Кстати: клуб "Литературные забавы"

Сбежавшая переводчица пробует вернуться.

8 Глава

Прошлой ночью Вэленси не спала. Лежа в темноте, она все думала и думала и сделала удивительное открытие: та, что боялась почти всего на свете, не боялась смерти. Смерть не казалась ей ничуточки ужасной, а значит, теперь ей больше ничего не нужно было страшиться. Почему она раньше многого боялась? Потому что такой была ее жизнь. Вэленси пугала перспектива провести старость в бедности, поэтому она боялась дяди Бенджамина. Но теперь ей не придется стариться и чувствовать к себе пренебрежение, а людям не придется ее терпеть Она боялась остаться старой девой. Боялась обидеть мать и родственников, потому что должна была с ними жить. Ведь если она не будет с ними во всем соглашаться, то мирных отношений не получится. Теперь же это ее совсем не пугало, и она почувствовала себя необычайно свободной.

Однако кое-что продолжало ее ужасать: семья поднимет переполох, когда она все им расскажет. От этой мысли Вэленси содрогнулась – подобного ей просто не вынести. Вэленси было прекрасно известно, как все обернется. Сначала будет взрыв негодования. Именно негодования. Со стороны дяди Джеймса из-за того, что она не посоветовалась с ним, прежде чем идти к доктору, и неважно к какому. Со стороны матери из-за того, что Досси оказалась скрытной и лживой «по отношению к собственной маме». Со стороны всех родственников, поскольку она не пошла к доктору Маршу.
Затем они начнут переживать. Ее отведут к доктору Маршу, а когда тот подтвердит диагноз доктора Трента, ее повезут в Торонто и Монреаль. Дядя Бенджамин оплатит визиты, проявив необычайную щедрость, сим помогая вдовам и сиротам, и будет бесконечно рассказывать о том, какие огромные счета выставили медики за свое мудрое выражение глаз и возможность сообщить, что они так и не смогли ей помочь. Когда же специалисты опустят руки, дядя Джеймс начнет настаивать, чтобы она принимала «Фиолетовые таблетки Редферна»: «Я знаю случай, когда они вылечили больного, от которого отказались все врачи». Ее мать станет требовать, чтобы она пила настойку «Редферна», а кузина Стиклс, чтобы каждый вечер область сердца смазывали «Редферном» из соображения, что хуже уже не будет, но может, это подействует. Остальные тоже найдут для нее свое любимое лекарство. Пастер Столлинг придет к ней и мрачно проговорит, словно собравшись пригрозить пальцем, который с возрастом не стал менее коротким или костлявым: «Ты очень больна. Ты подготовила себя к тому, что может случиться?» За ней начнут присматривать, как за младенцем, не позволяя ничего делать или куда-нибудь ходить без сопровождения. Весьма вероятно, ей даже не разрешат спать одной, как бы она не умерла во сне. Кузина Стиклс или мать станут настаивать на том, чтобы разделить с ней комнату и кровать.

Именно это и помогло Вэленси принять решение. Она не сможет мириться с подобным и не станет этого делать. Когда часы в прихожей пробили двенадцать, Вэленси мгновенно и определенно решила никому ничего не говорить. С того дня, как она себя помнит, ей всегда твердили, что она должна скрывать свои чувства. «Леди не подобает выражать эмоции», – однажды сказала ей неодобрительно кузина Стиклс. Что ж, в отместку она их и спрячет.

Хотя Вэленси и не боялась смерти, она не относилась к ней равнодушно. Смерть вызвала в ней негодование, поскольку это было просто нечестно, что, так и не пожив, она должна будет умереть. Темные ночные часы прошли, и в душе вспыхнуло возмущение. Однако не из-за того, что у нее не будущего, а потому, что у нее не было прошлого.

«Я нечастная и страшная. Я неудачница и нахожусь при смерти», – думала Вэленси. Она почти наяву видела заметку с посвященным ей некрологом, напечатанную в газете Порт Лауренс. «Дирвут в глубокой печали и т.д. и т.п.. По ней скорбит немало друзей и т.д. и т.п.». Ложь! Настоящая ложь. Неужто поистине скорбят? Никто не станет по ней скучать. Всем будет абсолютно наплевать на то, что она умерла. Даже собственная мать ее не любила. И всегда сожалела, что Вэленси не родилась мальчиком или хотя бы не стала хорошенькой.

С полуночи до раннего весеннего рассвета она в подробностях вспоминала всю свою жизнь. Жизнь была серой и однообразной, но время от времени на неярком фоне вырисовывались эпизоды, казавшиеся куда более значимыми, чем они того заслуживали. В них всегда было хоть что-нибудь да неприятное. С Вэленси никогда не происходило ничего по-настоящему хорошего.
«Я не прожила ни одной полностью счастливой минуты, – подумала Вэленси. – Я всего лишь бесцветное ничтожество. Как-то я прочитала, что наступит определенный час и у женщины появится возможность стать на всю жизнь счастливой, если получится этот час найти. Я так его и не нашла. Не нашла... А теперь уже и никогда не найду. Если бы я только его поймала, то согласилась бы умереть».
Эти значимые для нее эпизоды продолжали всплывать в памяти, как незваные призраки, не придерживаясь какой-либо последовательности со временем и местом. Например, Вэленси вспомнила тот случай, когда в возрасте шестнадцати лет она слишком сильно подсинила целое корыто одежды. И тот, когда в восемь лет она «украла» клубничное варенье из кладовой тети Уэллингтон. Вэленси и по сей день слышала упоминания об этих преступлениях. Почти на каждом семейном мероприятии шутили на эту тему. Дядя Бенджамин редко упускал возможность пересказать происшествие с вареньем, ведь именно он и поймал ее возбужденную с испачканным лицом.

«Я сделала так мало плохого, что им приходится повторять одно и то же снова и снова, – подумала Вэленси. – Почему я ни разу ни с кем не поссорилась? У меня не было ни одного врага. Какая я, должно быть, бесхарактерная, что даже одного единственного врага себе не нажила!»

Когда ей было семь лет, в школе произошел случай с горкой песка. Она вспоминала об этом, как только доктор Столлинг зачитывал: «Ибо кто имеет, тому дано будет, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет». Вероятно, других озадачили бы эти слова, но Вэленси всегда их хорошо понимала. Отношения, сложившиеся с того дня с Оливией, объясняли их значение.

Тогда она уже год ходила в школу, а Оливия, младше ее по возрасту, только начала учиться и привлекала одноклассниц обаянием, присущим «новой девочке» и вдобавок своей чрезвычайной красотой. Во время перемены все девчонки, большие и маленькие, вышли на дорогу, располагающуюся напротив школы, и начали строить горки из песка. Каждая девочка стремилась построить самую высокую. У Вэленси это хорошо получалось, и она таила надежду на победу. Вдруг обнаружилось, что у Оливии, которая упорно трудилась в сторонке, горка вышла самая большая. Вэленси совершенно ей не завидовала – размер собственной горки ее полностью устраивал. Но тут одну из старших девочек озарило вдохновение:
«А давайте, – воскликнула она, – положим свои кучки на горку Оливии и сделаем из них одну громадную гору!»

Всех, казалось, охватила безумная страсть. Школьницы с ведерками и совками бросились на свои кучки песка, и через несколько секунд горка Оливии превратилась в настоящую пирамиду.
Худенькими ручками Вэленси попыталась защитить свою горку, но ничего не получилось – ее жестоко оттолкнули в сторону, сгребли песок и высыпали его на ту, что построила Оливия. Вэленси решительно отвернулась и начала строить новую, но старшая девочка опять на нее налетела. Вэленси покраснела. Полная негодования она стояла с распростертыми руками, защищая свою горку.

– Не трогайте ее, – просила она. – Пожалуйста, не трогайте!
– Но почему? – возмутилась старшая ученица. – Почему ты не хочешь помочь Оливии построить большую гору?
– Я просто хочу иметь свою собственную маленькую, – жалостливо ответила Вэленси.
Ее просьба во внимание принята не была. Пока она спорила со старшей ученицей, другая девочка собрала ее песок. Вэленси отвернулась, сердце разрывалось от боли, на глаза навернулись слезы.
– Завидуешь! Просто завидуешь! – насмешливо прокричали девчонки.
– Ты повела себя очень эгоистично, – холодно прокомментировала мать, когда Вэленси рассказала ей об этом. В тот вечер она пришла к матери со своими горестями в первый и последний раз.

Чувства Вэленси не имели отношения к эгоизму или зависти. Она всего лишь хотела построить собственную горку, и неважно, была та большой или маленькой. Проехал экипаж с лошадьми и песочную гору Оливии разбросало по мостовой. Прозвенел звонок. Девочки толпой понеслись в здание школы и, не успев сесть за парты, совершенно забыли о том, чем только что занимались. Одна Вэленси так никогда и не забыла об этом – в глубине души она и по сей день чувствовала обиду. «У меня даже собственной кучи песка не было», – подумала Вэленси. Разве это не символизирует ее собственную жизнь?

Следующий случай произошел, когда ей было шесть лет. Осенним вечером, лежа в постели с простудой, Вэленси увидела, как в конце улицы восходит большущая красная луна. Она жутко испугалась – луна была так близко и такая огромная. Дрожа от ужаса, Вэленси побежала к матери, а та над ней посмеялась. Вэленси вернулась в кровать и спряталась под одеялом, боясь нечаянно посмотреть в окно и увидеть, как сквозь него за ней свирепо наблюдает луна.

Когда ей исполнилось пятнадцать, на вечеринке ее попытался поцеловать один мальчишка. Она не дала – увернулась от него и побежала прочь. Он единственный, кто когда-либо хотел ее поцеловать. Теперь, спустя четырнадцать лет, Вэленси сожалела, что не позволила ему этого.

Еще она вспомнила, как ее заставили извиниться перед Оливией за то, чего она не совершала. Оливия сказала, что Вэленси специально толкнула ее в грязь и испортила новые туфли. Вэленси знала, что это не так, поскольку произошла случайность – и совсем не из-за нее, – но никто не поверил. Она должна была извиниться и поцеловать Оливию, чтобы «загладить свою вину». Душа до сих пор пылала от несправедливости.

А однажды летом Оливия носила самую красивую шляпку с нежно-желтой сеточкой, украшенную венком из красных роз и маленькими ленточками, завязывающимися под подбородком. Еще никогда Вэленси не мечтала о чем-то больше, чем об этой шляпке. Она, умоляя, просила такую же, но над ней только смеялись. Все лето она проходила в маленькой, жуткой на вид, соломенной шляпе коричневого цвета, с резинкой, неприятно врезающейся за ушами.
Никто из девочек, кроме Оливии, не хотел с ней общаться, потому что она выглядела убого. В свою очередь все считали Оливию очень милой и бескорыстной.

«Оливии нравилось ярко отличаться на ее фоне, – подумала Вэленси. – Уже тогда она это понимала».

Как-то Вэленси старалась заработать награду за посещение церковной воскресной школы без пропусков. Только ее получила Оливия, поскольку Вэленси очень часто приходилось сидеть дома из-за простуд. Однажды она попробовала наизусть прочитать отрывок и запнулась. Оливия же была превосходным декламатором и никогда не запиналась.

Также Вэленси вспомнила ночь, проведенную с тетушкой Изабеллой в Порт Лауренсе. Ей тогда было десять. Там гостил Байрон Стирлинг – самодовольный, умный мальчик двенадцати лет из Монреаля. Во время семейной молитвы Байрон дотянулся до ее тоненькой руки и так сильно ущипнул, что Вэленси вскрикнула от боли. Молитва закончилась, и тетя Изабелла призвала ее к суду. Но, когда она рассказала про щипок Байрона, тот не признался в содеянном. Он сказал, что Вэленси вскрикнула, потому что ее оцарапал котенок. Она положила его к себе на стул и, вместо того чтобы слушать молитву дяди Дэвида, играла с ним. Ему поверили. Стирлинги всегда верили мальчикам больше, чем девочкам. Так, за ужасное поведение во время молитвы, Вэленси с позором отправили домой и долгое время не приглашали к тетушке Изабелле.

Еще ей вспомнилось время перед свадьбой кузины. Как-то Вэленси узнала о том, что Бетти Стирлинг собралась попросить ее быть подружкой невесты. В душе Вэленси очень радовалась. Как было бы здорово стать подружкой невесты! И, конечно же, ей обязательно будет нужно новое платье – красивое розовое платье. Бетти хотела, чтобы ее подружки надели розовое.

Однако же Бетти все-таки не попросила ее об этом. Почему, Вэленси так и не догадалась, пока Оливия не рассказала ей об этом, когда скрытые слезы разочарования уже высохли. После долгих разговоров и раздумий Бетти нашла Вэленси слишком невзрачной – она «испортит вид». Это случилось целых девять лет назад, но сегодня Вэленси снова задыхалась от пронзившей ее старой боли.

Когда Вэленси было одиннадцать лет, мать изводила ее нравоучениями, пока она не призналась в проступке, который не совершала. Она долго отрицала свою причастность, но в конце концов, ради поддержания мира, сдалась и признала свою вину. (Миссис Стирлинг всегда заставляла людей лгать, загоняя их в такие ситуации, где они просто не могли повести себя по-другому.) После мать поставила ее на колени в гостиной, где сидела кузина Стиклс, и потребовала произнести: «О Боже, прости меня за обман». Но повторив эти слова, Вэленси поднялась и пробормотала: «Бог, ты ведь знаешь, что я сказала правду». Хоть Вэленси никогда и не слышала о Галилео, их судьбы были очень похожи. Ее наказали так же жестоко, как если бы она не стала признаваться и молиться.

Вэленси вспомнила зиму и школу танцев. Дядя Джемс дал на это распоряжение и оплатил уроки. С каким нетерпением она их ждала и как потом возненавидела! Партнеры не хотели танцевать с ней добровольно, поэтому учителя ставили рядом с ней мальчика, обычно принимавшего при этом угрюмый вид. Но Вэленси очень хорошо танцевала, двигаясь с легкостью пушинки, а Оливия, вокруг которой всегда роились партнеры, была тяжелой.

А случай с пуговичной ниткой случился, когда Вэленси было десять лет. Все девочки в школе имели такие нити. У Оливии она была самая длинная с множеством красивых пуговичек. В общем, пуговицы Вэленси не отличались ничем особенным, но у нее имелось шесть прелестных сокровищ со свадебного платья бабушки Стирлинг. Эти блестящие кружочки из золота и стекла были намного красивее, чем любая из тех, что висела у Оливии на нитке. И это вызывало у одноклассниц уважение к Вэленси. Она знала, что каждая девочка в школе завидовала ее прекрасным пуговицам, которых больше ни у кого не было. Оливия пристально на них посмотрела, но в тот момент ничего не произнесла. На следующий день тетя Уэллингтон появилась на улице Эльм и сказала миссис Стирлинг, что Оливии тоже следует дать пару таких пуговичек, поскольку бабушка была матерью и Уэллингтонов тоже. Та любезно согласилась. Она не могла себе позволить поссориться с тетей Уэллингтон, и, кроме того, для нее этот вопрос был слишком незначительным. Тетка унесла четыре пуговицы, щедро оставив Вэленси две. Тогда она еще не знала, что леди не подобает переживать эмоции. За это «представление» ее отправили в постель без ужина.

Вэленси приложила столько жалких усилий для того, чтобы выглядеть красиво на вечеринке Маргарет Блант. Ведь должен был придти Роб Уолкер, а два дня назад на залитой лунным светом веранде дяди Герберта в Мистависе он, казалось, проявлял к ней интерес. Однако на вечеринке у Маргарет Роб ни разу не пригласил ее на танец и совсем не замечал. Вэленси, как обычно, осталась дамой без кавалера. Разумеется, это произошло много лет назад. Жители Дирвуда уже давно перестали приглашать ее на танцы. Но унижение и разочарование Вэленси ощутила только на следующий день. Лицо горело в темноте, пока она это вспоминала. Тогда у нее были завитые волосы и красные щеки, которые она целый час щипала, чтобы придать им румянца. Из этого не вышло ничего, кроме громкой истории о том, что на вечеринке Маргарет Блант Вэленси появилась слишком нарумяненной. В те времена этого было достаточно, чтобы навсегда испортить девушке репутацию. Правда, случившееся не нанесло Вэленси урона и даже нисколечко на ней не отразилось. Присутствующие знали, что она не смогла бы быстро это проделать, даже если бы захотела. Над ней просто все смеялись.

«В этой жизни у меня не было ничего, кроме второсортного существования, – заключила Вэленси. – Все сильные переживания обошли меня стороной. Я никогда не испытывала горя. А любила ли когда-нибудь кого-то? На самом ли деле я люблю свою мать? Нет. И это правда, как бы постыдно она не звучала. Я ее не люблю и никогда не любила. Еще того хуже, она мне даже не нравится. А это значит, что о какой бы то ни было любви мне ничего не известно. Моя жизнь была совсем пустой. Нет ничего хуже пустоты. Ничего!» Последнее слово Вэленси пылко произнесла вслух, а затем, простонав, на какое-то время остановила все мысли. Начался новый приступ боли.

Когда боль прошла, с Вэленси что-то случилось. Наверное, размышления, занимавшие ее голову с той самой минуты, как она прочитала письмо доктора Трента, достигли своего апогея. На часах было три ночи. Это самое мудрое и злополучное время, но иногда оно нас освобождает.

«Всю свою жизнь я пыталась угодить другим и потерпела неудачу, – проговорила Вэленси. – Теперь я буду угождать себе. Я больше не стану притворяться. Лжи, притворства и уловок мне хватило на всю свою жизнь. Какое же это будет удовольствие говорить правду! Возможно, у меня не получится сделать многое из того, что хотелось бы, но по крайней мере я больше не совершу ни одного неприятного мне поступка. И пусть потом мать дуется неделями – я не стану об этом переживать. Отчаяние – это свободное чувство, а надежда – рабское».

Вэленси встала и оделась. Внутри росло непривычное чувство свободы. Закончив причесываться, она открыла окно и выбросила банку со смесью сухих цветов на соседний участок. Банка восхитительно врезалась в стену старой мастерской с рекламным плакатом «сохрани молодой цвет лица».

«Мне надоел запах мертвечины», – пробормотала Вэленси.