Кстати: клуб "Литературные забавы"

Мне вдруг стало удивительно легко – и предстоящий разговор с Джеймсом уже не казался столь сложным, – чувство вины, застегнув пальто и надев шляпу, отклонялось, выйдя за дверь. Хотя, я знала, что оно не ушло далеко, ожидая в ближайшем переулке, но его временное отсутствие принесло облегчение и возможность действовать. Бывает такое состояние легкости, которое может наступить по разным причинам – утреннее солнце, свежий ветер, живописное полотно, покупка наряда, доброе слово, неожиданный поступок… мелкие детали и важные вещи, калейдоскопом меняющиеся картинки, здоровый эгоизм и надежда. С возрастом я научилась ценить эти короткие мгновения невыносимой легкости бытия. В таком настроении я и села в машину Монтгомери, когда он заехал за мною в половине шестого вечера.
Ресторан, расположенный недалеко от замка, был красив и уютен, блюда и вино, вероятно, вкусны, но я не очень замечала, что ем, поскольку все силы и эмоции ушли на разговор с Джеймсом. Состояние его явно улучшилось, и это также облегчило мою задачу. Я сказала ему, что благодарна за возможность побывать в его стране, что приключение, которое случилось со мной, возможно, станет одним из самых ярких воспоминаний – ведь далеко не каждый может оказаться в центре такой авантюрной истории – что я желаю ему встретить ту, что сможет стать хорошей подругой, и хочу, чтобы он не стыдился своего предка, который и так расплатился за свой поступок. В общем, наговорила массу банальностей, какие обычно произносят в таких случаях. Разумеется, я сделала множество грамматических и жизненных ошибок, но кто из нас не делает тех или других. Монтгомери выслушал меня, почти не перебивая, изредка покашливая. Ответил в том же духе, витиевато выразив сожаление и надежду, что возможно, я все же передумаю, и настаивая, чтобы я пожила в его доме оставшиеся до отъезда дни. Я вежливо и старательно отказалась, объяснив, что уже приняла решение и хочу побыть одна, чтобы отдохнуть и обдумать все случившееся. Он не стал настаивать, заказал мне порцию мороженого, которое я машинально съела, и на этом наш ужин закончился. Джеймс отвез меня в гостиницу и галантно распрощался.
Зайдя в номер, я изобразила несколько танцевальных па, явно побеспокоив живущих этажом ниже, и, сдурев от облегчения, полезла в мини-бар, открывать который до сих пор избегала, дабы не понести лишние расходы. Откупорив бутылку пива, наполнила стакан и с наслаждением выпила.
Заснула рано, пьяная и свободная, но проснулась ночью, в половине третьего. Долго не могла уснуть, думала о том, что было не воспоминанием, а частью моей жизни, что всегда неотступно шагала рядом, иногда вызывая легкий приступ боли или сожаления, иногда – всплеск радости, оттого, что радость была. В те далекие дни я была больна любовью, и эта болезнь, отъезд, бегство Леньки сбили меня с ног, уложив в постель на две недели. Я не могла ходить, подкашивались ноги, температура упорно держалась около 38-ми. Встала лишь после того как подруга Леля, усевшись на кровать, открыла коробку с нардами. «Поиграем?» Я нажала на потайную панельку и, достав записку, прочитала ее и протянула изумлённой подруге.

Дорогая моя!

Ничего не бойтесь, любите и будьте счастливы,
пока живы.

Вашъ С.

«Кто этот С? – спросила она. – Смолич из прошлого, небось?» – добавила, улыбнувшись.
Я читала и перечитывала записку из прошлого, словно адресованную мне. Нашла в тетради автограф Смолича «Девушке, проливающей кофе», и мне стало легче, словно слова помогли избавиться от тяжелой гнетущей пелены.
Я обнаружила, что жду ребенка, когда моей беременности шел уже третий месяц - по неопытности и дурости не сразу поняла, что происходит со мной. Ждала писем от Лени, которые он не писал, ездила в Заходское к Владлену Феликсовичу, который всегда был отчего-то очень добр ко мне. Вероятно, считал, что я была бы хорошей женой его племяннику, если бы все сложилось.
А потом родилась Маша, черноволосая, синеглазая, потрясающе похожая на отца. Друзья помогли мне выбить отдельную комнату в общаге, где я растила дочь, писала, потом защищала диплом, в общем, жила. Я перестала ждать писем, и не написала Акулову о рождении дочери, загнала свою болезнь в самое нутро и закрыла на замок. Закрыла так, что не смогла открыть, когда он приехал следующим летом и пришел ко мне, повзрослевший, богатый, другой, не тот Ленька, которым я болела. По молодости, по дурости, из-за обиды и недоверия он показался мне не тем, чужим, и я не простила его, да он и не просил прощения. Долгое время я так и жила, запечатанная, сравнивая встречавшихся на пути мужчин с Ленькой. Они не выдерживали сравнения. Акулов остался во мне, да и рядом – живым напоминанием.
Я не вспоминала о нем в эту бессонную ночь, просто думала о себе.

На следующий я все же добралась до интернета и написала письмо дочери, без подробностей, но бодрое и позитивное. А назавтра, приобретя карту, отправилась в Лондон. Купила билет туда и обратно, села в поезд на станции Площадь Воина и через полтора часа оказалась на вокзале Чаринг-Кросс, вспоминая несравненные романы Агаты Кристи, где столь часто упоминаются лондонские вокзалы. Отсюда, из центра Лондона, я вышла на Трафальгарскую площадь, где, запрокинув голову, пыталась разглядеть фигуру адмирала, вознесенного над городом; послушала, как шумят струи фонтана, поднялась по ступеням Национальной галереи. С площади двинулась по знаменитой улице Уайтхолл, навстречу башне Биг Бена, что виднелась вдали. Полюбовалась готикой зданий Парламента и Вестминстера, усыпальницы королей и знаменитостей. Сверившись с картой, повернула в сторону парка Святого Джеймса, пообщалась там с утками и прочей живностью, населяющей парк, и вышла прямо к Букингемскому дворцу. Здесь постояла у памятника королеве Виктории, думая об обломке алмаза, похищенного Томасом Каллиганом, и не доставшегося семейству Виндзоров. Странными путями судьба свела меня с этой историей.
Изрядно устав от ходьбы и впечатлений – да и недавнее сотрясение давало о себе знать – я съела пиццу в попавшейся на пути пиццерии, вернулась на вокзал и, спустя полчаса, ехала в поезде, уносящем меня обратно в Гастингс.

А на другой день – то было воскресенье – в гостиницу позвонил инспектор Нейтан и сообщил, что я позабыла в его машине нарды, и он хотел бы вернуть их. Я милостиво согласилась встретиться. Он заехал через час, на своем Мини Купере.
– Вы нарочно оставили триктрак в машине? – спросил он напрямик, как на допросе, едва я устроилась на переднем сиденье и справилась с ремнем безопасности.
– Нарочно? Вы имеете в виду специально, с умыслом? – возмущенно переспросила я. – Разумеется, нет. Вы так спешили, а я так переживала, что совсем позабыла о них.
– Хорошо, – кивнул он. – У меня выдался выходной. Я звонил вчера, но вас не было.
– Ездила в Лондон, смотреть достопримечательности, – ответила я.
– Понятно, – он чуть улыбнулся. – Давно там не был. Вам понравился Лондон?
– Разве Лондон может не понравиться?
– Всякое бывает, – ответил он. – Вы ездили… одна?
– Да, конечно, – сказала я, словно иных вариантов не было.
– Хорошо, – повторил он.
– Вы меня допрашиваете?
– В какой-то степени… Простите, это профессиональная привычка.
– Нет, что вы, я вас очень понимаю. И… Питер, – добавила я, озаренная вдруг нахальной мыслью. – Если вы свободны сегодня, давайте съездим на Бичи Хэд.
– На Бичи Хэд? – переспросил он. – Вас все еще влечет опасность?
– Меня она вовсе не влечет, просто хочется посмотреть, что это за место.
– Весьма впечатляющее место. Ну что ж, едем, Анастасиа, – он весело взглянул на меня своими синими глазами и завел мотор.
Мини Купер двигался по уже знакомой мне дороге, в сторону Истборна. Среди зеленого холмистого простора Нейтан свернул с шоссе и заглушил мотор.
– Выходите, приехали. Отсюда пешком вон по той тропе.
Мы выбрались из машины и двинулись по покрытой асфальтом дорожке. Дух захватывало от подъема и открывающегося впереди вида. Справа – морской простор, где небеса почти сливались с водной безбрежностью, смазывая линию горизонта, слева – холмистая зеленая равнина, чуть затянутая туманом, обрывающаяся в море вертикальной белой меловой стеной; полосатый маяк вдали, внизу, на мысе, уходящем в море. Мы подошли к краю обрыва настолько близко, насколько было возможно – дальше путь преграждала табличка, извещающая об опасности дальнейшего приближения.
– Никогда не видела такого, только в кино, – сказала я.
– А я давно здесь не был, очень давно.
– Работа?
–Да, работа занимает много времени…
– А как вы отдыхаете? – спросила я.
– Гм… Езжу на север.
– На север?
– На Шетландские острова, знаете, на север. Любимое мое место. Море, птицы, простор. Снимаю коттедж на берегу, на острове Фэр-Айл, рыбачу, отдыхаю.
– Но и здесь достаточно простора, – сказала я.
– Вот так же говорила моя жена, – усмехнулся он.
– Ваша жена… да, понимаю, – произнесла я с глубокомысленным видом, словно что-то понимала. – А мне бы хотелось поехать туда, я читала об этих островах.
– Там очень красивые места, но я не был уже несколько лет, недосуг. Вы скоро уезжаете, Анастасиа? Вернетесь в Англию? – Нейтан спросил и уставился в морские дали, словно его внимание привлек какой-то невидимый мне объект. Парус? Паром? Чайка над волной?
– Да, я уезжаю через три дня. И не вернусь, потому что у меня нет причины возвращаться.
Фраза получилась пафосной, но я сделала себе скидку – воздействие грандиозных меловых скал и естественное волнение от присутствия такого расслабленного Нейтана.
– Нет причин? – обратился он к морю. – А та, по которой вы сюда приехали?
– Ее нет, Питер, – почти прошептала я его шляпе.
– Вы не выходите замуж за Монтгомери? Ведь вы же приехали ради этого, – сказал он небу.
– Да, я думала… но я поняла, что… В общем, мы все обсудили…
– Хм… – сказал Нейтан, поворачиваясь ко мне. – Я… я рад.
– Вы рады? Чему?
Он несколько секунд смотрел на меня, затем подхватил под руку и потащил за собой.
– Хотите сбросить меня с обрыва? – спросила я, упираясь, немного, совсем чуть-чуть.
– Хочу, очень хочу! – рявкнул он. – Вы лишили меня покоя! То засыпаете в машине, то на вас нападают, то играете в триктрак! Нашумели, перевернули все вверх дном и уезжаете?
– Почему вы сердитесь, Питер? – вскричала я.
Парочка молодых людей, идущих далеко впереди, оглянулась на наши крики. Инспектор отпустил меня, снял шляпу, пригладил волосы.
– Я не сержусь. Я… обеспокоен, – сказал он.
– Я… я тоже.
И тут я сделала то, что никогда в жизни не делала первой. Я поднялась на цыпочки и поцеловала инспектора в суровую чисто выбритую щеку. Питер воспринял мой поступок как сигнал к действию.

Итак, история моих английских приключений подходила к концу. Через три дня я распрощалась со «своими» мужчинами на станции Площадь Воина. Питер и Джеймс оба намеревались доставить меня до Гатвика, но я отговорила и того, и другого, убедив, что прекрасно доберусь поездом, что не люблю долгих прощаний и лучше уехать быстро и сразу. Джеймс сообщил, что намерен передать бриллиантовую брошь королевской семье, дабы закрыть эту позорную страницу своей семьи и избавиться от вещи, приносящей невзгоды, хотя и надеется на хорошее вознаграждение. Обсудив этот вопрос, мы на какое-то время застряли на перроне в неловком молчании.
– Выяснилось, кто написал ту записку, – вдруг сказал Джеймс. – Скажите, инспектор.
– Миссис Хоуп, – ответил тот. – Когда вы, Анастасиа, оказались в доме, чего она никак не ожидала, то в панике написала эту записку, не успев толком закончить, и подсунула вам.
– Не слишком умно, – произнес Монтгомери.
– Согласен, очень по-женски, – ответствовал Нейтан.
Я промолчала, решив не демонстрировать природного феминизма.
Джеймс, распрощавшись, удалился, словно специально оставив меня с инспектором. Не знаю, догадывался ли он или нет, что я предпочла ему полицейского, впрочем, это было уже неважно.
– Мне придется освоить компьютер, чтобы писать тебе письма, – сказал инспектор.
Я полагала, что он говорил мне именно «ты», как и я ему, хотя в его родном языке вариантов «ты» и «вы» не было.
– Освоишь, Питер.
– Ты приедешь летом, и мы отправимся на Фэр-Айл. Ты увидишь, как там замечательно.
– Да, и мы успеем все обдумать за эти месяцы, – сказала я.
До отправления оставались минуты. Поезд тронулся, едва я успела заскочить в вагон. Питер поднял руку в прощальном жесте.

Ничего не бойтесь, любите и будьте счастливы, пока живы.

Конец