Хелга
|
| |
Сообщение: 6936
|
|
Отправлено: 02.11.08 21:42. Заголовок: Мы выбрались из явоч..
Мы выбрались из явочной квартиры часа в три, не имея определенного плана, но в порыве совершить вояж по осеннему Питеру. Солнце прохладно бросало косые лучи вдоль проспекта, отражаясь в окнах многоэтажек, золотило листву рябин, гнущих ветви под тяжестью оранжевых гроздьев. – Куда едем? – спросила я, когда мы устроились на заднем сиденье такси. – А куда ты желаешь? Я в полном твоем распоряжении, – проурчал Джон. Вид у него был довольный, как у Чеширского кота, объевшегося чеширским сыром. – А почему бы тебе не предложить показать мне Петербург? – заумничала я. – Гм… почему-то рассчитываю на то, что это сделаешь ты… – Ничего себе! – возмутилась я. – Знаешь, Глаша, у меня сегодня странное настроение быть ведомым, – заявил Джон. Я в очередной раз захлебнулась от его наглости. Надо же, одарил своим благоволением! Император с саксофоном! Король с поварешкой! Как же все-таки примитивны мужчины: стоит им добиться желаемого, как они начинают вести себя словно Наполеоны в период побед. Но спорить и вставать на трибуну феминизма мне почему-то не захотелось, поскольку в этот день я была женщиной и только, и готова была следовать исходной женской сути – подчиняться мужчине. Как ни странно, но это доставляло мне удовольствие. – Хорошо, – сказала я тоном укрощенной строптивой Катарины. – Давай поедем на Горьковскую, погуляем по парку, потом по набережной и, - через Троицкий. Я позавчера была в Летнем саду… – Позавчера? А я сто лет там уже не был, – улыбнулся Джон. – Тогда можем зайти и туда… – Слушаюсь и повинуюсь, – ответил он. Мысль о том, что этот день, возможно, станет единственным и неповторимым в моей жизни, и нужно прожить его так, чтобы потом не было мучительно больно от сознания, что я его испортила, не желала покидать меня, и я снова и снова повторяла себе: «Ни о чем не спрашивай, ничего не выведывай, просто наслаждайся жизнью. Он не искал тебя, даже не пытался, значит, не вспоминал, не хотел, потому что у него своя жизнь, и тебе нет в ней места. Он рад, что мы встретились, это очевидно, но он считает нашу встречу одноразовой, и это тоже очевидно, значит, и тебе следует относиться к происходящему легко и без затей. А завтра… завтра ты снова станешь собой. Хотя, ты вполне можешь спросить его о ресторане, в котором он работает. Ничего крамольного ведь в этом нет. А если не ответит, значит, в чем-то лжет». Мы выгрузились из такси на Каменноостровском проспекте, напротив киностудии Ленфильм. Я любила эти места. Здесь я жила в общаге, когда поссорилась с мамой и в приступе юношеского максимализма ушла из дома. Здесь витала, как мне казалось, какая-то особая атмосфера провинции старого города, прикрытой от шумного Невского стенами Петропавловки и Невой. На углу Кронверкского Джон затащил меня в маленькую кофейню. Мы глотали горячий кофе по-средиземноморски, приправленный корицей, гвоздикой и ванилью, глядя в высокое окно, где за мостовой проспекта золотились кроны Александровского парка. – Джон, а в каком ресторане ты работаешь? Ты, наверно, шеф-повар?– спросила я. – Разумеется, – ответил он. – Небольшая едальня на Фонтанке, рядом с БДТ*. – Надо же, а я работаю совсем рядом… Джон вопросительно взглянул на меня, прихлебывая кофе. – В Университете путей сообщения, – уточнила я. – Забавно… – сказал он. – Да, действительно забавно… Наверное мы могли встретиться, в том районе, случайно… – Наверное могли, но не встретились, – ответил он задумчиво. – Я рад, что это все-таки произошло. Преподаешь математику? Сопромат? – Строймех и сопромат. Какие у тебя познания для гуманитария... – Гуманитарии, бывает, общаются с технарями и набираются у них опыта, – усмехнулся он. – Идем? Мы вышли из кофейни и, перейдя проспект, двинулись по аллее узкого Александровского парка, зажатого между дугой Кронверкского проспекта и стенами старого Кронверка, что хранит в своих холодных залах мужское наследие сотен лет – оружие всех видов и размеров. В парке было людно, – народ высыпал на прогулку в солнечный осенний день. Поскрипывал гравий под каблуками, мы болтали о джазе, вернее, говорил Джон, а я слушала, кивала, витала в облаках, любовалась его сережкой и бровями, наслаждалась хрипловатым голосом и думала, что не пойди я на тот концерт, мы могли бы больше не встретиться никогда, в общем, погрузилась в состояние героини любовного романа, благоговейно взирающей на своего возлюбленного. Выйдя на набережную, мы прошли вдоль Петропавловки и наконец выбрались на Троицкий мост. Здесь, как обычно, весело буйствовал невский ветер, который, казалось, даже покачивал чугунные фонари. Мы остановились у фигурной решетки, стояли, глядя на Неву, на стрелку Васильевского, на простор, окаймленный гранитом и колоннадами, вязью Эрмитажа и тонким шпилем Петропавловского собора. – Когда стою здесь, мне всегда кажется, что город уплывает куда-то со всем своим каменным содержимым, – задумчиво сказал Джон. Ветер рвал прядку его длинных волос, и мне немыслимо хотелось пригладить ее. Он притянул меня к себе, поднял воротник моего пальто. – А ты лирик, Джон, – прошептала я. – У тебя были сомнения на этот счет, Глаша? – он опять усмехнулся. – Лирик… Какой смысл он вложил в интонацию, с которой повторил это слово? Я ничего не знала о нем, несмотря на то, что узнала так близко. Перебравшись через Неву, мы свернули к Летнему саду, и здесь я чуть было не рассказала Джону, как позавчера бросилась догонять его двойника. Кажется, это было давным-давно, в иной жизни, в которую, впрочем, мне предстояло вернуться очень скоро, завтра. На аллеи спускались прохладные прозрачные сумерки. – Ужасно хочу есть, – заявил Джон, когда мы выбрались из сада. – У меня есть два предложения: первое, – едем домой и готовим ужин, второе – идем в какую-нибудь едальню. Право выбора за тобой… Домой? Странно-волнующе прозвучало для меня это его «домой». – Джон, мне нужно домой, – жалобно протянула я, сама себе не веря. – Я понял, значит едем. – Но я имела в виду свой дом… Он, не отвечая, подхватил меня под руку, видимо, забыв, что предоставил мне право быть ведущей. «Кажется, его напрягает слишком долго быть ведомым», – подумала я, следуя за Джоном, как одалиска за султаном. Он поймал такси, мы доехали до супермаркета, где загрузились продуктами, словно собирались жить в квартире Саши Бажанова как минимум неделю. – Готовим пиццу, – объявил Джон, выгружая на кухне пакеты с продуктами. Я присела на диванчик, размышляя, не стоит ли предложить свою помощь в качестве поваренка, а Джон, словно прочитав мои мысли, вдруг спросил меня: – Глаша… будешь наблюдать? Ты умеешь замешивать тесто? – Нет, – честно призналась я. – И никогда не пробовала? – Никогда… – Не хочешь рискнуть? – Наверное хочу, только под твоим чутким руководством, – мужественно согласилась я. Я опять облачилась в ставшую уже любимой рубашку, обвязалась полотенцем вместо фартука и в панике уставилась на миску, в которой плавали два ярких круглых желтка. Джон взял вилку и ловко заработал ею, превращая желтки в пышную массу, а затем передал инструмент мне. – Взбивай! Кое-как справившись с желтками, я добавила в миску муку. – Руками, руками, – сказал Джон, – тесто получится лучше… Я опустила руки в миску, пальцы слипались и увязали в клейкой густой смеси. «Сейчас потерплю полное фиаско, и он опять будет чувствовать себя на высоте, – с обидой подумала я. – Неужели человек с интеллектом не способен грамотно изготовить тесто?» – Нет, не так, сильнее и… нежнее, — услышала я за спиной, и губы Джона защекотали мою шею. — Как это, нежнее…? — пробормотала я. — Как-то в этом роде… — прошептал он и, сплетя свои пальцы с моими, начал ловко месить тесто, на глазах превращая вязкую массу в пухлый живой дышащий шар. Он прижался ко мне так, что я не могла сдвинуться с места, да, признаться, никуда двигаться мне и не хотелось. Джон развернул меня к себе, и я потеряла счет времени, сознавая, что, видимо, мне так и не суждено научиться этому сложному искусству вымешивания теста. ______________________ *Большой Драматический театр на Фонтанке
|