Хелга Спасибо, дорогая.
***
Шаул лежал, разморенный, после принятой ванны. Опьянение проходило, а вместе с этим возвращались желчное недовольство и неутешительные мысли. Ему было неприятно, что он так разоткровенничался с принцем. Зачем? Никакой дружбы между ними нет и быть не может. Появившееся сожаление об этом он отогнал очередной отповедью самому себе:
– Что за слюнтяй! Расчувствовался, разоткровенничался, как девчонка.
– А что плохого в девчонках? – раздался из угла голос Сони.
– Что ты здесь делаешь? – раздраженно огрызнулся Шаул. – Тебя устроили в другой комнате.
Действительно, когда Шаул сказал, что Сони не слуга, а его друг, мальчика поселили, как гостя принца – без особой роскоши, но с почтением, что, кажется, чрезвычайно польстило заносчивому нищему мальчишке.
Во дворце все было до смешного просто: весь двор принца состоял из трех человек – графа Бенедикта Айнара, его супруги и уже знакомого Шаулу молчаливого маршала Шарля де Бове. Кроме них был еще десяток слуг, вместо повара кухарка, да дюжина гвардейцев. Обо всем этом ему поведал за ужином граф, немолодой, высокий и очень худой человек со стремительными движениями и удивительно подвижной мимикой.
Я и майордом, и казначей, и референдарий в одном лице. Розалинда, моя жена, обер-гофмейстерина, взявшая на себя обязанности камергера и заведует всем дворцовым штатом. А наш дорогой маршал еще и шталмейстер, – жизнерадостно рассказывал граф.
Но это, конечно, ненадолго, – важно вступила в разговор его величавая супруга. – Когда наш дорогой принц женится, его двор будет расширен, как и подобает княжескому двору.
Несмотря на важный вид, графиня – внешне она являла полную противоположность супругу, – оказалась ему под стать весьма сердечной и приветливой. Она сразу окружила Сони материнской заботой, а когда узнала о его участии в спасении монахов с их драгоценной книгой, ее сердце было отдано мальчику безоговорочно.
– Дорогой мой, – отчитала она Шаула после ужина, – почему ваш маленький друг так одет? Ваш долг оказать ему всяческую помощь…
– Графиня, если вы сможете уговорить его отказаться от своих лохмотьев, я буду очень благодарен вам. Но, кажется, малыш почитает их ничем не хуже королевского платья.
Графиня тут же взяла дело в свои руки. И теперь Сони выкупанный, с аккуратно обрезанными волосами, был одет в подогнанное по его фигуре платье, в одно из тех, что заботливая мама уложила в Шаулов походный сундук. В темном, ладно сидящем костюме тонкая фигура мальчика казалась почти эфемерной. Маленький эльф колдовал над миской с целебным зельем монаха.
– Еще перевязку надо сделать, – недовольно буркнул мальчик на возмущение Шаула. – Завтра на праздник в монастырь как поедешь верхом с такой раной? Надо отваром промыть и мазь положить.
– Может сосватать тебя лейб-медиком ко двору его высочества? – поддел его Шаул.
– Сватай свою принцессу, а то ты, кажется, про нее забыл, – парировал мальчишка.
– Бруно, ты – трепло, – пнул Шаул развалившегося на его кровати кота.
Бруно был тоже обласкан при дворе принца. Съев недельный рацион за вечер, он лениво дремал, игнорируя Шауловы нападки.
– Ну так что принц? – поднял сонную морду кот. – Ты придумал, как будешь с ним говорить? Вы накоротке, как я заметил.
– Парочка: гусь да цесарочка, – усмехнулся Сони.
Метнув в мальчишку свирепый взгляд, Шаул раздраженно ответил:
– Он предложил рассказать ему о моем деле завтра за ужином.
– И как ты собираешься повести ваш разговор? – принимаясь за вылизывание задней ноги промурлыкал Бруно.
– Ему я могу рассказать все, как есть, он поймет.
– Ну что ж… Принц действительно расположен к тебе. Попытайся выторговать у него свободу Содружеству.
Чувство симпатии к Кристану вновь вытеснила тяжелая ревность. Владыка Адхельма был умен, красив, добросердечен. Даже сам Шаул вопреки предубеждению не смог устоять перед обаянием его высочества. К тому же он был настоящим принцем. Элиза полюбит Кристиана и забудет его. Сони промывал рану и делал перевязку, врачуя телесную рану. А Шаул тем временем растравливал рану сердечную, представляя, как счастливы будут эти двое, соединившись.
"Элиза прекратит его хождение по тавернам и прогулки по городу, – мстительно подумал Шаул. – Интересно, допустимо ли в понятиях ее высочества о престиже власти заниматься правителю научными опытами?"
Кристиан увлекался механикой. Он усовершенствовал часовой механизм и конструкцию, поддерживающую его телескоп, колдовал с линзами и проводил интереснейшие опыты, изучая движение тел. Шаул более склонный к умозрительным рассуждениям в духе классической антропологии, ценил и уважал прикладную науку не меньше, и не мог не восхититься, оказавшись в мастерской принца, его опытами и знаниями. С гордостью заметил он среди книг, заполнявших стеллажи в комнате, несколько сочинений, принадлежащих его соотечественникам, и похвастался принцу.
– Замечательные книги, – улыбнулся Кристиан. – Мне нужна твоя помощь. Расскажи мне о ваших университетах. Хочется мне, чтобы и наши книги стояли на полках. Сможем мы провернуть такое с тобой?
– Со мной? – опешил Шаул.
– Не отнекивайся, – попросил его Кристиан. – Ты нужен мне.
Шаул вздохнул, он не мог объяснить себе такое расположение и доверие принца, как не мог понять и своей симпатии к нему, растущей вопреки жгучей ревности и постыдной зависти. Как за несколько часов знакомства, совершенно не похожие друг на друга люди из разных миров могли так сблизиться? Они понимали друг друга с полуслова, и один мог с легкостью закончить начатую другим фразу. Словно они были знакомы тысячу лет, и сейчас, встретившись после долгой разлуки, никак не могли наговориться. И как же могло случиться, что именно этот человек разлучит его с Элизой?!
Вечером они смогли расстаться только потому, что Кристиан пожалел его.
– До завтра, – поднялся Кристиан, – а то ты сейчас упадешь.
– До завтра, – просто попрощался Шаул.
Он действительно устал, и рана ныла, не давая удобно устроиться в кресле. Завтра у них будет еще один длинный день. До ужина. Вечером, когда состоится их разговор, и он отдаст Кристиану руку Элизы, их дружбе придет конец.
Сони закончил перевязку и поправил одеяло.
– Теперь спи, – назидательно сказал мальчик и, забрав свечу, пошел к выходу.
– И тебе спокойной ночи, – отозвался Шаул. – Спасибо.
За Сони закрылась дверь. Шаул закрыл глаза, но сон не шел к нему. Он думал об Элизе, вспоминая какой потерянной и несчастной она чувствовала себя после подсмотренного им разговора с матерью. Нет, Элиза не была красивой копией королевы Аманды. Она другая. Нет в ней безудержной жажды власти, нет жестокой категоричности, нет бездумного поклонения перед мертвой формой. Может быть, в начале ее и покоробит пренебрежение этикетом, но она не сможет не увидеть и не оценить душевной красоты Кристиана.
– Не говоря уже о его внешности, – вздохнул Шаул.
Что и говорить?! Он нашел для любимой лучшего мужа, которого мог себе представить. Он и сам бы не отказался от такого друга. Но какая уж здесь дружба?! Ему придется удовлетвориться тем, что оба дорогих ему человека обретут счастье, хоть и без него.
– Я сделал все, что мог, – мрачно прошептал Шаул, упиваясь собственной болью, когда резкий возглас: «Нет! Все это никуда не годится!» – вырвал его из мрачной дремы, и он увидел Элизу.
Она стояла перед зеркалом, облаченная в парадное платье: сребристый атлас, расшитый золотым шитьем, жемчугом, красными и синими самоцветами. За пышным тончайшей работы кружевным воротником поднимался еще один, прозрачное переливающееся кружево которого напоминало крылья стрекозы. Ожерелье из сапфиров и жемчуга украшало изящную шейку принцессы, высокая прическа была унизана жемчужными нитями, самая крупная из которых спускалась к молочному лбу тяжелой жемчужиной в форме капли.
Королева распекала несчастного портного с его помощниками, а стайка фрейлин согласно поддакивала. Но Элиза была безучастна к бушевавшей вокруг нее буре. Ее не интересовала ни примерка, ни собственный наряд, ни возмущение королевы, ни страдания несчастного портного. Мысли Элизы занимало другое: рядом с матерью не было ее приближенной графини. И уже не первый раз. Королева обходится в своих хлопотах без своей подручной? Как бы ни так! Значит, мать все-таки не послушала ее. Принцесса представила, как графиня с несколькими служанками, рыщет по замку, выслеживая короля. "Какая мерзость," – красивое лицо принцессы исказила презрительная горькая гримаса.
Элиза не хотела верить в измену отца, но не могла и не доверять чутью королевы. Мать не была бы уязвлена неверностью мужа, которого не любила, и, кажется, отчасти даже презирала за мягкость, если бы не опасность потерять при этом свою власть над ним, а следовательно и над всем королевством. Это могло означать только одно – мать не остановится ни перед чем, чтобы выследить и положить конец любому посягательству на внимание и привязанность короля. Как это гадко, когда политические резоны касаются вещей столь сокровенных!
Королева, дав последние указания, удалилась. Все присутствующие, включая принцессу, склонились в реверансах и поклонах. Вокруг ее высочества снова засуетились служанки, снимая чопорный парадный наряд. А Элиза вернулась к своим печальным рассуждениям.
После того прискорбного разговора, когда мать сообщила ей о неверности отца, королева решила серьезно поговорить с дочерью о будущем замужестве, безжалостно разрушив все романтические иллюзии.
– Королевский брак – это политический союз, – отчеканивала королева в сознании дочери единственно верный постулат. – Здесь нет места всем этим меланхолическим бредням, описанным в романах. Политическими интересами он регулируется и поддерживается. У королевы две задачи – родить наследников и сохранить политическое влияние. Этим она укрепит положение своих детей и упрочит королевскую власть.
Конечно, Элиза не могла вовсе отказаться от надежды на взаимное уважение и любовь ее будущего венценосного супруга. Но как не понять?! Время – тяжелое испытание для супружеской верности.
– У хорошей королевы не бывает подобных искушений, – уверяла хорошая королева Аманда. – Ее интересы жестко связанны с одним мужчиной – королем. Но король – другое дело. Его политические амбиции со временем могут изменить ориентир. А, подобно всем мужчинам, короли склонны к увлечениям, а порой и иллюзиям. Вот от этой беды венценосная супруга должна оградить как саму себя, так и короля.
"Значит и мне придется слушать наушников, посылать соглядатаев, выслеживать, притворяться", – уныло подумала Элиза. А что делать, когда унизительные поиски увенчаются не менее унизительным успехом?!
– Ты должна быть беспощадна и хладнокровна, – отрезала королева. – Но разделаться с виновницей надо руками самого короля, оставаясь в его глазах непричастной и всегда верной его интересам.
Сейчас, когда вся эта теория королевского брака должна была найти отражение в жизни, Элизу мутило от одной мысли о ее применении.
Служанки все еще суетились вокруг нее, оправляя складки платья и прикалывая украшения.
– Довольно, – приказала им Элиза и стремительно вышла из комнаты.
Отца она нашла в кабинете. Его величество, сидя за столом, подписывал какие-то бумаги, но, увидев дочь, отослал секретаря.
– Что случилось, милая? – отец поднялся к ней навстречу. – Вся эта суета только усиливает волнение.
– Папа, мне надо серьезно поговорить с вами.
– Я слушаю тебя, – он подвел ее к кушетке в оконной нише.
– Это может прозвучать недопустимо дерзко, и я заранее прошу простить меня. У меня и в мыслях нет задеть или оскорбить вас. Но мне действительно надо знать, – Элиза сделала глубокий вдох и выпалила: – Вы неверны матери? Вы любите другую?
Король с минуту молча смотрел на дочь.
– Почему у тебя возник подобный вопрос? – наконец спросил он.
– Разве это имеет значение? – прошептала Элиза, от волнения у нее перехватило горло.
– Это не правда, – спокойно и твердо ответил отец, – я никогда не изменял твоей матери.
Элиза выдохнула, у нее отлегло от сердца.
– А теперь скажи, почему ты усомнилась во мне, – настоял отец.
Элиза смутилась, ей не хотелось говорить о матери, но обманывать отца, оказавшего ей только что такое доверие, было немыслимо.
– Отец, позвольте мне не отвечать на ваш вопрос, – попросила она. – Мне не хотелось бы вносить в ваше сердце смуту. Но поверьте, я положу конец всякой мысли о чем-либо подобном в отношении вас.
Отец не стал настаивать. "Милый, добрый отец", – улыбалась Элиза. Он оказался именно таким, каким она и знала его всегда – добрым, честным и благородным. К матери она летела как на крыльях: отец чист перед ней! Значит, не будет унизительного сыска, не будет лживой и жестокой расправы!
Королева сейчас должна быть в саду, она собиралась проверить, как идет сооружение деревянного дракона для праздничного фейерверка. Элиза быстро сбежала по ступенькам. Благоухание цветов охватило ее словно невидимым плащом, наполняя ее радость торжественным ликованием.
– Позвольте, ваше величество, – склонилась Элиза в реверансе перед матерью. – Мне надо сказать вам нечто очень важное.
Королева нахмурилась, но, сделав знак рукой, отослала фрейлин.
– Я слушаю вас, – недовольно проговорила она, когда они остались одни.
– У отца никого нет. Он верен вам, – коротко ответила Элиза.
– Что? – брови королевы взлетели вверх.
– Отзовите графиню. Не следите за ним. Вам никто и ничто не угрожает.
– Позвольте мне самой судить об этом, – отчеканила королева.
– Ваше величество, – взмолилась Элиза. – Остановите слежку. Поверьте мне. Я знаю наверняка. Он верен вам.
– Это он вам сказал? – поинтересовалась королева.
– Да! – воскликнула Элиза в надежде. – Он был абсолютно искренен. Поверьте мне.
– Вы нарушили мой запрет, ваше высочество, – металлическим голосом проговорила королева.
– Но…
– Никаких "но"! – прогремела королева. – Вы поставили меня в крайне затруднительное положение. Вы подорвали мое доверие. Убирайтесь с моих глаз.
– Я не называла вашего имени, – ответила Элиза, с трудом выдержав удар.
Королева некоторое время пристально смотрела на нее и наконец произнесла:
– Это делает вам честь. Но разлитого вина не собрать. Я не смогу больше довериться вам.
– Я понимаю, ваше величество, и не прошу простить меня. Но ради королевской чести прекратите сыск.
– В нем больше нет смысла, – милостиво бросила королева и махнула кистью, отправляя Элизу: – Пришлите мне моих фрейлин.
Шаул приоткрыл глаза. Темнота обступила его. Лишь в камине тлели догоравшие угли, мигая карминовыми глазами. В ногах тяжелым мягким комом заворочался Бруно.
– Если Элиза не устала от отвратительного политиканства, в которое ее мать превратила их жизнь, она просто не заслуживает Кристиана, – прошептал Шаул, погружаясь мрачную ипохондрию. – А он не заслужит ее, если не сможет показать ей, как много стоящего есть в мире, кроме этой проклятой власти. Что за дикость двигала феями?! Почему именно принц? Чем они лучше остальных смертных? Они умеют лучше любить? Они храбрее? Самоотверженнее? Умнее, наконец? Нет. У них просто есть власть. Везде эта чертова власть. Провались она пропадом! Вместе с этими феями.
Он снова ненавидел весь свет.
– Эх, Амбросиус, останься ты жить, мог бы приобрести ко всем дарам Кристиана еще и прекраснейшую из женщин, – он стал гадок самому себе, своими словами он как будто предал обоих, и Элизу, и Кристиана, злобной власти призрака.
– Ничтожество! Я просто ничтожество, – в бессильной злобе на себя и весь мир яростно прошептал Шаул.