Кстати: клуб "Литературные забавы"

«Все на свете имеет свой конец, – вздохнула Докки, проходя к лестнице, ведущей на антресоли, где располагалась ее спальня. – Конец обеда, дня, моим мукам, увлечением Палевским…» Впрочем, она подозревала, что ей еще придется помучиться, пока она освободится от воспоминаний об этом недостойном мужчине, который избрал ее своей игрушкой на короткое время, оставшееся ему до женитьбы на этом ангельском белокуром создании.
«Хотя это только разговоры, - напомнила она себе. – Как ни была бы решительна графиня Сербина в своем стремлении устроить будущее дочери, с Палевским ей не совладать, если он сам этого не захочет. Но, как сказала Катрин, - а я с ней соглашусь, - мужчины падки на красоту и невинность. Он вполне может соблазниться этой юной девочкой, которую специально для него привезли сюда…»
Боль опять застучала в висках так, что Докки была вынуждена ухватиться за перила.
- Сестра, погодите, не уходите, - окрикнула ее Алекса. – Сегодня пришло письмо от маман, но я не успела вам о нем сообщить!
- Завтра, - сказала Докки, не расположенная более выносить ничье общество. – Завтра.
- Прошу вас, сестра, - Алекса подскочила к ней, подхватила ее под руку и настойчиво потянула в гостиную. – Подайте нам чаю, - сказала она Афанасьичу, который еще стоял в прихожей, куда выходил встретить свою барыню.
Он проводил Докки нахмуренным взглядом, словно почувствовал ее боль и смятение, а Алекса усадила ее в кресло и достала из своего ридикюля письмо. Мари отправила барышень переодеваться, сама с торжественным видом пристроилась на диванчике, что в другое время насторожило бы Докки, но не теперь, когда ее мысли были заняты совсем другим.
– Маман очень обеспокоена, - доверительно сообщила Алекса, разворачивая сложенную бумагу. – Она пишет, в Петербурге все обсуждают наше здешнее житье. Вот…
Алекса поискала глазами нужное место в письме:
- «Рассказывают, все офицеры в Вильне вместо службы пьют, играют и распутничают. Сплошь гулянки, праздники да волокитство по пословице: «Игуменья за чарку, сестры за ковши»… Мы волнуемся за нашу дорогую дочь, потому как ее вдовство привлечет повес всех мастей вместе с охотниками за состоянием. К счастью, мсье Ламбург также в Вильне, и его присутствие отвратит от нее нечестивых вертопрахов. Но всегда найдутся смельчаки, которые, невзирая на отношения, связывающие Докки с Вольдемаром, попытаются соблазнить ее пылкими речами и красивыми жестами, тем опорочить ее доброе имя, погубить репутацию или, женившись на ней обманно, заполучить в свои руки как ее саму, так и ее собственность…»
- Вот так! – воскликнула Алекса и на минуту замолчала, пока в гостиную вносили подносы с чайником, чашками и сладостями.
Невестка собственноручно разлила в чашки чай и одну придвинула к баронессе, в нетерпении ожидая ее реакцию на письмо госпожи Ларионовой. Но Докки молча взяла чашку, положила в нее сахар и стала его медленно размешивать, вовсе не желая комментировать как напускную заботу своей матери, так и ее оскорбительные высказывания в адрес собственной дочери.
- И мы с Мари разделяем озабоченность Елены Ивановны, - не дождавшись ответа Докки, воскликнула Алекса. – И видим, как вас обхаживают любители поразвлечься, которые, как выяснилось, связаны словом с другой…
- Если ты еще не знаешь, то мы должны тебе сообщить, что Палевский, оказывается, помолвлен, - продолжила Мари, впиваясь взглядом в Докки. – Сегодня приехала его невеста с матерью.
- Это графиня Сербина так представляет ситуацию, - устало ответила Докки. – Палевский еще не помолвлен с ее дочерью. Но я не понимаю, какое отношение имеют ко мне эти слухи, как и сам Палевский – с невестой или без.
- Да все знают, что он склоняет вас к связи. Он сам заявил это во всеуслышание государю! - не выдержала Алекса. – Мы не можем спокойно наблюдать за тем, как вас соблазняют и губят вашу репутацию! Если вы станете его очередной любовницей…
- Моя репутация, мои связи, мои любовники вас не касаются, - медленно сказала Докки.
- Как же это! А ваша родная племянница? Она страдает, что о ее тетке ходят все эти разговоры, что на нее заключаются пари – да-да, пари! – Алекса с неприкрытой ненавистью посмотрела на Докки. - На Натали падает пятно вашего позорного поведения, как и на нас всех. Вы думаете только о своих удовольствиях – уводите чужих женихов, вступаете в постыдные связи, становитесь притчей во языцех всего общества. Нам скоро на улицу нельзя будет выйти, чтобы на нас не показывали пальцем из-за вашего безнравственного поведения.
Докки закрыла глаза. «Все, не могу, больше не могу это выносить», - тоскливо подумала она, слыша, как в разговор опять вступила Мари:
- Тебе нужно обвенчаться с Вольдемаром как можно скорее – тогда все сплетницы замолчат, - сказала она.
- Ей вовсе не нужно выходить замуж за Ламбурга, - возразила Алекса. – Ему нужно лишь ее состояние и связи.
«Ну, конечно, вы же сами рассчитываете на мое состояние, - в Докки вдруг поднялась волна негодования. – Не дай Бог, оно уплывет в чужие руки».
- Алекса, вы сами всем рассказывали, что Вольдемар и Докки помолвлены. Если они поженятся, то это будет естественным поступком… - напомнила Мари.
- Я рассказывала это, чтобы к Докки не приставали другие мужчины, - перебила ее Алекса. – Но кто ж предполагал, что она сама начнет поощрять ухаживания офицеров? А история с Палевским и вовсе вышла за рамки всех приличий… На глаза у всех он увел ее от Вольдемара и усадил с собой за стол! Недаром, даже государь был поражен таким вопиющим нарушением нравственных устоев. Мы с маман - которая, конечно, уже в курсе всего происходящего, - считаем, что Докки следует умерить свое кокетство, вспомнить, что она вдова уважаемого генерала, и вести себя соответственно. То есть, ей не подобает…
Докки встала.
- Вы мне надоели, - тихо сказала она.
Алекса запнулась и встревожено переглянулась с Мари. Они явно не ожидали, что обычно мягкая Докки может им сказать нечто подобное.
- Дорогая, - Алекса порывисто протянула к ней руки, - сестра… Мы лишь переживаем за вас…
- Вы мне надоели, - с нажимом, но так же тихо, сказала Докки. – Мне не интересны как ваши фальшивые переживания, так и не нужна ваша лицемерная забота. Я взрослая самостоятельная женщина, и сама решаю, как мне себя вести, что делать и кого слушать.
Она прошла по гостиной, машинально потирая пальцами виски. Родственницы провожали ее опасливыми глазами.
- Докки, дорогая, - промямлила наконец Мари. – Про тебя ходят такие разговоры…
- Да, - осторожно поддакнула ей Алекса. – А на пустом месте разговоры не возникают. Вы дали повод…
Докки, наверное, впервые в жизни, вышла из себя. Она круто развернулась, отчего головная боль ее усилилась, и ледяным взглядом обожгла блюстительниц нравственности.
- Это вы с Жадовой начали распускать про меня сплетни, злословить по поводу каждого моего шага, потому что не могли пережить, что мужчины обращают больше внимания на меня, чем на ваших глупых и тусклых дочерей, как и на вас самих, - процедила она, уже не желая сдерживаться. - Ваши зависть, злоба, ложь – мне надоели, как и ваши истерики, ваши интриги и ваше общество. Видеть вас более не желаю.
Мари и Алекса онемели. Весь их запал мгновенно пропал, едва они вспомнили, в чьем доме и на чьи деньги живут.
- Но… куда нам, - ахнула Алекса, определенно жалея, что забылась, в праведном негодовании устроив выговор Докки. – Вы не можете с нами так поступить!
- Это вам только можно меня оскорблять и указывать, как мне должно себя вести? – ядовитым тоном спросила Докки. – Одна, - она посмотрела на Мари, - уговорами вытянула меня в Вильну. Другая, - она перевела глаза на Алексу, - приехала ко мне без моего приглашения и притащила сюда Вольдемара, распространив ложные слухи о нашей помолвке. Вы обе со своими дочерьми пользовались моим гостеприимством, моими связями, моими средствами, благодаря чему попадали на все самые престижные увеселения и обрели нужные знакомства, и при этом вы же за моей спиной объединились со сплетницами, поливая меня грязью и завидуя моему успеху в обществе. И еще позволили себе устроить подобные разбирательства, обвиняя меня – по сути - в том, что я молода и нравлюсь мужчинам. Но все бы ничего, если б не Палевский, да? Как я посмела позволить Палевскому пригласить себя на танец и на ужин?! Какое преступление, какая безнравственность! А пригласи он меня на прогулку – то меня бы сразу назвали падшей женщиной?!
- Но у него несерьезные намерения, - робко вставила Мари. – И теперь, когда приехала его невеста…
- Приглашение на танец не является свидетельством серьезных или несерьезных намерений, - оборвала ее Докки. – Но ваше воспаленное воображение дорисовало нужную картину. Как хорошо, что приехала графиня Сербина с претензиями на руку Палевского для своей дочери, не правда ли? Пусть лучше он достанется ей, чем мне…
Она вздохнула, понимая, что наговорила слишком много лишнего. «Все равно, что метать бисер перед свиньями, - подумала она. – Доказать им что-то невозможно, да и незачем…»
- Не пугайтесь, я вас не выкину на улицу, хотя вы того заслуживаете, - сказала она. – Я уеду сама. Дом был оплачен на месяц вперед, до 10 июня, сегодня – первое число, так что в вашем распоряжении осталось чуть больше недели. Потом – как хотите: съезжайте или продлевайте съем…
- Но как мы это сделаем без Афанасьича?.. – ужаснулась Мари.
- Он оставит вам необходимые документы и адрес хозяев, - Докки решила быть твердой до конца.
- О, у нас только дорожная карета, - вспомнила кузина.
- Оставлю вам коляску, - сама она легко могла обойтись без коляски. Такую уступку им ей было сделать нетрудно.
– Кстати, - добавила она, - не советую вам здесь надолго задерживаться. По слухам, которые вы так любите, в любой момент может начаться война.
- А деньги? – спросила Алекса, которая за много лет привыкла получать содержание от свояченицы. – Вы же оставите нам…
- Деньги? - Докки на мгновение заколебалась, но, вспомнив, что ей наговорила Алекса, с каким-то мстительным удовлетворением сказала:
– Попросите у мужа или любимой маман, - возможно, они смогут выслать вам необходимую сумму. В крайнем случае, у вас найдется немало драгоценностей, часть которых вы сможете заложить без ущерба для себя. Прощайте!
Она повернулась и вышла из гостиной, невольно отметив, что родственницы и не подумали уговорить ее остаться с ними. Они переживали по поводу дома, экипажа, денег, но только не о том, что лишаются ее общества. Об извинениях же перед ней - и речи не возникло.
«Вот и все, - мысленно усмехнулась Докки, - небольшое увеселительное путешествие в Вильну привело меня к разрыву с подругой, очередной ссоре с родственниками, а также к потере репутации и сердца. Славная получилась поездка…»
Она отдала приказание слугам собираться, написала несколько коротких записок знакомым о своем отъезде из Вильны, помогла Тусе уложить свои вещи и, не дожидаясь рассвета, выехала из города.
«Это даже не просто похоже на бегство, - размышляла она, глядя из окна кареты на темные пустынные улицы. – Самое настоящее бегство – и все это так и воспримут. Но мне уже все равно, кто как и что подумает».
Город спал. Только возле караульных будок ходили, мерно перекликиваясь, патрули. И где-то сейчас спал ли, бодрствовал ли человек, о котором запрещала себе думать измученная душа Докки, - в некой комнате некоего дома, находящегося среди сотен других домов на десятках извилистых улочек Вильны, города, постепенно - за поворотами дороги, за деревьями, за полями, за рекой и холмами – исчезающего навсегда из ее жизни.

Конец первой книги.