|
Отправлено: 02.04.13 21:47. Заголовок: Владлен Феликсович з..
Владлен Феликсович значительно поумерил восторги сладкой парочки, но большая доля его сурового недовольства досталась оборванцу-племяннику. Асю же встретил, скорее, сочувственно, чем осуждающе. — Ты еще не бросила Леньку, добрая душа? — Почему вы считаете, что я добрая? — спросила Ася и поспешно добавила: — Владлен Феликсович, те нарды, что вы мне подарили, но они же старинные и, наверно, дорогие! Лучше я верну их вам, привезу в следующий раз. Владлен шумно вздохнул и положил ей на плечо загорелую морщинистую руку, усыпанную пигментными пятнами, словно гигантскими веснушками. — Не журись, это тебе такая компенсация, а мне, старику, эти безделушки уже и ни к чему. Не Леньке же дарить. Ему и так достанется. Вон он, перья распустил, что твой сокол на охоте. Ленька, с ворохом чистой одежды и полотенцем в руках, прошагал, направляясь в летнюю баню, где, по словам хозяина, еще не остыла нагретая с утра вода. Ася проводила его взглядом, который, наверняка, поймал наблюдательный Владлен, а поймав – усмехнулся. — Какая компенсация, почему? Из-за милиции? — рассеянно спросила она. — И из-за нее тоже, девочка, — помолчав, ответил старик. — На том и порешим. Асе пришлось смириться и отправиться на кухню, хозяйничать. У Владлена был готов обед — кастрюля разваристой ячневой каши, тонко нарезанная докторская колбаса, огурцы из банки собственного посола и булка черного ржаного хлеба. Ася вздохнула, вспомнив курицу, оставшуюся в общаге, приготовленную, если не по всем правилам кулинарного мастерства, но с душой, для любимых. Она накрыла на стол, расставила разнокалиберные тарелки, кружки. Владлен достал початую бутылку водки, стеклянные стопки с золотистыми ободками. Вскоре явился сияющий медью Леня. Его отросшие почти до плеч волосы влажно блестели, как блестели и синие глаза, когда он, весело поглядывая на Асю, уплетал кашу с колбасой, опрокинув за прибытие стопку водки, и рассказывал о пожаре и прочих сибирских приключениях. Ася осторожно, морщась, пригубила горький напиток, подцепила ломтик колбасы. Есть ей не хотелось, но хотелось смотреть, как ест Леня — совершенно изумительное зрелище: голодный мужчина после праведных трудов за обедом. Они остались в Заходском на ночь, но провели ее половину не в постели в мезонине, а в лесу, куда Леня потащил Асю, в еще теплом, но уже не летнем, наполненном осенними ароматами грибов и листвы, готовящейся к умиранию. Сосны шептались в вышине, теплый ночной ветер перебирал их шелковую хвою. Куда-то исчезли злыдни кровососущие: то ли собирались с силами перед рассветом, то ли их время уже прошло. Это были день и ночь, из тех, что вбирают в себя годы жизни, когда чувства, все пять или больше, обострились до невозможного предела, счастливые и яркие настолько, что становилось страшно — казалось, что за такое неминуемо должна последовать расплата. Лишь один короткий разговор из той ночи чуть приземлил этот полет чувств. Они говорили обо всем и ни о чем. Ася вдруг начала вспоминать о детстве, о матери, которую плохо помнила, а Леня, не дослушав ее, вдруг сказал резко, как отрубил. — А моя мать… лучше бы и не жила… — Как? Как это? — ахнула Ася. — Думаешь, отчего Владлен тебе нарды отдал? Чтобы ей не достались. Она пропьет их, как все пропила. Глаза его, в полумраке ночи, совсем потемнели, и в голосе прозвучал металл, тронутый ржавчиной. — Я не знала, ты не говорил… — пробормотала Ася, терзаясь, что сказать, как поддержать его, какими словами. — Леня, милый… — Фигня… — так же резко ответил он и, рассмеявшись, притянул ее к себе, тотчас превратившись в лихого бесшабашного Леню, словно захлопнув чуть приоткрывшиеся ставни темного дома. Больше он не заводил разговоров на эту тему, а она не решалась спрашивать, надеясь, что он сам продолжит, когда захочет и если захочет. Полетели дни, стремительно приближая сроки и наконец ворвавшись в дату Лелькиной свадьбы. Вторая половина сентября, золото кленов, роскошные разноцветные ковры парадно умирающей листвы, накрывшие аллеи и газоны парков и садов. День выдался подарочно ярким, сверкающим чистотой небес, что отдавали последнее тепло северному городу. Волнение, суета, которые вечно сопутствуют свадебным событиям, лишали способности осознать происходящее. Утюгов со свидетелем Акуловым приехали в общежитие выкупать и увозить невесту на Волге, за рулем которой сидел один из их приятелей. Миша волновался так, что плохо соображал, что отвечать веселой компании, перегородившей путь к любимой, сидящей в башне на пятом этаже, и выглядел, как большинство женихов на первом свадебном этапе, полным олухом. Зато остроумием и улыбками блистал Акулов. Такой и предстала мужская половина, когда наконец изрядно общипанной, но не побежденной добралась до вожделенной комнаты, где их ожидали невеста с подружкой, обе в не менее растрепанных чувствах — вчера вечером Лельку накрыл ужас перед предстоящей свадьбой и последующим замужеством — и подружка невесты потратила добрую половину душевных сил, чтобы успокоить подругу. Тем не менее, обе были хороши. Невеста, тонкое очарование в длинном, ловко охватывающем стройную фигурку платье, из атласа с выбитым на ткани цветочным орнаментом, в короткой фате, украшенной веночком из искусственных цветов; и подружка — в летящем платье из искусственного шелка: по сиреневому фону рассыпаны мелкие, набросанные контурами розочки. На это платье Ася наткнулась случайно, и, к счастью, имея с собой необходимую сумму, тотчас купила, изумленная неслыханной удачей. Контраст между классически выверенной невестой и легкомысленной свидетельницей смягчило наличие юных мужчин, слегка утомленных после мальчишника, в строгих темных костюмах. Дальнейшее, как и предыдущее, виделось и помнилось главным участникам действа словно в тумане: дорога в загс, обмен кольцами, сакраментальное «объявляю вас мужем и женой», поздравления, букеты, пробка в потолок под девичий визг, первый вальс молодых под сбивающуюся запись прекрасного вальса из популярного фильма о неверности, традиционный вояж по драматическим и достопримечательным местам с фотографированием и поглощением шампанского. Камни Петропавловки; гранит набережной; ажуры Кировского моста, как дань будущей профессии новобрачных; открытое ветрам Марсово поле; кленовое золото и мраморная белизна Летнего сада; Спас на крови, загипсованный в леса; отчаянный Медный всадник; Адмиралтейство, устремленное в небеса; Дворцовая площадь со скрытым за трибуной Эрмитажем… Ресторан, полет фантазии сокурсников, поздравления и свадебные конкурсы; неизменное «горько», коллективное требование поцелуя свидетелей и пожелание им скорейшей свадьбы; танцы под ABBA и Eruption; потрясающее появление Стрижа с гитарой, отвлекшее внимание гостей от изрядно уставших героев дня, чему те несказанно обрадовались и скрылись на полчаса, сорвав тем самым ритуал «похищения» невесты и ее туфли. Если не считать нескольких перебравших спиртного гостей и слишком длинных, многократно повторившихся речей дяди жениха, свадьба удалась на славу. После того как разошлись, разъехались гости, уже замужняя Лелька с уже женатым Утюговым отправились на чью-то квартиру отмечать первую брачную ночь, а Леня проводил Асю в общагу. Проводил и не остался. Асина голова кружилась от волнений, усталости и выпитого шампанского. Оттого она стала красноречива, восторженна, откровенна, и ее понесло. – Леня, Ленечка! – сказала она, обнимая Акулова. – Я… я так люблю тебя, я жить без тебя не могу, ты такой… Он обнимал ее, шептал, что не узнает ее, и что надо почаще угощать ее шампанским, чтобы почаще слышать такие слова. Потом подвел к кровати и усадил. – Ты устала, Асенька, тебе надо поспать. Я пойду, у меня еще есть кой-какие дела… – Что, что? Почему? – изумилась она и тут же поправилась, вспомнив его откровения: – У тебя что-то дома не так? Да? Он улыбнулся. – Не бери в голову, Аська. Все так. Да и о чем ты? Свадьба же, Утюг женился! Мы с мужиками еще погуляем… Отдыхай. Он поцеловал ее в щеку и, улыбаясь, ушел, а она долго боролась с головокружением и обидой, поплакала, но в конце концов уснула, не раздеваясь, измяв все шелковые розочки на сиреневом фоне. Леня не появлялся несколько дней, ни в институте, ни в общаге. Сначала Ася решила, что он сильно выпил на послесвадебной вечеринке с «мужиками», потом подумала, что у него какие-то невзгоды в семье, которые он не желает афишировать, и раскаивается, что в порыве разоткровенничался перед нею. Хотя, она хотела, желала, мечтала о том, чтобы он делился с нею своими трудностями, ведь она могла бы помочь ему, хоть словом, а может, и делом. Через три дня она впала в панику, но расспрашивать, где он и что с ним не могла, то ли из гордости, то ли из страха навредить ему своими глупыми расспросами. Более того, о том, куда пропал Ленчик, спрашивали ее саму, видимо, в уверенности, что она должна это знать. Когда в институте появились счастливые Утюговы, Ася решилась обратиться к Михаилу. Тот удивился или изобразил удивление, и ответил уклончиво, мол, решает какие-то дела, занят или заболел, но беспокоиться не стоит. Ответ Миши усилил Асины терзания, и она уже была готова ехать к нему домой или в Заходское, к Владлену, а там будь что будет, но Леня появился сам, на следующее утро, на лекции. Как обычно, веселый, тотчас оказавшись в кругу компании, как ни в чем не бывало, подмигнул Асе, и она чуть было не ринулась к нему, но сдержала себя, лишь коротко улыбнувшись в ответ. На лекции он сел рядом с нею, что-то писал в новой с иголочки тетради, на Асю не смотрел. На перемене сказал, глянув ей в лицо: – Надо поговорить… – О чем? – выдохнула Ася, ловя и не поймав сердце, упавшее от какого-то холодного предчувствия. – Так… – Сейчас? – спросила Ася, не в силах ждать. Он кивнул и, встав, направился к выходу, вниз по ступенькам амфитеатра аудитории, не оглядываясь на нее. Она пошла следом, словно приговоренная, пытаясь убедить себя, что он просто хочет чем-то поделиться с нею. Леня предложил зайти в Блинную на Садовой. Отстояли очередь, перекидываясь короткими ничего не значащими фразами, заняли столик в углу. Есть Асе не хотелось совсем, желудок сдавило каким-то спазмом. – Ася, – сказал Леня, рассматривая свою порцию. – Я пригласил тебя… – … с тем, чтобы сообщить пренеприятное известие… – невольно продолжила Ася. Он улыбнулся, так беспечно, что у нее отлегло от сердца. – Ну вот видишь, все просто. Давай съедим эти блины, чокнемся чаем и… все будет отлично! – сказал Леня. – Давай… – ответила Ася, берясь за вилку. – Но ты хотел о чем-то поговорить. – Как раз об этом. Думал, будешь… гм… переживать, но все же норм, да? – Что? О чем переживать? – Асенька, нам было хорошо, погуляли и… зачем все это затягивать? – Леня, ты… ты… хочешь… Вероятно, Ася так изменилась в лице, что он перестал улыбаться, положил вилку, которой было нацелился на блин. – Ну, ты что? Я же раздолбай, не стою того, чтобы переживать. – Леня… но, как, почему? – спрашивала она, с трудом выговаривая слова. В горле пересохло, а сердце, не выдержавшее таких резких переходов от беспокойства к покою и вновь к отчаянию, просто-напросто исчезло совсем, перестало биться. Краска жаром ударила ей в лицо, – Как… почему… – с какой-то злостью сказал он. – Будь проще, а то еще вдруг поженимся… а зачем? – Так ты… боишься, что я за тебя замуж хочу? – прошептала она. – Да, я хочу, хочу за тебя замуж… хотела, пять минут назад, а теперь уже не хочу! – Вот видишь, как здорово. И не надо хотеть. На фига тебе это. – Леня… я же ни слова не говорила о… замужестве, это ты сам придумал. У тебя кто-то есть? Я же… «люблю тебя», – сказала бы она, если бы могла. – Если тебе будет легче от этого, то я спал с Ларисой, и не только, и зачем тебе я? Все, давай, завязываем это дело. Только спокойно, спокойно, без слез… – А я и не собираюсь плакать, – Асин голос охрип, осел, но обрел силу к концу фразы. – Можешь спать хоть со всем потоком и окрестностями. И… Не договорив, она вскочила, обидные горькие злые слова рвались из нее, словно селевой поток, она захлебнулась ими, задохнулась и, схватив в слепом порыве тарелку, грохнула ею об стол. Тарелка обиженно подпрыгнула, расколовшись пополам, растеряв блины и сметану по деревянной столешнице. Посетители блинной дружно обернулись в их сторону. Такое с Асей случалось редко, с лихвой хватило бы и пальцем одной руки, чтобы сосчитать – в последний раз еще в десятом классе, когда от обиды на тетушку разбила на кухне чашку, бросив ее на пол – правда, потом раскаивалась и просила прощения.
|