Измученные нарзаном, обитатели Милкиного дома разбрелись кто-куда. Хозяйка, нагрузившись напитками из бара, уснула прямо на диване в гостиной. Тетя Маруся, укрыв Милку пледом, попричитала над ее пьяным телом, выдала мне устные инструкции по поведению и ушла к Миреве Захаровне. Мы с Федором устроились в беседке, где отцветали клематисы. Он решительно заявил, что чувствует себя нормально и лишнего ухода за ним не требуется. Жосс Бомон отдыхает… Теоретически, среди цветущего сада под пение и чириканье птиц мы могли бы говорить о любви, но практически обсуждали события, в которых вольно или невольно оказались замешанными.
— Ты говорил о том, что Семен пытался предупредить об опасности, грозящей Милке, я правильно поняла? — задаю я волнующий меня вопрос.
— Да, пытался, не очень внятно, но пытался. Он с трудом разговаривал, удивительно, что меня вообще пустили к нему.
— И что он сказал, там в больнице? — настаиваю я, из желания знать всю правду, потому что хочу верить Федору, очень хочу.
— Он несколько раз повторил: предупреди Людмилу, и что-то еще про коробку… Наверно, про коробку с кладом? Что-то еще…
— Про коробку! — меня вдруг озаряет воспоминание. — Слушай, Федор! Когда ты валялся с температурой, ты что-то бредил про коробку и куда-то хотел успеть. Куда?
— Что куда? Успеть? Да фиг его знает, куда…
— Напрягись! Ты же дошел своим умом до истории с кладом, теперь вспоминай детали!
Или дошел не своим, цепляется предательская мысль.
— Ну, спасибо... — ворчит он. — Это тоже цитата?
— Нет, это я лично.
Федор сопит, неужели обиженно?
— Тебе же проще вспомнить, о чем я бредил, — говорит он.
— Я пытаюсь… ты называл какие-то цифры, что-то связанное со временем.
— Со временем? Черт...
Я напрягаюсь, пытаясь вспомнить. В таком запутанном деле оба его участника безнадежно бредят, хотя, справедливости ради, делают они это не из личного злого умысла, а по сложившимся обстоятельствам. Неправильно ты, дядя Федор, бутерброд ешь… Почему-то в голове завертелась мелодия, которую я невольно воспроизвожу вслух, вероятно, сильно фальшивя.
— Это что такое? — удивляется Федор.
— Какая-то мелодия наплыла…
— Ты всегда вслух напеваешь все, что наплывает? Хотя, ты же все время что-то цитируешь.
— Извини, постараюсь воздерживаться, — на полном серьезе обещаю я, сомневаясь в своем обещании.
— Семь сорок, — говорит Федор.
— Что семь сорок?
— Ты напеваешь Семь сорок… Это еврейская свадебная песня…
— Неужели? Точно, она самая!
— Без двадцати восемь, — говорит Федор. — Семен сказал мне: Без двадцати восемь.
Я замираю, потрясенная — неужели во мне скрываются такие ассоциативные таланты?
— Ну ты даешь, Нюра! — оценивает меня Федор. — Но что это значит, ни тогда, ни сейчас я не понял.
— Ладно, коробка, семь сорок… И что ты делал дальше?
— Искал Людмилу, не нашел, телефон у нее отключен был. Потом Семен умер, был на похоронах. Ее там не было. Около кладбища меня тормознули знакомые тебе парни, наобещали всего хорошего, потребовали вещи Семена. Я послал их подальше, благо, что народу было рядом. Потом работал, был срочный заказ. Эти ребята меня не оставляли, следом ходили. Как только смог, двинул в Уткино.
— Уже больной?
— Да, башка болела жутко, но добрался. Помню, как привязался на причале, а как до дома добрался, это не очень.
— Привязался на причале? — переспрашиваю я.
— Ну да, на причале, — кивает он. — Я пришел на яхте.
— У тебя есть яхта?
— Да, у меня есть яхта… небольшая, — кивает он. — Дальше ты сама знаешь.
— Да, дальше знаю.
Мы замолчали, каждый по-своему переваривая и обдумывая услышанное. Итак, Жосс Бомон, обладатель яхты, упал на лужайке, настигнутый выстрелом тонзиллита. Затем упал второй раз, настигнутый пулей убийцы.
— Как думаешь, тот Федор может вернуться за своим наследством? — отправляю вопрос скорее в космос, чем собеседнику.
— После пальбы? Черт его знает… Но, куш, видимо, велик, судя по усилиям.
— Но, по словам Милки, остатки выгреб ее Теодор. Интересно, где она его откопала, такого?
— Там же, где и клад, — усмехается он.
— Похож на тебя, между прочим.
Федор вздыхает и закатывает глаза.
— То был не я.
— На телевидении этого добра хватает и без вас. Конечно, вместо того, чтобы развлекаться в Париже, ты валялся на рваном матраце в Уткино.
— Зато у меня есть алиби.
В этом месте на нас наплывает неожиданное или ожидаемое желание довериться друг другу, и мы подтверждаем это одновременным порывом. Неплохой получается результат. Не напрасно же благоухают цветы и щебечут птицы.