Отправлено: 03.04.10 18:42. Заголовок: Тревельян Д.М. Социальная история Англии - 2

Главы из книги Джорджа Маколея Тревельяна, английского историка, посвященные эпохе Тюдоров.




Взято отсюда click here

 Отправлено: 26.04.10 11:27. Заголовок: ГЛАВА VII АНГЛИЯ ..

ГЛАВА VII

АНГЛИЯ ВРЕМЕН ШЕКСПИРА
(продолжение)

II. Религия и университеты. Социальная политика елизаветинского государства. Промышленность и морские путешествия. Шекспир. Королева Елизавета (1558 – 1603). Армада (1588)

Говоря о морских путешествиях, открытиях, музыке, драме, поэзии и о многих других сторонах общественной жизни, можно с уверенностью назвать шекспировскую Англию золотым веком – веком гармонии и творческой силы. Но религиозная жизнь того времени представляется на этом фоне более мрачной, малопривлекательной и, конечно, менее гармоничной. Исключая «прозорливого Гукера», нет другого крупного имени, которое вставало бы в памяти в связи с религией времен Елизаветы. Однако, вспоминая судьбу, выпавшую в те годы на долю Испании, Франции, Женевы, Италии и Нидерландов и обусловленную религией, мы с полным основанием можем быть довольны тем, что в Англии церковные раздоры сдерживались политикой королевы и здравым смыслом большинства ее подданных – светских и духовных – и что религиозному фанатизму никогда не давали волю сводить на нет или извращать деятельность современников Елизаветы. Кроме того, эта отрицательная сторона не была единственной характеристикой религиозной жизни века Шекспира. Надо иметь в виду, что и сам Шекспир и Эдмунд Спенсер были детьми сво-его времени и жили в его религиозной атмосфере, точно так же, как и поэты других веков – Ленгленд, Мильтон, Вордсворт и Браунинг, – каждый из них был продуктом и высшим выражением религиозной философии, характерной для соответствующей ему эпохи. Сре-ди современников Шекспира было много неистовых пуритан и приверженцев Рима и много ревностных сторонников англиканской церкви, но было в это время и нечто еще в большей мере типично елизаветинское, а именно отношение к религии, которая не была прежде всего католической или протестантской, пуританской или англиканской, чуждалась каких-либо догм, но глубоко коренилась в душе. Это было присуще и Шекспиру и самой королеве.

Первые годы царствования Елизаветы характеризовались в каждом приходе кризисом в сфере общественной жизни. Наследие Кранмера потомству – английскую «Книгу общих молитв» – снова было приказано читать вместо отправления католической службы на латинском языке. Но это изменение в религии не сопровождалось соответствующим изменением состава приходских священников. Из восьми тысяч духовных лиц, получавших бенефиции, были смещены не больше двухсот. Священник подчинился закону, как необходимости, него соседи, такие же послушные, не осуждали его за это. Если он был чело-веком средних лет, то он уже привык менять свою религиозную деятельность по приказанию существующих властей. В некоторых случаях он был бывшим монахом или нищенствующим проповедником, которому были хорошо знакомы многочисленные варианты религиозных экспериментов, В год, когда королеве Марии наследовала ее сестра, обычный средний священник редко был убежденным протестантом, но у него не было и почтения к авторитету папы; ему была чужда идея полагаться на «свое суждение», и если он искренне хотел повиноваться «церкви», то где же мог он услышать ее голос? Его приучали верить, что этот голос исходил из уст монарха (Рrince), а в 1559 году никакого другого голоса не было слышно. Признавать религиозные службы и учения потому, что они были предписаны королевской властью, парламентом и Тайным советом, представлялось духовенству не только удобным, но и безусловно правильным.

Таково было эрастианское отношение к религии, которое провело англичан через этот опасный век перемен. Оно противоречит нашей современной точке зрения о религиозной и личной свободе, но в те времена это была доктрина, которой искренне придерживалось большинство сознательных людей. Епископ Джюэл, лучший выразитель идей раннего елизаветинского религиозного порядка, провозгласил:

«Наше учение таково: каждый человек, каково бы ни было его призвание – будь он монах, проповедник, пророк или апостол, – должен быть подчинен королю и мировым судьям».

Религия была подвластна королю и мировым судьям. Все были согласны, что в государстве могла быть только одна религия, и все, исключая католиков и строгих пуритан, счита-ли, что государство должно решать, какой должна быть эта религия.

Эта доктрина, одинаково противоречащая средневековым и современным представлениям, соответствовала настроениям в Англии эпохи Елизаветы. Она была политическим следствием социального мятежа мирян против духовенства во время царствования отца королевы. Англичане эпохи Тюдоров не были антирелигиозны, но они были антиклерикальны и поэтому были эрастианцами. Придерживалось этой доктрины и само духовенство, которое не воспитывалось в семинариях как священнослужительская замкнутая каста, а само являлось составной частью английского общества.

Поэтому духовенство в целом было послушным и покорным в первые годы царствования Елизаветы. Но среди духовенства имелось активное меньшинство новообращенных – фанатических протестантов, – которые только благодаря смерти королевы Марии избежали смитфилдских костров или вернулись из ссылки из-за границы полные кальвинистического фанатизма, воспринятого у женевского первоисточника. В глубине души такие люди не были эрастианцами. Они не подчинились бы папистскому государю, но они знали, что одна только Елизавета стояла между Англией и папистской реставрацией; таким образом, они одоб¬ряли ее церковный компромисс, намереваясь внести в него изменения, когда позволят время и обстоятельства Они были самым твердым оплотом нового порядка в его борьбе против Рима и Испании, но в другом отношении они были его опаснейшими врагами.

Большая часть приходских священников в 1559 году согласна была принять религию в готовом виде по парламентскому статуту, но у них не было никакой определенной, веками установленной религии, которая могла бы пробудить энтузиазм у духовенства и придать авторитет богослужению. Однако у крайних левых протестантов была «живая» вера, которая на несколько десяти¬летий сделала их наиболее влиятельной частью духовенства в такое время, когда у среднего приходского священника не было ни знаний, ни энтузиазма.
Со времени антиклерикальной революции, произведенной Генрихом, священникам уже больше не завидовали и их не ненавидели, но часто презирали и третировали. Сама Елизавета продолжала раздавать направо и налево церковные земли и имущество и часто оставлять незамещенными епископские должности для того, чтобы корона могла пользоваться рентой маноров. Архиепископы королевы постоянно искали у ее секретаря Уильяма Сесиля советов по чисто религиозным делам, в то же время непрестанно жалуясь ему на небольшие притеснения, чинимые могущественными мирянами. «С церковью обходились, как с орудием светского управления, как с держащейся с достоинством, но приятно беспомощной добычей обанкротившегося монарха и алчного двора».
В более узкой области приходской политики сквайр в такой же степени властвовал над священником. Молодой автор пьесы «Бесплодные усилия любви» наблюдал много примеров полудобродушного, полупрезрительного отношения мирян к приходскому священнику. «Вот он, с Вашего позволения, – человек хоть глуповатый, но тихий и порядочный, а сбить его с толку – легче легкого. Сосед он превосходный, и в шары хорошо играет...» ^*

Все это означало, что сильные колебания почвы, вызванные антиклерикальным землетрясением в царствование Генриха, утихали лишь постепенно. Но тем не менее они утихали. К концу царствования королевы английское духовенство было уже в лучшем положении, более уважаемым, более уверенным в себе и в своей миссии. Когда Стюарты приблизили к себе церковь как свою почетную союзницу, миряне очень скоро снова начали жаловаться «на гордость духовенства». Лод поощрял священника смело смотреть в глаза сквайру.

Важным сдвигом в жизни общества было то, что при Елизавете священникам снова – и на этот раз окончательно – было разрешено вступать в брак. Немало священников, которые были готовы признать реставрацию римского католицизма в 1553 году, при Марии были лишены своих приходов только на том основании, что они вступили в законный брак, хотя они поступали строго по законам Эдуарда VI. При Елизавете была восстановлена свобода вступать в брак. Одним автором было тонко подмечено, что «подобно тому, как распродажа монастырской собственности вызвала среди определенных классов материальную заинтересованность в судьбе Реформации, так и отмена ограничений браков духовенства вызвала то, что мы могли бы назвать «семейной заинтересованностью» духовенства в развитии Реформации, поскольку оно было недостаточно просвещенным, для того чтобы осознать ее более возвышенные результаты; эта заинтересованность имела значение для обеспечения окончательного торжества Реформации. (Исследование Гильды Гриве^**, посвященное судьбе духовенства, лишенного при Марии церковных при-ходов в Эссексе.)

Свобода браков духовенства должна была быть благом для многих честных людей; в будущих поколениях в приходах Англии выращивалась прекрасная «порода» детей, которые в последующих поколениях обеспечивали хорошими и честными людьми нее профессии и должности – и больше всего самое церковь. Но в первое время браки духовенства сопровождались некоторыми трудностями: на жен священников и сама Елизавета и многие из ее подданных смотрели косо все еще из приверженности к старым обычаям и привычкам. Потребовалось немало времени для того, чтобы жена священника заняла почетное и важное положение в приходском обществе.

Необходимость содержать жену и детей еще больше обострила материальную нужду священника. Из-за бедности приходских священников их браки с дочерьми джентльменов были редким явлением. Сам Кларендон, хотя он и был очень предан англиканской церкви, указывал как на признак социального и морального хаоса, произведенного великим мятежом, на то, что «дочери знати и девушки из знатных семейств выходили замуж за духовных лиц или вступали в другие низкие и неравные браки». Боль¬шое улучшение экономического и социального положения духовенства произошло только при Ганноверах. В романах Джейн Остин сквайры и священники составляют одну социальную группу, но при Тюдорах или при Стюартах это в действительности но имело места.

 Отправлено: 26.04.10 11:33. Заголовок: Бедность духовенст..

Бедность духовенства способствовала сохранению симонии и совместительства це-ковных должностей. Эти порядки не прекратились с исчезновением папской юрисдикции, хотя церковные держания английских бенефициев иностранцами, живущими во Франции и в Италии, были упразднены навсегда.

В середине царствования Елизаветы, во время грозных событий за границей и внутри страны, достигших высшей точки в дни сражения с Армадой и казни шотландской королевы Марии Стюарт, английское общество в городе и в деревне было сильно возбуждено религиозными разногласиями между соседями; в домах несчастных джентри – сторонников старой религии, оказавшихся в тисках требований двух царственных соперниц, энергично вела свою работу иезуитская миссия. Страна была объята страхом.

Люди каждый день ожидали сообщений об испанском вторжении, о римско-католическом восстании, об убийстве королевы. Переодетые иезуиты, преследуемые мировыми судьями, тайком переходили с места на место, укрываясь в церковных тайниках и в толще стен господского дома; рано или поздно их ловили и казнили.

Тем временем пуритане – тогда еще не «диссиденты», а приходские священники и мировые судьи, от которых в этот период зависела судьба государства, – действовали энергично, добиваясь ниспровержения и перестройки изнутри церковного порядка. Они поносили епископов как «отродье антихриста». Они устраивали собеседования и молитвенные собрания, запрещенные властями. Елизавета жаловалась, что каждый лондонский купец «имеет своего школьного учителя и устраивает ночные моления, толкуя писание и просвещая настолько своих слуг и прислужниц, что я сама слышала, как некоторые из них не стеснялись проверять ученых проповедников» и говорить, что «такой-то учил нас иначе в нашем доме». Во многих графствах пуританское духовенство устраивало собрания служителей церкви; эти собрания напоминали пресвитерианские синоды и намеревались с помощью парламента в скором времени вырвать власть у епископов.

Пуритане уже обнаружили способность к избирательным кампаниям, к кулуарному воздействию на депутатов и к агитации, что в следующем веке привело к преобразованию английской конституции. В 1594 году они наводнили английский парламент петициями от духовенства, городских корпораций, мировых судей и влиятельного сельского дворянства целых графств. Половина членов палаты общин и даже Тайный совет были обращены в пуританство. Но Елизавета стояла твердо на своем. Хорошо, что она была тверда, потому что пуританская церковная революция до Армады почти наверное вызвала бы гражданскую войну между католиками и протестантами, войну, из которой Испания, возможно, вышла бы победительницей. В 1640 году Англия была уже достаточно сильной и достаточно протестантской, чтобы выдержать благополучно перипетии церковной революции и контрреволюции, которые были бы для нее роковыми полстолетия ранее.

Королева Елизавета и ее непреклонный архиепископ Уайт-гифт выдерживали бурю, и английский корабль благополучно скользил между сталкивавшимися скалами – католичеством и пуританством. В конце царствования наступил а определенная реакции. Пуритане на время были приведены к некоторой видимости послушания церкви. Находившиеся вне лона церкви, как, например, «браунисты», были немногочисленны и разобщены. Последовали жестокие кары: некоторые из самых крайних пуритан были повешены, и еще большее число – посажено в тюрьмы. Но большая часть пуританского духовенства, а также джентри и купцы были лояльны по отношению к королеве. Эта удивительная женщина все еще «управляла страной, пользуясь их любовью к ней». Но человек, даже более дальновидный и толковый, чем Елизавета – «если бы вообще нашелся такой смертный», – мог бы призадуматься над тем, как долго еще государству удастся заниматься внедрением «единой религии» в такую разобщенную и упрямую нацию, как англичане, где даже прислужницы «не стеснялись проверять ученых проповедников». Острая ненависть к веротерпимости могла быть возбуждена лишь в отдаленном будущем, а пока Англия прославилась той «сотней религий», которые так занимали Вольтера при его посещении Великобритании.

Но Елизавета все еще надеялась, что ее подданные смогут принять «единую религию», религию среднего пути, в которой, как красноречиво и обстоятельно пояснял Гукер, человеческий разум и здравый смысл находили бы свое место наряду со Священным писанием и церковным авторитетом. Конечно, было больше оснований полагать, что англичане со-чтут приемлемой именно такую религию, а не педантическое буквоедство пуританина, который должен подыскать цитату из Священного писания для оправдания каждого события в повседневной жизни, или всеподавляющий авторитет церкви, проповедуемый иезуитами. И все же идея принудительного введения какой-либо «одной религии» во всей Англии была совершенно неприемлема и означала бы еще сто лет борьбы и ненависти, тюремных заключений и конфискаций, с потоками крови на полях сражения и на эшафоте. На суровой почве из всех этих бедствий суждено было вырасти цветам наших гражданских свобод и нашей парламентской конституции. Поистине пути истории человечества удивительны и судьбы народов непостижимы!

Так как мы все еще пользуемся «Книгой общих молитв», нам не очень трудно восстановить в памяти церковную службу времен Елизаветы. Но мы должны представить себе деревянный стол, установленный в главном корабле церкви, а не в ее восточном конце—алтаре, – обнесенном решеткой. Ни молитвы, ни псалмы не произносились с интонацией. Молитвы говорились, а псалмы распевались. Общее песнопение придавало наибольшую привлекательность протестантскому богослужению, но вместо современных церковных песнопений, которые теперь поются в церкви, псалмы, положенные на данный день, пелись и рифмованном ритмическом переложении Стернгольда и Гопкинса. Этот старый псалтырь, столь дорогой многим поколениям англичан, сейчас совершенно забыт, в современном церковном песнопении до сих пор сохранился только «старый сотый» псалом:

Все те, кто в мире сем живут,
Творцу хвалебный гимн поют
И служат с трепетом живым,
Придите, радуйтесь пред ним.

Псалтыри елизаветинского времени с этими рифмованными переложениями часто дополнялись нотами для каждого голоса в четырехголосом хоре: канта, альта, тенора и баса, так что даже «необучавшийся после небольшой практики мог петь партию, которая лучше подходила для его голоса». Виолы и духовые инструменты могли сопровождать общее пение псалмов, но можно были петь и без них¹.

Для приходского священника, особенно если он был пуританином, проповедь была самым удобным случаем проявить свои способности. Слушатели выдерживали или даже охотно воспринимали ее в течение часа, иногда двух. Но менее образованные или менее самоуверенные из духовенства, особенно из старшего поколения, ограничивались чтением церковных поучений, применимых к данному случаю. Проповедь и поучения наряду с назиданиями помогали формировать религиозные – а поэтому и политические – убеждения.

Еженедельное посещение церкви было обязанностью, которую государство принуждало соблюдать. За непосещение церкви налагался установленный законом штраф, взимавшийся не очень регулярно, за исключением штрафа с лиц, хорошо известных как «папистские приверженцы». Мы можем быть уверены в том, что в чрезвычайно индивидуалистическом обществе того времени не всякий был согласен принудительно каждое воскресенье отправляться «по звону в церковь».

Джон Тревельян, корнуоллский дворянин, католик, посещавший церковь, во избежание штрафа выдерживал назидательные чтения и пение «женевского фарса», как он называл псалмы Стернгольда и Гопкинса, но всегда уходил перед проповедью, громко обращаясь к стоящему на кафедре священнику: «После того как ты скажешь то, что должен сказать, приходи ко мне обедать». Он имел обыкновение пугать своих знакомых, старых дам протестанток, говоря им, «что они должны ожидать еще худших времен, чем те, которые претерпели при королеве Марии, и что хворост будет дорог» ^***. Это был старый весельчак, о котором сохранилось много рассказов. (Trevelyan papers, London, 1863 – 1872, Camden Socilety. См. часть II, стр. 113 – 118, часть III, стр. ххii)

---

<sub>* «Бесплодные усилия любви». См. Вильям Шекспир, Полное собрание сочинений в восьми томах. Под общей редакцией С. Смирнова и А. Аникста, т. 2, 1958, стр. 498. – Прим. перев.

** Hilda Grieve, The Deprived Married Clergy in Essex, 1533 – 1561; Royal Historical Society Transaction, 1940, Fourth series, vol. 22, p. 141 – 170. – Прим. перев.

1 Во времена Ганноверов, прежде чем органы и фложелеты сделались обычными в приходских церквах, размерные переложения псалмов все еще пелись под аккомпанемент различных музыкальных инструментов, на которых играли на хорах. Томас Гарди в своей работе «Return of the Native» (глава V) [Лондон, 1902] вспоминает о такой примитивной музыке:

«Я хорошо помню, что однажды в воскресенье Иобрайт принес свою собственную виолончель. Это был сто тридцать третий [псалом], исполнявшийся на мотив «Лидия»; и когда они дошли до места: «Опустил свою бороду, и по его одежде потекла драгоценная влага», сосед Иобрайт, который в этот момент вдохновился работой, так хватил смычком по струнам, что чуть не распилил свою виолончель пополам. Все стекла в церкви дребезжали, словно во время грозы».

*** Здесь содержится намек на хворост для костров, на которых сжигали еретиков. – Прим. ред.</sub>

 Отправлено: 26.04.10 11:42. Заголовок: Галина http://jpe.ru..

Галина

Очередное спасибо!

Чем дальше читаю, тем больше увлекаюсь этой книгой. Становится понятно, откуда пришли и майорат, и социальные слои Англии. Разрозненные сведения складываются в какую-то систему.

 Отправлено: 06.05.10 20:44. Заголовок: В течение длительног..

В течение длительного царствования Елизаветы большая часть молодежи, воспитанная на библии и на «Книге общих молитв», принимавшая участие в борьбе Англии за свое существование – борьбе против Испании, против папы и иезуитов, становилась пламенными протестантами. Чтение библии и общие семейные молитвы входили в
обычаи англичан. Уже в первое десятилетие царствования Роджер Эшем^* писал в своем «Школьном учителе»: «Слава Христу, в нашем городе Лондоне заповеди господни обычно изучаются более прилежно и церковная служба совершается ежедневно во многих частных домах с большим благоговением, нежели в Италии – один раз в неделю в общих церквах». Несомненно также, что семейное богослужение было тогда более привычным для лондонских жителей, чем для остального населения страны, однако уже тогда оно быстро и широко распространялось.

В год, когда королева Елизавета наследовала своей сестра Марии, пуританизм был преимущественно учением заграничным, вывезенным из Женевы и из Рейнской области; когда королева умерла, он был уже прочно укоренившимся и специфически английским; у него появились некоторые черты, чуждые континентальному кальвинизму, такие, как строгое почитание дня субботнего – «английского воскресенья», уже внесшего разлад в дух «веселой Англии». Англиканское учение также укрепилось и оформилось именно в царствование Елизаветы. В 1559 году англиканское учение было не столько религией, сколько церковным компромиссом, предписанным законом прозорливой, образованной и умеренной молодой женщины с согласия палаты лордов и палаты общин. Но к концу ее царствования оно сделалось истинной религией; англиканские церковные службы, отправлявшиеся в старых церквах Англии свыше сорока лет, многие были дороги; философские идеи и дух этого учения были прекрасно изложены в «Церковной политике» Гукера^**. Джордж Герберт (1593 – 1633) воспел англиканскую религию, которая содержит в себе нечто положительное, помимо того, что она удобна для государства.

Повышение морального уровня и улучшение образования духовенства и мирян, отличавшее конец елизаветинского царствова¬ния, произошло в значительной степени благодаря классическим школам и университетам. Народные массы были или совсем неграмотными, или полуграмотными, с грехом пополам обученными сельскими дамами, но способные мальчики из самых различных слоев общества обучались совместно в средней классической школе; сидя на одной скамье и разделяя общую участь – порку, – все они получали там хорошее знание латыни. В ней еще не было классового разделения, как в школах позднейшего поколения.

Университеты, так же как и большая часть других учреждений, пережили трудные времена в годы религиозных и экономических волнений (1530 – 1560). Их число и богатство уменьшилось с упразднением монастырей, принадлежавших монахам и нищенствующим орденам и составлявших значительную часть средневекового Оксфорда и Кембриджа. В то же самое время законами парламента были отправлены обратно в приходы целые толпы средневекового духовенства, которое все еще, как и в прошлые века, имело обыкновение бросать свою паству и жить в праздности в университете, не слишком заботясь о своей репутации. Средневековый характер двух упомянутых рассадников учености исчез в эти бедственные годы перемен и оскудения.

Это были уже новые и более светские Оксфорд и Кембридж, возродившиеся при Елизавете и чрезвычайно расцветшие к началу гражданской войны. Большая часть студентов теперь стремилась к светской карьере. Число крупных государственных и общественных деятелей эпохи Елизаветы, учившихся в Оксфорде или Кембридже, служит свидетельством нового взгляда правящего класса на науку. Джентльмен, особенно если он стремился в будущем служить государству, должен был теперь получить законченное образование в одном из «ученых университетов», который он обычно покидал с хорошим знанием латыни и классической мифологии и с дилетантскими познаниями в области греческого языка, а порой и в математике и философии. Сидней и Рэли, Кемден и Хэклут учились в Оксфорде; Сесили, Бэконы и Уолсингэм, не говоря уже о Спенсере и Марло, – в Кембридже. Магистр Сайленс, мировой судья, тратил большие деньги на содержание своего сына Уилли до поступления его в Судебное подворье (в корпорацию юристов) в течение нескольких лет в Оксфорде; после такого двойного изучения гуманитарных и юридических наук молодой человек оказался пригоден к тому, чтобы после отца сделаться глостерским землевладельцем и мировым судьей^***.

Одной из причин этой более тесной связи между университе¬том и правящим классом было улучшение условий академической жизни в университете. Система колледжей, быстро вытесняющая общежития и гостиницы средневековой эпохи, давала некоторую гарантию заботливым родителям. Из всех университетов Европы только в Оксфорде и в Кембридже колледж в это время взял на себя заботу о дисциплине (которой университеты грубо пренебрегали) и о преподавании, которое было весьма поверхностным, по крайней мере если говорить об обучении большинства студентов. Еще не было должности
наставника колледжа, но сам студент или его родители частным образом заключали соглашение с одним из членов корпорации колледжа о том, что тот одновременно будет и учителем и наставником. Каждый такой частный наставник имел человек шесть учеников; он читал им лекции и готовил их к экзаменам. Иногда они жили в его комнате. Их отношения напоминали отношения мастера и подмастерья.

В общем эта система частного наставничества действовала хорошо. Но у наставников была тенденция пренебрегать теми которые не могли платить большого вознаграждения, и потворствовать тем, кто мог это делать.

Богатые ученики любили носить «чрезмерно большое жабо, бархатную и шелковую одежду, а также шпаги и рапиры» и воп¬реки академическим правилам предаваться в тавернах запрещен¬ным развлечениям, таким, как игра в карты, кости, фехтование, петушиные бои, или охотиться на медведей. В 1587 году Уильям Сесиль, лорд Берли, чей отеческий взор проникал во все уголки королевства, за благополучием которого он наблюдал, был информирован из достоверных источников, что вследствие «больших платежей наставникам, с одной стороны, бедное сословие лишено возможности содержать своих детей в университете, а, с другой стороны, богатые настолько развращены привилегиями и попустительствами, что наставник боится не угодить своему ученику, ибо в таком случае он может лишиться большого дохода».

Члены университетских колледжей, подобно другим людям в эти времена, тяготели к «сильным мира сего», В начале царствования Елизаветы священник Гаррисон жаловался, что «сыновья джентльменов или богатых людей вызывают много нареканий на университеты. Дело в том, что, ссылаясь на знатность своей семьи и на привилегии, они бесчинствуют и похваляются этим, выделяясь одеждой и буйным поведением, что отвлекает их от учения в совсем другую область. И, когда их обвиняют в нарушении установленного порядка, они считают достаточным в свое оправдание сказать, что они джентльмены, и многих это
немало опечаливает».

Можно легко представить себе, что без известного присмотра со стороны властей щеголеватая молодежь, привыкшая к свободной жизни в господском доме или к веселой жизни при дворе, никогда не стала бы подчиняться в колледже того времени строгим правилам поведения, которые действительно более подходили для школьников, чем для студентов². В 1571 году университетский вице-канцлер запретил всем живущим на территории университета даже такое невинное развлечение, как плавание в каких-либо проточных водах или в кембриджском пруде. Воз¬можно, что это считалось тогда опасным для жизни, подобно тому как в наш более отважный век считается опасным взбираться на крышу колокольни. В те времена не было организованных игр и атлетики; тогда или отбивали охоту от спорта, или запрещали его. И так как молодежь требует, чтобы ею занимались, то не удивительно, что было много случаев нарушения правил. Но такие правила, хотя они и нарушались, все же существовали; в средневековом же университете ни о каких правилах не могло быть и речи.

В век покровительства непотизм был неизбежен, и в колледжи свободно принимались сыновья или клиенты богатых и могущественных людей или юристов, которые могли бы действовать в интересах колледжа. Колледжи богатели, тогда как университеты оставались бедными. Во время царствования Елизаветы основанный ее отцом в
Кембридже Грей Корт в колледже Тринити сделался соперником Том Квода в Крист-черч.

Поколение спустя, в царствование Якова I, когда Саймон д'Юэс^**** учился в Кембридже в колледже Сент-Джонс, главным развлечением студентов были пешеходная прогулка, плавание (несмотря на запрещение), звон в колокола, состязание в беге, метание копья и, наконец, футбол, что было немногим лучше, чем свободная борьба на задворках между этими двумя колледжами.

Спали студенты в большинстве случаев вчетвером, а то и более в одной комнате. Бедных студентов обычно готовили к церковной деятельности, богатых – к светской. Обучавших их членов университетских колледжей все еще принуждали вступать в духовные ордена и даже воздерживаться от брака, хотя теперь браки были разрешены законом другим духовным лицам. Оксфорд и Кембридж оставались в этом отношении церковными и полумонастырскими учреждениями вплоть до Гладстоновского закона в конце XIX столетия. Ежедневное посещение колледжской часовни было обязательным для всех.

Часть студентов, включая Кита Марло, обучавшегося в колледже Корпус Кристи в Кембридже, и Филиппа Сиднея из Крист-черч в Оксфорде, интересовалась поэзией и драмой, которые играли такую большую роль в жизни того времени. Часто студенты сами ставили пьесы и интермедии – некоторые на латинском языке. Одна «шуточная комедия» с запутанной интригой против горожан, разыгранная кембриджскими студентами в 1597 году, была записана Фуллером^***** в его «Истории университета»:

«Молодые студенты, считая себя несколько несправедливо задетыми горожанами, решили отомстить за их насмешки. Они сочинили на английском языке веселую, но обличительную комедию (которую назвали «Кулачное пра¬во») применительно к умственному уровню тех, которых они считали своими зрителями. Комедия была
поставлена в Клэр-Холл; на это зрелище был приглашен мэр со своими собратьями (горожанами) и их жены, или, вернее, именно те, кого здесь разоблачали. Для горожан, со всех сто¬рон окруженных студентами, были предназначены удобные места, где они могли бы видеть и быть видимыми. Здесь горожане увидали себя в своих собственных одеяниях (взятых напрокат студентами) так живо изображенными со своими привычками, жестами, речью, ужимками и выражениями, что было трудно решить, кто был настоящий горожанин – тот ли, кто сидел рядом, или тот, кто играл на сцене. Смирно сидеть они не могли из-за раздражения, уйти они не могли из-за окружения, и они вынуждены были терпеливо ждать, пока не были отпущены по окончании комедии».

Городская корпорация, так же как это делали все англичане эпохи Тюдоров, которые считали себя обиженными, апеллировала к Тайному совету. Разумные советники королевы действительно «сделали легкий частный выговор главным актерам», но, когда город продолжал назойливо добиваться их дальнейшего наказания, Тайный совет обратил это дело в шутку, предложив прибыть торжественно в Кембридж, чтобы посмотреть комедию вторично сыгранной и судить ее на месте.

Этот курьезный случай показывает не только давнишнюю враждебность, но и личную близость, которая тогда существовала между городской корпорацией и университетом. Кембридж эпохи Елизаветы был небольшой общиной, в которой все руководящие лица были известны друг другу, а также населению, состоящему из горожан и студентов. В 1586 году в Кембридже было 6500 жителей, из которых 1500 были связаны с университетом.

 Отправлено: 06.05.10 20:51. Заголовок: Значительная часть р..

Значительная часть ремесленников обрабатывала землю, по нескольку акров каждый, на городском поле за рекой Кем, и, кроме того, было много небольших фермеров («хозяев») в пригороде. Лавки и фермерские строения на городских улицах были деревянные, бревенчатые, обмазанные глиной; за ними скрывались извилистые проходные дворы, остатки которых еще сохранились за современными кирпичными фасадами улиц. Таков был город, где возчик Гобсон, получивший в 1568 году в наследство от своего отца двухколесную телегу и 8 лошадей, положил скромное начало новому виду транспорта с верховыми и колесными перевозками, который приобрел известность во всей Восточной Англии; Гобсон обогатил английский язык выражением Hobson`s choice^v и город Кембридж гобсоновским водопроводом и, наконец, был увековечен двумя небольшими поэмами (разного достоинства) молодого Мильтона, учившегося в Крист-колледже.

Вряд ли Кембридж был больше известен своим университетом, чем своей трехнедельной ярмаркой, устраиваемой в сентябре на жниве городских полей, между дорогой Нью-маркет и рекой Кем.

Там Северная и Южная Англия обменивались товарами, привезенными по суше и воде. Возводились ряды с лавками, где Север закупал для себя хмель и продавал свою шерсть и сукно. Купцы из Нидерландов, из прибалтийских стран и крупное лондон¬ское купечество вели здесь широкую торговлю сукном, шерстью, соленой рыбой и зерном. Во времена, когда еще не было комми¬вояжеров, такого рода ярмарки были необходимы для торговли, и самая большая ярмарка в Англии была Стаурбриджская: здесь продавались всякого рода товары – оптом и в розницу; домашние хозяйки, деловитые и веселые, прибывали издалека, чтобы обо¬рудовать свои дома или пополнить свои шкафы посудой и посмотреть «ярмарочные забавы». Здесь было также много земледельцев и добрая половина всех
бейлифов Восточной Англии. С точки зрения наших современных понятий может показаться странным, что юрисдикция над этим огромным ежегодным торговым ульем находилась в руках университета. Стаурбриджская ярмарка могла начаться только после того, как на площади торжественно появлялся вице-канцлер университета и объявлял ее открытой.

Первым необходимым условием восстановления и роста на¬родного богатства при Елизавете являлась честная чеканка монеты. Ее отец, как уже выше указывалось, оставил после себя страну в неописуемом беспорядке, произведя порчу монеты в последние годы своего царствования и, таким образом, вызвав при Эдуарде VI и Марии такой скачок цен вверх, что за ними не могли угнаться ни уровень заработной платы, ни размеры
фиксированной ренты. После урегулирования религиозного вопроса (в 1559 году) другим крупным делом Елизаветы было такое же смелое разрешение жгучего финансового вопроса. В сентябре 1560 года она объявила об изъятии из обращения обесцененных монет и обмене их на новые деньги по курсу, несколько меньшему их поминальной
стоимости. Ловкость и удача, с которыми эта опасная финансовая операция была проведена, свидетельствуют, что новая королева и ее Тайный совет прекрасно созна¬вали экономические задачи правительства, в то время как многие иные—в других областях великие—правители не понимали их и шли по неверному, роковому пути. Начиная с этого времени и в дальнейшем цены начали делаться устойчивыми. Они продолжали постепенно расти на протяжении всего ее царствования и более быстро – при Якове и Карле I вследствие возрастающего влияния ввоза нового золота и серебра из рудников Испанской Америки. Но теперь размеры заработной платы могли в большей мере соответствовать уровню цен, и постепенно, по мере того как кончался срок аренд, в соответствии с ценами и заработной платой устанавливалась и рента. Неуклонный, но уже более не катастрофический, подъем цен способствовал процветанию торговли и промышленности, помог создать новые виды произ¬водства и найти новые рынки.

Большое расширение всякого рода горных разработок свинца, меди, олова, железа и угля характеризовало царствование Елизаветы. Германские рудокопы открыли месторождения медной руды и других руд в разных местах отдаленной Озерной области. Холмистые местности Мендипа давали бристольским купцам все больше и больше свинца для экспорта. Развивались бесчисленные небольшие оловянные рудники в Корнуолле и в
Девоне. Росло число солеварен. Наше железо было признано лучшим в Агаре. В 1601 году один энтузиаст сказал в палате общин, что железо, по-видимому, является «особым благословением бога, данным только Англии для ее защиты, потому что хотя большая часть стран имеет свое железо, но все они не имеют железа такой твердости и прочности, чтобы из него делать такие боевые орудия». А военный флот требовал не только пушек, но и пороха, составные части которого все еще добывались в самой Англии до тех нор, пока – начиная со времени Стюартов – Ост-Индская компания не начала привозить их с Востока в большом количестве при обратном рейсе судов.

Эти виды промышленной деятельности истощали имевшиеся в стране запасы древесины, недостаток которой ощущался все острее. При выплавке железа, свинца и в новом виде производства – стекольной промышленности – употреблялось огромное количество древесины или древесного угля. «По мере того как леса здесь в округе исчезают, – писал один житель Вустера в конце царствования Елизаветы, – стекольные заводы
передвигаются и следуют за лесами, для чего требуются лишь небольшие затраты».
Кемден отмечал, что солеварни за последние годы поглотили Фекенгемский лес в Вустершире. Даже леса Уилда в Суссексе, в Суррее и в Кенте, которые в течение тысячелетий снабжали древесным углем кричные горны, стали исчезать вследствие все возрастающего потребления лесоматериалов, вызванного неуклонным повышением
спроса на железо и развитием нового вида сельскохозяйственного производства в Кенте, которому требовались шесты для поддержки стеблей хмеля и уголь для его сушки.

Как правило, для отопления жилых помещений и приготовления нищи все еще применялось дровяное топливо. Неуклонный рост из года в год морского судоходства и сложившееся к тому времени ясное понимание англичанами того, что будущее Англии – на море, сделали необходимым, хотя и трудным, сохранение подрастающего строевого леса в пределах досягаемости доков. Выше уже указывалось, что в районах поблизости от моря, даже в такой отдаленной местности, как Пембрукшир, «леса были истреблены, а земля обращена под зерновые поля и пастбища». Несомненно, на Британских островах было достаточно лесов, чтобы снабжать все печи, очаги и судостроительные верфи в течение некоторого времени, если бы можно было использовать все имеющиеся в стране лесные богатства. Но этого нельзя было сделать. Дрова доставлялись тогда в основном по воде, так как конный транспорт того времени и слабый грунт дорог делали экономически нецелесообразной и физически даже невозможной перевозку на любое расстояние огромного количества дров каким-либо иным путем. Поэтому во многих гористых местностях, особенно на Западе, «молодой поэт», автор «II Penseroso» ^vv мог все еще найти нетронутые девственные леса!

Могучий лес из сосен и дубов,
Топор еще не трогал их стволов,
И стук его не нарушал покой
Дриад в священной мгле лесной –

в то время как в других районах вследствие исчезновения дровяного топлива обитатель хижины имел нетопленный очаг и скудное питание из хлеба и сыра, что сильно отразилось на производстве мануфактуры. Действительно, заводы часто должны были передвигаться в такое место, где еще можно было найти лес. Железоделательным заводам предстояло в скором времени двинуться в леса Ардена и поглотить их.

В таких условиях при все возрастающем недостатке леса каменный уголь при Елизавете все больше и больше входил в употребление и для домашнего назначения и для нужд произ¬водства. Но ввиду трудности подвоза каменным углем снабжались лишь районы, лежащие вблизи каменноугольных копей или поблизости от судоходных рек. «Морской уголь», как его тогда называли из-за способа его подвоза, широко применялся в Лондоне, и в долине Темзы, и других районах прибрежной морской полосы, и по берегам рек, таких, как Трент, Северн и Хамбер. Камины и очаги, первоначально приспособленные для дровяного отопления, предстояло теперь переделать, а пока этого не было сделано, выделявшиеся при сгорании угля серни¬стые газы являлись неизбежным злом. Большое распространение каминов в царствование Елизаветы было главным образом вызвано возросшим потреблением угля. Производство чугунных колосниковых решеток для каменноугольного отопления заняло большое место в общей продукции кузнечных мастерских Суссекса. В этот период была сделана первая попытка плавки железа с
применением каменного угля, но она оказалась преждевременной. Многие отрасли производства уже употребляли уголь, там где его можно было получить дешево. В 1578 году говорили о том, что пивоварни, красильни, шляпное производство и другие «уже давно переделали свои печи и очаги и приспособили их для потребления и сжигания
морского угля».

Не только Лондон, но и Нидерланды и другие заграничные рынки снабжались углем из Тайнсайда и Дарема. Много угля отправлялось за границу на иностранных судах, но еще большая часть доставлялась в Лондон с реки Тайн на флотилиях «уголь¬щиков». Плохие дороги вынуждали отправлять всякого рода тяжелые товары морем или по реке насколько возможно дальше, и даже в конце царствования Елизаветы прибрежная торговля Англии больше чем в четыре раза превышала возрастающий экспорт.

Двумя главными «питомниками» английских моряков явля¬лись «угольщики», курсирующие между северными портами и Лондоном, и рыболовные суда Корнуолла и Девона, из которых многие отправлялись в опасное плавание за треской к туманным берегам Ньюфаундленда. Не менее важным было развитие при Тюдорах торгового флота восточного побережья для ловли сельди. Кемден отмечал величину Ярмута – аванпорта Нориджа, – теперь обгоняющего своего соперника Лини: «Трудно себе представить, какая огромная и многолюдная ярмарка открывается здесь в день св. Михаила и как много закупается здесь сельди и другой рыбы».

Рыболовы были любимцами правительства, потому что они часто помогали ему комплектовать торговый и военный флот. Правительство издавало законы, предписывающие соблюдение «рыбных дней»: никто из подданных королевы не смел есть мяса во время великого поста или в пятницу, к которой иногда добавлялась еще среда. Тут же настоятельно подчеркивалось, что этим преследуется не религиозная, а политическая цель – поддерживать наше население, занимающееся плаванием в дальних водах, оживить пришедшие в упадок приморские города и запретить слишком большое потребление мяса и баранины, что вело к обращению пахотных земель в пастбище. Эти «рыбные законы» вводились под страхом наказания за отказ соблюдать их.

Имеются документальные записи, свидетельствующие о том, что в 1563 году в Лондоне одна женщина была выставлена к позорному столбу за то, что в великий пост держала в своем кабачке мясо. В 1571 году мы видим, что Тайный совет был занят отчетами мировых судей о введении в действие этих законов в различных графствах. Так как население привыкло в течение многих веков более или менее соблюдать посты, установленные церковью, то было относительно легко и теперь использовать эту привычку к рыбной пище в государственных интересах. Не всегда могли строго соблюдаться «рыбные дни» в горных местностях страны, где было трудно достать свежую морскую рыбу, но, несомненно, соленая рыба отправлялась далеко в глубь страны; даже в Нортгемптоншире и Бакингемшире мировые судьи в 1571 году были заняты введением этого закона в жизнь. Он помог поддержанию рыбных садков и прудов, которые были так распространены в средневековой Англии и высохшие котлованы которых можно видеть и сейчас вблизи многих старых господских усадеб.

Таким путем, а также всякими иными способами королевский секретарь Уильям Сесиль старался поддержать мореплавателей и флот нашей страны. Он освобождал моряков от военной сухо¬путной службы; он принуждал повиноваться Навигационным законам, направленным против иностранных судов, особенно в каботажной торговле. Английский флот еще не мог справиться со всеми перевозками английского экспорта, а между тем
Нави¬гационные законы стремились именно к этой цели.

В царствование Елизаветы под энергичным руководством Сесиля и Тайного совета, поддерживаемого парламентом, промышленность, торговля и социальная система Англии подчиня¬лись государственному регулированию, а не муниципальному, как прежде.

В средние века каждая отдельная местность – через свой городской совет или через ремесленные гильдии – решала вопросы о заработной плате и о ценах; об отношениях между мастером, учеником и подмастерьем; о праве торговли в том или ином месте и об условиях, при которых торговля должна была там производиться, В XIV веке
государственное регулирование начало вытеснять муниципальное, когда внешняя политика Эдуарда III в отношении Франции и Нидерландов отразилась на всем ходе английской торговли и когда статутом о рабочих тщетно пытались установить для всей страны максимальную заработную плату.

При Елизавете государственное регулирование заработной платы и цен проводилось мировыми судьями более разумно, без попытки повсюду предписывать фиксированный максимум заработной платы. Одновременно муниципальное регулирование торговли и промышленности было заменено государственным регулированием. Причины этого крупного изменения были различны: упадок многих городов и перемещение
промышленности в деревенские округа, где не было муниципальной власти; разложение ремесленных гильдий, которым был нанесен смертельный удар изданными при Эдуарде VI законами о конфискациях, направленными против собственности гильдий; усиление королевской власти, действовавшей через Тайный совет и парламент, и, наконец,
радостное национальное чувство, воодушевлявшее англичанина эпохи Елизаветы.
Человек прежде всего сознавал свой долг лояльности своей королеве и своей стране, а не своему городу, своей гильдии или своему доброму лорду.

---

* Roger Aschem, The Schoolmaster or Plaine and Perfite Way of Teaching Children the Latin Tongue, London (1568), ed. W.A. Wright, Cambridge, 1904. – Прим. перев.

** Richard Hooker, Ecclesiastical Polity, ed. by R.W. Church, London? 1868. – Прим. перев.

*** Statutes of Realm. 2. Henry IV; vol. III, p. 2. (Второй год царствования Генриха IV.) – Прим. перев.

2 Во времена Елизаветы в университет поступали обычно в шестнад¬цатилетнем возрасте, многие были на 2 или на 3 года моложе; но все больше и больше убеждались, что такие мальчики были слишком молоды, чтобы учиться в колледже.

**** D`Ewes Sir Simonds, College life in the time of James the first as illustrated by an unpub-lished diary by Sir Simonds d`Ewes, London, 1851. – Прим. перев.

***** Thomas Fuller (1608 – 1661), History of the University of Cambridge, London, 1655. – Прим. перев.

v Hobson`s choice – вынужденный выбор. Гобсон обязывал своих клиентов брать только ближайшую к выходу лошадь. – Прим. ред.

vv «II Penseroso» («Задумчивый») – одна из ранних поэм Дж. Мильтона. – Прим. перев.

 Отправлено: 06.05.10 20:52. Заголовок: Галина, спасибо за п..

Галина, спасибо за помощь!

 Отправлено: 06.05.10 22:40. Заголовок: Хелга , всегда готов..

Хелга , всегда готова помочь.
Дамы, очень интересный кусочек про духовенство, Кембридж, Оксфорд, и... добровольно-принудительный рыбный день.

 Отправлено: 15.05.10 21:54. Заголовок: При таких обстоятель..

При таких обстоятельствах государство Елизаветы предприняло регулирование не только заработной платы и цен, но также и системы ученичества, права открывать торговлю и условий, при которых она должна была производиться. Решающую роль в этих делах стали играть не прежние узкие интересы отдельных городов и гильдий, а соображения государственной политики, что дало больше простора инициативе отдельных людей и действиям капиталиста-предпринимателя и купца.

Государство Елизаветы было более либеральным, чем большинство городов и гильдий, оно поощряло переселение в Англию эмигрантов из других стран; обычно ими были беженцы-протестанты, и очень часто они приносили с собой в страну, дававшую им убежище, мастерство и знание новых производственных процессов. Экономический национализм, как он толковался Тюдорами, давал больше свободы отдельной личности, защищая ее от недоброжелательства местных жителей, которое обычно лежало и основе муниципальной политики.

Но эта экономическая свобода еще не была неограниченной политикой свободы торговли (laissez faire). Государство, которое дало отдельному англичанину или гугеноту право производить или торговать, устанавливало правила, которым он в интересах общества должен был подчиняться; с другой стороны, и рабочий, нанимаемый предпринимателем, должен был подчиняться определенным установлениям государственной системы ученичества.

Статут о ремесленниках (1563) требовал, чтобы каждый ремесленник в городе или в сельской местности обучался своему ремеслу в течение 7 лет под наблюдением мастера, который за него отвечал. Цель статута была в такой же степени социальной и вос¬питательной, как и экономической. Считалось, что, «пока человек не достигнет 23 лет, он большей частью – хотя и не всегда – необуздан, не имеет правильных суждений и недостаточно опытен, чтобы управлять собой». После 24 лет, по истечении срока ученичества, он мог, если хотел, жениться, начать свое собственное дело или стать подмастерьем по найму.

Результаты системы ученичества в зависимости от характера мастера были или хорошие, или дурные. Должно быть, было много тяжелых случаев, причем в некоторые из них мог-ли вмешиваться мировые судьи, ответственные за выдачу засвидетельствованного дого-вора между учеником и мастером, как в случае, описанном в третьей главе «Оливера Твиста». Но в общем отношения между мастером и учеником как в области быта и воспитания, так и в области экономической жизни удовлетворяли задачам общества. В течение многих веков ученичество было школой англичан. Это был самый практичный ответ наших предков на всегда существующие проблемы технического образования и на проблемы трудного «послешкольного возраста». Система ученичества существовала до того времени, пока она не была отменена в XIX веке и заменена вначале хаосом «laissez faire» – ни в коем случае не в интересах молодежи нашей страны, предоставленной самой себе. Создавшееся таким образом положение вряд ли еще исправлено.

Но в конечном счете самой крупной социальной переменой в Англии эпохи Елизаветы было расширение ее заморских предприятий. В ее царствование наши купцы нашли новые и более отдаленные рынки – некоторые из них на другой стороне земного шара – взамен рынков в Нидерландах и Франции, которые с незапамятных времен поглощали главный экспорт английских товаров. Соответственно с изменением рынка произошло изменение умственного кругозора. При дворе и в Сити, в парламенте и господских домах, в мастер-ских и на пахотных полях шли разговоры об океане и о новых землях за ним; о Дрейке, Фробишере и Рэли; о романтичности и выгодах каперства и о жизни исследователей но-вых стран; о богатстве и безопасности Англии как морской державы; о перспективах колонизации как средствах улучшения личного благополучия и национальной мощи. И какое значение по сравнению со всем этим имела потеря Кале? Пусть мертвое прошлое хоронит своих мертвецов.

Англичане жаждали новых сфер деятельности. Самым влия¬тельным писателем века Шек-спира, если не говорить о Фоксе^*, авторе мартирологов, был Хэклут, автор «The Principall Navigations, Voiages and Discoveries of the English Nation»^**. Эта книга была издана через год после нападения Армады и десять лет спустя дополнена, доведена до современности и издана в трех роскошных томах. Хэклут, повествуя о деяниях наших исследователей и моряков, направлял за океан мысли отважной молодежи, ученых, государственных деятелей, купцов и всех тех, кто имел свободный капитал для вложения. Даже сквайры и земледельцы горных местностей начали мечтать о беспредельных просторах девственной земли, ожидающей с незапамятных времен, когда английский плуг поднимет ее целину.

При жизни Елизаветы ни одна колония не утвердилась прочно, хотя сэр Хемфри Гильберт пытался создать колонию в Ньюфаундленде, а Рэли – в Виргинии. Но целесообразность занятия англичанами умеренных районов Северной Америки сделалась общепризнанной государственной доктриной. Еще в 1584 году Хэклут настаивал на этом в своем трактате «Discourse of Western Planting», чем снискал благоволение королевы и ее покровительство. Тем временем действительное достижение Англией в период царствования Елизаветы своего господства в Атлантике как морской державы и исследования новых стран подго-товили почву для переселения английского народа, начавшегося в следующем поколении.

Характер войны с Испанией и ограниченное и своеобразное использование в последующие годы нашей победы над Армадой оказались основным фактором будущего развития стран английского языка и придали специфические черты развитию самой Англии. Победа подданных Елизаветы над испанцами не была такой военной победой, как победа Александра, Писарро или Наполеона. У Елизаветы было мало общего с этими героями или с ее знаменитым предшественником Генрихом V; хотя «Сказание об Азенкуре» не сходило с подмостков народных театров и наполняло англичан гордым сознанием своего былого величия, никто не желал добиваться новых таких побед на континенте или даже искать для них новое поле битвы в Испанской Америке. Победа над испанцами привела лишь к установлению морского превосходства нашего флота над испанским благодаря сочетанию индивидуальной инициативы с осторожной, предусмотрительной государственной политикой. Представление Дрейка о славе было иным, чем у Цезаря. Ему не нужен был ни один дюйм испанской земли в Старом или Новом свете. Он стремился к добыче, к торговле, хотел свободно плавать по всем морям, почитать бога, не впадая в ересь, и, наконец, заселять незанятые земли, где единственным обиженным был бы краснокожий индеец-кочевник.

Если бы подданные Елизаветы не были такими противниками налогов и больше любили военную славу, то энергия, с которой впоследствии была заселена Северная Америка, могла быть направлена по ложному пути – на завоевание и развитие тропических колоний Испании. Но мы не воспользовались в этих целях нашей морской победой.

Если бы действительно наше торжество над Испанией было выиграно огромными (де-антными) армиями, переброшенными флотом, как намеревались испанцы закончить победу Армады, если бы испанские колонии силой оружия были подчинены английскому господству, тогда нынешние Соединенные Штаты, Канада и Австралия никогда не появились бы на свет. И, по всей вероятности, характер такого военного напряжения направил бы английское общество и политику на воинственный и монархический путь³.

Морская война Елизаветы имела обратное влияние: она усиливала стремление к свободе. Наличие военно-морского флота не дает возможности монарху держать в повиновении своих подданных, что он мог бы сделать, располагая армией. В Англии не было армии, и в гражданскую войну Карла I военно-морской флот действительно встал на сторону парламента. Другой основой новой Англии как морской державы было частное предпринимательство – отважные действия Дрейка, Хокинса и им подобных в американских водах, а также купеческих компаний, образовавшихся в Лондоне для продвижения торговли в отдаленные части света; эти действия развивали дух самоуверенности и самоуправления.

 Отправлено: 17.05.10 03:51. Заголовок: Эти новые основы анг..

Эти новые основы английского общества – новые компании, образовавшиеся в Сити, и воинственные мореплаватели – оказали огромное влияние на всю страну. Дрейк, его товарищи и соперники сделались народными героями. Они и капиталисты-торговцы, которые их поддерживали, были стойкими протестантами, тем более что их врагами были испанцы и в случае плена им грозила бы смерть после пыток в застенках инквизиции. Их союзниками были французские гугеноты из крепости Ля-Рошель и голландские «морские нищие» [морские гёзы] с их бесконечными рассказами «о великодушных милостях» Альбы и Гиза... Суровое морское товарищество, спасшее мир от Филиппа II и костров инквизиции, было воодушевлено воинствующей религией протестантства, которая имела большое влияние на англичан неморяков. Моряки, победившие Испанию, были строгими приверженцами обычая; они не преклонялись перед авторитетом представителей церкви или государства, но были верны своим испытанным вождям, из которых величайшим была королева. Они рисковали своей жизнью, и мало кому из них удавалось прожить долгую жизнь при чреватых опасностями превратностях войны, кораблекрушениях, несчастных случаях на море, страшных эпидемиях, свирепствовавших на плохо снабжавшихся продовольствием кораблях того времени, где пища была испорченной и правила гигиены неизвестны.

При Тюдорах Англия изменила свое национальное оружие. Она отказалась от ручного лу-ка и установила на кораблях бортовые батареи. Ручной лук, сделавший ее солдат лучшими стрелками во всей Европе, вовлек ее в военную авантюру с Францией, продолжавшуюся сто лет. Бортовая батарея – ряды пушек, выступающих с бортов корабля, – указала ей лучший путь через океан в новые земли. Благодаря корабельным батареям в корне изменился характер войны на море. Война перестала быть делом солдат, стремящихся взять на абордаж неприятельский корабль и сражаться на нем, как на земле; она стала делом моряков, маневрирующих своим кораблем таким образом, чтобы стрелять из своих пушек наиболее эффективно. Корабль перестал быть плацдармом для атакующей стороны и сделался подвижной батареей орудий.

Англичане лучше поняли и быстрее, чем их противники, использовали эту перемену в методах ведения войны на море. Испанцы держались средиземноморских традиций, связанных с галерами на веслах и сцеплением на абордаж. Даже в 1571 году они одержали над турками большую победу при Лепанто, все еще пользуясь той же тактикой, что и греки, нанесшие в свое время поражение персам при Саламине. Эти древние и почтенные традиции задержали развитие испанского искусства мореплавания, даже после того как Филипп II поспешно создал для победы над Англией в Атлантике и в Ла-Манше океанский военный флот. Его Армада, по существу, являлась десантной армией; солдаты, которых на ко-рабле было во много раз больше, чем матросов, третировали последних как физическую силу, обязанностью которой было доставить доблестных солдат на место схватки с врагом.

В английском же флоте – под командованием Говарда, Фробишера, Хокинса и Дрейка – адмирал и его помощники были моряками, полновластно командовавшими всеми, кто находился на борту корабля. Солдат было немного, и каждый знал свое место на корабле. Дрейк во время своего кругосветного путешествия (1577—1580) ввел правило, согласно которому даже джентльмен-волонтер обязан был наряду с моряками тянуть канат. Дисциплина и равенство в команде на море были приняты англичанином, тогда как испанец не мог отбросить свое военное и аристократическое чванство даже при спасении своего корабля. Здесь сказалось социальное различие между двумя странами, проявившееся в методах ведения войны⁴.

В течение 20 лет, предшествовавших появлению Армады, плавание по океану и тактика стрельбы из бортовых батарей были усовершенствованы английскими моряками, которые изучали свое ремесло в самых разнообразных формах – на службе в королевском флоте, как купцы, как исследователи и каперы. Эти службы можно было легко совмещать или сменять одну на другую. Боевое купечество, привыкшее защищаться и силой навязывать свою торговлю на всех морях и океанах, приняло большое участие в битве с Армадой. Однако без государственного военно-морского флота победа не была бы одержана.

Генрих VIII основал военно-морской флот. При Эдуарде VI и Марии он пришел в упадок. При Елизавете флот был восстановлен; однако в первое двадцатилетие ее царствования строительство военно-морских верфей шло медленно. Елизавета получила в наследство обанкротившееся государство и не осмеливалась облагать тяжелыми налогами своих не-терпеливых и строптивых подданных. Ее вошедшая в поговорку экономность, хотя и не всегда целесообразная, была необходима для того, чтобы ее правительство могло сводить концы с концами. Больше того, основная масса тех денег, которые ей удавалось выжать для флота, расходовалась совершенно не так, как следовало бы. У Сесиля и у бдительного Тайного совета были хорошие намерения но им не хватало технических знаний для того, чтобы обнаружить и устранить издревле существовавшее взяточничество на королевских верфях. Тогда (в 1578 году) Елизавете пришла счастливая мысль поставить во главе строительства и ремонта ее судок Джона Хокинса.

В течение десятилетия до начала открытой войны, которою королева так долго и так умно оттягивала, Хокинс на военно-морских верфях сделал так же много, как Дрейк на побережье Тихого и Атлантического океанов.

Наконец-то деньги королевы полностью расходовались по назначению. Но Хокинс не только уничтожил взяточничество; этот крупный общественный деятель, который, занимаясь торговлей и каперством между Африкой и Испанской Америкой, имел опыт, уступавший только опыту Дрейка, прекрасно понимал, какой тип кораблей он должен был строить применительно к новой тактике морской войны. Его критики, державшиеся взглядов старой школы, требовали кораблей с высокой надводной частью, с корпусом, неприступным для врага, но неудобных для маневрирования, с помещениями для огромного количества солдат, которые опустошали бы запасы. Хокинс отказался от таких «замков». Несмотря на протесты, он строил военно-морские корабли низкие, длинные и узкие, обладающие высокой маневренностью и оборудованные тяжелыми орудиями. Таким кораблем был «Мститель» («Revenge»), много лет спустя подтвердивший на практике правоту его конструкторов, когда он в течение суток вел бой с испанским флотом.

Английские купцы в поисках более отдаленных рынков были привлечены новыми потенциальными возможностями, открывающимися перед мореплаванием, и вдохновлялись общим духом отважного предпринимательства этого века. Но к этим поискам их вынуждало также закрытие старых ближайших рынков. Потеря Кале, где на королевской торговой базе велась торговля шерстью в течение стольких прошедших поколений, произошла за несколько месяцев до восшествия на престол Елизаветы. Это было ударом для английских экспортеров шерсти, от которого они никогда не смогли оправиться полностью, так как общее направление событий было выгодно не им, а их соперникам-мануфактуристам и торговцам сукном.

После потери Кале рынком для английской шерсти и сукна все еще оставались самые древние торговые центры: Брюгге и Антверпен в Нидерландах. Но в течение нескольких ближайших лет и здесь английские торговые базы были закрыты. Ссора молодой королевы и ее Тайного совета с Гранвеллой, управлявшим тогда Нидерландами от имени Филиппа Испанского (Филипп II), возникла вследствие политических, религиозных и экономических разногласий. Пиратство англичан в Ла-Манше; английская дружба с протестантами в городах, где они торговали, поддерживаемая городскими властями и населением Антверпена; испанская нетерпимость к иностранным еретикам – все это сыграло свою роль в разрыве.

 Отправлено: 17.05.10 03:57. Заголовок: Но не менее важным б..

Но не менее важным было экономическое столкновение интересов двух меркантилистических политик – Гранвеллы и Елизаветы. Каждая из сторон считала, что другая находится в ее власти. Гранвелла был убежден, что если запретить англичанам продавать их сукно в Нидерландах, то они не смогут продавать его где-нибудь в другом месте и будут вынуждены привозить свою сырую шерсть для переработки ее на станках Нидерландов. Англичане были уверены, что Нидерланды не могли бы процветать без торговли с Англией.

Ссора достигла высшей точки в первом десятилетии царствования Елизаветы, за двадцать лет до начала настоящей войны между Англией и Испанией. Английские торговцы сукном, не допускавшиеся в Нидерланды, направились в 1567 году в Гамбург с целью проникнуть оттуда в Европу, и притом для того только, чтобы уже через 10 лет быть изгнанными оттуда меркантилистской нетерпимостью ганзейских городов⁵.

Эти перемены рынков вызвали большие бедствия и периодическую безработицу в суконной английской мануфактуре, но постепенно были найдены новые рынки в далеких краях. В Лондоне образовались новые компании, которые с успехом сбывали товары в Россию, в Пруссию, в балтийские страны, в Турцию и Левант. Английские купцы сначала проникли по русским водным путям в Персию, а затем через мыс Доброй Надежды – и в Индию. В 1600 году старая королева выдала грамоту Ост-Индской компании, открывшую перед последней такое экономическое и политическое будущее, которое превзошло все романтические вымыслы. Все эти новые смелые предприятия мирового масштаба освободили торговлю Англии от неизбежных в противном случае тяжелых последствий – потери ее старых рынков, находившихся поблизости от ее собственных берегов. Этот переворот оказался возможным благодаря духу предприимчивости капиталистов лондонского Сити, благодаря искусству моряков и морских капитанов новой школы и благодаря отважным предприятиям английских исследователей как на суше, так и на море. Уже в 1589 году Хэклут, посвящая Френсису Уолсингэму первое издание своих «Путешествий», с гордостью писал:

«Кто из королей нашей страны до ее королевского величества когда-либо видел свои флаги на Каспийском море? Кто из них вел когда-либо дела с персидским шахом, как это делала ее величество, и получал для своих купцов большие милостивые привилегии? Кто когда-либо до ее царствования видел английского посла в роскошном портале великого султана в Константинополе? Кто встречал когда-либо английских консулов и его агентов в Триполи (Сирия), в Алеппо, в Вавилоне, в Бакаре, и, что еще важнее, кто слышал когда-либо ранее об англичанах в Гоа? Какой английский корабль до сего времени бросал якорь в величавой реке Ла-Плате; проходил туда и обратно непроходимый (как прежде считалось) Магелланов пролив; продвигался вдоль побережья Чили, Перу и в глубь всей Новой Испании дальше, чем любой христианин, путешествовавший здесь ранее; пересекал громадную ширь Южного моря [Тихого океана]? Кто из англичан высаживался на берегах острова Лусон, невзирая на врагов; входил в союз, в дружественные и торговые сношения с принцами Молуккских островов и острова Ява; огибал знаменитый мыс Доброй Надежды; бывал на острове св. Елены и, наконец, возвращался домой из Китая на своем кораб-ле, богато нагруженном товарами, как это делают подданные нашего ныне процветающего монарха?»

В конце царствования Елизаветы торговля и финансы Англии таким образом восстанавливались и расширялись на новой основе, а ее старинные соперники быстро шли к упадку.

Прекращение английской торговли само по себе могло и не быть роковым для процветания Испанских Нидерландов, но там за этим последовали ужасные религиозные преследования и война против правления Альбы. Сложный переплет этих событий положил конец длительному господству Антверпена в торговле и в финансовых делах Европы. Вместо него возвысились Амстердам и другие города мятежной Голландской республики. В недалеком будущем голландским морякам предстояло стать главными соперниками англичан во всех водах мира; но для подданных Елизаветы голландские моряки имели большее значение как союзники в войне, чем как соперники в торговле.

Тем временем торговые итальянские города приходили в упадок вследствие возрастания трудностей сухопутной торговли с Востоком и конкурентного влияния морского торгового пути вокруг мыса Доброй Надежды, оказавшегося в руках Португалии, Голландии и Англии. Итальянские купцы покинули огромную область мировой конкуренции. Венецианские купцы перестали приезжать в Англию за котсуолдской шерстью. В 1587 году последнее большое торговое судно, отправленное Венецией в Саутгемптон, потерпело крушение возле Нидлс^***; с его гибелью пришел конец и средневековой торговле и тому значению, какое она имела для Италии и Англии. Саутгемптон, бывший итальянским складом, пришел в упадок, а Лондон разбогател еще больше, так как товары из районов Средиземного моря и Дальнего Востока прибывали теперь в Темзу на английских судах.

В следующем столетии большую роль в английской колониальной торговле, в ее торговой экспансии и в торговле Бристоля играл табак. Тогда еще не было английских колоний, но уже в 1597 году новый американский «сорняк» ввозился в огромном количестве контрабандным путем в бухты Корнуолла французскими, фламандскими, корнуоллскими кораблями при открытом и вооруженном сопротивлении таможенных чиновников. Обычай курить табак в длинных глиняных трубках был весьма распространен к концу жизни королевы.

Расширение заморских предприятий было тесно связано с развитием торгового капитализма, несовместимого со старой городской и цеховой системой.

«Цеховой строй [пишет Фей] был неблагоприятен для накопления капитала. По своей тех-нике и укладу своей жизни купцы и ремесленники средних веков, быть может, шли впереди грядущих веков. Но по своему характеру цеховой строй был муниципальным, и его структура была неэластичной, и поэтому он уступил дорогу системе, которая сама по себе вела к расширению и к перемене. Мы называем это торговым капитализмом, с дополняющей его «домашней» системой производства. Капиталист-торговец явился посредником, разрушившим старые преграды. Он пренебрегал городскими корпорациями, раздавая работу в деревне, и избегал монополий привилегированных компаний, нарушая их... Он совершал крайности, но он был жизненной силой экономического развития» ⁶.

Развитие торгового капитализма наперекор старой муниципальной цеховой системе ясно обнаруживалось в торговле шерстью уже давно – во времена Чосера. В царствование Елизаветы оно сделало другой большой шаг вперед образованием заморских торговых компа-ний нового рода. Их было два типа. Первый тип – «регулируемая компания», в которой все члены торговали на свой собственный капитал, подчиненные общим правилам товарищества; таковой была компания «предприимчивых купцов», которые, как экспортеры сукна, имели большое значение в прошлом и такое же большое значение в будущем, а также компании Восточная, или Балтийская, Русская (Московская) и Левантская. Второй тип – акционерные компании: Ост-Индская и Африканская и через два поколения – компания Гудзонова залива. В компаниях второго типа торговля производилась всеми купцами сообща и прибыли и убытки делились между пайщиками.

Для каждой из этих компаний, безразлично, регулируемой или акционерной, королевской хартией отводилась определенная географическая зона ее операций, и ни один «нарушитель» ее монополии – пусть даже и английский купец – не смел там торговать. Такая монополия была и справедлива и необходима вследствие расходов на форты, учреждения и вооружение, которые компании должны были содержать за свой счет, потому что в далеких водах королевский военно-морской флот не мог их защищать. Эти компании времен Елизаветы во многих отношениях своими привилегиями и своей деятельностью походили на «привилегированные компании» (Chartered company), которые в царствование Виктории помогали развивать внутренние области Африки и вместе с тем нарушать сложившийся в них порядок. Быть может, это был век, когда уже неразумно было передоверять политические дела и военные силы частной группе подданных королевы, – что доказал, например, военный набег Джепмсона. Но при Елизавете не было другого способа для продвижения торговли в дальние страны, и если здесь, в дальних странах, упомянутые компании плохо управляли, то страдали их члены и английское государство не отвечало за последствия. Эти крупные лондонские компании, лишь очень слабо связанные с государством, работали в таких условиях, которые способствовали развитию частного предпринимательства, самоуправления и уверенности в себе. Как бы велико ни было в конечном счете значение этих компаний в истории Индии и Северной Америки, их влияние на родине на формирование английского характера, на социальные и политические перемены было также очень велико, как это показала история эпохи Стюартов и Ганноверов. Спустя поколение после смерти Елизаветы путешественник Питер Манди отметил одно из «семи дел, в которых Англия, можно сказать, имеет превосходство, – торговлю и открытия, а именно такое множество компаний купцов, получивших право для торговли за границей, которые вкладывают свои знания и средства для ее развития, отправляя на риск свои товары и всякого рода флотилии и суда в большую часть известных к тому времени стран мира» ⁷. Со средневековой Англией торговали итальянцы, французы и немцы; сама Англия эпохи Елизаветы торговала даже с далекими прибрежными странами. В торговом отношении мы перестали быть наковальней и сами сделались молотом.

 Отправлено: 17.05.10 04:01. Заголовок: Для отдаленного пото..

Для отдаленного потомства знаменательным событием истории Англии эпохи Елизаветы будет появление в тот период пьес Шекспира. Объясняется это не только тем, что именно в это время довелось родиться величайшему гению человечества. Его творения могли быть созданы только в тот период, охватывающий последние годы царствования Елизаветы и начало царствования Якова, в какой ему выпало счастье жить. Он не мог бы писать так, как он писал, если бы мужчины и женщины, среди которых он жил, не были такими, какими они были по своему складу ума, жизни и речи, или если бы лондонские театры в ближайшие после разгрома Армады годы не достигли известной степени развития и не были готовы к воплощению на сцене его творений.

Не случайность, что шекспировские пьесы написаны больше в стихах, чем в прозе, потому что слушатели, к которым он обращался – простые люди английских городов и деревень, – привыкли к поэзии как к способу передачи сказаний, занимательных рассказов, историй, новостей о современных событиях и сенсационных сообщений. На городских улицах и на деревенских лужайках вразнос продавались не газеты и романы, а баллады об Автолике^**** и его товарищах, удовлетворяя общий спрос. Баллады размножались и продавались в количестве многих тысяч экземпляров; они содержали библейские легенды или классические мифы и истории, средневековые легенды или рассказы о событиях сегодняшнего дня – об Армаде или о Пороховом заговоре, о последнем убийстве или о сбежавшей парочке. И лирические произведения и любовные песни, слова которых продолжают жить как шедевры в наших современных антологиях, распевались как общенародная музыка и выражение народного чувства.

В таких условиях за двадцать лет до того, как были поставлены первые пьесы Шекспира, внезапно появилась новая драма, новая школа драматургов, из которых главным был Марло, и труппы высокообразованных актеров, относящихся к своей профессии с величайшей серьезностью. К средневековому клоуну, балаганщику, старающемуся превзойти по своему страшному виду самого Ирода, присоединились новые люди более утонченного искусства, из которых Бербедж вскоре сделался наиболее знаменитым; эти люди довели искусство интерпретации действия до совершенства; при них были мальчики-ученики, с самого детства со всей строгостью обучаемые играть женские роли с достоинством, веселостью и легкостью.

В середине царствования Елизаветы актерам и драматургам был открыт широкий путь к богатству и почету. Странствующие труппы находились под покровительством литературно образованных знатных людей, дворцы и господские усадьбы которых они посещали как желанные гости, играя в залах и галереях, подобно актерам, которым столь царственный прием был оказан в Эльзиноре. Но даже лучше «как для славы, так и для выгоды» было играть в театрах, выстроенных на луговинах Саутуорка, на берегу Темзы, перед пестрой и разборчивой публикой столицы; в то время как горожане со своими женами, ученики со своими возлюбленными направлялись через Лондонский мост посмотреть на пьесу, люди высшего общества прибывали в лодках из Уайтхолла, а ловкие молодые юристы – из здания Судебного подворья.

Представления давались в дневное время, не было ни занавеса, ни рампы. Авансцена была открыта. Наиболее привилегированная публика сидела на «стульях», почти среди актеров. «Зрители партера» стояли внизу, под дождем и солнцем, глазея на спектакль. Крытые галереи, которые включали «деревянные уборные театра», были также полны народа. Таким образом, на представления собирались различные классы общества, в большей или меньшей степени отличающиеся друг от друга по вкусам и образованию. Шекспир должен был всем им доставить удовольствие.

Когда Шекспир впервые познакомился с этой требовательной публикой, она жаждала интриги и пышного зрелища, шума, грубого фарса, вульгарной клоунады, потока тонких и ловких острот и самой лучшей музыки, потому что у англичан тогда были самые лучшие песни и лучшая музыка в Европе; она также была полна страстного интереса, которого нет у современной средней публики, к риторике поэзии как средству передачи актерской игры и выражения страстей. И все это давал Марло и его товарищи по работе, создав в несколь-ко лет новую драму, которую Шекспир тщательно изучил. Он поддержал эту традицию и в последующие двадцать лет развил ее в нечто гораздо большее, чем самое совершенное из всех общественных развлечений.

Его поэзия была еще более высокого класса, чем «могучий стих» Марло, и он изобрел прозаический диалог, утонченный и мощный и иногда такой же прекрасный и гармоничный, как и его стихи. Он сделал обе формы средством изображения не только красоты, ужаса, остроумия и высшей философии, но совершенно нового явления в драме – изображения индивидуальных характеров вместо прежних: типов и «олицетворенных» страстей, которые до этого господствовали на сцене. Даже сюжет, даже действие было подчинено теперь характеру, как, например, в «Гамлете», и все же пьеса нравилась. Его мужчины и женщины настолько реальны, что мы всегда обсуждаем их, как будто они жили своей настоящей жизнью, а не на сцене. И действительно, за два прошедших столетия герои его пьесы жили в исследованиях искусствоведов даже ярче, чем на сцене. И все же они – пьесы, даже когда они представляются в нашем воображении, и только сцена может дать им полную силу, хотя очень часто она их искажает. Театру Елизаветы мы обязаны Шекспиром и всем, что он создал. За это мы должны принести благодарность театру и современникам Елизаветы.

Историк, изучающий социальную историю, не может описать людей прошлого во всей их реальности; самое большее, что он может сделать, – это указать условия, при которых они жили и работали. Но если он не может показать, каковы были наши предки, то это может сделать Шекспир. По его пьесам мы можем изучить мужчин и женщин того времени. Например, мы можем установить действительные отношения между полами, положение и характер женщин времен Елизаветы, возможно, лучше, чем это могло бы быть отражено в социальной истории.

Так как наше изучение английской сцены переходит из средневековья к новому времени, то мы получаем все в больших масштабах ту помощь, прообраз которой впервые показал нам Чосер, а именно беллетристику, которая изображала современных писателю людей – их склад мышления, их речь, их поведение. Эти современные впечатления с течением времени сделались историческими документами исключительной ценности. Тогда же в XVII столетии вошло в обычай писать интимные дневники и мемуары, такие, как дневники Эвелина, Пеписа и позднее босуэловского «Джонсона». Эти произведения, а также английская драма и романы Филдинга, Джейн Остин и Тролоппа и сотни других помогали социальной истории как раз в той области, где юридических и экономических документов недостаточно. Все, кто стремится узнать, какими были его предки, найдут неиссякаемый источник радости и знания в литературе, которой налет времени придал исторический интерес, о чем не мечтали ее авторы. Таковы «книги, искусство, наука» помогающие изучению социальной истории прошлого, и величайшая заслуга здесь принадлежит Шекспиру.

---

<sub>* John Foxe (1516 – 1587), Rerum in ecclesia gestarum quae post-remis et perticulosis his tem-poribus evenerunt… Pars prima in qua primum de rebus per Angliam et Scotiam genetis atque in primis de horrenda sub Maria nuper regina persecutione narration continetur. Autore Joanne Foxo, Anglo, London, 1559. – Прим. перев.

** R. Hakluyt, The Principal Navigations, Voyages, Traffiques and Discoveries of the English Nation, Made by Sea or Overland, vol. 1 – 3, London, 1598 – 1600, 1-st ed., London, 1589, 825 p. – Прим. перев.

3 Действительно, в 1759 году Французская Канада была завоевана и присоединена, но к этому времени либеральный характер государственного устройства Великобритании как внутри страны, так и в колониях был ужо твердо установлен. Во времена же Елизаветы и Стюартов наше государственное устройство, как политическое, так и социальное, все еще было неустойчивым и развитие его могло направиться как в сторону упрочения, так и в сторону уничтожения свобод.

4 Хокинс и многочисленное поколение его наследников перевозили в испанские колонии в Америке рабов-негров, которых они вербовали обманным путем по африканскому побережью. Нов своей среде английские моряки сохраняли любовь к свободе. Они всегда с отвращением смотрели на использование французами и испанцами рабов на галерах. Идея комплектования таким способом команд кораблей принадлежит не англичанам.

5 Е.Е. Rich в книге «The Oridinanse Book of the Merchants of the Staple», New York, 1937, VII, 210 р., в 4-й главе излагает историю потери нидерландских рынков и говорит о последствиях этого.

*** Нидлс – утесы, расположенные к западу от острова Уайт (пролив Ла-Манш). – Прим. ред.

6 C.R. Fay, Great Britain from Adam Smith to the Present Day an Economic and Social Survey, London, 1928. См. стр. 127.

7 Peter Mundy (1600 – 1667), Travels, London, 1924, Hakluyt Society Publications 11.17, р. 47 – 48. Отчет о происхождении (главным образом в годы правления Елизаветы) этих компаний можно найти во втором томе «Экономической истории Англии» Липсона. (Lipson, Economic History of England, London, 1943.)

**** Согласно греческой мифологии, Автолик, сын Гермеса, получил от своего отца дар обманывать; он был известен своим коварством и ловкими похождениями. – Прим. ред.</sub>

 Отправлено: 17.05.10 08:26. Заголовок: Хелга http://jpe.ru..

Хелга Подозреваю, что на этом кончаются главы, посвященные эпохе Елизабеты? Я до сих пор не задумывалась сколько ей было трудно управлять в те дикие времена, когда женщинам не позволяли даже думать! Как мне кажется, ей было на много труднее, чем Виктории потом.
А Шекспир - это отдельная песня!
Хелга пишет:

цитата:

По его пьесам мы можем изучить мужчин и женщин того времени. Например, мы можем установить действительные отношения между полами, положение и характер женщин времен Елизаветы, возможно, лучше, чем это могло бы быть отражено в социальной истории.

Вот за это я его не просто люблю, а обожаю!

 Отправлено: 17.05.10 09:19. Заголовок: Галина. спасибо за п..

Галина. спасибо за правку текста!

мариета пишет:

цитата:

Подозреваю, что на этом кончаются главы, посвященные эпохе Елизаветы?

Да, ты совершенно права, дальше "Англия Карла и Кромвеля"

мариета пишет:

цитата:

Я до сих пор не задумывалась сколько ей было трудно управлять в те дикие времена, когда женщинам не позволяли даже думать! Как мне кажется, ей было на много труднее, чем Виктории потом.

Вообще, Елизавета представляется очень особенной личностью. Чем-то ее судьба, в частности восшествие на престол в результате переворота, схожа с судьбой нашей Екатерины II.
История ее безбрачия, которую всячески интерпретируют, железный характер, видимо, унаследованный от папеньки, время правления довольно жесткое, по сравнению с эпохой Виктории - мало какой женщине это под силу. Интересно, что великие эпохи в истории как Англии, так и России связаны с женщинами, великими женщинами.

 Отправлено: 17.05.10 09:58. Заголовок: Хелга http://jpe.ru/..

Хелга Галина
У меня не хватает времени читать всё подряд - читаю урывками, но очень интересно: и о флоте, о торговле, о театре.

 Отправлено: 17.05.10 12:02. Заголовок: А обратили ли поклон..

А обратили ли поклонницы "Ларк Райса" внимание на глубину английских традиций? Помните, Роберт Тимменс хотел подписать с Алфи договор об ученичестве на 7 лет? Я ещё подумала, почему так долго и что это за договор? И сразу Тревельян мне ответил
Хелга пишет:

цитата:

Статут о ремесленниках (1563) требовал, чтобы каждый ремесленник в городе или в сельской местности обучался своему ремеслу в течение 7 лет под наблюдением мастера, который за него отвечал. Цель статута была в такой же степени социальной и вос¬питательной, как и экономической. Считалось, что, «пока человек не достигнет 23 лет, он большей частью – хотя и не всегда – необуздан, не имеет правильных суждений и недостаточно опытен, чтобы управлять собой». После 24 лет, по истечении срока ученичества, он мог, если хотел, жениться, начать свое собственное дело или стать подмастерьем по найму.

Представляете, закон, принятый в 1563 году остался действительным и к началу XX века! Оказывается, всё взаимосвязано и имеет очень глубокий смысл.
Хелга пишет:

цитата:

Вообще, Елизавета представляется очень особенной личностью.

Я мало знала об этой эпохе и тем интереснее читать. Действительно, великая женщина Елизавета. Восстановила величие английскогно флота, поощряла развитие литературы и искусства.
Ещё раз не могу не удивиться, как великолепна написана книга. Видно, что автору не безразлично то, чем он занимается. Взять хотя бы эту его фразу
Хелга пишет:

цитата:

Историк, изучающий социальную историю, не может описать людей прошлого во всей их реальности; самое большее, что он может сделать, – это указать условия, при которых они жили и работали.

Есть в ней, на мой взгляд, некоторая грусть, что он не может сделать для нас больше того, что делает.
И ещё, он приобщает себя и читателя ко всем достижениям. Не пишет "английская шерсть", "английский флот", а постоянно говорит "наш": "наш флот", "наши традиции". Это встречается так часто, что я иногда не сразу понимаю, что "наше" - это "их".
Ну, а про Шекспира лаконичнее и точнее мариеты не скажешь.

 Отправлено: 20.05.10 17:12. Заголовок: Галина пишет: Предс..

Галина пишет:

цитата:

Представляете, закон, принятый в 1563 году остался действительным и к началу XX века! Оказывается, всё взаимосвязано и имеет очень глубокий смысл.

Англосаксонская правовая система вообще основана на прецеденте. Система, наверное, тяжеловата, но у нее, как у любой системы есть достоинства и недостатки.

 Отправлено: 03.06.10 21:55. Заголовок: ГЛАВА VIII АНГЛИЯ..

ГЛАВА VIII

АНГЛИЯ КАРЛА И КРОМВЕЛЯ

Начало колониальной экспансии. Ост-Индская компания. Осушение болот. Социальные условия и последствия Великого мятежа. Домашняя жизнь.
Яков I (1603 – 1626). Карл I (1625 – 1649). Созыв Долгого парламента (1640). Начало гражданской войны (1642). Оливер Кромвель, протектор (1653 – 1658)

Период правления Стюартов в Англии до вспышки Великого мятежа [гражданской войны] может рассматриваться в области социальной и экономической истории как лишенное событий благополучное продолжение века Елизаветы, протекающего в условиях мира и безопасности, сменивших внутренние тревоги и внешние войны. Сельское хозяйство, промышленность и торговля продолжали усиленно развиваться в направлении, уже описанном в двух предшествующих главах. Мирно процветающее сельское общество, в котором широкие слои обладали земельной собственностью, благоприятными возможностями и средним достатком, предоставляло обширный простор для деятельности и усиления влияния сельского крупного и мелкого дворянства, а также иоменов – как фригольдеров, так и арендаторов; даже находящиеся в менее благоприятных условиях крестьяне и сельскохозяйственные рабочие мало жаловались на свою участь. Промышленность и торговля развивались в том же направлении, которое определилось во времена Тюдоров. Основанные при Елизавете компании для торговли с отдаленными странами Нового света богатели, приобретая все большее влияние; вместе с ростом компаний разрастался и Лондон, обгоняя быстрее, чем раньше, другие города, и все быстрее увеличивалась разница между ним и другими городами как в отношении численности населения, так и в отношении богатства и всех других признаков его могущества. В целом по всей стране система ученичества, законы о бедных, регулирование заработной платы и цен, экономические и административные функции мировых судей, действовавших под наблюдением и руководством Тайного совета, были в основном такими же в день, когда собрался Долгий парламент, как и в день смерти королевы Елизаветы. Никаких крупных перемен в сельском хозяйстве, в промышленности или в социальном строе не произошло в Англии за те сорок лет, когда зарождалась парламентская и пуританская революция в недрах этого внешне устойчивого и неподвижного общества.

Медленный ход изменений в экономической и социальной жизни Англии в течение первых сорока лет нового века ненамного ускорился после соединения монархий – английской и шотландской – в лице преемника Елизаветы. Народы, парламенты, законы, церкви и системы торговли обоих королевств оставались еще на столетие такими же разделенными и различными, как и раньше. Не произошло также и обмена населением в результате унии корон. Шотландия была слишком бедна, чтобы привлекать к себе англичан, слишком ревнива, чтобы признать иммигрантов из Англии. Когда Яков VI, король Шотландии, он же Яков I, король Англии, направлялся из Холируда в Уайтхолл в 1603 году, его сопровождали толпы придворных и обедневших авантюристов – первая струя того великого потока шотландцев, которые с тех пор переходили границу в поисках счастья. Но это было задолго до того, как поток приобрел такие размеры, что стал явлением национального значения. Сменился целый ряд поколений, прежде чем шотландские фермеры, механики, садовники, администраторы, врачи и философы во множестве двинулись на юг, принося с собой свое мастерство, трудолюбие и знание, достаточные, чтобы оказать влияние на жизнь Англии, на рост ее благосостояния. Весь же XVII век англичане в поисках новых идей в религии, политике, агрономии, мелиорации, садоводстве, торговле, навигации, философии, науке и искусстве обращались не к Шотландии, а к Голландии.

В свою очередь при Стюартах английская мысль и практика также не имела большого влияния на шотландцев, чья гордость восставала против попыток их слишком могущественного соседа оказывать свое влияние. Шотландская религия облачилась в строгое одеяние чисто местного производства и была одинаково враждебна англиканству с его «Книгой общих молитв» и английскому пуританизму с его неортодоксальными сектами. Особый дух шотландского общества, феодального в смысле личной верности вассала своему лорду, но равноправного в смысле человеческих отношений между классами, был также совершенно недоступен рассудку англичанина до тех пор, пока романы Вальтера Скотта не стали, конечно задним числом, ключом к нему.

В заморской торговле купцы обеих стран все еще оставались соперниками. Богатые англичане, пользуясь силой своих кошельков, повсюду одерживали верх, всячески вытесняя шотландцев с иностранных и колониальных рынков. Дома оба народа сердито смотрели друг на друга через мирную теперь границу. Уния корон могла бы положить конец непрерывным военным столкновениям, длившимся три столетия, но старая традиция взаимных обид и мести, от Фолкерка и Баннокберна до Флоддена и Пинки-Клю^*, создала враждебность, с которой не так легко было покончить. В гражданских и религиозных смутах времени Стюартов английские и шотландские партии церкви и солдаты часто действовали совместно на стороне парламента или короля, но чем больше они узнавали друг друга, тем труднее им было прийти к соглашению, так как эти две нации все еще находились на разных уровнях мышления и чувствования.

Как бы ни были малы и постепенны перемены в самой Англии в течение первых сорока лет XVII века, как бы ни было мало влияние династической унии с Шотландией на социальную жизнь этого времени, все же эти спокойные годы явились свидетелями величайшей из всех перемен – начала непрерывной экспансии английской нации за моря. Успешное основание колоний в Виргинии, Новой Англии, на Вест-Индских островах – например, на Барбадосе – и создание первых торговых пунктов на побережье Индостана были крупнейшими событиями царствования Якова I и первых лет правления Карла I.

Английская нация снова начала выходить за пределы своих островных границ, и на этот раз в правильном направлении. Попытка, сделанная во время Столетней войны, превратить Францию в английскую провинцию, явилась первым инстинктивным проявлением пробуждающегося национального самосознания и вновь осознанной способности к экспансии. После крушения этой попытки англичане на полтора века оказались замкнутыми в самой Англии и здесь накапливали свои богатства, знания и морскую мощь; теперь они снова начали расширяться, но совершенно иными методами, под совсем иным руководством, чем в дни, когда:

В Нормандию король пошел вооруженный,
Красою рыцарской и мощью окруженный.

На этот раз «добрый иомен, чьи члены были сделаны в Англии», снова выступил, но не в компании с рыцарями и не под предводительством короля, не с луком для разграбления и завоевания древней цивилизации, а с топором и плугом, чтобы основать в диких местах новую цивилизацию.

 Отправлено: 03.06.10 22:28. Заголовок: Первым необходимым у..

Первым необходимым условием для этого предприятия был мир. Пока продолжалась война с Испанией, ограниченные запасы богатства и энергии Англии поглощались борьбой на морях, в Ирландии и в Нидерландах. В условиях войны потерпела неудачу попытка Елизаветы основать Виргинию. В первый год царствования нового короля – Якова I – его заслугой явилось заключение выгодного мира после успешной войны. Его последующая внешняя политика была во многих отношениях слабой и неразумной: он привел к упадку военный флот и отрубил голову Рэли, чтобы угодить Испании. Но, во всяком случае, его пацифизм дал Англии мир, и его подданные использовали эту передышку, чтобы посеять семена Британской империи и Соединенных Штатов. Восстановление мощи военного флота Карлом I и поддержание его последующими правителями создали возможность для безопасного развития колониального движения. Правительство обеспечивало условия, при которых колонизация была возможна, а частное предпринимательство проявляло инициативу, предоставляло деньги и людей.

Лондонские компании, как, например, Виргинская компания и компания залива Массачусетс, финансировали и организовывали иммиграцию, которая без их помощи была бы невозможна. Целью знати, джентри и купцов, снабжавших деньгами, было, с одной стороны, быстро получить хороший процент на свои капиталовложения, но в еще большей степени – создать за океаном постоянный рынок для английских товаров в обмен на продукты Нового света, такие, как, например, табак, который Виргиния стала вскоре производить в большом количестве. Патриотические и религиозные мотивы воодушевляли многих из тех, кто предоставлял средства, корабли и снаряжение для этого предприятия. За 1630 – 1643 годы было затрачено 200 тысяч фунтов стерлингов на перевозку в Новую Англию на двухстах кораблях 20 тысяч мужчин, женщин и детей; за этот же период больше 40 тысяч эмигрантов было перевезено в Виргинию и другие колонии¹.

Наиболее деятельные «организаторы» движения принадлежали к знатнейшим и богатейшим подданным короля; но сами колонисты были из средних и низших слоев города и деревни. Они участвовали в колонизации отчасти из эгоистических и экономических соображений, а отчасти – из идейно-религиозных. Для большинства поселенцев религиозный мотив играл весьма несущественную роль или даже совсем не имел никакого значения, но он вдохновлял вождей эмиграции в Новой Англии, подобных отцам-полигримам (1620), а позже Джона Уинтропа и его товарищей. Их религиозное рвение наложило пуританский отпечаток на северную группу колоний, что должно было оказать сильное влияние на социальное развитие будущих Соединенных Штатов.

Те, кто пересекал Атлантику по религиозным мотивам, стремились, по словам Эндрю Марвелла, избежать «ярости прелатов». При Якове, Карле и Лоде в Англии допускалась только одна религия, и это была отнюдь не пуританская религия. Некоторые из религиозных эмигрантов в Новую Англию стремились установить в этой дикой стране царствие божие по женевскому образцу и принудить к этому всех, кто захочет стать гражданами теократической республики – чем вначале действительно и был Массачусетс. Другой тип пуританских изгнанников – подобно основателю колонии Род-Айленд Роджеру Вильямсу и различным группам поселенцев Нью-Гемпшира и Коннектикута – желал пользоваться религиозной свободой не только сам, но готов был распространить ее и на других. Вильямс был изгнан из Массачусетса за то, что отстаивал мнение, что светская власть не способна оказывать какое-либо влияние на совесть людей. Так в Новой Англии уже в 1635 году выявилось то противоречие между двумя пуританскими идеалами – принудительным и либеральным, – которое позже раскололо ряды победителей «круглоголовых» старой Англии. Терпимое отношение к разным религиям господствовало в англиканской Виргинии и в Мэриленде, основанных католиком лордом Балтимором.

Поселенцы Виргинии, Вест-Индских островов и в значительной части даже Новой Англии эмигрировали из Англии совсем не по религиозным мотивам. Рядовые колонисты ушли за океан с характерным для англичанина желанием «улучшить свое положение», что в то время означало приобрести землю. Свободная земля и свободная вера – вот обещания, содержавшиеся в памфлетах, которые выпускались компаниями, поддерживавшими эмиграцию. Это было время земельного голода в Англии. Многие младшие сыновья крестьян и иоменов не могли получить землю на родине; прежние копигольдеры часто оказывались согнанными со своих старых, обеспеченных держаний и низведенными на положение арендаторов или держателей по воле лорда. Рента росла, и держатели жестоко боролись за землю. Безработные ремесленники также могли быть уверены, что на новых местах будет большой спрос на их труд. Многих предприимчивых дворян манили не только перспективы получения земель, но и погоня за неведомым, чудесным, рассказы о баснословных богатствах, которые можно приобрести в Америке: эти стремления суждено было осуществить только их отдаленным потомкам и совершенно неожиданными путями. Молодая Новая Англия не являлась страной больших богатств или больших социальных контрастов.

 Отправлено: 03.06.10 23:04. Заголовок: Все эти группы эмигр..

Все эти группы эмигрантов отправлялись в колонии по собственному желанию с помощью частного предпринимательства и под влиянием частной пропаганды. Правительство высылало туда лишь осужденных, а позже – пленников гражданских войн. Эти несчастные, а также молодежь, похищенная частными предпринимателями для продажи в рабство на Барбадосе или в Виргинии, зарабатывали себе свободу, если жили достаточно долго, и часто являлись основателями преуспевающих фамилий. Дело в том, что вскоре молчаливо было признано, что одни лишь негры из Африки должны находиться в бессрочном рабстве. Торговля рабами с испанскими колониями, начало которой положил Хокинс, теперь позволяла снабжать Виргинию и английские острова Вест-Индии.

В период гражданских войн Карла и Кромвеля поток добровольных эмигрантов сократился. Виргиния и Мэриленд были пассивно лояльными королю; даже колонии Новой Анг-лии, хотя симпатии их были на стороне пуритан, остались нейтральными. Уже тогда силен был в Америке инстинкт «изоляции» от европейских дел. Три тысячи миль – путь очень далекий, путь тяжелых лишений, длившийся несколько месяцев; за это время смерть собирала немалую дань на плохо приспособленных кораблях. Таким образом, после ее нескольких первых лет социальная история Америки навсегда перестала быть частью социальной истории Англии. Новое общество начало вырабатывать свои собственные характерные черты в условиях жизни пионеров-иммигрантов, резко отличающихся от тех, которые господствовали в «английском саду» времен Шекспира и Мильтона. Тем не менее колонии явились продуктом английской жизни XVII столетия, ставшей для РШХ источником идей и устремлений, которые должны были вести их далеко по новым путям их судьбы.

Англия того времени и в течение двух последующих столетий была подходящим источником, поставлявшим колонистов надлежащего сорта. Именно поэтому в Северной Америке и Австралазии еще и сейчас говорят по-английски. До конца XIX века в Англии процветала сельская жизнь и господствовали традиции. Рядовой англичанин не был еще горожанином, совершенно оторванным от природы; он еще не был клерком или узкоспециализированным рабочим, не могущим приспособиться к новым условиям, не желающим променять преимущества высокого уровня жизни у себя дома на тяжелую трудовую жизнь в неведомой стране. Англичанин времен Стюартов и Ганноверов умел лучше приспособляться, чем его потомки, и мотивы, побуждавшие его эмигрировать, были более сильными. На родине ему не обеспечивался ни соответствующий уровень жизни, ни пенсия на старости лет; он мог рассчитывать лишь на то, что он мог заработать собственным трудом. Закон о бедных спасал его лишь от голодной смерти, но не больше. Кроме того, житель английского города XVII века все еще понимал кое-что в сельском хозяйстве, а житель английской деревни еще понимал кое-что и в ремеслах. Горожане обрабатывали свои «городские поля». В деревне были люди, не только обрабатывающие землю, но и строившие себе жилища и сараи, ткавшие и изготовлявшие одежду, делавшие мебель, земледельческие орудия и упряжь. Женщины-крестьянки могли печь, доить коров, готовить пищу, помогать на полях, прясть, чинить или шить одежду, а также и выращивать своих детей. Эмигранты из таких экономически самостоятельных селений, привезенные на одном корабле, были в силах создать и поддерживать существование нового поселения в необитаемых местах, даже там, где не было никакой городской торговли для снабжения их всем необходимым².

Создатели первых американских поселений должны были быть поразительно многогранными, выносливыми и смелыми людьми. Большая часть первых колонистов – считают, что больше трех четвертей, – умерла преждевременно в результате лишений, обрушившихся на них в пути, болезней, голода, отсутствия жилищ и войн с индейцами. Лишь немногие выжившие в первые годы иммиграции основывали города в этом лесном краю, заселяли и расширяли их. Во многих отношениях это было повторением англосаксонского заселения Британии: борьба с девственным лесом и болотами, война со старыми обитателями. Но англосаксонские завоеватели были варварами, привыкшими к дикой жизни; американские поселенцы же были людьми цивилизованными, некоторые из них были высокообразованными. Одним из их первых дел в Массачусетсе было создание университета – Кембриджа на новой земле. Чтобы переносить трудности примитивной жизни, от цивилизованных людей требуются высокие качества, которыми Англия тех времен могла щедро снабдить.

Вновь основанные колонии – как на материке, так и на островах, как под контролем лондонских компаний, так и непосредственно под властью короны – сразу получили широкую независимость. Они избираем [административные] собрания в каждой колонии и сделали каждый городской округ самоуправляющейся единицей. В Новой Англии церковная конгрегация укрепляла связи и руководила политикой городского округа. Инстинктивное стремление устранить власть метрополии, безразлично, в лице короля или компании, существовало уже в первых поселениях, особенно в Массачусетсе, но общеконтинентальные масштабы оно приобрело лишь при Джордже Вашингтоне.

Стремление первых английских поселенцев к самостоятельному управлению своими делами не может быть приписано исключительно их отдаленности от Европы. Испанские, французские и голландские колонии в Америке и Южной Африке были не менее удалены, но они, однако, долго оставались не демократическими по форме правления, а подчиненными власти метрополии. Независимый характер английских поселений отчасти был вызван обстоятельствами их возникновения: они не были основаны каким-либо государственным актом, а возникли по частной инициативе. Многие колонисты покинули Англию с мятежным настроением, в поисках спасения от ее церковных порядков. А король Франции, наоборот, обычно не допускал гугенотов в Канаду.

Кроме того, в старом английском обществе существовали привычки к самоуправлению, которые были легко перенесены за океан. Так, традиции сквайрархии, принесенные с родины – местное управление английским графством мировыми судьями, которые были местными землевладельцами, – привели вскоре в Виргинии к установлению господства аристократов-плантаторов, целыми днями разъезжавших верхом по своим владениям; жизнь их отличалась от жизни английского сельского дворянства главным образом тем, что они владели неграми-рабами. Аристократический строй развивался наряду с развитием плантаций табака, который вскоре стал основным богатством колонии.

 Отправлено: 05.06.10 21:38. Заголовок: В Новой Англии устан..

В Новой Англии установилась пуританская демократия ферме¬ров и торговцев, также коренившаяся в привычках, привезенных из Старого света. В начале XVII века английское графство и деревня, находившиеся под властью сквайров и мировых судей, все еще сохраняли элементы общинного самоуправления. Фригольдеры принимали участие в суде графств. Манориальная курия все еще обслуживалась крестьянами, которые номинально, и в известной степени фактически, являлись судьями в разбиравшихся там делах. В каждой английской деревне были различные мелкие должности—констебля, надзирателя за бедными, старосты, рабочих для починки дорог, церковного старосты, пивовара, помощника церковного старосты – и бесчисленное множество других мелких общественных должностей, которые замещались простым людом путем избрания или по преемственности. Эти привычки к местному самоуправлению на родине помогали созданию городских организаций и судов Новой Англии.

Эмигранты перенесли сюда также суд присяжных и обычное английское право – закон свободы. Наконец, немалую роль сыграла доктрина о праве парламента как представителя народа соглашаться или не соглашаться на введение налогов; эта доктрина была широко распространена в Англии Якова I и Карла I, особенно среди лидеров оппозиции, подобных Эдвину Сендису, который так много сделал для колонизации Виргинии, и среди пуританского дворянства и иоменов Восточной Англии, сыгравших главную роль в заселении Новой Англии. Для этих людей являлось непреложной необходимостью немедленное созда-ние колониальных собраний.

Дух независимости стимулировался также религией библии, которую колонисты принесли с собой с родины. Даже в Массачусетсе, где священники и пуритане сначала получили тираническую власть над остальными, не существовало никаких правовых норм для их духовного и социального господства, помимо молчаливого согласия их сограждан. Духовенство Новой Англии не могло, подобно англиканскому духовенству Лода, претендовать на авторитет, исходящий от короля. Еще менее могло оно, подобно католическим священникам, руководившим всей жизнью французской Канады, опираться на незапамятную древность своей духовной власти, берущей начало в древнем Риме. Единственным основанием для власти церкви в Новой Англии или в Виргинии было общественное мнение. Поэтому и религия американцев, говорящих на английском языке, стала скорее конгрегациональной, чем церковной, и в дальнейшем служила укреплению демократического духа заатлантического общества.

Таким образом, частным предпринимательством, а именно финансовым, коммерческим, сельскохозяйственным и политико-религиозным, были основаны американские колонии. Первым применением государственной политики и военной силы в целях развития колониальной империи был захват Кромвелем Ямайки у Испании (1655) и последовавшее затем при Карле II приобретение у голландцев территории Нью-Йорка, Нью-Джерси и Пенсильвании (1667). В это время государство было уже невластно изменить независимый характер английского колониального общества. Но растущая потребность в защите колониальной торговли королевским флотом в Атлантике от иностранных врагов делала возможной политику государственного вмешательства в эту торговлю, осуществляемого с помощью Навигационных законов. Со времен Кромвеля эти законы, если не полностью, то по крайней мере частично, проводились в жизнь. Их целью, успешно достигавшейся, являлся рост доли английских товаров, перевозимых на английских судах, и сохранение за Англией доминирующей роли в торговле колониальных стран³.

В то же самое время на другой стороне земного шара корабли другой лондонской торговой компании начали новую главу в истории Англии. Ост-Индская компания, основанная хартией Елизаветы в 1600 году, получила по этой хартии монополию торговли ее членов с «Ост-Индией», включая право издавать законы и право суда над своими служащими за океаном и – что также подразумевалось – право вести войну и заключать мир в странах, находящихся за мысом Доброй Надежды. В течение многих последовавших поколений ни один корабль английского военно-морского флота не огибал мыса Доброй Надежды. Корона не считала себя в силах предпринимать на Дальнем Востоке каких-либо действий в защиту национальной торговли в этих областях, подобно тому как это делалось в защиту атлантической торговли с американскими колониями. Поэтому компании приходилось своими силами защищать свои фактории с помощью сипаев; на морях крупные корабли Ост-Индской компании, построенные, снаряженные и укомплектованные людьми как для торговли, так и для войны, отражали своими бортовыми батареями нападение португальских и голландских конкурентов и пиратов всех наций. Но компания мудро заботилась о том, чтобы избегать столкновений с индийскими правителями, и не проявляла никаких территориальных или политических вожделений.

Первый великий англо-индийский государственный деятель Томас Ро, посол Якова I и агент компании при дворе Великого Могола, заложил основы политики, которой в дальнейшем больше столетия руководствовались его соотечественники на Востоке.

«Война и торговля несовместимы. Примем за правило: если вы хотите прибыли, ищите ее на море и в мирной торговле; бесспорно, было бы ошибкой содержать гарни¬зоны и вести в Индии войны на суше».

Пока империя Моголов сохраняла свой авторитет, что продолжалось в течение всего периода Стюартов, компания была в состоянии следовать осторожному совету Ро. Лишь когда огромный полуостров оказался во власти анархии, английские купцы времен Клайва невольно были втянуты в войну и стали на путь завоеваний, чтобы спасти свою торговлю от индийской и французской агрессии.

При первых Стюартах компания основала небольшие торговые пункты в Мадрасе, в Сурате, севернее Бомбея⁴ и около 1640 года – в Бенгалии. Права и привилегии компании в стенах городов и «факторий», предоставленных им, основывались на договорах с местными правителями. Врагами компании были португальцы, которые скоро перестали быть опасными, а также растущая мощь голландцев, которые силой вытеснили англичан на Восток из наиболее прибыльной торговли на Островах пряностей (1623) и принудили их вместо этого укреплять свое положение на самом полуострове Индостан. Базируясь на своих факториях в Мадрасе и Бомбее, англичане стали вести торговлю с Кантоном; не¬знакомство с обстановкой на Дальнем Востоке не давало возможности лондонским купцам вести непосредственно торговлю с Китаем, но служащие Ост-Индской компании на месте ознакомились с обстановкой настолько, что сумели сами вести эту тоговлю и использовать громадные ресурсы Китая. Лондонская компания также посылала корабли непосредственно в Персидский залив (первый раз в 1628 году) – к неудовольствию Левантской компании, которая стремилась торговать с владениями шаха, пользуясь сухопутными путями.

Торговля с Ост-Индией, требующая плавания в течение це¬лого года на расстоянии десяти тысяч миль без перегрузки товаров, даже больше, чем торговля с Америкой, способствовала развитию искусства навигации и судостроения. Уже в царствование Якова I Ост-Индская компания строила «хорошие суда такой вместимости, какой ранее никогда не пользовались для торговли». Суда Левантской компании, предназначенные для средизем-но-морских рейсов, имели грузоподъемность всего от 100 до 350 т тогда как первое путешествие в Индию было совершено на корабле в 600 т, а шестое путешествие (1610) – на корабле в 1100 т⁵.

Дальние плавания в Индию в торговых целях были бы невозможны, если бы па судах не велась борьба с цингой. Но с самого начала (1600) Ост-Индская компания снабжала экипажи «лимонной водой» и апельсинами. Этого не было в военно-морском флоте времен Стюартов и Гашюверов, и английские военные моряки сильно страдали, пока капитан Кук – столь же известный морской врач, как и открыватель новых континентов – не добился заметного улучшения пищи и питья на кораблях.

Во времена Стюартов Ост-Индская компания имела около 30 больших судов для плавания вокруг мыса Доброй Надежды, помимо многочисленных мелких кораблей, которые никогда не покидали восточных морей. Большое количество судов погибало от крушений или захватывалось пиратами и голландцами. Большие суда были так прочно сделаны из лучшего английского дуба, что те из них, которые уцелели, несмотря на все опасности, могли служить на морях в течение тридцати и даже шестидесяти лет. Уже во время Якова 1 «компания вложила единовременно 300 тысяч фунтов стерлингов в строительство судов, а это превышало все вложения короля Якова в военный флот». Таким образом, индийская торговля «обеспечила нацию большими судами и опытными моряками».

Это был частный военный флот, хорошо вооруженный, увеличивающий мощь Англии. Знакомство с трудностями мореплавания и привычки к далеким морским предприятиям широко распространились среди англичан. Лондон, где находилась главная контора Ост-Индской компании, стал центром всей английской торговли с Востоком. Бристоль стал портом трансатлантической торговли табаком и рабами, вскоре его примеру последовал и Ливерпуль; но развитие торговли с американскими колониями и с Индией, рост размеров торговых судов – все это создавало условия для развития Лондона за счет многих менее крупных портов, которые годились для мелких судов и коротких плаваний более ранней эпохи.

Торговля с Индией увеличила не только торговый флот, но и богатства Англии. Правда, оказалось возможным сбывать лишь очень ограниченное количество английского сукна в жарком климате Дальнего Востока. Враги компании всегда основывали на этом свои обвинения против нее. Но королева Елизавета весьма мудро разрешила компании экспортировать из Англии известное количество английской государственной монеты при условии, что такое же количество золота и серебра будет возвращено после каждого путешествия. Около 1621 года 100 тысяч фунтов стерлингов, вывезенные в слитках, вернулись в виде восточных товаров пятикратной ценности, из которых лишь четвертая часть была потреблена в стране. Остальное было продано за границу с большой прибылью, и богатство государства возросло, а это и явилось ответом на критику противников вывоза золота за границу.

До гражданской войны главными предметами ввоза в лондонский порт на больших судах компании были селитра (для пороха воинственной Европы), шелк-сырец, а главное – пряности, особенно перец. Недостаток свежего мяса зимой, постоянно ощущавшийся до тех пор, пока не стали культивировать корнеплоды и посевные травы, был главной причиной острой нужды в пряностях у наших предков; за неимением ничего лучшего пряности употреблялись и как средство для сохранения мяса и как приправа. После Реставрации прибавились чай, кофе и шелка, производившиеся на Востоке для европейских рынков, и фарфор из Китая. Ко времени королевы Анны в результате развития Ост-Индской торговли существенно изменились обычно употребляемые напитки, привычные формы общественных взаимоотношений, манера одеваться и вкусы ее подданных из обеспеченных классов.

Эти торговые компании для дальнего плавания с их большими потерями и еще большими прибылями сделались существенным элементом социальной и политической жизни при Стюартах. Их богатство и влияние были широко использованы против короны во время гражданской войны – отчасти по религиозным мотивам, отчасти потому, что Лондон был преимущественно сторонником «круглоголовых», а отчасти потому, что торговцы были недовольны отношением к ним Якова I и Карла I. Монополия на производство и торговлю в Англии многими предметами широкого потребления предоставлялась придворным и ловким дельцам – владельцам патентов. Такая политика, более широко применявшаяся Карлом I как средство увеличения доходов, не утвержденных парламентом, пользуясь прерогативой короны, встречала сопротивление со стороны юристов и парламентских деятелей; вполне заслуженно она оказалась непопулярной и среди покупателей, которые увидели, что она привела к повышению цен на предметы потребления, а также в купеческих кругах, видевших в этом ограничение и помеху торговле.

Но купцы Ост-Индской компании были особенно недовольны тем, что король, предоставляя такие бесполезные монополии на внутреннем рынке, в то же время нарушал их собственную, весьма нужную монополию торговли на Дальнем Востоке, хотя все расходы на политическую и военную деятельность в этой части земного шара падали на компанию, а не на корону. Карл I разрешил создание второй компании для торговли в Индии: компании Кортина^**, которая своей конкуренцией и недобросовестными действиями почти разорила всю английскую торговлю на Дальнем Востоке к моменту созыва Долгого парламента. Политика Пима^*** и парламента, направленная на ликвидацию монополий в самой Англии и на поддержку монополий заморских торговых компаний, гораздо больше нравилась Сити. Одним из наиболее важных результатов победы парламентских армий в гражданской войне была фактическая отмена монополий внутри страны. С этого времени, хотя внешняя торговля и торговля с Индией подвергались регулированию, промышленность в Англии была уже свободной от тех средневековых стеснений, которые все еще тормозили ее рост в странах Европы. Это явилось одной из причин, по которым Англия в XVIII веке оказалась во главе промышленного переворота.

Первые короли династии Стюартов ни в Европе, ни в Азии не сделали ничего эффективного, чтобы помешать голландцам уничтожать суда и фактории компании на Востоке. Воспоминание о «бойне на Амбоине» (1623), когда голландцы изгнали английских торговцев с Островов пряностей, прочно сохранялось в памяти. Более чем через тридцать лет Кромвель посредством военных и дипломатических действий в Европе добился удовлетворения за это старое оскорбление. Протектор действительно много сделал для защиты английской торговли и ее интересов во всем мире. Но его расходы на армию и военный флот еще до его смерти оказались слишком большой тяжестью для торговли, и реставрация монархии, принеся разоружение и более низкие налоги, привела к экономическому облегчению. Посмертная репутация Кромвеля как великого «империалиста» отнюдь не была незаслуженной. Своим завоеванием Ямайки он сделал то, чего не могла сделать Елизавета, – показал всем будущим правительствам пример того, как нужно использовать благоприятные обстоятельства войны для захвата отдаленных колоний у других европейских держав.

---

<sub>* В битве при Фолкерке (1297) войскам короля Эдуарда I удалось одержать победу над шотландскими повстанцами.
В битве при Баннокберне (1314) армия Эдуарда II была наголову разбита шотландскими партизанами.
В битве при Флоддене (1513) войска Генриха VIII нанесли тяжелое поражение шотландцам.
В битве при Пинки-Клю, возле Эдинбурга (1547), войска герцога Сомерсета разбили шотландцев и сожгли Эдинбург. – Прим. ред.

1 G. Davies, The Early Stuarts, 1603 – 1660, Oxford, 1937, XXI, 452 p. (The Oxford History of England, vol. 9).

2 В некоторых городах Новой Англии первые поселенцы создали па некоторое время систему открытых полей и общинных пастбищ, к которым они привыкли в Англии (C. Slater, English Peasantry and the Enclosures of Common Fields, London, 1907. См. гл. XVI.)

3 По вопросу первоначальных поселений крупным авторитетом является C. M. Andrews, The Colonial Period of American History, vol. 1 – 4, New Haven, 1933 – 1938.

4 Позже благодаря браку Карла II с португальской принцессой к английским владениям был присоединен и Бомбей как часть ее приданого.

5 «Ревендж» Гренвилля, будучи одним из наиболее крупных военных-кораблей елизаветинского флота, имел грузоподъемность 500 т. «Мэйфлауэр» – лишь 180 т: ранее он служил для торговли вином, курсируя между Англией и средиземноморскими портами.

*** Уильям Кортин (1572 – 1636) – основатель компании. – Прим. ред.

**** Джон Пим (1584 – 1643) – видный общественный деятель. Представлял в парламенте интересы буржуазии и обуржуазившегося дворянства. – Прим. ред.</sub>

 Отправлено: 10.06.10 22:07. Заголовок: Хелга пишет: Когда ..

Хелга пишет:

цитата:

Когда Яков VI, король Шотландии, он же Яков I,

Как на самом деле звали этого короля? У нас его пишут «Джеймс» и я немножко путаюсь, когда читаю английскую историю на русскком. (то же самое и с Карлом - Чарлзом )
Хелга
Интересно было прочитать о расселении англичан по всему миру. Даже охватила гордость, что у нас хоть история на много дольше, чем у американцев

 Отправлено: 12.06.10 21:43. Заголовок: мариета пишет: Как ..

мариета пишет:

цитата:

Как на самом деле звали этого короля? У нас его пишут «Джеймс» и я немножко путаюсь, когда читаю английскую историю на русскком. (то же самое и с Карлом - Чарлзом )

Jakob, James, Яков, Иаков, Джеймс - все один человек, так по-разному его и называют. Также как и Карл-Чарльз.

 Отправлено: 23.08.10 21:45. Заголовок: Продолжаем читать Тр..

Продолжаем читать Тревельяна?

---

Конкуренция компании Кортина, а позже трудности гражданских волн в Англии почти совершенно разорили Ост-Индскую компанию и чуть не положили конец английским связям с Индией. Но во время протектората старая компания с помощью Кромвеля восстановила свое пошатнувшееся благосостояние и оределила постоянные формы своей финансовой деятельности как единого акционерного предприятия. До тех пор средства собирались для каждого отдельного путешествия (правда, обычно также по паевому принципу). Самые первые путешествия часто давали 20 или 30 процентов прибыли, но иногда лишь 5 процентов, а то и вовсе один убыток, как это бывало в случае сражений или кру-шения. Однако в 1657 году был создан постоянный фонд – «Новый общий капитал» – для всех будущих коммерческих предприятий. В течение тридцати лет после реставрации монархии средний доход на первоначальный капитал сначала составлял 20 процентов, а позже – 40 процентов в год. Биржевая цена акции в 100 фунтов стерлингов доходила в 1685 году до 500 фунтов стерлингов. Не было никакой нужды увеличивать первоначальное количество акций, так как положение компании было настолько устойчивым, что она могла брать краткосрочные займы с очень низким процентом, иногда по 3 процента, и извлекать громадные прибыли из этих займов.

Поэтому большие богатства, полученные от восточной торгов¬ли, оставались в руках не-многих, главным образом очень богатых людей. При последних Стюартах (до 1688 года) Джошиа Чайлд мог откладывать большие суммы на подкуп двора, а затем на подкуп парламента в целях сохранения монополии компании. Рядовые купцы, которым приходилось платить очень дорого за акции – если вообще они имели возможность приобрести их, – с каждым годом все резче выражали свое негодование по поводу того, что никто, за исключением узкого круга немногих счастливых держателей акций, не допускается к торговле за мысом Доброй Надежды. «Нарушители монополий» из Бристоля и других мест посылали свои корабли в целях осуществления «свободы торговли». Но монополия компании, хотя и не популярная, была законной, и ее агенты твердой рукой заставляли соблюдать закон. В областях, отстоявших на год пути от Вестминстера, происходили странные, неведомые широкой публике инциденты на море и на суше между соперниками англичанами, яростно враждовавшими друг с другом.


Борьба между Джошиа Чайлдом и нарушителями монополии в царствование Карла II и Якова II, а также Вильгельма Оранского была лишь повторением в более широком мас-штабе той борьбы между компанией и ее соперниками, которая велась при Якове I, Карле I и Кромвеле. В течение всего стюартовского периода шла ожесточенная, непримиримая конкуренция – экономическая и политическая – за участие в прибылях в индийской торговле, порожденная главным образом тем, что тогда еще не было легкого, общедоступно-го способа подыскания объекта для капиталовложений, хотя сбережения накоплялись очень быстро. Тогда еще не было постоянного рынка ценных бумаг, где каждый мог бы выбрать наиболее надежные среди большого количества сулящих ему выгоды предприятий, продававших свои акции. Обычным способом вложения капитала была покупка зе-мель или покупка закладных на землю. Но земельные ресурсы были ограниченными, и, кроме того, землевладельцы по причинам, отнюдь не экономическим, продавали крайне неохотно; общественное и спортивное значение земельных владений затрудняло торговлю ими. Таким образом, вопрос, что делать с деньгами, помимо того, чтобы держать их дома в сундуке, озадачивал многих, начиная от дворян и кончая бережливым иоменом и ремесленником.

Четыре пятых населения обрабатывало землю, но постепенно росла, причем в сельской местности
быстрее, чем в городе, доля населения, занятого в торговле и промышленности. Это было время мелких предприятий, число которых быстро возрастало. Иомен или ремесленник, скопивший немного денег, в те времена не мог использовать их на приобретение консолей или железнодорожных или пивоваренных акций. Он мог вложить часть их в приданое, чтобы выдать дочь замуж, устроив, таким образом, ее жизнь. А остаток он, вероятнее все-го, вложил бы в новое собственное предприятие, приняв несколько учеников и подмастерьев в мастерскую или в лавку, или, может быть, купил бы лошадей, экипажи, вьючные седла для обслуживания окрестного населения транспортом.

Таких мелких предпринимателей и ремесленников становилось нее больше, и они, подобно купцам Ост-Индской компании, часто нуждались в займах для своего дела. Нуждались в них и землевладельцы – не только сквайры, погрязшие в долгах вследствие своей расточительности, но и заботливые сквайры, желающие осушать, расчищать и улучшать свои земли, стремящиеся увеличить запашку за счет леса и пустырей. Как могли эти различные классы «предпринимателей» занимать деньги для своих предприятий? Как могли они устанавливать связь с лицами, желающими давать взаймы и вкладывать свои деньги?

 Отправлено: 23.08.10 22:05. Заголовок: За период царствован..

За период царствования Тюдоров общество постепенно отка¬залось от средневекового представления о греховности давать деньги под проценты. Актом парламента были узаконены займы на разумных условиях, поэтому проценты перестали быть непомерными. Дея-тели, направлявшие общественное мнение при первых Стюартах, ясно сознавали пользу денежного рынка. «Бессмысленно, – говорил Селден своим друзьям, – утверждать, что деньги не порождают денег, тогда как они, без сомнения, делают это». А самый практич-ный философ из всех меркантилистов Томас Мэн писал: «Сколько торговцев и лавочников начали дело с небольшими собственными средствами или даже ни с чем и очень разбогатели благодаря торговле на чужие деньги».

До тех пор в Англии еще не было банков, но были отдельные лица, выполнявшие некоторые функции современных банкиров, получая вклады, предоставляя займы за проценты. Комиссионеры и стряпчие, выполняя свои повседневные дела, пользовались случаем оказывать услуги своим клиентам, устраивая такие операции или сводя заимодавца и должника друг с другом.

В период республики (commonwealth) и после реставрации монархии хранение денег и предоставление займов все более сосредоточивалось в руках ювелиров Лондона. Купцы из Сити привыкли держать свои свободные наличные деньги на Монетном дворе Тауэра, но, после того как Карл I забрал их оттуда в свою казну, они предпочитали отдавать их на хранение ювелирам. В самом начале гражданской войны, когда богатые люди обоих лаге-рей переплавляли свое столовое серебро в «пики и мушкеты», временно прекратилось обычное занятие ювелиров – продажа золотой и серебряной посуды. Они были довольны тем, что стали вместо этого «кассирами торговцев», получая и выплачивая денежные наличные суммы бесплатно, мало заботясь о прибыли и не слишком рассчитывая на при-быль, которую они получали порой за эти свои труды. Но прибыль оказалась на самом де-ле так велика, что вскоре ювелиры сочли выгодным для себя поощрять вклады с выплатой процентов за них, – при Карле II они платили 6 процентов. Дело в том, что они пользовались вкладами с большой выгодой, отдавая их взаймы другим. Этим занимались наиболее крупные ювелиры на Ломбард-стрит⁶.

Деятельность ювелиров в качестве «протобанкиров» ни в коем случае не ограничивалась лишь операциями с городскими торговцами. Рента многих землевладельцев вносилась ювелирам, в то же время со всех концов страны приезжали на Ломбард-стрит за займами другие землевладельцы. Значение этих новых удобных операций может быть проиллюстрировано на примере тех методов, с помощью которых вела свои дела широкого масштаба одна дворянская фамилия в царствование Карла I.

 Отправлено: 23.08.10 22:09. Заголовок: В 1641 году, в год к..

В 1641 году, в год казни Страффорда, умер Френсис Рассел, четвертый граф Бед-форд⁷. Тогда не было банка, в котором он мог бы держать свои деньги; не было чеков, с помощью которых его наследник мог их выплачивать. Но был «большой ларец» в Бедфордхаузе на Стрэнде, где лежали его наличные деньги, охраняемые слугами этой семьи. Молодой граф Уильям, впервые открывший ларец после того, как он стал его собственником, нашел там более полутора тысяч фунтов стерлингов. Из этих денег он оплатил в английской монете все расходы по похоронам отца и по другим счетам. Но ларец вскоре снова наполнился; за год, непосредственно предшествующий началу гражданской войны, сумма наличных денег, хранившихся в нем, достигла 8500 фунтов стерлингов, что в переводе на современный курс фунта составило бы во много раз большую сумму. Эти деньги складывались из ренты и «штрафов» за возобновление аренд; тысяча фунтов была полу-чена от продажи леса, солода, сала, овечьих шкур, сена и других продуктов расселовских господских земель.

Главный управляющий графа жил в Бедфордхаузе: он хранил ключ от драгоценного ларца и фактически был фамильным казначеем или главным кассиром; постоянным местопребыванием его был Лондон. Все, что платили графу, или почти все, поступало к управляющему, складывалось в ларец и извлекалось оттуда по мере надобности. В 1641 году наибольшее единовременное поступление было получено из больших поместий в Девоне и Корнуолле, приславших в указанном году 2500 фунтов стерлингов. Для этих западных поместий – и только для них – был уже принят новый, удобный способ перевода денег в Лондон. Поместья Восточной Англии и других областей посылали деньги в монетах и всегда под охраной конных слуг графа ввиду опасности нападения разбойников. В Эксе-тере был «управляющий для Запада». Его контора помещалась в старом расселовском доме в «западной столице», куда в день Богоматери и в Ми¬хайлов день бейлифы различных маноров Девона и Корнуолла являлись с наличными деньгами и для проверки счетов. Управляющий для Запада составлял на всю полученную в Эксетере сумму вексель на имя одного из лондонских ювелиров, знаменитого Томаса Вайнера с Ломбард-стрит. Получив вексель, Вайнер извещал об этом главного управляющего в Бедфордхаузе. Последний в сопровождении носильщиков с мешками отправлялся в Лондон, чтобы получить соответствующую сумму в монетах с Ломбард-стрит и сложить ее в свой ларец⁸.
Но графы Бедфорды, хотя они и «владели обширными землями», ни в коем случае не являлись лишь пассивными получателями ренты. Граф Френсис, умерший в 1641 году, и его сын Уильям, первый герцог, умерший в 1700 году, почти целое столетие были владельцами богатств Расселов. В качестве собственников этого состояния они сделали больше для Англии, чем они добились своим осторожным политическим покровительством «доброму старому делу» в его самой умеренной форме. Их жизнь была посвящена улучшению дел в их громадных, широко раскинувшихся владениях в Лондоне, в Бедфордшире, на Юго-Западе и в районе Фен. Их очень искреннее, но не навязчивое пуританство способствовало, а вовсе не препятствовало выполнению ими обязанностей английского сельского джентльмена в национальном масштабе.

Этим двум людям, более чем кому бы то ни было другому, принадлежала заслуга в успешном развитии работ по осушке болот в районе Фен. Один из их предков, служивший во времена королевы Елизаветы в Нидерландах и с удивлением наблюдавший там, как Голландия постепенно вырастала из воды, привез с собой голландского инженера для осмотра поместий Расселов в болотистых Фенах – в былые времена земли и воды, принадлежавшие монахам Торни. Этот проект, идея разработки которого зародилась, таким образом, в семье Расселов, был осуществлен спустя сорок лет графом Френсисом. В 1630 году он создал компанию «смелых предпринимателей» по осушке обширной площади болот в южной части Фен, вокруг острова Или. Граф как участник компании «смелых предпринимателей» имел самый крупный пай на сумму 10 тысяч фунтов стерлингов, если не более. Каждому из участников соответственно с его капиталовложениями предоставлялся участок, который надо было осушить.

Вермюйден, другой голландский инженер, доказал, что недостаточно лишь углубить ста-рое, извилистое русло реки, и по его совету был вырыт прямой канал от Ирита до Денверского шлюза шириной в 70 футов и длиной в 21 милю. Двадцать лет спустя этот канал стал называться Старой Бедфордовской рекой, после того как в помощь ему и параллельно его руслу был прорыт второй канал, названный Новой Бедфордовской рекой. Воды, непрерывно прибывавшие из отдельных истоков реки Уз, потекли наконец свободно вниз по этим каналам, вместо того чтобы разливаться по всей заболоченной местности, как это происходило ранее с незапамятных времен. На этих осушенных землях на смену рыболовству, охоте за дичью и выращиванию тростника вскоре пришли земледелие и скотоводство. Эта перемена была встречена враждебно жителями заболоченных местностей (Фен), чьи предки в течение бесчисленного множества поколений жили жизнью амфибий в условиях неразвивающейся, самодовлеющей экономики. Теперь сразу исчезли их прежние занятия. Мы не имеем данных, чтобы судить о том, получили ли они соответствующее возмещение за потерю прежних средств к существованию. Во всяком случае, они начали борьбу, совершая ночные набеги с целью разрушения плотин, как только их сооружали, серьезно затрудняя тем самым ход мелиоративных работ.

 Отправлено: 26.08.10 22:43. Заголовок: В период гражданской..

В период гражданской войны дренажные работы приостановились, вернее, даже уничтожалось сделанное ранее, так как в смутное время плотины часто разрушались их противниками. Но при республике первый крупный этап работ был завершен, частично трудом шотландских и голландских пленных. При протекторе, поощрявшем это предприятие⁹, на тысячах акров, которые еще недавно были покрыты тростником и служили убежищем для выпи и дикой утки, выращивались различные сельскохозяйственные культуры и пасся скот. Граф Уильям пожал плоды «смелого
предприятия», организованного им и его отцом. До 1660 года он выкупил закладные на все поместья Расселов; многие из них были сделаны для осушки заболоченных земель и теперь оказались весьма выгодным капиталовложением.

Во время реставрации монархии осушительные работы, поскольку они уже были завершены, считались большим инженерным и экономическим успехом. Но к концу века возникли новые серьезные трудности, вызванные сопротивлением уже не людей, а природы. Сначала быстрое течение в новых каналах очистило и освободило устья рек Уз и Нин, но с течением времени их выходы к морю стали заноситься илом. Кроме того, уровень земель, дренированных по новой системе, неожиданно начал опускаться; черная торфяная земля сжималась по мере высыхания, как губка, из которой выжали воду. В результате река Бедфорд и другие каналы приподнимались над ближайшими окрестностями, как и подобные им «реки», дренирующие Голландию. Необходимо было изобрести способ для откачивания воды с низко лежащих полей в выше расположенные каналы, а оттуда в еще более высоко лежащие каналы, которые должны были вывести их в море. В продолжение всего XVIII века это было довольно сложной проблемой, частично разрешенной построй-кой сотен ветряных мельниц для подъема воды; они представляли живописную картину на плоском ландшафте, но не были достаточно эффективными. Решение проблемы было найдено – в той мере, в какой она вообще была разрешена, – в начале XIX века, когда вместо ветряных мельниц стали применять паровые насосы.

Даже в течение XVIII века, во время наибольших затруднений, связанных с дренированием, успех мелиоративных работ, произведенных в Южных Фенах, в долинах рек Уз и Нин, был настолько очевиден, что аналогичные мероприятия были предприняты в Северных Фенах, орошаемых Уэленд и Уитем, вокруг Сполдинга, Бостона и Татерсхолла. Всюду, где имело место дренирование, высыхание и выветривание торфа приблизило к поверхности лежащий под ним богатый глинистый слой. В XVIII и XIX столетиях глина все более входила в состав удобрений или сама становилась поверхностью земли благодаря полно-му исчезновению торфа, В настоящее время Фены представляют собой один из районов с наилучшими в Англии пахотными землями.

Таким образом, несмотря на естественные препятствия, которые преодолены все еще не полностью, сделано было большое дело, и к обрабатываемой площади королевства прибавилась новая область длиной в 80 миль и шириной от 10 до 30 миль. Эта область не была, подобно более древним полям Англии, освоена путем постепенного заселения ее бесчисленным множеством крестьян и землевладельцев, старательно трудившихся в течение многих веков, чтобы расширять шаг за шагом свои собственные владения. Победа над природой в заболоченных местностях была одержана благодаря накоплению капитала и его вложению в предприятие, заранее широко задуманное людьми, которые готовы были рискнуть большими средствами и ждать, пока они окупятся через двадцать лет или через еще больший срок. Осушение болот давно известно в мировой истории, но в нашей стране оно представляет собой один из первых примеров действия современных экономических методов и поэтому заслуживает быть специально отмеченным в социальной истории Англии. (Cм. H.C. Darby, Historical Geography of England, глава XII, H.C. D a r b y, The Draining of the Fens, 1940, a также G. S. Thomson, Life of a Noble Household, 1641 – 1700 (1937).)

 Отправлено: 26.08.10 22:45. Заголовок: Прежде чем мы вернем..

Прежде чем мы вернемся к периоду первых Стюартов, проследим несколько далее экономическую историю дома Расселов после того, как столь важное дело осушения болот далеко продвинулось во времена республики. Основы родового богатства были заложены давно, еще во времена Чосера, торговлей с Гасконией из порта Уэймут. Через триста лет, в правление Вильгельма III, Расселы снова вернулись к заморской торговле благодаря брачному союзу с семейством руководителя Ост-Индской компании. Первый герцог Уильям Бедфорд, унаследовавший в 1641 году графский титул и фамильный ларец от своего отца, реально ощутивший всю выгодность успешно проведенного осушения болот, жил еще в конце века в почете и богатстве, но тосковал о любимом сыне, тоже Уильяме, который, не отличаясь такой политической умеренностью, как его отец и дед, сложил свою голову в 1683 году на эшафоте, борясь за «доброе старое дело». Лет через двенадцать после этого старый герцог женил своего внука и наследника на Елизавете, внучке Джошиа Чайлда и дочери Джона Хауленда Стритэм; оба были правителями Ост-Индской компании. Жениху было 14 лет, а невесте – 13. Свадьба была великолепна, с множеством карет. Епископ Бернет совершал брачную церемонию. Но после банкета поднялись крики и вопли: «Пропали жених и невеста». Они убежали после обеда, чтобы поиграть; во время игры драгоценная кружевная отделка платья молодой леди была изорвана в клочья. Леди нашли спрятавшейся в амбаре, а ее новый лорд и повелитель с невинным видом вернулся к пирующей компании.

Так, путем этого детского брака, который позже оказался довольно счастливым, Расселы обосновались в Ост-Индской компании. Они явились не с пустыми руками. Если раньше они вкладывали свои средства в осушку заболоченной местности, то теперь они вложили их в строительство новых доков в Розерхайзе и в строительство больших судов для плавания за мыс Доброй Надежды, которые торжественно подарили Совету директоров. Один корабль получил название «Тависток». Другой, названный «Стритэм», построенный старым герцогом в год его смерти, в 1700 году, выдержал множество рейсов и плавал так долго, что еще в 1755 году привез в Индию Клайва.

---

<sub>6 Источником, или одним из источников, происхождения чеков явились записки к ювелирам или к другим лицам с просьбой выплатить указанную в ней сумму денег тому или иному лицу из сумм, которые писавший записку внес ее адресату. Первые печатные чеки были выпущены Английским банком в начале XVIII века.

7 О последующем периоде см. прекрасную книгу Скотт Томсон (С1аdys Scott Thomson, Life of a noble household, 1641 – 1700; London, 1937), являющуюся во многих отношениях замечательным вкладом в социальную историю.

8 Значение операций некоторых из этих «ювелиров» можно видеть из того, что Томас Вайнер снабжал большим количеством слитков и столового серебра и Кромвеля и Ост-Индскую компанию, заключал договоры па пере¬чеканку слитков в монеты. В 1656 году он и олдермен Блэкуэл купили захваченное испанское серебро в слитках на сумму 60 000 фунтов стерлингов.


9 В 1638 году «мистер Кромвель», тогда лишь местная знаменитость, выступал против проведения дренаж-ных работ в ущерб интересам жителей общины, считая это несправедливостью, но он не был противником самого плана работ и в 1649 году выступал в защиту закона об их окончании.</sub>

 Отправлено: 27.08.10 11:09. Заголовок: Хелга пишет: Жених..

Хелга пишет:

цитата:

Жениху было 14 лет, а невесте – 13. Свадьба была великолепна, с множеством карет. Епископ Бернет совершал брачную церемонию. Но после банкета поднялись крики и вопли: «Пропали жених и невеста». Они убежали после обеда, чтобы поиграть

Любопытное зрелище, ей богу Хочеться посмотреть на него.

 Отправлено: 27.08.10 11:23. Заголовок: мариета пишет: Любо..

мариета пишет:

цитата:

Любопытное зрелище, ей богу Хочеться посмотреть на него.

Там у них еще и не такое бывало... Представь, мужу - шесть, а невесте - пять, он и играть еще толком не умеют.

Галина, спасибо за приведение текста в порядок!

Продолжение следует...

 Отправлено: 07.10.10 22:04. Заголовок: Если эти «видные фа..

Если эти «видные фамилии» XVIII века играли чрезмерно большую роль в управлении Англией, то они кое-что сделали, чтобы заслужить это. Их мудрая деятельность не только в политических и административных делах, но и в других сферах сыграла крупную роль в развитии страны на суше и на море. Они были одинаково заинтересованы как в торговле, так и в земледелии, в их жилах текла кровь не только купцов и юристов, но и воинов и сельских джентльменов. В те времена французская знать пользовалась большими привилегиями, вплоть до освобождения от налогов, но она была замкнутой кастой с немного численными функциями и ограниченным кругозором.

Но вернемся к поколению, жившему после смерти королевы Елизаветы. Постепенный, но неуклонный рост цен, вызванный главным образом притоком в Европу серебра из испано-американских рудников, сделал невозможным для Якова I и Карла I «существование на свои собственные доходы», а парламент не проявлял желания восполнять дефицит иначе как на определенных религиозных и политических условиях, которые Стюарты не желали принимать. И тот же рост цен, всегда наносивший ущерб людям с постоянными доходами, а зачастую и получавшим заработную плату, способствовал обогащению наиболее предприимчивых землевладельцев и иоменов – а больше всего торговцев, – то есть именно тех классов, которые, исходя из религиозных и политических соображений, становились все более оппозиционными по отношению к монархии. Эти экономические причины способствовали возникновению гражданской войны и решили ее исход.

Финансовые затруднения короны неблагоприятно сказывались на экономической политике государства. Мы уже видели, как королевское право регулировать торговлю путем «монополий» на производство и продажу некоторых товаров использовалось не в общественных интересах, а ради увеличения доходов нуждающегося монарха, стремившегося сделать свою прерогативу независимой. Такие методы причиняли вред торговле, а политически делали непопулярной королевскую политику.

Но в одном аспекте экономической и социальной политики – в отношении закона о бедных – продолжение и развитие этой системы помощи им, заложенной при королеве Елизавете, должно быть отнесено в актив короне и правительству Тайного совета, с которым связаны имена Страффорда и Лода. Историк английского законодательства о бедных говорит¹⁰, что сохранение эффективной системы помощи бедным в Англии, в единственной из великих наций Европы,

«объясняется главным образом сосуществованием в Англии деятельного в вопросах о бедных Тайного совета и мощного аппарата должностных лиц графств и городов, готовых повиноваться Тайному совету. Даже в царствование Елизаветы Тайный совет иногда вмешивался, принуждая местные власти проводить мероприятия помощи бедным, но это было лишь временным средством с целью облегчить тяжелое положение, вызванное неурожайными годами. Однако с 1629 по 1640 годы Совет действовал в этом направлении систематически и при помощи «Книги распоряжений» («Book оf orders») добился должного выполнения закона о бедных, поскольку он касался детей и нетрудоспособных бедняков. Совету удалось добиться от мировых судей обеспечения работой трудоспособных бедных во многих районах восточных графств и во многих пунктах почти всех графств. Работа предоставлялась или в исправительных домах, или в приходах... Содержание распоряжений, как кажется, не вызвало оппозиции. Люди обеих партий посылали отчеты Тайному совету, и в пуританских восточных графствах были приняты более энергичные меры к осуществлению закона о бедных, чем в любой другой области Англии».

В последующих главах нам придется рассмотреть серьезные ошибки, допущенные в практическом применении закона о бедных в XVIII веке. Некоторые из этих ошибок произошли вследствие ослабления контроля со стороны Тайного совета над местными городскими управлениями и приходами, ослабления столь нужной центральной власти, что явилось тяжелой расплатой за парламентарное правительство и конституционную свободу. Но закон о бедных пустил такие глубокие корни во времена королевского абсолютизма, что сохранился и в парламентские времена как местный обычай страны. В Англии бедные не испытали ужасов разорения, безработицы и необеспеченной старости в такой степени, как их испытали на континенте во времена феодализма. Здесь не знали уже тех толп нищих, которыми кишели улицы Италии и Франции при Людовике XIV. Позор и опасность таких скоплений их тревожили правительство Тюдоров и первых Стюартов; закон о бедных имел целью предотвратить их появление, и действительно он это сделал единственно возможным способом – выдачей пособий нуждающимся и обеспечением работой¹¹. Это одна из причин, почему в нашей стране никогда не было ничего, подобного французской революции, и почему во всей стране в целом сохранялась во время всех наших политических, религиозных и социальных междоусобий – даже в самые тяжелые времена от XVII до XIX веков – привычка народа к спокойствию и порядку как наша отличительная национальная черта.

В стране но было никакой постоянной системы полиции вплоть до 1830 года, когда она была впервые создана Робертом Пилем. Это было оскорбительным явлением, имевшим много дурных последствий. Но удивительно, как общество не распалось вообще, находясь без защиты гражданской вооруженной силы, обученной для того, чтобы подавлять насильственные действия толпы и вести борьбу с воровством и преступностью. Если мы обходились так долго без специальных полицейских сил, то это свидетельствует о высоком среднем уровне честности наших предков и о ценности старого закона о бедных, несмотря на все его недостатки.

С личной свободой бедняков не слишком считались. Не этими соображениями определялась филантропическая деятельность государства. Закон о бедных предусматривал отправку бездельничающих («непригодных к трудовой жизни») в исправительный дом, а для пьяниц – заключение в колодки. Некоторые, хотя ни в коем случае не все, формы вмешательства пуритан в жизнь своих сограждан, ставшие столь невыносимыми во времена республики, были общими для всех религиозных сект и для всех оттенков политического общественного мнения.

Современное четкое разграничение нарушений, наказуемых государством, и «грехов», не подлежащих компетенции суда, не вошло еще тогда так прочно, как впоследствии, в сознание людей. Средневековые идеи были еще живы, и церковные суды, хотя уже и с меньшей властью, все еще существовали для наказания за «грехи». Действительно, пресвитерианская церковь в Шотландии более сурово наказывала за сексуальные преступления, чем когда-либо была в состоянии наказать католическая церковь. В Англии Лода церковные суды пытались действовать в этом же роде, но более осторожно, хотя и не менее свирепо. «Вольнодумцы» объединились с пуританами в нападках на епископские суды, но по совершенно различным причинам. «Вольнодумцы» возражали против того, чтобы людей заставляли стоять в белой простыне напоказ публике в наказание за нарушение супружеской верности или за распутство. Пуритане, наоборот, еще решительнее, чем епископ, настаивали на том, что «грех» должен быть наказан, только они считали, что наказывать должен не епископ, а они. В результате получалось, что англичане сбросили с себя сначала ярмо епископа, а затем и ярмо пуританина; попытка наказывать в судебном порядке людей за «грехи» провалилась после реставрации монархии и никогда серьезным образом не возобновлялась к югу от границы с Шотландией.

При господстве английских пуритан искоренение порока было возложено не на церковные, а на обычные светские суды. В 1650 году был проведен закон о наказании смертью за нарушение супружеской верности, и это дикое наказание действительно применялось в двух или трех случаях. После того как даже пуритане-присяжные отказались выносить приговоры, эта попытка провалилась. Но в этот период общественное мнение поддерживало закон о запрещении дуэлей, применявшийся более успешно, пока после реставрации не была восстановлена свобода для убийц-дуэлянтов. Использование солдат для обхода частных домов в Лондоне с целью проверки, не нарушается ли суббота и соблюдаются ли установленные парламентом посты (а при таких обходах солдаты обычно уносили найденную в кухне пищу), вызывало самое резкое негодование. Такое же негодование вызвал во многих местах запрет обрядного обычая, по которому накануне майского праздника рубили молодые деревья для украшения жилищ, а также запрет состязаний в воскресенье после полудня. Однако гонение на «субботние» развлечения в основном сохранилось и после реставрации монархии. Несмотря на англиканскую и либеральную реакцию 1660 года, пуритане навсегда наложили свой мрачный отпечаток на «английское воскресенье».

---

<sub>10 E.M. Leonard, Early History of English Poor Relief, 1900, стр. 293 – 294; см. также выше, стр. 135 и 192 – 194 данной книги.

11 В 1631 году мэр и главный судья города Кингс-Линн доносили, что они «купили материалы для предоставления трудоспособным беднякам работы, не допуская, чтобы нам говорили, что какой-то бедняк бродяжничает или попрошайничает на улицах».</sub>

 Отправлено: 07.10.10 22:12. Заголовок: Галина, спасибо за п..

Галина, спасибо за помощь!

Вообще, существование в Англии "Закона о бедных" в 16-17-м веках просто потрясает. Действительно, он, несмотря на несовершенство (а где оно вообще может быть?) стал буфером между властью и революцией.

Продолжение следует...

 Отправлено: 08.10.10 20:38. Заголовок: Хелга http://jpe.ru..

Хелга Хелга пишет:

цитата:

существование в Англии "Закона о бедных" в 16-17-м веках просто потрясает

Xtcnyj Меня вообще многое потрясает в истории Англии, особенно по сравнению с историей России.
Парламент с какого? - 13 века?

 Отправлено: 08.10.10 20:48. Заголовок: apropos пишет: Парл..

apropos пишет:

цитата:

Парламент с какого? - 13 века?

Если я правильно помню, то датой первого созыва парламента считается июнь 1264 года. Его созван Симон де Монфор, в Лондоне. А разделение парламента на палаты произошло в середине 14 века.

 Отправлено: 08.10.10 20:50. Заголовок: Моряна пишет: датой..

Моряна пишет:

цитата:

датой первого созыва парламента считается июнь 1264 года

Спасибо за подсказку.
Действительно, 13-й век.

 Отправлено: 08.10.10 20:53. Заголовок: Да уж.. Давненько)))..

Да уж.. Давненько)))

 Отправлено: 09.10.10 09:28. Заголовок: Ужасная мания «охоты..

Ужасная мания «охоты на ведьм», обычная для католических и протестантских стран в период религиозных войн, в Англии была распространена меньше, чем в других странах, но достигла своего высшего развития в первой половине XVII века. Она была вызвана искренней верой всех классов общества, включая наиболее образованные, в существование колдовства. Эти преследования «ведьм» прекратились, когда в конце XVIIи в начале XVIII века правящий класс стал скептически относиться к этому вопросу, что побудило его прекратить «охоту на ведьм», несмотря на то, что народные массы еще продолжали верить в колдовство.

В истории Англии два наиболее мрачных периода приходятся на первую половину правления суеверного Якова I и на время правления Долгого парламента (1645 – 1647), когда в восточных графствах были казнены 200 «ведьм», главным образом в результате крестового похода Мэтью Гопкинса, искателя «ведьм». Правительство Карла I, а также республика цареубийц и протекторат могут быть с благодарностью отмечены, как прекратившие эту нелепую жестокость.

В Англии до реставрации монархии трудно было встретить людей, которые открыто соз-нались бы в том, что не верят в той или иной форме в чудеса, проповедуемые христиан-ской религией. Но имелось много англичан, у которых отвращение к претензиям благочестивых, будь то англиканские священники или пуританские «святые», было более сильным, чем положительное восприятие какой-нибудь религиозной доктрины. В этом ограниченном чисто английском смысле «антиклерикализм» снова и снова приобретает решающую роль в отношениях между религиозными партиями Англии. Антиклерикализм был главной движущей силой при разрушении средневековой церкви времен Генриха VIII. В период длительного царствования Елизаветы антиклерикализм придавал силу национальному чувству враждебности по отношению к инквизиторской Испании, между тем как у себя дома он не имел никаких столкновений со скромным и непротестующим духовенством покорной елизаветинской церкви. Но, когда под покровительством Карла I епископы и духовенство снова подняли голову, вмешиваясь в общественную и политическую жизнь, даже снова стали, как в средние века, занимать государственные должности, ревнивые светские люди забили тревогу. Антиклерикальные настроения высшей знати, раздраженной присутствием духовенства в Совещательном кабинете (Council chamber) и в Королевском тайном совете (Royal closet), и такие же настроения лондонской толпы в Палас Ярде, криками выражающей свое возмущение поведением епископов (1640 – 1641), оказались вдруг созвучными пуританству, достигшему тогда вершины своего влияния, что дало возможность Долгому парламенту сломить церковь Лода.

После торжества парламентских армий наступило «царство святых» с их воспеваемым в псалмах благочестием, которым пользовались как лозунгом для того, чтобы добиться благосклонности господствующей партии, с их вмешательством в жизнь простых людей, с их запретом театров и традиционных спортивных состязаний. Вызванные этим антиклерикальные чувства проявились настолько бурно, что стали одной из главных причин реставрации 1660 года. Одним поколением позже они же явились одной из главных причин антикатолической революции 1688 года. Во многих поколениях в дальнейшем ненависть к пуританству наряду с ненавистью к католичеству проявлялась как в диких инстинктах и традициях толпы, сжигавшей часовни, так и в действиях подавляющего большинства представителей высшего класса.

Революция Кромвеля не была ни социальной, ни экономической по своим причинам и мотивам: она была результатом политического и религиозного мышления и устремления людей, у которых не было никакого желания перестраивать общество или перераспределять богатства. Несомненно, выбор людьми той или иной политической и религиозной партии до известной степени и в некоторых случаях определялся социальными и экономическими обстоятельствами, но сами люди делали это полусознательно. На стороне короля было больше лордов и дворян, на стороне парламента – больше иоменов и горожан, Кроме того, Лондон был на стороне парламента. Однако такое расслоение было и внутри каждого класса в городе и деревне.

Та стадия экономического и социального развития, которая была достигнута Англией в 1640 году, была не причиной, а необходимым условием политических и религиозных движений, которые разразились неожиданной вспышкой. Поразительная попытка Пима, Хемпдена и других парламентских вождей всерьез вырвать власть из рук монархии и управлять государством посредством выборного «дебатирующего» собрания из нескольких сот членов и тот успех, которого достигло на деле это смелое Новшество в политике и войне, имели своей предпосылкой не только старые парламентские традиции, но и наличие могущественной буржуазии, джентри и иоменри, давно уже освободившихся от церковного и феодального гнета и привыкших делить с монархией тяготы управления. Точно так же бесчисленные секты, такие, как баптисты и конгрегационалисты, смогли так быстро приобрести государственное значение, а на некоторое время даже господствующее положение, только в таком обществе, где было много личной и экономической независимости в среде класса иоменов и ремесленников, и только в такой стране, где почти в течение всего прошлого столетия индивидуальное изучение библии составляло существенную часть религии и служило главным стимулом развития народных представлений и интеллекта. Если бы в господском доме, на ферме и в хижине бедняка были газеты, журналы и романы, которые конкурировали бы с библией, то не произошло бы никакой пуританской революции и Джон Беньян никогда бы не написал «Странствования паломника».

Сама пуританская революция по своим основным устремлениям была действительно «Странствованием паломника». «Я задремал [писал Беньян], и мне показалось, что я видел человека, одетого в рубище, стоявшего на каком-то определенном месте, отвернувшись от своего дома, с книгой в руке и огромной ношей на плечах. Я взглянул и увидел, что он открывает эту книгу и читает ее; и, когда он читал, он плакал и дрожал. Наконец он не мог больше выдержать и разразился громким плачем, восклицая: «Что мне делать?»

Эта одинокая фигура с библией в руках и бременем грехов на плечах символизирует не только самого Джона Беньяна. Она – символ пуританства английской пуританской эпохи. Когда Беньян был молодым человеком – в ближайшие годы после битвы при Нейзби, – пуританство достигло своей наибольшей силы и мощи в войне, политике и литературе, в общественной и частной жизни. Но внутренней движущей силой машины, которая развила такую огромную энергию, пробивая себе путь сквозь препоны национального уклада жизни,

Чтоб древний королевский строй
Сменить системою иной,—

основной движущей силой всей революции была именно эта одинокая фигура из первой строфы «Странствования паломника»: бедняк, ищущий спасения со слезами на глазах, не имеющий никакого «путеводителя», кроме библии в руке. Множество таких людей, объединенных одной религиозной идеей и организован¬ных в полки, являлись огромной силой, способной творить и разрушать. Это была та сила, с помощью которой Оливер Кромвель, Джордж Фокс и Джон Уэсли, сами обладающие такого же рода склонностями, творили свои чудеса.

Но было бы ошибкой предполагать, что такая строгость в личной и семейной религии был а свойственна лишь пуританам и «круглоголовым». Мемуары семейства Верни и многие другие письменные памятники того времени показывают нам, что семьи «кавалеров» (роялистов) были столь же религиозны, как и пуритане, хотя и не надоедали библейскими изречениями по всякому случаю повседневной жизни. Многие местные дворяне и иомены, в частности в северной и западной половине Англии, считали, подобно смиренной и терпеливой Алисе Торнтон, что английская церковь была той «превосходной, чистой и славной церковью, тогда учрежденной, которая по чистоте веры и учения несравнима ни с какой церковью со времен апостолов». Биограф Торнтон сказал:

«Ее мнение о религиозной жизни должно рассеять всякие иллюзии о том, что принадлежность к англиканской церкви – в противоположность нонконформистской – означала хотя бы в какой-то мере более легкое отношение к религии. Вся семья созывалась колокольчиком на молитву в шесть часов утра, в два часа пополудни и снова – в девять часов вечера». (Wallace Notestein, English Folk, p. 186.)

Многие семейства из всех сословий, которые сражались и по¬страдали за церковь и «Книгу общих молитв», прониклись благодаря этим страданиям такой любовью к англиканской церкви, которая до гражданской войны не выражалась и не чувствовалась так сильно, как после реставрации монархии. И эта любовь к церкви, но к церкви в том преобразованном виде, какой ей придал Лод, продолжалась до XIX столетия, сочетаясь с семейным и личным благочестием, а также с изучением библии, что было свойственно всем английским протестантам, которые относились к своей религии серьезно.

Но, помимо превосходнейшего изображения евангелической религии, в «Странствовании паломника» есть также и нечто иное. Путь паломников, а вместе с тем и читателя, услаждался песнями, сельскими пейзажами, чувствительными и добродушными человеческими беседами. Это Англия «Удильщика» Айзека Уолтона*. И тем не менее это в значительной степени Англия Шекспира, хотя это произведение и представляет собой изображение душевного конфликта, который сокрушал современников Шекспира реже, чем современников Беньяна. Однако условия жизни людей мало изменились. Мы нисколько не удивились бы, если бы Автолик разложил свои товары перед паломниками на пешеходной тропе или если бы Фальстаф послал Бардольфа приказать им посторониться или предложил им присоединиться к нему в таверне.

Края, по которым путешествуют паломники, и путь, который им приходится проходить, – это сельская местность, проезжие и проселочные дороги средневосточной Англии, с которыми Беньян в юности был хорошо знаком. Топи, разбойники, разные дорожные происшествия и опасности были реальными фактами для английских путешественников в XVII столетии. К реальным фактам не относятся, конечно, драконы и великаны, но даже и их Беньян позаимствовал из такого не более чуждого по духу источника, как «Сэр Бэвис из Саутгемптона», и других старинных английских баллад, легенд и лубков, которые обычно ходили тогда по рукам среди простонародья, а теперь вытеснены тем потоком точной га-зетной информации, который в наши дни убил всякую силу воображения.

В те дни люди подолгу оставались наедине с природой, сами с собой и с богом. Как сказал Блейк:

Великие дела не в суете творятся городской,
А где с горами человек сливается душой.

Выраженная столь поэтически мысль о влиянии спокойного общения с природой на человеческие дела и моральные качества людей верна не только в отношении гор, среди которых развивался гений Вордсворта, но она приложима также и к бескрайним болотистым равнинам Кембриджшира, где восход и заход солнца, а также прочие красоты этой сказочной страны часто наблюдали люди, ищущие уединения, такие, как сквайр Кромвель и иомены-фермеры, которые стали его «железнобокими» воинами. На широких сельских просторах Восточной Англии каждый из этих людей, впоследствии объединившихся в революционные отряды, чувствовал себя наедине с богом. Такое же воздействие оказывали луга, поселки и болотистые перелески Бедфордшира, взлелеявшие Беньяна и породившие все порывы и видения его юности.

 Отправлено: 09.10.10 09:52. Заголовок: Хелга http://jpe.ru..

Хелга Галина

Леди, спасибо! чрезвычайно интересные выкладки ) ранее , пока я не стала заниматься историей Англии более вдумчиво, никогда бы не подумала, что на ведьм больше всего охотились в XVII веке )

 Отправлено: 09.10.10 13:48. Заголовок: Хелга пишет: Она бы..

Хелга пишет:

цитата:

Она была вызвана искренней верой всех классов общества, включая наиболее образованные, в существование колдовства.

Ну прямо про сегодняшнюю Россию.

 Отправлено: 09.10.10 20:09. Заголовок: Хелга http://jpe.ru..

Хелга Спасибо огромное за такую подробную и интересную информацию )

 Отправлено: 09.10.10 21:35. Заголовок: Хелга, Галина спас..

Хелга, Галина спасибо вам Хелга пишет:

цитата:

Однако гонение на «субботние» развлечения в основном сохранилось и после реставрации монархии. Несмотря на англиканскую и либеральную реакцию 1660 года, пуритане навсегда наложили свой мрачный отпечаток на «английское воскресенье».

Сразу приходит наум "Башни Барчестера" и отмена воскресного дилижанса (или как там было, чтобы рабочие не ездили в воскрение)

 Отправлено: 12.10.10 22:27. Заголовок: К счастью, большинст..

К счастью, большинство простых людей, которые пасли овец в стране Шекспира или бродили возле ручейков Айзека Уолтона с удочкой в руке, не было встревожено беньяновскими и кромвельскими видениями небес и ада. Однако и праведник и грешник, и счастливый рыбак и истязающий себя фанатик – все они находились под благотворным влиянием природы и духа того времени. Их язык был выразительным чисто английским языком, из которого переводчики библии почерпнули свой стиль, ныне забытый навсегда. Что касается песен простого народа, то они хорошо описаны Айзеком Уолтоном в следующем диалоге:

«Рыболов. Пожалуйста, окажите нам любезность, которая ничего не будет стоить ни Вам, ни Вашей дочери, а все же мы будем считать себя несколько в долгу перед Вами. Спойте лишь песню, которую пела Ваша дочь, когда я проходил по лугу восемь или девять дней тому назад.

Молочница. Скажите, пожалуйста, что это была за песня? Было ли это «Ну, пастушок, прибери свои стада», или «Как в полдень Дульцинея отдыхала», или «Филида насмехается надо мной», или «Погоня за сбежавшими», или «Джонни Армстронг», или «Город Троя»?

Рыболов. Нет, ни одна из них. Это была та песня, в которой Ваша дочь запевала, а Вы отвечали ей.

Молочница. Ну, Модлин, спой этому господину повеселее первую часть, а я спою вторую, когда ты кончишь».

Песня эта поется так: «Давай живи со мной и будь моим возлюбленным». Когда песня была спета, рыболов говорит:

«Поверьте мне, хозяин, это отменная песня и прелестно спета целомудренной Модлин. Я теперь понимаю, что не без причины наша добрая королева Елизавета хотела быть молочницей в мае».

Таковы были простые деревенские люди во времена пуританской республики; большинство из них не слишком волновали ее строгие и суровые устремления.

Вот письмо одной очаровательной девушки, Дороти Осборн^*, написанное в июне 1653 года, в котором она сообщает своему возлюбленному, что видела и слышала как-то утром возле «открытого поля» деревни:

«Вы спрашиваете меня, как я провожу здесь время... В дневную жару я занимаюсь чтением или работой, а около шести или семи часов я выхожу погулять на общинный выгон, который примыкает к нашему дому, где множество молодых девушек стерегут овец и коров и сидят в тени, распевая баллады. Я беседую с ними и нахожу, что им ничего больше не надо, кроме сознания, что они счастливейшие люди на свете. Зачастую посреди нашего разговора кто-нибудь озирается и замечает, что коровы забрели в хлеба. Тогда все они бегут, словно у них выросли крылья на пятках».

Конечно, не круглый год могли девушки «сидеть в тени, распевая баллады», и королева Елизавета хотела быть молочницей только в мае. Было много тягот, бедности и холода в этих прелестных деревнях и на фермах; но простота и красота жизни на лоне природы были тогда реальностью, а не только мечтой поэта. Великое поколение людей, создавших в своей среде «великую английскую трагедию круглоголовых и роялистов», воспитывалось не одной лишь библией и влиянием сельской жизни, хотя такое ограничение было бы почти верно в отношении Бенъяна. Век Мильтона, Марвелла и Геррика был веком поэзии и учености, часто тесно связанных между собой. В эти времена не только писались и перелагались на музыку простые и прекрасные песни, но в домах культурных людей передавали из рук в руки в рукописях наиболее удачно и грамотно написанные поэмы, прежде чем пустить их в печать или предать забвению. Когда музыка Лоуса сочеталась с бессмертным стихом мильтоновского «Комуса» на любительских спектаклях семейства лорда Бриджуотера (в 1634 году), культура в английских домах дошла, может быть, до наивысшей точки, которой она когда-либо достигала. Образование того времени – классическое, так же как и религиозное – распространилось очень широко.

Политические и религиозные споры велись в чрезмерно «ученых» на современный взгляд книгах и памфлетах. Однако, несмотря на то, что спорящие старались показать свою глубокую эрудицию, их произведения находили страстных читателей, для которых они и предназначались. Даже знаменитый памфлет в защиту тираноубийства под заглавием «Умерщвление – не убийство» ^**, написанный республиканцем и переизданный роялистами с самым явным намерением побудить кого-либо умертвить Кромвеля, составлен из ученых цитат, почерпнутых как из классических, так и из библейских источников. Даже при пуританском режиме рядовые читатели считались с учением древних греков и римлян о тираноубийстве в такой же мере, как и с воззрениями на это древнееврейских судей и пророков.

Было действительно очень много ученых среди высших и средних классов города и деревни. Каждому читателю приходилось быть до некоторой степени ученым, так как, кроме поэзии и драматического искусства, почти не было никакой литературы, которая была бы несерьезной. Беллетристики почти не существовало, за исключением баллад для простонародья и таких тяжеловесных «томов» французских романов героического жанра, как «Grand Cyrus» («История персидского царя Кира»); они кажутся нам такими же скучными, как проповеди, но в те дни они нравились образованным молодым дамам, вроде Дороти Осборн.

Профессор Нотстейн нашел недавно дневники йоркширского иомена, по имени Адам Эр, который одно время служил в парламентской армии, а в 1647 году вернулся домой на свою ферму в Дэйлзе. Без сомнения, он читал и думал больше, чем большинство людей из его сословия. Однако диапазон и характер его чтения проливают свет на интеллектуальный склад людей того времени и показывают, почему иомены были вполне способны сами выбрать себе политическую и религиозную партию, часто иную, чем партия их соседей-джентри.

«Адам пригласил плотника, чтобы оборудовать свой кабинет книжными полками, и друзья Адама, такие же иомены, как и он сам, всегда брали книги с этих полок. Редко возвращался Адам из поездки в какой-нибудь крупный город без того, чтобы не привезти домой книгу. Иногда ему присылали целую кипу книг, и он внимательно их прочитывал. «Сегодня я отдыхал дома и провел большую часть дня за чтением» – такова типичная запись в дневнике. Он начал составлять план книги под названием «Положение в Европе». Он прочитал «Доклад Базельского церковного собора», в котором, «как и во всех людских действиях, мало что найдешь, кроме коррупции». Эта пометка дает нам некоторое представление о взглядах Адама на философию истории.

Он читал сумасбродные пророчества Лилли и «Историю мира» Уолтера Рэли – самый ходкий товар в том столетии. Он углублялся в «Похвалу глупости» Эразма (Роттердамского) и «Дендрологию» (политическую аллегорию событий 1603 – 1640 годов) Джеймса Хоуэлла. Он приобрел книгу Дальтона «Местная юриспруденция», которая представляла собой практическое руководство для мировых судей и других местных должностных лиц.

Большую часть его чтения составляли книги религиозного содержания, написанные в оправдание пресвитерианства, приводящие доводы в пользу индепендентства или конгрегационализма, сборники проповедей того или иного знаменитого проповедника. Количество прочитанных им религиозных книг поразительно. «Сегодня я отдыхал дома весь день, и в голову мне приходили разные мысли по поводу разнообразия человеческих мнений, которое я обнаружил при чтении». Безусловно, рассуждения о разнообразии мнений были уже началом мудрости. Адам не был глубоко религиозным человеком. Он читал эти книги потому, что вся атмосфера того времени была насыщена религией. Она наполняла газеты и памфлеты¹² того времени, подобно тому как сообщения о забастовках и спортивные новости заполняют нашу ежедневную прессу. Религия переплеталась с деревенскими ссорами в Уэст-Райдинге, так же как и с пререканиями партий в Вестминстере. (W. Notestein, English Folk, p. 250 – 251.)

Вот что читал этот кромвелевский иомен. В дворянских же домах в еще большем количестве читались или лежали на полках библиотек наряду с проповедями и памфлетами по-этические произведения и сочинения классиков. Без сомнения, большая часть иоменов, сквайров и купцов читала очень мало, но некоторые из них охотно читали книги. Гражданская война была войной идей, а идеи распространялись или через печать, или в рукописях, а также проповедником и в беседах людей друг с другом.


Гражданские войны Карла и Кромвеля не были, подобно войнам Алой и Белой розы, борьбой за власть между двумя группами аристократических семейств, к которой большинство населения, а особенно горожане, относились с отвращением и безразличием. В 1642 году город и деревня взялись за оружие. Однако это была война не города против деревни, хотя до некоторой степени для Лондона и его окрестностей она стала борьбой против деревенского Севера и Запада. Меньше всего она была войной между богачами и бедняками. Это была война религиозных и государственных идей.

 Отправлено: 12.10.10 22:32. Заголовок: И следующий отрывок...

И следующий отрывок. Всегда, кажется, читая исторические "умные" книги мечтала о том, чтобы автор сообщил - а люди-то жили своей обычной жизнью и не задумывались об общественно-политических реформах и строе в котором существовали.

 Отправлено: 29.10.10 10:58. Заголовок: Люди выбирали себе п..

Люди выбирали себе партию, руководствуясь в значительной степени бескорыстными мотивами и без всякого принуждения. Они делали свой выбор, считаясь со своими собственными религиозными и политическими убеждениями, и большинство из них находилось в таком экономическом и социальном положении, что могло сделать этот выбор свободно. В сельских местностях феодальная зависимость была большею частью делом прошлого, а огромные укрупненные поместья – в основном еще делом будущего. Это был золотой век мелкого сквайра и иомена, которые гордились своей независимостью, тогда как фермеры-арендаторы в крупных поместьях даже сто и двести лет спустя с гордостью следовали за своими лендлордами к избирательному участку, чтобы голосовать за вигов или тори. Но в 1642 году многие иомены обнажили свой меч против сквайров.

В городах это был тоже век независимости и индивидуализма; жизнь корпораций пришла в упадок; «муниципальная лояльность» человека по отношению к своему городу была уже менее важна, чем его национальная лояльность по отношению к выбранной им самим партии или секте. В обществе, состоявшем преимущественно из мелких хозяев и подмастерьев, люди твердо держались своих личных убеждений; таким образом, жители городов проявляли широкий и разумный интерес в спорах, занимавших всю страну.

Однако в начале войны большинство могло легче овладеть властью и подавить меньшинство в городе, чем в крупном сельском округе. Таким образом, «круглоголовые» оказались в состоянии сразу же подавить роялистов в Лондоне, в приморских портах и в промышленных городах. Но во многих английских графствах местная гражданская война то замирала, то разгоралась и тянулась в течение нескольких лет подряд, причем велась независимо от кампаний главных армий, хотя и они также иногда вовлекались в эту местную борьбу.

Там, где эти местные войны велись под командованием сельских джентльменов, которые знали друг друга как соседи, а часто и как друзья, хотя и расходившиеся теперь по политическим убеждениям, там было мало ожесточения и проявлялось много личной учтивости, особенно в первые два года. Но некоторые мест¬ные войны носили более ожесточенный характер – особенно там, где два резко противоположных общественных уклада вступали в схватку друг с другом. Например, в Ланкашире многие из сквайров были римско-католического вероисповедания, представляя собой старинный полуфеодальный мир времени «Благодатного паломничествам. Глубокая пропасть непонимания и ненависти образовалась между ними и их соседями-пуританами в городах, которые недавно выдвинулись благодаря новым отраслям промышленности – шерстяной, хлопчатобумажной и льняной.

Однако в огромном большинстве английских графств роялисты были англиканского вероисповедания – убежденные протестанты. Многие из них были противниками Лода. Таков был старый Эдмунд Верни, знаменосец короля, который умер за своего повелителя при Эджхилле, но не хотел склоняться перед Лодом, сказав перед смертью: «Я не питаю никакого уважения к епископам, из-за которых ведется эта распря».
Вообще говоря, роялизм был сильнее всего там, где экономические и социальные перемены предшествующего столетия чувствовались меньше всего. Короля и церковь больше всего любили в сельских районах и торговых городах, наиболее удаленных от столицы и наименее связанных с заграничной торговлей. Парламентские и пуританские симпатии были сильнее всего там, где экономические перемены были наиболее глубокими, как, например, в Лондоне, где большое влияние оказывали крупные елизаветинские торговые компании, в приморских портах (включая корабли и доки самого короля) и в промышленных городах пли в округах, таких, как Тонтон, Бирмингем и округ суконного производства в Дейлз по обоим склонам Пеннин. Сквайры, у которых были самые тесные деловые связи с Лондоном или с торговцами и промышленниками в разных местах, тяготели по своим политическим и религиозным взглядам больше всего к партии «круглоголовых». Лондонский округ, включая Кент, Суррей и Эссекс, был сразу же захвачен войсками парламента, и роялистское меньшинство там никогда уже больше не было в состоянии поднять голову. То же самое случилось в восточных графствах, объединенных в «Восточную ассоциацию» и находившихся в твердых руках полковника Оливера Кромвеля, – в районе, откуда в предшествующем поколении прибывало большинство пуританских эмигрантов в Новую Англию и где теперь вербовались первые «железнобокие» среди иоменов, читающих библию.

Сам Кромвель происходил из добропорядочной семьи, состояв¬шей в родстве с несколькими из самых влиятельных лиц в палате общин. Он был дворянином-землевладельцем, владевшим небольшим поместьем возле Хантингдона, дела в котором он вел сам до тех пор, пока не продал своей земли в 1631 году для того, чтобы взять в аренду богатые заливные луга вблизи Сент-Айвза. Такая продажа своей вотчины показывает, что он смотрел на землю скорее как на средство к существованию, чем как на наследственное владение и предмет общественной или семейной гордости. Он захотел стать трудолюбивым фермером и дельцом на равных правах с простым народом (чьим предводителем он сделался в различных местных спорах), вместо того чтобы остаться простым сквайром. Такая точка зрения характерна для дельцов – сельских хозяев, которые предпочитали быть
пуританами и «круглоголовыми», тогда как старомодные сельские сквайры из западных графств, в большей мере сохранившие феодальные взгляды на жизнь и общество, были типичными роялистами. Даже крупнопоместные магнаты из пуританской партии, вроде графов Бедфордских и Манчестерских, были глубоко заинтересованы в увеличении своих состояний и поместий современными капиталистическими методами. Пуритане, от выших до низших, приучались под влиянием своей религии идеализировать деловитость, предприимчивость и трудолюбие. Роялисты обычно отличались более поверхностным и жизнерадостным характером.

Гражданская война поэтому не была социальной войной, а представляла собой борьбу, в которой партии разделились по политическим и религиозным убеждениям, причем линия расхождения соответствовала, с грубым приближением и с многочисленными индивидуальными отклонениями, известным делениям социального характера. В событиях, которые последовали за этой войной, в период английской республики «круглоголовых» (1649 – 1660), классовое расслоение стало более заметным. Джентри в целом стали все более и более отходить от вождей «круглоголовых» и их дела. Тем временем демократические идеи равенства людей независимо от их положения и состояния оказывали свое влияние на политические события того периода. Но эти «уравнительные» идеи носили скорее политический, чем социальный характер. Теоретики из рядов «армии нового образца» отстаивали избирательные права в парламент для всего взрослого мужского населения, но не социалистическое перераспределение собственности. Только небольшая секта «диггеров» под руководством Уинстэнли провозглашала, что английская земля принадлежит английскому народу и была украдена сквайрами. Их быстро подавили главари армии. Когда «диггеры» предостерегали «правительство цареубийц», что политическая революция будет беспочвенной и не удержится, если не будет основываться на социальной революции, они были правы, как это вскоре и показала реставрация монархии.

 Отправлено: 29.10.10 11:22. Заголовок: Хелга http://jpe.ru..

Хелга Спасибо! Очень интересно!
Хелга пишет:

цитата:

Роялисты обычно отличались более поверхностным и жизнерадостным характером.

Прелесть какая.

 Отправлено: 30.10.10 14:53. Заголовок: Девочки, спасибо вам..

Девочки, спасибо вам за труд!
Скажу честно - политэкономия и история классовой борьбы не моя песня - в них ничего не понимаю. За то в восторге от письма мисс Дороти Осборн!!! Такая идиллия, что и мне захотелось быть молочницей ... в мае

 Отправлено: 31.10.10 10:08. Заголовок: мариета пишет: За т..

мариета пишет:

цитата:

За то в восторге от письма мисс Дороти Осборн!!! Такая идиллия, что и мне захотелось быть молочницей ... в мае

И у меня такие же мысли! Вообще, письма - самое лучшее отражение жизни людей, обычных людей, а узнавать об их жизни и чувствах интересней, чем читать о подвигах героев, настоящих и мнимых.

 Отправлено: 31.10.10 10:14. Заголовок: Даже идеи политическ..

Даже идеи политической демократии поддерживались почти исключительно сторонниками крайнего, радикального течения этой победоносной армии. Среди народных масс не было никакого движения в этом направлении, и если бы провести выборы на основе свободного всеобщего голосования, то они окончились бы реставрацией роялистов.

Хотя и не происходило дробления крупных поместий на более мелкие земельные участки на демократической основе, однако некоторое количество земли на короткое время перешло из рук роялистов во владение «круглоголовых». Это были главным образом церковные и королевские земли, продававшиеся для покрытия расходов революционного правительства, так же как столетие назад продавались монастырские земли. Покупателями были большей частью люди из все усиливавшей свое влияние республиканской партии. Но все эти земли отошли обратно к церкви и королю во время реставрации монархии, так что на них не образовалось никакой «новой аристократии». И действительно, солдаты и купцы, которые владели этими землями около десяти лет, не будучи уверены, что они смогут сохранить ее за собой и в будущем, делали мало попыток обосноваться в качестве поместных джентльменов в своих новых имениях, которые они купили главным образом по коммерческим соображениям.

Иначе говоря, из рук в руки перешло поразительно малое количество земли. У сквайра-роялиста вырвали из рук управление графством, и он должен был платить крупные штрафы за «злонамеренность». Но как ни суровы были эти штрафы, они уплачивались за счет вырубки лесов, займов, экономии и различных соглашений с семьей и друзьями¹³. Дело в том, что сквайры были готовы принести величайшие жертвы, только бы не расставаться со своими землями. Последние детальные исследования о землевладении в нескольких графствах средней Англии в XVII веке показывают, как мало частной земли перешло из рук в руки в первый период республики. Действительно, мелкие поместья более широко продавались уже после Реставрации, и притом по экономическим причинам, которые стали тогда преобладающими. Однако вполне возможно, что парламентские штрафы постоянно ставили в затруднительное положение некоторые мелкие поместья и способствовали их вынужденной продаже в следующем поколении.

Во всяком случае, кажется неправдоподобным, чтобы «виги» в царствование Карла II, как иногда считают, были новым типом землевладельцев, который появился в графстве во времена республики. Прежний дворянский класс (сквайрархия) претерпел много бесчестия и горя, а также побывал во многих унизительных переделках, но не был полностью уничтожен. Роялист Джон Эвелин, совершивший осенью 1654 года поездку по загородным домам своих друзей в средней Англии, начиная с прелестного Ноттингемшира, «полного джентри», до Кембриджа и Одли Энд, упоминал в своем дневнике много «дворянских гнезд» и ничего не говорил о разорении или отсутствии их владельцев или же о каких бы то ни было изменениях во владельческих правах.

Знать была в еще большем загоне, чем сквайры, так как почти никто из палаты лордов не связал своей судьбы с партией «круглоголовых» в период «цареубийства». Под властью «святош» и солдат лорды перестали играть значительную роль в Англии. Всегда рассудительная и веселая Дороти Осборн заметила по поводу безрассудства своего кузена, выбравшего себе жену только по¬тому, что она была дочерью графа: «Это мне кажется чистейшей причудой, не имеющей никакого смысла, принимая во внимание, что это ничего не прибавляет к ее личности и весьма мало ценится в наш век, если бы даже оно и имело какое-либо значение в лучшие времена». Эти «лучшие времена» Реставрации вернули» само собой разумеется, некоторое почтение к графам и большее стремление жениться на их дочерях.

С другой стороны, многие важные результаты победы парламентских армии сохранились при Реставрации, Одним из них было усиление влияния Лондона и торгового сословия в «высокой политике». Другим было торжество английского обычного нрава над его соперниками.

Во времена Тюдоров в целях укрепления королевских прерогатив и удовлетворения реальных нужд того века было резко увеличено число и усилена власть независимых судов, причем каждый из них проводил свою собственную систему законодательства, мало считаясь с процессуальной стороной и основами обычного права. Но парламенты, которые сопротивлялись Якову 1 и Карлу I, инструктированные Эдуардом Коком, величайшим из английских юристов, пытались отстоять доминирующее значение обычного права и в 1641 году оказались в состоянии провести его в жизнь в законодательном порядке. Звездная палата, церковный суд Высокой комиссии и юрисдикция Советов Уэльса и Севера была тогда же уничтожены. Суд адмиралтейства был уже вынужден признать контроль обычного права при разработке важного для Англии торгового права.

Таким образом, английская юридическая система избежала печальной участи быть раздробленной на мелкие куски. Единственным остатком дуализма была независимость Канцлерского суда (возглавляемого лордом-канцлером). Но даже и он перестал быть орудием королевской прерогативы и превратился в дополнительную систему права, выработанного на основе судебных решении, искусно сочетавшуюся с принципами обычного права, которыми руководствовались тогда многие суды.

Победа обычного права повлекла за собой отмену пыток в Англии задолго до отмены ее в других странах и проложила путь к более гуманному обращению с политическими врагами правительства, отданными под суд. Кроме того, победа обычного права над привилегированными судами сохранила средневековое представление о верховенстве закона, который нельзя отмести в сторону в угоду правительству и который может быть изменен только парламентом, а не единолично королем. Этот великий принцип, ставящий закон выше исполнительной власти, часто нарушался в революционный период республики и протектората. Но он снова восторжествовал при реставрации монархии и был подтвержден во время революции 1688 года, которая низвергла Якова II именно в целях установления принципа, ставящего закон выше короля. Это средневековое представление о при-мате закона как чего-то самостоятельного и независимого от воли исполнителя исчезло в континентальных странах. Но в Англии эта идея стала щитом наших свобод и оказала глубокое воздействие на английское общество и образ его мышления. Во времена республики и протектората конституционный закон часто попирался в чрезвычайных условиях революции. Но даже в этот период обычное право и юристы были очень сильны,— к несчастью, достаточно сильны для того, чтобы воспрепятствовать выполнению настойчивого народного требования о реформе законодательства: вопиющей общественной потребности, которую Кромвель тщетно пытался удовлетворить. Слишком уж много было юристов даже для Кромвеля! Даже он не был вполне диктатором. Солдаты, с одной стороны, а юристы—с другой, в одно и то же время и поддерживали и сдерживали его. Когда в годы реставрации армия была расформирована, победителями остались юристы.

---

<sub>10 E.M. Leonard, Early History of English Poor Relief, 1900, стр. 293 – 294; см. также выше, стр. 135 и 192 – 194 данной книги.

11 В 1631 году мэр и главный судья города Кингс-Линн доносили, что они «купили материалы для предоставления трудоспособным беднякам работы, не допуская, чтобы нам говорили, что какой-то бедняк бродяжничает или попрошайничает на улицах».

* Izaak Walton, The Compleat Angler, Part I, London, 1653, ed. enlarged, London. 1668. – Прим. перев.

** Doroty Osborne, Letters to W. Temple, London, 1828, р. 384. – Прим. перев.

*** Е. Sexby, Killing no Murder – памфлет, написанный (под псевдонимом) в 1657 году бывшим активным левеллером, а затем полковником кромвелевской армии Эдуардом Сексби. – Прим. ред.

12 Между 1640 и 1660 годами страна была наводнена печатными памфлетами, но печатных газет было мало. Новости передавались при помощи писем-листовок, которые писались в Лондоне от руки и рассылались провинциальным подписчикам, передававшим их после прочтения своим соседям. Таков был главный способ распространения новостей не только до конца столетия» но и впоследствии.

13 Один из богатейших и лояльнейших приверженцев Карла I, последний из графов Саутгемптонских (владелец имения Блумсбери, которое перешло к Расселам, после того как один из них вступил в брак с его дочерью Рэчел), был оштрафован за участие в гражданской войне на сумму 6466 фунтов стерлингов, что составляло около десятой части всей его земельной собственности. Он уплатил эту сумму и удалился на некоторое время в свои загородные поместья и снова появился во времена Реставрации как весьма состоятельный вельможа. Все это очень далеко от вырывания с корнем класса (rooting out a class) или насильственной передачи собственности из рук в руки путем штрафов. (S. Thomson, The Russels in Bloomsbury, 1669 – 1771, Chapt. II, London, 1940.)</sub>

 Отправлено: 01.12.10 21:08. Заголовок: Можно легко себе пре..

Можно легко себе представить, что в период между 1640 и 1660 годами строилось мало помещичьих домов. Но мирные годы, предшествовавшие гражданской войне, в общем были цветущим периодом для джентри – крупных и мелких, – продолжавших традиции елизаветинского века и застраивавших свою страну все более и более красивыми и удобными жилищами.

Вновь возводимые господские дома заметно отличались по своему типу от старых. Высокий зал со стропилами, представлявший собою, начиная с саксонских и до елизаветинских времен, характерную особенность деревенского дома, вышел из моды. «Столовые» и гостиные строились высотой в один этаж, так как разнообразные назначения старинного «холла» были поделены теперь между целым рядом комнат обычной величины. Двор, находившийся в центре господского дома, где обычно его население проводило так много времени, также уменьшился или совсем исчез из проектов особняков, строившихся при Якове. Двор теперь находился уже не в середине строения, а позади него.

Карнизы и пилястры в классическом стиле украшали снаружи стены дома. Внутри дома лестница и ее площадки были широкими, а перила украшены искусной резьбой. На стенах в большинстве домов панельная обшивка этой эпохи все более и более вытесняла гобелены, драпировки и стенную живопись, хотя все еще в большом количестве вырабатывались и высоко ценились прекрасные гобелены. По примеру любителей искусства Карла I и его могущественного подданного графа Эрандельского стали украшать залы картинами в рамах и мраморными скульптурами. Рубенс, Ван-Дейк и более скромные голландские художники много работали для английских меценатов.

Лепная работа потолков была изысканно декоративна. На полу изделия из камыша уступили место коврам и циновкам. Это означало, в частности, уменьшение количества блох и, следовательно, снижение числа случаев заболеваний чумой. Хорошие ковры вырабатывались теперь в Англии или импортировались из Турции и Персии. Однако в 1645 году у семейства Верни в Клейдоне были «кожаные ковры для столовых и гостиных», «обитая зеленым бархатом мебель» и «табуреты с золочеными гвоздями». В большинстве домов сидели еще на табуретах, так как стулья предназначались для старших и более почтенных. Столы на легких подставках уступили место массивным столам на резных ножках. Немало кроватей и буфетов с великолепной резьбой сохранилось до сих пор во всем своем блеске полированного и потемневшего от времени дуба.

В Англии наступила, и все еще продолжается с тех пор, великая эпоха садов. Бэкон, сказав, что «всемогущий бог сперва насадил сад», добавил, что без него «здание и дворец представляют собою лишь неуклюжее творение рук человеческих». Конец елизаветинского и начало стюартовского периода ознаменовались увеличением размеров собственно цветников в отличие от «садов» с полезными овощами (к которым теперь прибавился вывезенный из Америки картофель). Тогда же появился излюбленный фруктовый сад со своими зелеными аллеями и «плетеная беседка», в которую прокрадывалась Беатриче,

Где жимолость, расцветшая на солнце,
Вход солнцу тенью заперла.

Собственно цветник разбивался в виде прямоугольников и квадратов, разделенных широкими дорожками прямо перед фасадом дома. Букс и лаванда вплетались в живые изгороди и орнаментальные украшения.
В этот период в Англии стали выращивать много новых видов растений, деревьев и цветов, а именно: царский венец, тюльпан, золотой дождь, настурцию, бессмертник, садовую чернушку, лунник, тюльпановое дерево, красный клен и многие другие. Любовь к садоводству и цветам, ставшая теперь отличительной чертой англичан, была отчасти привита им нидерландскими беженцами-гугенотами, поселившимися в Норидже и в Лондоне. Ткачи-гугеноты из Спитлфилдса положили начало первым обществам садоводства в Англии. В царствование Карла I в английских книгах (вроде «Рая»), в которых восторженно описывались цветы, разъяснялись методы цветоводства и популяризировалась эта мода. (Е. Rohde, Story of Garden, 1932.)

Кроме разведения цветов, многие из которых и сейчас можно встретить на наших цветниках, наши предки питали также пристрастие к травам, которое не сохранилось в такой же мере до наших дней. Травы в значительной степени применялись для медицинских и кулинарных целей. Солнечные цветы и лабиринты выкладывались из трав и цветов. Стихи Эндрю Марвелла – младшего из двух поэтов, секретарей Кромвеля, – говорят о той стороне жизни, которая не была уничтожена войнами между «круглоголовыми» и роялистами.

Здесь под журчащим ручейком,
Где яблони одеты мхом,
В ветвях душа находит кров,
Телесный сбросив свой покров.
Она там птицей запоет,
Сребристым крылышком тряхнет,
По перьям бродит луч живой,
Искрится радугой цветной.
Здесь контур солнечных часов
Из трав весь соткан и цветов.
Здесь мягче солнца луч горит.
Сквозь ясный зодиак скользит.
Но нам не виден бег часов
Из-за травы, из-за цветов.

Картина идеальной семейной жизни в этот период, закончившийся таким трагическим политическим расколом, увековечена в «Мемуарах семейства Верни». Порядок в их доме в Клейдоне – Бакингемшир – представлял собой все, что было лучшего в образе жизни пуритан и роялистов и поддерживался Эдмундом Верни и его сыном Ральфом, пока упрямство короля и насилия его врагов не заставили даже этих двух умеренных людей примкнуть к противоположным партиям в гражданской войне. При этом их любовь друг к другу не уменьшилась, нисколько не ослабела и их общая заинтересованность в том, чтобы сохранить в неприкосновенности родовой дом в поместье в эти мрачные времена.

На открывающейся нашему взору картине жизни семейства Верни в Клейдоне во время царствования Карла I мы видим английский деревенский дом как центр не только управления имением, но и домашнего производства, в котором членам этой семьи наряду с армией слуг и приживальщиков обоих полов приходилось играть существенную роль.

«Большой дом обеспечивал свои потребности в основном за счет собственного хозяйства, почти без помощи извне [пишет историк семейства Верни]; обитатели такого дома сами варили пиво и пекли хлеб, сбивали масло и мололи себе муку; они выращивали, откармливали и производили убой своих быков и овец, разводили голубей и домашнюю птицу возле своего собственного дома. Своих лошадей они подковывали дома, пилили для себя доски, ковали и чинили свой несложный железный инвентарь. В связи с этим там имелись: мельница, скотобойня, кузница, плотницкая и малярная мастерские, солодовня и пивоварня, лесные склады, заваленные крупным и мелким кругляком, лесопильня и сараи, наполненные всякого рода отходами камня, железа, дерева и напиленными дровами; имелся манеж для верховой езды, прачечная, молочная ферма с маслобойкой, работающей на лошадиной тяге, стойла и хлева для всякого рода крупного рогатого скота и свиней, кладовые для яблок и кореньев, – все это показывает нам, насколько совершенным в то время было представление о самообеспечении».

Голубятни и кишащие рыбой садки, а также пруды, затянутые сеткой для водяной птицы, были не менее важны для хозяйства. Дичь, добытая соколами или с помощью охотничьего ружья, ценилась особенно зимой, потому что обычно единственным видом мяса была солонина, заготавливаемая при осеннем забое. Частым следствием повседневного употребления такой соленой пищи в Клейдоне и во всех других хозяйствах как у знати, так и у простолюдинов были кожные заболевания. Дело в том, что зимние овощи были редки: картофель и салаты только начинали входить в употребление.

«Работа с иглой и прялкой составляла весьма необходимую часть женского образования; и поскольку некоторые из беднейших родственниц данной семьи проживали в знатных домах в качестве «помощниц хозяйки дома» (что соответствовало положению пажей для лиц мужского пола), то они были полезными и желанными членами дома для исполнения этих важных хозяйственных обязанностей. Имеются письма от пяти или шести таких связанных с семейством Верни дам благородного происхождения и воспитания, получивших такое же хорошее образование, как и их соседки; к ним относились, по-видимому, с большим уважением».

В число занятий обитателей женской половины дома в Клейдоне входили: прядение шерсти и льна, шитье из тонких и грубых тканей, кулинария, заготовка впрок и консервирование, винокурение, приготовление лекарств из трав по предписанию врача или по семейным традициям и, наконец, – что особенно важно – изготовление фруктовых сиропов и домашних вин из смородины, белой буквицы и бузины, которые играли большую роль в жизни до того, как в годы Реставрации начали входить в обиход чай и кофе.

Леди Верни вырастила десять детей. Это было большое и дружное семейство, в котором не было праздных людей; находилось время и для обширной переписки с отсутствующими членами семьи. В архивах Верни сохранялось до нашего времени четыреста писем только за один год. Сэр Эдмунд и его дети совершали частые поездки по поручениям короля или парламента или по семейным и личным делам. Обычно они ездили верхом на лошади и притом довольно быстро, по немощеным дорогам того времени, В 1639 году сэр Эдмунд проехал вместе с королем 260 миль (около 400 километров), отделяющие Берик от Лондона, за четыре дня.

Гораздо медленнее передвигались в «семейных каретах» – своего рода телегах без рессор, с кожаным откидным верхом для защиты от ненастной погоды. Этой чрезвычайно неудобной роскошью пользовались только слабосильные люди или изнеженные женщины, которые не умели ездить верхом.

Во времена республики уже начали распространяться общественные средства передвижения, но они были все еще дорогими и медленными. В 1658 году дилижансы отправлялись из лондонской гостиницы Георга (Олдерсгейт) в различные города при следующих условиях проезда:

В Солсбери – двое суток езды, стоимость проезда 20 шиллингов;
в Эксетер – четверо суток езды – 40 шиллингов;
в Плимут – 50 шиллингов;
в Дарем – 55 шиллингов (без всякой гарантии относительно времени прибытия)
и в Уэйкфилд – по пятницам – четверо суток езды, стоимость проезда 40 шиллингов.

Разведение и покупка лошадей всевозможных пород и для всевозможных целей играли важную роль в жизни семейства Верни в Клейдоне. В этой части Англии лошади постепенно вытесняли быков в езде и пахоте. Упряжных лошадей, принадлежащих Эдмунду Верни, периодически пригоняли в его имение, находившееся в болотистой местности, чтобы откормиться «на дешевом подножном корму».

При сравнении жизни и писем семейства Верни в царствование Карла I с жизнью и письмами семейства Пастонов в царствование Генриха VI бросается в глаза общее сходство, но заметны также и более высокие нравственные инстинкты и традиции, большее добродушие и менее суровый взгляд на семейные отношения л обязанности к соседям. Продолжительное пребывание целого ряда поколений в обстановке мира и порядка в стране, а, возможно, также и другие перемены сделали жизнь более благородной и справедливой. Сэр Тоуби Мэтью, придворный Карла I который знал несколько чужеземных стран так же хорошо, как оною собственную, будучи новообращенным католиком, мог беспристрастно и критически оценивать своих соотечественников; он пишет в предисловии к своим «Письмам», что англичане имеют монополию на «некую вещь, называемую добродушием», и что «Англия представляет собой единственную в своем роде Индию, где можно найти этот бездонный родник чистого золота». «Никто так не далек, как англичане, от упорного стремления к нескончаемой и непримиримой мести». Эти хорошие качества подверглись суровому испытанию, когда гражданская война постучалась к каждому в ворота – война, более всеобъемлющая по охватываемой ею социальной сфере и территории, чем войны Алой и Белой розы, но такая, в которой эгоистические и материальные соображения играли значительно меньшую роль.

Конец главы VIII

 Отправлено: 16.12.10 00:37. Заголовок: ГЛАВА IX АНГЛИЯ ПЕР..

ГЛАВА IX

АНГЛИЯ ПЕРИОДА РЕСТАВРАЦИИ

Карл II (1660 – 1685). Яков II (1685 – 1688). Революция 1688 – 1689 годов. Вильгельм III Оранский (1689 – 1702)

Политическим результатом Реставрации 1660 года было восстановление власти короля, парламента и закона вместо «насильственной власти» военной диктатуры. В церковно-религиозной области она восстановила епископов, «Книгу общих молитв» и англиканское отношение к религии вместо пуританского. Но в социальном отношении – а в данной работе социальная сторона интересует нас больше всего – реставрация монархии вернула знати и дворянству их прежнее общественное положение признанных руководителей местной и национальной жизни. Вошедшая в поговорку «любовь англичанина к лорду», почтительный и восторженный интерес к «сквайру и его родственникам» снова приобрели полную силу. И действительно, как показали события, социальное значение пэра и сквайра, дворянина и его жены было «восстановлено» с гораздо большей полнотой, чем власть короля. В природе англичанина, по существу, было кое-что от сноба, но очень мало от придворного льстеца.

Во времена республики с ее демократическими принципами и военной сущностью большая часть наследственного «высшего класса» – сторонники роялистов – потерпела крушение, не сравнимое ни с чем в нашей социальной истории. Как класс они были не уничтожены, но оттеснены. Они не потеряли своих земель и посредством штрафов были лишены лишь некоторой части своих богатств. Но временно солдаты и политиканы, выдвинувшиеся во времена республики и сумевшие приспособиться к быстрым переменам революционной эпохи, захватили их место в государственном и местном управлении и присвоили себе их социальную роль. Некоторые из них, как Олджернон Сидней, Эшли Купер, принадлежали к родовитым фамилиям; другие, как полковник Прайд и Берч, были теми «простыми капитанами в домотканых мундирах», которых любил Кромвель, и при своем возвышении также возвышал, привлекая к управлению страной. Во время Реставрации многие из лидеров «круглоголовых» канули в неизвестность или попали в ссылку; другие же, как Монк, Эшли Купер, полковник Берч и Эндрю Марвелл, сохранили свое положение в парламенте или в рядах правительственных чиновников. Поскольку с цареубийцами было покончено, прежние «круглоголовые» не были объявлены вне закона, исключая лишь тех, кто упорно продолжал посещать тайные «сектантские молельни», как теперь называли места пуританского богослужения.

При Карле II «нонконформисты» в религии время от времени подвергались жестоким преследованиям на основании «кодекса Кларендона». Жертвами были люди из среднего и низшего классов, преимущественно живущие в городах. Среди них было много богатых купцов, но еще больше было ремесленников; поэтому государственные деятели вскоре начали жаловаться на то, что религиозные преследования серьезно тормозят торговлю. Лишь немногие из пострадавших принадлежали к джентри-землевладельцам; среди сквайров идеи «круглоголовых», видоизменившись, сделались идеями вигов, не желавших вредить своей политической карьере слишком добросовестной приверженностью к пуританству, осужденному законом. Распространенным типом вигов были скептик Шефтсбери и богохульник Уортон, хотя их воззрения были одинаково модными как среди придворных приверженцев роялистов, так и среди парламентских лидеров партии тори. Однако было очень много вигов, считавших себя истинными христианами, хотя они никогда не принадлежали к сторонникам «высокой церкви»^*; Расселы, их семьи и другие виги посещали англиканское богослужение с искренним благочестием; но вместе с тем они нанимали пуританских священников (которых теперь вынудили замолчать) в качестве личных капелланов и учителей своих детей. Различие между этими двумя протестант¬скими религиями не для всех было абсолютно ясным.

После Реставрации сохранилась лишь небольшая горсточка землевладельцев, посещавших тайные сектантские молельни и, как и «нонконформисты», пострадавших от преследования. Англиканизм в несравненно большей степени, чем во времена Елизаветы и при Лоде, сделался религией высшего класса. Правда, прежде всего в Ланкашире, а также в Нортамберленде имелись дворяне – приверженцы римско-католической церкви; они были законами отстранены от всякого участия в местном и государственном управлении – законами, которые король в некоторых случаях мог нарушать в их интересах. Однако, за этими исключениями, высший класс – английское дворянство – был единым в своей приверженности англиканскому богослужению. С этого времени богослужение в приходской церкви находилось под специальным покровительством леди и джентльменов, имевших свои привилегированные места в церкви; большая часть конгрегации, состоявшая из арендаторов и сельскохозяйственных рабочих, зависела от них. Поведение аддисоновского Роджера де Коверли^** в церкви служит прекрасной иллюстрацией социальной стороны богослужения, которая сохранилась в течение многих последующих поколений:

«Мой друг, сэр Роджер, будучи добропорядочным приверженцем англиканской церкви, украсил церковь внутри различными текстами по своему выбору. Он пожертвовал также прекрасный покров для кафедры и обнес оградой церковный престол за собственный счет. Он часто говорил мне, что по возвращении в свое поместье он находил прихожан весьма распущенными, и для того, чтобы заставить их преклонять колена в церкви и принимать участие в церковном пении, он дал каждому из них подушечку под ноги и «Книгу общих молитв»; одновременно он нанял странствующего учителя пения, который ходит по всей округе, обучая верующих правильному пению псалмов. Так как сэр Роджер является лендлордом всех членов конгрегации, он держит ее в очень строгом порядке и не терпит, чтобы кто-нибудь, кроме него самого, спал во время богослужения; поэтому, оказавшись случайно замеченным кем-либо в том, что он слегка задремал во время проповеди, сэр Роджер, встрепенувшись, выпрямляется и смотрит вокруг, и если заметит других клюющих носом, то или сам будит их, или посылает к ним своих слуг».

С другой стороны, конгрегация диссидентов как во времена религиозных преследований, так и во времена веротерпимости состояла из людей, гордившихся своей независимостью; они были довольны, если знали, что часовня и ее церковные служители зависят только от них. По крайней мере в социальном отношении они «чувствовали себя легко в Сионе», если только не находились под испытующим взглядом сквайра и его жены.

До начала (методистского) движения Уэсли конгрегации и собрания диссидентов были сосредоточены почти исключительно в Сити, в рыночных городах и в промышленных округах, хотя во многих деревнях имелись отдельные семьи квакеров и баптистов. Некоторые диссиденты были бедными ремесленниками, как, на¬пример, Джон Беньян; другие, особенно в Лондоне и Бристоле, были настолько богатыми купцами, что могли бы скупить имения сквайров, преследовавших их. И часто такие купцы действительно скупали имущество нуждающихся дворян после накопления закладных на их земли. В следующем поколении сын купца-диссидента был уже сквайром или священником. Пройдет еще одно поколение, и леди, вышедшие из этих семейств, с пренебрежением будут говорить о всех, кто посещает собрания диссидентов или занят торговлей.

В таком виде в период Реставрации выработался постоянный социальный характер английских религиозных делений, и он сохранился с небольшими изменениями до времени правления Виктории.


Хотя высший класс был теперь в основном единым по своему вероисповеданию, политически он был разделен на вигов и тори. Тори, значительно более многочисленные, стремились искоренить религиозное сектантство и сделать англиканскую церковь единственной во всей стране. Но виги, – пэры и джентри, – это способное и богатое меньшинство, проповедовали новую доктрину веротерпимости, по крайней мере, по отношению ко всем протестантам. Их политическая власть проистекала из союза с пуританами промышленных и коммерческих районов, которые могли влиять на муниципальные и парламентские выборы во многих (парламентских) местечках. Тори, подобно их предшественникам «кавалерам», были той частью общества, которая самым искренним образом отстаивала сохранение аграрной Англии. Виги, как и их отцы «круглоголовые», большей частью являлись представителями землевладельческого класса, тесно связанными с коммерсантами и с их коммерческими интересами. Поэтому политика вигов, а не политика тори должна была выиграть в отдаленном будущем благодаря непрерывному процессу экономических изменений, которые вели с неизменно ускоряющимся темпом к аграрному и промышленному перевороту, оставившему лишь очень немногое от того, чем характеризовались старые пути развития страны.

 Отправлено: 16.12.10 00:46. Заголовок: Галина, спасибо за п..

Галина, спасибо за помощь!

 Отправлено: 22.12.10 21:25. Заголовок: После Реставрации в ..

После Реставрации в обществе исчезла та чрезмерная озабоченность церковными делами, которая характеризует Англию Кромвеля. Общественная реакция, ниспровергшая пуритан, была больше светской, чем религиозной. «Гудибрас» ^*** не есть плод англиканского благочестия. Действительно, англичане с облегчением приветствовали возврат старой англиканской церкви, главным образом потому, что она менее назойливо требовала проявления религиозного усердия в повседневной жизни. Пуритане заставляли людей «принимать религию вместе с хлебом» до тех пор, пока люди не почувствовали отвращения к пуританству.

После 1660 года в течение жизни одного поколения пуритан часто жестоко преследовали, но больше по причинам политическим и социальным, чем по чисто религиозным. Целью кодекса Кларендона было предотвратить возрождение партии «круглоголовых» и отомстить за несправедливости, которые пришлось претерпеть сторонникам англиканской церкви и «кавалерам». Но преследования не носили религиозного характера; это не было искоренением ереси. Горькие пьяницы – охотники на лисиц из господского дома – ненавидели пресвитериан соседнего города не потому, что те придерживались учения Кальвина, а потому, что они говорили в нос, цитировали Священное писание вместо честных общепринятых клятв и голосовали за вигов, а не за тори.

В 1677 году был отменен указ о сожжении еретиков «De haeretico comburendo» и законом были запрещены все «наказания с лишением жизни при церковном осуждении»; однако фактически в Англии не был казнен ни один еретик после сожжения унитарианцев еще при жизни Шекспира. Пуританство во времена своего господства не превратилось в государственную религию. Англия Кромвеля изобиловала чуждыми учениями и «умеренными» вероисповеданиями и оставила в наследство восстановленным Стюартам остров «с сотней религий». Там, где много различных религий, меньше преследуется неверие. Но в пресвитерианской Шотландии, где секты имели мало влияния и где установленное государственное вероучение было популярным в народных массах, даже в такие поздние времена, как 1697 год, восемнадцатилетний юноша был повешен за отрицание авторитета Священного писания; в Англии же после гражданской войны не было случаев лишения человека жизни или свободы «за атеизм», хотя на общественном положении это могло отразиться неблагоприятно. В конце столетия унитарианское учение, за которое сто лет назад людей вешали, стало обычным среди английских пресвитерианских конгрегации «величайшей буржуазной респектабельности», а многие из руководящих государственных деятелей, не исключая самого Карла II, когда он находился в веселом настроении, проявляли скептическое отношение к религии и порой вели себя, просто как безбожники.

Важнейшее значение имело то, что в Англии быстро распространилась экспериментальная наука. Во времена республики в Оксфордском и Кембриджском университетах и в Лондоне имелась группа замечательных ученых, работы которых находились в центре общего внимания и благоволения при дворе реставрированных Стюартов. Под покровительством Карла II и его двоюродного брата принца Руперта, который сам занимался химическими опытами, было основано Королевское общество.

Различные прикладные цели возможного применения науки в сельском хозяйстве, в промышленности, в мореплавании, в медицине и в технике еще взывали к практическому уму англичан. Должно было пройти еще одно столетие, прежде чем промышленный переворот приобрел полную силу в значительной степени как результат приложения науки к производству; но уже в царствование Карла II многие явления, важные для повседневной жизни, изучались в духе последних достижений науки, и этот новый дух уже оказал огромное влияние на научную мысль Англии. Роберт Бойль, Исаак Ньютон и первые члены Королевского общества были религиозными людьми, отвергавшими скептические доктрины Гоббса. Но они знакомили своих сограждан с идеей закономерности во вселенной и с научными методами исследования, необходимыми для открытия истины. Считалось, что эти методы никогда не приведут к какому-нибудь выводу, несовместимому с преданиями библии или с религией, признающей чудеса. Ньютон жил и умер с этими убеждениями. Но его закон всемирного тяготения и открытия в области математического анализа давали методы познания истины, не имевшие никакого отношения к теологии. Распространение научного исследования оказало влияние на характер религиозного верования, хотя и не повлияло еще на его содержание. Век веротерпимого благочестия, последовавший за революцией 1688 года, был подготовлен этими научными достижениями эпохи Реставрации.
В самом начале царствования Карла II первая «История Королевского общества», его характер и задачи были написаны Спратом^****, который несколько лет спустя стал епископом рочестерским, – человеком вполне соответствующим духу нового века, отличавшимся разносторонностью ума и гибкостью своих политических убеждений. Этот служитель «высокой церкви» превозносил «ученый и пытливый век», в котором он жил, восхвалял практические цели ученых членов Королевского общества, стремящихся «умножить силы всего человечества и освободить его от оков заблуждений»; он требовал для этих новых философов широчайшего предела исследования – «только эти два естества, бог и душа, под запретом: обо всем остальном они вольны судить как им заблагорассудится». Надлежало восхвалять бога изучением системы созданного им мира, утверждал Спрат, но не следовало делать никакой дальнейшей попытки для включения научных открытий в схему теологии, что издревле так долго и так мучительно пытались делать схоласты. «Бог и душа» принимались как постулат, не требующий доказательства, и их больше не касались. Несомненно, такая позиция была ортодоксальна, но по существу не религиозна. Бог уже больше не был всем во всем. В мире, где господствовали такие исследования, предрассудки были бы вскрыты, поэзия уступила бы почетное место прозе; а разве религия могла бы остаться прежней?

Спрат был одним из прекраснейших писателей периода Реставрации, создавших чистую прозу, но он не был оригинальным мыслителем, и его книга о Королевском обществе (1667) тем более симптоматична для воззрений нового века. Так же как несколькими годами позже Локк и Ньютон, этот епископ допускает «древние чудеса» библейских времен как исключительное обстоятельство – необычайное вмешательство бога в дела своего творения. Но новых чудес в протестантской англиканской стране уже нельзя ожидать. «Ход вещей, – объявляет Спрат, – идет спокойно вперед в своем собственном истинном русле естественных причин и следствий». Это больше уже даже не мир Шекспира; для этого философа-епископа «король Оберон и его невидимая армия волшебников» – лишь «лживые химеры». Англичане эпохи революции смеялись над «папистскими чудесами» не только потому, что они были папистскими, но и потому, что они были чудесами. Спрат даже предупреждает своих слишком легковерных соотечественников «не приписывать причин чумы или пожаров или наводнений божьему наказанию за грехи». «Новая философия» физических наук, пишет он, должна стать матерью изобретений, полезных для человека, обогащающих и улучшающих его жизнь. «Тогда как старая философия могла одарять нас только некоторыми бесплодными терминами и понятиями, новая передаст нам опыт использования всего созданного богом и людьми и обогатит нас всеми благами плодородия и изобилия».

Нет ничего удивительного в том, что в конце столетия, когда епископ Спрат с таким энтузиазмом давал свое благословение пытливому духу науки, образованные люди совершенно не так, как раньше, реагировали на обвинение кого-либо в ведовстве. Показания об этих «удивительных историях» теперь критически, а иногда и с неодобрением расследовались судебными должностными лицами. Народные предрассудки в этой области были почти такими же грубыми, как и прежде, но джентри были теперь предрасположены к скептицизму. Обвиняемые в ведовстве имели два преимущества. Англия была страной, где обычное право не допускало применения пыток с целью вынудить признание и судьи имели почти такие же возможности контроля, как и присяжные, над процедурой и над результатом судебных испытаний. Вообще говоря, для обвиняемых в ведовстве было очень благоприятно то, что Англия все еще управлялась аристократией. Во многих деревенских местностях население продолжало бы топить или сжигать ведьм вплоть до XIX столетия, если бы только джентри не сдерживали его. Но в 1736 году, к большому негодованию значительной части народных масс, парламент отклонил теперь уже устаревший закон, по которому ведьмы приговаривались к смерти.

Мы можем проследить это постепенное изменение общественного мнения, прежде всего сказавшееся на образованных слоях общества, по отчету Джона Рересби о деле «ведьмы», на котором он присутствовал во время Йоркских ассиз¹ в 1687 году.

«Одну пожилую женщину постигло тяжелое бедствие оказаться обвиненной в ведовстве. Некоторые, более склонные, чем я, верить таким вещам, считали показания против нее весьма вескими. Мальчик, который говорил, что он околдован, в присутствии суда забился в припадке при виде ее. Но при всем этом было замечено, что у мальчика не было судорог, пены изо рта и что припадок проходил внезапно, а не постепенно; поэтому судья счел нужным ее оправдать.

Однако следует рассказать эту странную историю. Один из моих солдат, стоявший на посту в 11 часов ночи возле ворот Клифордской башни, в ту ночь, когда «ведьма» была привлечена к суду, услышав сильный шум в замке, подошел к входу и увидал сверток бумаги, вылезавший из-под двери, который, как ему показалось при лунном свете, принял сначала образ обезьяны, затем индюка и двигался перед ним взад и вперед. После этого он отправился в тюрьму и позвал помощника тюремщика, который пришел и увидел сверток то танцующим вверх и вниз, то ускользающим под дверь, в отверстие, едва ли более широкое, чем толщина полкроны. Это я услыхал из уст обоих: и солдата и тюремщика».

Следует заметить, что Джон Рересби и судья – образованные люди – были большими скептиками, чем присяжные, солдат и тюремщик.

---

<sub>* «Высокая церковь» – одно из направлений англиканской церкви, под¬черкивающее (в противоположность «низкой церкви») значение церковных обрядов. – Прим. ред.

** Joseph Addison, Roger de Coverley (Essays from Spectator), ed. by A. Symons, London, 1905. – Прим. перев.

*** Samuel Butler (1612 – 1680), Hudibras, Pt. 1 – 3, London, 1663 – 1678. Помещено также в Collected works of Samuel Butler, ed. by A. Waller, London, 1905, vol. I, Hudibras. – Прим. перев.

**** Thomas Sprat (1635 – 1713), History of the Royal Society, London, 1667. – Прим. перев.

1 Ассизы (здесь) – периодические сессии верховных судов графства. – Прим. ред.</sub>

 Отправлено: 09.01.11 20:58. Заголовок: Карл II и его придво..

Карл II и его придворные за их покровительство науке заслуживают всяческой похвалы. Их покровительство театру, который боролся за свое возрождение после его запрещения, вызванного глупым ханжеством пуритан, было также весьма своевременным служением народу, но способ этого покровительства уже в гораздо меньшей степени заслуживает безоговорочных похвал.
Возрожденные театры в некоторых существенных чертах отличались от тех, закрытых в свое время пуританами, в которых впервые играли Шекспира. Все здание театра находилось теперь под крышей, и сцена искусственно освещалась свечами. Теперь театр имел рампу, спускающийся занавес и рисованные театральные декорации. Больше того, женские роли теперь уже исполнялись актрисами, а не хорошо вымуштрованными мальчиками, как до гражданской войны. Мужчины посещали театр столько же ради актрисы, сколько ради пьесы. Личная притягательная сила и обаяние Неллы Гвинн, возможно, имели больше значения, чем ее профессиональное мастерство. В значительной степени это был новый театр и новое драматическое искусство с новыми возможностями и новыми опасностями.
За большой промежуток времени в Лондоне был открыт только один театр — Королевский театр на Друри-лейн и время от времени открывались один-два театра. Но в провинции не было постоянных театров; гастролирующих трупп было немного, и они были плохи.


Театральное представление не было тогда, как музыка во времена Перселла^*, развлечением широких народных масс и искусством, которым широко занимались дома многочисленные небольшие группы знатоков. Драматические театры были сосредоточены в Лондоне, и даже там театр был рассчитан не на широкие слои населения, а на двор и городских модников. Именно этим извращенным вкусам удовлетворяла драма первых лет периода Реставрации.

В то время бессердечная и циничная фривольность господствовала в Уайтхолле и Вестминстере, гораздо большая, чем во всей Англии. Люди, которые посещали двор Карла II, первые лидеры партии тори и вигов во времена папистского заговора и Акта о престолонаследии, осмеивали все виды добродетели как лицемерие и считали, что каждый человек подкупен.

Чтобы доктрины стали процветать,
Примерно двести фунтов надо дать,
А чтобы верное фальшивым объявить,
Еще две сотни надо доплатить.
(«Гудибрас»)

Так думали они, будучи сами продажными. Однако 2 тысячи пуританских священнослужителей только что отказались от своих церковных приходов с приносимыми ими дохо-дами и терпели преследования за свои убеждения (1662), следуя примеру своих врагов – англиканского духовенства, которое терпело точно такие же гонения в течение 20 истекших лет, но не бросило церковь в тяжелые для нее времена. Пуританское и англиканское духовенство, отказавшееся сохранить ценой отречения источник своего существования, было почти в десять раз многочисленнее католического и протестантского духовенства, которое так же стойко держалось во время частых смен господствующих религий при Тюдорах. Человеческая совесть значила теперь не меньше, а больше, чем прежде. Англия была достаточно здоровой, но в корне испорченными были придворные и политические деятели, потому что сам король и молодое поколение аристократии были деморализованы целым рядом факторов: перерывом в их образовании и разрушением семейной жизни; изгнанием и конфискацией имущества, приведшими к внезапной бедности, толкнувшей их на бесчестные ухищрения; несправедливостью, причиненной им во имя религии; постоянным для того времени зрелищем, когда от с большой легкостью данных клятв и подписанных договоров так же легко и отказывались; всей низостью оборотной стороны революции и контрреволюции, жертвами которых они являлись.

Эти причины привели к упорному отрицанию всякой нравственности, характерному для вернувшихся к власти политических руководителей и законодателей моды и нашедшему свое отражение в драмах начального периода Реставрации, написанных под их духовным руководством. Наибольший успех имела драма Уичерли «Деревенская женщина»; герой, выдавая себя за евнуха, получил доступ в частные покои, что дало ему возможность соблазнять женщин; ожидали, что все будут восторгаться его личностью и его поступками. Ни в какое другое время до Реставрации или после нее такая тема никогда не нашла бы отзвука у английских зрителей.

Несмотря на это, театр был восстановлен, и в его репертуаре было много хороших пьес. Возобновились постановки пьес Шекспира и Бена Джонсона. Поэтические драмы Драйдена и музыкальные импровизации и оперы Перселла – этих двух гениев – были украшением театра. И в следующем поколении совершенно вышли из моды пошлости Уичерли. На смену им пришла новая английская комедия Конгрива и Фаркера. Этих крупных драматургов обычно объединяют в одну группу с Уичерли и относят к «писателям периода Реставрации», но на самом деле хронологи¬чески более правильно было бы считать Конгрива и Фаркера «революционными драматургами», потому что они писали в царствование Вильгельма и Анны.

Таким образом, уичерлиевский период английского театра про¬должался недолго, но еще долгое время спустя сказывались его плохие последствия: он внушил многим благочестивым и «благопристойномыслящим» семьям – приверженцам как «высокой церкви», так и «низкой церкви» – враждебный взгляд на драму, взгляд, который во времена Шекспира был свойствен строгим пуританам. До самого конца XIX столетия многим молодым благовоспитанным людям никогда не разрешали посещать театр. И если такая строгость и была скорее исключением, чем правилом, то, во всяком случае, можно сказать, что серьезные люди в Англии никогда не относились к театру серьезно. Это печальное положение в немалой степени было вызвано пуританским ханжеством и привело к фривольности драмы раннего периода Реставрации. Эти неблагоприятные условия были характерны для Англии: век Уичерли в Англии был веком Мольера, Корнеля и Расина во Франции. Там драма, как комедия, так и трагедия, не была фривольной и имела глубокий смысл; французы всегда относились к своей драме, как к серьезному искусству, так же как относились англичане времени Елизаветы к своей драме, расценивая ее как культурный фактор, побуждающий к критическому восприятию окружающей жизни.

Век, который создал ньютоновские «Математические начала натуральной философии», мильтоновский «Потерянный рай», драйденовского «Авессалома и Ахитофеля», перселловскую музыку, реновские храмы и все многообразие интересных, любопытных фактов повседневной жизни, о которых писали Эвелин и Пепис^**, – этот век был одним из самых славных периодов развития английского гения и цивилизации. Такой век не мог бы быть тем, чем он был, без печатных машин. Однако поразительно, какое небольшое количество печатных изданий выполняло это назначение.

Прежде всего в Англии действовала строжайшая цензура. Ни одна книга, ни один пам-флет или газета не могли быть напечатаны легально без разрешения, полученного от властей. Враги существующего церковного или государственного порядка могли распространять свои взгляды, пользуясь лишь спрятанными в лондонских мансардах типографскими станками, на которых работали люди, доведенные до отчаяния, люди, которые в случае ареста несли жестокое наказание; за ними шпионили доносчики, оплачивавшиеся Родже-ром Лестранжем.

Санкция цензуры, которая так душила свободу слова, теперь требовалась уже не в силу королевской прерогативы, как прежде, а на основе парламентского закона. Первый закон о цензуре, утвержденный «кавалерским» парламентом в 1663 году, имел целью запретить печатание мятежных и еретических произведений, подразумевая прежде всего сочинения «круглоголовых» и пуританских писателей. Этот закон через известный промежуток времени возобновлялся снова; он был отменен палатой общин при вигах и в годы беспарламентского правления (1679 – 1685); прламентом Якова II он был восстановлен. И лишь в более либеральном веке, рожденном революцией, истекший срок действия закона о цензуре не был продлен, и он утратил свою силу. С 1696 года каждому англичанину разрешено печатать и опубликовывать, что он пожелает, не обращаясь ни к церковной, ни к государственной власти; он мог быть привлечен к ответственности – по обвинению в пасквиле или в призыве к мятежу – только судом присяжных. Так в Англии фактически была осуществлена мечта Мильтона о «свободной печати» спустя поколение после его смерти.

При ограничении свободы печати, когда все еще существовала цензура, писатели и люди науки могли свободнее, чем политические деятели, пользоваться прессой. Церковные цензоры¹, отказываясь санкционировать некоторые специфические учения диссидентов, однако, не были такими обскурантами, чтобы запретить печатание «Потерянного рая» или «Странствования паломника». Ньютоновские «Математические начала» были разрешены к печати и 1686 году Сэмюэлем Пеписом – президентом Королевского общества.

Однако общее число напечатанных книг и памфлетов было невелико. Постановлениями закона о цензуре число мастеров-печатников в королевстве было сокращено до двадцати и число печатных машин, на которых каждый из них мог работать, было строго ограничено. За исключением печатников двух университетских издательств (в Оксфорде и в Кем-бридже), все мастера-печатники были сосредоточены в Лондоне в ущерб интеллектуальной жизни страны в целом. В следующем столетии, когда уже не действовал закон о цензуре, печатание было широко распространено по всей стране, что послужило на пользу литературной и научной жизни провинций. Но во времена Стюартов Лондон и два университета монополизировали печатание и издание книг. Когда Вильгельм Оранский во время своего знаменитого похода из Торби занял Эксетер, то столица Западной Англии не могла предоставить ему ни одного печатника и ни одной печатной машины для издания копий его манифеста.

 Отправлено: 13.01.11 00:30. Заголовок: Фактически в Англии ..

Фактически в Англии не было газет (за исключением немногих лет в царствование Карла II. когда цензура не действовала), потому что нельзя же назвать газетой жиденькую официальную «Gazette», Новости распространялись в «листовках», написанных от руки в Лондоне и рассылавшихся определенным лицам в отдаленные города и деревни. Получившие эти листовки при желании могли прочесть их и передать своим соседям. Именно таким способом были созданы (и благодаря этому продолжали существовать) партии вигов и тори как группы избирателей. Аналогичным путем распространялись всякого рода новости – спортивные, литературные и общего характера. Составлением и размножением этих листовок с новостями была занята целая армия переписчиков в Лондоне, соответствующая журналистам и издателям газет позднейшего времени.

Частные библиотеки занимали все большее место в домашней жизни, различаясь своей величиной и характером – начиная с замечательных собраний Сэмюэля Пеписа и семьи Коттонов и кончая скромными книжными полками в деревенском доме иомена. Уже вошло в моду считать, что в каждом хорошем доме следует иметь хорошую библиотеку, но на практике это еще не было осуществлено так широко, как при Ганноверах.

С другой стороны, так как общественных библиотек было очень мало (если не говорить об Оксфорде и Кембридже), то читателям с небольшими средствами было очень трудно получать книги. Первая публичная библиотека была учреждена в Лондоне в 1684 году Теннисоном, который в то время был ректором Сент-Мартинского аббатства (St Martin in the Field), а впоследствии архиепископом кентерберийским.

Эвелин пишет в своем дневнике:
«Доктор Теннисон сообщил мне о своем намерении построить библиотеку в приходе св. Мартина для общественного пользования и просил меня и сэра Кристофера Рена оказать ему содействие в выборе места постройки и определении общего вида здания – достойный и похвальный замысел. Он сообщил мне, что в его приходе имеется от 30 до 40 молодых людей духовного знания, служащих наставниками молодых джентльменов или капелланами у знатных людей², и что, когда он упрекал их за частые посещения кабачков и кофеен, они сказали ему, что, если бы у них были книги, они учились бы или лучше проводили бы свое свободное время. Их слова и навели почтенного доктора на эту мысль; и действительно, большой позор, что такой большой город, как Лондон, не имеет ни одной общественной библиотеки, достойной его».

Теннисон выстроил большой дом возле церкви св. Мартина и использовал верхний этаж под библиотеку, а нижний – как рабочую комнату для бедняков. (Stripe, Stow’s London, 1720, ch. VI, р. 68.)

Десятью годами ранее Рен был приглашен своим другом Айзеком Барроу, главой Тринити-колледжа в Кембридже, для составления проекта библиотеки – лучшего из всех библиотечных здании при колледжах; книжные шкафы были украшены резьбой по дереву, выполненной Гринлинг Гиббонсом. Книг было все еще маловато, но зато ими дорожили и берегли их, как принцев.

Значительная часть населения, даже в отдаленных деревнях, умела читать и писать. Составлялись отчеты; люди обменивались деловыми письмами, писали ради сплетен или душевных излияний; и, как мы знаем, велись дневники, которые писались стенографически или обычным способом. Однако, хотя этот век был веком грамотности в житейском смысле слова, очень мало печатной литературы доходило до менее образованных слоев населения. Тем большее значение получила проповедь, которая так же свободно знакомила с политическими доктринами, как и с религиозными. В минувшую эпоху пуритан:

По кафедре попы, как в барабан,
Стучали кулаком, как колотушкой.
(«Гудибрас»)

Теперь роли переменились; говорили, что деревенские приходские священники восстановленной [англиканской] церкви в своих проповедях чаще твердили о короле-мученике Карле I, чем об Иисусе Христе. Резкий тон при обсуждении политических вопросов, несомненно, был слишком общим явлением, но многие поучения и проповеди сельского духовенства были более эффективными, чем эти политические дискуссии. Больше того, главным образом в Лондоне имелось влиятельное меньшинство англиканского духовенства, проповеди которых – весьма гуманные, ученые и красноречивые – заслуженно высоко подняли среди всего населения репутацию церкви и ее кафедры. Такт ми проповедниками были Теннисон, Стиллингфлит, Айзек Барроу и самый выдающийся – Тиллотсон.

Кроме того, церковь периода Реставрации и революции внесла большой вклад в дело просвещения. Церковно-политические споры того времени, когда все стороны обращались к практике прошлого, повысили значение исторического исследования и способствовали созданию в Англии первого великого века средневековой учености. Это побуждало к исследованиям духовных лиц и религиозных мирян, таких, как Уильям Дагдейл – автор «Monasticon Anglicanum», Антони Вуд и Томас Хирн из Оксфорда, Джереми Кольер, Уильям Никольсон; Дж. Вернет – первый серьезный историк Реформации; Г. Уортон – автор «Anglia Sacra»; Раймер – автор «Foedera»; Уэйк и Уилкинс – авторы «Concilia». Издание средневековых текстов и изучение англосаксонских и средневековых древностей этими людьми в период между 1660 и 1730 годами одинаково поражают и качеством и количеством. После этого интерес к средним векам внезапно замер под влиянием «просвещения» энциклопедистов века Вольтера, которое в свою очередь было сменено сентиментальным романтизмом с его интересом к древностям из эпохи «Айвенго». Но когда в середине и в конце XIX столетия два ученых, Мейтленд и Стеббс, и многие другие раскрывали действительные факты средневековой жизни и мысли, то работа этих новейших ученых была основана на работах эрудитов эпохи вторых Стюартов, точные и капитальные труды которых были проникнуты желанием защитить церковь Англии от Рима и Женевы или стремлением поддержать ту или другую сторону в религиозных спорах об отка-зе от присяги и конвокации. (См. работу проф. Дэвида Дугласа «English Scholars», London, 1929.)

В изучении древних классиков профессор богословия и глава Тринити-колледжа Кембриджского университета Ричард Бентли был звездой первой величины среди английских ученых не только своего времени, но и во все времена. Издание его «Фалариса» (1699 год) открыло новую эпоху в изучении греческой культуры, подобно тому как в физике двенадцатью годами ранее это сделали ньютоновские «Математические начала». Тот факт, что Бентли и его оппоненты издавали свои произведения на английском, а не на латинском языке, свидетельствовал о расширении круга лиц, проявляющих интерес к серьезному научному спору. Но Бентли все же печатал примечания к своим изданиям классиков на латинском языке, точно так же как Ньютон опубликовал свои «Математические начала» на латинском, потому что эрудиты и люди науки смотрели на себя прежде всего как на граждан всего мира и потом уже как на граждан той или иной страны.

Тем временем квакерская община распространяла свое влияние быстрее, чем какая-либо другая из преследуемых сект. Основанная Джорджем Фоксом в период, когда меч Кромвеля охранял «свободу проповеди» против пресвитериан и англиканского священника, эта своеобразная религия сумела пустить корни, но даже в эту эпоху свободы сект с квакерами обращались дурно вследствие необычного поведения и манер «друзей» [членов] первых квакерских сект. И когда при Реставрации снова началось прекратившееся при Кромвеле преследование сектантов, то из всех сект, на которые распространялось действие сурового «кодекса Кларендона», тяжелее всех пострадали квакеры. Если бы квакеры, отвергающие установленную законом религию, не признающие таинств, не имеющие духовенства или догмы, появились на полстолетия раньше, то их сжигали бы целыми партиями. Но характер преследования, которому они теперь подвергались – избиение и тюремное заключение, – помогал им привлекать еще больше новообращенных, восхищенных терпением и кротостью, проявляемыми ими во время наказания.

С кротостью сочеталось некоторое скрытое упорство, тонко рассчитанное на то, чтобы взбесить чванливых чиновников того времени; так, например, «друзья» отказывались снимать шляпы перед судом, который их судил. Протест их против снобизма и про¬тив преклонения перед авторитетами того времени был весьма ценен, но он иногда принимал нелепые формы. Ранний квакеризм при жизни его основателя (Фокс умер в 1691 году) был по своей природе народным духовным возрождением, чрезмерно резко выраженным, благодаря чему он привлекал тысячи новообращенных из простого народа. Во времена прав-ления Вильгельма Оранского и Анны Стюарт «друзья» по численности сделались самой влиятельной из всех английских сект. В XVIII столетии они определились как весьма респектабельное, но довольно замкнутое «объединение» членов секты, не стремившихся обращать в свою веру других, но обретших свои души и направляющих свои жизни светом, который, конечно, отчасти был «внутренним светом», присущим каждому человеку, но отчасти был также результатом традиции и совокупности духовных правил чрезвычайной действенности – правил, переходивших в семьях «друзей» от отца к сыну, от матери к дочери.

Тончайшей сущностью своеобразного учения Джорджа Фокса, общей и для экзальтированных «возрожденцев» – его первых учеников – и для «уравновешенных» «друзей» позднейших времен, несомненно, была идея, что внутренние качества христианина имеют большее значение, чем христианская догма. Ни одна церковь, ни одна секта до сих пор не делали это своим жизненным правилом. То, что они придерживались такой морали в деловом мире и в домашней жизни и поддерживали ее без притворства или ханжества, было большим достоинством этих исключительных людей. Англия может гордиться тем, что она создала и увековечила эту категорию людей. Пуританский котел кипел очень бурно, но когда он остыл и был опорожнен, то на дне его оказался этот ценный осадок. Автобиография Джона Рересби – баронета, владельца имения Трайберг в Уэст Райдинге (Йоркшир) – является типичным примером изменчивых судеб землевладельческой семьи рояли-ста. Отец Джона умер в 1646 году – год спустя после битвы при Нейзби – оставив долг в 1200 фунтов стерлингов «не по причине неумелого хозяйничанья, а по причине войны». За два года до своей смерти он был взят в плен «круглоголовыми», «заключен под стражу в собственном доме» и вынужден был для уплаты штрафов продать «большой участок леса и весь строевой старый лес в парке». Его сын Джон в двенадцатилетнем возрасте сделался наследником обремененного долгами имения, находившегося под бдительным надзором его матери, которая рассчитывала выпутаться из трудного положения. В ближайшие 20 лет постепенно долги были уплачены, и в 1668 году Джон был в состоянии заняться благоустройством своего деревенского дома. Он облицевал наружный фасад дома камнем вместо штукатурки, в некоторых комнатах «обшил стены новой деревянной панелью», расширил свой олений заповедник, забрав часть пахотной земли, и «обнес его каменной стеной»; для того чтобы восстановить лес, проданный в годы смутного времени, он насадил ясени и смоковницы, выбранные им как более подходящие к почве, «чем деревья других лучших пород»; он привел сад в соответствие с требованиями времени, сделав «фонтан посредине цветника и грот в летней беседке, подвел воду в свинцовых трубах» и приподнял стены, окружающие сад. Эти работы с большой расчетливостью были растяну-ты на несколько лет. Наконец, перед самой революцией [1688] он был «озабочен ремонтом и украшением церкви, ее окон и установкой на колокольне нового колокола».

Джон Рересби был далеко не «безграмотным сквайром», а, наоборот, прекрасно владел латинским и поверхностно греческим языком; бегло говорил по-итальянски и не хуже, чем француз, – по-французски. В юношеские годы он пробыл некоторое время в Падуанском университете и в Венеции, изучая музыку и математику. У себя на родине он был энергичным мировым судьей; его клерк, как сам он сообщает о себе, «извлекал ежегодно 40 фунтов стерлингов из этого имения» – больше, чем многие священники получали со своих приходов. Джон Рересби заседал в парламенте как депутат от «гнилого» местечка Олдборо (Йорк), имевшего всего лишь с десяток избирателей, привилегированных владельцев домов, обеспечивающих место в палате общин. Джон, умеренный и осторожный тори, сделался членом парламента, придворным, иногда получал жалованье за службу короне; но он никогда не переставал быть прежде всего сельским джентльменом.

Землевладельцы этого типа, собственники поместий средней величины, имевшие широкие связи и постоянные источники дохода, в эпоху Реставрации могли не только сохранить свою собственность, но и приумножить ее. Но мелкий сквайр, живший с доходов от обработки собственной земли, получавший небольшие ренты или совсем не имевший ни рент, ни других доходов, человек малообразованный, без связей с внешним миром за пределами своего графства, к концу XVII столетия начал терять почву под ногами. Экономическая конъюнктура постепенно оборачивалась против него, ибо требовался капитал для того, чтобы не отставать от новых методов улучшенной сельскохозяйственной техники. Вполне возможно, что штрафы и потери периода гражданской войны и в течение многих лет после Реставрации были тяжелым камнем на шее небольшого поместья. С этого времени больше, чем когда-либо, крупные землевладельцы и люди, накопившие новые капиталы в результате занятия юриспруденцией, политикой или торговлей, искали земель, готовые скупать их на выгодных условиях у нуждающихся мелких собственников. Таким путем постепенно герцоги Бедфордские приобретали акр за акром и один манор за другим, пока им не стал принадлежать чуть ли не весь Бедфордшир.

 Отправлено: 23.01.11 20:44. Заголовок: Процесс роста крупны..

Процесс роста крупных владений за счет исчезновения небольших достиг своей наивысшей точки в годы правления Георга III, но начался он уже при Карле II. В значительной степени именно этим объясняется враждебность тори, тотчас же после революции 1688 года, к людям с большим капиталом и крупным лордам из партии вигов. Обычно мелкий сквайр был тори, и его больше всего возмущало бремя лежащих на его гибнущем родовом поместье земельных налогов, взимавшихся для оплаты войн Вильгельма и Мальборо; особенно же мелкого сквайра возмущало то, что поступавшие налоги попадали в карманы поставщиков армии низкого происхождения, богатых диссидентов, жителей Лондона и голландцев, ссужавших правительство деньгами. Земельный налог того времени был чувствительным бременем для многих небольших поместий, хотя и менее роковым для всего класса землевладельцев, чем наш современный подоходный налог и налог на наследство.

Война и обложение, конечно, ускорили переворот, но, по существу, создание крупных поместий из ряда небольших было естественным экономическим процессом, аналогичным поглощению небольших промышленных предприятий более крупными в промышленном мире нашего времени. Если, наконец, теперь на сельское хозяйство стали смотреть как на средство увеличения народного богатства, а не как на сохранение определенного порядка общества, то перемена была неизбежна. Капитал в руках крупных земельных собственников-стяжателей и их стремление к коммерции и повышению прибыльности землевладения были необходимыми условиями этой «аграрной революции», которая в XVIII веке так сильно повысила продуктивность английской земли благодаря массовым огораживаниям и широкому применению новой сельскохозяйственной техники.

Во времена Карла II эти новшества все еще были в стадии эксперимента. Сельскохозяйственные писатели-теоретики проповедовали – а немногие наиболее просвещенные лендлорды и фермеры вводили на практике – улучшения, которые в следующем столетии сделались общепринятыми: научно проверенный севооборот, правильное кормление скота зимой, разведение корнеплодов и клевера, полевая обработка турнепса и картофеля, заготовка жмыхов и силоса и, наконец, устройство водохранилищ. В период Реставрации вся выгодность этих улучшений была хорошо известна, но их широкое применение задерживалось системой открытых полей с ее полуобщинным ведением хозяйства и недостатком капитала и знаний у мелких сквайров и иоменов – свободных держателей, которым все еще принадлежало так много земли. И даже крупные землевладельцы – в ближайшие годы после потрясения гражданских войн – не имели в достаточной мере веры в будущее, капитала или кредита, а также личной заинтересованности в сельском хозяйстве, чтобы взять на себя ведущую роль в улучшении техники землепользования в большом масштабе, подобно их потомкам во времена Турнепса Тауншенда^***, Кока из Норфолка и Артура Юнга.

После Реставрации земельная рента поднималась, но лишь незначительную часть ее землевладельцы вновь вкладывали в землю и не поощряли к этому исправных арендаторов. Беркширской поговоркой того времени было:
Кто чинил разрушенье, тот мог продолжать,
Кто вносил улучшенья, тот должен бежать.

Пепис писал: «Наши джентри выросли в полном неведении того, как вести хорошо хозяйство». Век промышленного переворота задержался вследствие отсутствия инициативы и капитала.

Таким образом, при веселом короле Карле все еще продолжал существовать старый деревенский уклад жизни с его широким многообразием прав на землю, с его сравнительным экономическим равенством, с его открытыми полями и низкой продуктивностью. Но уже стало проявляться стремление к созданию крупных поместий, огороженных полей и к улучшению сельскохозяйственной техники.

Прежде всего, государственная политика уже способствовала увеличению производства для внутреннего и внешнего рынков. Парламентские законы ограничивали импорт скота из Ирландии и зерна из-за границы и предлагали английским земледельцам премии за экспорт. Эта политика, проводившаяся постепенно, шаг за шагом, от Карла II до Анны, отчасти имела в виду компенсировать тяжелый земельный налог и, конечно, была популярна среди мелких сквайров и иоменов – свободных держателей. Однако если эта политика помогала им за счет внутреннего потребителя, то еще больше она помогала крупным лендлордам; и особенно же помогала она расширять производство для рынка людям с капиталами и инициативой, которые постепенно скупали небольшие поместья³.

Эти покровительственные хлебные законы и премии до времени Ганноверов не имели полного успеха, но их принятие при последних Стюартах показательно для социальных сил, которые направляли нашу государственную политику, тем более что эта система премий за экспорт зерна не была принята ни в одной другой стране. Ее принятие только одной Англией есть результат осуществления права контроля над экономической политикой, которого парламент добился от короны победой в гражданской войне. Власть палаты общин над деловой жизнью страны была подтверждена при Реставрации и еще больше расширена революцией (1688). Палата общин очень внимательно прислушивалась к интересам землевладельцев, к классу которых принадлежало девять десятых ее членов. Избиратели в парламентских округах – большинство их составляли жители небольших городков – предпочитали быть представленными в парламенте соседними джентри, а не официальным депутатом города, принадлежащим к тому же классу, что и они. Вследствие такой системы, столь характерной для выгодного положения английской аристократии, интересам горожан уделялось больше внимания в Вестминстере, и в то же самое время усиливалась политическая и социальная власть палаты общин. Если бы, например, городок Олдборо вместо того, чтобы выбирать Джона Рересби, посылал бы в парламент одного из своих мелких лавочников, то ни король, ни лорды, ни министры не обращали бы внимания на то, что говорил или думал такой человек. Только Лондон и немногие другие большие города выбирали от себя своих торговых магнатов, чтобы те говорили за них в заседаниях Национального совета, потому что сказанное ими всегда имело вес.

Но хотя палата общин все больше и больше превращалась в палату лендлордов, личные интересы которых были главным образом связаны с землей, отсюда еще не следует, что торговля и промышленность были в пренебрежении. В конце концов больше четырехсот членов из пятисот были представителями от городов. Такая палата – состоящая главным образом из сквайров, которые были избраны от городов, – была более, чем какое-либо другое собрание, склонна уделять должное внимание как сельскому хозяйству, так и торговым нуждам страны. К тому же большая часть лендлордов обеих палат, особенно самые богатые и влиятельные из них, были лично заинтересованы в промышленных и торговых делах. Поэтому не удивительно, что парламент покровительствовал суконной мануфактуре так же заботливо, как и культуре злаков; он запретил ввоз иностранного сукна и экспорт сырой шерсти, задушил ирландскую суконную торговлю в интересах английских суконщиков и потребовал, чтобы каждого умершего при похоронах одевали только в английское сукно⁴.

Навигационный акт, стремившийся сохранить торговлю Англии за англичанами и за ее торговыми кораблями вместо голландских, прошел в Долгом парламенте в 1651 году в та-кое время, когда государственная политика находилась под сильным влиянием торговой корпорации Лондона. В этом отношении Реставрация не внесла нового. Двор и парламент были единодушны в отношении политики Навигационных законов, стремясь сохранить перевозку товаров Англии и ее колоний за английскими кораблями и поддерживать сопутствующую этому враждебность к нашим голландским торговым соперникам.

Принцы и министры двора Карла II, так же как оппозиция в парламенте, находились в тесном личном контакте с магнатами Сити, которые вели на риск крупные торговые дела с заграницей. Лица, занимающие самое высокое общественное положение в Англии, имели паи в акционерных компаниях, торгующих на индийских, африканских и американских побережьях. Яков, герцог Йоркский – глава морского министерства и наследник престола, – был председателем королевской Африканской компании и участником Ост-Индской акционерной компании; после принца Руперта он был председателем Компании Гудзонова залива, и на этом посту его сменил Мальборо.

Таким образом, магнаты, руководившие внешней, морской и военной политикой, были в самом тесном контакте с торговыми корпорациями и лично принимали участие в их делах и в их проектах. Войны с Голландией в годы правления Карла II и с Францией во времена Вильгельма Оранского и Анны в значительной степени были торговыми и колониальными войнами, с необходимостью и выгодностью которых были согласны все: двор, парламент и Сити.

Пацифистские настроения приверженцев «маленькой Англии» – сквайров с примитивным деревенским мировоззрением и небольшими доходами от аренды – сыграли свою роль в предвыборной кампании тори, но влияние их на политику государственных людей в Вестминстере и Уайтхолле было невелико. Ряд войн, вызванных торговой и колониальной экспансией сначала против Голландии, затем против Франции, увеличил английские территории в Америке и продвинул английскую торговлю на европейские и мировые рынки. Расходы на эти войны в значительной степени были покрыты земельным налогом. Поэтому нет оснований говорить, что английская политика за период от Карла II до Анны пренебрегала торговыми или государственными интересами, что существовало предубеждение в пользу земледелия или что обращалось чрезмерно большое внимание на мнение большинства землевладельцев.

---

<sub>* Генри Перселл (1658 – 1695) – английский композитор, автор оперы «Дидона и Эней». – Прим. ред.

** John Evelyn, Memoirs, illustrative of the life and writings of John Evelyn, comprising his Di-ary from the year 1641 to 1706, ed. by B. Bray, vol. 1 – 2, London, 1918; ed. by A. Dobson, vol. 1 – 3, London, 1906.
Samuel Papys, Memoirs of Samuel Papys, comprising his Diary from 1659 to 1669, vol. 1 – 2, London, 1825, New ed. by H. B. Weatley, vol. 1 – 10, New York, 1942. – Прим. перев.

1 Согласно закону о цензуре (1663 года), политические трактаты издавались с разрешения государственного секретаря, юридические книги – лорда-канцлера, книги о геральдике – графа-маршала или одного из высших чиновников геральдической палаты, а все другие издания разрешались архиепископом кентерберийским или лондонским епископом. Эти высшие власти назначали цензоров для чтения книг.

2 В описываемый век покровительства представители именно этого класса духовенства имели наибольшие возможности выбиться в епископы и деканы.

*** Чарльз Тауншенд (1674 – 1738) – норфолкский дворянин, увлекавшийся сельским хозяйством, в частности разведением турнепса. Под прозвищем Турнепс Тауншенд (Turnip Townshend) упоминается поэтом Поупом в оде «Institution of Horace». – Прим. перев.

3 Подлинное воздействие поощрительной премии в пять шиллингов из четверть экспортированной пшеницы можно понять из следующего письма, написанного из Фалмута в 1675 году: «Много зерна скупается в этих районах для Канарских островов и для Голландии, так что цена после снятия урожая поднялась на 3 шиллинга на каждые 20 галлонов и, по-видимому, еще поднимется, потому что поощрительная премия в 5 шиллингов с четверти, уплачиваемая купцам в таможне, весьма способствует повышению у них интереса к закупкам, так что закон, который хорош для фермеров, невыгоден для города и ремесленников». (State papers, Domestic, 1675, р. 403.)

4 «Как! Лечь в сукне? Святой бы возмутился!» –
Сказал Нарцисс—и с жизнью распростился.
(Александр Поуп, «Моральные послания»)</sub>