Читателям!
Хелга пишет:
| цитата: |
| Мы старались, надеюсь, не перестарались. |
|
Боюсь, недостарались. Пока.
Продолжаем-с.
– Мадам, вам не стоило читать это письмо, тем паче, раскрывать его потайную часть, – сказал он. – Это послание не предназначено для посторонних глаз. Ваше смехотворное предположение о моей так называемой шпионской деятельности мне стоило бы пропустить мимо ушей. Оно оскорбительно и незаслуженно. Не ожидал, что вы настолько не доверяете мне и готовы предполагать худшее, едва обнаружив письмо, о предназначении которого вы никак не можете знать. Я не могу и не стану оправдываться перед вами, поскольку не в моей воле раскрывать государственные секреты людям, не имеющим к ним отношения. Напомню только, что я состою на дипломатической службе, которая предполагает, в том числе, и некие тайные сношения с представителями других государств, обмен с ними информацией или... дезинформацией.
Барон говорил, и Плакса старалась вникнуть в смысл его слов – он обижен и оскорблен, он выставляет виновной ее, как будто она нарошно, по какому-то умыслу прочитала это злосчастное письмо. Если бы он знал, что она чувствует сейчас... Но ему все равно, он столь же спокоен, как всегда, ничем не проймешь этот айсберг, ничем!
– Тайные сношения... информация! – почти выкрикнула она. – Отчего я могу вам верить? «Милый, приходи» – это тоже тайные сношения? И со мной тоже тайные... У вас, барон, все тайное, вы – ледовитый, холодный... – она застыла, подбирая слово, и так и не подобрав подходящего к ее чувствам, выпалила:
– Робинзон!
– Робинзон? – переспросил барон, впрочем, не слишком удивляясь столь витиеватому результату ее умозаключений.
Она определенно в истерике, раздираемая ревностью, внезапно возникшими сомнениями и желанием поверить его словам. Предоставленная самой себе, она напридумывала массу вздора и почти уверовала в него.
Он подошел, обнял ее и прижал к себе.
– С вами – тайные, только, чтобы уберечь вашу репутацию, оградить от злых языков, – сказал он и поцеловал ее в растрепанную макушку. – И вы не можете утверждать, что я холодный с вами в такие моменты. Ведь вы знаете, что это не так, – прошептал он, сжимая ее крепче в своих объятиях и посматривая на дверь, ведущую в спальню.
Все таяло у нее внутри в его объятиях, его тихий низкий голос обволакивал, в закружившейся голове упрямо стучало: «Он обманывает, уговаривает, нет же, он все объяснил, это его служба, она сложна и мне непонятна, у меня будет дитя от него, он не должен знать...».
– Оставьте, прошу вас... – пробормотала Плакса ему в плечо и замолчала, потому что не могла более говорить: слезы, на удивление задержавшиеся, хлынули ливнем.
– Oh, mein Gott! – воскликнул барон и вновь прижал ее к себе, уткнул лицом в плечо.
– Нельзя так себя изводить, Ева, – пробормотал он. – Вы мучите себя и меня заодно. Ну, полноте плакать!
Он легонечко встряхнул ее, посадил на диван, сел рядом.
– Что случилось? Ведь вы плачете не из-за этого дурацкого письма? Посмотрите, вы промочили мой сюртук.
– Оно вовсе не дурацкое, там написано «милый», а потом про дислокаци-и-и... – Плакса, уткнувшись в сюртук барона, поливала его слезами, обидой и любовью. – Я случайно его к свече поднесла... А что я должна была думать? Вас не было… три дня, целых три дня! Нет-нет, я понимаю, что вы на службе, что у вас есть обязанности, и секреты, и развлечения, свои мужские. Все сразу навалилось, и письмо это-о... и...
– Но это письмо написано не женщиной, и обращено не ко мне. Это лишь форма, для придания ему видимости любовного послания, – сказал барон. – Я должен был передать его одному из сослуживцев, направляющемуся в... Мадам, я не имею права разглашать подобные сведения. Столь неосторожным действием вы влезли в большую политику и теперь должны забыть об этом письме, и о том, что в нем прочитали. Вы поняли? Не было никакого письма.
Он еще раз встряхнул ее и поцеловал в висок.
– И не три дня, а два, – поправил он ее. – Мы с вами виделись днем в субботу. Ужели запамятовали?
– Но с тех пор вы ни разу не зашли!
– У меня не было времени. Я рано уходил и возвращался поздно, когда вы уже спали.
– Но на прогулку с Бетси Веселовской у вас нашлось время! – воскликнула Плакса. – Я знаю, вы ходили с нею в книжную лавку. Верно, у вас на нее планы…
И опять зарыдала.
Барон обреченно вздохнул.
– Мадам, у меня нет планов на графиню Бетси или любую другую барышню, – сказал он, несколько покривив душой. Конечно, рано или поздно ему придется жениться на какой-то юной особе, но он не спешил с женитьбой – делом серьезным, требующим самого обстоятельного подхода.
– Я всего лишь – по просьбе графини Веселовской – сопроводил ее дочь в эту лавку, куда Лизавета Петровна отчего-то весьма желала попасть. Я не смог отказаться, – со смешком добавил он. – Вы же знаете свою подругу, она бывает весьма настойчива…
О том, что он отвел графиню Бетси к раненому Родионову барон решил не рассказывать, учитывая необычайную болтливость мадам Щербининой, которая вполне могла проговориться своей подруге об истинной цели предпринятого вояжа. Но счел возможным добавить:
– Вам не кажется, что юная Бетси увлечена полковником Родионовым? И он, похоже, не остался равнодушен к ее красоте…
– Родионовым? – встрепенулась Плакса, мучительно желая поверить объяснению барона. – Да, мне тоже так показалось. Помните, в парке, когда пошел дождь? Бетси аж вспыхнула, приметив полковника, и потом, в беседке, они были весьма увлечены беседой друг с другом. Вы думаете, они?..
– Уверен, поход в книжную лавку для графини Бетси был лишь предлогом, чтобы наедине со мною узнать о здоровье полковника – она всю дорогу только о нем и говорила: интересовалась его состоянием и очень за него переживала, – сказал Вестхоф, воспользовавшись удачным моментом для перемены темы.
Впрочем, эта его уловка не удалась. Высохшие было слезы на щеках мадам Щербининой вновь заполнили ее глаза.
– Вы даже не сказали мне, что полковник Родионов ранен! – воскликнула она. – И не соизволили хотя бы запиской предупредить о том, что у вас на меня нет времени… О-о!... – вновь всхлипнула она, отодвигаясь от него. – Целых три дня я не знала, где вы, что вы… Где-то гуляете, ходите на приемы, а я…
Барон выпустил ее руки и встал, отошел к окну, посмотрел на темную улицу и тусклый отблеск фонаря на углу. Его любовница явно собиралась устроить очередную сцену, коих он не любил и не намеревался терпеть. И ежели он вынес одну, то это не значит, что они могут следовать каскадом.
– Мадам, – после паузы жестко сказал он. – У меня есть служба, которая забирает довольно времени. И я не развлекаюсь, как вы изволили заметить. Ежели мой начальник приглашает к себе на обед, а некий министр или сановник желают видеть меня на своем вечере, я вынужден туда идти. Как вы представляли себе связь с мужчиной? Что он будет днями сидеть у ваших ног и играть на лютне, забросив все дела?
– Связь? На лютне? Почему на лютне? Можно на гитаре или фортепьяно, – пробормотала Плакса, несколько оторопев от его холодного тона, и уже с жаром продолжила:
– Я вовсе никак не представляла себе связь с мужчиной, потому что связей никаких у меня и не было, кроме мужа, да и тот... И я вовсе не требую от вас, чтобы вы отбросили свои дела и играли на лютне у моих ног. Я… Я освобождаю вас от этого!
Она всхлипнула и вскочила с дивана.
– Вы не можете меня освободить от того, чего быть не может, – сказал барон, перехватывая ее за локоть и вновь усаживая на диван. – И как бы вы ни пытались испытывать мое терпение, с вами, мадам, оно будет безгранично.
– Вы опять подшучиваете надо мной, а у меня сын взрослый, и мне совсем не до шуток! – воскликнула Плакса. – Значит, вы просто терпите меня, да, теперь я понимаю, как опасна связь с мужчиной! Я и прежде это знала, но не собиралась, не думала о таком, совсем... почти совсем не думала... А вот теперь, теперь... Мне это совсем не нравится! Отпустите же меня, прошу вас!
– Отпущу, только когда вы успокоитесь и начнете рассуждать разумно, – сказал барон. – И не стоит меня уверять, что вам совсем не нравится... то, что происходит между нами.
– Разве я уверяла? Я вовсе не уверяла! Как вы думаете, Николя, если бы я не... если бы мне не нравилось, я бы стала продолжать? Вы были всегда так благородны со мною, так помогли мне, но дело теперь не в этом, ведь я же... я люблю вас… Сама не знаю, почему, но люблю... Нет, то есть, любила...
Она захлебнулась от волнения и слез, забыв о платке, который оставался скомканным в кулаке, выпрямилась, терзаясь сказанными словами и невозможностью остановиться.
Барон не желал ничего слышать о какой-то любви, которую он считал романтической чушью. Она увлеклась им – еще бы! Он у нее первый мужчина за – сколько? – восемнадцать лет? Конечно, увлеклась и вбила себе в голову...
Или это уловка? Уловка, которой она, верно, хочет добиться от него признания в этой самой любви и посадить у своих ног. Женщины! Вечно все надумывают и усложняют.
– Прекратите городить этот вздор о любви! Вы не...
Она не дала ему договорить.
– Вздор? По-вашему, все, что с нами случилось, это вздор? Любовь – это вздор? Как же так? А наш ребенок – тоже вздор! Ох...
Плакса охнула и замолчала, прижав ладонь к губам.
Повисла томительная пауза.
– Наш ребенок? – наконец переспросил он. – Вы в тяжести?
– Нет, я не то хотела сказать, – пробормотала Плакса. – Нет, то есть... да.
– Объяснитесь, – сказал барон. – Таки нет или все же да?
– Как вы ледовиты! – вскричала Евпраксия Львовна, вновь вскакивая с дивана. – Я не желала этого, не ждала! Я не хотела говорить... Да, да... это правда!
Она замерла, прижав руки к груди, шмыгая распухшим носом, слезы текли по щекам.
Вестхоф немного помолчал, переваривая услышанное. Так вот что у нее стряслось. Отсюда эти волнения, истерики и слезы. Впрочем, слезы у нее дело обыкновенное.
– Хорошо, – сказал он. – И не беспокойтесь по этому поводу. Я готов взять на себя всю ответственность за ваше положение.
– Что... что вы имеете в виду?
– Что мы обвенчаемся, мадам.
– Обвенчаемся? – переспросила она почти шепотом. – Вы женитесь на мне? Из-за ребенка? Но вы же не... не любите меня...
Барон вздохнул. Как женщины любят все запутать.
– Мадам, у нас возникла проблема, которую надобно разрешить. Я не вижу к тому никаких сложностей или препятствий. Все просто.
– Как же так? Просто? Я вдова, у меня сын, взрослый сын... офицер... Я не могу, вы жертвуете собой, вы могли бы жениться на юной девице...
– Мог бы, но женюсь на вас, – отрезал он. Его уже начал утомлять этот бесконечный разговор.
«Я не могу принять ваше предложение», – вертелось у Плаксы в голове, а в душе отчаяние и ликование слились в единой буйной пляске.
«Он готов жениться, и для него все так просто. И дочка будет зваться баронесса Вестхоф. Может быть, он хоть немного любит меня?».
– Я согласна, – сказала она, словно барон сделал ей давно вынашиваемое предложение.
И разрыдалась.
– Вот и славно, – сказал барон. – А теперь успокойтесь, вытрите слезы и дайте мне вас поцеловать.
– Ах, Николя, – только и сказала Плакса, шагнув в его объятия.
Уверена, он все просчитал и сразу решил. Хочу сказать, сценка очаровательная. Плакса так трогательно рыдает, а он хоть и холодный, но такой надежный и уверенный в себе. 
).
Живая, динамичная, чувственная... И зацепить читателя - дело хорошее. Пусть поломает голову, посомневается и нетерпеливо почешет репу, сердешный. Что ж ему расслабляться? - не резон 
Читателям такого не пережить. 
Он быстро принимает решения, но не спонтанно, повинуясь первому внезапному порыву. Этим может погрешить наш дорогой пан... А резоны барона могут самыми разными. И род его деятельности только умножает варианты… Вот читатель и рвет удила - услышать хоть одну версию… Но это совсем не означает, что мы готовы ему так сразу поверить. Читатель тоже не так прост… 
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
