портрет Репина, 1914г.
Отраженье исчезнувших лет,
Облегченье житейского ига,
Вечных истин немеркнущий свет –
Это – книга. Да здравствует книга!
Неустанных исканий залог,
Радость каждого нового сдвига,
Указанье грядущих дорог –
Это-книга. Да здравствует книга!
Чистых радостей светлый исток,
Закрепленье счастливого мига,
Лучший друг, если ты одинок,-
Это –книга. Да здравствует книга!
Татьяна Щепкина-Куперник
Не знаю, как это получилось, но уже в школе я была большой поклонницей Малого театра
и всего, что касалось истории его становления, актёров..
Понятно, что такая актриса, как Ермолова, не могла пройти мимо моего внимания.
Так в мои руки попала книга Щепкиной- Куперник "Ермолова".
Написанная заинтересовано, живо, легко, она стала впоследствии моей настольной книгой.
Так запомнилась фамилия Щепкина-Куперник.
Дальнейшее знакомство с её творчеством, изумительными переводами сделало для меня это
имя синонимом великолепного автора и переводчика.
Татьяна Щепкина-Куперник, правнучка известного актера Михаила Щепкина,
родилась 12 (24) января 1874 г. в Москве, в семье видного киевского адвоката Льва
Абрамовича Куперника. Окончила киевскую гимназию.
Писать начала в детстве — уже в 12 лет сочинила стихи в честь своего прадеда М. С. Щепкина.
В 1892 г. на сцене московского Малого театра была поставлена ее пьеса «Летняя картинка».
В сезоне 1892—1893 годов Щепкина играла в театре Корша.
Татьяна Львовна сотрудничала в таких периодических изданиях, как «Артист»,
«Русские Ведомости», «Русская Мысль», «Северный Курьер», «Новое Время», пробуя себя в
разных литературных жанрах.
В период с 1895 по 1915 год она выпустила более десятка прозаических и стихотворных
сборников. Её стихотворение «От павших твердынь Порт-Артура» (1905) стало народной песней.
Хорошо известны её достаточно вольные, получившие большую популярность переводы
стихотворных пьес Э. Ростана («Принцесса Греза» — в оригинале «Дальняя принцесса»,
«Сирано де Бержерак», «Орленок», «Романтики», «Шантеклер»); она перевела в стихах
даже то, что в подлиннике написано прозой («Монна Джиованна» Метерлинка).
Переводила также таких западных классиков, как Лопе де Вега, У. Шекспир, Ж. Б. Мольер,
К. Гольдони, Р. Б. Шеридан, Дж. Флетчер.
Ей принадлежат переводы стихов из «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэррола.
Щепкина-Куперник и сама написала ряд пьес — по большей части одноактных,
в стихах («Месть Амура», «Вечность в мгновении», «Барышня с фиалками»,
«Счастливая женщина» и др.).
В 1940 г. Щепкиной-Куперник было присвоено звание Заслуженного деятеля искусств РСФСР.
Всего она перевела на русский около 60 пьес, преимущественно эта работа приходится на
период после революции 1917 г.
Писательница скончалась 27 июля 1952 г. в Москве. ( Из Википедии)
Мне показалась очень интересной статья о ней, к которой, надеюсь, и вы не останетесь
равнодушными.
Статья: Татьяна Кувырком (из антологии Евтушенко)
Дата публикации: 29.02.2008
Когда Эльдар Рязанов пригласил меня на роль Сирано де Бержерака в запрещенном
впоследствии фильме, мне ничего не нужно было объяснять про героя пьесы Эдмона Ростана,
потому что Сирано был моим героем с детства.
Громовым успехом в России эта пьеса во многом обязана переводу Щепкиной-Куперник –
высокопарному, но не лишенному тонкой язвительности и земного плотского юмора в ситуациях,
несколько натянутых, но оправданных страстями, которым могли позавидовать зрители,
ничего подобного не испытавшие, однако втайне надеющиеся, что когда-нибудь и они…
В каждом человеке-футляре живет не воплотившийся Сирано.
И только сейчас я узнал, что сам Ростан был ошеломлен красотой звучания этого перевода и
даже читал наизусть несколько строк из своей пьесы по-русски.
Правда, А.П. Чехов отозвался об этом переводе двояко. Трудно понять, что перевешивает –
упрек или похвала: «У нее только 25 слов. Упоенье, моленье, трепет, лепет, слезы, грезы.
И она с этими словами пишет чудные стихи».
К весьма «прыгающим» отношениям Чехова и Щепкиной-Куперник мы еще вернемся.
С кем они только у нее не прыгали!
Ольга Книппер люто ненавидела Щепкину-Куперник и в одном из писем Чехову именовала
соперницу (каковая в стихах осмеливалась амикошонски называть себя кумой ее мужа) не иначе
как бисексуальной извращенкой и даже намекала на инцест, описывая, как однажды Татьяна
сидела в ногах у отца и при всех ласкала его. Да мало ли что может наговорить ревнивая
женщина, особенно считающая гения личной собственностью!
Однако после Отечественной войны седовласая Книппер-Чехова аплодировала седовласой
же Щепкиной-Куперник, когда та представляла свои переводы из Вильяма Шекспира и
Лопе де Вега во МХАТе.
К счастью, старость иногда усмиряет нашу ревность, если, конечно, не взвинчивает ее до
ненависти со скрежетом вставных челюстей.
Снимаю шляпу перед английским славистом Дональдом Рейфилдом. Именно он стал
воскресителем Щепкиной-Куперник, выпустив только что первый биографический очерк о ней
вместе с ее избранными стихами. А ведь она мало надеялась на скорое пробуждение интереса
к ней: «Это будет много лет спустя – может быть, в 21-м, может быть, в 22-м веке – так, в
2125 году… какой-нибудь критик – вернее всего женщина… захочет воскресить несколько
забытых теней и начнет заниматься моими уцелевшими сочинениями...»
Своевольная правнучка великого актера Михаила Семеновича Щепкина впервые заявила о
себе в печати в 14 лет стихотворением, посвященным памяти прадеда.
Она стала актрисой (в юности с одинаковым увлечением играла роли мальчиков и девочек),
романтической поэтессой, переводчицей (на ее счету русские версии 59 пьес
западноевропейских драматургов), театроведкой, мемуаристкой и самым лучшим рекламным
агентом самой себя и своих подруг-актрис.
Щепкина-Куперник прожила две долгущих жизни – одну декадентскую, другую – советскую...
Несмотря на кажущуюся невыносимость такой жены, как Татьяна, она героически спасла мужа
(адвоката Нколая Полынова) в Крыму, когда он после инфаркта оказался в коме.
Вытащила с помощью женщины-врача глыбу льда из ледника, положила на грудь коматозного
Полынова и вернула его к жизни, после чего он прожил еще пятнадцать лет.
Трогательно, что он был первым мужчиной, которого она взревновала, когда он начал ходить
с юными женщинами в лес «за ландышами» – так она это называла.
Весной 1917 года Полынов и Щепкина-Куперник предоставили свою квартиру для
конспиративных встреч большевиков, от которых потом сами спасались во врангелевском Крыму.
Тем не менее, впоследствии наша неразборчиво уживчивая героиня получила от советского
государства персональную пенсию, а в конце войны всесоюзный староста М.И. Калинин лично
прикрепил орден к ее не такой уже соблазнительной груди депутата Верховного Совета.
А это ведь не кто-нибудь, а она в 1922 году писала о России: «И опять покаянная бродит,
И места себе не находит, Причитает по-бабьему в голос – И не знает сама – за что так
недавно боролась?..»
Как всё было перепутано в людях…
Когда я погружаюсь в начало Серебряного века и становлюсь невольным соглядатаем
запутанной интимной жизни нашей богемы, меня оторопь берет, и я чувствую себя почти
патриархальным добропорядочным семьянином, в чем мне не так просто убедить свою жену.
Но не надо завидовать этой запутанности, только кажущейся красивой. И Александра Блока, и
Сергея Есенина, и Владимира Маяковского личная запутанность убила вместе с запутанностью
гражданской. Им не за что было зацепиться, когда Россия зашаталась под ногами.
Меня поражает, что Щепкина-Куперник, отдавая столько сил непрекращающемуся запутыванию
в интиме, не написала ни одного сильного стихотворения о любви, как эти трое поэтов, как
Марина Цветаева, Анна Ахматова и, добавил бы, Софья Парнок.
Щепкина-Куперник любила мирить ссорящихся, видимо, потому, что многих разнородных
существ никак не могла помирить в себе самой, с другими было ей легче. Именно она сделала
почти невозможное – помирила Чехова и Левитана, когда художник смертельно обиделся,
узнав себя в рассказе «Попрыгунья». Она любила «приватизировать людей» и иногда так
спешила с этим, что по части свербящей спешки становилась похожей на своего импульсивного
отца-юриста, который однажды выхватил револьвер и пальнул над головой извозчика,
когда ему показалось, что тот слишком медленно тащится.
Тогда еще не пришла пора запеть «Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее…»
В моде было подхлестывание собственных страстей.
Мой лондонский коллега сильно переоценивает стихотворение Щепкиной-Куперник
«Бессонница», сопоставляя его с лирикой Тютчева: «Часы бессонницы ползучей
Лежат камнями на груди... Уйди, проклятая, не мучай, В туманном утре пропади!»
Однако здесь зарифмован не Тютчев, а Блок, к тому же отнюдь не лучший:
«Вползи ко мне змеей ползучей, В глухую полночь оглуши, Устами томными замучай,
Косою черной задуши».
А вот Чехов с поразительной точностью назвал в письме своей сестре, возможно, лучшее
стихотворение Щепкиной-Куперник «На кладбище». В нем не разыгрывается никакого спектакля
страстей и даже поэтика целомудренно преображается. Конец гениален.
А где я согласен с лондонским воскресителем Щепкиной-Куперник, так это в чутком сравнении
пастернаковских «Волн» с ее стихотворением о Симеизе, которое Дональд Рейфилд
справедливо называет пророческим.
В этих двух стихотворениях, быть может, таился другой вариант ее судьбы как серьезного
поэта России. Но слишком много энергии она потратила на игру страстей, режиссуру, декорации
и к старости пришла опустошенной и одинокой, так что в ней, как в незаконченном черновике,
столькое останется уже навсегда неразборчивым.