Кстати: клуб "Литературные забавы"

Нет, он совсем не Жосс и, более того, не Бомон! Но, скорее всего, и не бомж. Не мешало бы навести хоть какой-то порядок в доме, хотя бы в комнате, где он лежит. Хозяева, если верить Минерве Захаровне, (кажется, так ее зовут), в дом не заглядывают, значит, опасность, что они явятся, невелика. Хотя, Федор вполне может оказаться родственником, или знакомым, или даже хозяином этого дома. Так, размышляя о текущем, сама не замечаю, что пошла на третий круг вполне приличной трусцой и даже не очень задохнулась. Вот, что крест животворящий делает! Возвращаюсь спортивная и бодрая, без угрызений совести, потому что практически не обманула тетю Марусю. На повестке дня остается вопрос, как отлучиться вечером, но буду решать проблемы по мере их поступления. Не слишком ли много места в моем «отдыхе» стал занимать неизвестный Федор? Слишком — признаю я. Доделаю курс уколов и адью!
Тетушка сидит в беседке, вся в белом, не хватает только патефона и веера. Одобрительно кивает мне и только. Видимо, разморило на солнышке, сил на похвалу не нашлось. А я, приняв душ, устраиваюсь с книгой в щебечущем уголке сада, который обнаружила, когда искала, куда припрятать завтрак для больного — здесь стоит деревянная скамья и маленький столик, засыпанный яблоневыми лепестками. Пока устраивалась, щебетанье прекратилось, маленькие певцы попрятались, но вскоре, видимо, убедившись, что я не опасна, продолжили свои переговоры. Правда, долго наслаждаться чтением и пением птиц не удается и неизвестно, удастся ли в ближайшие дни. Во-первых, думаю, как там чувствует себя Федор, и не следует ли сварить для него животворящий куриный бульон, чтобы он быстрее шел на поправку. Во-вторых, является тетушка с упреками, почему я от нее прячусь и не опасно ли сидеть под солнцем среди столь пахучих цветов — можно заработать солнечный удар или аллергический приступ. Медицина повсюду! И тебя вылечим и меня вылечим! Мысль о бульоне прочно застревает в голове и я, отложив книгу, отправляюсь на поиски курицы или цыпленка, естественно, в сопровождении тети Маруси.
В магазине ни куриц, ни цыплят не оказывается, но рыжая блондинка Светлана советует обратиться к Антонине, которая продает домашних цыплят и прочую продукцию домашнего производства. Объяснив, как добраться до дома Антонины, Светлана даже звонит ей, чтобы предупредить, что мы придем за покупками.
— Мафия! — восклицает тетя Маруся, как только мы выходим из магазина. — Хорошо отлаженный бизнес. В торговле кур нет, а у частника — пожалуйста.
— Может быть, кур просто не завезли, — возражаю я.
— Как ты наивна, Анюта! Это — сговор!
Так, дискутируя на темы белой и серой экономики, добираемся до указанного дома, скрывающегося за металлическим забором. На звон колокольчика над калиткой отвечает знакомый басовитый голос:
— Входите, открыто!
Нас встречает Тонечка во всей своей красе.
— Ба, а мы с вами знакомы! — радостно констатирует она. — Как поживаете?
— Это у вас моя племянница покупает молоко? — ни с того, ни с сего интересуется тетя.
— Тетя Маруся, — спешу перевести стрелки. — Я же здесь еще ни разу не была, и адрес нам только что дала продавщица магазина.
— Светка. Ага, мы с ней в одном классе учились. Подруга, считай, — сообщает Тонечка. — А молоко я не продаю. Мы больше по курам… Молоко у нас продает Никитична да еще внизу, на Кирочной, можно купить. Проходите, проходите. Что будете брать?
Не стану описывать буйство курятника, которое открывается перед нашими глазами. Тетушка выказывает живой интерес к уровню безопасности и гигиены на участке, на что Антонина отвечает демонстрацией всего производственного цикла. Короче говоря, мы покидаем гостеприимную миниферму с парой отборных цыплят и двумя десятками яиц значительного размера. Всю обратную дорогу тетя Маруся сетует по поводу высокой цены приобретенных продуктов, а я молча внимаю ей и строю планы, как безопасно вынести из дома кастрюльку с бульоном. К счастью, тетушка не начинает выспрашивать, где я покупаю натуральное молоко и предлагать отправиться за ним. Видимо, меркантильные интересы берут свое. Для того ли я оставила свет, убежала из столицы, чтоб погрязнуть в болоте житейском!
Итак, когда солнце позолотило верхушки деревьев, выбираюсь из дома с кастрюлькой бульона, двумя парами вареных яиц и булкой. Именно так выражается моя потребность в мировой гармонии. Тетя, утомленная солнцем и уставшая после покупки цыплят, оздоровительно-познавательной прогулки по поселку, плотного обеда и похода на пляж, надышавшаяся целебным воздухом побережья и соснового бора, засыпает прямо перед телевизором. Если так будет продолжаться, я доведу до изнеможения бедную родственницу и себя за компанию.
Федор встречает меня, сидя на кровати, бледный, но с ясным взором и какой-то необычный. Спала отечность и... ах, он побрился!
— Принесла вам бульон и яйца. Бульон съешьте сейчас, он еще теплый, а яйца можно на завтрак. Ешьте бульон, он очень вкусный, цыпленок свежайший. Чай можете сами себе заварить.
— Вот ведь забота, — говорит он. — Чем я заслужил такое?
— Да ничем вы не заслужили, просто я — ложка дегтя, игла в заднице, палка в колесе... — брякаю, не задумавшись о последствиях.
— Не понял… это вы так шутите?
— Ну да, не обращайте внимания. Когда меня начинают благодарить, я смущаюсь и несу всякий бред. Цитирую… А вы, смотрю, побрились? Вставали и гуляли? Как поживает кролик? Выбирается из мясорубки?
Короткая улыбка трогает его губы, сразу преобразив лицо.
— Почти выбрался, только чертовски ослаб. С детства так не болел…
— Поешьте, бульон — очень полезная штука, — повторяюсь я.
— Спасибо.
Федор ест бульон, с мужским аппетитом, а я смотрю на него с материнской нежностью. Нет, разумеется, я преувеличиваю по своей гнусной привычке цитировать и облекать сарказм в пафосные фразы. Лучше заняться чаем.
— Расскажите, что с вами произошло, — прошу я его, когда все процедуры закончены. — Если, конечно, горло не очень болит.
Не знаю, отчего я так осмелела. То ли побритые щеки, то ли эта мимолетная улыбка и слова про детство поспособствовали этой смелости. Даже подумалось, что он ждал меня. А почему нет? Наверняка ждал. Сейчас скажет, что он просто бомж, случайно попавший в этот дом. Хотя, голубая рубашка, так и висящая на стуле, свидетельствует не в пользу данного статуса.
— Что рассказывать… я плохо помню.
— Да, у вас была высокая температура, но как вы сюда попали, вы же должны помнить? Или помнить должен, но не помню…
Зачем я цепляюсь к нему с вопросами? Какое мне дело? Из чисто женского любопытства, а почему бы еще?
Он вздыхает. Ну и ладно, не очень-то и хотелось. Я выполнила свой гражданский и человеческий долг, а теперь пойду. Тем более, тетя Маруся, заснувшая на диване, наверняка уже проснулась и ищет меня по всему дому, а, может быть, и поселку. Решительно встаю с табурета и направляюсь к выходу, буркнув прощальное «вы, наверно, устали, спокойной ночи». И слышу, сказанное в спину «Подождите».
— Подождите, — повторяет он. — Присядьте.
Мне послышалось, или в тихом его голосе прорезалась стальная нота? Не просьба, не извинение, а приказ? Ну что ж, присяду.
— Что вы хотите знать? — спрашивает он все с той же кажущейся нотой.
— Да, в принципе, ничего не хочу. Как говорил мой друг, ныне покойник, я слишком много знал.
На лице Федора отражается неподдельное изумление.
— Какой друг? Кто покойник?
— Святые угодники! Это же общеизвестная цитата из Бриллиантовой! Я пошутила.
— Из какой бриллиантовой?
— Из комедии Гайдая «Бриллиантовая рука». Реплика, ушедшая в речь. Вы, что, никогда ее не слышали?
Он пожимает плечами, недовольно морщится.
— Слышал, наверно…
— А фильм… Смотрели? — закидываю я контрольный вопрос.
— Фильм?
Он задумывается.
— Знаете, не помню. Я не смотрю кино.
— Совсем?
— Совсем.
— С вами интересно…
— Не думаю.
— Хорошо, тогда я все-таки пойду.
— Анна… или Нюра, как вам больше нравится...
— Как вам будет угодно.
— Я приехал сюда из города, уже больной, но не думал, что будет так плохо. Это мой дом, дом моего деда.
Вот как! Дом его деда, Петра то ли Мироновича, то ли Павловича Журавина!
— Значит вы — Журавин! — восклицаю я.
— Да, а вы откуда знаете?
На этот раз он справляется с лицом, никакого изумления.
— Познакомилась с местным старожилом, Минервой Захаровной, она и рассказала, чей это дом.
— Мирева Захаровна… — поправляет он. — Что означает «Мировая революция».
Настала пора удивляться мне.
— Ее родители были пламенными революционерами?
— Да, видимо. Вы ее расспрашивали? Рассказали, что я здесь? — бесстрастно интересуется он.
— Нет, я никому ничего не рассказывала, — раздражаюсь я. — У меня и знакомых здесь нет, кроме шапочных. Я, знаете ли, приехала сюда по просьбе своей знакомой пожить и присмотреть за ее домом, он по соседству с вашим. Я уже вам это говорила. Но скорую, которая сюда приезжала, местные жители заметили и, конечно, интересовались, к кому она приезжала. Люди же любопытны… Но про вас я ни слова никому не говорила, — рефреном заключаю свою возмущенную речь.
— Это неплохо, — кивает он, как ни в чем не бывало. — Поверьте, у меня есть веские причины находиться здесь, хм… тайно. Я никого не убил, и не ограбил, если вдруг вы так подумали. Потому и впредь никому ничего не говорите.
Он помолчал и добавил: — Пока это возможно. А теперь спать. Спасибо за ужин… спасительница.
— Да-да, конечно!
Второй раз пожелав Федору Журавину спокойной ночи, удаляюсь, изумленная и взволнованная. В саду у дома меня встречает переполошенная тетка.
— Где ты была, Анна? Я проснулась, а тебя и след простыл!