Всем читателям и авторам
Саша ехал в клинику к Верескову, размышляя о том внутреннем беспокойстве, которое вызывала у него предстоящая встреча. Оснований для волнений не было. Когда он отвозил психиатра из Энска, тот сказал, что все не так плохо. Но неприятное чувство тревоги не оставляло его. И Саша цеплялся за слова Верескова, успокаивая себя: «Если такой специалист говорит, что не все плохо, значит, есть надежда, значит, мы выкарабкаемся».
Он сам удивился, что у него проскользнуло слово «мы». Кого он имел в виду? Лялю и себя? И понял, что каким-то немыслимым образом он соединил в своем сознании, не только больную жену Лялю, но и ее несчастную мать и, что было совсем невероятным, Дашу. Он не смог бы этого объяснить никому, да и вряд ли бы вообще решился с кем-нибудь говорить о том, что сам он сейчас почувствовал. Ему вдруг стало до боли в виске ощутимо, что судьбы этих женщин, удивительном образом вплетенные в его судьбу, связаны между собой, и зависят то него. Он не смог бы дать отчет, в чем именно эта зависимость выражается, не утонув в банальных фразах об ответственности, но чувствовал, что все это находится гораздо глубже и проходит через самую сердцевину его существа. Ему представлялось это чем-то наподобие связки альпинистов: если он сорвется, он увлечет за собой всех.
Саша затормозил. Впереди выстроилась длинная череда машин. Этого следовало ожидать – клиника Верескова находилась в самом центре, где в любое время дня обязательно застрянешь в какой-нибудь пробке. Внезапная досадная остановка разрушила стройный поток его мыслей и осадила его. Ему стало неловко. Что это он взвился в такие заоблачные дали?! Философ доморощенный! Еще совсем недавно он стремился, как можно дальше убежать от всего, что было связано с Лялей. А теперь в умилении рассуждает о какой-то глобальной ответственности о всех и вся. Приплел даже Ирину Олеговну, которая теперь ненавидела его больше, чем когда-то благоволила к нему! Он не весело усмехнулся своим мыслям.
Просто святой подвижник! Что бы сказала его дорогая теща?
Он вспомнил свой последний приезд в Энск, с Вересковым. Когда доктор прошел к Ляле, Саша остался с Ириной Олеговной на кухне.
- Чай будешь? – спросила она его бесцветным равнодушным голосом.
- Нет, я пойду, - ответил он ей.
Но она, казалось, не услышала его и, включив чайник, принялась заваривать чай. Он вспомнил, что она всегда очень гордилась своим умением заваривать традиционный английский чай. Сашу это всегда смешило. И сейчас она поставила сверху на кипящий чайник заварочный, затем из керамической чайницы насыпала в него какую-то чайную смесь, в которой виднелись разноцветные лепестки, и залив ее кипятком, прикрыла чайник забавной тряпичной куклой, привезенной ей кем-то из Англии. Но сегодня все это она делала автоматически, устало и равнодушно. И он вдруг вспомнил Ирину Олеговну в первую их встречу, когда он приехал делать Ляле предложение. Моложавая, ухоженная, она играла роль эдакой светской львицы. Она говорила банальности, похохатывая и играя бровями, ни на минуту не оставляя собеседника в покое, и нелепо хвасталась всем подряд, стараясь его поразить. Она казалась ему бесконечно глупой, бесчувственной и… счастливой. Он бросил взгляд на сегодняшнюю Ирину Олеговну, расставляющую чашки на подносе, несмотря на то, что он отказался от ее приглашения. Она подняла на него лицо и спросила:
- Как ты думаешь, он долго пробудет с Лялей?
- Не знаю, - ответил он, глядя в ее уставшее постаревшее лицо.
К приезду доктора Ирина Олеговна завила, давно некрашеные с сильной сединой волосы, и слегка подкрасила лицо, но эти нехитрые уловки не смогли скрыть потухшие глаза, безнадежно опущенные уголки губ, горькие складки морщин, особенно, на лбу и у рта. И Саше вдруг стало ужасно жаль эту женщину, она была словно водой кувшин, наполнена несчастьем до краев.
- А где Николай Яковлевич? – спросил он, понимая, что ей отчаянно необходима поддержка.
- Он на даче, - тихо произнесла она и добавила, - ему так легче, а Ляле он все равно не поможет…
И Саша понял, что отец Ляли, переселившись на дачу, так же как он, хотел убежать от страданий.
Он удивленно смотрел на Ирину Олеговну, смирившуюся даже с бегством супруга, оставившего ее один на один со страшной болезнью дочери.
Она вздохнула и, глядя в окно, проговорила, словно в ответ на его мысли:
- Я всегда думала: пусть мне не повезло, ей обязательно повезет. Ее будут любить, ее никогда не бросят, она будет счастлива. И она всегда была такой веселой! - женщина вытерла со щеки слезу, вздохнула и, обернувшись к нему, спросила:
- Как такое могло произойти с ней?
Она смотрела на него без вызова, без обвинений, а словно он действительно мог знать ответ. Он молчал.
А через несколько минут проговорил:
- Я пойду, Ирина Олеговна, а когда Вересков закончит, вы позвоните мне, я подойду, – и вышел в коридор.
Она проводила его до двери и закрыла за ним дверь. С трудом выдержав ее потухший взгляд, он поспешил ретироваться, стыдясь в глубине души своего малодушного бегства.
Машины где-то впереди загудели и тронулись. Постепенно набирая ход, пробка растворилась. Саша свернул на Поварскую и, миновав два квартала, притормозил у двухэтажного особняка девятнадцатого века. С трудом втиснув машину у обочины, он прошел в клинику. Его встретила симпатичная полноватая женщина и провела его в кабинет к Верескову. Доктор поднялся из-за стола, приветливо подал ему руку и предложил устроиться в удобном невысоком кресле, а сам расположился в таком же напротив. Саша невольно огляделся в поисках традиционной лежанки для клиентов, которая фигурировала почти во всех фильмах, но не обнаружил ее.
Вересков внимательно наблюдал за ним. Заметив это, Саша почувствовал себя неуютно, передернул печами и сухо произнес:
- Вы хотели поговорить со мной о Ляле.
- Совершенно верно. Скажите, вы были счастливы с вашей женой до трагедии?
- Счастлив? – Саша оторопел от этого неожиданного вопроса.
- Какой вам представлялась ваша супружеская жизнь?
Саша задумался, Вересков поставил его своим вопросом в тупик, он подумал, что сотни раз кляня и ругая себя и Лялю, он никогда не анализировал их совместную жизнь как некий процесс, так, чтоб определить одним словом, что это было…
- Счастливой – нет, но и совершенно несчастной я бы ее тоже не назвал, - и добавил: - тогда. Хотя я был недоволен ею, но не потому что она была плоха, а потому что она … наверное, ее вообще не должно было быть, – неожиданно для самого себя признался Саша со всей искренностью.
- То есть вы чувствовали напряжение из-за самого факта вашей женитьбы на Ляле?
- Я так не думал, - уныло ответил Саша.
- А каким бы словом вы бы охарактеризовали ваше отношение к жене: любовь, влечение, удовольствие, раздражение, равнодушие?
Вопросы Верескова выбивали Сашу из колеи: как можно так все упрощать? Можно часами рассказывать, что именно он чувствовал к Ляле, что его привлекало в ней, а что вызывало раздражение, и почему они прожили вместе три года, но так ничего и не рассказать!
- Постарайтесь ограничиться этими словами, - снова обратился к молчавшему Саше Вересков.
- Я не совсем понимаю характер ваших вопросов. Больной не я, а моя жена.
Вересков доброжелательно смотрел на Сашу.
- Конечно, но брак слишком сложная вещь, чтобы отделить одного от другого.
- Наш брак не был таким.
- Вы хотите сказать, что не чувствуете связи со своей женой?
Саша насупился, но постарался ответить точно.
- Я чувствую с ней связь больше, чем хотел бы, но это не любовь.
- Чувство долга?
- Наверное, не знаю.
- Скажите, если бы Ляля не предприняла свою отчаянную попытку. Вы бы сейчас оставались с нею?
- Я… я не знаю, я не думал об этом. Нам было тяжело обоим.
- Не сомневаюсь. Как вам кажется, вы были с вашей женой жестоки?
- Что вы имеете в виду?! – возмущенно воскликнул Александр. - Бил ли я ее когда-нибудь?! Никогда!
- А вам представляется жестокость только в этом аспекте? – глаза психиатра внимательно следили за его реакцией. – У вас было желание когда-нибудь наказать ее чем-нибудь? Заставить ее почувствовать свою вину перед вами?
- Я не знаю, - раздраженно ответил Саша. Вопросы Верескова, которые он задавал ему совершенно нейтральным тоном, словно читал анкету, больно ударяли по какому-то сверхчувствительному органу, так что в виске молотком стучала боль. Но где-то на границе сознания Саша понимал, что он должен ответить на них, и попытался сосредоточиться. «Наказать, заставить почувствовать вину?!»
- Наверное, - ответил он уже спокойно, - а что, кто-то в семейной жизни смог избежать этого?
- Скажите, вы ощущаете себя более сильной личностью, чем ваша жена?
- Конечно.
- Насколько вы считаете адекватным ваши поступки ее ошибкам или проступкам перед вами?
- Не знаю, - медленно ответил он, - мне всегда казалось, что мои слова скатываются с нее как вода с клеенки, не проникая внутрь. Она жила, словно за стеклянной стеной, от которой отскакивали все мои слова и проблемы, а она оставалась совершенно безмятежной…
- Что же пробило эту стеклянную стену? Почему она вдруг в одночасье решила свести счеты с этой безмятежной жизнью?
- Не знаю, - ответил он и снова, задумавшись, замолчал, - наверное, я слишком напирал… - наконец ответил он, - В конце концов, я разбил вазу,.. и Лялю вместе с ней, - проговорил Саша, тут же смутившись театральностью фразы.
- А как вы представляете ваш брак теперь. Вы намерены остаться с нею, или расторгнуть его?
Саша вздохнул: если бы он мог однозначно ответить на это вопрос!
- Я не могу остаться с Лялей, я люблю другую женщину, - неожиданно откровенно признался он, декларируя свою любовь к Даше, как единственный верный фундамент в разразившемся вокруг него хаосе. - Но Лялю я не могу оставить, пока она в таком состоянии. Я должен помочь ей встать на ноги.
- Как вы думаете, как отнесется к этому решению ваша жена?
- Я не знаю. Но сейчас она тоже не хочет меня видеть. И мне почему-то кажется, что это не просто последствие ее болезни.
Вересков помолчал.
- Скажите, вы знали, что Ляля была беременна?
- Она не была,.. – начал было Саша и осекся, что-то насторожило его в голосе и взгляде врача. – То есть как беременна?
- Она не говорила вам об этом?
- Говорила однажды, но потом сказала, что ошиблась… - растерянно ответил он, внимательно всматриваясь в спокойное лицо Верескова, и тревога снова завладела его сердцем.
- Вы не знали, что она сделала аборт?
- Аборт?! – воскликнул Саша. Он был поражен, обескуражен, чувство вины с все возрастающей силой утягивало его куда-то вниз.
- Но она мне ничего не сказала? Как это могло произойти?! – воскликнул он, отчаянно пытаясь выбраться из пропасти, куда неудержимо соскальзывал.
- Как вы думаете, почему она пошла на это? – спросил его Вересков.
- Я не знаю! – крикнул Саша, вскакивая с кресла, с трудом справляясь с противным комком, подкатившим к горлу. – Я не знаю, как она вообще додумывается до всего, что совершает!
Он замолчал и отошел к окну, пытаясь взять себя в руки. Постояв минуту, он вернулся на свое место.
- Простите, я… я был не готов, - извинился он перед Вересковым за свою вспышку.
- Ничего страшного, хорошо, что вы немного спустили пар. Вы знаете, - продолжил доктор, после минутной паузы, видя, что его собеседник вполне владеет собой. - У вашей жены произошла фиксация сознания на этом событии. В нем концентрируется и ее чувство вины перед вами, и ее претензии к вам, как причине ее падения. У нее нет четкой картины произошедшего. Она в зависимости от фазы ее состояния то обвиняет себя и страшится вашего гнева, то обвиняет во всем вас, представляя себя вашей жертвой. И в том и другом случае она испытывает страх по отношению к вам – вы и ее господин и палач. Мне представляется, если мы найдем эффективный выход из ее психологической зависимости, мы потихоньку выведем ее из кризиса, и тогда сможем восстановить относительную стабильность эмоционального состояния Ляли.
- Какой психологической зависимости?
- Ваша жена относится к типу истерической личности. Для него характерны эмоциональная нестабильность, инфантильность, зависимость от окружающих и фантазии, которые люди такого типа стремятся отождествить с реальностью. С другой стороны, их когнитивные способности сохранны, в эмоционально устойчивом состоянии они способны анализировать ситуацию и делать выводы. Это экставертированный тип, такие люди общительны, гибки, способны на теплые постоянные привязанности. В вашем случае фантазии вашей жены были спроецированы на вас, у нее развилась сильная психологическая зависимость от вас. Возможно избавление от нее с помощью замещения объекта зависимости на иной положительный эмоционально окрашенный образ и создание мотивации. Таким людям, как ваша супруга, очень часто помогает обрести эмоциональную устойчивость обращение к религиозным переживаниям. То есть: через покаяние, как отпущение грехов, через причастие, как приобщение к высшему, путь к спасению и так далее.
- Как это возможно? Я даже не знаю, верит ли она?
Саша вспомнил, как настаивала Ляля в свое время на венчании, ему стоило большого труда, заставить ее отказаться от этой идеи, но это было скорее стремление к красивой сцене, а не искренняя вера.
- Ну, это оставьте нам.
- Что же должен делать я?
- Вы должны разобраться с самим собой. Сейчас ваш контакт с Лялей нежелателен, но если нам удастся совершить задуманное, и сознание Ляли воспримет замещение, тогда вам предстоит серьезная работа, вы должны будете вместе с ней развязать узел, который завязали несколько лет тому назад. Без вашей помощи мне сделать будет очень трудно, все равно, что развязывать шнурок одной рукой. Но вы должны подготовиться к этому. Вы вполне способны этот путь проделать сами, но если вы попадете в тупик, я готов предложить вам свою помощь.
Саша молчал.
- Спасибо, Анатолий Павлович, - наконец произнес он, поднимаясь с кресла. – И давайте уточним ваш гонорар.
- Эти вопросы вы решите с Валентиной Николаевной, что провела вас в мой кабинет.
- Тогда, всего доброго.
- Всего хорошего, Александр, - Вересков тепло улыбнулся и пожал ему руку.
Обговорив с Валентиной Николаевной все финансовые и организационные вопросы, Саша поспешил вырваться на воздух. Все, что он услышал от Верескова, разрывало его изнутри, словно разбуженный вулкан, требующий выброса лавы. Ему надо было разобраться во всем, привести в порядок мысли и чувства.
Блеклое зимнее утро сменилось ветреным ясным днем. Мороз усилился. Пронизывающий ветер рвал одежду и обжигал лицо. Саша поднял воротник и поспешил к машине.