Кстати: клуб "Литературные забавы"

Продолжение

Она только фыркнула.
- Вероятно, ему нравится окружать себя усердными исполнителями, - предположила Докки, которую уже не страшило ни отсутствие моста, ни прочие затруднения. Рядом с ней теперь находился Палевский, и все остальное было неважно.
- И красноречивыми, - добавил он. – Поскольку, думаю, каждому своему поступку они умеют придать красивую наружность и доказать, что все, ими сделанное, имело все основания быть сделанными именно так, а никак иначе.
Палевский развернул своего коня – свежего, вороного, - и жестом пригласил Докки ехать с ним.
- Тут недалеко до моей квартиры, - сказал он. - Барская усадьба, оставленная владельцами. Мебель почти вся вывезена, но можно будет переночевать с некоторыми удобствами. Вы еле держитесь, устали, - в голосе его прозвучала забота.
Докки действительно с трудом сидела на лошади - как она ни любила верховую езду, перенести целый день в седле было не так легко. Она была голодна, у нее болела спина и затекали ноги, но все это было мелочами по сравнению с радостью, которую она испытывала, находясь в обществе Палевского.
Они отправились в путь, и галопом преодолели несколько верст до усадьбы, в которой предполагалось остановиться на ночлег. Вскоре они въезжали во двор довольно большого белого каменного дома, где валялись какие-то тряпки, ящики, бочки, на газонах и клумбах стояли и лежали стулья, диваны и столы. Под низким балконом, опоясывавшим второй этаж, притулилась развалившаяся телега, нагруженная пустыми книжными шкафами. Все указывало на то, что хозяева уехали в спешке, бросив часть своих вещей на произвол судьбы. По двору ходили солдаты и офицеры, подбирая и перетаскивая мебель в дом.
- Мы со штабом расположились в левом крыле, а вам предоставим правый, - сказал Палевский, снимая Докки с лошади. – Разместим со всевозможным комфортом. Поужинаете, и пойдете отдыхать.
Она только кивнула, пытаясь устоять на онемевших ногах, что оказалось возможным только благодаря крепкой руке генерала, поддерживающей ее за талию. Их лошадей тем временем увели, и Афанасьич уже нес сумки, снятые с вьючной лошади, в дом. Палевский довел Докки до парадного входа и пригласил через полчаса спуститься к ужину.
- Разносолов не обещаю, но найдем, чем подкрепиться, - улыбнулся он и пошел обратно во двор, а Докки поднялась на второй этаж, где в отведенной ей большой спальне уже хлопотал Афанасьич.
- Вот, принесли кровать, - он показал ей низкую лежанку, установленную в углу. – Сейчас застелю ее нашими простынями. Одеяла тоже принесли. Не ахти какие, но сойдет для военного времени. Печку растоплю и воду согрею. Во дворе чан видел подходящий, вам помыться…
Докки без сил опустилась на один из разномастных стульев, выставленных в ряд вдоль противоположной от лежанки стены, и вытянула ноги.
- Не хлопочи сильно, - сказала она. – Тоже ведь устал.
- Мое дело служивое, - возразил Афанасьич. – Опять же мужику легче перенести и дорогу, и неурядицы всякие, нежели женщине. Намаялись, поди, целый день на лошади. Ну, ничего, сейчас отдохнете…
Докки сняла ботинки и переобулась в легкие комнатные туфельки, предусмотрительно уложенные горничной в дорожные сумки, а когда слуга принес воды, наскоро умылась и причесалась, скрутив волосы в узел на затылке. Когда в дверь постучал присланный за ней офицер, приглашая спуститься к ужину, она уже чувствовала себя гораздо бодрее. Внизу, у лестницы ее ждал Палевский, который отвел ее в столовую, где за большим обеденным столом, оставленном хозяевами, уже сидело несколько офицеров. При виде Докки они встали, и Палевский представил ей начальника своего штаба, заместителей, адъютантов и еще нескольких офицеров из командования корпусом и бригадами. Ее усадили на лучшее место, Палевский сел рядом и они приступили к ужину, который оказался, по мнению голодной Докки, выше всяких похвал. Был и горячий суп, и жареное мясо, гречневая каша с уткой, свежие овощи, теплый, только испеченный хлеб, и даже вино.
- Из хозяйских подвалов, - объяснил ей Палевский, наливая в высокие бокалы, обнаруженные в доме, красное и терпкое на вкус вино.
Выпили за победу над французами, за сегодняшнее успешное сражение, - Докки про себя даже поразилась, вспомнив, что только утром наблюдала за боем, поскольку все события этого долгого дня отодвинули схватку на лугу куда-то далеко-далеко. Говорили о французах, о Бонапарте, об отступлении русской армии, о походных проблемах, о распоряжениях командования. Докки уже немного разбиралась в этих военных делах и с интересом прислушивалась к разговорам, не забывая отдавать должное еде, которую ей то и дело подкладывал на тарелку Палевский, выбирая для нее самые лучшие куски.
- Можете себе представить, весь эскадрон несколько часов искал эту лошадь, - рассказывал один из командиров и, обернувшись к Докки, пояснил:
- У одного подполковника отвязалась и убежала запасная лошадь. Так он был убит ее потерей, что все солдаты и офицеры его эскадрона бросились ее искать по всему лесу.
- Такая ценная лошадь? – спросила Докки.
- Да обычная лошадь, - со смешком сказал кто-то. – Просто ее когда-то поцеловала дама сердца подполковника, потому он этой лошадью крайне дорожил.
Докки была растрогана.
- Как это мило, - сказала она. – И как, нашли ее?
- Нашли. Подполковник был счастлив, эскадрон – тоже, потому как смог вернуться на марш…
- Если бы вы поцеловали мою лошадь, я бы тоже ею дорожил, - тихо сказал Палевский Докки. – Хотя предпочел, чтобы вместо лошади вы поцеловали меня.
Она смутилась и строго посмотрела на него, стараясь скрыть, как приятны ей его слова. Его глаза улыбались, и Докки почувствовала, как ее обдало жаром. «Ох, что же он со мной делает?» - подумала она и попыталась сосредоточиться на разговоре офицеров, который теперь зашел о каком-то улане, зачисленном сегодня в один из эскадронов. Как поняла Докки, этот улан был артиллеристом, но желал служить в кавалерии. Он дезертировал из своей роты и записался в один из уланских полков, где по стрижке волос его уличили и судили еще в Вильне. По вступлении неприятеля в город, этот бедолага попал в плен, но бежал из него, несмотря на вынесенный ему русскими приговор к смертной казни за дезертирство. Он добрался до нашей армии, явился к генералу Ермолову и чистосердечно все рассказал. За такую преданность улан был прощен и зачислен в кавалерийский полк, как он того желал.
- А что Ермолов? - спросил кто-то у Палевского.
- Говорят, получит место начальника главного штаба армии. Вроде бы государь уже одобрил его назначение.
- Хоть толковый штабной в главной квартире появится, - заметил один из офицеров.