Девочки, спасибо всем!
Не могу сказать, что отдохнула или получила какое удовольствие, но... продолжения таки чуток написала.
Ежели его будет кому читать, и читатели окончательно не разбежались, что немудрено.
Собственную свадьбу Сан всегда представляла как самый счастливый день в своей жизни, но теперь его можно было почитать худшим днем из всех прочих. Она чувствовала себя отчаянно несчастной, словно ее и на самом деле выдавали замуж против воли.
«Именно, против воли», – убеждала она себя, с понурым видом принимая хлопоты горничных, родственниц, матери с Хильдой, что обряжали ее в подвенечный наряд и провожали к экипажу.
Сан не слишком доверяла приметам, но ей показалось дурным знаком происшествие на лестнице, после которого ей пришлось вернуться в свои комнаты, дабы заново уложить волосы. Хотя Муравский и ожидал все это время в церкви – а она таки боялась, что он разозлится на ее опоздание и уйдет, оставив одну у алтаря, – вид его был мрачнее обычного. Он казался раздраженным и даже разгневанным, пусть внешне то никак не проявлялось. Но она чувствовала эту его ожесточенность, и от нее не укрылся тот угрюмый взгляд, с каким он встретил ее появление в церкви, и как он был раздосадован во время обмена кольцами, когда они втроем – сама она, священник и Томилин –засуетились вокруг него. И после, обходя аналой, она была вынуждена держаться за его локоть и остро ощущала, как напряжена его рука…
«Ужели, он до последнего надеялся, что я отменю свадьбу? Он явно не хотел венчаться со мною и потому злился всю службу», – сделала свой печальный вывод Сан, особенно расстроившись, когда Муравский, повинуясь словам священника, сухо и быстро коснулся уголка ее губ и сразу отвернулся.
Конечно, он не догадывался, что она как раз намеревалась освободить его от себя, но записка была перехвачена, и ее в итоге принудили…
Впрочем, в глубине души Сан признавала, что никто не смог бы навязать ей этот брак, коли она сама того не хотела. Будь иначе, свадьбе не бывать – да она попросту сбежала бы из дома или устроила скандал в церкви, громогласно ответив «нет» на вопрос священника. И – если уж совсем честно – она была даже рада тому, что вынуждена повиноваться воле отца, иначе ей пришлось бы куда труднее. Очень сложно делать выбор между рассудком, который восставал против сего брака, брака с мужчиной, что не хотел быть ее мужем, и сердцем, которое любило и желало именно его…
Во время приема, перед гостями ей надобно было изображать из себя счастливую невесту, хотя это было не так просто. В том ей успешно помогали как отточенные в свете манеры, так и уязвленное самолюбие. Потому она сияла улыбкою, шутила, смеялась, и даже нашла в себе силы отбрить Мими Холодову, которая, конечно, не удержалась от привычных язвительных замечаний.
– Таки вы обвенчались с господином Муравским, – сказала та, бросив выразительный взгляд на хмурого жениха, стоящего поодаль в окружении гостей. – Он выглядит таким счастливым…
– Уверена, вскорости и вы нам представите своего не менее счастливого избранника, – задушевным тоном предположила Сан – все в свете знали, что Мими не получила ни одного предложения за все годы, проведенные в обществе.
Та, надобно признать, внешне выдержала сей удар, но Сан была уверена, что на какое-то время Мими таки придержит свой язычок, во избежание очередных, задевающих ее замечаний.
Тут, по счастию, ей пришлось оставить неприятную компанию – приехал государь, и Сан, несмотря на всю обиду на Муравского, не смогла не порадоваться за него, когда муж был всячески обласкан его величеством и получил определенно заслуженные награды.
Ее распирали восторг и гордость за Муравского, кои она пыталась от него скрыть, но зачем-то завела о том разговор во время танца. Разумеется, он принял ее слова в штыки, заподозрив в бог знает каких мыслях, что расстроило ее еще больше. Она скупо ответила на его не менее скупые вопросы и окончательно замолчала.
«Сегодня наша брачная ночь, – думала она, кружась затем с ним в вальсе, – и что, он будет столь же со мною холоден и отчужден, как сейчас?..».
Сие представлялось ужасно несправедливым. Так ждать свадьбу и эту ночь, когда они смогут наконец законно остаться наедине, но вместо объятий и поцелуев, кои она некогда с ним изведала, получить такой же поцелуй, что был в церкви. В лучшем случае. И что потом? Он отвернется от нее и… Уйдет? Или вовсе не придет к ней? Что там говорила ее мать? Нужно принять мужа и его семя… Интересно, как это будет возможно, ежели он даже не поцелует ее. И не обнимет.
Без тех ласок, коих теперь, верно, от него не дождаться, жизнь в замужестве представлялась ей тоскливой и одинокой, лишенной даже тех радостей, что у ней были до сих пор.
Между мазуркой и контрдансом, которые она танцевала уже не с женихом, к ней подошел отец Муравского. Они были друг другу представлены ранее, и Сан успела только поразиться внешнему сходству отца и сына. Но теперь, разговаривая с ним, она поняла, что тем их сходство и ограничивается.
– Великолепная свадьба! – сообщил Федор Игнатьевич, беря руку Сан и по-свойски по ней похлопал. – Счастлив, что именно вы, дорогая, вошли в нашу семью! Можете называть меня батюшкою, без церемониев…
Сан совсем не понравилась его фамильярность. По традиции ей следовало теперь почитать отца мужа и подчиняться ему как главе семьи, но она вовсе не намеревалась этого делать.
– Удивительно, все почитали Игнатия Федоровича круглым сиротою, – сказала она, высвободив наконец свою руку из его цепких пальцев. – А у него, оказывается, жив отец…
– Так получилось, судьба нас разлучила… на какое-то время, – ответствовал Муравский-старший, ничуть не стушевавшись. – Молодые люди предпочитают вести независимый образ жизни, знаете ли. Родители вспоминаются только по необходимости, в случае нужды или каких проблем, как сие ни печально.
– Независимый образ жизни? В семь-то лет? – нарочито удивилась Сан, прекрасно помня, в каком возрасте Муравский оказался в корпусе, где – по его словам – безотлучно жил, учился и служил до перевода в армию. – И что, интересно, за нужда заставила его теперь к вам обратиться?
– Ну как же… благословление на женитьбу и все такое… – новоявленный «батюшка» наконец немного смутился.
Муравский не получал никакого благословения от отца – он просто никак не успевал этого сделать, поскольку просил ее руки на следующий же день после того, как они объяснились. И ни разу не упоминал, не вспоминал о своем отце. Даже когда передавал ей список своих родственников и знакомых, коих желал видеть на собственной свадьбе. В том списке – весьма недлинном, кстати, – значились все обитатели Негожего и с дюжину приятелей, обитающих в Петербурге. И никакого отца.
«Вспомнил о сыне, прослышав об его женитьбе на мне?! – мысленно возмутилась Сан, начиная питать неприязнь к сему господину. – Видит в том свою выгоду?».
«Поговорю с отцом, чтобы тот не принимал от этого господина никаких просьб и ни в чем не помогал ему», – решила Сан, крайне уязвленная и даже оскорбленная отношением Муравского-старшего к собственному сыну. Даже если ее муж простит вдруг объявившегося отца, в чем ему уступит, с ее стороны этого не дождутся.
Конечно, надобно бы обсудить все это с самим Муравским, узнать побольше об его детстве и что случилось у него с отцом, но теперь казалось невозможным обо всем этом говорить. Верно, откровенных разговоров у них и вовсе не будет…
Сан вздохнула и пригорюнилась, едва прислушиваясь к разглагольствованиям Федора Игнатьевича, явно не отличавшегося молчаливостью, столь присущей его сыну, который… намеревается стать кавалергардом?!
Она очнулась и с изумлением уставилась на своего собеседника.
– Помилуйте, с чего вдруг Иньяс возжелал идти в кавалергарды?!
– Да не Игнатий, а мой второй сын, Василий, – пояснил тот.
– А… – пробормотала Сан.
Второй сын совсем ее не интересовал.
– …и непременно зимою привезу в Петербург жену и дочерей, дабы познакомить вас с ними, ввести в общество…
– Верно, здесь вы найдете для них множество развлечений, – сказала она, догадываясь, кто, по мнению Муравского-старшего, должен вводить в общество его семью. – Боюсь только, мне с ними не доведется познакомиться, поскольку мы вскорости уезжаем в имение мужа, где и предполагаем жить.
– Как это?! – поразился тот. – Уедете из города в деревню?! Верно, вы шутите!
– Ничуть. Ваш сын предпочитает деревню. Ужели он не говорил вам?
– Да мне и в голову не пришло его о том спрашивать! Какой разумный человек променяет столь блестящее общество, увеселения… К тому у вас здесь дом, все условия... Нет, нет, никогда не поверю!
– Придется поверить, – сказала Сан. – Сие дело решенное.
– Ну, тогда… – отец Муравского недоуменно покрутил головою. – Мы, конечно, приедем к вам погостить, но… в деревне же нет общества, что там делать? Скука смертная.
– Отчего ж нету общества? У нас полно соседей, весьма милые господа. И множество барышень на выданье, – ввернула она, памятуя об упомянутых дочерях, коих он, верно, рассчитывал в Петербурге выдать замуж.
– Я поговорю с ним, – решительно заявил Федор Игнатьевич. – Что за самодурство с его стороны – увозить от общества такую жену? Вам следует блистать в свете! И ваши наряды – в деревне ими не пощеголяешь. Все эти роскошные платья, драгоценности, шубы… А фарфор, столовое серебро?! Не в деревне же! Вот же удумал! Как вы на то согласились?
Сан лишь пожала плечами, невольно отметив, как тщательно изучено свекром ее приданое. Она была уверена, что сам Муравский даже не зашел в ту залу, знала, что сей предмет мало его интересует.
К концу танцев все собрались расходиться. По традиции дамы увели невесту во флигель, отведенный молодым, повязали на ней чепчик, набросили капот и с бокалом шампанского в руках вывели попрощаться с гостями. Некоторые из них было пожелали дождаться объявления жениха о свершении брака и выразили готовность бдеть хоть всю ночь ради сего события, со смешками и подмигиваниями, впрочем, утверждая, что долго им того ждать не придется. Но их намерения так и не осуществились, чему немало поспособствовал неодобрительный взгляд самого князя Булавина. Его кузен, все не выходя из роли посаженного отца жениха и вовсе не церемонился, решительно подталкивая к выходу особо неугомонных.
Тем временем Сан смогла наконец удалиться в гардеробную, откуда – уже в ночной сорочке – пришла в спальню. Муравского там еще не было, и она, пребывая в ужасном волнении, поначалу легла в постель, но, покрутившись, вскочила и принялась кружить по комнате в ожидании мужа. Отчаяние, сидевшее в ней весь день, начало сменяться обидою и злостью.