Продолжаем.
Хотя Муравский и отвел ее на такое место, чтобы ей не было видно, что происходит внизу, она таки подошла поближе и заметила, как кобыла ногою попала по его руке, отчего та повисла плетью. Сан, и без того ужасно переживавшая и корившая себя за все случившееся, пришла в полнейшее отчаяние. Первым порывом ее было броситься к нему, но она удержалась, понимая, что только помешает. Муравский тем временем склонился над головою лошади, Сан зажмурилась и отступила на несколько шагов, чтобы не видеть того, что сейчас должно было произойти. Со стороны оврага раздалось ржание, какой-то шум, плеск воды и треск веток, она напряглась…
– Княжна, – услышала она голос Муравского, открыла глаза и обнаружила, что он подходит к ней, ведя за собою живую и почти невредимую кобылу – та лишь прихрамывала на переднюю ногу.
– Повод зацепился за камень и держал ее голову, не давая подняться, – пояснил он. – Она так сильно дергалась, чтобы освободиться, что почти разорвала узду и повредила себе рот.
Сан увидела в углу рта кобылы ранку, которая еще кровоточила.
– Следует вынуть трензель, – сказал Муравский. – Но сам я не справлюсь.
– Я все сделаю! – воскликнула она и, сняв перчатки и сунув их в карман, потянулась к застежке уздечки, пока он объяснял ей, что надобно делать, и поводом, стянутым на шее лошади, удерживал ту на месте.
Сан расстегнула уздечку, вынула трензель изо рта кобылы, переместила его ей под подбородок и вновь застегнула нужные ремни.
– Ноги ее я проверил, – тем временем говорил Муравский. – Кости целы, но, по всему, растянуты связки на левой передней, что быстро пройдет, ежели поставить нужные примочки. Ваши конюхи наверняка справятся с тем. Еще повреждено седло…
На нем оказался сломан рожок*, но это было меньшее из всех неприятностей сего происшествия. Куда более Сан заботило другое.
– Что с вашей рукой? – спросила она, похлопав Фортуну по шее – та поначалу довольно ощутимо дрожала, но сейчас явно начала успокаиваться.
– Я знаю, что она зацепила вас.
– Пустое, – сказал Муравский, но Сан по его глазам видела, что ему больно, как бы он ни пытался это скрыть.
– Надобно снять протез и посмотреть – вдруг сломана кость.
– Нет, – сказал он. – Прежде я отвезу вас домой.
– Сначала ваша рука, – заупрямилась Сан. – Может, ее надо перевязать или как-то стянуть, дабы хоть немного снять боль.
Он даже не стал спорить, просто пошел за своим конем, и Сан пришлось применить все свое красноречие, дабы убедить его, что с больною рукой, которой он не мог даже двигать, ему будет непросто справиться с норовистым жеребцом, хромающей напуганной кобылой и с нею самой.
– Ладно, ваша взяла, – сказал наконец Муравский, сдавшись скорее не столько из-за ее аргументов, сколько из-за, похоже, мучительной боли, что сказывалась испариной на его лбу и болезненной складкой у рта.
Чуть ниже по течению был пологий спуск в овражек по обе стороны ручья, на том берегу виднелась небольшая лужайка. Туда они и перебрались с дороги, легко переправившись через воду – Сан так просто перепрыгнула узкий ручеек, где пустили лошадей пастись, а сами уселись на траве. Точнее, сел Муравский и снял картуз, а Сан, опустившись подле него на колени, помогла ему освободиться от сюртука и перчатки, закатала рукав сорочки и увидела протез, что крепился на руке широкой кожаной перевязью с ремешками. На верхней части его оказалась изрядная вмятина – копыто лошади разбило деревяшку, расщепив ее, сама кисть из-за того сместилась и была чуть повернута в другую сторону.
Сан расстегнула ремешки и стащила протез, и на мгновенье остолбенела, увидев культю, испещренную совершенно ужасными багровыми шрамами. Но, чувствуя настороженный взгляд Муравского, взяла себя в руки и, как можно спокойным голосом, сообщила:
– Ну вот, у вас здесь несколько царапин и ссадин от щепок и синяк… Кость… Кость, вроде, цела.
На самом деле она вовсе не была в том уверена, совершенно не разбираясь в сих делах, но, прощупывая, как это делал он с нею в овраге, его руку, не почувствовала никаких торчащих в стороны костей.
– Так больно? – спросила она.
Он покачал головою и сказал, что ему действительно стало гораздо легче после снятия протеза.
– Думаю, все дело вот в этом, – она осторожно дотронулась пальцем до покрасневшей полосы на коже, расползавшейся в синяк, что была оставлена краем протеза, который в верхней своей части имел полую внутренность, куда вставлялась культя. От удара деревяшка под углом впилась в культю, а вмятина не давала возможности поправить ее. Похоже, именно от этого рука так и разболелась.
Ей было немного страшно дотрагиваться до его обезображенного предплечья, но она совсем не чувствовала отвращения, скорее сожаление и огорчение, что этот сильный молодой мужчина остался без половины руки.
«Зато жив» – вдруг со страхом она поняла, что он мог погибнуть, и они никогда бы не встретились…
– Надобно приложить холодное, – сглотнув, сказала Сан. В детстве, когда она обо что-то ударялась или падала, к ушибленному месту прикладывали кусок мяса, лист капусты или тряпицу с завернутым в нее льдом, а то и просто смоченной холодной водой. И это всегда помогало.
– У вас есть платок? Я сбегаю к ручью.
Он было запротестовал, но она одержала верх и в этом споре. Муравский снял с себя шейный платок, точнее, она помогла ему в этом, потом вспомнил еще о носовом в кармане сюртука, и Сан, вытащив его, с ревностию увидела кем-то вышитую на нем монограмму его имени.
– То девочки, Поля и Маша сделали мне подарок, – сказал он, заметив взгляд, с каким она изучала вышивку.
– Искусницы, – разом успокоившись, похвалила она детей и помчалась к воде, после чего намотала мокрые платки ему на культю.
– Когда нижний нагреется, поменяю их местами, – пояснила она. – Но вам полегче?
– Намного, – признал он и в доказательство согнул и разогнул локоть покалеченной руки.
В глазах его уже не отражалась та боль, что недавно испытывал, складка у губ разгладилась и лицо приняло спокойное выражение. Он откинулся спиною на траву, прикрыв глаза здоровою рукою.
Она развязала ленту шляпки, что давно болталась на спине, и присела рядом, обхватив руками подтянутые к подбородку колени, наслаждаясь присутствием и близостью Муравского, их уединением, и удивительным чувством мира и покоя, что окутывало их теперь, столь разительного с недавними ощущениями и переживаниями. На лужайке наступила тишина, нарушаемая разве характерным хрустом, с каким лошади щипали траву, стрекотом кузнечиков и переголоском птиц в ближайшем к ним кустарнике.
Ей показалось, Муравский задремал, но спустя какое-то время он таки спросил:
– Как вы здесь оказались, к тому в одиночестве?
-------------------------------
* Верхняя лука дамского седла.