Кстати: клуб "Литературные забавы"

*********
- Открой глаза…Посмотри на меня…Посмотри. Я хочу видеть, как ты на меня смотришь…
- Что ты…что…о-о-о…я…я не могу
- Ты можешь, ты все можешь, darling…
- Мы, кажется, сошли с ума…
- Если с тобой, то пусть…Оh, God…

*********

-Ты спишь?
-М-м-м….
-Ты, пожалуйста, не спи, я тебе этого не позволю…
-Ты меня просто лишил всяческих сил и выжал как лимон, горячий британский парень. Я немножко полежу возле тебя тихо-тихо, тихоооонечко….
-Ты счастлива?... Что ты молчишь?
-Я не молчу, я киваю, ты разве не слышишь? Ну, я в уме киваю, говорю же, нет сил…А…а ты?
-У меня силы есть, не беспокойся.
-Я не об этом…Ты счастлив?
-Не совсем.
-Что-о-о?!!
-Ого, как ты оживилась! Нет, нет, подожди меня убивать, я еще не объяснил… Я был бы абсолютно и безоговорочно счастлив, если бы мы с тобой не потеряли такое количество времени зря. Я думаю, мне еще в аэропорту следовало взять тебя в руки и…
-Так не говорят: взять тебя в руки. Взять в руки можно только себя.
-Вот как? Удивительный язык. Себя можно взять в руки, а другого – что?
-Можно э-э-э …схватить, …сжать в объятиях…
-В общем, мне стоило сразу тебя схватить, сжать в объятиях, и никуда не отпускать от себя эти долгие четыре дня, а я все ходил вокруг да около.
-Ну-у, мне показалось, что я тебе совершенно не понравилась. Ты все время говорил со мной холодным тоном, глядя поверх головы, сказал, что я все время чем-то недовольна, мрачно таращился на дедушкины картины. Да, еще и наорал на меня, когда я вытащила тебя из кошмара.
-А мне показалось, что я тебя постоянно раздражаю, и я старался лишний раз не говорить с тобой. А картины мне очень понравились. И ты…тоже…очень…очень понравилась. Причем там же в аэропорту. А в ту ночь я видел во сне тебя, и вдруг ты – наяву! Я немного э-э-э…разволновался. Но если бы ты не убежала тогда от меня, мы не потеряли бы целых два дня.
-Ты можешь говорить о чем-нибудь еще, а не только о потерянном времени?
-Просто его, в самом деле, крайне мало, этого времени. А мне еще предстоит окончательно свести тебя с ума и покрепче привязать к себе…
-О-о-о, это еще зачем?
-Чтобы ты ничего не забывала. Никогда. Чтобы даже в разлуке я был в тебе, в мыслях, в сердце…

Спине вдруг стало холодно. Она на крошечный микрон отодвинулась от него, и он сразу почувствовал и эти ее отодвигания, и холодок, которым потянуло от нее.
-Что?...Я что-то не то сказал?
-Нет. Ты сказал все правильно, - с этими словами Алиса выскользнула из-под одеяла и, набросив халатик, отправилась в ванную комнату. Там она села на край ванны, потерла руками лицо и уставилась в пол. В голову вдруг набежала куча мыслей. Они толкались, отпихивали друг друга, занимая все свободное пространство, которого до их нашествия было ужасно много, поскольку до сего момента в ее голове была совершенная зияющая пустота…

…Когда он оторвался от ее губ там, на улице, она долгую минуту приходила в себя. А он смотрел ей в глаза, не отрываясь, и еще провел ладонями по ее рукам от кистей до плеч, вызвав озноб под жарящим от всей души августовским солнцем. Потом он поднял руку и, взяв двумя пальцами прядку, светлее других, отвел от Алисиной щеки и заправил ее за ухо, потрогав за мочку с хрустальной капелькой серьги. От этого простого движения внутри у Алисы вдруг сработали какие-то сувальды и отомкнули начавшие уже снова закрываться запоры и заслоны. Теперь уже она, прерывисто вздохнув, ухватилась за его шею, словно выдергивая себя из пропасти, и прижалась к нему, совершенно не осознавая, что делается с ним от этих ее вздохов и прижиманий. А он, уже поняв, что на улице им оставаться просто-напросто опасно для жизни, тихонько усмехнулся и слегка встряхнул ее за плечи.

Поняв друг друга без слов, они развернулись и устремились к дому, в котором находилась студия деда, и который к счастью оказался совсем близко от них. И спустя пару мгновений, а может тысячелетий, их захватил шквал чувств, который просто-напросто смел все сомнения и сопротивления, даже если таковые еще копошились в душе. Причем не похоже было, что эти сомнения мучили их обоих. Генри действовал с такой непоколебимой уверенностью, что Алиса, как зачарованная, совершенно размякла, растаяла и сдалась абсолютно без боя. Хотя в этом, пожалуй, и не было ничего удивительного: он всегда так действовал на нее.

А Генри и в самом деле ни в чем не сомневался. Это было так правильно, естественно и нормально - быть с ней, целовать ее, дарить ей счастье обладания и самому обладать той, о которой он мечтал все эти дни. Он измучил ее так, что у нее не осталось сил совершенно, он так самозабвенно занимался с ней любовью, как будто это была одна – единственная! – цель его жизни, и нужно было отдать все силы до капли этой цели, иначе все напрасно, и жизнь бессмысленна, никчемна…

И после всего случившегося он с радостью понял: они и в самом деле очень хорошо подходят друг другу, у них все получилось настолько идеально, что даже слова им совсем и не нужны. Он ей шептал какие-то сумасшедшие нежности и глупости, причем по-английски, в абсолютной уверенности, что она понимает его. И она, в самом деле, понимала каким-то внутренним знанием все, что он хотел ей сказать.

Потом она, совсем без сил лежала, уткнувшись ему в шею, и дышала, тихонько посапывая, и уже почти задремывала. Но потом вдруг его потянуло на дурацкие разговоры. Боже ты мой, когда он бормотал безумные английские словечки, это было прекрасно! Это было так замечательно, что она почти поверила всему происходящему с ней здесь и сейчас. А потом он выдал: «У меня слишком мало времени». Что означало: у меня мало времени, мне очень скоро нужно уезжать в свой драгоценный Лондон, в свою драгоценную жизнь, а здесь были просто каникулы. Русские каникулы. Прямо как в кино.

Они никак не могли быть вместе, герои Одри Хепберн и Грегори Пека, потому что он был простой журналист, а она принцесса, у которой целая куча обязанностей перед страной, и личная жизнь ей не принадлежит.

А у них все чуточку по-другому: он – человек из другого мира, и у него своя далекая английская жизнь, все другое, чужое, а она просто девчонка, которая на крошечную минутку, секунду, мгновение поверила в сказку, но сказок в жизни как-то немного встречается. Но она уже взрослая, со своим пусть небольшим, но малоприятным опытом отношений и преодолений последствий этого опыта и как-нибудь справится с собой.

Грегори Пеку в «Римских каникулах» тоже было тяжело все это преодолеть, ему даже, может быть, было еще хуже, у него никаких «серьезностей» с принцессой не произошло, не считая нескольких поцелуев, а она-то, глупая Алиска, вон чего понатворила!

Она снова потерла лицо и, сжав ладонями виски, вдруг подумала: ну и пусть, пусть это было, он ведь так понравился мне, даже сердце отказывалось подчиняться, и все поджилочки тряслись, и голова выключалась совершенно. В конце концов, я уже не ребенок, и лучше уж сожалеть о том, что было, чем о том, чего не было. Я буду думать об этом, когда придет час, а сейчас я буду с ним, постановила она сама себе и, приняв это решение, соскочила с ванны, а в дверь уже осторожно постукивал ее забеспокоившийся возлюбленный.

...Когда она отодвинулась и вся как-то напряглась, до того мгновения мягкая, нежная и расслабленная, он, недоумевая, честно попытался понять, что он такого опять сказал, что расстроило ее. Он пытался говорить с ней абсолютно честно. Он только хотел сказать, что хочет вернуть время, чтобы подарить ей больше радости, больше нежности, хотел признаться, как постепенно сходил по ней с ума эти такие долгие четыре дня, но она что-то там такое услышала в его словах, какие-то обидные вещи, которых он не говорил. Черт знает что с этим русским языком! Он до сей поры считал, что у него в этом плане все в порядке, а оказывается, он был слишком самонадеян, и русский язык у него здорово хромает, раз он не может объяснить на нем самых простых вещей. А ведь Дима его предупреждал, что объясниться с ней будет весьма не просто.

После ее бегства и запирания в ванной он некоторое время полежал, пытаясь понять непонятное, но у него без нее плохо получалось думать. Потом он встал с диванчика, на котором они устроили потрясающий сексуальный разгул, и, обернувшись простыней, подошел к огромным окнам, за которыми неслышный отсюда двигался, дышал, жил город. В голову пришли совершенно идиотские мысли о том, сколько же сейчас человек так же, позанимавшись сексом, стоят у окон и таращатся вниз. Он, усмехнувшись, решил, что в одиночестве стоит, пожалуй, только он один и, резко развернувшись, направился к этой проклятой двери, за которой может быть решается сейчас все, в полной решимости вынести к черту эту дверь, схватить Алису в охапку и вытащить оттуда, и снова соблазнить ее, чтобы никаких сил у нее на дурацкие мысли не осталось, чтобы она снова прижималась к его боку и дышала ему в шею. У него это вот только что так здорово получилось.

Причем он от себя был даже в некотором удивлении. Либо у него просто этого очень давно не было, либо у него плохая память, потому что таких дивных ощущений он не испытывал, пожалуй, никогда, по крайней мере, он не помнил, когда он такое переживал за последнее время.

Стучать ему долго не пришлось, дверь почти тот час же открылась, и Алиса посмотрела на него каким-то новым взглядом и … улыбнулась вдруг, и он понял, что, пожалуй, напридумывал себе сложностей, которых вовсе не было. И он от облегчения схватил ее в охапку, поцеловал куда-то возле уха, вызвав в ней неконтролируемые содрогания, и выдохнул:
- Ты все время сбегаешь от меня, и мне приходится думать черт знает что! Ох, эта загадочная русская душа!

Алиса сердито дернула головой:
- Не говори ерунды. Загадочная русская душа – это просто миф, штамп, который придумали, скорее всего, французы.
- Почему – французы? – вытаращился он на нее.
- Потому что мы непременно должны были проиграть ту войну 1812 года, но мы почему-то выиграли. И я так и представляю, как участник этой самой войны рассказывает сначала своим детям, потом внукам, а если повезло, то и правнукам, как эти загадочные русские со своей загадочной душой победили властелина мира Наполеона, хотя по всему выходило, что сделать этого нельзя никак. – Во время этой ее пламенной речи Генри потихоньку пятился к диванчику и незаметно увлекал ее за собой, а она все продолжала - А потом масла в огонь подлил еще и Достоевский со своими сумасшедшими романами, которого, как я слышала, почитают на Западе даже больше, чем на Родине. А Лев Толстой, чью «Войну и мир» на том же Западе тоже считают величайшим романом, но мало кто из этих знатоков, в особенности женщин, сумел-таки добраться до конца, не пропуская эпизодов из "Войны". А потом уже была вторая мировая, и уже немецкий участник рассказывал своим детям и внукам про «загадочную русскую душу», – она поудобнее устроилась в его объятиях и заключила - Хотя люди – все! – просто разные, независимо от наций и народностей.
- Это что, лекция по русской культуре и истории в одной… эммм… банке? – он снова поцеловал ее возле ушка и потеребил губами каплю сережки
- Не в банке, а во фффлаконе... О, Господи, в таких условиях я... я не могу б-больше говорить…
- И не нужно…

…И у них опять все получилось так же здорово, а может быть и лучше…