Кстати: клуб "Литературные забавы"

Не знаю, смогу ли я завтра "выйти в эфир", поэтому на всякий случай бросаю продолжение 12-й главы сейчас; если получится, на днях выложу и окончание, хотя боюсь заранее что-либо обещать.

Теперь Джейн все чаще обращалась к творчеству. В лето после отъезда Тома Лефроя уклад жизни в Стивентоне изменился вследствие того, что мистер и миссис Остен решили больше не брать учеников. Это означало, что количество обитателей пастората уменьшилось до пяти человек – четверых взрослых и малышки Анны — и не только мистер Остен освободился от преподавания, но и для женской части семейства значительно сократился объем домашней работы, связанной с готовкой еды, стиркой, уборкой, заправкой постелей и т.д. Соответственно, у Джейн появилось больше свободного времени и стало больше возможностей для уединения – что, безусловно, отразилось и на качестве ее прозы — теперь она смогла тщательнее планировать и продумывать свои сюжеты и писать произведения более масштабные и обстоятельные. Результат не замедлил сказаться, и его можно с полным правом назвать феноменальным. В октябре 1796 года она начала работу над «Первыми впечатлениями»; роман был закончен за девять месяцев, к следующему лету. Затем, где-то в ноябре 1797 года, она вернулась к рукописи «Элинор и Марианны» и занялась ее редакцией, сочтя, что эпистолярная форма не слишком хорошо подходит для ее целей. Перевод романа в письмах в форму прямого повествования потребовал кардинальной переделки и основательного переписывания, чем она занималась в течение зимы и весны 1798 года, изменив название на «Чувство и чувствительность». Затем, между 1798 и 1799 годом был закончен первый вариант книги, которая впоследствии станет «Нортенгерским аббатством», а в этой, ранней редакции носит название «Сьюзен». Таким образом, за четыре года было написано три полноценных романа; автору к тому моменту не исполнилось и 24 лет.

К этому времени в семье уже прочно установилась традиция чтения ею своих произведений вслух, в кругу домашних. Легко можно представить себе Джейн за работой — как она пишет наверху, в своей маленькой гостиной с голубыми обоями, в предобеденные часы, до половины четвертого, или после вечернего чая, где-нибудь половине седьмого; как она зачитывает диалоги, сперва проверяя их на собственный слух, вычеркивая и подправляя то, что ее смущает или кажется ей фальшивой нотой — как обычно делают, готовясь к чтению текста вслух перед другими; как вносит изменения в рукопись своим мелким, убористым почерком, который выработался у нее со временем — ведь бумага стоила дорого, и ее следовало экономить. Каким бы ни был процесс ее редактуры, сколько бы усилий не требовалось ей на переделку, ее персонажи практически всегда разговаривают очень естественно, словно беседуют реальные люди; они не произносят речи, а участвуют в живых диалогах, где обмениваются информацией, пытаются выяснить мнение или чувства собеседника, подкалывают друг друга, флиртуют, обманывают или просто проявляют во всей полноте те живые характеры, которыми она их наделила, будь то богатая миссис Джон Дэшвуд, завистливо вздыхающая при мысли о дорогом фарфоре, который остался в собственности ее бедных родственниц, или добрая миссис Дженнингс, безуспешно предлагающая то оливки, то дичь, то констанцское вино в качестве лечения разбитого сердца Марианны. Мы не знаем, предлагали ли члены семейства Остен какие-то поправки к текстам и в какой мере они критиковали услышанное; мы знаем только, что и отец, и мать, и сестра обладали достаточным умом и вкусом, чтобы получать удовольствие от ее писаний и понимать, что ее талант расцвел со времени многообещающих ранних скетчей в нечто еще более исключительное.

Мистер Остен и в самом деле был настолько высокого мнения о «Первых впечатлениях», что в ноябре 1797 года даже написал лондонскому издателю, Томасу Кэделлу, предлагая эту рукопись для печати. Этот Кэделл только недавно унаследовал свое дело от весьма известного отца, бывшего издателем Гиббона и другом доктора Джонсона, и мистер Остен счел возможным с присущей ему гибкостью тонко польстить наследнику столь славного имени в следующих выражениях: «Поскольку я вполне отдаю себе отчет, сколь важно для рукописи подобного рода впервые увидеть свет под эгидой уважаемого имени, я обращаюсь к Вам.» Мистер Остен не называет автора, а сообщает лишь, что «в моем распоряжении имеется рукопись романа в трех частях, примерно такого же объема, как «Эвелина» мисс Берни», и спрашивает, сколько запросит издатель за возможность ее публикации «за счет Автора; а также, сколько Вы готовы будете выплатить Автору авансом за право собственности на рукопись, если, по прочтении, она получит Ваше одобрение?» Таким образом, видно, что мистер Остен готов был проявить щедрость и вложить в публикацию романа собственные деньги в случае необходимости. Письмо было отправлено 1 ноября, и ответ на него пришел с необычной для издателя скоростью; на конверте было начертано: «Отклонить возвращением письма».

Можно понять, почему Кэделл не захотел утруждать себя чтением рукописи какого-то неизвестного хэмпширского священника; и все же в истории издательских промахов эта ошибка остается одной из наихудших, когда-либо совершенных в силу издательской лености. Конечно, благодаря этому промаху «Первые впечатления» позже превратились в «Гордость и предубеждение», но если принять во внимание, что уже в первоначальной редакции роман был очень даже неплох — а мы можем судить об этом как по качеству ее последних юношеских произведений, так и по тому, что ее отец был об этом романе столь высокого мнения — можно предположить, что, если бы публикация романа состоялась уже 1798 году, до 1800 года Остен могла бы написать еще один, столь же превосходный. Рассказал ли мистер Остен своей дочери о письме к Кэделлу или нет, неизвестно, но попытки он больше не повторил.

В конце 1790-х годов в жизни младшего поколения Остенов происходили довольно серьезные и подчас драматические события. Отзвуки некоторых из них мы можем заметить в письмах Джейн, но упоминаний о большинстве из них не сохранилось. За пятилетний промежуток — с 1796 по 1801 год — уцелело всего 28 писем Джейн; и, что характерно, не осталось ни единого письма за 1797 год, очень важный в жизни Остенов, потому что Кассандра особенно постаралась уничтожить все, что касалось личной жизни ее семьи. Первое письмо о Томе Лефрое уцелело, скорее всего, просто по ошибке или по недосмотру.

Из-за уничтожения писем Кассандрой, которая руководствовалась собственными побуждениями, казавшимися ей, без сомнения, благими и важными, может сложиться впечатление, что внимание ее сестры привлекали по большей части какие-то пустяки и мелочи. Ее письма пестрят болтовней о том о сем, напоминая порой легкомысленную скороговорку какого-нибудь юмориста. Возникает ощущение, что в них намеренно не допускаются ни одно глубокое чувство, никакие серьезные проявления нежности или скорби. В этих письмах не ощущается ни пауз, ни медитаций — они всегда торопливы, словно ее ум со всей возможной скоростью перескакивает с одного предмета на другой. И, читая их, приходится напоминать себе о том, как мало эти письма отражают ее действительную жизнь, являясь скорее сильно ужатой, отчасти искаженной и отредактированной ее версией. То, что осталось, в большинстве своем представляет собой попытки развлечь Кэсс рассказами о том, что происходило в ее отсутствие, как правило с другими людьми. В своих письмах Кассандре она оставляет за скобками очень и очень многое — свои уединенные размышления, работу своего воображения, время, проведенное ею в раздумьях, в мечтаниях, в работе над романами… Даже упоминание о погоде всегда конкретно и связано с каким-нибудь деловым или светским событием; в письмах Джейн, в отличие от дневников Элизы Шют, нам не встретить ни деревьев, сверкающих на морозе алмазами, ни падающих звезд, ни прочих красивостей.

Что можно вынести из переписки сестер в 1790-е годы, так это ощущение того, что они очень полагались друг на друга в плане получения информации и всегда могли рассчитывать на полное понимание, которого, видимо, не ожидали встретить в ком-либо еще. К примеру, когда летом 1796 года Джейн предприняла поездку в Кент, остановившись у брата Эдварда и его супруги Элизабет в их имении в Роулинге, ей было проще в письме спросить совета у Кассандры по поводу чаевых слугам, чем задать этот вопрос брату и невестке. Кассандре же она могла поворчать на то, что застряла там до тех пор, пока за ней не приедет кто-нибудь из братьев, поскольку, разумеется, она не могла путешествовать одна. «Мне здесь очень хорошо, — пишет она в сентябре, — хотя я была бы рада к концу месяца вернуться домой.» Тем временем она отрабатывает свое пребывание в Кенте, помогая другим леди шить для брата рубашки: «И я с гордостью заявляю, что являюсь самой искусной швеей в нашей компании». Джейн вовсе не обижала обязанность шить, хотя многие умные женщины того времени ею тяготились; хотя она и отмечает, что, пока женская половина дома шила, мужчины отправились стрелять дичь. Это вдохновило ее на следующий пассаж: «Говорят, в нынешнем году в этих местах чрезмерное количество птиц; так что, возможно, и мне выпадет возможность подстрелить хотя бы парочку».

Действительно ли она хотела этим сказать Кассандре, что была бы не прочь выйти пострелять с ружьем? Права женщин стали основной темой замечательно забавного романа «Гермспронг, или мужчина каков он не есть», появившегося в том же году, и у Джейн имелся его экземпляр. Роберт Бейдж, просвещенный автор, высказывался в нем за демократию и права женщин и выражал свое восхищение Мэри Уоллстоункрафт, которая уже потребовала для представительниц своего пола права заниматься фермерским хозяйством, юриспруденцией и прочими мужскими профессиями. Так почему бы Джейн не желать пойти на охоту и пострелять дичь? Двумя неделями позже она шутит о том, что если по пути домой окажется в Лондоне на мели, то может пойти изучать медицину, или податься в адвокаты или даже в офицеры. Либо, в качестве альтернативы, она попадется в лапы какой-нибудь толстухе, которая хорошенько напоит ее и отправит делать более традиционную для женщины карьеру.

Письма Джейн пестрят шутками для Кассандры. Прибыв в Лондон, она пишет: «И вот я снова здесь, в этом Гнезде Разгула и порока, и уже начинаю ощущать, как моя Нравственность разлагается». Затем мишенью для ее острого пера становится Эдвард: «Фермер Кларинболд этим утром помер, и сдается мне, что Эдвард не прочь бы получить кусок его фермы, если ему удастся облапошить сэра Брука с этой сделкой». Так душка Эдвард был способен надуть собственного шурина? Неудивительно, что Джейн рассчитывала на то, чтобы ее письма частично уничтожались: «Как только получишь и прочтешь это письмо, быстро хватайся за ножницы», — пишет она, очернив очередную репутацию. Как выяснилось в итоге, Эдварду все же не удалось обдурить сэра Брука, правда, исключительно из-за того, что у него не оказалось на тот момент свободной наличности в размере 500 или 600 фунтов. «Что за очаровательные молодые люди!», — восклицает Джейн, когда Эдвард и Фрэнк перед ее отъездом вернулись с охоты со связками подстреленной дичи.

Ее шутки отлично сформулированы, и фраза зачастую построена так, чтобы вызывать у читателя улыбку: “Мистер Ричард Харви собирается жениться, но так как это великая тайна и известна только половине всей округи, упоминать об этом не рекомендуется”. Письма полны сплетен и незначительных событий, в них описываются, к примеру, домашние танцы, которые устраивали у себя кентские родственники и друзья Эдварда — один из таких танцевальных вечеров проводился в Гуднестоне, роскошном доме Бриджесов, под аккомпанемент фортепьяно, на котором по очереди играли местные леди, и Джейн открывала бал. Наверняка этот вечер длился до поздней ночи — обеденный стол был отодвинут в угол вытянутой гостиной, двери которой были распахнуты в овальный зал, а двери зала, в свою очередь — на террасу; а после ужина гости из Роулинга пошли домой пешком, прошагав около мили по проселочной дороге, в темноте и под дождем, укрывшись под двумя зонтами. То лето выдалось на редкость сухим и знойным, и в Лондоне люди на улицах падали в обморок от жары, так что дождь казался сущим благословением, и прогулка в свежей, прохладной и влажной ночи, была, должно быть, на редкость приятной. Жара между тем продолжалась, и несколько дней спустя Джейн пишет одну из своих самых цитируемых фраз: «Какая невыносимо жаркая стоит погода! Из-за нее мы все находимся в состоянии постоянного недостатка элегантности.» Элегантность подразумевала полное отсутствие каких-либо физических проявлений жизни тела, таких, как пот, кровь, слезы; каждая молодая леди, которая хотела бы занять подобающее место в обществе, должна была постоянно защищать себя от них.