоких чувств между нами. Позже вечером мистер Холман вернулся домой из Хорнби. Он встречался с различными членами своего прихода; но остался неудовлетворен этим разговором, это следовало из тех замечаний, которые он бросал во время своего рассказа. - Я не встретил ни одного мужчины; они все были заняты хозяйственными заботами; хотя им следовало быть там. Я не жалуюсь; только если пасторские слова наставления полезны, они нужны как мужчинам, так и женщинам. - Не могли бы вернуться к ним, погрязшим в мирских заботах и напомнить о христианских добродетелях и обязанностях, мистер Холман? – спросила миссис Холман, которая очевидно думала, что слова ее мужа никогда не могут быть не к месту. - Нет! – ответил он, тряхнув головой, - я буду судить по себе. Ведь если на небе появятся облака, и я займусь уборкой сена, как раз готового к этому, когда ночью несомненно начнется дождь, я должно быть буду выглядеть дурно в глазах брата Робинсона, если он придет на поле побеседовать со мной о серьезных вещах. - Но, в любом случае, отец, вы совершили благое дело для жен, и возможно они повторят, то что услышали своим мужьям и детям? - Будем надеяться, что они так и поступят, так как я не смог обратиться напрямую к мужьям; но мысли женщины заняты совершенно не теми вещами, когда они собираются ко мне, они наряжаются в ленты и безделушки, как если бы им сообщили, что я буду относиться к ним лучше, если они оденутся элегантно. Филлис, я очень рад, что ты не тщеславна в своих нарядах! Филлис возразила, немного покраснев, тихим смиренным голосом: - Боюсь, что это не так отец. Мне очень часто хочется надеть красивые цветные ленты на шею как дочери сквайра - Это естественно, мистер Холман, - заметила его жена. – Я тоже больше люблю шелковые платья, чем полотняные. - Любовь к одежде – это соблазн, ловушка, - сказал он серьезно. – Настоящим украшением является кротость и спокойствие души. Миссис Холман, - прервал он себя, словно внезапная мысль пришла к нему, - в таком случае я тоже грешен. Я хотел попросить вас, не могли бы мы спать в серой комнате вместо нашей? - Спать в серой комнате? Поменять нашу комнату в это время? – переспросила миссис Холман в смятении. - Да, - добавил он, - это поможет мне сохраниться от искушения прогневаться. Посмотрите на мой подбородок! – продолжал он. – Я порезал его сегодня утром, я порезал его в среду, когда брился. Я сбился со счета, сколько раз я порезал его за последнее время, а все из-за того, что вид Тимоти Купера за работой в саду выводит меня из себя. - Он просто ленивый осёл?! – воскликнула миссис Холман. – Он не стоит своего жалованья. Это самое малое, что он может делать, но делает хуже некуда. - Это - правда, - заметил мистер Холман, - но к слову, он полоумный, и к тому же у него есть жена и дети. - К его стыду! - Но этого теперь не изменить. И если я его выгоню, ему не найти работу в другом месте. Да, я не могу не видеть, как он торопиться взяться за работу в саду утром; и я смотрю, смотрю до тех пор, пока старый Адам просыпается во мне и, однажды боюсь, я спущусь и отправлю его восвояси – это единственный способ избежать постоянных порезов во время бритья – но потом его жена и дети будут голодать. Поэтому я хотел бы перебраться в серую комнату.
Подкорректировала сомнительное предложение: Это было сочинение по механике, включающее множество терминов, не только технических, но и из области высшей математики. К моему удивлению мистер Холман прекрасно понимал последние (хотя меня они озадачили), он же просил объяснить некоторые технические названия, с чем я легко справился.
Теперь продолжение: Я не могу вспомнить более из моего первого посещения Хоупской фермы. Мы медленно и благопристойно шли до часовни в Хэсбридже вдоль дороги, расцвеченной рыжевато-коричневыми и ярко-красными красками наступающей осени. Мистер Холман шел впереди нас, скрестив руки сзади, опустив голову, размышляя о том утешении, которое он может дать своей пастве, миссис Холман что-то рассказывала, мы говорили тихо, чтобы не мешать его размышлениям. Я не мог не заметить уважительных поклонов, как бедняков, так и состоятельных людей, мимо которых мы проходили, поклонов, за которые он молча благодарил знаком руки. Пока мы подходили к городу, нам навстречу попалось несколько молодых людей, бросающих восхищенные взгляды на Филлис, и это заставило меня последовать их примеру. На ней было надето белое платье и короткий черный шелковый плащ, согласно моде того времени. Соломенная шляпка с коричневой лентой завершала ее туалет. Но если наряд ее и был недостаточно ярким, то ее милое лицо так и сияло. От прогулки ее щеки порозовели, а темные ресницы подчеркивали глубину синих глаз. Ее светлые волосы были уложены прямо, насколько позволяли природные кудряшки. И если она сама не замечала восхищения, которое вызывала, то я уверен, что миссис Холман не оставила этого без внимания; она смотрела строго и одновременно гордо, как только позволяло ее спокойное лицо, охраняя свое сокровище и радуясь, что остальные видят его. После обеда мне необходимо было вернуться в Элтам, чтобы приготовиться завтра выйти на службу. Позднее я понял, как мистер Холман и его семья сомневались в правильности своего шага, предлагая мне повторить визит на ферму, ведь они знали, что мне придется возвращаться в Элтам в воскресенье. Но несмотря на это, Холманы продолжали приглашать меня, и я навещал их, пока мои обязательства позволяли. Мистер Холдстворт был в этом деле, как и во всех остальных добрым и снисходительным другом. Мое новое знакомство не уменьшило моего уважения и восхищения им. В моем сердце находилось место для всех и, насколько я припоминаю, я расхваливал каждому другого в той манере, которую, будь я старше и дольше вращаясь среди людей, я бы признал неблагоразумной и нелепой. Это было неблагоразумно, поскольку почти наверняка вызвало бы разочарование, если бы состоялось их знакомство, и возможно это было нелепо, поскольку не предполагало, что кто-либо из нас думал о возможном знакомстве в тот момент. Мистер Холман выслушивал мои восторги в отношении достоинств и хороших манер мистера Холдсворта, а также рассказы о его путешествиях и приключениях с живейшим интересом и неподдельным доверием. В свою очередь мистер Холдсворт слушал мои рассказы о посещении фермы и описания уклада жизни моей кузины там с таким же интересом, как он слушал бы обычный рассказ без каких-либо дальнейших последствий. Итак, я стал навещать ферму раз в месяц в течение осени; распорядок жизни там оставался таким же мирным и тихим, что я могу припомнить только одно маленькое событие, и это единственное что привлекло мое внимание в отличие от остальных: Филлис перестала надевать передники, которые всегда мне не нравились; не знаю, почему она отказалась их надевать, но во время одного из моих визитов я увидел ее в милом льняном фартуке утром и черном шелковом вечером. Голубое полотняное платье было заменено на коричневое шерстяное с приходом зимы; все это звучит как какая-то книга, которую я однажды прочитал, описывающая смену цвета постели от голубого к коричневому, как важное семейное событие. К Рождеству мой дорогой отец приехал навестить меня и проконсультировать мистера Холдсворта по поводу того самого изобретения, которое известно как «ведущее колесо Мэннинга». Как я уже отмечал, мистер Холдсворт был очень расположен к моему отцу, который служил в той самой механической мастерской, где обучался мистер Холстворт. У них с отцом было много общих шуток по поводу одного из тех молодых джентльменов – учеников, которые приходили на работу в белых начищенных кожаных перчатках, боясь испачкать свои руки. Мистер Холдсворт часто рассказывал мне об отце, как о человеке столь же одаренном в механических изобретениях, как и Джордж Стефенсон , и мой отец приехал не только консультировал его, но и предложить ему участвовать в совместном деле. Для меня было огромным удовольствием видеть взаимную симпатию этих двух людей. Мистер Холдсворт, молодой, красивый, энергичный, одетый по последней моде, объект восхищения всей молодежи Элтама, и мой отец в своем приличном, но вышедшим из моды воскресном костюме. Его прямое, некрасивое, но здравомыслящее лицо было испещрено морщинами, следы трудов и забот, его руки почернели, несмотря на мыло и воду, за годы труда в цеху, он говорил на северном наречии, в то время как мистер Холдсворт обладал протяжным, мягким голосом, как большинство южан и считался в Элтаме признаком высокомерия. Хотя большая часть отцовского свободного времени была занята разговорами о деле, я заметил, что он чувствует себя не вправе покинуть Элтам без того, чтобы оказать уважение родственникам, которые были столь добры к его сыну. Итак, я с отцом отправился на локомотиве вдоль незаконченной линии до Хэсбриджа провести день на ферме. Мне доставляло особенное удовольствие видеть как эти два человека, каждый из которых вели совершенно непохожий образ жизни до этого момента, казалось инстинктивно пришли к взаимопониманию, спокойно и прямо взглянув друг другу в глаза. Мой отец был худощавым, жилистым мужчиной пяти футов семи дюймов, мистер Холман был широкоплеч, со свежим цветом лица, чуть более шести футов; никто из них не являлся в общем хорошим собеседником – возможно мистер Холман в большей степени – но они обсуждали разные вопросы. Мой отец прогулялся с мистером Холманом по полям. Так и вижу его перед собой: руки за спиной, внимательно выслушивающий все объяснения, касающиеся обработки земли и других вопросов ведения хозяйства; время от времени критически осматривавший какой-либо инструмент, беря его в руки; он задавал дельные вопросы, насколько я мог судить, именно так оценивал их мистер Холман. Затем мы вернулись посмотреть коровник и его обитателей в ожидании надвигавшейся с запада снежной бури, и мой отец слушал все, что связано с коровами с таким вниманием, будто сам собирался стать фермером. У него в кармане лежала записная книжка, в которой он проводил вычисления и делал пометки по усовершенствованию разных механизмов, он достал ее, чтобы записать в ней термины «прямая спина», «маленькое рыло», «мощное туловище» и я не представляю, что еще под заголовком «коровы». Отец крайне критично оценил овощерезки, неповоротливость которых первым отметил в разговоре; когда мы вернулись в дом, он сел, погруженный в свои мысли, пока Филлис и ее мать заканчивали последние приготовления к чаю, не обращая внимания на извинения миссис Холман, поскольку мы не сидели в парадной гостиной, в которой по ее мнению могло бы оказаться зябко в такой холодный вечер. Я не мечтал ни о чем лучшем, кроме как о ярко горящем огне, распространяющем жар по всей комнате и согревающем снежные следы под нашими ногами до тех пор, пока они не растаят. После чая, мило беседуя с Филлис, я услышал удивленный возглас миссис Холман: - Что вы делаете? Оглянувшись, я увидел отца, достававшего уголек из камина, спустя минуту осмотрев его и решив, что он подходит, отец вернулся к тяжелому деревянному столу, безукоризненно начищенному и начал рисовать что-то угольком за неимением под рукой мела или достаточно острого карандаша. Закончив рисунок, он объяснил свою новую модель овощерезки мистеру Холману, который молча смотрел на него все это время. Миссис Холман, тем временем, с тряпкой в руках встала за спиной изобретателя, делая вид, что она также заинтересована в чертеже как и ее муж, на самом деле поджидая удачный момент, чтобы стереть рисунок и вернуть своему столу прежнюю чистоту. Затем Филлис попросили принести книгу по динамике, по поводу которой я консультировал мистера Холмана во время своего первого визита, а мой отец разъяснил затруднения совершенно ясно, делая чертежи угольком там, где было необходима иллюстрация. Мистер Холман сидел, поддерживая голову руками, поставив локти на стол, почти не замечая Филлис, положившую руки ему на плечи и поглощенную объяснениями, как истинная дочь своего отца. Мне было жаль миссис Холман, которая была совершенно не в состоянии понять удовольствия своего мужа и дочери от интеллектуальных занятий, меньше всего ее заботивших, и к тому же отделявших ее родных от нее. Полагаю, что она ревновала к своему собственному ребенку, как к более подходящему собеседнику ее мужа, чем она сама, я замечал, что сам мистер Холман понимал ее чувства и внезапно менял предмет разговора, или в его голосе возникала нежность, когда он обращался к ней, что возвращало ее лицу удовлетворенное выражение. Не думаю, чтобы Филлис когда-либо замечала эти небольшие изменения в лице матери, она испытывала такое почтение к своим родителям, что слушала их обоих, как если бы они были святыми Петром и Павлом, и кроме того она всегда была всецело поглощена своим рукоделием, чтобы думать о манерах и внешнем виде окружающих.
Вера спасибо за такой интересный кусочек, интересно почему же всё же Филлис перестала надевать передник? по тексту и не скажешь, что ее чемто привлекает молодой человек
Этим вечером я наблюдал, хотя Филлис не замечала этого, насколько она расположила к себе моего отца. Она задала несколько вопросов, подтвердивших, что она следила за всеми его объяснениями. Ее необычная красота только усиливала то благоприятное впечатление, которое она оказала на него. Отец без колебаний выразил свое восхищение ею мистеру и миссис Холман во время ее отсутствия в комнате; начиная с этого вечера, следует вести начало его плану, который стал понятен мне несколько дней спустя, когда мы сидели в моей маленькой нескладной комнате в Элтаме. - Пол, - начал отец, - я никогда не собирался разбогатеть, но думаю, это случится со мной. Кое-кто заинтересован в приобретении моей новой машины (и произнес при этом ее название) и даже Элисон из Бороу Грин Уокс предложил мне стать его партнером. - Мистер Элисон, судья! Мистер Элисон, который живет на Кинг стрит? Да ведь у него собственный экипаж! – воскликнул я, сомневаясь и ликуя. - Да, мой мальчик, Джон Элисон. Но это не означает, что я заведу себе собственный экипаж. Я собираюсь предоставить нашей маме возможность прогуливаться пешком, иначе она перестанет выглядеть так молодо, как сейчас. Но это дело будущего. Я предполагаю начать с третьей части прибыли. Это может составить семьсот фунтов или возможно больше. Мне бы хотелось реализовать свои идеи. Честно сказать, я заинтересован в этом больше, чем в деньгах. У Элисона нет сыновей; естественно, что предприятие перейдет со временем к тебе. Дочери Элисона молоды и нескоро выйдут замуж, но если это и случится, возможно, их мужья будут не по механической части. Дело откроется для тебя, мой мальчик, если ты женишься. Я понимаю, что ты не очень силен в механике, но многие достигали успеха без всяких видимых склонностей к чему-либо. Я очень рад видеть, что мамины родственники – такие необыкновенно добрые и отзывчивые люди. Я принял мистера Холмана как своего брата, а его жена – нежнейший человек. Я скажу тебе откровенно Пол, для меня счастливейшим днем будет тот, когда ты объявишь мне, что Филлис станет моей дочерью. Думаю, что даже если бы у этой девушки не было ни пенни, она смогла бы обеспечить себя, но она унаследует дом и землю, вы составите прекрасную партию, если все сложится хорошо. Я покраснел как рак, не зная, что ответить, хотя хотел что-то возразить, но мысль о том, чтобы жениться в недалеком будущем, хоть и посещала меня довольно часто, звучала так странно, когда впервые мой отец произнес ее вслух. Он увидел мое замешательство и, улыбаясь, добавил: - Хорошо, что ты скажешь по поводу плана, придуманного твоим старым отцом? Ты еще молод, конечно, но когда мне было столько же, сколько тебе, я был готов просить руки девушки, если бы мог надеяться жениться на ней. - Моей матери? – спросил я, удивленный переменой в его голосе. - Нет, не твоей матери. Твоя мать – замечательная женщина, лучше не встретить. Нет! Девушка, в которую я был влюблен в девятнадцать, никогда не догадывалась о глубине моего чувства, которое ничуть не остыло даже несколько лет спустя после ее смерти. Я думаю, она была бы рада знать об этом, бедная Молли; но я уехал из тех краев, где мы жили, на заработки и надеялся вернуться, но перед тем как мне это удалось, она умерла, я никогда не приезжал туда с тех пор. Но если ты увлечен Филлис Холман и можешь рассчитывать на ее взаимность, с тобой не случится того, что постигло твоего отца. Я задумался на минуту и пришел к совершенно ясному заключению: - Отец, - произнес я, - если Филлис когда-нибудь понравится мне настолько, чтобы задуматься о браке, она никогда не полюбит меня. Я люблю ее как свою сестру, и она относится ко мне как к своему брату – младшему брату. Я заметил, как потемнело отцовское лицо. - Ты обратил внимание, как она умна, она образована скорее как мужчина, нежели женщина, с ее латынью и греческим. Возможно, она забудет их, когда у нее появится полный дом детей, - добавил мой отец. - Да, она знает много вещей сверх этого, и кроме того она благоразумна и много читает, она многое почерпнула у своего отца. Но она никогда не ценила меня. Мне бы хотелось, чтобы моя жена была высокого мнения о своем муже. - Ни наличие либо отсутствие образования заставляет жену уважать или нет своего мужа, - возразил мой отец, очевидно не желая так легко отказаться от плана, в котором так прочно укрепился. – Это что-то, чему я не могу подобрать правильное название, супруг будет уважаем, если он мужественен, не лишен чувствительности, прям и честен, по моему мнению, ты как раз таков, мой мальчик. - Не думаю, что захочу иметь жену выше себя ростом, отец, - ответил я, улыбаясь, он тоже улыбнулся, но неохотно. - Ну, - заметил он после паузы,- я размышлял над этим несколько дней, но оказалось, что мои представления излишне оптимистичны как новый локомотив, который я проектировал. Ты, Пол, из поколения юношей с развитой чувствительностью, заботишься о том, что никогда не волновало и не беспокоило твою мать или меня. Перед тобой открываются хорошие перспективы в твои девятнадцать, ты - симпатичный молодой человек, которого возможно нельзя назвать красавцем, и вот твоя кузина, не слишком близкая родственница, но довольно мила, как можно заметить, семнадцати лет, хорошая и правдивая, приученная и к ведению хозяйства, и к интеллектуальным занятиям. Выглядит она всего лишь как школьница, став женой и хозяйкой дома, уверен она забудет все, что учила, к тому же с хорошим состоянием, которое перейдет к ней после смерти родителей, с глазами, не уступающими по красоте глазам бедной Молли, с ее молочно-белой кожей, прекрасным ртом… - Мистер Мэннинг, что за прекрасную леди вы описываете? – спросил мистер Холдсворт, неожиданно нарушив наш с отцом разговор наедине и услышав последние слова моего отца. Мы оба, и отец, и я пришли в замешательство; это был настолько деликатный разговор для нас, но мой отец как прямодушный, не умеющий лгать и изворачиваться человек, поведал о предмете нашего разговора. - Я рассказал Полу о предложении Элисона и объяснил ему, какие перспективы открывает оно перед ним. - Думаю, что я могу кое-что сообразить, - возразил мистер Холдсворт, - но какая связь существует между вашим предприятием и прекрасным ртом? - Вы как всегда шутите, мистер Холдсворт, - ответил мой отец. – Я всего лишь собирался заверить сына, что если он и его кузина, Филлис Холман, соберутся пожениться, я не буду возражать. - Филлис Холман! – переспросил мистер Холдсворт. – Не дочь ли это священника-фермера недалеко от Хесбриджа? Не я ли способствовал зарождению настоящей любви, позволяя навещать его семейство так часто? Я ничего не знал об этом. - Здесь совершенно нечего знать, - заявил я, задетый более, чем хотел показать. – Никакой настоящей любви, которую вы бы хотели найти, нет в нашем случае между братом и сестрой. Я говорил отцу, она никогда не будет думать обо мне как о муже; она гораздо выше и умнее, а я хочу быть выше и образованнее моей будущей жены. - Ваш отец говорил о ней, когда описывал прекрасный рот? Я вынужден предположить, что существует противоядие уму и образованности. Я приношу извинения за то, что прервал ваш последний разговор перед отъездом, но я пришел по делу к вашему отцу. После чего он и мой отец начали разговаривать о вещах, которые не представляли интереса для меня, я хотел вернуться к моему разговору с отцом снова. Чем больше я думал о нем, тем больше чувствовал, что должен честно рассказать о своих чувствах к Филлис Холман. Я любил ее нежно как сестру, но я никогда не смог бы полюбить ее как жену. Еще менее мог я представить, что когда-либо она снизойдет – да, это самое подходящее слово, - выйти за меня замуж. Я отвлекся от размышлений о том, какой бы я хотел видеть свою будущую жену, услышав, как отец тепло высказывается о мистере Холмане, как самом необычном человеке. Каким образом тема разговора от размеров ведущих колес сменилась обсуждением Холманов, я не могу объяснить, но я заметил, что отцовские похвалы вызвали некоторое любопытство мистера Холдстворта; в самом деле, он заметил почти с упреком в голосе: - Почему, Пол, вы никогда не рассказывали мне, что за человек этот ваш родственник – священник! - Я не был уверен, что смогу убедить вас, сэр, - возразил я. – Но если бы и был, не думаю, что вы прислушались бы ко мне также как к моему отцу. - Нет! Скорее всего, нет, старина, - ответил мистер Холдсворт, смеясь. И снова я отметил как красиво его лицо, правильны его черты; и хотя этим вечером его присутствие немного раздражало меня, принимая во внимание его неожиданное появление, вследствие чего он стал свидетелем нашего с отцом откровенного разговора, он снова занял свое место героя в моем сердце благодаря своему веселому, светлому смеху. И если он не сделал этого до конца вечера, то у него получилось это на следующий день, когда после отъезда моего отца мистер Холдсворт отозвался о нем с таким уважением к его характеру, безграничным восхищением его талантом в механике, что я вынужден был ответить почти бессознательно: - Спасибо, сэр. Я вам очень признателен. - Ты совсем не обязан. Я всего лишь сказал правду. Он простой рабочий из Бирмингема, самостоятельно постигавший науку, то есть им никто не руководил извне, он не путешествовал для познания мира. Такой человек может позволить себе, вкладывая свой труд в железо и создав себе имя в научном мире, и иметь состояние, если заработать деньги для него удовольствие, и сохранить искренность в душе, подкупающую простоту манер. Я не могу без раздражения вспоминать о том сколько средств было потрачено на мое образование, моих путешествиях туда-сюда, груды научных книг, и все чего я добился – сущий пустяк. Но очевидно, это – наследственные черты, наверное мистер Холман, ваш родственник, человек такого же склада. - Но он наш родственник только потому, что женился на троюродной сестре моей матери, - возразил я. - Этот факт разбивает мою прекрасную теорию. Но я бы хотел познакомиться с Холманами. - Я уверен, они будут рады видеть вас у себя на Хоупской ферме, - ответил я горячо, - между прочим, они просили меня пригласить вас несколько раз: только я считал, что вам это покажется скучным. - Не совсем. Я не могу принять приглашение, так как компания направляет меня в долину, проконсультировать их по поводу грунта: будет ли он пригоден для строительства железнодорожной ветки. Эта работа станет причиной моего отсутствия здесь в течение некоторого времени, но я вернусь, а пока вы будете исполнять свои обязанности, дополнив их лишь тем, что будете удерживать старого Джевонса от выпивки. Он продолжал давать мне инструкции по руководству рабочими, занятыми на железной дороге, и более ничего не было сказано потом, в течение нескольких месяцев о его посещении Хоупской фермы. Он отправился в долину – темное мрачное место, где солнце, кажется, находится над холмами в течение четырех часов после обеда в середине лета. Возможно, из-за этого с ним случился приступ лихорадки сразу же после нового года, он был очень болен в течение многих недель, вернее сказать месяцев. Сестра – его единственная родственница, как я думаю – оставила семью и приехала из Лондона ухаживать за ним. Я навещал его, когда позволяли дела на службе и пересказывал ему «мужские новости», как он их называл, рассказывал о том, как продвигаются дела на железной дороге. Я рад был признаться, что смог наладить в его отсутствие медленное постепенное строительство, которое больше устраивало компанию, пока торговля шла вяло, а деньги дорожали на рынке. Конечно, в этих обстоятельствах мне недоставало времени для частых посещений Хоупской фермы. Но в любой из моих визитов я встречал радушный прием, а также искреннее беспокойство о ходе болезни мистера Холдсворта и его выздоровлении. Наконец, в июне он достаточно окреп, чтобы вернуться в свою квартиру в Элтаме и частично приступить к своим обязанностям. Его сестра, миссис Робинсон, вынуждена была покинуть его несколькими неделями ранее, из-за болезни своих собственных детей. Когда я наблюдал мистера Холдстворта в номере маленькой гостиницы в Хенслидэйл, где я привык видеть его во время болезни, я не заметил видимых последствий лихорадки для его организма. Но вернувшись однажды на старую квартиру, где я всегда видел его бодрым, красноречивым, решительным и энергичным в недалеком прошлом, я упал духом, заметив перемену в том, на кого я всегда смотрел с восхищением. Он лежал в тишине и унынии после последних усилий, казалось, у него не хватает сил пошевелиться, иначе он совсем ослабеет. Конечно, это было естественно для выздоравливающего после такой тяжелой болезни, но тогда я еще не знал этого и описал его состояние как более серьезное моим добрым родственникам на Хоупской ферме. Холманы со всей серьезностью, простотой и энергичностью немедленно предложили способ облегчить его страдания. - Привезите его сюда, - предложил мистер Холман. – Здешний воздух в высшей степени полезен; июньские дни прекрасны, он может проводить время на полях, и сладкий запах скошенной травы будет целителен для него – лучше любого лекарства. - И, - добавила миссис Холман, едва дождавшись, когда ее муж закончит говорить, - расскажите ему, что он найдет здесь свежее молоко и яйца, к счастью Дэйзи только что отелилась, и ее молоко всегда очень хорошее, сейчас даже лучше, чем сливки иных коров. У нас есть комната, которую солнце освещает в течение всего утра. Филлис ничего не сказала, но проявила живейший интерес к этому плану. Я взялся его реализовать. Я хотел познакомить их друг с другом и, вернувшись домой, передал моему другу предложение Холманов. Он был очень слаб в конце дня, чтобы заставить себя сделать усилие и отправиться в гости к незнакомцам, и разочаровал меня, отказавшись принять приглашение. На следующее утро все изменилось, он извинился за предыдущий вечер и добавил, что хотел бы взять в поезд все вещи, и будет готов отправиться со мной на ферму в следующую субботу. - Но вы должны поехать со мной Мэннинг, - сказал он, - раньше я был дерзок, как необходимо быть мужчине, и легко мог бы нанести визит незнакомым мне людям, но со времени своей болезни я веду себя как девушка, меня бросает в жар и холод от стыда. Итак, все было обговорено. Мы намеревались выехать на Хоупскую ферму в субботу после обеда, было решено, что если свежий воздух и распорядок жизни подойдут мистеру Холдсворту, он останется там на неделю или десять дней, выполняя посильную работу на том конце железнодорожной ветки, пока я буду замещать его в Элтаме, прикладывая все свои усилия. По мере приближения назначенного срока отъезда, я все больше нервничал, размышляя, как же мистер Холдсворт – мой кумир, найдет общий язык со спокойной, необычной семьей мистера Холмана, понравится ли он им и его заграничные манеры. Я старался подготовить его, рассказывая время от времени небольшие подробности о жизни на Хоупской ферме. - Мэннинг, - сказал он, - я вижу, что вы находите меня недостаточно хорошим для ваших друзей. Еще не поздно все отменить? - Нет, - возразил я, - я считаю вас вполне достойным человеком, но я не уверен, что вы до конца разделяете их понимание добродетели. - И вы уже находите, что существует большая возможность несовпадения наших понятий на этот счет, у каждого свое представление о хорошем, своя граница между добродетелью и небольшой степенью испорченности, часто проистекающей от безразличия к хорошему, правильному? - Я не знаю. Думаю, вы говорите философски и я уверен, что это вредно для вас. - Когда рассуждаешь о чем-то, чего не понимает твой собеседник, значит ли это, что ты философствуешь? - Нет, - ответил я. – Но что я действительно понимаю, так это то, что вам следует прилечь, и сказать мне в какое время нам следует встать утром, я могу съездить в Хепворс и получить письма, о которых мы говорили утром. - Подождите до утра и дайте увидеть, каким будет день, - ответил он с такой вялой нерешительностью, доказывающей, что он переутомился. Так что я ушел по делам. Утро было прекрасным – безоблачным и солнечным, каким и положено быть ему ранним летом. Мистеру Холдсворту не терпелось выехать в деревню, утро вернуло ему свежесть и силы, в результате его переполнял энтузиазм. Я опасался, что мы приедем на ферму Холманов даже слишком рано, раньше чем они буду нас ожидать, но что мог я сделать с таким нетерпеливым, неистовым человеком, каким был мистер Холдстворт в это утро? Мы прибыли на Хоупскую ферму до того как высохла роса на траве, покрывавшей дорожку в тени, большой домашний пес лежал, греясь на солнышке около закрытой боковой двери.
Я был удивлен, увидев эту дверь закрытой, в течение всего лета она была открыта с утра до вечера, но оказалось, что дверь заперта только на щеколду. Я открыл ее, Ровер смотрел на меня подозрительно и недоверчиво. Комната оказалась пуста. - Я не знаю, где они могут быть, - произнес я, - но вам лучше зайти и отдохнуть, пока я пойду и поищу их. Вы должно быть устали. - Нет, совсем нет. Этот сладкий приятный воздух – как тысячи укрепляющих средств. Кроме того, в комнате жарко и едкий запах золы. Что нам делать? - Пройдемте вокруг дома на кухню, Бетти скажет нам, где они. Итак, мы прошли по двору вместе с Ровером, сопровождающим нас с чувством выполненного долга. Бетти мыла свои миски из-под молока в холодной пенящейся весенней воде, постоянно переливаемой из одного корыта в другое. В такую погоду большую часть своей кухонной работы она выполняла на улице. - О Боже! – воскликнула она. – Мистер и миссис Холман уехали в Хорнби! Они не предполагали, что вы приедете так рано! У хозяйки были дела, и она решила прогуляться с мистером Холманом и вернуться к обеду. - Они не ждали нас к обеду? – спросил я. - Ну, и да, и нет, как я могу судить. Хозяйка решила, что холодной баранины будет достаточно, если вы не приедете к обеду, а если приедете, мне следует приготовить цыпленка и бекон, я пойду, займусь этим, потому что правильно приготовить бекон не так-то уж просто. - А Филлис тоже уехала? – мистер Холдсворт уже подружился с Ровером. - Нет! Она где-то здесь. Думаю, вы найдете ее в саду, она собирает горох. - Давайте пойдем туда, - предложил мистер Холдсворт, внезапно бросив игру с собакой. Я показывал дорогу к саду. Это лето обещало большой урожай овощей и фруктов. Возможно, саду не уделялось столько заботы как остальной части фермы, но он был одним из самых ухоженных садов, принадлежащих фермерскому дому. По сторонам дорожек из гравия росли цветы, северная сторона сада отводилась выносливым сортам фруктовых деревьев, небольшой уклон вел к пруду в конце сада полному рыбы, в той стороне находились целые поля клубники, там, где еще оставалось свободное пространство, росли кусты малины, но выглядело это так, будто было запланировано. Длинные ряды гороха простирались направо от главной дорожки, где я увидел Филлис, собиравшую горох, чуть раньше, чем она заметила нас. Как только она услышала наши шаги по гравию, она выпрямилась, и, прикрыв глаза от солнца, посмотрела на нас. Через минуту она медленно подошла к нам, покраснев от смущения. Я никогда до этого не видел Филлис смущенной. - Это мистер Холдсворт, Филлис, - произнес я, пожав ее руку. Она взглянула на него и опустила глаза, покраснев еще больше, когда он для соблюдения приличий снял шляпу и поклонился: такие манеры еще не встречались на Хоупской ферме до этого. - Отца и мамы нет. Им будет очень жаль, вы не написали Пол, как обещали. - Это моя вина, - вступился мистер Холдсворт, понимая, что она имела в виду, если бы высказалась полнее. – Я еще не лишился всех привилегий больного, одно из которых нерешительность. Прошлым вечером, когда ваш брат спросил меня, в какое время мы будем выезжать, я совершенно не мог принять решения. Филлис смотрела на нас, будто не могла решить, что же с нами делать. Я постарался помочь ей. - Вы закончили собирать горох? – взяв наполовину заполненную корзину, она так и стояла с ней в руках. – Можно нам остаться и помочь вам? - Если хотите. Но возможно это утомит вас, сэр? – добавила она, обращаясь к мистеру Холдсворту. - Нет, нисколько, - ответил он. – Это напомнит мне события двадцатилетней давности, когда я собирал горох в саду моего деда. Думаю, мне удастся заодно и попробовать его? - Конечно, сэр. Но если вы пойдете на клубничные поля, то найдете спелую клубнику, а Пол покажет вам, где это. - Боюсь, вы не доверяете мне. Могу заверить вас, что знаю, как выглядит спелый горох, когда его необходимо сорвать. Я позабочусь о том, чтобы не срывать незрелый. Меня не следует отсылать, как непригодного к работе. Это был тот полушутливый тон разговора, к которому Филлис не привыкла. Она бросила взгляд, как будто сама хотела защититься от игривого обвинения ее в недоверии, но в конечном итоге ограничилась молчанием. Следующие пять минут мы все собирали горох в полном молчании. Затем мистер Холдсворт выпрямился и сказал немного устало: - Боюсь, я должен закончить работу. Я не так крепок, как думал. Филлис мгновенно исполнилась раскаяния. Он действительно выглядел бледным, а она винила себя в том, что позволила ему помогать. - С моей стороны это было неблагоразумно. Я не знала – я думала, возможно, вам действительно нравится горох. Мне следовало предложить вам поесть, сэр! Ох, Пол, мы собрали вполне достаточно, как глупо, что я забыла о болезни мистера Холдсворта. Она поспешно направилась к дому. Мы последовали за ней, она придвинула тяжелый стул с подушкой, куда мистер Холдстворт опустился с большим удовольствием. Затем быстро и ловко принесла на небольшом подносе вино, воду, бисквит, домашний хлеб, свежее масло. В тревоге она стояла рядом, до тех пор, пока мистер Холдсворт немного поел, цвет его лица оживился, и он был рад принести нам со смехом извинения за причиненное беспокойство. Но потом Филлис сменила свой неподдельный интерес и заботу на привычное холодное смущение, когда она впервые оказалась в компании незнакомого человека. Она принесла газеты недельной давности (прочитанные мистером Холдсвортом пять дней назад), а затем потихоньку ушла; мистер Холдсворт выглядел устало, отклонился назад, прикрыл глаза, как будто хотел уснуть. Я потихоньку прошел в кухню за Филлис, но она вышла из дома, и я нашел ее сидящей возле выгона со своей корзиной гороха и миской, в которую она складывала очищенные плоды. Ровер лежал около ее ног, охотясь на мух. Я подошел к ней и попытался помочь, но каким-то образом сладкие плоды молодого горошка чаще попадали мне в рот, чем в корзину, пока мы тихо разговаривали, боясь помешать мистеру Холдсворту, отдыхавшему в комнате, распахнутые окна которой были недалеко от нас. - Не находите ли вы его красивым? – спросил я. - Возможно да, я не рассмотрела его, - ответила она. – Но он выглядит как иностранец, не так ли? - Да, он делает стрижку по заграничной моде, - ответил я. - Мне нравится, когда англичанин выглядит как англичанин. - Не думаю, чтобы он задумывался об этом. Он рассказывал, что выбрал такую прическу, когда жил в Италии, потому что все ее носили и, естественно, он продолжает стричься также в Англии. - Не думаю, чтобы он выбрал такую прическу в Италии, потому что все ее делают. У всех разные прически. Я был немного раздосадован тем, что Филлис нашла логическую ошибку в рассуждениях моего друга, и я решил сменить тему разговора. - Когда вернется ваша мама? - Думаю, она будет в самом скором времени, ей нужно навестить мистера Мортона, он болен, поэтому она может задержаться и не прийти до обеда. Вам не кажется, что следует пойти и взглянуть, как там мистер Холдсворт, Пол? Вдруг ему опять стало плохо. Я выполнил ее пожелание, но в этом не было необходимости. Мистер Холдсворт был на ногах, он стоял около окна, положив руки в карманы, все это время он, очевидно, смотрел на нас. Как только я зашел в комнату, он обернулся. - Итак, это та самая девушка, которую ваш отец прочил вам в жены, Пол, в тот вечер, когда я прервал вас! Вы все еще остаетесь при своем мнении на этот счет? Минуту назад это выглядело по-другому. - Мы с Филлис понимаем друг друга, - ответил я твердо. – Мы как брат и сестра. Она не станет моей женой, даже если я останусь единственным мужчиной на земле, и тоже самое можно сказать о моем отношении к ней – как не желал бы мой отец другого (мне не хотелось называть ее своей возможной женой), но мы нежно любим друг друга. - Ну, я очень удивлен; не тем, конечно, что вы любите друг друга как брат и сестра – а тем, что вы, Пол, считаете невозможным влюбиться в такую прекрасную женщину. Женщину! Прекрасную женщину! Я всегда думал о Филлис, как о хорошенькой, но угловатой девушке, и не мог выбросить передник из головы, когда пытался представить ее перед собой. Теперь я повернулся вслед за мистером Холдсвортом, еще раз взглянуть на нее из окна. Она только что закончила чистить горох и стояла спиной к нам, держа корзину и миску в ней высоко в воздухе, чтобы спрятать их от Ровера, который радостно прыгал и лаял, хватая привлекавшие его предметы, в восхищении от возможности сменить обстановку. Наконец, она устала от этой игры и, потихоньку шлепнув его для острастки, приказала: - Сидеть Ровер! Успокойся! – и посмотрела на окно комнаты, в которой мы находилось, убедиться в том, что никого не побеспокоила шумом, но увидев нас, залилась краской и поспешила уйти вместе с Ровером, ласкавшимся к ней, пока она шла. - Я бы хотел нарисовать ее портрет, - произнес мистер Холдсворт, когда она ушла. Он вернулся к своему стулу и несколько минут сидел в тишине. Затем он опять встал. - Я, пожалуй, возьму какую-нибудь книгу, - произнес он. – Это поможет скоротать время. Он начал смотреть по сторонам, в конце полки стояло несколько книг. - Пять томов Комментариев Мэтью Хенри, - читал он заголовки вслух, - «Полное наставление для домохозяек», молитвослов, «Ад» Данте! – воскликнул он с удивлением. – Кто это читает? - Я говорил вам, Филлис читает эту книгу. Разве вы не помните? Она знает латынь и греческий. - Точно! Я припоминаю! Но почему же я никогда не могу догадаться сам. Эта спокойная девушка, занятая домашними хлопотами, к тому же прекрасно образована, так что вы спасались бегством от ее вопросов, когда впервые приехали сюда. Вот вам и кузина Филлис! Что это: бумага со сложными, вышедшими из употребления словами. Предполагаю, что это своего рода словарь, который она завела. Она не смогла понять их? Постойте! У меня есть карандаш. Я подпишу наиболее распространенные значения и избавлю ее от затруднений. Так он положил ее книгу и листок бумаги на маленький круглый столик и занялся тем, что записал значения слов, непонятных ей. Я не был уверен, не позволил ли он себе слишком большую вольность, его идея не очень мне понравилась, хотя я не понимал почему. Как только он закончил писать и положил бумагу и книгу на место, я услышал скрип колес, останавливающихся на тропинке, выглянув наружу, я увидел миссис Холман, выходившую из соседской двуколки, поблагодарив ее хозяина небольшим реверансом, она направилась к дому. Я вышел к ней навстречу. - О, Пол! – воскликнула она. – Я приношу извинения за то, что задержалась, Томас Добсон пообещал, что если я подожду с четверть часа, то он… Но где же ваш друг, мистер Холдсворт? Я надеюсь, он приехал с вами? Как раз в это время он вышел и в своей приятной располагающей манере пожал ее руку и поблагодарил за приглашение погостить у них, чтобы поправиться окончательно. - Я уверена мы с вами станем друзьями, сэр. Так же считает и мистер Холман. Я подумала, что вам будет скучно в нашем спокойном доме, Пол рассказывал нам, какой вы большой путешественник, хотя мистер Холман возразил, что скука и монотонность, возможно, пойдет вам на пользу, пока вы будете выздоравливать, но я все-таки попросила Пола остаться с вами здесь, сколько будет в его силах. Надеюсь, вам понравится у нас, сэр. Филлис угостила вас чем-нибудь? Выздоравливающему после болезни необходимо часто питаться. А затем она стала задавать ему вопросы о его недомогании со всей материнской простотой. Казалось, он сразу понял ее и установил с ней дружеские отношения. Но сделать тоже самое с мистером Холманом оказалось не так-то просто. Мужчины всегда испытывают небольшую неприязнь, когда впервые сталкиваются с незнакомцами. Но в данном случае каждый был расположен к тому, чтобы понравиться друг другу; только друг для друга они были людьми из разных слоев общества. Мне пришлось покинуть Хоупскую ферму в воскресенье после полудня, так как я должен был замещать мистера Холдсворта и к тому же выполнять свои обязанности в Элтаме, поэтому я не знаю всего, что происходило в течение недели, пока мистер Холдсворт гостил там. Несколько раз меня бросало в жар от возможного конфликта взглядов мистера Холмана и моего друга. В среду я получил коротенькую записку от мистера Холдсворта; он собирался остаться и возвратиться со мной в следующее воскресенье, также он просил меня прислать ему список книг, его теодолит и другие инструменты для измерений, которые я мог доставить по железной дороге в Хэсбридж. Я собрал книги у него на квартире. Итальянский, латынь, тригонометрия – получился довольно значительный сверток, не считая инструментов. Мне стало любопытно, как идут дела на ферме, но я не мог посетить ее раньше субботы. В Хэсбридже первым я увидел мистера Холдсворта, который пришел встретить меня. Он очень изменился, загорел, взгляд прежде вялый, апатичный, стал энергичным. Я сказал ему, насколько лучше он выглядит. - Да, - ответил он. – Я рад снова взяться за работу. На прошлой неделе я боялся мыслей о работе; теперь я полон желания приступить к делу. Эта неделя в деревне сделала со мной чудеса. - И теперь вы довольны собой? - О! это чудесно! Такая совершенно деревенская жизнь! И она так далека от скуки, с которой я всегда связывал жизнь в деревне, благодаря чрезвычайному уму мистера Холмана. Я стал обращаться к нему как принято в семейном кругу. - Значит, вы поладили с ним? – спросил я, еще переживая. - Я был на грани ссоры с ним несколько раз, из-за случайных и преувеличенных утверждений, которыми всегда пользовался в общении с другими людьми, не придавая этому значения. Но здесь я стал сдерживать себя, когда видел, как это задевает мистера Холмана. Это было полезно и заставило меня серьезнее относиться к своим словам, вместо того чтобы просто производит впечатление на других. - Так значит теперь вы друзья? – спросил я. - Да, вполне; во всяком случае, насколько я понимаю. Я никогда не встречал человека с такой тягой к знаниям. В том, что можно почерпнуть из книг, он далеко превосходит меня по многим вопросам, но поскольку я много путешествовал и видел… Вас не удивил список вещей, который я вам послал? - Да, я подумал, что они не обещают хорошего отдыха. - Некоторые из книг для мистера Холмана, а некоторые для его дочери. Я называю ее Филлис для себя, но вслух использую официальной обращение, говоря о ней с другими. Я не хотел бы показаться фамильярным, а кроме того никто не называет ее мисс Холман. - Я понял, что итальянские книги предназначаются ей. - Да! Представьте себе ее старания прочитать Данте были первыми шагами в итальянском! У меня есть увлекательный роман Манзони, это книга как раз для начинающих, и если она все еще хочет разобраться в Данте, мой словарь гораздо лучше для этого подходит, чем ее. - Так она обнаружила ваши пояснения на своем листе? - О! Да, - произнес он с веселой и довольной улыбкой и, начав рассказывать, что же произошло, внезапно замолчал. - Мне кажется, мистер Холман не одобрит ваше намерение дать ей почитать роман. - Что может быть более безобидным? Зачем представлять мир в устрашающем цвете? Это самая красивая и невинная сказка, которую можно найти! Вы же не думаете, что они изучают Вергилия для составления проповедей? К этому времени мы были на ферме. Как мне показалось, Филлис встретила меня теплее, чем обычно, а миссис Холман была сама доброта. Но почему-то я почувствовал что, то место в их сердцах, которое раньше занимал я, теперь отдано мистеру Холдсворту. Он знал все в доме, он проявлял сыновнее почтение к миссис Холман, он занимался с Филлис не более чем со снисходительной привязанностью старшего брата. Он спросил меня о том, как продвигаются дела в Элтаме с неподдельным интересом. - Ах! – вздохнула миссис Холман. – Вы проведете следующую неделю иначе, чем здесь! Я понимаю, как много хлопот вы взвалили на себя. Но если вы не будете заботиться о себе, вы снова заболеете и вынуждены будете вернуться к нашей тихой жизни, чтобы поправиться. - Неужели вы думаете, что мне нужно заболеть, чтобы захотеть вернуться сюда? – ответил он тепло. – Я только опасаюсь, что после того, как вы проявили столько заботы обо мне во время моего выздоровления, что следующий раз мне опять захочется оказаться в ваших руках. - Это правильно, - ответила миссис Холман. – Только не доводите себя до болезни перенапряжением на работе. Надеюсь, вы будете продолжать пить свежее молоко каждое утро, я уверена – это лучшее лекарство, и добавляйте чайную ложку рома туда, если вы его любите, многие высоко ценят его, только мы не держим в доме ром. Я являл собой представителя той активной городской жизни, по которой мистер Холман начал скучать; естественно, что он стремился составить мне компанию, после недельного уединения. Однажды я увидел, как Филлис наблюдала за нами во время нашего разговора с оттенком удивления, но как только она заметила мой взгляд, то отвернулась, густо покраснев. Этим вечером у меня был небольшой разговор с мистером Холманом. Я прогуливался вдоль дороги на Хорнби, чтобы встретить его, мистер Холдсворт занимался с Филлис итальянским, а миссис Холман отдыхала после работы. Сам собой без усилий с моей стороны разговор зашел о моем друге, с которым я познакомил обитателей Хоупской фермы. - Да! Он понравился мне! – сказал мистер Холман, взвешивая каждой слово, прежде чем произнести. – Он понравился мне. Я надеюсь, что действия мои правильны, но он оказывает дурное влияние на меня, и я опасаюсь, как бы он не увел меня с истинного пути, несмотря на мою рассудительность. - Он хороший малый, в самом деле, - возразил я. – Мой отец высокого мнения о нем, и я никогда не привез бы его сюда, если бы не был уверен, что он понравится вам! - Да, - неуверенно произнес он. – Он нравится мне, и я думаю, он честный человек, временами в его суждениях проскальзывает недостаток серьезности, но в тоже время слушать его одно удовольствие! Он так декламирует Горацио и Вергилия, что не верится, будто они мертвы. А истории, которые он рассказал мне о своем пребывании в странах, где ему довелось жить до настоящего дня, захватывают и одурманивают как глоток вина. Я слушал его, пока не забыл о своих обязанностях, и тогда я поспешил уйти. В прошлое воскресенье он увел наш разговор на мирские темы, плохо подходящие этому дню. К этому времени мы подошли к дому и наш разговор прервался. Но еще до того как день подошел к концу, я наблюдал какую невольную власть мой друг приобрел над всей семьей. Это и неудивительно – он гораздо больше видел в своей жизни, чем они: рассказывал легко и естественно, так как никто не умел, всегда готов был проиллюстрировать свои слова, рисуя карандашом на клочке бумаги все, что угодно, от способов регулирования воды в Северной Италии и схем повозок, до итальянских сосен и буйволов. После того как мы все рассмотрели его наброски, Филлис собирала их и уносила. Даже по прошествии многих лет, у меня перед глазами возникает эта сцена, в центре которой Эдвард Холдсворт - превосходный человек, ставший причиной стольких печальных событий в этой семье.
Часть III Как раз после этого визита я уехал домой на неделю. Я с удовлетворением отметил, что новое дело отца шло в гору, это партнерство, очевидно, доставляло удовольствие обеим сторонам. Наш домашний быт оставался таким же скромным, несмотря на возросший доход, но у моей матери появилось несколько дополнительных удобств, обеспеченных ей отцом. Я познакомился с мистером и миссис Эллисон, и впервые увидел очаровательную Маргарет Эллисон, которая позже стала моей женой. Когда я вернулся в Элтам, то обнаружил, что обстоятельства службы изменились, потребовав наш с мистером Холдсвортом переезд в Хорнби и постоянное присутствие там, для решения вопросов, связанных с окончанием строительства железнодорожной ветки. Конечно, в связи с переездом у нас появилось больше возможностей общаться с обитателями Хоупской фермы. Мы легко могли навещать их после окончания рабочего дня и проводить приятные вечерние часы, и даже вернуться до того как постепенно угаснут летние сумерки. С удовольствием мы задерживались и дольше – свежий деревенский воздух составлял разительный контраст с теснотой и духотой городской квартиры, которую я делил с мистером Холдсвортом; но мистер Холман всегда отводил ранние утренние и завершающие вечерние часы своим занятиям, поэтому он без колебаний выпроваживал нас из дома сразу после вечерней молитвы. Те счастливые дни и несколько произошедших событий запечатлелись в моей памяти и возникают передо мной, когда я вспоминаю о том лете. Я могу припомнить, в какой последовательности они происходили, потому что сбор зерна следовал после сенокоса, а заготовка яблок - после уборки зерна. Переезд в Хорнби занял некоторое время, в течение которого ни у кого из нас не было возможности нанести визит на ферму. Мистер Холдсворт однажды отправился туда один. Как-то душным вечером, когда работа была завершена, он предложил мне прогуляться и проведать Холманов. Но я еще не закончил свое еженедельное письмо домой и хотел завершить его перед прогулкой. Тогда он ответил, что пойдет сам, а я могу последовать за ним позже, если захочу. Я дописывал в течение часа, на улице было так душно, что выходя, я не надел пиджак, а повесил его на руку. Ни один листочек на фермерских деревьях не колыхался, а все двери и окна в доме были открыты. Стояла полная тишина, вначале мне показалось, что здесь совершенно никого нет, но как только я оказался около двери, я услышал, как томный голос исполнял песню, это пела миссис Холман, она сидела в гостиной и пела церковный гимн во время вязания при тусклом свете. Радушно приветствовав меня, она рассказала все скромные домашние новости, произошедшие за две недели, что меня не было, в ответ я рассказал ей о своем визите домой и о своих родственниках. - Где же остальные? – спросил я, наконец. Бетти с работниками были на полях, помогая с последней уборкой сена, так как мистер Холман ожидал ночью дождь. Да и сам мистер Холман, и Филлис, и мистер Холдсворт, все пошли туда помогать. Миссис Холман хотела и сама что-нибудь сделать, но поскольку она меньше всего подходила для уборки сена, кто-то должен был остаться и присматривать за домом, когда вокруг так много бродяг, которых она будет называть чернорабочими, если я наведу порядок на железной дороге. Я спросил, не будет ли она возражать, если я оставлю ее и присоединюсь к остальным, чтобы помочь, и получив ее добродушное разрешение, я вышел из дома и отправился в путь, следуя ее инструкциям: через фермерский сад, мимо загона для коров, по удобренному золой полю, через следующее поле с двумя кустарниками посередине. Наконец, я добрался на место и увидел Бетти с работниками на убранном поле, нагруженную до краев повозку, наверху которой стоял работник и укладывал охапки ароматного сена, подбрасываемые ему остальными, небольшую груду сброшенной одежды в углу поля (ведь жара даже в семь часов стояла невыносимая), несколько мисок и корзин, и Ровера, который тяжело дыша, лежал рядом и следил за ними. На поле было весело, до меня доносился смех и шутки, но ни мистера Холмана, ни Филлис, ни мистера Холдсворта я не увидел. Бетти первая меня заметила, и догадавшись кого я ищу, она подошла ко мне. - Они вон там, - и указала рукой. «Туда» я и пошел, на просторный отдаленный пустырь из красного песка, овражков и ложбин, окруженный темными елями, пурпурными в наступающих сумерках, и как мы называет их на юге, дроковыми кустарниками, которые стояли напротив ряда деревьев и сверкали золотом в последних лучах солнца. На этой пустоши, в стороне от калитки, на поле, я увидел три фигуры. Они представляли собой полную энтузиазма группу, склонившуюся над теодолитом мистером Холдсворта. Последний обучал мистера Холмана практическим навыкам проведения измерений. Я жаждал присоединиться к ним и помочь мистеру Холману быстрее справится с задачей. Филлис слушала также внимательно и заинтересовано как и ее отец, что даже не нашла времени поздороваться со мной, настолько она была поглощена объяснениями. Мы так увлеклись, что пропустили момент, когда на небе сгустились темные облака, затем засверкали молнии и послышались отдаленные раскаты грома, постепенно нараставшие и, наконец, оглушительно грянувшие прямо над нашими головами. Дождь застал нас всех врасплох; это был настоящий ливень, где же нам было найти укрытие? Филлис нечем было защититься от дождя, она была в домашнем платье без шляпки и без платка. Как только сверкнула молния, мистер Холдсворт скинул пиджак и набросил его ей на плечи, а затем указал нам на такое ненадежное укрытие от дождя, которое только можно найти в песчаной ложбине. Там мы придвинулись как можно ближе друг другу, так что Филлис оказалась почти зажатой глубоко за нами, но все-таки она нашла возможность снять пиджак и попыталась накинуть его на плечо мистера Холдсворта, коснувшись его рубашки. - Ох, вы промокли! – воскликнула она в заботливой тревоге, - вы опять заработаете себе лихорадку! О, мистер Холдсворт, зачем я только приняла ваш пиджак! Он повернулся к ней, улыбаясь: - Если я подхвачу простуду, то буду виноват в том, что ввел вас в заблуждение, стоя под дождем. Но она только прошептала: - Зачем я забрала ваш пиджак. Мистер Холман прервал ее: - Этот ливень не скоро кончится. Хвала Господу, что поля убраны! Но по всей вероятности дождь затянется, поэтому мне лучше вернуться домой и принести вам всем одежду, зонты вряд ли защитят нас. Мы оба, я и мистер Холдсворт, предложили свои услуги, но он был полон решимости, несмотря на то, что мистер Холдсворт, уже промокший до нитки, смог бы согреться ходьбой. Как только отец ушел, Филлис придвинулась ближе к выходу и могла наблюдать, охваченную штормом пустошь. Часть из оборудования мистера Холдсворта все еще оставалась под дождем. До того как мы успели что-либо произнести, она выбежала из нашего убежища и бросилась собирать разные предметы, чтобы с триумфом отнести их туда, где мы укрывались от непогоды. Мистер Холдсворт стоял, не зная на что решиться: помочь ей или нет. Она бросилась назад, ее длинные прекрасные волосы растрепались и промокли, ее глаза светились радостью, ее лицо посвежело от бега под дождем. - Это мисс Холман то, что я называю своеволием, - сказал мистер Холдсворт, когда она вручила их ему. – Нет, я не буду благодарить вас (хотя его взгляд выражал благодарность все время разговора). Я раздосадован тем, что вы промокли, и теперь по вашей милости чувствую такую же вину перед вами, за которую вы приносили извинения несколько минут назад. Это не по-христиански – мстить! Его шутливый тон (как называют его французы) был достаточно понятным для любого, кто знаком со светом и вращался в обществе, но Филлис не относилась к их числу, и эти слова огорчили и смутили ее. Выражение «не по-христиански» имело для нее серьезное значение; его нельзя использовать так легко, и хотя она не поняла точно, в чем ее обвинили, что плохого было в ее поступке, она попыталась оправдаться. Сначала ее серьезность, с которой она отрицала неблагородные мотивы своего поведения, позабавила мистера Холдсворта, пока это затянувшаяся шутка не запутала ее окончательно, в конце концов, он сказал что-то серьезное, но так тихо, что я не расслышал, после этих слов она успокоилась и покраснела. Спустя некоторое время вернулся мистер Холман, нагруженный массой шалей, плащей, зонтов. Филлис возвращалась на ферму вместе с отцом. Она шла с моей стороны, чтобы избежать разговора с мистером Холдствортом, пока он не вернулся к той манере разговора, к которой он прибегал, находясь в более серьезном расположении духа – доброй, заботливой и внимательной. Конечно, наша промокшая одежда вызвала всеобщее смятение, но я описал это маленькое событие того вечера сейчас, потому что, мне было бы интересно узнать, что же сказал таким тихим голосом мистер Холдсворт, что заставило Филлис мгновенно успокоится, а также этот вечер запомнился мне особенно, принимая во внимание то, как будут складываться их отношения в будущем. Я уже упоминал, что после переезда в Хорнби, наши визиты на ферму стали почти каждодневными. Миссис Холман и я продолжали ладить друг с другом. Но мистер Холдсворт слишком часто выказывал свое превосходство над миссис Холман, выбирая интеллектуальные темы для разговора, используя добродушный, подшучивающий тон. Полагаю, он держался такой манеры общения, потому что не знал, о чем говорить с женщиной, целиком поглощенной материнством, чей ум никогда не развивался занятиями, и чье любящее сердце целиком было занято мужем, ребенком, домашними хлопотами и возможно совсем немного членами общины ее мужа, потому что они определенным образом принадлежали ее мужу. Я отмечал раньше, что она испытывала чувство близкое к ревности даже к Филлис, когда дочь и ее муж проявляли большой интерес и общую склонность к предметам, находившимся выше ее понимания. Я обратил на это внимание еще при первом знакомстве с семейством Холманов и, как я говорил, меня восхищала деликатность, с которой мистер Холман выходил из таких ситуаций, переводя разговор на те предметы, в которых его жена со своим практическим опытом жизни обладала авторитетом; а Филлис, преданная своему отцу, неосознанно следовала его примеру, совершенно не подозревая в своем дочернем почтении о его истинных мотивах. Вернемся к мистеру Холдсворту. Мы с мистером Холманом несколько раз заводили разговор о моем друге, в котором мистер Холман высказывал неодобрение. Поводом к нему послужили некоторые брошенные случайно высказывания мистера Холдсворта, не отличавшиеся ни здравым смыслом, ни правдивостью. Мистер Холман не просто возражал против обаяния, которое более молодой человек обычно проявляет в разговоре с более зрелым, он старался не поддаваться этому обаянию – так мистер Холман объяснял свое отношение к мистеру Холдсворту. В свою очередь мой друг был покорен прямотой и великодушием священника и восхищен его умом – неутомимой жаждой знаний. Я никогда не встречал двух людей, которые получали бы больше удовольствия и наслаждения в обществе друг друга. К Филлис он продолжал относиться как старший брат: он направлял ее занятия, терпеливо выслушивал ее высказывания и недоумения, размышления, редко возвращаясь к тому шутливому тону, который она понимала с трудом. Однажды он вытащил чистый лист бумаги и стал делать набросок колосьев, повозки запряженной волами и нагруженной виноградом, разговаривая со мной, Филлис и миссис Холман, вставлявшей замечания, не относящиеся к делу, и вдруг он обратился к Филлис: - Посидите немного спокойно; я сделаю ваш портрет! Я часто пытался нарисовать вас по памяти, но у меня не получалось, но думаю, что сейчас я смогу его закончить. Если у меня получится, я подарю его вашей матери. Вы бы хотели иметь портрет вашей дочери как Церера, не правда ли мадам? - Конечно же, мне хотелось бы иметь ее портрет, благодарю вас мистер Холдсворт, но если вы украсите ее волосы этими колосьями (он держал несколько пшеничных колосьев над ее головой, оценивая эффект на свой изысканный вкус), вы взъерошите ей волосы. Филлис, дорогая, если ты хочешь, чтобы картина получилась, поднимись наверх и приведи свои волосы в порядок. - Ни в коем случае. Я приношу свои извинения, но я хочу, чтобы волосы лежали свободно. Он начал рисовать, бросая на Филлис пристальные взгляды, я заметил, что этот пристальный взгляд тревожил ее – она побледнела, дыхание ее участилось; наконец, когда он сказал: - Посмотрите на меня несколько минут, я хочу изобразить ваши глаза. Она посмотрела на него, трепеща, и неожиданно встала и вышла из комнаты. Он промолчал, но продолжил рисовать другую часть портрета, его молчание выглядело неестественно, а его смуглое лицо побледнело. Миссис Холман оторвалась от своей работы и отложила очки. - В чем дело? Куда она пошла? Мистер Холдворт не произнес ни слова, продолжая рисовать. Я почувствовал необходимость сказать что-нибудь, и хотя это прозвучало довольно глупо, но сказать глупость все-таки лучше, чем совсем промолчать. - Я пойду, позову ее, - произнес я, вышел из комнаты и стал подниматься по лестнице; но как только я собрался позвать Филлис, она появилась сама, надев шляпку, и поспешно произнесла: - Я собираюсь идти к отцу, он в поле, - она вышла через открытую парадную дверь, которую хорошо было видно из окон гостиной, и дальше через маленькие боковые ворота. Таким образом, отпала необходимость в объяснениях, только миссис Холман и я долго размышляли над тем стало ли ей слишком жарко в комнате или что-то еще послужило поводом ее внезапного ухода. Мистер Холдсворт был очень молчалив в течение всего этого дня; сам он не возвращался к портрету, только по просьбе миссис Холман в следующий свой визит; но тогда он не настаивал на том, чтобы Филлис ему позировала, так как чувствовал, что в силах закончить портрет сам. Филлис вела себя как прежде, после того случая, когда неожиданно покинула комнату. Она никогда не объясняла причины своего побега. Время шло, наконец, мои воспоминания достигают момента, когда начался большой сбор яблок. Ночи стали морозными, по утрам и вечерам собирался туман, но днем было солнечно, и вот в один из таких дней, мы оба были на железнодорожной линии недалеко от Хесбриджа и, зная, что сейчас на ферме собирают яблоки, мы решили навестить их в обед. Оказавшись на ферме, я и мой друг обнаружили огромную бельевую корзину полную яблок, аромат которых распространился по всему дому и чувствовался даже на дороге, он, казалось, принес с собой чувство счастливого удовлетворения от окончания сбора урожая в этом году. Желтые листья на деревьях были готовы упасть на землю при малейшем дуновении ветра; высокие кусты астр в саду перед кухней завершали цветение. Нам пришлось попробовать фрукты, собранные с разных деревьев и высказать свое мнение по поводу их вкуса, а возвращались мы с полными свертками тех из них, которые нам понравились больше всего. Когда мы проходили фруктовый сад, мистер Холдсворт в восторге описывал цветок, попавшийся ему на глаза, как он объяснил, он не видел этот старомодный сорт с самого детства. Я не совсем уверен, не имел ли он в виду что-либо большее в своем рассказе, но я совершенно ничего не подозревал, когда Филлис, пропустившая последние минуты нашего поспешного визита, вновь появилась перед нами с маленьким букетом тех самых цветов, который она перевязала стеблем травы. Она предложила его мистеру Холдсворту, пока он стоял с ее отцом, собираясь уходить. Я видел их лица. Наблюдая моего друга, я в первый раз увидел в его взгляде столь сильное чувство, я уверен это было нечто большее, чем просто благодарность за небольшое внимание, взгляд его был нежным, молящим, влюбленным. Она смутилась и взглянула на меня, и вероятно из-за наплыва чувств, а возможно из-за того, чтобы не показалось будто мною – ее старым другом - пренебрегли, она поспешила собрать для меня несколько запоздавших китайских роз. И это был первый случай, когда она сделала что-то для меня по своему желанию. Нам пришлось очень быстро идти, что успеть к возвращению рабочих, поэтому мы совсем мало разговаривали друг с другом, и конечно после обеда день выдался слишком занятым, чтобы я смог поговорить с мистером Холдсвортом. Вечером мы вернулись в квартиру, которую снимали с ним вместе в Хорнби. Там на столе лежало письмо для моего друга, адресованное ему из Элтама. Поскольку чай был уже готов, а я ничего не ел с утра, я сразу принялся за еду, не обращая внимания на то, как мой друг открыл и прочел письмо. Он помолчал несколько минут, и, наконец, произнес: - Дружище! Я собираюсь оставить вас! - Оставить меня! – воскликнул я. – Как? Когда? - Это письмо вынуждает меня действовать решительно. Оно от мистера Гризеда, инженера (мистер Гризед был в те дни хорошо известен, хотя сейчас после смерти имя его позабыто). Он хочет поговорить со мной по одному вопросу; на самом деле я могу довериться вам, Пол, это письмо содержит очень заманчивое предложение – отправиться в Канаду и занять место управляющего на железнодорожной линии. Я произнес с тревогой: - Но что же на это ответить наша компания? - О, Гризед является управляющим нашей линии; вы же знаете, и он собирается занять место главного инженера на канадских линиях, многие акционеры этой компании собираются также вложить средства и туда, поэтому думаю, они не будут препятствовать моему переходу вслед за Гризедем. Он написал, что у него есть молодой человек, готовый занять мое место. - Я ненавижу его, - воскликнул я. - Спасибо, - произнес мистер Холдсворт, смеясь. – Но вам не следует этого делать, - продолжил он, - так как это очень выгодное продвижение для меня и, конечно, если не будет найден человек на мою настоящую должность, я не смогу получить место управляющего. Мне бы хотелось только получить это письмо днем ранее. Важен каждый час, по словам Гризеда существует еще конкурирующая компания. Знаете, Пол, я почти уверен, что мне следует отправляться вечером? Я могу выехать на локомотиве обратно в Элтам, и успеть на ночной поезд. Я бы не хотел выглядеть в глазах мистера Гризеда равнодушным к возможному повышению. - Но вы вернетесь? – спросил я, обеспокоенный мыслями об этом внезапном отъезде. - О, да! По крайней мере, я надеюсь на это. Возможно, они захотят, чтобы я отправился следующим пароходом, который отходит в субботу. Он стал ужинать, даже не присев, но мне показалось, что он был совершенно безразличен к вкусу еды и напитков. - Я поеду вечером. Готовность и решительность – вот что помогает продвижению в нашей профессии. Запомните это, мой мальчик! Я рассчитываю вернуться, но если не получится, будьте уверены в себе и помните мудрые слова, которые слышали от меня. Где же мой чемодан? Было бы неплохо сэкономить полчаса на сборы в Элтаме. У меня остались долги, но то, что я должен за квартиру вы можете взять из моего недельного жалованья, которое выплатят четвертого ноября. - Значит, вы не рассчитываете вернуться? – спросил я уныло. - Я вернусь через некоторое время, не бойтесь, - подбодрил он меня. – Я могу вернуться через несколько дней, если меня сочтут недостаточно компетентным для работы в Канаде, или сам захочу вернуться быстрее. В любом случае, вы не должны думать, будто я собираюсь забыть вас, Пол, эта работа в Канаде не займет больше двух лет и, возможно, потом мы снова будем работать вместе. Возможно! Я совсем не надеялся на это. Те счастливые дни больше никогда не повторятся. Однако, я делала все, чтобы помочь ему: одежда, бумаги, книги, инструмент, как мы старались изо всех сил все уместить. Наконец, все было готово за более короткий срок, чем мы рассчитывали, когда я побежал в депо приготовить локомотив. Я сам собирался отвезти моего друга в Элтам. Мы приготовились к отбытию, мистер Холдсворт взял в руки маленький букет цветов, который он привез с Хоупской фермы и положил на камин, как только зашел в комнату. Сейчас он понюхал его и поцеловал. - Что огорчает меня, так это то, что я не попрощался с Холманами. Он говорил серьезно, тень приближающейся разлуки омрачила его лицо. - Я передам им, - сказал я. – Уверен, они будут очень сожалеть. Затем мы помолчали. - Я никогда не привязывался ни к одной семье так сильно как к ним. - Я знаю, они вас тоже полюбили. - Как одно известие может все изменить – этим утром я был полон надежд, Пол. Он сделал паузу, а потом добавил. - Вы позаботитесь об этом рисунке? - Об этом портрете, - спросил я, понимая, что он имел в виду неудавшийся эскиз Филлис, который у него не получилось закончить, используя тени и свет. - Да. Что за прелестное, чистое лицо! О, дорогая! – он поднялся со вздохом и, обуреваемый волнением, стал прохаживаться по комнате, держа руки в карманах. Внезапно он остановился напротив меня. - Вы расскажите им, как все произошло. Будьте убедительны и поведайте дорогому мистеру Холману, как я сожалел, что мне не удалось попрощаться с ними и поблагодарите его и его жену за их доброту. Что касается Филлис – даст Бог, и через два года я вернусь и раскрою ей свое сердце. - Значит, вы любите Филлис? – спросил я. - Люблю ее! Да, я люблю. Кто сможет избежать этого, видя ее так, как я? У нее необычный редкий характер, так же как и ее красота! Господь благословит ее! Господь сохранит ее в ее непорочности и чистоте. – Два года! Это долгий срок. Но она живет в таком уединении, почти как спящая красавица, Пол, (он улыбался, хотя за минуту до этого был на грани слез), - но я вернусь из Канады как принц и разбужу ее своей любовью. Я не могу не надеяться, что это будет не так уж сложно, Пол? Это проявление самодовольства немного раздосадовало меня, и я ничего не ответил. Он продолжал примирительно: - Понимаете, мне предложили большое жалованье и, кроме того полученный опыт позволит мне сделать имя и в будущем рассчитывать на еще большой доход. - Филлис это безразлично. - Да! Но это сделает меня более подходящей партией в глазах ее отца и матери. Я промолчал. - Пожелайте мне удачи, Пол, - произнес он почти умоляюще. – Вы находите меня подходящей партией для вашей сестры? Я услышал рев и свист паровоза готового выйти из депо. - О! что я желал бы, - ответил я, внезапно смягчившись по отношению к моему другу в тот момент, когда он собрался уезжать, - так это, чтобы вы женились завтра же, а я был бы вашим шафером. - Спасибо, дружище. Но сейчас с этим проклятым чемоданом (как был бы шокирован священник этими словами) это было бы тяжело! И наконец, мы поспешили в темноту.
только миссис Холман и я долго размышляли над тем стало ли ей слишком жарко в комнате или что-то еще послужило поводом ее внезапного ухода.
И действительно, догадаться так трудно. Вообще вырисовывается очаровательная история любви. Холдсворд рискует - два года приличный срок. Но, может, его еще и не примут на работу.
Неожиданный поворот с мистером Холдсвортом. И отчего Пол внушил себе, что не может полюбить Филлис? Странные люди, однако. Два года... да за два года что угодно может произойти. Нет бы, сейчас объясниться!
Опечатка: Вера пишет:
цитата:
Однако, я делала все, чтобы помочь ему: одежда, бумаги, книги, инструмент, как мы старались изо всех сил все уместить
Он едва успел на ночной поезд в Элтаме, а я лег спать совершенно одинокий на своей квартире у мисс Доусон в эту ночь. Конечно, следующие несколько дней я был занят больше, чем обычно, выполняя свои и его обязанности. Затем от него пришло письмо, очень короткое и сердечное. Он рассчитывал отбыть на субботнем пароходе, а в следующий понедельник человек, который займет его место, прибудет в Элтам. В приписке были следующие слова: «Мой букет последует со мной в Канаду, но мне не требуется напоминать о Хоупской ферме» Наступила суббота, отправится на ферму я смог довольно поздно. Был морозный вечер, звезды ярко светили над моей головой, при каждом шаге раздавался хруст. Холманы должны были услышать меня перед тем, как я вошел в дом. Они сидели, занятые своими обычными делами, в гостиной, когда я вошел. Филлис посмотрела поверх меня во время приветствия и затем, обманувшись в ожиданиях, вернулась к работе. - А где же мистер Холдсворт? – спросила миссис Холман спустя несколько минут. – Надеюсь, он не простудился опять, мне очень не понравился его сухой кашель. Я неловко рассмеялся, почувствовав себя вестником неприятных новостей. - Ему пришлось выздороветь, так как он уехал, уехал в Канаду! Я нарочно не смотрел на Филлис, пока сообщал им эту внезапную новость. - В Канаду! – воскликнул мистер Холман. - Уехал! – вторила его жена. Филлис не произнесла ни слова. - Да! – подтвердил я. - Он обнаружил письмо в Хорнби, когда мы вернулись домой на следующий день после нашего визита сюда, ему пришлось действовать быстро, его приглашали прямо в Лондон, где набирали людей для работы на новой линии в Канаде, он оставил свою должность, а сегодня отплыл. Он был очень огорчен тем, что у него не было времени приехать и попрощаться, так как пришлось уехать в Лондон через два часа после получения письма. Он просил передать вам благодарность за вашу к нему доброту, он очень сожалел, что не смог сделать этого лично. Филлис встала и бесшумно вышла из комнаты. - Очень жаль, - произнес мистер Холман. - И мне тоже, - сказала миссис Холман. – Я действительно привязалась к этому молодому человеку с тех пор, как заботилась о нем после той ужасной лихорадки в июне. Мистер Холман начал спрашивать меня относительно планов на будущее мистера Холдсворта; он принес большой старинный атлас, чтобы найти там точное место, где пройдет новая дорога. Затем пришло время ужина; его всегда подавали на стол, как только часы на лестнице пробьют восемь, Филлис спустилась с побелевшим, неподвижным лицом, ее влажные глаза смотрели так, что я боялся ранить ее девичью гордость выражением сочувствия во взгляде. Она не произнесла ни слова – не задала ни одного вопроса о моем отсутствующим друге, когда заставляла себя принимать участие в разговоре. Так продолжалось весь следующий день. Она была бледна, как человек потрясенный неприятными известиями. Но при этом она не позволяла мне заговорить с ней и прилагала огромные усилия, чтобы вести себя как обычно. Несколько раз я повторял в присутствии всех членов семьи на разный лад послание с выражением нежной привязанности ко всем им, которые меня просил передать мистер Холдсворт; но она не обращала на них внимания, как если бы мои слова были пустым звуком. В таком настроении я покинул ее воскресным вечером. Мой новый начальник не был и вполовину столь снисходительным как прежний. Он придерживался строгой дисциплины во всем, что касалось рабочего времени, так что прошло некоторое время, прежде чем я смог снова освободиться и нанести визит на Хоупскую ферму. Был холодный, туманный, ноябрьский вечер. Воздух, даже в доме, казалось, был как в дымке, огромное полено, горевшее в камине, освещало комнату. Миссис Холман и Филлис сидели за маленьким круглым столом перед огнем, работая в молчании. Мистер Холман по-видимому глубоко погрузился в изучение книг, взятых из кухонного шкафа, под светом, отбрасываемым одинокой свечой; возможно из-за нежелания мешать ему в комнате стояла такая необычная тишина. Все поприветствовали меня спокойно и сдержанно, как было принято в этом доме; мой влажный плащ забрали, были отданы распоряжения поторопиться с ужином, а для меня поставили стул перед камином, так что я прекрасно обозревал комнату. Мой взгляд остановился на Филлис, она выглядела такой бледной и утомленной, а в ее голосе слышалась боль. Она занималась привычными вещами – выполняла небольшие домашние обязанности, но как-то по-другому – не могу точно описать это, ее движения оставались такими же ловкими и быстрыми, только весенняя легкость покинула их. Миссис Холман стала задавать мне вопросы, даже мистер Холман отложил свои книги, подошел и сел напротив камина, послушать, какие новости я принес. В первую очередь мне пришлось объяснить, почему я не был у них так долго – больше пяти недель. Ответ был достаточно прост; дела на службе и необходимость строго выполнять требования нового главного инженера, который еще не доверял мне и совсем не проявлял снисхождение. Мистер Холман кивнул, одобряя мое поведение, и сказал: - Правильно, Пол. Подчиненные должны следовать указаниям своих начальников во всем согласно человеческой природе. Я опасался, что вы получали слишком много свободы под руководством Эдварда Холдсворта. - Ах, - вступила миссис Холман, - бедный мистер Холдсворт, он должно быть находится сейчас посередине океана! - На самом деле нет, - возразил я. – Он уже прибыл на место. Я получил письмо от него из Галифакса. Мгновенно на меня посыпался град вопросов. Когда? Как? Чем он занимается? Нравится ли ему там? Как он перенес переезд? И т.д. - Много раз мы вспоминали его, когда поднимался сильный ветер, поваливший старое айвовое дерево, то самое, что растет справа от большой груши. Оно упало в прошлый понедельник, и это случилось как раз в тот вечер, когда я просила мистера Холмана совершить особую молитву за всех, кто путешествует по морю. Тогда он ответио, что мистер Холдсворт возможно уже на берегу, но я возразила, что даже если молитва не понадобится ему, наверняка найдется человек, путешествующий по морю и нуждающийся в помощи Господа. Мы с Филлис предполагали, что его плавание продлится месяц. Филлис вступила в разговор, но ее голос не сразу стал послушным хозяйке. Она говорила немного выше обычного: - Мы предполагали, что путешествие займет месяц, а может и дольше, если он воспользуется парусным судном. Думаю, он плыл на пароходе? - Старый Обадиах Гримшоу добирался до Америки за шесть недель, - заметила миссис Холман. - Полагаю, он еще не смог написать вам, насколько он удовлетворен своей новой работой? – спросил мистер Холман. - Нет! Ведь он только что прибыл на место; письмо состояло из одной страницы. Хотите, я прочитаю его вам? «Дорогой Пол, - мы в безопасности, на берегу, после переезда по бурному морю. Думаю, ты хотел это услышать, но возвращающийся пароход уже подал сигнал для почты. Напишу тебе снова как можно скорее. Кажется, будто прошел год с тех пор, как я уехал из Хорнби. И еще больше, как я был на ферме. Я сохранил свой букет. Напомните обо мне Холманам. – Ваш Э.Х.» - Определенно это не очень много, - произнес мистер Холман. – Но утешительно знать, что он уже не путешествует этими ветреными ночами. Филлис промолчала. Она склонила голову над работой, но не думаю, что она шила пока я читал письмо. Мне было интересно, поняла ли она, что означает упоминание о букете, но я не мог объяснить ей. Когда следующий раз она подняла лицо, на ее щеках столь бледных до этого заиграл румянец. Проведя несколько часов с Холманами, я должен был вернуться в Хорнби. Прощаясь, я предупредил их, что не могу назвать дату следующего визита, поскольку наша компания взялась за строительство Хенслейдельской линии, той самой, где мистер Холдстворт во время инспекции подхватил лихорадку. - Но у вас ведь будут рождественские каникулы, - сказала миссис Холман. – Конечно, ваша компания не уподобится язычникам и не станет работать во время рождественских праздников. - Возможно, он поедет домой, - предположил мистер Холман, чтобы усмирить пыл своей жены, но несмотря на это, я был уверен, он хотел, чтобы я приехал. Филлис смотрела на меня задумчиво, под таким взглядом трудно отказать. В действительности я и не думал сопротивляться. Под руководством нового инженера я не надеялся на долгие каникулы, которые позволили бы мне съездить со всеми удобствами в Бирмингем и проведать родителей, в таком случае ничто не выглядело для меня более привлекательным, как провести в гостях у моих родственников несколько дней. Было решено, мы встретимся в церкви Хорнби на Рождество, и я буду сопровождать все семейство домой после службы, и если возможно погощу весь следующий день. Я не смог прийти в церковь вовремя в назначенный день, поэтому занял место около двери в большом смятении, хотя опоздал не по своей вине. Когда служба закончилась, я вышел и стал ждать у крыльца, пока выйдут мои родственники. Несколько достопочтенных особ из прихожан остановились как раз рядом со мной и обменивались пожеланиями счастья в будущем году. Пошел снег, и это вызвало небольшое замешательство, но потом они продолжили разговор. Я не старался услышать то, что не предназначалось для моих ушей, пока до меня не долетело имя Филлис Холман. Тогда я стал прислушиваться. - Я никогда не видела ее столь изменившейся! - Я спросила миссис Холман, - промолвила другая, - все ли в порядке, а она ответила, что у Филлис была простуда, которая ослабила ее, и миссис Холман не думает, что этому стоит уделять внимание. - Они хорошо заботятся о ней, - добавила одна из самых пожилых леди. – Филлис выросла в семье, где не осталось ни одного ребенка. Сестра ее матери, Лидия Грин, тетка Филлис, умерла от чахотки как раз в таком же юном возрасте. Этот разговор о признаках болезни прервался с появлением священника с женой и дочерью, и последовавшим за этим обменом рождественскими пожеланиями. Я был поражен и озабочен, и с трудом подобрал подходящие слова на добрые пожелания и приветствия моих родственников. Я внимательно посмотрел на Филлис. Она определенно стала выше и тоньше, внезапный прилив краски к ее лицу ввел меня в заблуждение на некоторое время, и заставил меня поверить, что она выглядит как всегда хорошо. Я заметил ее бледность, только когда мы вернулись на ферму, она была молчалива и тиха. Ее серые ввалившиеся глаза были печальны, лицо стало мертвенно бледным. Но она двигалась как обычно, по крайней мере, она выполняла все, что делала в последний мой визит и не выглядела нуждающейся в поддержке, тогда я пришел к выводу, что миссис Холман была права, когда ответила на расспросы достопочтенных кумушек, что Филлис не более чем оправляется от последствий тяжелой простуды. Я уже упоминал, что остался на следующий день; выпало много снега, и на земле лежали глубокие сугробы. Мистер Холман хлопотал над приготовлением загона для скота и все прочего для продолжительного снегопада. Работники заготовляли дрова и доставляли пшеницу на мельницу, чтобы перемолоть ее раньше, чем дорога станет непроходимой для повозок и лошадей. Миссис Холман и Филлис поднялись наверх в комнату, где хранились яблоки, чтобы укрыть их от мороза. Я помогал на улице большую часть утра и вернулся только за час до обеда. К моему удивлению, зная о ее планах посвятить все утро домашним хлопотам, я нашел Филлис сидящей у кухонного стола, положившей голову на руки, и углубившейся в чтение или делающей вид, что читает. Она не взглянула на меня, когда я зашел, а лишь прошептала что-то о том, что мать отослала ее вниз из-за холода. Мне показалось, что она плакала, но я отнес это на внезапную перемену настроения, хотя мог бы и лучше понять кроткий, спокойный характер бедной Филлис и не сваливать все на ее раздражительность. Наклонившись, я помешал угли в камине, которые потихоньку затухали. Пока я стоял так, склонившись над камином, я услышал шум, настороживший меня, это был плач, неудержимый плач. Выпрямившись, я воскликнул: - Филлис! Я кинулся к ней, чтобы обнять ее и утешить в ее горе, каким бы оно не было. Но она оказалась гораздо проворнее меня, уклонившись от моих объятий, она быстро направилась к выходу со словами: - Не надо, Пол! Я не вынесу этого! – и со слезами на глазах прошла мимо меня. Я застыл, пытаясь понять, что произошло с Филлис? Замечательное взаимопонимание царило в этой семье, и Филлис особенно, учитывая ее доброту и мягкость, была так любима всеми, что если бы обнаружилась царапина на ее пальце, это бы огорчило всю семью. Не обидел ли я чем-либо ее? Нет, ведь она плакала до того, как я вошел. Я подошел к столу, взглянуть на ее книгу – это была одна из тех непонятных итальянских книг. Я не мог ничего в ней понять. Только заметил насколько записей на полях, сделанных рукой мистера Холдсворта. Могло ли это быть причиной ее бледного вида, утомленного взгляда, изнуренного облика и надрывных рыданий? Эта мысль сверкнула у меня в голове как молния на ночном небе, проясняя все происходящее. Я все еще стоял с книгой в руке, когда услышал шаги миссис Холман на лестнице, и поскольку мне не хотелось разговаривать с ней, я последовал примеру Филлис и покинул дом. На земле лежал снег, поэтому легко было выяснить, куда она пошла, по оставляемым ею, следам, а также определить в каком месте Ровер присоединился к ней. Я шел так до тех пор, пока передо мной не показалась огромная поленница во фруктовом саду. Она была сложена напротив задней стены хозяйственных построек. Я припомнил, как Филлис поведала мне в первую нашу совместную прогулку, что внутри этой поленницы находилось ее уединенное жилище, ее убежище, в котором она скрывалась, когда была ребенком, как она изучала здесь книги, или занималась рукоделием, когда не хотела оставаться дома; и сейчас она, очевидно, воспользовалась этим тихим убежищем своего детства, забыв о том, что ее следы на свежевыпавшем снегу выдают ее местопребывание. Поленница была очень высокой, но через щель между дровами я мог разглядеть ее, хотя я не сразу догадался, как попасть к ней. Она сидела на длинном полене, а Ровер лежал у ее ног. Филлис склонила голову на Ровера и обвила его шею руками, сделав его своей подушкой и грелкой одновременно в этот холодный день. Она тихо стонала как раненное животное или как ветер. Ровер ласкался к ней в ответ и, тронутый ее нежностью помахивал хвостом, не задевая волос, до тех пор пока не услышал мое приближение своим чутким слухом. Тогда он поднялся с коротким резким лаем, выражающим его недоверие, намереваясь покинуть свою хозяйку. И я, и Ровер застыли на некоторое время. Я не был уверен, что двигаться дальше было бы разумно для меня, но также я не мог спокойно наблюдать страдания моей дорогой сестры, нарушившие безмятежный ход ее прежней жизни, которые мне казалось, я мог смягчить. Острый слух Ровера уловил шум моего дыхания, и он выскочил из-под удерживающих его рук Филлис. - Ох, Ровер, не покидай меня хоть ты, - посетовала она. - Филлис, - позвал я, обнаружив с помощью Ровера вход в ее убежище с другой стороны поленницы. – Филлис, выходите! Вы уже подхватили простуду, и вам совсем не место здесь в такой день как сегодня. Вы же знаете, как расстроите и обеспокоите всех этим. Она вздохнула, но поднялась, слегка нагнувшись, она вышла и выпрямилась прямо напротив меня в одиноком засыпанном снегом фруктовом саду. Ее лицо было таким кротким и таким печальным, что я почувствовал необходимость извиниться за свой повелительный тон. - Иногда дом мне кажется таким замкнутым, - сказал она, - я прячусь в поленнице как в детстве. Очень мило с вашей стороны позаботиться обо мне, но не было необходимости идти за мной. Я не простываю так легко. - Пойдемте со мной в коровник, Филлис. Я хочу поговорить с вами, я не могу оставаться на таком холоде, в отличие от вас. Я боялся, что она охотнее снова убежит, но ее энергия иссякла. Она последовала за мной против воли, как я мог понять. Место, куда я привел ее, было наполнено ароматным дыханием коров и было чуть теплее, чем воздух снаружи. Я пропустил ее внутрь, а сам встал у дверей, размышляя над тем, как лучше начать. Наконец, я решился. - Я обязан присматривать за вами, чтобы вы не простудились по многим причинам, но главная из них: если вы заболеете, мистер Холдсворт будет так обеспокоен и опечален там (я подразумевал в Канаде). Она бросила на меня проницательный взгляд, а затем нетерпеливо отвернулась. Если бы она могла убежать, она сделала бы это, но я стоял в дверях, лишая ее этой возможности. «Начав этот разговор, надо довести его до конца», - подумал я, и по возможности быстро продолжил: - Он так много говорил о вас, как раз перед отъездом – в тот вечер после нашего визита сюда, вы, должно быть, помните – когда вы подарили ему те цветы. Она закрыла лицо руками, но продолжала слушать – внимательно слушать. - Он никогда не разговаривал так много о вас перед этим, но внезапный отъезд помог раскрыть его тайну, и он рассказал мне, как любит вас, и как надеется, что по возвращении из Канады вы примите предложение стать его женой. - Не надо, - произнесла она, почти задыхаясь, сделав несколько раз над собой усилие, но ее голос прервался. Она опустила руки и, тихо повернулась ко мне, мягко пожав мою руку, а затем, положив голову на деревянную, перегородку тихонько заплакала. Я не понял ее поведение сразу и испугался, как бы по ошибке не рассердил ее, неправильно истолковав все дело. Подойдя к ней, я произнес: - Ох, Филлис! Мне очень жаль – мне казалось, что возможно вам будет приятно услышать это, он говорил с таким чувством, как если бы он действительно любил вас очень сильно и я подумал, что доставлю вам удовольствие. Она подняла лицо и взглянула на меня. Какой это был взгляд! Ее глаза, блестевшие от слез, выражали райское блаженство, на ее нежных губах играла восторженная улыбка, лицо заливала краска смущения, но она тут же спохватилась, что по ее виду можно понять слишком много, чем просто благодарность, которую она пыталась выразить, и она сейчас же постаралась скрыть свои чувства. Итак, все встало на свои места, мое предположение оказалось верным. Я пытался вспомнить что-нибудь еще и рассказать, что говорил мистер Холдсворт, но она остановила меня. - Не надо, - произнесла она, стараясь не показывать свое лицо. Через полминуты она добавила тихим голосом. - Пожалуйста, Пол, я думаю, мне не следует слышать больше, я очень благодарна – но только, только думаю, что я действительно хотела бы услышать продолжение от него самого, когда он вернется. После чего она немного поплакала, но совершенно по-другому, я молча ждал, когда она успокоится. Вскоре она повернулась ко мне, не поднимая глаз, взяла меня за руку, как если бы мы были детьми, и произнесла: - Нам лучше вернуться сейчас – незаметно, что я плакала? - У вас вид, как у простудившегося человека, - был мой ответ. - О! Я совершенно в порядке, только замерзла, но хорошая пробежка согреет меня. Давайте, Пол. Мы побежали, держась за руки до самого порога, там она остановилась и добавила: - Пол, пожалуйста, давайте не будем больше об этом говорить.
Часть IV В следующий мой визит на ферму во время пасхальных праздников, я услышал, как кумушки у церкви обсуждали цветущий вид Филлис, совершенно забыв свои зловещие предсказания трехмесячной давности. Меня не удивили их слова. Я не видел Филлис с Рождества, покинув ферму спустя несколько часов после того, как сообщил ей новости, которые оживили ее сердце и возвратили ей жизненные силы. Воспоминания о нашем разговоре в коровнике всплыли в моей памяти, как только я взглянул на нее, вернувшуюся к своему прежнему сияющему здоровьем виду. Как только ее глаза встретились с моими, общие воспоминания вспыхнули и отразились в наших взглядах. Она отвернулась, покраснев. Казалось, она смущалась меня первые часы после встречи, я был немного раздосадован ее сознательным уклонением от разговора со мной после моего долгого отсутствия. Мне пришлось немного изменить мой привычный тон общения с ней, не то чтобы я давал какие-либо обязательства о сохранении тайны или обещал мистеру Холдсворту не повторять его слова. Но иногда мне становилось тяжело на душе, когда я вспомнил, что в волнении и тревоге за здоровье Филлис передал ей разговор с моим другом. Я рассчитывал признаться мистеру Холдсворту в этом в следующем письме, но когда я закончил его наполовину, то заколебался. Я сомневался в том, что имею право раскрыть секрет Филлис, который обнаружил или предполагал, что обнаружил, повторив произнесенные ею слова. Я не был уверен, что могу рассказать ему о том, как нежно любит его Филлис (полагаю, это называется так) и остро переживает его отсутствие, что даже заболела. Кроме того, чтобы оправдать свой откровенный разговор с ней, во время которого я повторил высказывания мистера Холдсворта перед его отъездом, мне необходимо было высказать свои доводы, поэтому я решил не вмешиваться в ход событий. Так как Филлис призналась мне, что хотела бы услышать все детали и более подробное объяснение в чувстве от него самого, он должен рассчитывать на удовольствие услышать ее нежный секрет из ее собственных девичьих губ. Я не выдам мою догадку, мое предположение, что я знаю тайну ее сердца. Я получил два письма от моего друга, после того как он устроился на месте. Они излучали жизненную силу и энергию, в каждом из них содержалось послание для обитателей Хоупской фермы большее, чем обычные приветы и поклоны, и легкое, но отчетливое упоминание о Филлис, показывающее, что она занимает особое место в его памяти. Эти письма я отправлял мистеру Холману, который с интересом прочитывал их. Эти умные и живописующие письма вносили некоторое разнообразие в его достаточно ограниченный образ жизни. Не знаю, был ли такой вид занятий, в изучении которого мистер Холман не преуспел бы, если он его заинтересовал. Он прекрасно разбирался в инженерном деле, увлекался морем как многие другие ни разу не бывавшие там, для которых необозримый океан таил в себе тайну и очарование. Он с увлечением изучал юриспруденцию и рассуждал о ней гораздо глубже моих скромных познаний. Но вернемся к письмам мистера Холдсворта. Когда мистер Холман посылал их мне обратно, он обычно прикладывал список вопросов, доказывающих, что он внимательно изучил письма, его вопросы я отсылал в своем ответе мистеру Холдсворту до тех пор, пока не предложил переписываться им напрямую. Так продолжалось с моего визита на ферму на Пасху. Филлис все еще чувствовала себя неловко в моем присутствии. Кроме того я сомневался, что поступил разумно, рассказав ей все. Я совершил ошибку или глупость ради ее же блага, а она стала менее дружелюбной со мной, чем когда-либо раньше. Это небольшое отчуждение длилось некоторое время. Но как только она почувствовала уверенность в том, что я не напомню ей ни словом, ни взглядом о том предмете, который занимал ее, она вернулась к своему обычному способу общения со мной как сестра с братом. Она рассказывала мне о своих увлечениях и занятиях, о том как заболел Ровер, как все они были обеспокоены, и как после небольшого спора между ней и ее отцом оба были опечалены страданиями старого пса, его упомянули в домашней молитве и как, наконец, он начал поправляться на следующий день, затем она перевела разговор к правильному окончанию молитвы и особому проведению и еще чему-то, что я совсем не понимал; только я упирался как их старая ломовая лошадь и отказывался поддерживать разговор на эту тему. Потом мы обсуждали различные выводки цыплят, она показала мне куриц, которые были примерными мамашами, и рассказала о характерах всех домашних птиц с предельной четкостью, и со всей искренностью я слушал и полагал, что во всем, что она говорит, есть определенная доля правды. А потом мы прогуливались по лесу среди ясеней, и оба искали ранние первоцветы и свежие зеленые сморщенные листочки. С того дня она не боялась оставаться наедине со мной. Я никогда не видел ее такой влюбленной или такой счастливой. Думаю, она сама не могла объяснить, почему была так счастлива все это время. Я так и вижу ее сейчас, стоящую среди готовых вот-вот распуститься веток серых деревьев, зеленоватый тон которых становился темнее день ото дня, в шляпке от солнца, упавшей ей на шею, с цветами в руках. Она совсем не замечает моего пристального взгляда, а увлеченно разглядывает милую сценку с какой-нибудь птичкой на соседнем кустарнике или дереве. Филлис владела искусством подражать птичьим трелям и могла отвечать пению различных птиц, хорошо знала их песни, привычки, места обитания. Она часто делала это по моей просьбе предыдущей весной; но в этом году изображала птичье щебетанье, свист и трели совсем как делают это птицы из-за переполнявшей ее сердце радости. Мистер Холман более чем когда-либо радовался, глядя на нее; миссис Холман посвящала ей всю свою материнскую любовь и заботу, нерастраченную на остальных детей, умерших во младенчестве. Я случайно услышал, как миссис Холман прошептала после долгого задумчивого взгляда на Филлис, что повзрослев, она стала очень похожа на Джонни, и затем пыталась утешить себя невнятными словами, покачивая при этом головой и стараясь унять боль потерь, которая никогда не утихнет в этом мире. Прислуга, прослужившая здесь достаточно долго, была безмолвна, но предана памяти этих умерших младенцев, что является обычным делом для большинства фермеров, не часто выражающих свои чувства. Кузина Филлис была похожа на розу в полном цвету на солнечной стороне одинокого дома, укрытая от непогоды. Мне припомнились строки, которые я прочитал в одном сборнике стихов: Дева, никем не восхваляемая И совсем немногими любимая. Почему-то эти строки связаны у меня с Филлис, хотя они не совсем ей подходят. Я никогда не слышал похвалы в ее адрес, и за пределами ее семьи немногие ее любили; она всегда была права в глазах своих родителей из-за своей естественной простоты, великодушия и мудрости. Мистер Холдсворт ни разу не упоминался в наших разговорах наедине, но я продолжал посылать его письма мистеру Холману и довольно часто он в разговоре касался нашего отсутствующего друга, когда курил трубку в конце дня по окончании всех дел. Тогда Филлис, склонив голову над рукоделием, внимательно слушала. - Я скучаю по нему больше, чем ожидал, не в обиду будет сказано для вас, Пол. Однажды я назвал его компанию опьяняющей, но это перед тем, как узнал его лучше, или возможно я говорил под влиянием своей рассудительности. На взгляд некоторых людей все ясно само по себе и манера разговора у них соответствующая, мистер Холдсворт из их числа. И я в роли цензора считаю, что его речи не всегда были здравыми и правдивыми, именно для меня, но являлись такими для человека такого способа восприятия как он. Я вспоминал о нем, когда брат Робинсон гостил у нас в последний четверг и доказывал мне, что небольшое заключение, которое я сделал из своего опыта, попахивает пустой болтовней и языческим варварством. Он зашел настолько далеко, что заявил, будто изучая иностранные языки, мы идем против воли Господа, забывая, что Он смешал языки людей во время строительства вавилонской башни, так чтобы они перестали понимать друг друга. Пока брат Робинсон гостил у меня, мне захотелось обладать остроумием мистера Холдсворта, его находчивостью и способностью быстро подбирать нужные слова. Первые признаки беспокойства посетили меня, когда я получил письмо из Канады, точнее сказать из двух или трех предложений даже слов, которые мистер Холдстворт употребил. Слова были такими: «Я должен был бы отчаянно скучать в этом затерянном местечке, если бы не дружба, установившаяся между мной и одной французской семьей, проживающей здесь, - семьей Вентадюр. Эта семья является огромным утешением для меня длинными вечерами. Я никогда не получал большего наслаждения от пения, слушая голоса отпрысков этой семьи, конечно в их характерах сохраняется влияние иностранного воспитания, а их привычный образ жизни напоминает мне самые счастливые дни моей жизни. Люсиль, вторая дочь, очень похожа на Филлис Холман.» Тщетно я пытался убедить себя, что возможно это сходство является причиной того, что общество семьи Вентадюр приятно ему. Тщетно я пытался успокоить встревоженное воображение, что ничего не может быть естественнее, чем эта близость и нет никаких признаков того, что ее последствия обеспокоят меня. У меня было дурное предчувствие, нарушавшее мой покой, которое я не мог отбросить. Осмелюсь предположить, что мое предчувствие усиливалось сомнениями, возникшими у меня относительно правильности моего поступка, когда я передал Филлис слова мистера Холдсворта. Ее состояние безоблачного счастья этим летом заметно отличалось от спокойной безмятежности предыдущих дней. Когда я встречался с ней взглядом, то отмечал, как сияют ее глаза, а лицо заливается краской, предполагая, что я помню наш общий секрет. Ее глаза скользили поверх меня, будто она с трудом переносит то, что я стал свидетелем их сияющего блеска. Я успокаивал себя тем, что если бы изменения в ней не были только плодом моего глупого воображения, ее родители заметили бы их. Но они продолжали вести себя совершенно спокойно и ничего не замечая. Скоро моя собственная жизнь совершенно изменилась. В июле этого года моя служба в железнодорожной компании и ее отделениях подошла к концу. Линия была завершена, и я вынужден был покинуть графство, чтобы возвратиться в Бирмингем, где меня дожидалось место в отцовском процветающем предприятии. Но перед тем как покинуть Север, оставалось прояснить один вопрос между всеми нами, так что я должен был нанести визит на Хоупскую ферму в течение нескольких недель. Отец одобрил мой план, а ставшая близкой мне семья Холманов часто обсуждала вопрос о том, что следует сделать перед моим отъездом, какие места показать в течение этого прощального визита. Но мое необдуманное признание Филлис, не позволяло мне рассчитывать, что времяпрепровождение у Холманов будет приятным. Образ жизни на Хоупской ферме был крайне простым, когда я приехал туда, чтобы вызвать небольшой переполох. Я знал свою комнату так, будто это был мой отчий дом. Я знал ежедневный распорядок дня и собирался следовать ему как один из членов семьи. Летние дни протекали тихо и спокойно, теплый золотистый воздух был наполнен жужжанием насекомых вокруг и более отдаленными звуками голосов, доносившимися с полей, вдалеке раздавалось грохотанье телег по вымощенным камнем дорожкам. Особенно восхищало пение птиц, иногда можно было услышать лесных голубей недалеко от Эшфилда. Коровы стояли по колено в воде пруда, помахивая хвостами и разгоняя мух. Мистер Холман находился на поле без шляпы и галстука, пиджака и жилета, тяжело дыша и улыбаясь. Филлис с другими работниками переворачивала скошенную ароматную траву ритмичными движениями. Она дошла до конца, до изгороди, и потом, бросив свои грабли, подошла ко мне поздороваться свободно по-сестрински: - Присоединяйтесь, Пол! – произнес мистер Холман, - нам нужны любые помощники, чтобы успеть использовать сегодняшний солнечный денек. «Чтобы ты не делал, делай это со всем старанием». Перемена деятельности будет полезна - это, как известно, лучший отдых. Я подчинился и стал добровольным помощником, следуя за Филлис, между рядами было небольшое отличие, мальчишки, отпугивающие воробьев от фруктов, стояли в конце нашего края. Мы работали, пока покрасневшее солнце не закатилось за ели, окружающие поле. Затем все отправились домой ужинать, молиться и ложиться спать, какие-то птицы пели далеко в ночи, я мог слышать их через открытое окно, домашняя птица начала кудахтать и кукарекать ранним утром. С собой я взял лишь те вещи, которые мне могли понадобиться ежедневно, остальное я отправил с носильщиком. Он доставил их на ферму как раз этим утром, а заодно и несколько писем, которые были получены с тех пор как я уехал. Я помню, что в тот момент рассказывал миссис Холман способ, которым моя мать готовит хлеб, миссис Холман задала мне вопрос, я сидел в глубине комнаты, когда принесли письма, и мне пришлось заплатить посыльному за беспокойство прежде, чем я смог взглянуть на них. Наконец письмо из Канады! Внутренний голос подсказал мне, что лучше будет, если я получу это письмо наедине с моей ненаблюдательной тетушкой. Что-то заставило меня поторопиться спрятать письма в карман пиджака. Я не знаю. Меня мучила неизвестность и предчувствие беды и боюсь, я отвечал невпопад. Потом я ушел в свою комнату, якобы для того чтобы отнести чемоданы. Я уселся на край кровати и стал читать письмо от мистера Холдсворта. Казалось, что я уже читал его раньше, и точно знал, что там написано. Для меня не стало новостью, что он собирается жениться на Люсиль Вентадюр; нет, что он уже женат, сегодня пятое июля, он написал, что бракосочетание произойдет двадцать девятого июня. Я знал все причины, которые он приведет, все восторженные слова, которые он напишет. Я просто держал письмо в руках, а мой взгляд блуждал вокруг, пока наконец не заметил гнездо зябликов на покрытом лишайником стволе старой яблони напротив моего окна, и разглядел самку, порхавшую чтобы накормить свое потомство – я не видел птенцов, хотя мне казалось потом, что я мог бы описать каждое перышко, каждую пушинку. Веселые голоса и звук шагов вернувшихся домой на обед заставили меня вернуться к действительности. Я понимал, что мне необходимо спуститься вниз к обеду, более того я понимал, что должен все рассказать Филлис. Мистер Холдсворт в своем счастливом эгоизме и щегольстве добавил в заключении, что он отправит свадебные открытки мне и некоторым знакомым в Хорнби и Элтаме, а также «своим добрым друзьям на Хоупской ферме». Филлис была низведена до одного из его «добрых друзей». Я не представлял, как переживу предстоящий обед. Я помню только, как заставлял себя есть и поддерживать разговор через силу, но я помню также заинтересованный взгляд мистера Холмана. Я вышел из-за стола так скоро, насколько позволяли приличия, сказав, что пойду прогуляться. Сначала я должен был постараться успокоить свои мысли с помощью быстрой ходьбы, потому что чувствовал себя совершенно потерянным среди знакомой покрытой утесником долины, перед тем как я устал и вынужден был прекратить прогулку. Как бы мне хотелось – ох! Как горячо я желал никогда не совершать такую ошибку, может ли быть забыт неосторожный менее чем получасовой разговор. Параллельно с этими мыслями во мне рос гнев на мистера Холдсворта; полагаю достаточно несправедливый. Думаю, что я предавался таким мыслям в уединении в течение часа, может и больше, затем я направился домой, решив рассказать все Филлис при первой же возможности. Но моя решительность по мере приближения к нему оставляла меня, так что когда я подошел к дому, окна и двери которого были распахнуты из-за жаркой погоды, и увидел Филлис одну на кухне, мне стало больно, я опасался за нее. Она стояла около буфета, нарезая большую домашней выпечки буханку хлеба на ломтики для проголодавшихся работников, которые могли вернуться в любую минуту из-за тяжелых грозовых туч, заполонивших небо. Филлис обернулась на звук моих шагов.
Как только я подошел ближе к дому, то услышал ее голос, она потихоньку напевала мелодию церковного гимна, казалось, что ее окружала особая умиротворяющая атмосфера. Филлис обернулась на звук моих шагов. - Вы должны быть на поле, помогать с уборкой, - произнесла она своим спокойным приятным голосом. - Возможно, должен был. Похоже, собирается дождь. - Да, уже был гром. Маме пришлось лечь, у нее разболелась голова. Ну, заходите же. - Филлис, - прервал я ее, поторопившись поделиться с ней своей новостью. – Во время прогулки я обдумывал новость из письма, полученного сегодня утром – письма из Канады. Вы не представляете, насколько она огорчила меня. Я достал его, пока говорил. Она немного изменилась в лице, я подумал, что она могла догадаться из моих слов, о чем идет речь. Она все еще не брала письмо. Мне пришлось предложить ей прочитать его, прежде чем она поняла, что я имею в виду. Она внезапно села, взяв письмо в руки и развернув его на столе перед собой, положив лоб на ладони, опираясь руками на стол, она сидела, немного отвернувшись, так что ее лица не было видно. Я смотрел в открытое окно, на сердце у меня было тяжело. Как умиротворяющее все выглядело в саду! Покой и тишина. Какой глубокой была тишина в доме! «Тик-так» - отсчитывали время невидимые часы на широкой лестнице. Я услышал шелест лишь однажды, когда она переворачивала страницу тонкой бумаги. Ей нужно было дочитать до конца. Она все еще не двигалась, не говорила ни слова, ни подавала никакого знака. Я продолжал смотреть в окно, держа руки в карманах. Долго ли так продлится? Казалось, это будет нестерпимо долго. Наконец, я посмотрел на нее. Должно быть, она почувствовала мой взгляд, изменив свое позу быстрым резким движением, и взглянула на меня. - Не смотрите с таким сожалением, Пол, - сказала она. – Пожалуйста, не надо. Я не могу этого выносить. Не случилось ничего, о чем стоило бы сожалеть. Я считаю, что ничего. В любом случае вы не сделали ничего дурного. У меня вырвался стон, но не думаю, что она услышала его. - И он – ведь в его женитьбе нет ничего плохо, не так ли? Я уверена. Я надеюсь, он будет счастлив. О, как я надеюсь на это! Эти последние слова были похожи на крик, мне показалось, что она боится не выдержать и поэтому изменила тон разговора и заторопилась. - Люсиль – по-английски будет Люси, я полагаю? Люсиль Холдсворт! Очень мило звучит, и я надеюсь … я забыла, что собиралась сказать. Ох! Вот что это было. Пол, я думаю, нам никогда больше не следует говорить об этом снова, помните только, что вам не о чем сожалеть. Вы не сделали ничего дурного, вы были очень добры, и если я замечу, что у вас огорченный вид, я не знаю, что сделаю – я могу не выдержать, вы знаете. Думаю, она уже собиралась сделать это, но тут разразилась страшная гроза, и показалось, что грозовые тучи окрасились в красный цвет над домом. Ее мать, пробудившись ото сна, позвала Филлис, мужчины и женщины, занятые на уборке бегом скрылись в убежище, промокнув по пути. Мистер Холман следовал за ними, улыбаясь, восхищенный разразившейся грозой; устав от тяжелой работы в течение долгого летнего дня, но большая часть урожая была убрана в амбар на поле. Несколько раз в наступившей суматохе я оказывался рядом с Филлис, всегда занятой и как мне показалось всегда делающей правильные вещи. Оставшись один ночью в своей комнате, я позволил себе почувствовать облегчение и надеяться, что худшее осталось позади, а в дальнейшем все будет не так уж плохо. Но последующие дни были скверными. Иногда мне казалось, что должно быть моя фантазия ошибочно рисует Филлис изменившейся до неузнаваемости, конечно, если бы я был прав в этом, то ее родители – мать и отец – ее родные плоть и кровь – первыми заметили бы это. Они вели прежний образ жизни с обычными домашними заботами, если что-либо более веселое, чем обычно и было, то это праздник в честь сбора первого урожая фруктов, как называл его мистер Холман, отмечавшийся шире, чем обычно, урожай был хорошим, так что даже самому скромному работнику что-то досталось. После той грозы наступили безмятежные летние дни, в течение которых удалось собрать оставшийся урожай, сменившиеся затем долгими, но несильными дождями, вызвавшими новые побеги у скошенной травы. Мистер Холман позволял себе чуть больше времени уделять отдыху дома во время этой дождливой погоды: заморозки на почве означали начало зимнего отдыха для него; а эти дожди после горячей уборочной поры стали его каникулами. Мы сидели с открытыми окнами, аромат свежести после дождя заполнял комнату. Тихий непрерывный шум листьев так умиротворяюще действовал, как любой другой мягкий бесконечный звук: скрип мельничного колеса, например, или струящейся воды успокаивает счастливых людей. Но двое из нас были несчастливы. Один из них – я. Чувствовал я себя отвратительно из-за того, что серьезно беспокоился за Филлис. С того дня когда случилась гроза, я слышал новые нотки в ее голосе, особую резкость в ее тоне; взгляд стал блуждающим; румянец сошел с ее щек без особой на то причины. Мистер Холман, счастливо не замечавший этих изменений, которые касались его более всего, принес свои книги и стал изучать их. Я не обратил внимания, что он читал и к кому обращался с вопросами; но подсознательно чувствовал, что Филлис не могла сосредоточиться на повседневных заботах, ставших чужими и непонятными ее смятенному сердцу, я прилагал усилия, чтобы слушать и по возможности вникать в смысл. - Посмотрите! – воскликнул мистер Холман, постукивая старой книгой у него в руках. - В это томе говорится об орошении и обработке, далее настаивается на выборе лучших семян и советуется содержать водостоки в чистоте. И пока ни один шотландский фермер не может дать более дельный совет, чем скосить молодую траву на лугах пока не высохла роса, даже если это означает, что придется работать ночью. Это вся правда жизни в наши дни. Он принялся стучать линейкой по колену, отбивая время и произнеся вслух какое-то латинское изречение. Думаю, что эти монотонные звуки раздражали Филлис, поскольку заметил, как быстро она запутывала и рвала нитки пока шила. Я никогда не наблюдал такого раньше, и не сомневался в том, что причиной тому было ее израненное сердце. Миссис Холман за своим умиротворенным рукоделием заметила, что Филлис никак не может продвинуться и закончить шов. - Боюсь, что это плохие нитки, - сказала она с нежной заботой в голосе. Но это оказалось слишком для Филлис. - Нитки плохие – все плохо – я так устала от этого всего! И он отбросила свою работу и поспешно выбежала из комнаты. Думаю, что впервые за всю свою жизнь Филлис вела себя столь несдержанно. Во многих других семьях тону и манере этого высказывания не придали бы значения, но в этой семье это стало неприятным сюрпризом, учитывая спокойную, доброжелательную атмосферу, царившую в доме. Мистер Холман отложил линейку и книгу и поднял очки на лоб. Миссис Холман какое-то время выглядела озабоченной, но потом черты ее смягчились, и она попробовала объяснить: - Думаю, это погода. Все чувствуют ее по-разному. Мне она всегда приносит головную боль. Она встала и последовала за своей дочерью, но на половине дороги передумала и вернулась обратно на свое место. Заботливая мать! Она считала, что лучшее средство унять необычный всплеск раздражительности - это не заострять на нем внимания. - Продолжайте, мистер Холман, - произнесла она. – То, что вы читаете очень занимательно, когда мне что-то непонятно, я просто наслаждаюсь вашим голосом. Итак, он продолжил чтение, но без прежнего интереса и выражения, больше не отбивая в такт латинским фразам линейкой. Когда наступили сумерки, довольно рано для июльской ночи из-за облачности, Филлис тихо спустилась в гостиную, всем видом показывая, что ничего не произошло. Она возобновила свою работу, но стало слишком темно, чтобы продолжать шить, и она скоро отбросила рукоделие, потом я заметил, как ее мать украдкой взяла ее за руку и приласкала с тихой заботой, пока мистер Холман, до конца понимая, так же как и я, эту немую сцену продолжал читать громким голосом о вещах настолько же неинтересных ему в этот момент, как и мне, и это продемонстрировало насколько для него, даже как для фермера, большее значение имело происходящее в его семье, чем сельскохозяйственные обычаи давно минувших дней. Я помню еще одну вещь – как служанка Бетси набросилась на меня однажды, когда я, проходя через кухню, где она сбивала масло, остановился попросить у нее выпить сливок. - Я заметила, кузен Пол (она переняла семейную манеру обращения ко мне – кузен Пол, и всегда называла меня так), что-то неладно с нашей Филлис, и я считаю, вы прекрасно знаете что это. Она ни с кем не общалась так близко как с вами (это не было комплиментом, ведь Бетси никогда не была щедра на похвалы даже к тому, к кому испытывала глубочайшее уважение), как я понимаю, мистер Холдсворт никогда больше не вернется к нам. Так что у вас есть шанс, по-моему? Это был совсем неподходящий шанс. Я не знал, что ответить проницательной служанке, которая своими намеками представила ситуацию в таком свете, и попытался отделаться от нее, удивившись ее предположениям. - Что-то неладное с Филлис! Хотел бы я знать, почему вы думаете, что с ней что-то не так. Она выглядит такой же цветущей, как любая другая девушка. - Бедный мальчик! Вы всего лишь большой ребенок после этого, похоже, вы никогда не слышали о том, какие страдания приносит отвергнутая любовь. Но вы прекрасно понимаете мои слова, мой дорогой кузен! Не думайте отделаться от меня цветочками и прочими подобными разговорами. Что заставляет ее гулять часами ночью, когда раньше она спала? Я сплю в комнате рядом с ней и слышу все, что там происходит. Что заставляет ее вздыхать и падать на этот стул, - при этом Бетти указала на стул рядом с дверью, - и это: «Ох! Бетти, дай воды, пожалуйста!» Все это из-за состояния, в котором она находится сейчас, тогда как раньше она возвращалась свежая и сияющая, такой же как выходила. Если ваш друг поступил с ней нечестно, он должен ответить за это, она свет в окошке для своего отца и матери. Вам следовало лучше присматривать за своим другом , мой мальчик, потому что ни я и никто в этой семье не перенесет, если что-то случится с нашей Филлис. Что мне оставалось? Я хотел оправдать моего друга, не раскрывая секрета Филлис и одновременно успокоить Бетти. Боюсь, я выбрал неправильный способ. - Не верю, что мистер Холдсворт когда-либо упоминал, что любит ее. Я уверен, что нет. - Ах! Ах! - Она так молода, неужели вы думаете, что ее родители не заметили бы, что с ней что-то не так? - Что ж! Если вы спрашиваете меня об этом, я отвечу прямо «нет». Они так долго считали ее ребенком, что до сих в разговоре между собой называют ее так, будто никто другой не имел ребенка до них. Но она выросла в молодую женщину, хотя родители продолжают считать ее всего лишь девочкой в длинном платье. А ведь известно, что мужчина не может полюбить ребенка даже в длинном платье! - Нет! – ответил я, улыбаясь. Но Бетти продолжала также серьезно, как судья. - Ах! Видите, вы смеетесь от одной мысли об этом – а я представляю, как повеселится священник, хотя он не особенно любит смеяться, при упоминании о таком случае. Куда уехал мистер Холдсворт? - В Канаду, - ответил я коротко. - Это название ничего не значит для меня. Скажите, как далеко он уехал, вместо того, чтобы твердить всякую тарабарщину. Он находится в двух днях пути? Или в трех? Или дорога туда займет целую неделю? - Он еще дальше – по крайней мере, три недели пути, - воскликнул я в отчаянии. – И он уже женат или собирается сделать это. Вот так, - я ожидал новый взрыв гнева. Но нет, дело было гораздо серьезнее. Бетти села и просидела в тишине несколько минут. Она выглядела такой несчастной и подавленной, что я не мог не помочь ей и раскрыть немного свой секрет. - Это правда то, что я сказал. Я знаю, он никогда не говорил ей ни слова о любви. Я понимал, что она нравится ему, но сейчас все кончено. Лучшее, что мы можем сделать – лучшее и полезное для нее, помочь забыть все. Я знаю, вы любите ее Бетти. - Я нянчила ее на своих руках, я кормила ее маленького брата последний раз в этом мире, - произнесла Бетти, вытирая глаза передником. - Ну что ж! Давайте не будем показывать ей, что мы догадываемся о ее горе, тогда оно быстрее пройдет. Ее родители даже не предполагают ничего такого, и мы должны вести себя также. Сейчас уже слишком поздно предпринимать что-либо. - Я никогда не проговорюсь, и виду не подам, что о чем-то догадываюсь. Я знаю, что такое настоящая любовь. Но я бы не хотела быть тут, когда ваш друг вернется в этот дом с его «пожалуйста, Бетти» это и «пожалуйста, Бетти» то, попивающий наше свежее молоко, словно он кот. Терпеть не могу такие очаровательные манеры. Я считал, что неплохо было бы дать ей выпустить накопившейся гнев на отсутствующего мистера Холдстворта, даже если это было подлым предательством с моей стороны. Все ее суровые слова я относил на свой счет. - Человек должен осторожно пускать в ход свое очарование. Некоторые используют его так легко и естественно как воркующие голубки. Не будьте таким мой мальчик. У вас нет ни таланта так вести себя, ни внешности, ни фигуры, ни лица, а чтобы увлечься вашим рассказом, нужно быть глухонемой гадюкой, хотя возможно в этом и нет большого вреда. Молодому человеку девятнадцати – двадцати лет не особенно лестно услышать такие слова даже от не самой красивой женщины гораздо старше себя; но я был только рад сменить тему, повторив свои заверения в необходимости сохранить переживания Филлис в секрете. В конце нашего разговора она произнесла: - Думаете, я не понимаю в чем дело и без ваших разъяснений? Я позволю отрезать себе язык и повесить его над дверью в сарай для отпугивания сорок, если проговорюсь об этом самой бедной девочке или кому-либо из ее близких. Теперь возможно, вы удовлетворитесь этим и оставите меня на кухне одну.
За все эти дни с пятого по семнадцатое июля, я ни разу не вспомнил об открытках, про которые упоминал мистер Холдсворт. Не то чтобы я совсем забыл про них, но рассказав все Филлис о браке моего друга, я не придавал большого значения этим открыткам и к чему они приведут. В любом случае, когда я наконец-то получил их, то очень удивился. Реформа почтовой службы была проведена незадолго до этого, но никогда непрекращающийся поток записок и писем, который в настоящее время связывает большинство семей, еще не наладился, во всяком случае в таких отдаленных уголках. В Хорнби было почтовое отделение, а обязанности почтальона исполнял там немолодой человек, разносящий письма в Хесбридж и окрестности в одном из своих карманов, так ему было удобнее. Я часто выходил ему навстречу и забирал у него почту на дороге. Иногда я приходил раньше него и отдыхал, сидя на краю живой изгороди, а он просил меня прочитать ему адрес, слишком неразборчивый для его слабого зрения. Когда я спрашивал, нет ли у него писем для меня или для мистера Холдсворта (этот почтальон не принадлежал к числу тех, кто предпочитает вручать письма лично адресату, и, избавившись от них, он отправлялся домой), то в ответ всегда слышал, что кажется есть, но порывшись во всех карманах своего жилета и напоследок проверив карманы сюртука, наконец, чтобы утешить меня, ибо я выглядел разочарованно, почтальон произносил: - Кто не получил писем сегодня, может быть уверен, что получит завтра. Под загадочным «кто» подразумевались вымышленные влюбленные. Иногда я видел, как мистер Холман приносил домой письмо, которое откладывалось для него в маленьком магазине, исполнявшим функции почты в Хэсбридже или от священников из Хорнби. Несколько раз Джозиа, извозчик, вспоминал, как старый почтальон доверял ему письмо для хозяина, когда они встречались на дороге. Событие, о котором следует упомянуть особо, произошло через 10 дней после моего приезда на ферму и разговора с Филлис на кухне, пока она готовила бутерброды. Накануне мистер Холман, внезапно начав разговор, произнес: - Между прочим, я получил письмо, которое осталось у меня в кармане. Принеси мне пиджак, Филлис. На улице все еще было жарко, и мистер Холман сидел в одной рубашке. - Я был в Хэсбридже по поводу бумаг, высланных мне, я заходил на почту и обнаружил неоплаченное письмо для меня – они решили не доверять его Джозиа. Ах! Вот оно! А сейчас мы услышим новости от мистера Холдсворта – я решил не вскрывать его, пока мы не соберемся вместе. Мне показалось, что мое сердце перестало биться, и я склонил голову над тарелкой, не осмеливаясь поднять глаза. Что сейчас произойдет? Как поведет себя Филлис? Как она будет выглядеть? Мистер Холман на минутку замолчал, а затем воскликнул: - Но что это? Здесь две визитки с его именем, больше ни строчки. Но нет! Его имя только на одной. Миссис Холдсворт! Молодой человек женился. При этих словах я поднял голову, не удержавшись и мельком взглянув на Филлис. Мне показалось, будто она сосредоточила взгляд поверх меня. Ее лицо залила краска, глаза блестели от слез, но она не произнесла ни слова, ее губы были так плотно сжаты, словно она пыталась удержать, стремящийся наружу возглас. Миссис Холман была заинтригована. - Неужели! – произнесла она. – Кто бы мог подумать! Быстро же он покончил с ухаживаниями и женился. Конечно, я желаю ему счастья. Позвольте, - и стала считать по пальцам, - октябрь, ноябрь, декабрь, январь, февраль, март, апрель, июнь, июль, - сейчас 28-е – прошло всего около десяти месяцев, считая месяц дороги. - Вы знали об этом? – спросил мистер Холман, резко повернувшись ко мне, удивленный, как я предполагаю, моим молчанием. - Думаю, я кое-что слышал. Это молодая канадская леди французского происхождения, - я сделал над собой усилие, чтобы продолжить разговор. – Ее зовут мисс Вентадюр. - Люсиль Вентадюр! – резко произнесла Филлис, необычным для нее тоном. - Значит, ты тоже знала! – воскликнул мистер Холман. Мы оба ответили одновременно. Я объяснил: - Я узнал о возможности этого брака и рассказал Филлис. Она же ответила: - Он женат на Люсиль Вентадюр, принадлежащей к семейству французских переселенцев недалеко от Сант-Морица, я ничего не перепутала? – я кивнул. – Пол рассказал мне – это все, что мы знаем, не так ли? Отец, вы видели Хаусансов в Хесбридже? – она заставляла себя говорить больше, чем в последние несколько дней, задавала много вопросов, я видел, как она старается перевести разговор от той темы, которая причиняла ей страдания. Мне в меньшей степени удавалось контролировать себя, но я старался поддерживать ее усилия. Не особенно углубляясь в смысл беседы, я заметил, что мистер Холман был озадачен, хотя он поддерживал усилия Филлис не дать ее матери вернуться к этой новости, крайне удивившей ее. Так что душевный покой остальных за исключением миссис Холман был нарушен в большей или меньшей степени. Каждый день, каждый час я все больше упрекал себя за ошибочную навязчивость. Если бы я только сдержал свой глупый язык в течение того получаса, если бы я не поторопился так неосмотрительно сделать что-нибудь, чтобы облегчить боль! Угрызения совести сводили меня с ума. Все что я мог сделать сейчас – это поддержать мужественную девушку в ее попытках скрыть свое разочарование и сохранить свой девичий секрет. Но мне казалось, что обед никогда не подойдет к концу. Я переживал за нее больше, чем за себя. До этого момента все, что я слышал или говорил в этой счастливой семье, были простые и понятные слова безо всякого тайного смысла. Если мы хотели сказать что-то, то говорили это, а если кто-либо предпочитал тишину, остальные предоставляли такую возможность, никогда беседа не поддерживалась искусственно, только ради того, чтобы избежать молчания, назойливых мыслей и подозрений. Наконец, мы поднялись со своих мест и стали готовиться к повседневным занятиям, но двое или трое из нас утеряли всякий интерес и энтузиазм к своим обязанностям. Мистер Холман стоял и смотрел в окно, потом он всколыхнулся и с усилием отправился на поля, где продолжали работу его помощники, тяжело вздохнув, он старался спрятать свое встревоженное лицо, когда проходил мимо нас к двери. Когда он вышел из комнаты, я заметил, как изменилось лицо Филлис, считая что за ней никто не наблюдает, она расслабилась, и ее лицо выражало печальное скорбное утомление в течение нескольких минут. Но потом она снова взяла себя в руки, когда ее мать вернулась к разговору, и заторопилась прочь, выполнить какое-то маленькое поручение. Когда мы остались вдвоем, миссис Холман вернулась к теме письма, а именно женитьбе мистера Холдсворта. Она относилась к числу тех людей, которые любят рассмотреть события с разных сторон, обсудить различные возможности его совершения, она позволила себе сократить свои рассуждения на эту тему во время обеда. - Подумать только, мистер Холдсворт женат! Я никак не привыкну к этой мысли, Пол. Конечно, он всегда был очень красивым молодым человеком! И хотя мне нравится его имя, оно звучит по-иностранному. Расскажите мне все снова, голубчик. Надеюсь, его избранница знает, как заботиться о нем согласно английским традициям. Он не отличается крепким здоровьем, и если она не доглядит за тем, чтобы его одежда всегда была сухой, боюсь, его старая простуда вернется. - Он всегда говорил, что после последней лихорадки его здоровье окрепло как никогда раньше. - Конечно, он может думать так, но у меня есть сомнения относительно этого. Он очень приятный молодой человек, но он недостаточно хорошо следит за своим здоровьем. Надеюсь, он скоро вернется в Англию, и у него появится возможность позаботиться о себе. Интересно, говорит ли его жена по-английски, но я уверена, он знает иностранный язык как свой родной, я слышала высказывания мистера Холмана об этом. Итак, наш разговор продолжался до тех пор, пока она не задремала над своим шитьем знойным летним полднем, а я потихоньку вышел на улицу прогуляться, чтобы немного побыть наедине с самим собой, подумать и - увы! быть осужденным горькими уколами совести. Я лениво брел, пока не подошел к дереву. Здесь и там пузырящийся веселый ручей вился вокруг камня и корней старого дерева, образовывая запруду. Я простоял рядом с ним в течение получаса или возможно дольше, бросая ветки и гальку в воду, и стараясь придумать, что я могу сделать, чтобы исправить сложившуюся ситуацию. Конечно, все мои размышления были впустую. Когда, наконец, звук рога, возвестивший работникам на самых отдаленных полях об окончании работ, предупредил меня, что уже шесть часов и пора возвращаться домой. Затем до меня донеслось громкое пение вечерних псалмов. Когда я пересек Эшфилд, то увидел мистера Холмана разговаривающего с каким-то человеком. Я не мог расслышать их слов, но заметил раздраженный жест, предназначенный тем работникам, которые быстро ушли вперед, мистер Холман вероятно был поглощен своими мыслями настолько, что пройдя в двадцати ярдах рядом со мной, также направляясь домой, даже не заметил меня. Вечер прошел хуже, чем обед. Мистер Холман сидел молча, подавленный, даже раздраженный. Бедная миссис Холман была совершенно озадачена таким необычным настроением своего мужа, сама она чувствовала себя не очень хорошо, страдая от чрезвычайной жары и духоты, что делало ее менее разговорчивой, чем обычно. Филлис всегда столь почтительная и нежная к своим родителям, мягкая и деликатная, казалось, не обращала внимания на необычность всей ситуации, и разговаривала со мной – единственным среди безразличных членов семейства, не замечая ни серьезности отца, ни жалобного взгляда озадаченной матери. Но тут я обратил внимание на ее руки, спрятанные под столом, и заметил то, как она нервно сжимает и разжимает пальцы, без конца сдавливая их с такой силой, что они побелели. Чем я мог помочь? Я разговаривал с ней, понимая что это ее желание, на ее лице появились темные круги вокруг глаз, а сами глаза как-то необычно блестели, на щеках горел румянец, но губы побелели. Думаю, остальные в отличие от меня не замечали этих изменений в ее облике. Но возможно наоборот. Полагаю, последующие события подтверждают что, мистер Холман обратил внимание на них. Бедная миссис Холман! Она боготворила своего мужа, и признаки именно его тревоги, а не дочери, отзывались в ее простом сердце. Наступил момент, когда она не могла выносить дольше эту тяжесть. Она встала и, мягко положив руку на его широкое сутулое плечо, произнесла: - В чем дело, мистер Холман? Что-то случилось? Он вздрогнул, будто очнулся от забытья. Филлис опустила голову и задержала дыхание, опасаясь услышать ответ, который ее пугал. Но он, оглядевшись внимательно вокруг, обратил свое широкое умное лицо к встревоженной жене, усилием воли заставив себя улыбнуться, взял ее за руку и постарался успокоить: - Я виноват, дорогая. Я вернулся раздосадованным сегодня. Я едва осознаю, что наделал, я прогнал Тимоти Купера. Он уничтожил дерево Рибстона в углу фруктового сада, свалив в кучу известь, предназначенную для покраски новой стены у конюшни напротив дерева – глупый парень! Уничтожить дерево – а оно просто ломилось от яблок! - Этот сорт так редко встретишь теперь, - произнесла миссис Холман с сочувствием. - Да! Но Тимоти – полоумный, и у него есть жена и дети. Он часто раздражал меня своею болезнью и свойственной ему ленью, но я воспринимал ее как испытание от Господа и стремился быть терпеливым с ним. Но я не могу дольше выносить это, мое терпение лопнуло. И ему придется подыскать себе другое место. Не будем больше говорить об этом. Он нежно убрал ее руку со своего плеча, прикоснувшись к ней губами, и снова погрузился в глубокое молчание, хотя и не такое мрачное как прежде. Не могу объяснить почему, но этот маленький разговор между отцом и матерью лишил Филлис последних сил. Теперь она молчала и смотрела на спокойную большую луну, медленно всходившую на сумеречном небе. Мне показалось, что ее глаза наполнились слезами, но если это и было так, то она быстро стряхнула их и поднялась, когда ее мать, уставшая и подавленная, предложила лечь сразу после молитвы. Каждый из нас по-своему пожелал спокойной ночи мистеру Холману, который продолжал сидеть за столом с раскрытой большой Библией и, не взглянув на нас, дружелюбно отвечал. Но когда пришла моя очередь самым последним покинуть комнату, он произнес, не поднимая взгляда: - Пол, уделите мне несколько минут. Я хотел бы поговорить с вами. Я сразу же понял, что это будет за разговор. Аккуратно прикрыв дверь и поставив свою свечу, я сел на стул, ожидая своей участи. Мистеру Холману трудно было начать разговор, если бы он сам не предложил его, я не догадался бы о его желании побеседовать, казалось, он целиком был поглощен чтением. Но внезапно он поднял голову и произнес: - Это касается вашего друга, мистера Холдсворта! Пол, есть ли у вас основание думать, что он играл чувствами Филлис? Я заметил, как в его глазах вспыхнул такой гневный огонек от этой мысли, что потерял все мое присутствие духа и только повторил: - Играл чувствами Филлис? - Да! Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду: увлекся ею, ухаживал за ней, внушил ей мысль, что он любит ее, а затем уехал и бросил ее. Можете называть это как угодно, только дайте мне какой-нибудь ответ – я имею в виду, конечно, правдивый, но не повторяйте мои слова, Пол! Он задрожал, когда произнес эту гневную тираду. Я ответил без промедления: - Не верю, что Эдвард Холдсворт когда-либо играл чувствами Филлис, когда-либо испытывал к ней подлинное чувство, и насколько я знаю, он никогда не убеждал ее в своей любви. Я замолчал, мне хотелось собраться с духом, чтобы признаться, а также по возможности сохранить в секрете истинные чувства Филлис к мистеру Холдсворту, эту тайну, которую она так стремилась скрыть, мне необходимо было подумать перед тем, как рассказать то, что я намеревался. Мистер Холман возобновил разговор прежде, чем я совершенно определился с тем, что буду говорить. Он начал так, будто беседовал сам с собой. - Она мой единственный ребенок, моя маленькая дочь! Она только что вышла из детского возраста, я надеялся опекать ее до того момента, когда мы с ее матерью окончим свой жизненный путь, чтобы уберечь ее от страданий и разочарований. Потом повысив голос и взглянув на меня, он произнес: - С моим ребенком что-то не так, и насколько я могу судить, это началось после того, как она услышала о свадьбе. Сложно предположить, что вы можете знать больше о ее тайных печалях и заботах, чем я – но возможно это так, Пол, возможно, вы все-таки знаете, - только если это не будет богопротивным поступком, скажите мне, что я могу сделать для Филлис, чтобы она опять была счастлива, скажите. - Боюсь, здесь нельзя помочь, - произнес я. – Я сам поступил очень неправильно, я не сделал ничего против заповедей Божьих, но по человеческим меркам это был опрометчивый поступок. Мистер Холдсворт сказал мне как раз перед своим отъездом, что он любит Филлис и надеется жениться на ней, а я передал ей это. Вот! Наконец-то, все кончено, все мое участие в этом деле, я замолчал и ждал последующих слов. Я не видел его лица, я смотрел прямо на стену напротив; но я услышал, как он пытался заговорить, а затем отвернулся к книге перед собой. Какой ужасающе тихой была эта комната! Как тихо было за окном! Через открытые окна не проникало ни шороха листьев, ни щебетанья птиц, ни одного движения, ни какого-либо звука. Только тиканье часов на лестнице, да тяжелое дыхание мистера Холмана – это все, что напоминало о течении времени. Не в силах выносить дольше эту давящую тишину я заговорил снова: - Мне казалось, я поступаю правильно. Мистер Холман поспешно захлопнул книгу и встал. Тогда я увидел, как он был зол. - Правильно вы говорите? Это правильно, правильно пойти и сказать молодой девушке то, о чем вы не обмолвились ни словом с ее родителями, которые доверяли вам как собственному сыну? Он стал ходить по комнате, закрывая по пути окна, все больше разочаровываясь во мне. - Вложить такие мысли в голову ребенка, - продолжал он, - испортить ее мирную девичью жизнь разговором о любви другого мужчины, и какой любви, - он говорил теперь презрительно. – Любовь – это мечта любой молодой девушки. О, страдание на лице моей бедной девочки сегодня за обедом – страдание Пол! Я полагал, что вы заслуживаете доверия, вы вложили такие мысли в голову ребенка, вы и ваш отец говорили об этом человеке, желая ее замужества. Я не мог не вспомнить передник, который девочки носят еще в детстве, а Филлис одевала так долго, что ее родители не заметили, как она выросла и стала молодой женщиной. Как раз в этот момент мистер Холман заговорил о ней, будто она и сейчас все еще ребенок, чей невинный покой я нарушил напрасным и глупым разговором. Я знал, что на самом деле это не так, хотя едва ли мог объяснить это сейчас, у меня и мысли не было пытаться переубедить мистера Холмана, я был далек от того, чтобы добавить хоть толику к его горю, невольной причиной которого стал. Мистер Холман продолжал ходить по комнате, изредка резко останавливаясь около стола или других предметов в комнате без какой-либо определенной цели, затем продолжил: - Такая молодая, такая непорочная в этом мире! Как могли вы рассказать такое ребенку? Взрастить надежды, возбудить чувства – все напрасно; и больше того, пусть я вижу ее бедное жалкое лицо таким как сейчас. Я не могу простить вас, Пол; это больше, чем просто ошибка, это – грех – пойти и передать слова другого мужчины. Он стоял спиной к двери и заглушаемый своим громким гневным голосом, он не расслышал того, как она медленно открылась, и не увидел Филлис, стоявшую у порога, пока не повернулся и замер. Должно быть, она успела наполовину раздеться, но накинула темный зимний плащ, длинные складки которого прикрывали ее белые обнаженные ноги, ступавшие бесшумно. Ее лицо было необычайно бледным; вокруг глаз залегли темные круги. Она очень медленно подошла к столу, и опершись на него руками, произнесла печально: - Отец, тебе не следует винить Пола. Большая часть из того, что ты сказал здесь, ошибочна. Пол действительно говорил со мной, возможно это был не самый благоразумный его поступок. Но – О Боже! О Боже! Мне больно от стыда! Он рассказал мне, потому что заметил, как я была несчастна после отъезда мистера Холдсворта. Она совсем опустила голову. - Я не понимаю, - произнес ее отец, но постепенно перед ним открылось истинное положение дел. Филлис молчала, пока он не спросил ее снова. Я мог отплатить ему за его жестокость вмешавшись в пазговор, но не стал этого делать. - Я полюбила его, отец! – произнесла она, наконец, подняв глаза и взглянув в лицо мистера Холмана. - Говорил ли он когда-нибудь о своей любви тебе? Пол утверждает, что нет! - Никогда. Она опустила взгляд, поникнув еще больше. Я подумал было, что она сейчас упадет. - Я не могу поверить этому, - вздохнув, произнес мистер Холман, жестким голосом. Мертвая тишина установилась на время. - Пол! Я был несправедлив к вам. Вы заслужили порицание, но отнюдь не то, что я высказал вам. Затем снова наступила тишина. Мне казалось, что Филлис пыталась что-то произнести побелевшими губами, но возможно это были мерцающие огоньки свечей – мотыльки, залетевшие через открытые окна, порхали вокруг огня; я мог бы спасти их от неминуемой гибели, но мне не было до них никакого дела, мое сердце занимали другие заботы. В любом случае ни звука не было произнесено в течение бесконечно длящихся минут. Затем мистер Холман сказал: - Филлис! Неужели ты несчастлива с нами здесь? Неужели мы недостаточно любим тебя? Казалось, она не понимала смысл этого вопроса, она выглядела озадаченной, ее прекрасные глаза расширились, отражая ее страдания. Мистер Холман продолжал, не взглянув на выражение ее лица, уверен он не замечал происходящего с ней. - И все-таки ты хотела покинуть нас, оставить свой дом, своих отца и мать и уехать с этим чужаком, скитающимся по миру. Он тоже страдал, в голосе, которым он произносил свои упреки, слышалась боль. Возможно, отец и дочь никогда за всю свою жизнь еще не были так далеки друг от друга, так чужды друг другу. Это новое чувство охватило ее, и она повернулась за помощью. Тень пробежала по ее лицу, и она с трудом сделала шаг к отцу, упав на колени, обхватила руками его ноги и произнесла со стоном: - Отец, моя голова! Моя голова! – и выскользнула из его протянутых рук, упав на пол к его ногам. Мне никогда не забыть взгляд мистера Холмана полный страдания, никогда! Мы подняли ее; ее лицо странно потемнело, она была без сознания. Я бросился через заднюю дверь на кухне в сад к колодцу и принес воды. Мистер Холман держал ее у себя на коленях, ее голову у своей груди, как если бы она спящим ребенком. Он попытался подняться со своей бесценной ношей, но мгновенный страх утратить силы заставил его сесть обратно на стул со сбившимся дыханием. - Она ведь не умерла, Пол! Ведь нет? – прошептал он хрипло, когда я подошел ближе к нему. Я тоже не мог произнести ни звука, но указал на подергивание мускулов вокруг ее рта. Только в этот момент миссис Холман, привлеченная странными звуками, спустилась вниз. Помню, я был очень удивлен ее присутствием духа в той ситуации, казалось, она лучше знает, что необходимо предпринять в разгар смертельной опасности, чем мистер Холман с побелевшим лицом, и дрожащий всем телом. Сейчас я понимаю, что это были сожаления о предшествующем разговоре, который возможно и стал причиной непонятного приступа, и лишившие мужества мистера Холмана. Мы отнесли Филлис наверх, и пока женщины укладывали ее в постель все еще без сознания и в судорогах, я выскользнул из дома, оседлал лошадь и поскакал так быстро, как только позволяло животное, тяжелой рысью, в Хорнби за доктором, чтобы привезти его на ферму. Доктора не оказалось на месте, и возможно он вернется только утром. Мне на ум пришли слова: «Господь поможет всем нам», - когда в окне появилась голова ученика доктора, чтобы ответь на мой гневный звонок в колокольчик. Это был отличный парень. Он успокоил меня: - Доктор будет через полчаса, здесь никто не знает об этом, но я полагаю, он вернется. Я отправлю его прямо на Хоупскую ферму, когда он появится. Заболела та симпатичная молодая женщина, дочь Холманов, не так ли? - Да. - Будет жаль, если она умрет. Она ведь совсем еще ребенок? Я встану и раскурю трубку в кабинете, чтобы быть готовым к возвращению хозяина. Я засну, если лягу в постель снова. - Спасибо, ты отличный малый! – и я поскакал назад почти также быстро, как мчался сюда. У Филлис оказалось воспаление мозга. Так объявил доктор, когда прибыл ранним летним утром. Полагаю, все знали природу этой болезни, наблюдая за ее состоянием предшествующую ночь. То надеясь на окончательное выздоровление, то грозно предсказывая возможную смерть, осторожный доктор совершенно запутался. Он дал свои указания и обещал снова проведать больную; так скоро, что один этот факт демонстрировал его мнение относительно того насколько серьезной он считает болезнь Филлис. Благодаря Господу она поправилась, хотя это был трудный утомительный путь. Согласно моим первоначальным намерениям я должен был отправиться домой в начале августа. Но сейчас все планы были пересмотрены без лишних рассуждений. Я считал, что мне необходимо быть на ферме, особенно это нужно ради мистера Холмана, мой отец не ожидал моего возвращения домой в подобных обстоятельствах. Каждый, кто здесь жил (не исключая животных, ведь даже эти бессловесные создания знали и любили Филлис), был глубоко опечален, как если бы облака закрыли солнце. Слуги и работники выполняли свою работу, избегая искушения смотреть друг другу в глаза, стараясь оправдать доверие мистера Холмана. На следующий день после того как Филлис заболела, он обратился ко всем работникам, занятым на ферме, в пустом сарае, где просил их молитв о своей единственной дочери. Он признался, что не может думать ни о чем другом в мире кроме своей маленькой дочери, находящейся почти при смерти и обращается к ним с просьбой выполнять свои ежедневные обязанности как можно лучше без его указаний. Итак, как я говорил, эти честные люди выполняли свою работу как можно более старательно, но ходили поникшие с печальными, озабоченными лицами, подходя друг ко другу туманным утром узнать новости о скорбном событии, постигшим дом, получая сведения от Бетти, всегда более мрачные, чем на самом деле, качая головой и печально сочувствуя. Но бедные парни, они совсем не подходили для выполнения быстрых поручений, требующих немедленного исполнения, тут-то и пригодились мои скромные услуги. Один раз я поспешно поскакал к сэру Вильяму Бетингу с просьбой о куске льда из его ледяного подвала, чтобы приложить его ко лбу Филлис. Другой раз мне пришлось отправиться в Элтам на поезде и просить местного доктора приехать на консультацию, когда появились новые симптомы, расцениваемые мистером Брауном – доктором из Хорнби – как неблагоприятные. Много часов пришлось мне просидеть около окна, на лестничном пролете рядом со старыми часами, прислушиваясь в абсолютной тишине дома к звукам, доносящимся из комнаты больной. Я часто видел мистера Холмана, но очень редко разговаривал с ним. Он выглядел таким постаревшим – таким постаревшим! Он делил обязанности по уходу за больной вместе с женой, казалось, что им обоим была дана особая сила, необходимая в эти дни. Они не нуждались в помощниках по уходу за своим ребенком. Любая обязанность по отношению к Филлис была священна для них; даже Бетти заходила в комнату только при острой необходимости. Однажды я увидел Филлис через открытую дверь, ее прекрасные золотистые волосы обрезали, голова была покрыта влажным платком, а сама она металась по подушке в безостановочном движении, ее глаза были закрыты, пытаясь по привычке напеть мотив церковного гимна, она прерывалась стенаниями от боли. Ее мать сидела рядом с ней без слез, меняя повязку на ее голове с терпеливой заботой. Сначала я не заметил мистера Холмана, но он находился там в темном углу на коленях, его руки были сложены вместе в страстной молитве. Потом дверь закрылась, я больше ничего не видел.
Однажды к нему приехали, и мне пришлось позвать его. Брат Робинсон и еще один священник услышали об «испытаниях», постигших его и приехали навестить своего друга. Я передал ему шепотом эту новость на лестничной площадке. Он был необычно обеспокоен. - Они захотят вызвать меня на откровенность. Я не смогу сделать этого. Останьтесь со мной, Пол. Они желают добра, но сейчас не время для духовной помощи, - только Господь может подать утешение. Так что я пошел с ним. Это были два священника из соседних приходов, оба старше Эбенезе Холмана, но очевидно уступающие ему в образованности и широте взглядов. Думаю, они посчитали меня назойливым, но помня слова мистера Холмана, я остался и взял одну из книг Филлис (в которой не мог понять ни слова), послужившей мне мнимым занятием. Вскоре меня пригласили помолиться и мы все встали на колени; брат Робинсон произносил слова, взятые по большей части из Книги Иова, насколько я помню. Казалось он заимствовал ее текст для молитвы, если это вообще возможно. «Смотри, ты пренебрегал мною; но сейчас горе постигло тебя, и ты ослабел. Это испытание для тебя и ты напуган». Когда я и гости поднялись с колен, мистер Холман продолжал молитву в той же позе несколько минут. Затем он тоже поднялся и постоял напротив некоторое время, прежде чем мы все сели. После небольшой паузы брат Робинсон произнес: - Мы скорбим вместе с тобой, брат Холман, твое горе велико. Но мы хотели бы напомнить тебе, что подобно свету на холме, твои прихожане бдительно наблюдают за тобой. Как я упоминал, мы, брат Ходсон и я, прибыли напомнить тебе со всей решительностью о твоих наиважнейших обязанностях в этом трудном положении. Во-первых, Господь дает тебе возможность быть и впредь примером смирения. Бедный мистер Холман вздрогнул при этих словах. Я мог вообразить, как он пресекал такие братские поучения в более счастливые времена, но сейчас он был настолько подавлен, поэтому «смирение» казалось тем словом, которое неминуемое подразумевало подтверждение опасений за жизнь Филлис. Но недалекий мистер Робинсон продолжал: - Мы слышали от многих людей тревоги и надежды по поводу выздоровления вашего ребенка, и возможно полезно для вас будет вспомнить Авраама, и то как он собирался принести своего ребенка в жертву по воле Господа. Возьмите пример с него брат Холман. Скажите: «Господь дал, Господь забрал». Благословенно имя Господне! И он сделал паузу, ожидая слов мистера Холмана. Думаю, мистер Холман старался согласиться с этими словами, но он не смог. Любовь к дочери была слишком сильна в нем. Он не обладал твердостью камня. - Я скажу это Господу, когда Он даст мне сил, - когда придет день, - произнес он, наконец. Его гости переглянулись и покачали головами. Думаю, что нежелание дать требуемый ими ответ не было для них полной неожиданностью. Мистер Холман продолжал, обращаясь к самому себе. - Господь дал мне живое сердце, чтобы надеяться, и я не буду заглядывать вперед ни на час. Затем, повернувшись к ним и заговорив громче, он добавил: - Братья, Господь укрепит меня, когда придет время, когда понадобиться то смирение, о котором вы говорили. Заранее я не могу принять этого, а то что я не чувствую, я не могу выразить словами. Я заметил, как он все более раздражается. Он был готов выгнать их после таких слов, но спустя некоторое время, покачав головой Робинсон начал снова: - Во-вторых, нам бы хотелось, чтобы вы услышали глас рока и спросили себя, за какие грехи было ниспослано вам такое испытание. Возможно, вы слишком усердно предавались заботам о вашей ферме и хозяйстве, возможно, это событие учит вас отказаться от суетного тщеславия и пренебрежения Божьим словом, возможно, вы перестанете создавать идола из своей дочери? - Я не могу ответить – я не буду отвечать, - воскликнул мистер Холман. – Свои грехи я исповедую Господу. Но если они и требуют наказания (что конечно верно в его глазах), - добавил он покорно, - я вынесу его с помощью Господа, эти бедствия, которые Он ниспосылает мне не в наказание за прегрешения. - Общепринято ли такое суждение брат Робинсон? – спросил третий священник, уточняя в почтительном тоне. Несмотря на просьбу мистера Холмана оставаться с ним, я понял – разговор становится настолько серьезным, что небольшой домашний перерыв принесет больше пользы, нежели мое затянувшееся присутствие, тогда я вышел в кухню попросить помощи у Бетти. - Не чем им заняться! – проворчала она. – Они всегда приходят в неподходящее время; у них такой хороший аппетит, они не принесут никакой пользы ни хозяину, ни вам, пока наша бедная девочка болеет. У меня есть только кусок холодной говядины. Я поджарю яичницу с ветчиной, думаю, это отвлечет их, и они перестанут досаждать мистеру Холману. Они станут гораздо спокойнее после того, как поедят. Последний раз, когда приезжал старый Робинсон, он очень порицал занятие науками нашего хозяина, которые не могут способствовать спасению души, так что ему нет необходимости опасаться искушения и использовать достаточно длинные слова, чтобы победить плоть; но после того как я и миссис приготовили ему подкрепиться и он наелся досыта, а потом выпил кружку пива и выкурил трубку, то сразу заговорил по-другому, и даже отпускал шуточки в мой адрес. Визит двух священников внес небольшой перерыв в бесконечную череду утомительных дней и ночей. Я не имею в виду, что никто больше не справлялся о течении болезни Филлис. Полагаю, все соседи проходили поблизости ежедневно и могли узнавать новости о Филлис, встречая слуг и работников с фермы. Они знали, что лучше не заходить в дом, потому что жаркими августовскими днями двери и окна были раскрыты настежь и любой звук снаружи легко проникал в дом. Уверен, что для петухов и куриц наступило тяжелое время, Бетти загнала их всех в пустой сарай и держала там связанными в темноте несколько дней, хотя это и было бесполезно, если учитывать их оглушительное квохтанье и кукареканье. Наконец, в течении болезни наступил кризис, после которого Филлис пришла в себя, хотя оставалась очень слабой. Ее забытье длилось много, много часов. Она едва ли дышала или двигалась в течение этого времени. Мы так долго старались надеяться на лучшее, так долго горевали, что не смели поверить первым признакам выздоровления: даже таким как ритмичное дыхание, возвращение естественного цвета лица взамен болезненной бледности. Я припоминаю, как улизнул тем вечером на улицу, чтобы побродить узкой, поросшей травой тропинкой в тени, образовывавших арку, вязов к маленькому мосту недалеко от холма, где дорожка к Хоупской ферме соединялась с дорогой на Хорнби. Я увидел слабоумного Тимоти Купера, праздно сидящего на нижнем парапете моста, единственным его развлечением было бросать кусочки извести в ручей под ним. Он просто взглянул на меня, когда я подошел ближе, не поприветствовав ни словом, ни жестом. Обычно он показывал знаками, что узнал меня, но полагаю, сейчас он был угрюм и обижен, после того как мистер Холман выгнал его. Несмотря на это я чувствовал, что разговор с кем-нибудь принесет облегчение и сел рядом с ним. Пока я раздумывал, как начать беседу, он устало зевнул. - Вы устали, Тим? – спросил я. - Да, - ответил он. – Но думаю, я смогу дойти до дома сейчас. - Вы давно здесь сидите? - Ну, целый день. По крайней мере, с семи часов утра. - Чем вы занимаетесь? - Ничем. - Почему же тогда вы продолжаете сидеть здесь? - Тим не пропускает сюда повозки. Теперь он поднялся, потягиваясь и неуклюже встряхивая руками и ногами. - Повозки! Какие повозки? - Повозки, которые могут побеспокоить молодую девушку. Сегодня в Хорнби работает рынок. Думаю, вы и сами не более, чем дурачок. Он поглядел на меня, будто хотел оценить мой интеллект. - И вы сидите здесь в течение всего дня, чтобы сохранить тишину на дороге. - Да. Мне ничего не остается делать кроме этого. Мистер Холман уволил меня. Не знаете ли вы, как чувствует себя молодая хозяйка? - Надеемся, что она очнется и поправится после такой долгой болезни. До свидания и благослови вас Господь, Тимоти,- ответил я. Он едва ли расслышал мои слова, так как уже двинулся вдоль забора, ведущего к его коттеджу. Я же повернул обратно к ферме. Филлис пошевелилась и произнесла два-три еле слышных слова. Ее мать была с ней, затаив надежду в душе, но из опасения не говоря о ней ни слова. Остальные домочадцы собрались на вечернюю молитву первый раз за долгое время. Это событие означало возвращение к привычкам и образу жизни прежних времен безмятежного счастья и здоровья. Но в эти тихие дни каждая минута нашей жизни была наполнена беззвучной молитвой. Теперь мы встретились в гостиной и читали на лицах друг друга благодарность за все. Мы встали на колени и ожидали, когда мистер Холман приступит к молитве. Он никак не мог справиться с волнением и начать, его душили слезы. Все слышали глубокие рыдания этого сильного мужчины. Потом старый Джон повернулся на коленях и произнес: - Хозяин, думаю, мы все должны воздать хвалу Господу, хотя мы никогда не говорили об этом, и возможно в этот вечер Он не ждет от нас слов. Господь благословил нас всех и сохранил нашу Филлис невредимой! Аминь. Эта импровизированная молитва Джона была единственной этим вечером. «Наша Филлис» как он назвал ее, поправлялась день ото дня. Не быстро, иногда я даже начинал опасаться, что она никогда не станет такой как прежде. При первой же возможности я рассказал мистеру Холману о Тимоти Купере, о том как он по своей воле сторожил у моста в течение длинного летнего дня. - Господи, прости меня! – произнес мистер Холман. – Я был слишком горд в своем тщеславии. Первый кому я нанесу визит, будет Тим Купер. Я обязан упомянуть, что Тимоти был восстановлен на прежнем месте на ферме, и я часто восхищался терпением, с которым его хозяин пытается научить его выполнять самую простейшую работу, специально подобранную по его силам. Филлис спускалась вниз и час за часом лежала в гостиной в полной тишине на большой софе под окном. Она всегда казалась одинаково тихой, кроткой и печальной. Ее душевная энергия не возвращалась к ней по мере того, как крепло ее тело. Иногда нельзя было смотреть без сострадания на тщетные попытки ее родителей пробудить в ней интерес. Как-то раз мистер Холман принес целый набор голубых лент, напомнив ей с нежной улыбкой разговор, в котором она призналась, что неравнодушна к этому предмету женского обихода. Она выразила ему благодарность, но когда он ушел, убрала их в сторону и безразлично закрыла глаза. Другой раз я наблюдал как ее мать принесла ей ее книги на латыни и итальянском, которые она изучала с таким интересом до своей болезни – или вернее до того как уехал мистер Холдсворт. Эффект получился обратный. Она отвернулась к стене и заплакала, как только ее мать ушла. Бетти накрывала на стол к обеду. Ее наблюдательные глаза сразу заметили, в чем дело. - Знаешь, Филлис! – произнесла она, подходя к софе. – Мы все делаем все, что возможно для тебя, и доктора делают все, что в их силах и, думаю, что Господь помогает тебе больше, чем ты заслуживаешь, так как ты сама не делаешь ничего, чтобы поправиться. На твоем месте я поднялась бы и перестала предаваться бессмысленным страданиям как можно скорее, до того как горе разобьет сердце вашего отца и матери, ждущих когда вы снова станете веселой. Я не люблю читать проповеди, я всего лишь высказываю свое мнение. Несколько дней спустя Филлис спросила меня, когда мы остались с ней вдвоем, не согласятся ли мои родители позволить ей погостить у нас пару месяцев. Она слегка покраснела, как будто стеснялась своего желания сменить обстановку. - Только ненадолго, Пол. А потом мы сможем вернуться к мирному течению жизни прежних дней. Я знаю, у нас получится, я смогу и сделаю это!
Героический труд переводит Гаскелл с ее сложноподчиненными предложениями. Спасибо! Хотя предпочитаю ироничную Гаскелл, а не вот такую драматичную с несчастной любовью (на пустом месте, как мне, древней язве, кажется ) Дай бог здоровья кузине Филлис.
Хелга С удовольствием прочитала тему. Огромное спасибо за перевод. Признаться, полностью с тобой согласна. Хелга пишет:
цитата:
предпочитаю ироничную Гаскелл, а не вот такую драматичную с несчастной любовью (на пустом месте, как мне, древней язве, кажется ) Дай бог здоровья кузине Филлис.
надеюсь, в дальнейшем все у нее сложится хорошо. Раз уж автор вернула-таки ее к жизни.
Но Гаскел - это Гаскел. Хотя она и не всегда разделяет царящий на форуме принцип хэппиэндизма. Еще раз спасибо за прекрасный перевод - предоставленную возможность прикоснуться к созданному ею миру! А на сайте в библиотеке что-то я не нашла эту повесть. Плохо искала?
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 216
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
Страниц, наверно, на сто. Повесть?
Плохо искала?
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
